Хулистан. Книга II. Черный город

IV. Черный Город
«Человек обречен на свободу».
Сартр
1
Рано утром мы спустились к реке и стали наблюдать за шоссе.
Говорить было не о чем. Возникшая между нами близость дала трещину, и с каждым часом эта трещина углублялась и расширялась, разделяя нас все дальше, – и ничего нельзя было сделать.
– Кажется, это они, – указал Хариф на большой внедорожник, съехавший с шоссе на грунтовую дорогу, ведущую к островку.
– Мне идти с вами? – спросил я подчеркнуто равнодушно.
– Обязательно, – ответил он, вылез из укрытия и начал спускаться по крутой насыпи к реке.
Переправляться в этом месте оказалось делом не из легких. Вода была ледяная, а на середине реки так глубока, что нас легко смыло и отнесло метров на двадцать, на отмель, где мы кое-как выбрались на берег. Я всего лишь вымок, а Хариф наглотался воды и был сильно напуган.
– Я не умею плавать, – сказал он, словно извиняясь, хотя я ничего у него не спрашивал, а просто подсел рядом подсушиться на солнышке. – Я потерял вещи.
– Что ж, вовремя. Надеюсь, они нам больше не понадобятся, – ответил я и отпихнул ногой намокший узелок.
– И сигареты вымокли, – вытащил он из кармана промокшую пачку и положил рядом на камни.
– Деньги хоть целы? – поинтересовался я.
– Хорошо, что вы напомнили! – хлопнул он себя по груди и полез во внутренний карман. Извлек сложенный вчетверо салафановый пакетик, развернул, вытащил тонкую стопку банкнот и начал деловито пересчитывать.
– Вот, это вам, – протянул он купюры. – Здесь сто пятнадцать амеро. Не много, но больше дать не могу. Этот человек никак не соглашался вести дела без задатка.
Сказав это, он снова аккуратно завернул деньги в пакет и сунул в карман.
– Спрячьте, – сказал он, заметив, что я все еще держу деньги в руках. – И не показывайте никому. В Укбе эта ничтожная сумма поможет вам не бедствовать первое время.
– Хариф, – сказал я, встав, чтобы удобнее было сунуть деньги в мокрые штаны, – мне хотелось бы все же как-то отблагодарить вас. Я все думаю об этом. Но не представляю, как это сделать, если вы запретили искать вас.
– Забудьте, Бобби! Я чувствую себя лично виновным за все, что случилось с вами в моей стране. Просто не держите на нас зла, договорились? И давайте уже пойдем.
– Но мы еще не высохли. Как-то неудобно появляться в таком виде, – попытался я возразить
– Чем хуже мы выглядим, тем для нас лучше, – ответил он, ухмыльнувшись, и заковылял, хлюпая водой в ботинках, в направлении острова.
«База», несмотря на близость к трассе, была хорошо замаскирована. С трех сторон ее прикрывали плотные заросли высоких деревьев и кустарников, а со стороны дороги высилась стена, сложенная из речных камней, с железными воротами. Внутри укатанной площадки размещался большой каменный склад, к которому примыкал еще один – под шиферным навесом, и пара жилых вагончиков. Свободного места в центре вполне хватало для двух-трех трейлеров. У одного из таких трейлеров, подогнанного к открытому складу, копошилось несколько людей. Нас заметили, и один из них, самый высокий, направился в нашу сторону. Хариф сделал несколько шагов навстречу, и здоровяк нехотя подал руку. Говорили они не больше трех минут, при этом незнакомец пару раз неодобрительно, как мне показалось, глянул в мою сторону. Потом махнул рукой в направлении одного из вагонов, резко повернулся и пошел обратно к трейлеру.
– Пойдемте в вагон, – сказал Хариф.
– Зачем? – несколько удивился я.
– Обсушимся, – скупо бросил Хариф.
В вагончике мы нашли большой самодельный стол, деревянные скамьи, новенький холодильник и застеленную железную кровать. На столе, накрытом клеенкой, были колода карт, костяшки домино, стеклянная пепельница, полная окурков, несколько кружек и, в самом дальнем углу, электрический чайник. По стенам, на вбитых гвоздях, висела потрепанная одежда. Слегка подванивало, даже при открытых форточках. Едва мы присели, в комнату вошел пожилой небритый мужчина с мешком. Он поставил мешок перед Харифом, что-то сказал, прошел к чайнику, долил в него воду из большой пластмассовой бутыли и вышел.
– Бобби, нам предлагают переодеться, – сказал Хариф, заглянув в мешок, и подвинул его ногой ко мне.
– А вы? – спросил я.
– Я не буду. А вам советую.
Я начал робко рыться в мешке, но Хариф нетерпеливо подался вперед, схватил его и вывернул содержимое на пол.
– Берите, что понравится. Это наверняка часть их контрабандного хлама. Он им ничего не стоит, – сказал он.
