В Круге Кундузском, выдержки из романа

от АВТОРА: Уважаемые читатали! Роман соткан из множества историй афганского размирья 1980-х и 2000-х, российского безвременья 1990-х. Его целью я ставил донести сермягу тех далёких и недавних событий без прикрас, дабы вы их прочувствовали, а воины-афганцы узнали в героях саги самих себя и своих боевых товарищей. Не зря же эта страница жизни нам особенно дорога.
 
О СОЛДАТАХ АФГАНСКОЙ ВОЙНЫ. «Они прошли сквозь горнило той тяжелой войны и вынесли на своих юношеских плечах всю тяжесть этого непростого, а порой и неблагодарного труда. На всю оставшуюся жизнь — они для меня особая гордость, эталон высочайшего мужества и героизма». Генерал-полковник А.И. Скородумов
 
АЭРОДРОМ ГЕРАТ. АФГАНИСТАН. 26 августа 1986 года — БЫЛ ИТОГОВЫЙ ДЕНЬ ОПЕРАЦИИ «ЗАПАДНЯ». На взлётно-посадочную полосу аэродрома, один за другим, приземлялись вертолёты Ми-8МТ, возвращавшие из района операции боевые роты. Тем, кому повезло — кто не погиб и не был ранен, — предстояло возвращение бортами Ан-12 в пункт постоянной дислокации в провинцию Кундуз. Разведчики расположились вскрай командно-диспетчерского пункта на пятачке, где провели ночь перед десантированием. Они с тугой вспоминали напряжённые дни операции и выбывших боевых товарищей. Повидаться с эвакуированными в госпиталь ранеными Рустом и Сидором по возвращении в Герат Костру не удалось, и мысль о том, что встреча с ними в Афганистане уже не сулила, зело бередила. Желая отстраниться от мирской суеты, он раскинулся в сторонке на плащ-палатке, положил за спину свой, Руста и Сидора рюкзаки, достал транзистор SANYO и, настроив на рабочую волну, впал в раздумье. Костра удручало, что из дружной шестёрки товарищей в строю остался лишь он один. Перед глазами, друг за другом, представали пятеро друзей — Руст, Сидор, Костян, Монгол и Стрела. Костёр вспомнил их между собой потасовку в поезде на пути в Сурхандарью, послужившую знакомству, и как всех их по прибытию в воинскую часть отобрали в учебную разведывательную роту; три тяжёлых месяца в учебке и совместное участие в череде операций Афганской войны. Вспомнились Костру драматические события прошлого дня — рассказ Руста о безногом деде Ахмадулле, его поутру подрыв на мине, прошитый пулей Сидор и переданная им в горах Кишима спасительная фляжка воды. Из непрерывного потока воспоминаний Костра вернула неожиданно начавшая звучать хорошо запомнившаяся песня авторов Стаса Намина и Игоря Шаферана «Мы желаем счастья вам».
 
ПОЕЗД в ТУРКЕСТАН. ИЗ ПИСЬМА КОСТРА БРАТУ АНДРЕЮ. Уже проехали прилично, за время в пути мы с интересом наблюдали, как сбросившие листву деревья, сменялись пирамидальными тополями-раинами с всё ещё зелёной густой листвой на ветках, устремлённых вверх. Остались позади пейзажи средней полосы и бескрайних просторов южно-российской степи, и колёса нашего поезда постучали по выжженной солнцем пустыне Кызылкум и Каракум Западного Казахстана и Туркмении. Вдоль железнодорожного полотна, сродни вросшим вглубь партизанским землянкам, примостились казахские жилища. Из их амбразур на несущийся поезд, не отрывая очей, глядел кагал смуглой детворы. На пути нашему взору представали множество кладбищ с монументальными некрополями и мазарами, барханы и двугорбые верблюды. Во время кратковременной остановки мы купили туркменские чуреки и кислое молоко. Было так вкусно, что не передать. Радушные они, эти — казахи, туркмены, узбеки. Порой и денег с нас не брали, угощали бесплатно лепёшками, яйцами, молоком, простоквашей. А ещё, в минуты стоянок на жд-станциях, из поездов, следовавших в обратном направлении, в наши открытые окна пассажиры забрасывали консервы, колбасу, чай, сигареты и другие полезные в дороге вещи. Вот такой наш советский народ сердечный.

ПОЕЗД в ТУРКЕСТАН. ПИСЬМО КОСТРА БРАТУ АНДРЕЮ. Прошло ещё два дня, мы уже как четвёртые сутки в пути. Поезд, бывает, днём часами простаивает в пустыне, а ночью пролетает населённые пункты без остановок. Вероятно, чтобы не привлекать лишнего внимания гражданского населения. Некоторое время назад мы въехали в южный Узбекистан и, проехав небольшое расстояние, остановились на тихом полустанке. Желая узнать его название, да и вообще, сверить время с внешним миром, мы прильнули к открытым окнам. Дальнейшие наблюдения, хочу тебе заметить, произвели на меня глубокое впечатление. Нашему взгляду предстал пустынный перрон, на котором было тихо и безлюдно. Была погожая туркестанская ночь, по небу расстелился ковёр из звёзд. На столбе, подталкиваемый тёплым ветерком, поскрипывая, мерно качался фонарь с тускло светившей лампой, слабо освещая платформу компактного одноэтажного вокзала.
Через минуту из здания вышел дембель в парадной форме — сбойливый старший сержант. Он был загорелый, подтянутый, фуражка задвинута на затылок, китель с золотыми пуговицами знатно подогнан и добротно выглажен. В петлицах танковые эмблемы, на груди сверкала медаль «За Отвагу». Не обращая внимания на остановившийся поезд и созерцавшие из окон лысые физиономии новобранцев, дембель встал, широко расставил ноги и, чиркнув спичкой прикурил сигарету. Вдохнув полной грудью дым, он вскинул голову вверх и, наслаждаясь красотой звёздного пейзажа, о чём-то задумался. Мы молча продолжали взирать за происходившим. Нежданно, ростовчанин Сидор, зычно, как только мог, чтобы дембель непременно услышал, крикнул:
— Служивый, ответь! Два — эти хреновы года, ведь быстро пролетят?! 
Дембель, не опуская взгляда на Сидора, вновь затянулся и, едва улыбнувшись, застыл. Казалось, он пролистывал в памяти события ратной службы. Выйдя из круговорота воспоминаний, дембель направил взор в наше окно и, горделиво с неочевидностью протяжно произнёс:
— Хрен его знает!
Так, что «хрен его знает» брат, как быстро пролетят эти хреновы два года. У меня пока всё. Следующее письмо, надеюсь, напишу тебе уже из части. Обними Отца и поцелуй Маму. Твой брат-близнец Иван.
 
АФГАНИСТАН. СОЛДАТСКАЯ ПАЛАТКА. Прибыв в расположение части, молодое пополнение увидело, как на фоне выстроенных в ровную линию зелёных выцветших палаток, медленно тянулся строй не в ногу шагавших, изнемождённых рот — это осыпанный жёлтой пылью, с опустошёнными взглядами и потрескавшимися губами, увешанный грудой оружия и пулемётными лентами, полк возвращался с боевых действий.
 
АФГАНИСТАН. СОЛДАТСКАЯ ПАЛАТКА. Вечерело. Прапорщик Киселёв, Костян, Сидор, Стрела, Руст, Стрела и Монгол вошли в палатку.  Её пространство освещали, свисавшая на длинном проводе лампа и стоявшие вразброс, пять керосиновых ламп. На входе стояла цилиндрическая «буржуйка» с выходящим наверх дымоходом и два ведра, горкой наполненные каменным углём. От входа по обе стороны прохода стояли двухъярусные кровати. Находившиеся в палатке чем-то занимались. В ближнем углу, сидя у швейной машинки «Zinger», один — спорый портной, ушивал дембельский ПШ. Напротив него другой, сбойливый боец, упёршись ногами в ножки кровати, силой тянул за концы обёрнутую по кругу брезентовую ременную ленту, шлифуя плотно намотанный на изогнутую стальную трубу изножья кожаный ремень. Сидевший на той же кровати, третий, отрывом войлока, с пастой Гойи, золотил, изогнутую солдатскую пряжку. За буржуйкой в центре прохода — четвёртый, в длинных синих трусах и белых кроссовках, начёсывал металлическим гребнем, накинутую на себя шинель. Сбочь, поставив на табурет кирзовый сапог, ножом скашивал наращенный дембельский каблук пятый. Два таджика-тарджимона — переводчики с языка дари отрешённо играли в нарды, тихо общаясь на своём языке. Обапола лежал и читал книжку восьмой. Поодаль, лёжа, что-то курил и о чём-то думал, слушая портативный японский транзистор, девятый. В тыльном углу, обособившись от всех, десятый ваял одиннадцатому прилаженной бритвенной машинкой наколку на уровне сердца — группу крови на фоне патрона. Визави через проход, в другом углу, семеро сидевших на ближних нижних койках и лежавших на верхнем ярусе слушали, как двенадцатый под игру перебором на гитаре декламировал подводку к песне Михаила Смурова «Я Воин-интернационалист».
 
АФГАНИСТАН. СОЛДАТСКАЯ ПАЛАТКА. Утром после завтрака Капуста благовестил Арманду — его военный билет был оформлен для демобилизации, и ему надлежало выйти на прощание со знаменем полка. Обрадованный Арманд стал спешно переодеваться. На его парадном кителе сверкали орден «Красной Звезды» и медаль «За Отвагу». Проводить его высыпала вся разведрота. В это время у штаба части скопилось более двух десятков таких, как и он, особо полюбившихся командованию дембелей с парадными шинелями и однотипными тёмно-серыми дипломатами. На их груди блистали ордена «Красной Звезды», медали «За Отвагу» и «За Боевые Заслуги».
Вскоре, двое бойцов из комендантского взвода вынесли из штаба Боевое знамя полка. Вышедший за ними подтянутый офицер — начальник штаба полка в звании майора раздал дембелям военные билеты и дал приказ строиться. Они сложили дипломаты и шинели в сторонке и встали в две шеренги.
Зычно скомандовав: «Равняйсь! Смирно!», начштаба выступил с короткой напутственной речью и, выдержав паузу, приказал: «Развернуть Боевое Знамя! К прощанию с Боевым Знаменем полка приготовиться!». С этой командой, дембеля по очереди чётким строевым шагом подошли к священному полотнищу и, преклонив колено, приложились к нему губами. В завершении, из рупорного громкоговорителя, деявшего над дверью штаба полка, громко заиграл марш «Прощания Славянки», и дембеля, держа равнение на Знамя, чеканя шаг высоким подъёмом ноги, начали проходить торжественным маршем.
 
