Происшествие на большом портале

1

– Кондратий, а? Кондрашка-кондрашка? Кого хватишь-то?

– Не Кондратий я, а Кондрат! – огрызнулся парень.

«Кондратия» он люто ненавидел ещё с детдома. Там черти бывалые постоянно дразнились на новенького «кондрашка-какашка» или даже «-говняшка», пока по зубам не стали получать. В детский дом Кондрат угодил только на тринадцатом году, до того жил в обычной семье. Батя с маткой опились метанолом, вот и угодил.

Любка так и прыснула.

Она была крановщицей. На большом портале их судоремонтного завода работала, сорокапятиметровом, трофейном ещё, в дневную смену. Большой портал – так в обиходе работяги называли самый высокий портальный кран с длинного стапеля, в отличие от двух малых порталов, пятнадцатиметровых, на коротком стапеле и двух «поплавков» – плавкранов у главного причала. Был ещё один сорокапятиметровый портал, и тоже на главном стапеле, однако он давно не использовался, числился «запасным».

Любовь только что отгуляла тридцатилетие. Сущая бой-баба, года два как находилась в разводе со здешним же бригадиром сварщиков. Мужики тут все плясали под её дудку, но при этом подспудно как бы даже и жалели. (Хоть жила она не в общаге и не в коммуналке, а в отдельной однокомнатной квартире со всеми удобствами на ближайшей к заводу окраине города. В пяти автобусных остановках всего.) А этот новенький стропальщик, мимо не пройдёшь, настоящий шкаф, хоть среднего роста, и басит как в бочку! Только после армии. Кондрат. Любовь на него сразу глаз положила. Глаз у неё намётанный: с первой встречи, даже ещё прежде прямого знакомства усекла, сколь голоден черноволосик этот до женского пола. Ух и голоден, желание от него так и прёт, просто волнами накатывает, с ног сбивает, как на пляже при шторме! А кого он тут подыщет себе, в новом посёлке на четыре общаги? Да месяц лишь какой после армии. Так и стреляет глазами вслед за ней, и ещё за дурой Машкой, за учётчицей. Всё же на ладони!

2

И то правда, вконец изголодался Кондрат по ентому делу на своём дальневосточном аэродроме. Только с Дуней Кулаковой шашни и водил. Сперва, в учебке ещё, так даже и с Дунькой заняться негде было по-человечески! Разве что быстро-быстро в гальюне, ловя минуту-другую одиночества, когда уж совсем невмоготу припирало. А вот на аэродроме сделалось не в пример проще. Тоже, разумеется, в нужнике, только теперь не спеша, обдуманно. С чувством, как говорится, с толком, с расстановкой. И даже на картинки из глянцевого журнала с иероглифами. В первую осень и зиму Дуни этой через день Кондрату хватало вполне, чтобы чувствовать себя человеком. Но с наступлением весны будто кто угли калёные за пазуху высыпал, пришлось ему стараться каждый день. «По утрам и вечерам», как поётся в песенке. Только вот это ж разве баба, Дунька! То ли дело бывало до армии, в детском ещё доме. Правда, не всегда уж... так уж всерьёз. И с Глашей-уборщицей, и со Светкой из пищеблока... Ну потом, конечно, девчонки из второго крыла подоспели... Но это уже второпях, на самые сборы в армию. Эх-ма!.. А на второй год службы Никанор, курощаплый сержант-очкарик лётного резерва, как-то в ночном карауле случайно его стояк подсмотрел, да и привязался, что твой банный лист. Неделю проходу не давал. Мол, попользуйся вот, к примеру, мной! Ты ж тут просто лопаешься поперёк себя! Так я тебе и готов услужить, чисто как девка... Бросай, мол, шкурку гонять по этим грёбаным журнальчикам! (Кипа журналов с гнилого Запада, вернее сказать гнилого Востока достигла их аэродрома замысловатым путём, через замполита. Замполит раньше служил в частях по моральному разложению вероятного противника. Разбирательство гремело потом аж на уровне дивизии. Только на уровне округа внезапно остановили, замотали. Замполита же отправили с большим повышением в Москву.) Сказал ещё, что до армии, мол, сильно мечтал, чтоб все им пользовались, а тут глушь такая, вообще ничего за два года не нарисовалось. Ну так вот́, петух этот раз десять и в рот у Кондрата брал, и очко ему глубокое своё навазелиненное подставлял. В караулах, конечно. А главное, Кондрат при нём спокойно мог дрочить, чтоб не в гальюне. Несмотря на размер Кондратова хозяйства, сержантик всё твердо вытерпел. Поперхнётся, бывало, откашляется, и снова-здорова давай. Поначалу Кондрату было любопытно, будоражило даже. Но мандраж быстро схлынул, не баба ведь. Нет, уж лучше Дунька, чем этот очкист! Ходил потом Никанор за Кондратом, хлюпал, мол, возьми да возьми меня. Ну ещё хоть разок, хоть разо-че-чек! В караулы с собой всё ставил да ставил. Пока в шнапак не схлопотал, что даже очки треснули.