Действительно, это было похоже на вещи из секонд хенда: дешевое, но чистое тряпье. Здесь все было вперемежку: майки, штаны, обувь, курточки и рубахи. Внезапно глаз зацепил знакомый рисунок. На черной добротного хлопка теннисной майке красовался один из стикеров альбома «Wish you were here» – тот, что с человеком с перебинтованной головой, зарытым в песках. Подобные майки я любил одевать в далекой юности.
– Хорошая майка, – похвалил мой выбор Хариф. – Возьмите еще эту ветровку. В Укбе часто бывают сильные ветры. И карманов предостаточно.
На мое счастье, нашлись крепкие джинсы, как раз по размеру, и матерчатые синие кроссовки.
– Нечего стесняться, переодевайтесь! – подбодрил меня Хариф, и когда я суетливо облачился в новое, натянув штаны прямо на мокрые трусы, шутливо присвистнул: – Бобби, да вы у нас хипстер! Только очков не хватает.
Я не успел ответить – вошел давешний мужчина, как раз вовремя, чтобы выключить закипевший чайник. Открыв холодильник, он начал выставлять на стол продукты. Достал с полки пачку с чаем в пакетиках, хлеб. Потом сгреб одежду, сунул в мешок и снова вышел.
– Перекусим? – предложил Хариф. – В следующий раз вы, скорее всего, будете есть уже в Укбе
– Иншаллах, – вставил я удачно известное мне гюлистанское слово.
– Именно, Бобби! Кстати, как у вас с гюлистанским? Много слов знаете? В Укбе вам это может пригодиться.
Я ответил, что знаю кое-какие, и даже иногда понимаю, о чем речь, но говорить стесняюсь.
– Зачем же стесняться? Гюлистанцам нравится, когда с ними говорят на их языке. Если и посмеются по-доброму, не беда. Главное – расположить к себе незнакомца. Вот как это называется на гюлистанском? – спросил он, взяв со стола нож.
Далее, в продолжение всего завтрака, или скорее ланча, потому что время приближалось к полудню, Хариф усиленно пытался восполнить мои пробелы в гюлистанском языке. И вдруг потянулся к тетрадке, лежащей на столе, вырвал из нее лист, вынул ручку из нагрудного кармана и стал что-то быстро писать.
– Бобби, – сказал он неожиданно серьезно. – Я не знаю точно, какова сейчас ситуация в Укбе. И ничего, к сожалению, не могу вам посоветовать относительно того, как оттуда выбираться. Единственное, что я могу, это дать вам имя одного человека. Он был моим школьным товарищем и остался в Укбе. Потом, когда началась война, я потерял с ним связь. Но его имя упоминалось в числе полевых командиров мятежников. Хотя я и не уверен, что это был именно он. Я хочу сказать, Бобби, что если вы разыщите этого человека, он вам поможет. Если жив, поможет обязательно.
– Спасибо, Хариф, – сказал я, почувствовав неожиданное волнение.
Я вдруг осознал, что это наши с ним последние минуты вместе. И что я должен ему сказать нечто очень важное. Важное и для него, и для меня. И я сказал:
– Хариф, у меня никогда в жизни не было настоящего друга. И вот я нашел его – вас. И теперь мы должны расстаться. Это горько, мой друг. Горько, что мы ничего не можем с этим поделать. Я буду вас помнить, пока жив. Только это я и могу вам обещать. Храни вас Бог!
Наверное, после таких слов мы обязаны были обняться и наговорить друг другу кучу сентиментальных слов. Но что бы это изменило? Главное было сказано. Так что даже хорошо, что в этот момент вошел вестник, объявивший, что пора ехать.
Во дворе, перед уже готовым к отправке трейлером, мне были зачитаны строгие инструкции: не курить, не шуметь, не гадить в продолжение поездки, не открывать люк и ни в коем случае не выходить, пока не будет подан условный знак, – короче, не подавать признаков жизни, что бы ни случилось.
Мы все же неловко обнялись с Харифом, прежде чем я полез под машину, – слегка коснулись плечом плеча и потерлись щетиной. Это чувство неловкости преследует меня до сих пор.
2
Протискиваясь в люк, я чувствительно ударился головой. А забравшись внутрь и кое–как устроившись в узком пространстве меж картонных коробок, где едва можно было уместиться сидя, я ощупал голову и обнаружил, что травмированное место слегка кровянит. Но это было не самое худшее. Я уже, кажется, писал где-то, что у меня легкая форма клаустрофобии. Если добавить, что в железном контейнере, нагревшемся на солнце, не было кондиционера, а я с собой по глупости и из-за спешки не прихватил воду, о чем сразу и вспомнил, можете представить мое состояние. Вылезать снова наружу – за водой – я не решался: машина могла в любой миг тронуться. А стучать кулаком в днище контейнера и кричать, взывая о помощи, я счел неловким. А ведь мне предстояло терпеть в таком положении ни один час пути! Самое смешное – в той нелепой ситуации мне это вовсе не казалось смешным – машина продолжала стоять с включенным мотором, уж не знаю по какой причине, по меньшей мере еще минут десять, и все это время я терзал себя мыслью, как поступить. И не удивительно что, как только трейлер сдвинулся с места, медленно, словно огромный гиппопотам, раскачиваясь с боку на бок и понемногу прибавляя прыти, я испытал некоторое даже облегчение от осознания, что теперь уже ничего нельзя поправить. Через какое-то время я все же слегка приоткрыл под собой люк, чтобы глотнуть свежего воздуха, – и таким вот способом после и спасался всю дорогу от удушья.
