Кадровик Пётр Васильевич рассказ

Борис Комиссаров

Кадровик Пётр Васильевич

Из многих кадровиков, с которыми пришлось иметь дело, запомнился только он – Пётр Васильевич. Нет. Вру... Запомнился ещё наш заводской кадровик с «Лампочки». Но тот плохо запомнился и со временем стал безымянным.
С Петром Васильевичем довелось работать в НИИ в глухие брежневские годы. Вроде бы какие такие дела могут быть у исследователя с кадровиком после приёма на работу и до самого увольнения? А у нас сложились, если и не дела, то отношения. Добрые, сразу скажу, отношения.

1.
Даже не вспомню, когда мы с ним перешли на «ты». Это не в моих правилах – быть на «ты» со старшим по возрасту. А Пётр Васильевич был заметно старше меня: мне 37, а ему явно за 50.
Он-то почти сразу начал с «ты».
– А знаешь, Борис Васильевич! Я ведь о тебе узнал ещё года полтора назад, – поведал Пётр Васильевич буквально через месяц-полтора после моего оформления на работу. – Наш директор приехал с какого-то совещания в ЦК, вызвал меня и сказал: «Запиши вот эти две фамилии. Оба должны работать у меня!» Я думал, вы особые светила науки. Стал выходить на вас и обнаружил, что вы оба безнадёжно опальные. Мы в ЦК консультировались. Нам сразу двух вас брать не разрешили. Кого-нибудь одного, а лучше – ни одного. Твоему товарищу предлагали. Он отказался.
Странный, согласитесь, кадровик. Раскрывает закулисную часть работы. В друзья, что ли, метит? На ответную откровенность, что ли, надеется? А мне какая разница, у меня секретов не было, нет и не будет.
Только как же получилось, что я перешёл с ним на «ты»?

2.
Я обнаружил странную закономерность. Когда на Учёном Совете перед отсылкой «наверх» обсуждаются доклады или записки нашего сектора, начальник отдела кадров обязательно приходит и внимательно слушает.
Решил прояснить вопрос.
– Пётр Васильевич, – говорю, – Вы что-то нашей проблематикой шибко заинтересовались. На все наши доклады ходите и внимательно слушаете от начала до конца...
– Ну, что ты, Борис Васильевич! Я в Вашей науке не понимаю и даже не стараюсь понять. Я другое понять хочу, но не получается. У меня интерес по линии кадровой работы. У нас в Институте такого прежде не было, чтобы на Учёном Совете доклад на самый верх представлял не зав¬сектором и руководитель работы, а совсем зелёный кадр – младший научный.
– Так они же основную работу делали!
– Ну, и что? Руководитель-то ты и отвечаешь ты. А ты себе не позволяешь вмешаться, даже когда им задают очень трудные вопросы.
– Ну, а что поделаешь? Мы потом проводим «разбор полётов... Но ребята, по-моему, удар держат!?
– Странно это всё-таки. Непонятно мне.
Несмотря на «странно» и «непонятно» Пётр Васильевич время от времени звонил мне и говорил примерно так:
– Тут у меня очень толковый человек сидит, молодой. Просится на работу. Поговори с ним, может, тебе подойдёт. Я пошлю его к тебе?
И другими способами давал понять, что «болеет» за наш сектор.
3.
Пётр Васильевич очень способствовал повышению моей элементарной грамотности в области советской кадровой работы. Иногда при особенно хорошем настроении он учил важным нюансам.
– Вот смотри-ка, Борис Васильевич, – сказал он мне однажды, листая какую-то стопку бумажек. – Ты в школе хорошо учился?
– Хорошо.
– Может, даже с медалью закончил?
– С медалью.
– С какой?
– С золотой, а что?
– А вот в автобиографии об этом не пишешь. Почему?
Я только плечами пожал. Подумал: «Вроде никто не пишет».
– Ну, вот видишь! А человек вот пишет, – и он помахал пачечкой листков. – 45 лет человеку, а он всё об этом помнит и в автобиографии пишет.
И тут же научил меня одному из секретов кадровика:
– Понимаешь, для нас, кадровиков, автобиография – о-очень информативный документ. Мы её читаем с особым вниманием. Она пишется по произвольной форме. В анкете, или, там, в личном листке по учёту кадров человек отвечает на прямо поставленные вопросы и под роспись ручается, что отвечает всю правду. Обычно всё это может быть выяснено и без него. А вот в автобиографии вопросов нет. И человек поневоле пишет о себе и о своей жизни, выделяя то, что с его точки зрения важнее. А нам это и интересно: что для него всего важнее.
Через месяц-другой Пётр Васильевич прислал ко мне девочку, которая пришла устраиваться на работу машинисткой (наша машинистка уходила в декрет). Устраиваться на работу Ирочка пришла с папой. Полковник понимал, что он тут лишний, томился в коридоре, пока я беседовал с Ирочкой. Я просмотрел документы. Девчушка только что кончила школу. Застенчивая. Видимо, старательная. А вот автобиография:
«Я, Смирнова Ирина Анатольевна, родилась в г. Химки 17 ноября 1957 г.. Окончила школу в 1975 г.. Отец полков¬ник. Сестра замужем»
Я ахнул: верно ведь учил Пётр Васильевич!
– Ирина Анатольевна! Нельзя ли чуть поподробнее написать автобиографию? Ну, чтобы хотя бы полстранички получилось.
Дал Ирочке бумагу и ручку, посадил за стол. Сам вы¬шел пообщаться с полковником, успокоить мужика. Минут через 40 возвращаюсь. Ирочка уже написала. С отступами от краёв и крупными буквами – как раз полстранички:
«Я, Смирнова Ирина Анатольевна, родилась в городе Химки Московской области. День рождения – 17 ноября 1957 года. Окончила среднюю школу №18 города Химки в 1975 году. Отец Смирнов Анатолий Николаевич – полков¬ник. Сестра замужем»,

