Мёртвые думы. Том 2. 1ч. 26, 27гл

26.
А безутешная вдова Любаша, тем временем, беспокойно металась по салонам красоты и бутикам, в предвкушении поминального «Ie d;fil;». Первыми, самыми необходимыми товарами в «корзине» Разгары оказались, в комплекте: чёрные траурные стринги, чёрный бюстгальтер и такие же, чёрные чулочки в комплекте с «long coude dentelle gants», что по — французски означает (если, кто не в курсе), длинные, по локоть, кружевные перчатки. В комплект, также, входили: кожаная плётка, ошейник и какие — то шарики, но Разга;ра, почему — то, оставила их в бутике, с клятвенным обещанием забрать через недельку. Но, совсем не это больше всего заботило Любашу… Мысль о свалившемся на её голову миллиардном состоянии не давала никакого покоя. Ну, во — первых, она изначально не понимала, а потому и не могла сосчитать, сколько это вообще… миллиард! С первой сотней тысяч она как — то ещё справлялась в подсчётах, но дальше этого, как ни старался покойный Митрич, дело не шло. Поняв, однажды, что это, в общем — то, благо, он махнул рукой и произнеся в сердцах, типа: «Ну и *** с ней. Меньше потратит», забил на финансовое образование юной жены.
Что ни говори, а в душе, Любка, оставалась всё той же добродушной, провинциальной, наивной девчушкой, живо представляющей себе, как уже грядущим летом доберётся она до своей исторической родины. Да как подкатит она, наконец, к своему, до боли родному, деревенскому клубу на «Rolls — Royce» Митрича, набив до отказа диковинную машину знакомым людом. После чего, прихватив, по пути, баклаху браги у бабки Дуськи и напи;здив, до кучи, в огороде деда Щукаря целый подол огурцов и репы, поедет на пруд, на «****ки». Это был верх мечтаний Разгары, таким вот, странным образом, повыёбываться перед земляками, одарив презентами каждого, оставшегося в её, той, нищей жизни.
Что касается любимчика Стёпки, то ему, в любкиных мечтаниях отводился комплект новой резины и новые зеркала с «дворниками». Если честно, она даже была готова купить ему абсолютно новую дальнобойную фуру, совершенно не допуская элементарной мысли о том, что дальнобойная фура, при наличном миллиарде, просто… не нужна… Ну, если только, «по приколу», в угоду старой привычке, лазить туда со Стёпкой, по ночам…
За год сожительства с Митричем, Любаша увеличила себе грудь до пятого размера, накачала губы и восемь раз, по распоряжению мужа, восстанавливала девственность. В общем — то… это и были, все их… восемь… раз… за год… Больше, Василь Митрич любил баню. С парнями, всё же, как — то веселей… ему… было…