Описывать мое пятичасовое путешествие до Укбы было бы делом скучным и бессмысленным. Что может рассказать «контрабандный товар», упрятанный среди коробок с консервами и мешками с мукой, каким я и являлся тогда по факту местонахождения и переживаемым ощущениям? Можно лишь попытаться передать сумбурные и противоречивые мысли и чувства, которые возникали спонтанно или которые я пытался насильственно в себе возбудить: страх, надежду, сомнение, подбадривание, самоувещевание и полное отчаяние. От всего этого надо было отвлечься, а значит – необходимо было сосредоточиться на чем-то одном. Наверное, я пытался думать о будущем. Но будущее, в виду неопределенности моего настоящего положения, было слишком зыбким и аморфным, чтобы возможно было за него зацепиться. И оставалось одно – воспоминания. Ведь говорят: прошлое – всегда с нами. А я бы добавил: прошлое – это и есть мы.

Вы наверняка заметили, дорогой мой читатель, что в записках, которые были начаты исключительно ради описания моих злоключений в Гюлистане, все чаще стали появляться автобиографические заметки, как бы ни имеющие прямого отношения к развитию сюжетной линии? Вполне допускаю, что вам они могут показаться не только лишними, но и докучными. Но тут я смею напомнить, что первичная цель этих трудов преследовала, вообще-то, чисто медицинские цели. Рукопись эта – не что иное, как попытка самоанализа, навязанная доктором Штессингером лечебная процедура, должная способствовать улучшению моего пошатнувшегося психического здоровья. И процедура эта, кстати говоря, возымела вполне определенное положительное воздействие.
Прилежно работая над рукописью вот уже десятый месяц, я чувствую себя сейчас гораздо уверенней и спокойнее. Возможно потому, что грубо надломленная унижениями и страданиями, выпавшими на мою долю в Гюлистане, жизнь моя вновь обрела смысл и цель, – пусть и на время, – требующие постоянной умственной сосредоточенности и эмоциональной отдачи. Автобиографические части, появлявшиеся в рукописи вначале спонтанно, стали постепенно неотъемлемой и едва ли не важнейшей для меня лично темой этого самокопания. Ведь таким, наверное, и должен быть настоящий психоанализ – интуитивным, с нащупыванием болевых точек в сознание и их – с особой тщательностью – массированием.
Словом, вам, читатель, придется смириться с наличием мемуарной составляющей в тексте, который изначально не предназначался для прочтения посторонними лицами. Я, будучи автором, волен писать, о чем заблагорассудиться, уж не взыщите. За вами остается право читать лишь то, что вам интересно – или же вовсе не читать.
Отмечу, между прочим, что сцены прошлого, записанные в виде мемуаров, и собственно живые воспоминания – моменты, случающиеся в жизни любого человека – разительно отличаются как по форме, так и по содержанию. Реальные воспоминания приходят к нам в виде отдельных картинок, фраз, пунктирной последовательности событий. Они обрывочны и хаотичны. Но стоит попытаться записать их – и приходится выстраивать эти фантомы в логическую цепочку, додумывать и даже сочинять. Становятся ли зафиксированные на бумаге воспоминания от этого менее достоверными? Я думаю – нет, если в главном вы остаетесь честны с собой и не идете в сочинительстве дальше возможного и вероятного.
В жизни мы иногда вспоминаем то, о чем хотелось бы вовсе забыть. Память невозможно контролировать. В мемуарах допустимы умолчания и домыслы – там, где в памяти зияют гибельные провалы или расплываются чернильными пятнами загадочные лакуны.

Так вот, если следовать мемуарной линии повествования, совместив ее в точке пересечения с основной сюжетной линией моей гюлистанской одиссеи, где я несусь в душном контейнере трейлера по дороге в загадочную Укбу, мне следует сейчас закрыть глаза и мысленно перенестись в Олбани, а после – в Чикаго. Но мне почему-то совсем не интересно вспоминать эти, в общей сложности четыре года моей жизни, предшествующие отъезду в Европу. И все же.
В Олбани я решился открыть свое первое депо – и почти сразу слил. Снова открыл – и снова слил, хотя и продержался чуть дольше. И как это бывает с новичками, стал просиживать за ноутом сутки напролет, с садистским наслаждением наблюдая катастрофу за катастрофой. И хорошо, что у меня хватило ума пойти работать, иначе бы я просто свихнулся – раньше, чем спустил все сбережения.
Я работал официантом в летнем кафе, ухитряясь в перерывах между подачами подглядывать на мобильной платформе как там мои дела на рынке. Осенью пришлось искать новую работу. Но с работой в этом чопорном городишке, где каждый второй мужчина ходит в костюме и при галстуке, для парней, вроде меня, не способных и не желающих серьезно работать, было туго. Взяли только в супермаркет, грузчиком на склад, где я кое-как и продержался до весны. А весной я решил переехать в Чикаго.