3

А как вернулся Кондрат из армии, сразу нашёл работу в соседнем посёлке, на восстановленном заводе. Детдомовская хабза ничего не дала ему в практическом плане. Оказалось, что столяром-то и устроиться по сути негде. Единственный вариант в городе был – мебельная фабрика, но вакансий там для Кондратова третьего разряда не нашлось. Остальное – или без общаги (жильё конечно было ему положено ещё за отписанную родительскую коммуналку, и все документы после армии он сразу в райисполком подал, даже в обком комсомола написал особо, но ведь это только потерять свой угол – быстрая история, а вот вернуть назад – куда как длиннее), или требует иной специализации, к примеру, краснодеревщика. Вот и подался фактически в разнорабочие, даже в пригородный посёлок. Ничего, лиха беда начало! Понимал Кондрат, надо всерьёз о будущем думать, в люди выбиваться. ВУЗ, конечно, с его способностями мимо кассы, но уж техникум закончить, мастером, бригадиром стать – ему в жизни было вполне по плечу, в этом он уверился давно и твёрдо. Вот и долбил теперь Кондрат гранит науки. В техникум стал готовиться, хотя бы на будущий год. Программу взял. Все почти выходные над учебниками корпел, на удивление своему общажному соседу-пропоице.

Но и о главном для любого парня вопросе конечно тоже не забывал, хотя перспектив здесь оказалось не густо. В заводском женском общежитии селились по большей части старухи лет под сорок. Молодых-то девок в цехах почти что и не было. Только в управлении, но те всё из города. Кончилась работа, и фьють, к автобусу! Да и кто ж из работяг с барышнями энтими пересекается! Даже столовые у них разные. Совсем другое дело на рыбоконсервном. Но к их второй общаге, где действительно проживало изрядное количество молоденьких девушек, и красивых очень, Кондрат пока что подкатиться не решался. А кровь-то юная кипит!

Поначалу, ещё на майские, сделал было попытку к местным клеиться, с самого́ частного сектора, что прирезан к посёлку, в ихнем же парке культуры. Но уже, считай, три отлупа поимел, а вот бабу – ни разу! Увалень он, что тут скажешь. От таких порядочные девки в сторонку норовят завернуть. Да и, по чести говоря, надо было ещё ему поднакопить, обзавестись хоть бы какой приличной одёжкой да обувкой. Не голу ж да босу двигать парнишке на свиданку! Хотя и другое не меньше было важно: куда вообще потащишь девку, в здешней-то земной глуши, кроме того унылого парка, без аттракционов даже, с одним только тиром? Не он единственный с этим мучился, хотя молодых парней на заводе, надо признать, тоже было не густо. Ещё блатные среди них через раз попадались (да и самого Кондрата многие, видать, тоже за блатаря держали, оценивая навскид по страшноватой его физиономии, глубокому басу, затрёпанной тужурке и убитым башмакам; а он ведь ещё с армии был комсомолец). В город, в кино, положим, из их захолустья не наездишься, разве только в воскресенье. Правда, директор клятвенно пообещал к нынешней же осени достроить наконец заводской клуб. Ещё на выборном митинге в конце февраля, говорят, обещал, притом оформили тогда это как наказ будущему депутату облсовета. Ну, уж наверняка не подведёт, раз такое серьёзное дело, депутатский наказ. Вот когда без особых заморочек и на танцах можно будет знакомиться, и в кино водить. Даже наверное и по будням! Хотя не видать, чтоб стройка на месте вожделенного клуба особенно кипела...