АФГАНИСТАН. СОЛДАТСКАЯ ПАЛАТКА. Торжественность момента вызвала у друзей — Костяна, Монгола, Руста, Стрелу, Сидора и Костра трепет. Вместо дембелей с наградами, браво шагавших под аккомпанемент военного марша и равнявшихся на знамя полка, они представлял себя. Но мысль о том, что этот таланный момент зело далёк, дюже их бередил.
День затухал, солнце клонилось к закату. Выцветший под палящим солнцем зелёный палаточный городок, раскинутый в десяти шагах от взлётно-посадочной полосы аэродрома Кундуз, созерцал на десятки винтокрылых Ми-8МТ и Ми-24, устало склонивших свои лопасти и, набиравшихся сил перед новым днём.
 
ПАНДЖШЕРСКАЯ ОПЕРАЦИЯ. Так, дополнительно к транспортируемым разведчиками личному оружию, боеприпасам и тяжёлому вооружению — ДШК и АГС-17, с их телами и треногами, добавился трофейный арсенал. На шеях и плечах разведчиков появились соединённые льняной верёвкой пары коробов от ДШК со снаряжённой лентой и по паре винтовок БУР. При переброске вертолётами на другую высоту, выпрыгнувшим с этим грузом, сложно было не то, что встать, даже отползти в сторону. Прыгавшие следом сваливались им на головы. После окончания высадки, старший лейтенант Середа указал роте на вершину, куда надлежало взойти. Молодым разведчикам, загруженным горою оружия, её достижение казалось невероятным. Ближайшей задачей после высадки для них было просто встать. А уже потом, не думая — можешь или нет, взбираться в гору, неся на себе тяжёлую поклажу.
В эти часы, они спиной чувствовали прикованные взгляды старослужащих, наблюдавших за их преодолением. Одно дело дерзнуть в палатке, другое показать себя в горах. Твёрдой поступью, выдерживая темп, размеренно — за шагом шаг, тысячу раз, молодые разведчики повторяли про себя заученную в учебке Шерабаде фразу: «Врёшь, не возьмёшь!», и медленно поднимались в гору. В минуты общего привала не садились, ибо понимали — если сядут, встать, и идти потом будет значительно тяжелее. Посему, в минуты короткого отдыха, поставив БУРы прикладами на горную твердь, поддав тело вперёд, чтобы распределить тяжесть груза с ног на спину, опирались ладонями о горную кручу, и отдыхали отведённое время стоя. А уже к вечеру, добравшись до конечной, походного дня вершины, скидывали с себя рюкзак, короба ДШК, БУРы и личное оружие и отдыхали без задних ног, запрокинув назад голову.
 
ПАНДЖШЕРСКАЯ ОПЕРАЦИЯ. Следующие дни оставались такими же продолжительными и трудными. Но молодые бойцы уже вошли в ритм, привыкли к тяжести и двигаться оказалось намного легче. Фляжки разведчиков к тому времени уже опустели. На пути иногда встречались жёлтые лужи неизвестного происхождения. То ли не успевшие испариться дождевые осадки, то ли следы, опорожнившихся ишаков. Но тогда это было неважно. Жидкость набирали во фляжки вместе с мутной тиной, бросали в неё дезинфицирующий пантоцид, лимонную кислоту из сухпайка и спустя минуту пили.
 
ПАНДЖШЕРСКАЯ ОПЕРАЦИЯ. Близился вечер, но ещё не смеркалось. Уставшая после трудного горного перехода разведрота отдыхала. Бойцы рассредоточились на вершине столовой горы. Сидор и Костян, лежали откинувшись спинами на рюкзаки, Стрела и Костёр грели себе еду из горного пайка на сухом горючем, Руст и Монгол беседовали, глядя в дальнюю даль и, наслаждаясь баским горным пейзажем. Панджшер поражал величием. На горизонте под куполами плывших облаков, горделиво возвышались заснеженные вершины Гиндукуша, а плавно паривший в вышине в потоках тёплого воздуха огромный беркут, длиною в метр и размахом крыльев в два с половиной метра, вызывал у разведчиков взбуду. Не отводя взора от царь-птицы - Сидор, вдруг тихо запел душевную украинскую песню Петренко М.М.:

Дивлюсь я на небо та й думку гадаю:
Чому я не сокіл, чому не літаю,
Чому мені, боже, ти криллів не дав?
Я б землю покинув і в небо злітав!

Находившийся отступя от Монгола, Лепёха взял орла на прицел своей снайперской винтовки СВД.
— Не надо этого делать! — предостерёг Монгол. — Орёл — творец земной тверди, его изведение предвещает карачун.
— Плевал я на ваши шаманские запуки! — надменно процедил Лепёха, и точным выстрелом сразил птицу.
Монгол сумно покачал головой, но промолчал.
 
ПАНДЖШЕРСКАЯ ОПЕРАЦИЯ. Монгол сел рядом с неподвижным телом Капусты, снял с шеи кожаный шнур, удерживавший на запаянных по реверсу петлях, пять круглых в пятикопеечную монету медных «толи» — шаманских зеркал, обвил его до предела и отпустил. Пока толи вращались, он исступлённо молился духам, прося их дарования Капусте жизни. Засим, Монгол достал из рюкзака фляжку с водой и положил её на аверсы пяти толи. Спустя минуту он вытащил толи, вытянул из петель шнур, положил все пять вдоль оси тела раненого Капусты от горла до пояса и аверсом каждой медной окружности стал поочерёдно прикладывать к ране Капусты и в том же порядке сложил их наземь. Наконец достал свёрнутые в тряпку три среза коры кедра, каждая размером в долонь, разжёг их сбочь тремя разными спичками и, приподняв ладонью десной за завоек Капусте голову, замахами шуйцы, стал задувать за выю клубы едкого кедрового дыма. Пока они воскуривали Капусту, Монгол приложил к зубам варган и, закатив зеницы, лёгким касанием пальца начал бой, издавая чародейные звуки: эй-я, ой-я, ай-я, ий-я. В увенчание, взяв в руки одну из головешек тлевшего кедра, он три раза обвёл коло тела Капусты. Когда кедр догорел, Монгол собрал весь попелуйник, всыпал во фляжку с водой, взболтал и, вновь приподняв Капусте голову, влил ему в уста. Изневесь, вдали послышался стрекот приближавшихся вертолётов Ми-8МТ и разведчики пустили сигнальные ракеты с оранжевым дымным следом, обозначив своё месторасположение.

ОПЕРАЦИЯ МАНЁВР. Руст внимательно слушал речь моджахедов и, не прервав, дал каждому высказаться. В обрушившемся потоке контрдоводов он понимал бесперспективность холивара и спросил   себя: на что инсургенты рассчитывали, придя к таким же, как они, убеждённым в своей правоте шурави?! Какие у них были основания считать, что со встречи они уйдут живыми? И если даже в них не разрядят рожок из автомата, точно не пленят? «Объяснение этому всё же есть, — домысливал Руст, — будучи сами воинами, они знали, что идут на разговор к воину. Одно дело — пуля, выпущенная в неприятеля в бою, другое — во время доверительно-го разговор. Да, — умозаключил он, — война войной, а благодеяния порождают благоволение». Словесный портрет командора-мусульманина Руста из рассказа Шераги вызвал у моджахедов кишлака Мулла-Гулям неподдельный интерес. Великодушие и милосердие, подобно силе и храбрости, испокон на Востоке имели собинную цену. Руст вежливо поблагодарил парламентёров и с безмятежностью поведал:
— Мой дом далеко на севере за Амударьёй, —  вынес суждение Руст. — Все шурави — мои братья! Я сам один из них! С ними я пришел, с ними и уйду, если останусь жив, конечно.
 