Мечтания бывшего охранника Гришки были куда амбициознее Любкиных. Ему снилась бриллиантовая челюсть бывшего хозяина, о существовании которой, она, на его счастье, не имела ни малейшего представления. Именно, эта волшебная челюсть, способна была с лёгкостью воплотить в жизнь «голубую» гришкину мечту — стать хозяином ЧОП (частного охранного предприятия), которое он, каждое утро, надев парадный мундир, показательно взъёбывал бы, для пущей важности, после чего, с чувством глубочайшего удовлетворения, отправлялся бы в ресторан уплетать свиную рульку, в окружении красоток разных национальностей. Ах, да… И ещё «Mersedes», в исполнении «Brabus»… На большее, как он ни пыжился, мечтаний не хватало. Оставалась самая малость — заполучить ту самую, бриллиантовую челюсть Митрича. В отличие от дантиста Арона, который решил завладеть алмазной «запчастью» бывшего хозяина методом шантажа и угроз, Гришка избрал верный путь банального грабежа.
Ничего не подозревающим Фырикову и Кумаркину, в свою очередь, хотелось «скинуть» челюсти, по — быстрому, за десятку зелёных «косарей», знакомым ювелирам и по — тихому свалить в любимую Турцию.
Ювелиры, не имея ни малейшего представления о реальной стоимости сего странного «товара», тоже строили свои фантастические планы, вожделенно ожидая часа совершения сделки; вот, насколько всех озадачила и обнадёжила трагическая кончина важного человека — Василь Митрича Лемуренко.
И только бывший водитель Славик, который исчез, в известном только нам с тобой, дорогой читатель, направлении, не имел вообще никаких планов на сие произведение зубопротезного «искусства».
27.
А в это время, в массивные врата того же православного монастыря стучался бритоголовый молодой человек, примерно, тридцатипятилетнего возраста, который тихо спросил, отворившего ему, послушника:
— Могу я видеть хозяина?
— Наместника, Вы хотите сказать? — переспросил послушник.
— Ну, наверное, брат. Я не в курсе… пока…
— Проходите…
Послушник, провёл пришельца по всему периметру монастыря и, приведя к небольшому, окрашенному мелом домику, постучал в дверь. Она отворилась. В проёме показался седой наместник, одетый в чёрную монашескую рясу.
— Проходите. Замёрзли совсем. Чем обязан? — спросил он и добавил, — Может, чаю?
— Если можно, отец…
Как и незадолго до этого, настоятель монастыря отец Онисим, внимательно выслушав пришедшего, задумался на какое — то время и тихо произнёс:
— Тебе, Вадим, тоже в миру больше делать нечего.
— А что, ещё кто — то есть… как я? — со страхом спросил Вадим.
— Да, пришёл намедни… Всё также и описал, слово в слово, — монах перекрестился, — Барабанщиком, говоришь, был? К звонарю, в ученики, благословляю. На звоннице — правильный ритм нужен.
— Благодарю, отец.
— Потом благодарить будешь, — и добавил, — Пойдём в трапезную. Поешь и братией познакомишься.

Представив братии нового послушника, отец Онисим удалился и Вадим, оказавшись в непривычной обстановке почувствовал себя очень одиноким и брошенным всеми на произвол судьбы. Положение спас, подсевший к нему, здоровенный лысый парень, который представился Славой.
— Я тоже новенький. Хорошо тут. Спокойно… За ворота — даже и подумать страшно, сообщил он.
— Да и мне, страшновато, — признался Вадим, — Я туда больше не ходок.
— Тебе кто дорожку сюда проложил? — поинтересовался Слава.
— А, ТА… же, наверное, кто и тебе. Закончив трапезу, Вадим и Слава вышли на улицу и пошли прогуляться вдоль стен древнего православного монастыря, в который их привела, если не судьба, то исключительно «добрая воля», из совершенно различных сред обитания, но, по абсолютно одинаковому поводу.
— …и я, сразу же, понял всё! — взволнованно говорил Слава, — А самое главное, что теперь — век не отмыться. А здесь… хоть немного…
— Тебе тоже ТАМ… это «кино» показывали? — тихо спросил Вадим.
— И «кино», и коридор, и пре… ис… под… нюю… Уж, слишком «тепло» меня там встретили, — усмехнулся Слава.
— Я бы даже сказал, жарко… — согласился Вадим.
— За то, теперь ясно, что и к чему… — задумчиво произнёс Слава.

Навстречу им попался протодиакон Никодим, который тихо, про себя, на кого — то бранился. Завидев праздношатающихся послушников, он остановился и, глядя в сторону монастырских ворот, слегка раздражённо спросил:
— Вы тоже через неделю в мир запроситесь? А то, вон, пришёл один, неделю пожил, а сегодня вопрошает у меня: «Отче протодьякон, а когда, мы в женский монастырь на танцы пойдём? Я ему пальцем — то, по челу постучал и отправил за ворота. Пусть себе идёт с миром, придурок… У нас, в семинарии, был один такой… Все годы, за стеной лавры, на лавке — девок, извиняюсь, „оприходовал“. Теперь — архимандрит!»
Протодиакон назидательно поднял вверх указательный палец и строго спросил:
— Чего шляетесь без прока?! Пошли на службу!
И они направились в храм. По дороге, протодиакон Никодим спросил:
— Куда вас настоятель благословил?
— Меня — на колокольню, — ответил Вадим.
— А меня — в ризницу, — доложил Слава.