Особенное пристрастие кадровиков к автобиографии однажды (через несколько лет) оказалось для меня как нельзя кстати. Я попал в тупиковую ситуацию. Я работал заместителем директора института. Отношения с директором не сложились. Он нервничал, всё время опасался, что я мечу на его место. Я нечаянно усугубил ситуацию, когда по-товарищески довёл до его сведения, что он зря психует, что я директором быть не желаю. Тут уж он совсем потерял лицо, и я решил уволиться. А время-то было брежневское, а должность – номенклатура министра. Уйти самому с та¬кой должности – считается бросить вызов, сделать непристойный скандал. Надо было, чтобы министр согласился.
А министр не соглашался. Из принципа. «Ну, как это я Вас отпущу? – спрашивал он меня. – Надо мной же все коллеги смеяться будут, что такого специалиста отпустил. Нет, Вы уж продолжайте работать, а мы Вас поддержим».
Короче, через полтора года «борьбы за освобождение» состоялся всё же финальный разговор. Он ничем не закончился. Но сорвался план министра. Как мне потом рассказывал его заместитель, план был такой: назначить меня директором; приказ подписать прямо в моём присутствии и пожелать успехов на новой должности.
– Но Вы же отвечали невпопад, – сетовал заместитель. – То соглашались, что у Вас нет чувства иерархии, то ляпнули, что поддержка Вам не нужна, так как у Вас с людьми хорошие отношения. Но последняя капля – Ваша автобиография. Министр читает, а там Вы не пишите, когда Вас приняли в партию! Почему Вы не написали?
– Так автобиография начинается с «Я, такой-то, член КПСС с такого-то года и т.д.»
– Это в шапке. А в самом тексте почему не повторили?
– ??
– Чёрт те о чём написали! И о книжках, и о внучках, а о партии – нет!

Совсем недавно разбирал бумаги покойного тестя. Нашёл его автобиографию. И снова вспомнил кадровый урок Петра Васильевича.
Автобиография была уже отпечатана на машинке, когда тесть счёл важным сделать ещё одно уточнение. Машинописную фразу «Я принимал участие в боях на фронтах гражданской войны» дополнил от руки: «против Белой армии Деникина, Петлюры, Григорьева, Махно и контрреволюционных банд Казакова, Заболотного и др.». Как будто понимал человек, что придёт время, когда надо будет, чтобы его не спутали с другими участниками гра¬жданской войны, с его врагами.

4.
В последние годы брежневщины (ещё до облав Андропова) парторганы затеяли кампанию борьбы с опоздания¬ми. И у нас в Институте она вынужденно велась. Однажды одна из сотрудниц нашего сектора явилась на работу аж после обеда. Стала объяснять, что она опаздывала минут на десять. Но ей из окна Института кто-то прокричал, что проверка, у опоздавших отбирают пропуска.
– Я решила не бросать тень на коллектив сектора, ушла обратно в метро и сидела там, пока не настал обед.
Ну, я конечно, высказался при всех по этому вопросу.
После этого меня не разу ни в парткоме, ни в дирекции не журили за опоздания сотрудников. А они, тем не менее, оказывается, опаздывали. И пропуска у них отбирали, как у всех опоздавших. Но с нашими отдел кадров вёл себя как-то по-особому. В других секторах пишут объяснения, а нашим Галя (помощница Петра Васильевича) уже давно принесла и отдала пропуска и никаких объяснительных не потребовала. Ребята даже думали, что я как-то договорился с Петром Васильевичем. Опаздывать , правда, все перестали. Видно неудобно было перед другими, что получают снисхождение. Опаздывал только Саша. Но он большой талант, и мы однажды за чаем порешили не пенять ему за его непреодолимую слабость, сказали, что будем любить его, даже недисциплинированного.
А Пётр Васильевич как-то сам обратился ко мне по по¬воду моих опаздывающих.
– Послушай, Борис Васильевич! Твои опять ведут себя не как все. У других отбираешь пропуск, а он канючит, умоляет, унижается. А твои отдают без звука, только улыбнутся виновато или извинятся. В чём дело?
– Не знаю. Ты бы у них сам спросил!
– А я спрашивал. Отвечают, что им Борис Васильевич строго-настрого запретил ронять человеческое достоинство и унижаться. Правда это?
– Ну, это правда. Но не запретил, а призывал.
Пётр Васильевич улыбнулся. И в этой улыбке было соединено, как мне показалось, много не то смыслов, не то вопросов. Во всяком случае именно в ответ на эту улыбку я выпалил:
– Ну, подумай сам, Пётр Васильевич! Нельзя же унижать и унижаться! Вот ты — ветеран, боевой офицер, полковник. А тебя превращают в цепного пса людей ловить! Нельзя же так!
Его лицо скривилось, он скрипнул зубами, закрыл глаза и быстро от меня отвернулся.
Я его понял и тихо двинулся прочь...

5.
Я Петра Васильевича нет-нет да и вспомню. И погрущу. И покажется мне, что понимаю, что такое светлая память.

26 декабря 2019 Москва