Ну а Любка-то что, бабец лихой, даром что трицок разменяла! И не сказать вроде, чтоб на лицо особо там красива, рыжая бестия, а вот притягивает к себе, останавливает мужской взгляд. Сиськи, так глаз не оторвать, во какие! Особенно сейчас, в блузке одной, под прирасстёгнутой робой. Жара же, июль! Кондрат и сам в робе тут помирал. Да в буцелах на два размера меньше. Ему ж как строповщику строго воспрещалось с голым торсом ходить, и уж тем более с босыми ногами. Он бы с радостью, а нельзя! Даже в шлёпанцах! За этим тут ой как следили. А что под евоную лапу сорок восьмого калибра сапог на складе не нашлось, разве кого из начальства волнует?

4

Дело пришлось аккурат на середину июля. Был вторник. Денёк выдался особенно жарким. Солнце палило беспощадно, ни единого облачка в лазури небес не просматривалось. И ни ветерка, хотя бы с моря. Настоящее марево.

Наконец и обеденный перерыв подоспел. Металлический грохот в цехах почти затих. Вот и Любка семенит с крана по трапу. Кондрат было задержался, отстал от прочих. Мож видать там что у ней, снизу?.. Нее...

А она вдруг не в сторону столовки, где уже все, – прямо к нему развернулась, идёт!

– Ты, слышь, не обижаисся, что поддеваю, а, Кондрат? Не обижайся!

Парень свёл брови в линию, поджал мясистые губы.

– Я ж тут со всеми так! К моим тут подколкам все давно привыкли!

– Да знаю... ладно там... чё такого... Я не обижаюсь! – Помолчал немного, сплюнул для блезира насухо. – Меня ещё в детдоме все кондрашкой дразнили. Какашкой. Привык давно...

И... вдруг широко улыбнулся! На солнце сверкнул ряд ровных белых зубов.

– Слышь-ка, а ты подымайся после смены ко мне в люлю! А?

Глазища Кондрата голубые так и вспыхнули.

– У меня ж там не как в строительной живопырке, а два на четыре, с обзором! Чай попьём, что ль... – Язычком цокнула. – Чаёк со слоником!

И тут же добавила, уже как-то иначе, тише и нараспев, лукаво сощурившись:

– У меня там и кроватка есть, для отдыха!

Вот так вот напрямки в упор и выстрелила! Ну а что ж в самом деле ходить вокруг да около? Коль всё и без того ясно. После стольких-то взглядов и вздохов. Не дети же малые!

– Я, ну да, как же... – Кондрат хотел спросить было: «А разве так можно?», да вовремя осёкся, – Как я подымусь-то? Мы ведь все тут отчаливаем сообща, и сразу после смены...

Во, блин, мо́лодежь пошла!

– Так вы ж там не моетесь, мимо раздевалочки, и прямиком на проходную? Душ в мужской так и не фурычит?

– При мне ни разу! Всё обещають... В общаге моимся! Иль на карьер...

Сам, к слову, вчера так и не мылся, устал сильно. Значит, с той ещё недели немытый.

– Ну вот, как пойдёте в раздевалку, скажи, мол, забыл в каптёрке, неважно что. Ты новый, уйдут – не хватятся! А ты сюда скорей, тут пусто до девятнадцати. И полезай сразу ко мне, милости просим! – Махнула вверх. – Ой! А ты это... высоты не боисся?!

– Я? Дак я в авиации служил!

Приврал Кондрат, ой и приврал! В авиации он конечно служил, да только, как уже говорилось, на само́м аэродроме. В службах. Куда ж в самолёт с его габаритами! Да и главное, простой срочник он был. Хотя двое его сослуживцев несколько раз на вспомогательных кукурузниках таки летали, а после армии прямиком в лётное отправились.

Но высоты Кондрат действительно не боялся. На спор залезал и на вышки связи, и на водонапорную башню. В детстве ещё босоногом, задолго прежде детдома-дурдома. Там точно такие были лестницы, как вот сейчас на Любкином портале. И хоть бы хны ему, голова вроде не кружилась, в глазах не темнело. Любкина кабина, правда, сильно выше будет той водонапорки, метров под сорок, и пролётов много, сначала лесенками, потом трапами. Но ничего. Уж как-нибудь выдюжит, ради такого-то дела!

– Ну и лады... парниша! – молвила Люба тепло, даже ласково. – А после выскочим по одному, мало ли какая у нас тут случилась задержка. На работе, может, горим!