ОПЕРАЦИЯ МАНЁВР. Изневесть перед совместной трапезой у БМП-2 разведчиков появился мятущийся Шераги. Он забежал под навес, огляделся и, убедившись в отсутствии большого командора капитана Шевчука, предупредил: «Я сейчас вернусь». Спустя пять минут он возвратился с тремя бородатыми афганцами крепкого телосложения не похожими на местных торгашей или перекупщиков соляры:
— Рустам! Я доверяю вам и хочу, чтобы вы поговорили с  этими людьми.
Руст и стоявшие рядом разведчики враз поняли, что это духи. Кишлак Мулла-Гулям, как и многие другие населённые пункты уезда Ханабад провинции Кундуз, с начала войны входил в зону влияния полевого командира ИПА доктора Шамса. На участке Мулла-Гулям, расположенном на трассе Кундуз–Файзабад, местные отряды оппозиции беспрестанно минировали дороги, атаковали советские и афганские транспортные колонны. Руст предложил моджахедам пройти под навес и сесть. Сам же подозвал механика-водителя Павла Гришина и наводчика-оператора Семёна Негоду и, попросил их с брони вести наблюдение в направлении трассы и кишлака. В случае выхода кого-либо из кишлака или приближения БМП-2 командира роты капитана Середы, немедля ему сообщить. С появлением визитёров к навесу стянулись Сидор, Монгол, Костян, Стрела, Костёр и Азим Ахмедов.
— Мы бы хотели поговорить с вами наедине, — предпочёл сохранявший спокойствие, со строгим лицом статный моджахед, одетый в палевого цвета чалму и бежевый перухан.
Руст переглянулся с друзьями и согласительно кивнул головой.
— Мы не дадим им уйти! — бросил Русту, отходивший крайним Сидор.
— Не торопи события! — предостерёг его Руст.
По одну сторону от тлевшего очага расположились Руст и Азим Ахмедов, по другую трое моджахедов. Изневесь, Руста овеяло запахом дыма горевшего хвороста, присущего инсургентам. Лица их были смуглыми и сухощавыми. Он окинул всех взглядом и, молча, кивнул Азиму Ахмедову. Тот не спеша повернулся вполоборота, дотянулся до чайника и, наполнив до половины пиалы, истово прикладывая руку к груди, передал каждому бытчику. После первого глотка чая, Руст призывно воззрел на старшего зримо визитёра в ожидании начала разговора. Моджахед представился:
— Я Халфутдин из кишлака Мулла-Гулям, — горделиво начал статный моджахед, — нам известно, уважаемый командор Рустам, что вы мусульманин и хороший человек. Мы пришли сюда, чтобы предложить вам и тем, кому вы доверяете, уйти с нами, — излагал он на катаганском диалекте узбекского языка со спорадичным вкраплением слов на дари, пристально глядя Русту в очи. — Мы обеспечим вас кровом и поможем обзавестись афганской семьёй. Подумайте, зачем вам здесь умирать?! Это ведь не ваша земля! Вот вам, к примеру, последний случай, — он кивнул в сторону моджахеда, сидевшего по десную, — двое его молодых родственников тут недалёко были найдены в арыке с прострелянными головами. Ответьте! Что нам остаётся после этого делать?!
— Почему вы уверены, что это дело рук шурави?! — опровергал Руст.
— А чьих же ещё?! — утверждал Халфутдин
— Это могли сделать моджахеды из других партий, — не исключал Руст, — между отрядами разных исламских партий идёт междоусобная война.
— Нет, это сделали шурави! — настаивал Халфутдин.
— Тогда с высокой долей вероятности предположу, что эти люди имели при себе оружие, — допустил Руст.
— А какое это имеет значение?! — спросил Халфутдин. — Они ведь на своей земле и вправе сами решать, как им ходить — с оружием или без.
— Большое! — заметил Руст. — Идёт необъявленная война и гибнут Советские воины! Мы здесь, чтобы помочь Саурской революции освободить афганский народ от гнёта.
— Нас ни от кого не нужно освобождать! Оставьте нас в покое! Наш уклад остаётся неизменен столетиями. Мы не умеем жить по-другому! А главное — не хотим! Самое дорогое, что у нас есть это наш Ислам. Вашему высшему руководству, прежде чем ввести сюда войска, следовало бы изучить историю Афганистана: свергнутый в 1973 году после сорокалетнего правления эмир Захир-шах повторил судьбу другого афганского правителя Амануллы-хана, потерявшего власть в 1929 году и, подобно ему, доживает свой век в изгнании. В обоих случаях виною всему были реформы: стремление построить светское общество, слепое подражание западу, СССР с его коммунистической идеологией, отказ от векового уклада и традиций предков, вплоть до отмены ношения афганскими женщинами чадры. Мы не хотим такого Афганистана!
Руст внимательно слушал речь моджахедов и, не прервав, дал каждому высказаться. В обрушившемся потоке контрдоводов, он понимал бесперспективность холивара и спросил себя: на что эти инсургенты рассчитывали, придя к таким же, как они, убеждённым в своей правоте шурави?! Какие у них были основания считать, что со встречи они уйдут живыми? И если даже в них не разрядят рожок из автомата, точно не пленят?
«Объяснение этому всё же есть, — домысливал Руст, — будучи сами воинами, они знали, что идут на разговор к воину. Одно дело — пуля, выпущенная в неприятеля в бою, другое — во время доверительного разговор. Да, — умозаключил он, — война войной, а благодеяния порождают благоволение».
Словесный портрет командора мусульманина Руста с рассказа Шераги вызвал у моджахедов кишлака Мулла-Гулям неподдельный интерес. Великодушие и милосердие, подобно силе и храбрости испокон на Востоке имели собинную цену. Руст вежливо поблагодарил парламентёров и с безмятежностью резюмировал:
— Мой дом далеко на севере за Амударьёй. Все шурави — мои братья! Я сам один из них! С ними я пришел, с ними и уйду, если останусь жив, конечно.
— Это ваше решение, — выспренне принял Халфутдин, — единственное, что мы можем гарантировать: у кишлака Мулла-Гулям с вами этого не произойдет.
Руст прозорливо зарань предупредил Сидора и других товарищей об окончании разговора и попросил воздержаться от каких-либо неожиданных действий, дав парламентёрам безмятежно уйти. Поблагодарив за встречу, моджахеды разом встали и, пропустив вперёд Халфутдина, не спеша с контенансом направились к улочке, уводившей в глубь кишлака.
— Не могу поверить своим глазам! — изумился поступку Руста, уторопь зашедший под навес Сидор, провожая моджахедов взглядом, пока они исчезали в узком проходе кишлака, Сидор. — Ты их отпустил?! Попади ты им в руки, не приведи создатель, не отпустили б тебя! — высказал он убеждение.
— Попадись они мне в горах, — объяснял Руст, — без колебаний выполнил бы свою солдатскую работу, как делал это не раз. Но, когда они отправились к нам на разговор, они словно голову засовывали в пасть льву. Ведь рисковали переоценить нас, верно?! Ну как же можно было не отдать должное их храбрости и позволить нас переоценить?!
Сидор, задумавшись, промолчал.
 
ГОРНЫЙ ЭТАП ОПЕРАЦИИ МАНЁВР. — Монгол! — призвал вполголоса находившийся с ним в укрытии Стрела. — У меня плохое предчувствие.
— С чего вдруг?! — притворно недоумевал взыскательный Монгол.
— Передай парням мою просьбу, — проговорил Стрела насилу, — пусть после дембеля заедут к маме в Ленинград. Домашний адрес есть у Руста и Костяна.
— Прекращай, Стрела! — одёрнул его Монгол. — Ты ж не в голову ранен или в живот. Поживём ещё! На свадьбу ко мне приедешь. Я тебе Байкал покажу. А потом ответно я к тебе. Мы в Финском заливе искупнёмся и тайлаган там проведём. Так что гони тугу!
Изневесь Стрела высоко вскинул подбородок, захрипел и резко расслабив тело, прекратил дышать. Его голубые очи остались открытыми. Монгол пальпировал лучевой пульс, но его уже не было.
— Ушёл! — с горечью произнёс Монгол, прогорланив следом находившимся поблизости воинам, — Стрела умер!
 
ОПЕРАЦИЯ ЗАПАДНЯ. Концерт по заявкам радиослушателей вскоре закончился. И возобновился неумолкаемый бой, продлившийся до сумерек. Во мгле офицеры вызвали сержантов-замкомвзводов и приказали уточнить запасы боеприпасов и воды. После событий дня, одни воины, почистив оружие и отстояв смену в ночном карауле, свалились без задних ног, другие, впечатлённые ожесточённостью противостояния, обсуждали произошедшее, и не могли долго заснуть. С наступлением тишины появилась возможность оглядеться по сторонам. Сидор смотрел вдаль, на иранскую сторону, где светили огоньки города Тайбад и, негромко затянув старую песню "Степь да степь кругом", о чём-то задумался.
В Афганистане, тем временем, был морок.
— Сидор, ты чего затужил?! Заунывную затянул, грусть-тоску на нас навеваешь?! — спросил с улыбкой чистивший во тьме АКС-74, соглядатай Руст, — Мог ли ты на гражданке представить, что сможешь вот так легко со стороны взирать на Иран?
— Не чаял, — ответил Сидор. — По правде, и не дюже алкал! А обозреть мир, имея за плечом рюкзак, набитый не боеприпасами с сухим пайком, как сейчас, а заморской валютой, верно, было бы в масть.
— И куда бы ты махнул, будь он ею наполнен? — поинтересовался Костёр.
— В ЮАР или Колумбию, — без паузы ответил Сидор.
Костёр с Рустом переглянулись.
— Так, так, — продолжил расспрос Костёр, — отчего такой экзотичный выбор.
— Секрета нет! — не отвратился сановно Сидор. — В ЮАР добывают алмазы, в Колумбии — изумруды!
Услышав ответ, Руст с Костром, не сдержались, и в унисон громко расхохотались.
— Орлы, что там у вас стряслось?! — грозно спросил, находившийся отступя капитан Середа.
— Всё в порядке, товарищ капитан, — прояснил, еле укрощавший смех Костёр.
Через час забрезжил рассвет и воинственным набатом о начале Фаджр — утренней молитвы — истово возвестил мятежный муэдзин. По завершении молебна, словно со   взмахом баттуты, массированным огнём с двух высот оркестр заиграл симфонию «Мела свинцовая метель».
 
ОПЕРАЦИЯ ЗАПАДНЯ. Он следовал, строго по сакме, никуда не отступая. В какой-то момент под его ногами прозвучал характерный щелчок. «Мина!» — понял он. Его охватил ужас: «Неужели?! Не может быть! Как это могло со мной произойти?!» В мгновенье, от щелчка и до разрыва, Руст прогнал в голове главные для него мысли: о том, на какие тяжкие муки он обрёк своих родителей тем, что, не сказав им, напросился в Афганистан и получил там такое страшное увечье. Другой сумной мыслью было то, что увечье, не позволит ему вернуться на ринг и побороться за место на пьедестале первенства СССР по боксу и что ему уже никогда не овладеть сердцем девушки, с которой бы он, непременно, хотел связать свою судьбу. Последним, что заполнило мгновенье, была надежда: «Может, всё-таки нет?! Может это не мина?!» Но мысль прервал громкий разрыв и тяжёлый удар по ногам, обративший Руста во вращение. Он кубарем покатился вниз, ожидая следующим кувырком навалиться на другую мину, которая разорвёт его уже в клочья, но не мог остановиться. Неимоверным усилием, на очередном витке Руст упёрся ладонями в горную осыпь, прекратив спуск по склону. Его шатало, в ушах висел протяжный звон, глаза застилала густая пелена. Он повалился на бок и увидел, как из рваных окровавленных мягких тканей его голеней торчали белые кости, из них капала светлая жидкость. Глядя на это группа оцепенела.
— Не подходи! — были первые слова Руста, рванувшимся к нему Сидору и Костру. — Здесь, вероятно, всё заминировано!
Он помотал опалённой пороховой гарью головой и по-пластунски подполз к отброшенному взрывной волной своему АКС-74. Резко потянув за ремень и, сняв с предохранителя, он направил его на себя. Сидор в миг, разгадал его умысел и, сделав рывок, с силой вырвал оружие.   
— Верни автомат! — требовал Руст. — Я всё равно уже не жилец! Пока меня дотащат до вертушки, другие подорвутся! Подошедший Костёр, молча вколол Русту двойной промедол и, располовинив ножом, отмотанный с приклада АКС-74 багровый резиновый жгут, затянул на обрубках его голеней, истово написав на нём текущее время.
 