В «городе ветров» было чуть веселее, поскольку я устроился водилой такси и мог гораздо вольготнее располагать своим временем. Да и зарабатывал лучше: выходило не меньше трех штук в месяц. Этих денег мне хватало на все: и на съемную квартиру, и на выпивку, и на шлюшек – пару раз в месяц, и даже на форекс, куда я сливал с удивительным постоянством в среднем не меньше пары штук в три месяца, успокаивая себя мыслью, что «за учебу надо платить». Словом, жизнь была вполне сносной. Временами, так даже приятной. Красивый город, отменная кухня, симпатичные девушки и щедрые чаевые от жизнерадостных клиентов. Я таксовал почти три года и, возможно, задержался бы на этой работе дольше, если б не семнадцатилетний торчок на угнанной тачке. Он врезался на полной скорости в мой «Форд» на перекрестке Холстед-стрит и 35-ой Западной. Там еще есть банк, кто знает, а напротив – приличный мексиканский ресторанчик, куда я пару раз прежде заезжал на ланч. Все случилось средь бела дня. Моей вины в несчастном происшествии не было – этот сосунок решил проскочить на красный. Сам-то я отделался испугом и синяками. Но пострадал пассажир – перелом руки. И основательно раскурочило машину – нас пару раз развернуло и грохнуло о столб освещения.
Мальчишку и пассажира увезли на скорой, а меня забрали в участок. Вечером, меня, правда, отпустили, сняв показания, но утром пришлось объясняться с хозяином – и он потребовал, чтобы я полностью оплатил ремонт. А я взял и слинял. Хрен ему, а не десять штук! Не для того я копил деньги, чтобы отвалить их за сраную тачку какому-то польскому еврею.
Я умотал в Нью-Йорк, злой и напуганный. А через неделю вылетел в Париж, имея при себе наличными ровно 28 штук и небольшой рюкзачок, в который как раз уместились мой ноут, пара рубашек и запасные джинсы.

Возможно, я слишком многого ожидал от «столицы мира», начитавшись эмигрантской литературы. Но скорее всего, просто промахнулся веком.
Париж красив, он великолепен. И он готов отдаться вам по первому требованию, как шикарная куртизанка голубых кровей заезжему нефтепромышленнику, одарить всеми мыслимыми и немыслимыми удовольствиями, вскружить голову, ранить в самое сердце, вдохновить на подвиг, но – только за известную плату. И вы будете неприятно поражены, как только вам предъявят счет за самое дешевое из удовольствий.
«Увидать Париж – и остаться без штанов!» – готовы вы к такой сделке?
Приехать в Париж на недельку, чтобы потратить штук пять на лицезрение знаменитых городских пейзажей, увековеченных в хрестоматийных книжках и на нетленных полотнах, пробежаться галопом по музейным залам, плюнуть на свою никчемную жизнь с высоты Эйфелевой Башни, поесть лукового супа в модном ресторане, трахнуть благоговейно горничную в вашем четырехзвездочном отеле, которая, прежде чем закрыть за собой дверь, честно признается, что зовут ее не Эмили, а Олёна, – все это весьма забавно. По крайней мере, лет через тридцать, когда вы будете сочинять свое очередное парижское похождение для случайных приятелей в пивнушке, у вас всегда – вот удача! – может оказаться в нагрудном кармане багажный талончик аэропорта Руасси на случай, если какой-нибудь наглец посмеет усомниться в вашей байке. Но если вы приехали в Париж жить, если надеетесь обрести Свободу в этом «городе свободы», осчастливиться Любовью в «городе любви», но при этом не можете позволить назначить себе для проживания более 50€ в день, лучше оставьте свои надежды в камере хранения Gare du Nord – они вам вскоре понадобятся. Тем более, что живете вы совсем рядом – где-нибудь на Boullevarde de Bonne Nouvelle, как раз между «маленькой Турцией» и «маленькой Африкой», в крошечной съемной комнатке без ванной в мезонине огромного дома, похожего снаружи на дворец, живете и не знаете – совершенствовать ли вам французский, или же учить жизненно необходимые слова из турецкого и арабского, чтобы элементарно суметь объяснить местным продавцам, какой товар вам конкретно нужен в данный момент: круассанов, девочку или немного травы.
Париж сегодня – это огромный, бестолково устроенный комод с двадцатью шкафчиками. И в каждом шкафчике жизнь течет на особицу. И в какой шкафчик запихнет вас судьба, таким и станет для вас Париж. Любовь, свобода, успех – все это бессмысленные слова, пока жизнь не наполнит их конкретным содержанием. Иногда – совсем противоположным тому, на что намекали книжки, которые вы читали, онанируя от переизбытка чувств.
Нет, Париж меня не разочаровал. Я всего лишь разочаровался в Париже в самом себе. Я понял, что не создан для Парижа. Того Парижа, о котором я мечтал, уже не было. Возможно – его и не было никогда. А тот, что был, смотрел на меня свысока и презрительно щурился. Или даже не замечал вовсе.