– Ага... – Кондрат вдруг вообразил себя в обнимку с Любкой, и как они при этом по-мультяшному горят. Хохотнул и густо покраснел.

– Так что жду тебя после пяти... к себе на небеса! Ой... Только слышь, сходи прежде по-маленькому, а то у меня там негде!

5

Едва дотерпел Кондрат до конца смены. Да и жарень ещё эта клятая, извёлся парень не меньше от внешнего жара, чем от внутреннего. Места себе не находил. Лучше б от работы, что ли, сделалось невмоготу! А тут как раз, считай, простой.

Всё же сразу смекнул, что к чему. Как ни зелен был, а значение особого любкиного взгляда на месте просёк. Не давала ему покоя только одна мысль, что вчера не вымылся. Провонял совсем с пятницы. Дурак, ну хоть бы перед сном на карьер сбегал, а?! Хорошо бы ещё и переодеться было во что, а особо переобуться! Да нету здесь у него ничего, кроме тапок. С тех пор, как сломался в раздевалке душ, общажные на завод приходили прямо в робе, пять же минут весь путь. Разве что обувь некоторые меняли на рабочую. Отсюда и тапки. Иного порядка Кондрат даже не застал. Ну а тапки что... Не бо́сому же ведь ему, не в шлёпанцах на кран ползти! Ну хоть ноги бы тогда сполоснуть, что ли! Чтоб из шлёпок грязными пятками не сверкать, и чтобы не так от копыт разило... Но где тут их потихоньку сполоснёшь, не на причалах же, там стенка высока. Тем больше не в цеху, не на проходной! Эх-ма... Хорошо бы покурить в самый канун, авось хоть табаком вонь убьёт! Но, с другой стороны, а и зачем ему будет раздеваться-то уж так-таки догола, для энтого дела? Буцелы всяк пусть остаются, дарма ж их сымать, позориться? Штаны приспустил, и вперёд! А вот что до Любки, эт другое же совершенно... Ну а вдруг она тож тогда не захочет?.. Во засада случится!

Мысли-мыслями, но в штанах у парня всё пребывало в полном ажуре. До конца смены раз десять куда в сторонку отворачивал, чтоб из бригады невзначай его со стояком не застукали. Удачнее всего выходило прикрывать оттопыренную ширинку срочно сброшенной по этому случаю робой. Ну а что, жа-арко ж! И как он ещё штаны себе не обстрекал, с мандража эдакого!

Вечером всё обошлось гораздо проще, чем Кондрат думал. Ему как самому молодому велели собрать со всего стапеля и развесить по крючьям стропа. Уж больно-де мастер второй смены ругался в прошлый раз, даже Марленычу домой звонил с этой руганью. Достал-ить! А сами все ушли.

Только промучившись со стропами минут пятнадцать, Кондрат наконец оказался предоставлен самому себе. За работой конечно лишний раз взмок, зато успокоился немного. Больше ничто не мешало ему отправиться к Любке ввысь. Но нет, сперва выкурил наскоро одну за другой целых три беломорины. Не только для запаха, но и для крепости духа. Заодно охолонул на скамеечке, в теньке за мастерскими. Перед великим, славным делом. Ну и вспомнил, конечно, отлил здесь же, у скамейки. Чтоб до сортира не тащиться. Рядом ведь никого. А на такой жароте лужа всё равно подсохнет в момент.

Лишь после этого направил он наконец свои стопы́ к крану. Любка-то поди сверху все его мучения со стропами видала, для неё ж оттуда о-го-го обзор! (Только как курил за мастерскими да как ссал видеть не могла.) И чем дальше продвигался парень к крановым рельсам, тем неповоротливее и непослушнее его стопы́ становились. Ползти по трапам, так уже заставлял себя, мало что не стиснув зубы. Всё самое гадкое припоминалось ему по множеству раз: и «кондрашка», и собственная вонь, и то, что стара-таки эта Любка, говоря по чести. Но подспудно, блин, совсем другое: а как осмеёт? Вдруг позвала по издёвке, зелёного из него дурачка состроить? А и нет если, всё одно: как увидит её во всех подробностях, захочется ли тогда ему? Вот ведь страмотища будет! Уж точно позора не оберёшься, пред всеми ославит...