КАБУЛЬСКИЙ ГОСПИТАЛЬ. Внушительных размеров Кабульский госпиталь в 1980 году разместился в здании бывших конюшен офицерской гвардии короля Мохаммада Захир-шаха. Палаты отделений имели высоченные потолки и были заставлены одно и двухъярусными железными койками. Широкий коридор был оживлённой артерией, соединявшей отделения госпиталя с операционной, перевязочной и столовой. Первый ярус коек традиционно был закреплён за тяжелоранеными: ампутантами, незрячими, полосниками — ранеными в брюшную полость, а также в область позвоночника и головы. Были ранения с ампутациями обеих нижних конечностей, руки и ноги, двух рук, и полным лишением зрения. Много было раненых с раздроблением костей. На их конечностях устанавливали аппараты Илизарова — конструкции из стальных дисков и спиц, стягивавших два конца разбитой костной ткани. Встречались такие, у кого было два таких аппарата на разных конечностях. Много всего было… Свободные койко-места в палатах были редкостью. Они появлялись после эвакуации раненых в Ташкент и, по обыкновению, в тот же день обретали нового пользователя. В случае нарушения графика эвакуации в Союз и внезапного большого притока раненных из районов масштабных боевых действий, кровати с ранеными выставлялись в коридоре. Сидор и Руст заняли соседние койки в глубине солдатской палаты II-го травматологического отделения, там, где она стыковалась с меньшей по размеру, офицерской. В первую ночь из неё доносились громкие стенания, спорадично переходившие на истошный галас.
— Сидор! — дрёмно окликнул Руст, — надо бы объяснить камраду: всем больно. Но надо потерпеть. Пусть возьмёт себя в руки!
Сидор спорко справился у молоденькой дежурной медсестры Нины Полюшкевич о терзавшемся болью раненом и тотчас поделился с Рустом:
— Сестра говорит, это молодой лейтенант из Кандагара. Он подорвался с танком на фугасе и приземлился на пятую точку. У него тазовая кость разошлась в стороны.
— Адская боль, подлинно! — эмпативно счёл Руст, смирившись с гвалтом. — Что ж сестра не уколет его, чем покрепче?!
— Говорит, ничего не берёт, — толковал Сидор.
К рассвету, лейтенант-танкист утихомирился, умер.
 
КАБУЛЬСКИЙ ГОСПИТАЛЬ. Когда с перевязкой закончили, Руст попросил Сидора не увозить его каталку обратно в палату, а оставить у перевязочной в коридоре, чтобы он мог побеседовать с ранеными, ожидавшими очереди сменить марлевые шарики на спицах аппаратов Илизарова. Током времени к перевязочной подошли сопровождавший поводырём наголо стриженный грацильный санитар и сбойливый боец с ампутированными выше локтей руками и бинокулярной повязкой на оба глаза. Его лицо, с многооскольчатым посечением, было измазано зелёнкой.
— Слышь, братан! — обратился он к санитару, заходя в перевязочную. — Повязку с глаз когда уже снимут?!
Но ответ на вопрос остался уже за дверью.
Оставив раненого, санитар вышел на поджид.
— Что за напасть?! — сумно спросил Сидор санитара.
— Это сапёр из Чарикара. Ночью прибыл. Был придан разведчикам, прочёсывавшим кишлак в районе Суруби, и проводил разминирование тропы. Так вот — мина рванула у него в руках.
— Несгода! — досадовал Сидор. — А с зенками что?!
— Нет у него глаз — зашито всё! — довёл санитар. — Не знает он ещё, а сказать ему никто не решается.
В палату Сидор и Руст вернулись с кручиной. Миновал день, наступила ночь. Неотступавшая фантомная боль ампутированных ног, стоны лежавших окрест раненых и рассказ санитара об ослепшем сапёре бередили Руста, не давая заснуть. Он поднял с подушки голову и увидел во тьме полуночной госпитальной палаты цепочку светивших огоньков сигарет. В угрюмом молчанье, устремив взор в бездонный потолок, такие же, как он, искалеченные войной молодые парни отрешённо искали ответ на мучивший их вопрос: как же теперь жить?! Каждым оголённым нервом он чувствовал гнетущую ауру, нависшую куполом над теми, кто остался наедине со своей бедой, утраченной верой и смыслом начать жить иначе. Русту, как и его деду Ахмадулле, было суждено стать на войне изувеченным, пройти череду операций в госпиталях и морально преодолеть физический недуг. Его это зело удручало. На некоторое время он забывался, но мысль о причинённой родителям боли при виде сына калеки, всё время возвращалась, терзая его совесть. Он подолгу думал, подбирая слова утешения, которые скажет им при первой встрече.
 
КАБУЛЬСКИЙ ГОСПИТАЛЬ. Доброжелательная среда, царившая в палате, помогала раненым воинам преодолевать тяготы госпитальных будней. Они обсуждали предстоявшие им хирургические операции, а возвращение с них принимали устойчивый торжественно-комичный характер. Те, кому в ближайшие дни пред-стояло плановое оперативное вмешательство, загодя, в лясах с юмором, уведомлялись об ожидаемом от них концертном репертуаре. По заведённой традиции возвращение в палату больного, остававшегося ещё под действием анестезии, должно было проходить под его исполнение той или иной песни. Выезд же больного на операцию сопровождался подбадривающими выкриками, хлопаньем, стуком костылей и тростей об край кроватей и свистом. Если по неопытности или забывчивости госпитальных запук санитар нарушал неписаные правила и выкатывал каталку с раненым вперёд ногами, в мгновенье со всех сторон в него летели, костыли, трости, судна,графины, попавшиеся под  руку. О завершении операции сообщал доносившийся из коридора громко поющий голос. Песни советской эстрады смешивались с матерной бранью в адрес толкавших каталку санитаров. Больной въезжал в палату, как бусой барин с воскресной ярмарки. Экспромт разножанровых песен въехавшего в палату раненого обретал коллективную поддержку подпевавших, стебавшихся товарищей. Однако анестезия, фертильно питавшая талантом скромного жизни парня, постепенно шла на убыль. На смену ей ступали ломка, депрессия и физическая боль.
 
КАБУЛЬСКИЙ ГОСПИТАЛЬ. Наступила ночь. Неотступавшая фантомная боль ампутированных ног, доносившиеся стоны лежавших окрест раненых и сказ об ослепшем сапёре, бередили Руста, не давая заснуть. Он поднял с подушки голову и увидел во тьме полуночной госпитальной палаты цепочку светивших огоньков сигарет. В угрюмом молчанье, устремив взор в бездонный потолок, такие же, как он, искалеченные войной молодые парни отрешённо искали ответ на мучивший вопрос: как же теперь жить?!
Каждым оголённым нервом он чувствовал гнетущую ауру, нависшую куполом над теми, кто остался наедине со своей бедой, утраченной верой и смыслом начать жить иначе. Русту, как и его деду Ахмадулле, молохом войны было суждено стать на ней изувеченным, пройти череду операций в госпиталях и морально преодолеть физический недуг. Его это зело удручало.
На некоторое время он забывался, но мысль о причинённой родителям боли при виде сына калеки, всё время возвращалась, терзая его совесть. Он подолгу думал, подбирая слова утешения, которые скажет им при первой встрече.

КАБУЛЬСКИЙ ГОСПИТАЛЬ. Для многих Советских воинов, долгое время не встававших с больничных коек, дорогими воспоминаниями остались минуты, когда, обессилевшие, но крепкие волей, они поднимались.
За шагом шаг, побеждая боль и немощность, опираясь на костыли иль хрупкие плечи медсестёр, заново учились ходить, приближая своё возвращение домой. Спустя недели или месяцы за их спинами оставался приснопамятный Кабульский госпиталь, его священное братство, где в забытьи от случившегося, они были лишь на подступе к точке невозврата. Ещё не гремел последний бой, не звучал роковой щелчок мины, не вылетала из БУРа зловещая пуля.
Не парадным коридором, а грузом-300 на борту Ил-76 «МД-Скальпель», в назначенный срок, лежавшие на носилках, укрытые солдатскими шинелями Руст и Сидор, в крайний раз поднялись в афганское небо и, взяв курс к родным зарницам, полетели навстречу своей судьбе.
Сражённым, но не поверженным, прошедшим коридорами афганских госпиталей, впереди им предстояли иные испытания — развенчавшая идеалы страна, чуждая их ценностям среда, где повторно сражённые, они были обмануты, отвергнуты и забыты.

ПОЕЗДКА в ЛЕНИНГРАД. Свежие захоронения воинов-афганцев заслонили могилу Стрелы, оставшуюся в глубине. Дойдя до неё, друзья увидели выгравированные в светло-бордовом граните фотографию и имя: «Стрельцов Герман Владимирович. Воин-интернационалист». На могиле лежали несколько букетов свежих роз и гвоздик.
«Молодцы одноклассники!» — подумали про себя Руст, Сидор и Костёр.
— Здравствуй сынок! Вот и друзья к тебе приехали, — спокойно произнесла Людмила Васильевна.
Она постояла недолго, глядя на фотографию сына, и, полив воду на отрезок материи, начала вытирать памятник от пыли. На безмолвно взиравших из-за её спины друзей это произвело тягостное впечатление. С фотографии улыбался благодушный по жизни Стрела.
 