Я мог бы сказать, что мне не повезло в Париже. Но вернее будет сказать, что это Парижу не повезло со мной – очередным неудачником. Парижу нужны мученики-герои, отчаянные сорвиголовы, безумцы и фанатики. Это на их крови и костях вознесся и воспарил над Сеной всеми своими сказочными дворцами, пасторальными парками и кружевными мостами чудо-город, райский мираж. И чтобы продолжать сиять и приманивать, ему и сегодня необходимы тонны жертвенной крови и галлоны ритуальной спермы, как стареющей королеве – рыцарские турниры и извращенные ласки пажей.
Я приехал в Париж за тихим счастьем. Я наивно верил, что вполне заслужил толику неги былыми страданиями и унижениями. Но Париж предъявил мне слишком жестокий счет – за лазурное небо над мостами, за каштаны в цвету на нескончаемых бульварах, за мягкий вкус ванильного кофе ранним утром на Монпарнасе и мимолетную улыбку веснушчатой девчонки в Латинском квартале. И я просто сбежал от непреодолимых соблазнов, оставив этот город туркам, арабам, китайцам и славянам – всем тем, кому удача была нужнее, и кто готов был ради нее обрекать себя на бесконечные жертвы и без колебаний приносить в жертву других. Сбежал в Москву.

В Москве я поселился в районе метро Печатники. Довольно тихое место, и не так далеко от центра по меркам столицы огромной страны. Из окна моей квартиры открывался чудесный вид на реку, а за десять минут езды на автобусе можно было добраться до обширного парка, где я иногда гулял по широким аллеям вдоль большого пруда. Дом был старый, но двухкомнатная квартира, которую я снимал, была чистенькой и полностью обставлена необходимой мебелью. И цена вполне подходящая – всего 400 амеро в месяц.
Россия в те годы еще не вполне оправилась от жестокого кризиса, растянувшегося из-за упрямства бездарного руководства на несколько десятилетий. Потом была революция и тотальный передел собственности. Но как только «железный занавес» в очередной раз пал, в страну ринулись инвесторы – и экономика быстро воспряла. Все же последствия разрухи, в которую ввергли страну коммунисты-капиталисты, долго еще сказывались на уровне жизни россиян – и Москва, к моему в нее приезду, по-прежнему оставалась самой дешевой для жизни европейской столицей. Почему, собственно, я туда и перебрался.
Я заплатил хозяину квартиры за полгода вперед, разумно рассудив, что на волне экономического бума цены на аренду недвижимости будут только расти. Пять штук бросил в одну местную контору, а три штуки оставил на харчи, надеясь продержаться до лучших времен. Лучшие времена, по моим расчетам, должны были наступить месяца через четыре – как раз к Новому Году. Мне необходимо было, как минимум, удваивать депозит каждые четыре месяца, чтобы элементарно поддерживать существование. Я больше не имел права полагаться на удачу. Это не игра, это – работа! – убеждал я себя, настраиваясь на дисциплину и спартанскую жизнь. Я даже придумал себе «наказание» на случай окончательного фиаско: пойдешь работать барменом! – пугал я себя. А куда еще? Пока в моей жизни барменство было самым успешным опытом легко зарабатывать на жизнь. А что? Достаточно еще молодой, знаю языки, есть опыт. В Москве полно ночных клубов, куда-нибудь да приткнусь. Надо вот только выучить русский. И я засел за изучение русского, и могу теперь похвастать, неплохо преуспел в этом. Времени для занятий у меня было предостаточно. Я запретил себе пипсовать, работал только в долгосрочку, небольшими ордерами, так что сидел в терминале час утром и пару часов вечером. А все остальное время или слушал музыку на YouTube, или смотрел старые фильмы, или же посвящал зубрежке склонения русских слов, которое мне давалось особенно трудно. И еще я начал читать книги русских авторов. Это произошло случайно. В один из дней я набрел на большой букинистический магазин у метро «Пролетарская» и решил почему-то зайти. Внутри обнаружилась секция литературы на иностранных языках, и я для приличия поинтересовался ценой.
- Любая книга – сто рублей, – ответил мне продавец.
Удивленный столь низкой суммой, я решил что-нибудь купить, и выбрал две книги: роман Достоевского «Игрок» на английском и сборник рассказов Чехова на немецком – имена авторов показались мне знакомыми. С того дня я еще не раз навещал этот магазин, так что к моему отъезду из Москвы собралась небольшая библиотека. Книги, увы, пришлось оставить на усмотрение хозяина квартиры. Надеюсь, кто-нибудь ими пользуется для совершенствования своих познаний в иностранных языках.
