Несломленный репрессиями Глава 5

Дорога заняла не очень много времени. Всех арестованных привезли в райцентр, а так как их было немало, то рассовали милахцев в подвалы местных отделений ГПУ и районной милиции. Абдурахман попал в отделение ГПУ, в битком набитую камеру, где верхом счастья считалось найти место, чтобы присесть, дать отдохнуть затекшим ногам. Большинство узников стояло на одном месте, ибо хождение по узкой камере не одобрялось теми, кто нашел место для того, чтобы хоть немного посидеть. Днем в помещении стояла удушливая жара. Десятки людей дышали в затылок друг другу, приглушенный кашель также не озонировал воздуха. Абдурахман невольно подумал, какого людям находиться здесь в летний зной, если в разгар зимы в камере с низким потолком и толстенными стенами сердце разрывается от нестерпимой духоты. Он стоял, прислонившись к стене и наблюдал за сокамерниками. Рядом, кряхтя, поднялся старик и сделал два шага вперед. Абдурахман не успел сесть, так как двое молодых людей, как коршуны, бросились на освободившееся место и прочно обосновались на маленьком участке каменного пола. Пришлось еще битых два часа прождать, когда кто-нибудь из арестованных «соизволит» уступить место. Наконец, встал один из шустрых парней, и Абдурахман блаженно опустился на пол. Не было ни малейшей возможности вытянуть ноги. Единственная поза, в которой пребывали люди – крепкий обхват коленей руками и, иногда, монотонные покачивание, если ближайший сосед решил покинуть насиженное место. В таком положении Абдурахман оставался больше часа. Напротив, примостился бородатый мужчина средних лет, который слегка дремал, а подняв голову, пристально вглядывался в Абдурахмана. В его взгляде выражалось сочувствие и в то же время мужчина порывался начать разговор с соседом, который своим внешним видом разительно отличался от других обитателей камеры. Стоявший вокруг гул тоже мешал бородачу. Наконец он, улучив момент, обратился к Абдурахману:
- Откуда будешь, земляк? – голос его был зычный, немного не подходивший к его тщедушной фигуре.
У Абдурахмана не было особенного желания говорить, но взгляд мужчины, его страдальческое выражение лица заставили разомкнуть губы:
- Из Нахчывана. Я – зубной техник.
- Как из Нахчывана? Почему тебя привезли в Джульфу?
- Меня схватили в Милахе. Там я оказался по служебным делам и в это время заварилась каша. Арестовали вместе с другими милахцами.
Да, я бывал в Милахе. Смирные там живут люди, но видать и их крепко поддели, раз здесь столько милахцев.   
Бородач замолчал. Наверное, он обдумывал в какой плоскости вести дальнейший разговор с немногословным соседом, да еще из Нахчывана. Одежда и внешний вид Абдурахмана выделяли его среди окружающих. Мужчина порывался продолжить беседу, но затем как-то сник, опустил голову. Его охватила хандра и маленькие глаза судились, не замечая вокруг медленно движущихся сокамерников и сидящих рядом.
Абдурахман обдумывал свое положение. С тревогой думал он о жене и дочери, оставшихся в Нахчыване. Скверная ситуация, в которой он оказался, заставляла искать выход. Конечно, ничего хорошего он не ожидал, ибо история, приключившаяся с ним, не давала повода для излишнего оптимизма. Но он не терял надежды на то, что все образумится, власти разберутся и он вновь окажется на свободе.
Так думал Абдурахман. Совсем по-другому мыслили те, от кого зависела судьба Абдурахмана. В тиши кабинетов следователи ГПУ уже стряпали дело об участии зубного техника из Нахчывана в вооруженным восстании в селе Милах. Неожиданное его появление во взбунтовавшемся селе давало богатый материал следователям, которые теперь могли щегольнуть тем, что среди задержанных – разъездной агитатор, подбивавший людей на выступление против Советской власти.