ПОЕЗДКА в ЛЕНИНГРАД. Шло время. 15 февраля 1989 года Советские войска вышли из Афганистана. Генеральный секретарь ЦК НДПА Президент Афганистана Мохаммад Наджибулла сказал тогда: «Ваш Верховный Совет дал оценку решению о вводе Советских войск в Афганистан в декабре 1979 года. У политиков своя ответственность, и о ней уже достаточно сказано. Я же склоняю голову перед памятью советских людей, которые отдали свои жизни, выполняя воинский долг. Война принесла много горя. Она не сразу забудется. Но не забудется также многими и многими афганцами доброта и мужество советских людей, их бескорыстие и человечность».
 
СОБЫТИЯ ОКТЯБРЯ 1993 ГОДА. РОССТАНЬ. Руст появился спустя семь минут, одетый в новую белую рубашку и строгие чёрные брюки. Завязав за спиной фартук, он начал хлопотать на кухне: спорко наполнил чумечем три расписные косушки клокотавшей в кастрюле шурпой, положил в каждую по паре мясистых бараньих рёбрышек и, посыпав душистым укропом, подал к столу. Руст знал толк в восточной кухне, и когда посещало вдохновение охотно кашеварил. Вскоре дошёл и плов. Потомив внедолге, он снял нацело накрывавшую видалый чугунный казан большую тарелку и выпустил пар. Засим, сноровными движениями капкюрем наполнил риштанский ляган рассыпчатым янтарным рисом-девзира и жёлтой морковью-мшак, напитавшихся ароматом душистой зиры. В центр, отделив от косточек и мелко нарезав, сложил горку кусочков сочной мякоти молодого карачаевского ягнёнка, а край увенчал нарезанной спелой хурмой и багровыми зёрнами наливчатого граната.
— Да, ханская снедь! — отметил Костёр. — Я часто вспоминаю наше афганское бесхлебье и того огромного барана в Панджшерском ущелье, что свежевали переводчик Абдулло Кодиров и наш покойный Костян, — как до жути голодным из-за духовского налёта, нам не удалось его съесть.
Друзья улыбнулись и предались воспоминаниям.
 
СОБЫТИЯ ОКТЯБРЯ 1993 ГОДА. РОССТАНЬ. Могли ли мы, воины-интернационалисты, — повысил эмоциональный накал Сидор, — воюя плечом к плечу в Панджшере, Кунаре, Герате, Файзабаде предположить, что спустя уже пять лет будем иметь несходные политические убеждения, которые разведут нас по разные стороны баррикад в Москве у Дома Советов?!
 
ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА. Несмотря на многие годы участия в боях, Якуб-хан был доброхотом и радушно привечал Отто на входе в чайхану, снискав ответное расположение немца. Вот и на сей раз, увидев Отто, Якуб-хан расплылся в улыбке и истово приложил ладонь к сердцу. Отто, громко поздоровался с ним и сидевшими у входа посетителями традиционным «АсСаламу Алейкум» и, на ходу сделав заказ, проследовал вглубь зала. Его излюбленным местом был угловой топчан, расположенный под охлаждавшим кондиционером. Он разулся и, забравшись на застеленную кошмой тахту, вытянул ноги. В тот день Отто здорово устал. Он огляделся в тесном продолговатом пространстве зала и увидел, как с потолка, медленно вращая лопастями, гнали потоки воздуха три вентилятора. На топчанах, мирно беседуя, снедали и пили чай люди в афганских национальных одеждах и традиционных головных уборах. За всей этой мирской суетой с большого портрета на стене взирал присный им улыбавшийся Ахмад Шах Масуд.
 
ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА. Гостей обслуживал сын Якуб-хана — Залмай. Зримо, это был спорый смуглый юноша лет тринадцати, с расшитой кандахари (пуштунской тюбетейкой с куполообразным разрезом спереди) на чёрных волнистых волосах, одетый в узорчатый жилет поверх традиционной афганской рубахи перухан. Он не заставил Отто долго ждать и сразу принёс весь заказ, только что снятый с мангала и продолжавший шкварчить шашлык из бараньих рёбрышек с прослойками курдючного сала с лёгким запахом дымка, горячую тандырную лепёшку и чайник зелёного чая. «Да, — думал Отто, отдыхая на широком топчане от не смолкавшего уличного гвалта, созерцая на сутолоку средневековых лиц в традиционных одеждах, бойкий базарный торг, ишачий и конный извоз, брички, повозки и прибывший издалёка караван двугорбых верблюдов-великанов, навьюченных огромными тюками товара, — время здесь остановило свой ход, ещё со времён владычества Мохаммада Мурад-бека 1815-1842 из рода Катаган — правителя Кундузского ханства 1800-1859». Отто завершил трапезу и, прислонив затылок к стене, закрыл от усталости глаза. Сквозь дрёму, он слышал мерный скрип лопастей вентиляторов, звон посуды, стук костей и шарканье шашек «шеш-беш», разноязычный гомон собеседников и душевную песню «Khuda Bowad Yarat» культового афганского певца Ахмада Захира, доносившуюся из аудиоколонки.
 
ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА. Неожиданно из-за спины Бруно послышался приятный женский голос на безупречном немецком языке, попросивший переложить раненого Отто Гринберга на каталку, чтобы санитар мог его увезти в операционную. Бруно с любопытством повернулся и увидел перед собой высокую красивую восточную девушку. Её большие тёмно-карие очи, длинные ресницы и густые брови на фоне светлокожего лика, а также свитая в кольцо толстая чёрная коса, произвели на Бруно незабвенное впечатление. Приметно ей было не боле 25 лет. Она была явно не похожа на типичную немку. Скорее это была афганка. Однако, её характерный баварский диалект явствовал о длительном периоде, прожитом в Германии. Ладный зелёный медицинский костюм — брюки и куртка, к которой был прикреплён бейджик «Dr.Akhmadzai», — подчёркивал тонкую талию, поджарые чресла и другие достоинства женской фигуры. Прямая осанка, расправленные плечи и манера держаться выдавали видную родовитость.


— Фрау Ахмадзай, какой сюрприз, — вы прекрасно говорите по-немецки, — отметил владение языком очарованный Бруно. – Жаль, что я узнал об этом только сейчас. На аэродроме вы были, мягко говоря, совсем немногословны.
 
ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА. Рана Отто начала заживать, и он уже мог перемещаться, опираясь на трость. Исполняя данное Бруно обещание, в условленный день, едва забрезжил рассвет, они взяли такси и, заехав за переводчиком Яхъёй Мухади, направились на восток из Кундуза в Талукан. Оттуда повернули на юг в горный район уезда Хост-Ва-Ференг. Без  труда, отыскав в одном из глинобитных жилищ кишлака Яхчан-Хурд Исматуллу, не-высокого роста, сухощавого, с побритой головой, рыжебородого таджика, зримо лет сорока пяти, Отто представил ему Бруно как сына одного из шурави, погибших в  бою, о котором он ему поведал. Исматулла с сочувствием поглядел в  глаза Бруно и, приложив правую ладонь к сердцу, склонив голову, поприветствовал: «АсСаламу Алейкум». Левый рукав его перухана был завязан тесёмкой на уровне выше отсутствующего локтя. Переводчик Мухади приготовился переводить.
— Искренне соболезную, — сопереживательно произнёс Исматулла, — много в том    бою  погибло воинов —  и моджахедов, и  шурави. Видите, — Исматулла демонстративно вытянул культю левой руки, —  на той войне и мне крепко досталось.
Изнавись Исматуллу окружила ватага ребятишек возраста от семи до одиннадцати лет. Трое из них — два мальчика и по-младше девочка — взяли его в поясе в тесные объятия.
— Ваши?! — поинтересовался Бруно. — Аль-Хамду ли-Лляхи, это младшие! —  поблагодарил тахмидом Всевышнего Исматулла.
Бруно достал из кармана три сотенные купюры евро и передал каждому. Дети взяли деньги, но тут же передали их отцу. «Хорошее воспитание!» — подумал про себя Бруно.
— Ташакур! — поблагодарил растроганный Исматулла, смущённо проговорив: — Это было совсем не обязательно.
 
ПОЕЗДКА БРУНО ТЕВСА в ХОСТ-ВА-ФЕРЕНГ. С восходом солнца Исматулла повёл группу в гору. Взойдя на вершину и спустившись в седловину, лежавшую меж двух гор, он остановился:
— Вот сюда высаживались шурави и здесь мы сожгли два их вертолёта.
Бруно увидел сохранившиеся свидетельства боя — проржавевшие фрагменты сожжённых советских вертолётов, израсходованные пулемётные ленты и россыпи гильз. Подобно искушённому туристическому гиду, Исматулла скрупулёзно передавал эпизоды боя, оставшиеся в его памяти. Бруно внимательно слушал синхронный перевод Яхъи Мухади и чувствовал учащение пульсирования у себя висках. Отрешённый подробным рассказом участника боя, Бруно перенёсся мыслями в июнь 1986 года. Он ощутил себя очевидцем противостояния, взиравшим на подлётавшие к площадке вертолёты, как они зависали перед высадкой десанта и в них с неприятельских позиций прицельно ударили гранатомёты, как из объятых пламенем винтокрылых машин выпрыгивали шурави и сразу вступали в бой. Сквозь треск очередей и грохот разрывов, Бруно слышал приказы командиров и их доклады по радиостанции в центр боевого управления. Он видел, как росло число убитых и раненых, и самоотверженно бил пулемёт его отца, спасая жизни боевым товарищам. Весь этот видеоряд пробегал у Бруно перед глазами.
— В верху этого склона располагались наши огневые точки, — продолжал Исматулла, — С них мы простреливали всё ближайшее пространство. — С этими словами он повернулся лицом к одной из вершин, прикрыв ладонью глаза от ослеплявшего из-за кромки горы солнца. — А вот здесь, в ночи, передо мной предстал тот крепкий шурави, такой же мощный, как и вы. — Он притопнул на месте, где стоял советский солдат.
Автоматная очередь, оборвавшая жизнь солдата с горным эхом в ночи отозвалась в сердце Бруно, в груди сильно защемило. Внутреннее чувство подсказывало, что по всей видимости, это был его отец. Бруно виделось, как на следующий день его с головой накрытое тело, вместе с другими погибшими и ранеными грузили на борт Ми-8МТ и отправляли в тыл. Исматулла закончил. Бруно стоял молча, глубоко вдыхая горный воздух, и мысленно общался со своим отцом. Перед уходом он собрал большую горсть земли с места, где был застрелен советский солдат, и убрал в рюкзак. К возвращению Исматуллы, Бруно и Яхъи Мухади в Яхчан-Хурд уже смеркалось. Пришло время прощаться. Исматулла с покаянным видом протянул Бруно руку для рукопожатия и произнёс:
— Простите нас и не держите зла. Годы, минувшие после ухода шурави, раскрыли нам глаза на многое. Прозрение, даже если оно и приходит через десятилетия, имеет смысл.
Исматулла вышел проводить гостей за ворота со всеми своими детьми и передал Бруно пакет гостинцев с хурмой и сушёной курагой. Когда гости тронулись в путь, он ещё долго оставался стоять у дороги, о чём-то думая и махая вслед удалявшемуся такси, пока оно совсем не исчезло на горизонте.
 
ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА. Надо учесть, что туркменская эмиграция самая многочисленная, оттого и отряды у неё крупные. По вопросу подготовки диверсионных групп из числа басмачей: нами определён список наиболее боеспособных отрядов, откуда в сжатые сроки можно будет провести отбор. Их численность и умение зависят исключительно от ваших средств! В заключение хотелось бы отметить: верховная власть в Кабуле следит за событиями на фронтах Второй мировой войны, ожидая взятия вермахтом Москвы, Ленинграда и начала падения СССР. Если, или же когда, это произойдёт, они не упустят исторического случая, штыками вторгшихся басмачей, установить власть над территориями Бухарского Эмирата и Хивинского Ханства. Посему король Захир-шах вынужден терпеть наше многотысячное войско на своих северных территориях, не предпринимая шагов по установлению над ними контроля. В отличие от Кабульской власти, у басмачей нет другого выбора, как не «поставить» на рейх. Только с ним мы можем вернуться к нашим родным очагам! Мы чужие здесь в Афганистане! Кабул всех нас использует: вас как — денежный мешок, нас — как пушечное мясо!
Завершив доклад, уяснив ближайшие задачи и, получив очередной транш, Махмуд-бек удалился. После его ухода, не спешивший выйти в путь до Кабула Витцель, разлил в пиалы принесённый хозяином дома зелёный чай, достал курительную трубку шестигранный «бульдог» Bruyeregarantie, наполнил её табаком BREMARIA бременской фирмы BRINKMANN и раскурил.
— Дитрих, а ведь прав Махмуд-бек! — заметил Витцелю Расмус. — Не верю я их королю Захир-шаху и всей его камарильи из династии Баракзай — они извечная креатура англичан. Я целиком согласен с рейх-министром  Риббентропом, считающим его замену изгнанным эмиром Амануллой-ханом, злободневной. В обмен на присоединение в войне к странам Оси, они требуют от Германии гарантии передачи им территорий республик Советской Средней Азии, а на юге — выхода к Индийскому океану к портовому городу Карачи. В дополнении к этому, поставки большого количества военных самолётов, артиллерийских орудий и танков. Не через чур ли это много?! По мне так их алчность не имеет предела!
Известно ли вам, обер-лейтенант, — спросил Расмус Витцеля, — что к апрелю 1941 года начальник Генерального штаба вермахта Франц Гальдер по приказу фюрера разработал план операции «Аманулла»?! Согласно ему, четыре тысячи десантников должны овладеть Кабулом и сменить режим короля Захир-шаха. Затем войска вермахта направятся к границам Британской Индии и при поддержке восставших пуштунских племён захватят её. Для реализации этой задачи планируется привлечь силы семнадцати дивизий: шести горнострелковых, четырех пехотных, четырех моторизованных и трёх других подвижных соединений. А созданная нами в Афганистане база будет использована, как плацдарм для наступления на Индию. Для адаптации личного состава к операции в стране с жарким климатом в Греции сформировано специальное ударное подразделение вермахта — «соединение Ф». К вышеупомянутым дивизиям присоединится и тюркская дивизия, сформированная из числа советских военнопленных-мусульман, уроженцев Средней Азии.
В Польше близ города Вроцлав функционирует секретная тренировочная база под названием «Лесной лагерь СС-20» или «Главный лагерь Туркестан». На ней готовят диверсантов. Для идеологической обработки в подразделениях, состоящих из мусульман, специально подобраны войсковые муллы. Диверсионные группы «Туркестанского легиона» из созданных нами опорных пунктов в Баглане и Кундузе, будут переброшены в среднеазиатские советские республики. Вооружение в Северный Афганистан доставят самолётами люфтваффе.
События шли своим чередом. В начале весны 1942 году Махмуд-бек был перевербован Советской внешней разведкой, а в мае того же года арестован официальной властью в Кабуле по требованию Англии. Арест Махмуд-бека на короткое время дезорганизовал управление Абвера басмачеством. С выводом его из игры, «Унион» был переименован в «Фаал», а следующим её руководителем Абвер назначил Сеида Мубашир-хана Тирази.

ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА. Беседу прервал расторопный Залмай, принёсший гостям заказанные блюда: большой ляган плова, бараний шашлык и горячие лепёшки. Гости отложили обсуждение и под звучавшую из колонок задушевную «Dast az talab nadara» преславного певца Ахмада Захира приступили к трапезе. Завершив, Бруно рассчитался за еду и, договорившись с Отто и Яхъёй Мухади о встрече в чайхане на следующий день в условленное время, зазвал для них ожидавшее через дорогу такси.
— Отто! Вы езжайте, — попрощался Бруно, — а я пойду купить Сите подарок.
Бруно спешно направился в расположенный в 30-ти шагах с большими панорамными окнами и яркими витринами, ювелирный магазин. На входе его встречал хозяин – пожилой индус–сикх в чёрном дастар , белоснежных курте  и чуридарах  из дорогой ткани.
— АсСаламу Алейкум! — позитивно поздоровался Бруно.
— Guten morgen! — поприветствовал индус.
Бруно прошёл вовнутрь. Других покупателей не было. Он подошёл к витрине с множеством украшений – с изумрудами, рубинами, сапфирами, лазуритом и другими камнями. Индус прошёл по внутренней стороне витрин и встал визави.
— Хотите что-то себе выбрать? — услужливо спросил индус.
— Не себе! Невесте! — ответил Бруно.
— Замечательно! — возбудился индус и выспренне продолжил — У нас есть всё, чтобы завоевать сердце прекрасной девушки! Она немка?! Сколько ей лет?!
— Она афганка 25-ти лет! — уточнил Бруно.
— Афганка?! — изумился индус.
— Неважно! — уклонился Бруно, поняв, излишнее. — Мне нужен подарок. Кольцо!
Индус окинул взглядом изделия под стеклом и, потянув на себя лоток, с пафосом проговорил:
— Золото белое, жёлтое, розовое?! На взыскательный вкус — лучшие в Афганистане драгоценные камни: памирские рубины, панджшерские изумруды, — не хуже колумбийских, замечу я вам! — Индус пристально поглядел на растерянного Бруно. — На какую сумму вы рассчитываете?
Бруно озадачился. Индус окликнул помощника и распорядился подать кофе.
— Вот, афгано-бадахшанский лазурит из Джарма! — не давал индус опомниться.
Он достал из-под стекла на подставке серебряный гарнитур из изящных серёг и кольца с овалами синего лазурита и передал Бруно.
— Прекрасное качество камня! — восхвалял индус. — К вашему сведению, афганский лазурит лучший в мире. При раскопках он найден даже в гробницах фараонов!
Бруно заинтересовался, абие вообразив украшения на Сите.
— Я куплю это! — посулил он, востребовав. — Сколько вы готовы уступить в цене?!
— Если Вы купите ещё что-нибудь, — призвал индус, — скидка очевидно будет больше!
— О’кей! — взыграл духом Бруно. Он провёл взглядом по витрине и, указав на изделие под стеклом, попросил. — Вот это жёлтое кольцо с зелёным камнем.
— О! Это прекрасный выбор для будущей супруги — матери ваших детей! — продолжил панегирик индус. — Золотое кольцо с изумрудом! Панджшерские изумруды славятся на мировых биржах и не уступают качеством замбийским и бразильским.
— Какова будет ваша скидка?! — прервал тираду Бруно, изучив ценники на ниточной привязи.
Индус сановно постучал пальцами на калькуляторе и выдал:
— 25% — это максимальная!
— Несерьёзно! — отклонил Бруно — 35%!
— 30%! — поступился индус.
— Уговорил! — согласился Бруно.
Индус озарился улыбкой и, взяв изручь у Бруно кредитную карточку «VISA», прокатал в терминале. Затем он сложил украшения в маленький рекламный пакет с надписью арабской вязью и передал Бруно. Тот сразу достал их обратно и переложил в свой форменный рюкзак. Поблагодарив, Бруно уже приблизился к выходу, как вдруг благодарный индус, пользуясь отсутствием покупателей пожелал дать ему полезный совет:
— Молодой человек! При первой же возможности берите свою невесту и бегите из Афганистана! Счастья здесь не видать!
— Отчего это вдруг?! — вернулся Бруно к индусу.
— Меня зовут Икбал Сингх! — представился он, истово приложив руку к сердцу.
— Моё подлинное имя вам знать не желательно! — улыбнувшись откликнулся Бруно. — Зовите меня Константин!
— Мистер Константин! — продолжил Сингх, — Мои предки приехали из Пенджаба в Афганистан более двух столетий назад. Я родился и вырос в Кундузе, где в большинстве своём, на моей памяти, жили пуштуны, затем узбеки, за ними таджики, туркмены, этнические арабы и, в ничтожной степени, мы, пенджабские сикхи!
Я окончил в Кундузе школу, затем в Кабуле университет. Афганцы и индусы всегда сосуществовали в Кундузе мирно, как и в Файзабаде, Джелалабаде, Кабуле, Гардезе, Кандагаре. В афганском обществе была абсолютная толерантность к религиозным традициям, тех же хазарейцев–шиитов, памирцев–исмаилитов, индусов–сикхов. Следует отметить, что живущие в Афганистане сикхи с издревле занимались высокобюджетной торговлей и были людьми небедными. В их владения входили большие магазины и базары, дети сикхов получали престижное образование за границей в университетах Исламабада, Дели, Лондона, Нью-Йорка и были высокообразованы!
Однако с приходом к власти в Кабуле радикального движения Талибан, в дальнейшем к индусам и их традициям стала проявляться злобная нетерпимость. Из 150-ти тысячной общины сикхов Афганистана 1970-х годов в текущий момент не наберётся и 4-х тысяч! Афганским детям запрещают играть вместе с нашими, учиться в одной школе и в иных учебных заведениях. Наших детей афганские оскорбляют, обзывают и унижают, равно как и взрослых. Сикхи уважают свою свободу, как и свободу других людей!
В день, когда скончалась моя незабвенная супруга Амрит Сингх, да отведётся ей в раю лучшее место, мы с моими выросшими детьми и представителями сикхской общины провожали её в последний путь с соблюдением религиозных традиций. На пути к существовавшему исстари месту кремации соплеменников нас встретила неистовствовавшая толпа молодых людей. Со скабрёзными выкриками, на глазах у почтенных горожан, похоронную процессию закидали камнями и гнилыми овощами, потребовав убраться прочь в Индию. Нам не осталось ничего, как стерпеть это унижение, укротив гордыню и пожертвовав достоинством. Ужас в том, — распекался Икбал Сингх, — что ни один из старейшин, видевших это бесчинство, не укротил и не осудил их!
Бруно сочувственно кивнул.
— Спасибо, мистер Сингх, я учту ваши наставления! Но мыслями Бруно был уже рядом с Ситой. Желая поскорее увидеть её счастливые глаза, он пожелал индусам благополучия и спешно покинул ювелирный магазин. Просочившись сквозь движущийся транспорт, Бруно бойко запрыгнул в стоящее по обратную сторону дороги такси и наскоре прибыл в госпиталь «MSF».
Въехав во внутренний двор MSF, Бруно высадился, обратив внимание на смонтированную в глубине госпитального сада эстрадную сцену, ферму с осветительными приборами, звуковое оборудование и настраивающих музыкальную аппаратуру артистов. Он прошёл по госпитальному коридору и отыскал в «ординаторской» сидевшую в одиночестве за изучением «историй болезни» Ситу. Бруно приковал к ней любящий взгляд и, приналёгши спиной к двери, заперся. Сита так же смотрела с любовью, ожидая его дальнейших действий. Бруно подошёл, не отводя глаз, нежно взял за руку и вывел её из-за стола. Повернув спиной и закрыв ладонью шуйцы Сите очи, десной достал из рюкзака коробки с украшениями и в открытом виде положил на стол. Когда Бруно убрал ладонь, Сите представились серебряный гарнитур с лазуритом и золотое кольцо с изумрудом.
— Сита, прошу тебя, примерь это! — попросил Бруно.
Сита с застенчивостью вставила стержни серёг в ушные проколы и надела оба кольца на безымянные пальцы рук. С дразнящей улыбкой она дважды сменила профиль, показав в ушах серьги и подняв пальцами вверх внешние стороны ладоней, продемонстрировала кольца.
— Ну как?! — интересовалась Сита.
— Это мои предсвадебные подарки! — декларировал Бруно, пояснив. — Жёлтое с зелёным камнем — обручальное кольцо!
— На свадьбу деньги остались? —  пошутила Сита.
Бруно подался вперёд, чтобы поцеловать её.
Сита слегка оттянулась назад и прикрыла его губы ладонью.
— Ещё рано! — препятствовала она. — Отец согласился на долгие уговоры, мои и мамы, выйти за тебя замуж. Но! — сообщила Сита условия. — При непременном сохранении целомудрия до вхождения в брак. Девичья честность — это главное богатство незамужней девушки! Придётся потерпеть, Бруно!
— Куда деваться! — сожалел он. — Потерпеть, так потерпеть!
— Бруно! — сменила тему Сита. — Вечером в MSF с благотворительным концертом выступит известный и всеми любимый Шафик Мюрид (Shafiq Mureed) — афганский певец и музыкант. Приглашаю тебя на концертную программу. Только сесть нужно будет среди докторов – мужчин. Афганские традиции, — напомнила она улыбнувшись, — строги и неизменны! Иначе это вызовет негодование здешних моих родственников и местных жителей.
— Что ж тут поделать?! — согласился Бруно. — К мужчинам так к мужчинам!
Концерт ждал своего начала. На стульях перед сценой сидел докторский состав «MSF», разделённый по гендерному признаку и переодетый в не лечебные одежды. Бруно сидел в центре в первого ряда. Сита — в четвёртом с краю. Синее красивое платье на ней согласовывалось с лазуритом в украшениях. Больные госпиталя расположились в дальних рядах, женщин среди них не было. Изнавись, к заигравшим на сцене музыкантам вышел невысокого роста в чёрном паколе и соцветном перухане меметичный Шафик Мюрид. Зрители встретили артиста аплодисментами. Мюрид начал проникновенно исполнять народные песни. Вскоре под бой табла  ансамбль заиграл ритмичную музыку, зазывая на танец перед сценой активных зрителей. Европейские сотрудницы «MSF», знавшие о пуштунском происхождении Ситы стали теснить её к сцене, приневолив к танцу. Сита вынужденно вошла в ритм, зажигательно затанцевав и воодушевив хлопавших в такт зрителей и артистов. Восторженный её грацией, Бруно хлопал громче всех.

ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА. Обстановка в Кундузе резко ухудшилась. Вопреки тому, что провинция не входила в зону ответственности США, её подразделения стали проводить здесь рейды в поисках членов талибского подполья. Учитывая близость их проведения к жилым и общественным местам, во избежание попадания госпиталя MSF «Врачи без границ» в зону огневого удара, 29 сентября его руководство, предусмотрительно представило американцам свои GPS-данные. Однако, не вняв данному оповещению, 2 октября авиация США из объединённых сил западной коалиции ISAF нанесла по MSF удары в момент, когда в нём находилось 89 врачей и свыше 100 пациентов. Первый удар воспламенил главное здание госпиталя, второй пришёлся по корпусу, где находились больничные палаты. Шанс спастись представился не многим, большое число больных сгорели заживо. Находившийся в это время на перевязке, Отто экстренно эвакуировался в промежутке между авиаударами в госпитальный бункер, но связаться с кем-либо оттуда не смог. Весть об авиаударе по госпиталю MSF мгновенно разнеслась по округе. Вскоре о событии узнал и находившийся в Мазари-Шариф Бруно. Огорошенный, он беспрестанно начал звонить Сите в Кундуз. Но номер дежурной медсестры и другие телефоны госпиталя не отвечали. Тогда он связался со штаб-квартирой MSF «Врачи без границ» в Женеве.
— Добрый вечер! — ответил приятный женский голос. — Офис международной медицинской организации «Врачи без границ». Чем я могу вам помочь?!
— Здравствуйте! — поздоровался Бруно и проговорил. — Я не могу дозвониться до своей невесты — вашей сотрудницы, работающей в госпитале MSF Кундузе. Её зовут Сита Ахмадзай. Я хотел бы убедиться, что с ней всё в порядке.
— Оставайтесь, пожалуйста, на линии, — попросила сотрудница MSF и поставила звонок на ожидание. Спустя три минуты она вернулась к контакту с Бруно. — Спасибо за ожидание! В данный момент имена пострадавших уточняются. Попробуйте позвонить нам через два часа. Надеюсь, что к этому времени обстановка прояснится, — предположила она и повесила трубку.
Через два часа Бруно повторил звонок. Трубку сняла та же сотрудница, она сразу узнала голос Бруно.
– Простите, очень много звонков, напомните, пожалуйста, фамилию вашей невесты, — любезно попросила она. 
— Ахмадзай! Сита Ахмадзай! — чётко произнёс Бруно.
— Оставайтесь, пожалуйста, на линии, — попросила она и вновь перевела звонок на ожидание. К разговору она вернулась потухшим голосом, проговорив с прискорбием: — Сожалею, но у меня для вас плохие новости. Доктор Сита Ахмадзай указана в списке погибших. «...Сита Ахмадзай указана в списке погибших...» — отозвалось эхом в ушах ошарашенного Бруно.
— Оставьте, пожалуйста, свой контактный телефон, — попросила девушка, — мы непременно вам позвоним.
Но этих слов Бруно уже не слышал. Он был сокрушён и повесил трубку.
Через некоторое время на связь с Бруно вышел Отто:
— Бруно, ты уже знаешь?! — спросил он скорбно. 
— Как это случилось?! — в ответ с тугой спросил Бруно.
— Когда начался налёт, Сита находилась в главном корпусе на летучке. Бомба разорвалась прямо под их окном. Взрывом выбило стёкла. Осколки бомбы поразили всех, кто там находился. Никто не выжил! — поведал Отто. — Выражаю тебе своё соболезнование, Бруно! 
По скромным официальным оценкам, под бомбами ВВС США погибло сорок два человека, ещё тридцать семь были ранены. На следующий день из Мюнхена в Мазари-Шариф прилетела семья Ахмадзай — родители и старшие братья Ситы. По прибытию в Кундуз, они без лишних формальностей получили тело Ситы в госпитале MSF. Придать его земле было решено в уезде Имам-Сахиб провинции Кундуз на кладбище у мавзолея «Баба Хатим Зиярат» рядом с предками и сородичами. Руками родственных женщин ночью совершили омовение и тело обернули в саван. Едва рассвело, Бруно и Отто подъехали к распахнутым воротам большого дома в Имам-Сахибе. Там уже было большое скопление народа и беспрерывно подъезжали легковые автомобили, высаживавшие вооружённых мужчин. Выстроясь в очередь, они входили во двор и выражали семье Ахмадзай свои соболезнования. Был среди них и Халфутдин. Он прошёл мимо подошедших Бруно и Отто, сделав вид, будто с ними незнаком. Тут Бруно изневесть вспомнил слова смуглого незнакомца в белой чалме и бежевом перухан в чайхане Якуб-хана, сообщившего по-русски, что о его отношениях с племянницей Шамсутдина Ситой Ахмадзай знают талибы, и это опасно.
— Так вот почему здесь так много вооружённых людей, — домекнул Бруно, — Шамсутдин, очевидно, тоже здесь.
Бруно и Отто стояли у ворот дома, обратив на себя суровые взоры мужчин и проклятья стенавших женщин, не решаясь пройти внутрь двора. В глазах скорбевших родственников — немцы Бруно и Отто были солидарно виновны в гибели Ситы и других афганцев в авиаударах ISAF. Обстановка накалялась. Изнавись к воротам проводить группу старейшин вышел разбитый горем отец Ситы Аюб Ахмадзай. Он увидел европейцев и, узнав в одном из них по присланной дочерью фотографии её жениха, подошёл и по-немецки деликатно попросил:
— Будет лучше, если вы сейчас уйдёте!
Бруно и Отто, понимающе кивнули и удалились. На душе у них было скверно.
К кручине, испытываемой Бруно от потери любимой Ситы, как и Отто, его переполняло чувство вины за муки афганского народа от коалиции ISAF, заставляя её переоценить. Как бы то ни было, по условиям моулави Шамсутдина — им обоим в ближайшие дни предстояло участие в обмене пленных лидеров талибан на похищенного сына оберста Юнга, Альфреда. Потратив полчаса на перевоз Отто с вещами с разрушенного госпиталя в гостиницу «Спинзар», Бруно возвратился на базу TF-47.