То ли приобщение к русской классике так благотворно действовало на меня, то ли суровый климат, но мне удивительно легко удавалось придерживаться заданного самому себе размеренного и разумного образа жизни. В будние дни я помногу гулял, доходя в своих пеших странствиях иной раз аж до Кузьминского парка. В субботу закупал продукты, прибирал в комнате, готовил на вечер что-нибудь вкусненькое, неспешно ужинал, позволяя себе четвертинку водки, (русские называют такую бутылку «чекушка»), а после – почаевничать с вафельным тортом. Потом я подсаживался к телевизору, находил какой-нибудь голливудский фильм, из тех, что знаешь с детства наизусть, и старался угадать в гортанной русской речи знаменитые реплики героев. Это было забавно. Потому как, чем больше я начинал понимать русский, тем большее недоумение вызывали у меня переводы некоторых фраз. К примеру, самое обычное и вполне понятное выражение «as drunk as a skunk», русские почему-то переиначивали самым невообразимым способом, используя слово «стелька». Я никак не мог понять, да и сейчас не совсем понимаю, причем здесь «стелька»? Ладно, думал я, в России нет скунсов. Но ведь есть еноты, бобры, собаки, наконец. Так переведи ты по-человечески – пьяный как собака. Нет – стелька! Но и этого мало! Другое подобное выражение – «drunk as Lord» – они тоже умудряются переводить через эту самую гребаную «стельку»! Им что скунс, что лорд – все «стелька». Есть, правда, в русском языке словосочетание покрепче и гораздо более точное для выражения этого скотского состояния, но я не буду здесь его приводить. Тем более, что познакомился я с ними гораздо позже.
Что касается воскресных дней, то их я тоже старался проводить с пользой, осматривая многочисленные достопримечательности, а также посещая выставки и музеи. Так что уже через пару месяцев я знал Москву много лучше, чем узнал Париж за год. Впрочем, это было неудивительно, учитывая, что парижская моя жизнь прошла в буквальном смысле в угаре: я только и делал там, что пил, шнырялся и рыскал в поисках молоденьких цыпочек, спуская последние денежки. Зато в Москве, с чинным старанием осмотрев экспозицию какого-нибудь очередного музея, к примеру – Музея Сталинских Лагерей, я шел в ближайший сквер, садился на скамейку и с чувством исполненного долга выкуривал сигарету-другую, пока не подходило время обеда. Для обеда я находил скромное кафе, где заказывал что-нибудь из русской кухни: борщ, пельмени или гречку с огромным шницелем, доедал изумительным бурачным салатом в сметане и запивал натуральным яблочным компотом. Воскресная программа считалась выполненной, и я вразвалочку отправлялся к ближайшей станции метро, довольно прикидывая в уме, что на все мои удовольствия, включая сигареты и расходы на транспорт, ушло каких-то пять амеро – меньше, чем мне пришлось бы заплатить за один сухой круассан и чашку дрянного кофе в марокканской забегаловке на Les Halles. Чего еще можно желать? Живи и радуйся. Я и радовался, заставляя себя не думать о главном – своих неудачах в торговле, которые странным образом продолжились и в Москве. Я считал это несправедливым. Я думал, что, раз я так круто изменил свою жизнь в сторону трезвости и благоразумия, судьба, фортуна, бог или кто и что там еще есть над нами, просто обязаны меня как-то поощрить, дать шанс, осветить лучиком темный путь...
Собственно, так и случилось. Этим лучиком, счастливым фантиком, золотой рыбкой стала для меня Джоанна.
3
Строго следуя инструкции, я вынырнул из-под машины с правой стороны, оказавшись на песчаной обочине, густо поросшей красноватыми колючками. Далее мне следовало без задержки следовать вперед, изображая случайного странника, не имеющего никакого отношения к остановившемуся транспортному средству, что мною и было сделано. Однако пройдя шагов десять, я не удержался обернуться. Солнце, клонившееся к западу, безжалостно ослепило, но сквозь лобовое стекло, сощурившись, я разглядел две тени, одна из которых махала мне рукой, словно отгоняя как назойливую муху. Машина тут же угрожающе взревела и пронеслась мимо, накрыв меня облаком взметнувшейся пыли.
Я огляделся. С запада на восток тянулась, все более возвышаясь, волнистая линия невысоких сопок, под которыми тесно ютились неказистые домики. На самой высокой сопке домики взбирались почти до самой вершины. И чем дальше на восток, тем больше было высотных зданий – обычных, без особой вычурности параллелепипедных коробок. На столичный город, пусть и бывший, это никак не тянуло. Но и явных следов разрушений тоже не наблюдалось, что несколько успокаивало. Зато очевидно проглядывали признаки запущенности и нищеты. Асфальтовое покрытие некогда широкой скоростной трассы было в жалком состоянии – повсюду трещины и ямы, почему мы и тащились едва последний час, догадался я. Ни одного столба освещения, никакой разметки. Справа от дороги тянулась песчаная равнина: несколько древнего вида нефтяных качалок, молитвенно отдающих монотонные поклоны истощенной земле, сбившиеся в редкие кучки низкорослые кривобокие сосенки и бледно-голубая полоска моря на горизонте. Зрелище было несколько депрессивное, но зато я вполне сориентировался. Здесь есть жизнь, есть люди, – решил я про себя, – а главное – никому до меня нет дела. И я зашагал в направлении самой высокой сопки. Изредка меня обгоняли автомобили – старые проржавевшие развалюхи. Потом прогарцевал на кляче, с притороченными к седлу мешками, бородатый парень. Затем попался полуголый мальчишка, выгуливающий двух тощих коров…
Мне бы перейти на другую сторону дороги, более тенистую и оживленную, к домам, где наверняка можно было бы найти магазинчик, чтобы купить воды, но я упрямо шел по пустырю, наметив себе целью высокое строение, маячившее на горизонте. Возможно, предполагал я, в этом здание расположено некое учреждение, где можно будет навести справки по интересующим меня вопросам? Однако приблизившись достаточно, я обнаружил, что дом разрушен, причем, явно не экскаватором по своей ветхости, а скорее – авиабомбой. Прямое попадание, после которого половина здания осыпалась. Неподалеку я заметил пару воронок, подтверждающих мою догадку. Они были метров по десять в диаметре, со сглаженными от времени и заросшими травой краями, дно которых стало естественной ловушкой для всякого летучего мусора: картонных коробок, полиэтиленовых мешков и сухих веток. Да, здесь определенно была война. Возможно, под этими руинами погибли люди. Но фантазировать дальше не хотелось. Я просто продолжил путь.