Но хоть мысли такие вовсю и терзали Кондрата, а меньшой его братец снова уже был тут как тут, ничуть теперь не дремал и ни на секунду в штанах не расслаблялся. Он-то его, по сути, и тащил за собой всё вверх да вверх, не взирая ни на какие пустопорожние изнывы рассудка.

6

Так и дополз Кондрат до Любкиных апартаментов, вдвое медленнее, чем мог бы, освободись он вовремя от дум своих потаённых и окаянных... Как ни был обкурен, но сладкий запах духов почуял ещё снаружи. Открыл боязливо дверцу с верхней площадки, а прихорошившаяся Любка в креслице своём рабочем сидит, эдак вразвалочку, напротив рычагов зелёных да красных, улыбается ему губками ало-напомаженными с явным радушием. У Кондрата сразу от сердца отлегло, тоже заулыбался, очень даже по-глупому. По-мальчишески так. А уж в штанах-то его при этом, ну просто вспыхнуло всё каким-то даже совсем новым, на редкость озорным, бередящим огоньком! Едва коленки не свело!

И только тут до Кондрата допёрло, что Люба к его приходу не один лишь макияж навела да густо надушилась, она ещё и переодеться успела! Вместо казённой спецовки и синей рабочей блузы на ней теперь красовалась летняя кофточка, длинная, с глубоким вырезом, и коротенькая юбка, всё в весёлых жёлто-зелёных тонах. А на ножках, – Кондрат невольно вытянул шею, чтобы бросить взгляд мимо стола, – сидели уже не чёрные боты с уродливыми тупыми носами, а ладные светло-бежевые туфельки. В первый момент даже сердце у парня подпрыгнуло, уж не босенькая ли она там?! «Ох, ну и дурак я! – снова пронеслось в его голове. – Ведь точно попрёт меня, попрёт!» Впрочем, снятая рабочая одежда висела здесь же, на массивном крюке в дальнем углу кабины. А сама кабина успела между тем наполниться крепким табачным запахом, постепенно перебившим аромат Любкиных духов.

– Заходи-заходи, Кондратка! Что так долго полз, притомился? А я тут за тобой наблюдала, как ты тросы там ворочал! Ах они сволочи, как помыкают, бедного мальчика после смены вкалывать заставили! Да хотя б ещё тужурку с обуткой давали скинуть, по эдакой жаре! Измок поди насквозь!

А Кондрат как язык проглотил, стоит у дверцы, сопит. Отчего-то вспомнил он про чай со слоником. Вот бы, что ль, хоть это... для начала! Но никакого слоника на столе не просматривалось. Да и чашек тоже. А камора-то Любкина действительно не маленькая. Целая, считай, комната, почти как в общаге! И странно, но здесь вовсе не чувствовалось окружающей духоты. Умели же фрицы конструировать помещения! Оттого, наверное, и острый запах его беломорин сразу топором повис.

– А ты ещё и запропастился где, я уж горевала тут, что сбежал...– погрозив пальцем, снова улыбнулась ему Люба.

Потом поднялась и поплыла навстречу. Вытянула руку, провела пальцами по влажной щеке Кондрата.

– У-у, небритенький... Ну... давай, что ли?

– Чё давай, Любка? – у парня перехватило дух.

– Чё-чё! Раздевайся, не одетыми же приляжем! Чай не зима, вона, какой ты потненький у нас, – и звонко засмеялась, а сама продолжила трепать Кондрата по щеке. Теперь она вполне почувствовала свою власть.

7

Всё пространство вдоль стены напротив входа занимала узенькая металлическая шконка, покрытая замызганным полосатым матрацем, а поверх него в ногах ещё и зелёным пледом. В головах лежала бордовая подушка.

Кондрат опасливо покосился в другую сторону, на приоткрытую дверцу.

– А вдруг кто...

– Да брось, в пересменку никогда никого не бывает! Я точно знаю! У нас аж два с тобой часа... Чаи распивать!

Возникла неловкая пауза. Любовь убрала руку. Кондрат продолжал стоять в нерешительности.

– А ежли кто и вздумает, даже не боись! Тут всё так задрожит! Пока лезть будет, мы не то что оденемся все, так ещё и чая успеем попить! Только дверку вот за собой прикрой, а?.. Не в трамвае родился!

– В смысле как, оденемся?.. – Кондрат, не отрывая глаз от Любы, с треском захлопнул дверцу кабины. Он будто пропустил мимо ушей, о чём говорилось только что.