После первого же допроса Абдурахман понял, что положение его скверное. Следователь Джульфинского районного отделения ГПУ упорно добивался признания Абдурахманом его активного участия в антисоветском мятеже. Абдурахман держался стойко, спокойно отвечал на каверзные вопросы иезуита. Следователь, армянин по национальности, заметно нервничал. Крупная птица, попавшаяся в капкан, никак не хотела идти навстречу следствию, отвергала доводы допрашивающей стороны и что самое главное, держалась независимо, уверовав в свою непогрешимость.
Последний разговор между следователем и Абдурахманом состоялся ночью в начале февраля 1930 года. ГПУшник в который раз повторил обвинения против Абдурахмана и потребовал полного раскаяния. Абдурахман отверг доводы следствия и заявил о своей непричастности к трагедии, случившейся в Милахе. Следователь устало откинулся на спинку кресла:
- Напрасно упорствуете, молодой человек. Ваша вина полностью доказана. Многие из Милаха подтвердили факт ведения вами агитационной работы против Советской власти. Так что, песенка спета. Остается только раскаяться в содеянном и чистосердечно все рассказать следствию.
- Я не принимал участия в мятеже. Хозяин дома, где меня арестовали может подтвердить, что я приехал в Милах совсем для других целей.
- Знаем мы ваши цели, - отрезал следователь. – Хорошо, подпишите протокол и отправляйтесь в камеру.
Абдурахман внимательно прочитал несколько листов бумаги и аккуратно расписался в правом нижнем углу.
Следователь небрежно бросил бумаги в ящик стола и нажал на кнопку. Конвоиры препроводили Абдурахмана в камеру.
Прислонившись к стене, Абдурахман задумался. Тон разговора следователя, его готовность принять протокол допроса, где Абдурахман не признает своей вины, не сулили ничего хорошего. Теперь его ждал суд и Абдурахман внутренне подготовился дать «последний бой» в зале заседаний суда. Он не знал, что по существующим в государстве законам его дальнейшую судьбу могут определить чекисты. Совсем не обязательно было в то время затевать судебное разбирательство, так как «карающий меч» революции – ГПУ – вполне могло заменить своим присутствием судей. Такова была особенность тех лет. Правоохранительные органы не только занимались сыском и обезвреживанием «гниды контрреволюции», но и назначили наказание своим подследственным.
Всего этого Абдурахман, как и многие тысячи его соотечественников, знать не мог. Хотя, даже зная отличительное особенности судопроизводства тех лет, невозможно было протестовать, высказывать свое мнение, так как органы ГПУ стояли выше закона, творимые произвол и беззаконие выдавались как забота об очищении страны от скверны капитализма.
12 октября 1930 года Абдурахмана вывели из камеры. Уже несколько дней он не встречался со следователем и сопровождаемый дюжим надзирателем думал о предстоящем разговоре. Но его привели в другой кабинет. Это несколько насторожило Абдурахмана. За столом сидел молодой офицер в погонах капитана, который развязался в кресле, разговаривал по телефону. Увидев вошедшего, он оборвал беседу на полуслове, бросил трубку на рычаг и стал что-то лихорадочно искать на своем письменном столе. Наконец, нашел и тупо уставился на Абдурахмана. Лист тонкой бумаги подрагивал в руке капитана. Это был приговор. В архивах МВД Азербайджана сохранился этот документ. «Дело № 0337. Выписка из протокола от 23 сентября 1930 года. По обвинению гражданина Абдурахмана Гасан оглу Гусейнова, 32-х лет, уроженца села Арафса Абракунисского района, беспартийного, неграмотного, лишенца, судимого по статьям 72 и 64 УК Азербайджанской ССР за активное участие в антисоветском вооруженном восстании в селе Милах особым совещанием при коллегии АзГПУ приговорен в концлагерь сроком на 3 года». Подпись Орбелян – оперработник Нахчыванского отделения ОГПУ.
Так была решена судьба Абдурахмана Гусейнова. Ни о каких протестах на решение органов госбезопасности не могло быть и речи. Одним росчерком пера оперработник Орбелян обрек человека на вынужденные лишения. Это была страшная прелюдия, предварившая весь дальнейший трагический путь Абдурахмана. Но начало этому было положено решением коллегии АзГПУ, которое таким своеобразным способом искореняло врагов в родном отечестве. 
1998 год
Продолжение следует