Вскоре начался подъем и я заметил, что впереди дорога раздваивается – ее, словно ледокол, разрезал небольшой жилой массив десятиэтажных зданий, тоже – с явными признаками ущерба: где-то пробило кровлю, где-то посекло облицовку и много окон с выбитыми стеклами зиявших черной пустотой. Еще дальше пустырь обрывался рядом одноэтажных строений, вытянувшихся сплошной каменной стеной. Первой в ряду была автомастерская с раскрытыми настежь воротами в пустой гараж. Затем – что-то вроде скобяной лавки, где торговали различным железным хламом. А еще дальше обнаружилось нечто вроде продуктового магазинчика: просто окно в стене, с высыпанными на откидной подоконник образцами «ходовых товаров»: пачки сигарет, дешевые зажигалки, пакетики жвачки и уже знакомые мне блестящие кулечки с жареными семечками – любимым лакомством гюлистанского плебса. На сигаретах я решил сэкономить, хотя курить очень хотелось. Но терпеть жажду уже не было мочи. Используя знакомые мне гюлистанские слова, я спросил у пожилого продавца воду. Он угрюмо кивнул, полез рукой куда-то вбок и поставил на самодельный прилавок заиндевевшую пол-литровую пластмассовую бутылку. Но когда я протянул ему заранее приготовленную пятерку, мужчина нахмурился, подозрительно оглядел меня, протянул бутылку и, как только я взял ее, сделал рукой характерное движение, словно отгоняя. Последовала немая сцена с использованием интернациональных жестов – разведенные в удивлении руки и, в ответ, отрицательное покачивание головой и еще два отгоняющих жеста, – после чего стало вполне понятно, что воду я могу забрать, а от денег мужчина гордо отказывается. Мне осталось только поблагодарить странного продавца, приложив руку к груди и несколько раз заискивающе кивнув.
Холодная даровая шипучка показалась на удивление вкусной. Я стоял в тени, попивал из горлышка и подумывал про себя: почему все же этот ларечник не взял деньги? Вспомнились Велиабад, Хариф и клюквенное мороженое, которым он угощал меня на Горе Фонтанов. Что ж, вычислить во мне иностранца было делом нехитрым: достаточно было двух коряво произнесенных слов на гюлистанском. Но как-то не очень верилось, что и в блокадной Укбе даром раздают воду «гостям столицы». Или я так жалко выгляжу, что похож на побирушку? Тоже нет. Одет вроде нормально. Судя по невзрачной одежке прохожих, даже несколько с шиком. Размышляя так, я непроизвольно заметил, что рядом со мной понемногу скапливаются люди. Они явно чего-то ожидали. Но чего можно ожидать, стоя у дороги? Может быть, автобус? Однако на это ничего не указывало – ни тебе стоянки, ни специального знака. Торопиться мне было некуда, и я решил из любопытства постоять вместе со всеми. И действительно, минут через десять подкатил большой красный автобус, совершенно пустой. Двери распахнулись, люди начали заходить, а шофер – наоборот – вышел и задымил сигаретой. «Конечная остановка! – сообразил я. – Хариф говорил, что Укба – огромный город. Наверняка это окраина. А мне необходимо в Центр».