– Ну ты!.. Да ты... Блин, Кондрат, ты чего? Пришёл же, всё нормально! А ну, живо давай раздевайся!

– А может, это... не надо? В смысле, совсем уж... Всё уж не будем... в смысле, не буду сымать-то, а?..

– Блин, ты чё, совсем? Обалдел? Вот дурачок! Кондратка, кончай ерунду пороть, а? Мы тут одни, да и почти что на́ небе! И жара какая, а? Не зима же! Давай-давай, быстренько, голышком, голышочечком!

– Тогда и ты тоже! – с перепугу парень городил одну нелепость за другой.

Ах, как же всё это было мило! Любка давно о такой прелести мечтала. Что самое сладкое, явно ведь не испорчен парнишка. И откуда эдакие берутся? Уже вполне с виду мужик, и явно не дебил там какой, а всё в облаках витает! Ну просто ребёнок! Как трогательно! Неужто девственничек? Нет, это нет, вряд ли... А вот что неопытный совсем, факт!

– Конечно тоже, конечно тоже, как же иначе? Ну давай, давай!

– Лады! – пробасил Кондрат, уселся наконец у краешка шконки и принялся стаскивать обувь. А дух тут такой от него сразу попёр, умереть просто! Куда только и слинял весь прежний запах курева! Как ноги свои сопревшие одну за другой из буцел вынул да из толстых тухленьких потников совсем уж добоса выпростал, – кровью со стыда жгучего по самые оттопыренные уши и налился. Вчера ещё вечером так ведь и близко не пахли, сволочи, когда в тапочки переобувался, да и пока в общаге разутым сидел!..

Хотя облегчение тоже сделалось ногам сильное, не без этого.

Вскочил босой, и скорей-скорей робу, тельняшку, да штаны снимать.

8

Он до смерти стеснялся вони своей кондовой, провалиться был готов на месте, а Любовь-то на этот вот самый его мужской тухляк больше всего теперь и загорелась! Как раз на убойный запах, исходивший от чумазых, лет сто не мытых по-настоящему, с мочалкой, аршинных ступней Кондрата, натруженных маломерной обувью, в мозолях и пластырях (хоть вроде и без грибка), с отросшими чёрными ногтями! Да и на потные его мохнатые подмышки запала она ничуть не меньше, и на сверкавшие влагой мускулистые плечи, на волосатую грудь колесом!

Тут же сама начала раздеваться. Игриво так снимает с себя то и сё, да вертится при этом, как бы показывает мальчику свои прелести с разных сторон. Ну а показать-таки ей было чего! Как будто стриптиз какой исполняет. Простенько совсем, примитивно. Да не чересчур ли, не переигрывает она? Не-а, для наивного мальчишки самый раз! Вон, глазищи как вылупил... Молодец, даже стесняться за собой совершенно уж позабыл, вонючка. Да всё забыл! У-у, милый...

(Вообще-то стратегий у неё, как и обычно, заготовлено было несколько. Но сработала первая же, самая простая.)

Машинально продолжая стаскивать с себя пропотелые шмотки, Кондрат пожирал глазами каждую вновь открывающуюся часть её тела. Вот присела, туфельки сбросила, пальчиками играет... Он так и впился взглядом в эти миниатюрные пальчики с красным лаком на ноготках... Вот юбочку расстегнула, вытянула её из-под кофты, смешно подпрыгивая и тряся белыми мясистыми ляжками... Вот наконец и кофточку подымает над головой, а трусиков-то там у неё и нет никаких! Предстаёт перед Кондратом сразу во всей красе заветный её пушистый-препушистый треугольничек! И!.. Боже мой! Любка не только трусики, она и лифик сняла заранее! (Решила, переодеваясь, что так будет эффектнее. И не прогадала.) Кофту бросила, стоит теперь перед Кондратом совсем голая, заглядывает лучисто-зелёными глазами ему прямо в душу, улыбается игриво и ласково... Зовуще... Покорно...

Увидав её голой, ну чисто рассудка лишился наш бедный детдомовец! Тело у Любки оказалось вовсе не как в дурацких журналах, где всё доски снимались худосочные! И даже не как у Глашек там разных со Светками! Нет, куда!.. Надутое всё... Округлое, тугое! И не старое ничуть! Именно что зрелое, в соку медовом! Всё волна́ми-изгибами-перекатами пышет, белизной переливается! А уж сосочечки-то, ох, не соврать, с рублёвики! Потерял Кондрат голову, шагнул прямо на неё.