ТУРКВО. СОЛДАТСКАЯ ПАЛАТКА. ЗА ДВА МЕСЯЦА ДО ОТПРАВКИ ДРУЗЕЙ В АФГАНИСТАН.
ИЗ ПИСЬМА КОСТРА БРАТУ АНДРЕЮ. Здравствуй, брат Андрей! У меня всё ладом. В службу можно сказать уже втянулся. Только что прибежали с многокилометрового марш-броска с полной выкладкой с рюкзаками, наполненными песком. Содержимое рюкзаков зависит от того, по какой местности бежим. В горах вместо песка - каменистая осыпь. Днём бегать хорошо, а ночью не очень. Вот тебе, к примеру, случай: два дня назад, приходим мы в палатку после команды «отбой» с умывальника уже помытые. В этот день мы смертельно устали от занятий на полигоне и мечтали, дойдя до коек упасть и вмиг заснуть. Вдруг старшину Толстопёрова переклинило. Его возмутило, что в тумбочке Сидора он обнаружил отсутствующий в списке разрешённого русско-английский разговорник. Он устроил всей роте нагоняй. В воздаяние за деликт, мы обхватили свёрнутые в матрасы одеяла и подушки и совершили ночной марш-бросок к афганской границе и назад. Общее расстояние шесть километров. До того три раза бегали по данному маршруту с прикроватными тумбочками. Представляю, как ты смеёшься. Порядок в палатке, это извечный повод для трёпки. Возможно ли сохранить в ней чистоту, если ветер-афганец через щели беспрестанно задувает песок из пустыни? Навести углы на утлых одеялах поверх прохудившихся бесформенных матрасов? Уложить каждому курсанту форму на табуретах, когда их попросту не хватает?! Любая из этих провинностей легко используется старшиной и сержантами для коллективного распекания. Повод, нужно отметить, часто притягивается ими искусственно. Вот тебе ещё один курьёз из наших весёлых солдатских будней: пока весь личный состав находился на полевых занятиях, дежурный и дневальные роты, перед лицом угрозы солидарной ответственности, как и полагается, скрупулёзно следили за чистотой и порядком в палатке. Когда рота вернулась с ужина перед вечерней поверкой под койками Монгола и Стрелы — некурящих, отмечу, старшина Толстопёров обнаружил два окурка сигарет «Ява». От находки он пришёл в притворное исступление, начав тотальный осмотр под койками во всех трёх палатках разведроты. В итоге, из-под коек Костяна и Сидора, к сведению, также некурящих, негодующе извлёк ещё два окурка «Явы». Сам старшина Толстопёров, замечу, курит именно «Яву». Смешно, правда?! Спустя часы, история с окурками нашла продолжение в массовом хорошо отрежиссированном театральном действе под названием «похороны бычков». После команды отбой, едва все заснули, старшина Толстопёров объявил роте тревогу и построение. Перед строем с серьёзным видом, он сообщил о проведении текущей ночью церемонии погребения бычков. Вопреки комичности причуды, он с серьёзным видом разделил сто курсантов роты на четыре группы и поставил каждой конкретные задачи.
Первая группа тридцать три курсанта — копатели ям. Старшим в ней назначили Руста. Его группе надлежало безотлагательно убыть на окраину части и вырыть два глубоких рва габаритом «2/2/2»: по одному на два окурка. Вторая группа из восемнадцати курсантов — были «носильщики гробов». На деле, курсанты, несущие простыни с окурками — условными покойниками. В неё вошли Костян и Стрела. Третья группа, самая многочисленная, — сорок два курсанта — «безутешные родственники» и сочувствующие. Большая их часть, была обязана истошно рыдать, стенать и причитать. Меньшая, нести траурные венки. В ней оказались Сидор и я. Четвёртая группа самая малочисленная, семь курсантов, была «похоронным оркестром». Он должен был «лабать Шопена». То бишь, играть траурный марш. Туда охотно напросился Монгол. Полтора часа пока группа Руста ретиво рыла беспрестанно осыпавшийся песочный грунт по приказу старшины Толстопёрова, столярный мастеровой Костян сколотил два больших креста с наклонными перекладинами. Мы со Стрелой подрезали с заборных ограждений стальную колючую проволоку и сплели из них три каркаса ритуальных венков. Затем обвили их отрезками чёрной и красной материи, загодя надписанными белой зубной пастой. Сидор и Монгол по наведению старшины притащили откуда-то старый аккордеон, пробитый барабан, узбекские – дойру и гиджак, духовой горн, керосиновые лампы, парафиновые свечи и несколько простынь. Ожидая завершения землекопательных работ, сержанты ещё раз объяснили группам их задачи и отрепетировали отдельные элементы. Затем они выстроили в правильной последовательности траурную процессию, включавшую в себя, несущих тела, безутешных родственников и оркестр и стали ждать приказа старшины к началу движения.
Приблизительно в час ночи траурное шествие двинулось к месту назначения. Впереди шёл колоритный похоронный церемониймейстер — двухметровый, с благотишным ликом азербайджанец по имени Мамед. В вытянутых вперёд руках вместо портрета покойного он нёс жёсткую, с приоткрытым верхом, пачку сигарет «Ява». За ним следовали шесть курсантов, державшие по обе стороны три траурных венка от каждого из трёх взводов. Чёрные и красные отрезки материи, обвязавшие их окрест наискосок, были с белой надписью «скорбим». Далее шла группа, нёсшая на уровне плеч четыре белых простыни, растянутых в гладкое полотно. В центре каждой расположили четыре спичных коробка с окурками внутри. По сценарному замыслу старшины Толстопёрова, это были условные гробы с телами покойников. За ними двигалась группа из многочисленных родственников с зажжёнными свечами. Замыкал траурное шествие оркестр. Он издавал какофонию неизвестного музыкального произведения. Сбочь шествия, оббегая по кругу, и сердито горланя в рупорный громкоговоритель, шёл старшина Толстопёров. Он требовал от родственников большей искренности в безутешности: «Драмы не вижу! Горя больше, горя! Больше натуральности! Громче плачьте!» Видя чьи-то пересмешки и хихиканья, — Толстопёров сильно нервничал. Он подбегал к ним и, тяготя взглядом, грозил указательным пальцем либо приставлял кулак к носу. Вскоре, стоявшая по команде смирно у места погребения — двух глубоких рвов, команда копальщиков ям, увидела на горизонте скорбное шествие. Оно приближалось под зычное неблагозвучие вариации траурного марша, сращённого с шаманскими камланиями Монгола, и зоем терзавшихся родственников.
Прежде, чем опустить «тела с покойниками» в ямы, старшина произнёс траурную речь:
— Сегодня мы провожаем в последний путь четыре окурка, нагло и бесцеремонно брошенных под койки нерадивыми курсантами. Пусть эти похороны будут им уроком в поддержании чистоты и порядка в палатке! Вечная память!
После пламенной речи старшина провёл взглядом по курсантам, безмолвно принудив к повторению крайней фразы. Рота разом вслед проголосила:
— Вечная память!
Затем старшина Толстопёров кивнул головой, дав сигнал к окончательному прощанию с «покойными». По напоминанию сержантами регламента, погоготываясь и едва сдерживая смех, рота начала стоусто завывать. Старшина, неудовлетворённый зычностью, требовал её усилить. После укладки простыней на дно ям, родственники затушили свечи, а оркестру приказали временно не греметь. Первыми, чтобы бросить горсти песка в могилы, прошли родственники, за ними все остальные. Дождавшись, пока это сделают все, Толстопёров, подобно взыскательному дирижёру, навёл взор на оркестрантов и родственников и, взмахнув ладонями, возобновил жальливую сонату и стоустый голк рыдания. В увенчании траурной процедуры, все дружно взяли лопаты и наскоро забросали ямы песком. На могильных холмах установили кресты с датой захоронения и приставили к ним венки. После этого рота направилась спать. Уже через два часа, мы, как ни в чём не бывало, поднялись и совершили утреннюю пробежку. Но на этом наша театральная эпопея не закончилась. Через два дня наш друг Монгол, вовлёк нас в шаманские камлания. Говоря проще, в обряд изгнания злых духов. Для этого мы вшестером ушли ночью в пустыню, разожгли костёр, а он, облачившись в шаманские одеяния, шествовал вокруг костра, горланя и ударяя в бубен. А в остальном, служба идёт своим чередом. Очень по вас скучаю. Обнимай отца, целуй маму. Твой брат-близнец Иван.