А она как хохотни, как шлёпни его по заднице:

– Подштанники, а-ха-ха, забыл, герой!

И точно, кинулся было на бабу в труселях! Стал выпутываться, прыг-скок на одной ножке, а дарма всё, елдец как раз и мешает, залупился на полную, смазка уже выступила! Любка обалдела даже, какой заводной парниша оказался! Да и размерчик-то каков, а?! Аж мурашки проняли. Видать, недооценила она его, ой недооценила! Только заведи, а уж дальше сам-сам как пошёл, и не сдержать, не остановить! Учить не надо! Наконец отшвырнул Кондрат трусы, бабу сладкую сгрёб, завалил на койку. Потыкался лицом, дохнул в её прелести, руками прошёлся, промял, раскорячил Любку (хоть неудобно тут было им, в тесноте!), да и без долгих сборов внедрил в неё концевик свой голодный по самые заросли. У обоих искры из глаз! Кондрат-то ладно, ему к удовлетворению путь прямой, а и Любовь в жизни своей такого шандараха не испытывала! Чтобы с ходу, да на полую катушку! И везде, и всюду! И просто ой! Не парень, клад! Вот отхватила-то! Ну просто завидный ё***ь! Уж ей таки было с чем сравнить... А что дети? Так Кондрат сгоряча даже не вспомнил об этом! Но Любка и не в опасении была, долго рассказывать, почему. За то её и жалели, дурачьё. Собралась было предупредить, чтоб не боялся мальчик в отца невзначай превратиться, да какое там... Не сказала, а вроде как и не обманула! Вот бы привадить мальчишку... сладкого... подольше удержать!.. Домой к себе затащить! Да не для неё он, нет, конечно нет... Такому семья полноценная понадобится.

Все мысли её пронеслись лавиной, покуда он на мгновенье замер. Замер на тот самый единственный в своём роде пограничный миг, в котором плоть его накрепко схлестнулась с её плотью, сошлась, сроднилась, проросла, срослась с нею, образовав совсем уже новую целокупность бытия. И как хватит Кондрат Любовь, как примется долбить её часто-часто, громко сопя, охая, обливаясь по́том! Сжал в ручищах чуть не до хруста, впился губами в её губы, язык в её рот запустил, как в журнале некогда высмотрено было, на рисунке с тарабарскими закорючками, а потом всю армию в клозетах мечталось... И вот! Вот уже целый взрыв ядерный у него на подходе! А Любка-то изо всех бабьих силёнок кончающего Кондрата у пояса тискает, бока ему цапает, тоже в поту вся, язык его в себя засосала, и чувствует, что кончает встречно, ну чисто лопается всё у неё внутри от пульсирующей глубоко в её недрах раскалённой его махинерии!

Ох, чудо-то какое, чудо чудесное! Завертелась шконка под ними волчком! Кабина присядкой в пляс вместе с ними пустилась! Вот как любовь их термоядерная удалась, в са́мом-то поднебесье, богам и всей вселенной на зависть!

Только и беда тоже оказалась рядом. В кабине у самой шконки притаилась смерть. Рай небесный вмиг опрокинулся преисподней адовой. Вмиг! Переполнявший нутро любовников упоительный жар за мгновение сменился разорвавшей у обоих потроха зверской огненной мукой. А виной беде сделалась всего лишь навсего Кондратова голая пятка.

9

Кондрат, как стало подкидывать его в оргазме, вытянул левую ногу, да и упёрся намертво босою подошвой в угловой короб электропитания. И мокрую от пота пятку свою притиснул аккурат к тому месту короба, где напряжение на выходе оказалось 380 вольт! Кто ж знал, что центральная проводка крана уже с неделю как прохудилась. Изоляция протёрлась раскачиванием кабины до дырки, вот и стала магистраль периодически замыкать на металлическую обшивку... Просто никому ещё не доводилось касаться именно этого места. А Кондрат нет, чтоб сей же миг оторвать, отвести ступню куда-нибудь вверх, в сторону, – наоборот, дёрнул ею к стенке и вниз, и теперь уже намертво угодил пальцами в защим между коробом и коечной рамой. И Любка на беду тоже упиралась затылком не в подушку, а как раз в загнутый кверху стальной обод шконки... Кабина вообще старая, кто ж её с самой войны проверял на предмет изоляции и заземления! Считалось, и так всё в порядке. Для нашего ведь человека всё сойдёт, коли буржуйское.

Тут и склещило несчастных. Будто калёным шампуром пронзило, нанизало друг на друга, спекло в единое целое! Любовный их танец вмиг обернулся жуткой плясовой смерти.

Искрят, колотятся, дымят.

И далеко ведь не сразу они умерли! Муку, судя по вытаращенным глазам с закаченными едва ли не наизнанку белками, оба успели принять несказанную, лютую. Нельзя и представить, через что довелось пройти любовникам в последние секунды жизни. Пока горели, Кондрат Любке кости рук сломал, так уж свело током его немереные мускулы, а Люба Кондрату язык откусила. И почернели несчастные почти везде, кроме разве что перекошенных в нечеловеческом страдании лиц. Левая нога Кондрата, так и вообще вся до кости обуглилась. У Любы на темени сзади дыра прогорела с кулак.

Обнаружила их вторая смена только через четыре часа. Как прожектор включили, да Любкин напарник поднялся. Хорошо, смекнул ни до чего в кабине не дотрагиваться. Жареное мясо почуял ещё снаружи.

Обесточили кран. Вызвали милицию и пожарных. Директор тоже примчался. Уже далеко за полночь соседним запасным Демагом так вот обоих вместе из кабины и спустили, покрытых целёхоньким пледом.

Наутро в морге отдирали их друг от друга две бригады едва ли не час, по частям. Молоденький практикант из столицы на очередном рывке жути этой не вынес, грохнулся без чувств. Склещило-таки трупы будь здоров, насмерть. Даже обуглилась их плоть местами сообща. К примеру, мужское хозяйство у парня исчезло начисто, пришкварилось где-то внутри женского естества крановщицы... Да и околеть страдальцы успели уже изрядно, несмотря на жару. Ну, хотя бы раздевать их не понадобилось, одежду срезать, отдирать с трупов. Голышом ведь сгорели.

10

Общежитиями, мужским и женским на пару, организовали «комсомольские» похороны. Одинокими же были оба: она разведёнка бездетная, он вообще с детдома. Вот и схоронили их на Новом кладбище рядышком. Тем паче, язык Кондрата да половой его признак так навсегда в Любке и остались. А как закопали несчастных, то уж и припомнить не смогли, кто справа лёг, кто слева. Гробы ведь у них были совсем одинаковые. И конечно закрытые, чтобы ужаса этого не видеть, по ночам с кошмарами потом не вскакивать. В городском морге принимавшим, разумеется, указали, кто в каком находится, вот только пока на грузовике до посёлка тряслись, сто раз успели всё перепутать. Да и какая разница, памятничек-то им через год всё равно на заводе соорудили общий. Будто супругам. Ну а следующие поколения, хоронившие родных на Новом кладбище, заброшенную эту могилку принимали за супружескую даже без особых вопросов. Страшную историю зарытых здесь мучеников любви никто уже не помнил. Текучка кадров... Так и ржавел, разрушался жестяной красный памятник, зарастала бурьяном могила Кондрата и Любови, покуда не ликвидировали её через тридцать лет в целях новых захоронений. Немногие же сохранившиеся под землёй косточки любовников, гнилые, обгорелые, отвезли среди прочих на скотомогильник.

А главный энергетик завода сел тогда аж на пять лет. И директор строгача схлопотал. Подумать только, ещё вчера в Москву, в главк замом метил! Перспективной считался номенклатурой! Уже в четверг на экстренном бюро ему с партийной прямотой было поставлено на вид, что аморалка похуже, мол, будет любого нарушения правил техники безопасности. А то развёл у себя, понимаешь, порядки! Депутат ещё! Да не допусти он в своём хозяйстве аморалку, так и устранили бы технический недочёт вовремя. Запросто, в два счёта! По сути-то, если брать, дескать, в коренном, общественно-политическом аспекте, на нём вся ответственность за трагедию и лежит. Только на нём одном! И главные выводы в отношении его соответствия занимаемой должности несомненно уже не за горами, несомненно. Осталось только по хозяйственной линии пару мелочей утрясти. Пытался директор что-то там про клуб мямлить, да без толку...

После такой вот объективной товарищеской критики даже на похороны со зла не явился, говнюк!