В полупустом автобусе я выбрал одиночное кресло. Автобус был старенький, но чистый. Пассажиры чинно ждали отправки. Словом, пока все складывалось довольно удачно. Главное было доехать до Центра, а там спросить у какого-нибудь аборигена, как найти представительство Красного Креста. Хариф говорил, что выехать из Укбы можно только с их помощью. Вошел шофер, автобус тронулся, и мое внимание обратилось к замелькавшим за окном видам. Сначала ничего интересного не происходило – все те же невзрачные домики, качалки и море. Но вскоре начался подъем, и в окне зазеленело от вставших стеной высоких акаций. Автобус в очередной раз остановился, подобрав новую группу пассажиров, а потом свернул вправо. И не проехали мы и ста метров, как внизу открылся изумительный пейзаж. Я увидел бухту, выгнутую темно-синей дугой на многие километры, а за линией воды – утопающий в зелени огромный город. Зрелище было впечатляющее. Во всяком случае – издали. Нечто подобное, но в меньших масштабах, я видел в Неаполе. Еще минут через десять мы уже ехали вдоль морского бульвара. Дома на этом проспекте выглядели значительно наряднее – с претенциозной лепниной и шатровыми кровлями. Было похоже, что мы уже где-то в районе Центра – и я решил выйти. Смущал процесс оплаты за проезд. Я не был уверен, но мне показалось, что никто из пассажиров деньги не платил. И терминалов для оплаты в автобусе тоже не было. На всякий случай я как бы невзначай замешкался на выходе из автобуса, но меня неназойливо подтолкнули сзади, после чего я без всяких эксцессов десантировался.
Безлюдный приморский бульвар выглядел заброшенным. Некогда нарядная пешеходная плитка густо заросла травой, резервуары многочисленных фонтанов потрескались от многолетней жажды, от строений остались одни бетонные скелеты, а ближайшая к морю аллея зияла провалами, в которых лениво плюхала вода – то ли в этих местах асфальт со временем подмыло и он обрушился сам по себе, то ли и сюда залетали случайные бомбы. И ни одного корабля, яхты или хотя бы лодочки во всей бухте. Зато деревья в парке, оставленные людьми без присмотра, буйно разрослись, а декоративные кусты яростно цвели, источая одурманивающие тропические ароматы. Обилие и разнообразие флоры тянуло на приличную коллекцию ботанического сада. Особенно поразили меня огромные пальмы, внушительных размеров кактусы и пара толстенных баобабов, на одном из которых сохранилась табличка с латинским названием «Adansonia digitata» и годом посадки – 2014.
Неожиданно ветерок донес до меня совсем иной, резкий, не цветочный аромат, зову которого невозможно было противиться. Ведомый вздернутым носом, словно гончая собака, я пошел по его следу, незримо отпечатанному в воздухе. Я весь изошел слюной, пока добрался до его источника – небольшой будочки, где на вертикальном вертеле электропечи исходило жиром слоеное мясо. Не раздумывая, я протянул парню в белом халате заветную пятерку. Он тоже высунул голову из будки, оглядываясь по сторонам, затем тщательно исследовал пятерку на просвет, спрятал в один карман, вытащил из другого какие-то разноцветные купюры, отсчитал и сунул мне в руки. Провернув вертел, парень стал ловко срезать огромным ножом тонкие ломтики мяса с прожаренной стороны. Потом разрезал небольшой хлебец, накидал туда с подноса щипчиками мясо, мелко нарезанные огурцы, помидоры, репчатый лук, посыпал нарезанной зеленью и залил кетчупом. В придачу к этому туземному сэндвичу я получил и арйан в разовом стаканчике – напиток из разбавленного водой кефира, настоянный на нескольких видах съедобной зелени, который я уже не раз пробовал в поместье.
Неподалеку нашлась скамеечка в тени высоких акаций, куда я и присел перекусить. С удовольствием, какое может испытывать лишь голодный человек, я быстро умял свой сэндвич и сразу же пожалел, что не купил сигарет. Тут я вспомнил о бумажках, которые мне сунул парень на сдачу и с любопытством полез в карман. В руках у меня оказалось семь разноцветных купюр. Две красные, номиналом в 500 туманов, две оранжевые, по 200 туманов и три желтенькие, по 50. Нетрудно было догадаться, что я держу в руках вышедшие из употребления денежные знаки Гюлистана. Были на них и даты эмиссии, последняя – от 2041 года.
Позже я узнал, что на территории Укбы хождение иностранной валюты было запрещено. Ее полагалось сдавать в специальные приемные пункты по твердому курсу. Но население, разумеется, при каждой возможности припрятывало «на черный день» попадавшие к ним в руки амеро, евро и юйени, а если и меняло, то исключительно на черном рынке, где курс был выше. Этим и объяснялось несколько подозрительное отношение к тем, кто легкомысленно расплачивался валютой за обычный товар.
Пока я сидел в тени, наслаждаясь сытостью и праздностью вольного человека, на другой конец скамьи присел с сигаретой невысокого роста мужчина. На нем были широкие, не по росту, черные штаны и странной расцветки рубаха – черно-оранжевая, в широкую вертикальную полоску. Длинные рукава были закатаны до локтей. Сделав пару затяжек, мужчина вдруг обратился ко мне по-гюлистански. В ответ я лишь пожал плечами, извиняясь, что не понимаю.
– Может, по-русски говоришь? – спросил он без особой надежды.
– О! Русский! Я понимать! – обрадовался я, коверкая от неожиданности слова.
Дальнейший наш разговор шел главным образом на русском языке, хотя и с непроизвольными вкраплениями некоторых английских слов и выражений с моей стороны. Но я дам его тут, так сказать, в литературной обработке.
– Я спросил, пантовая у тебя маечка, где достал? – повторил мужчина вопрос.
– О! Эта? Друг подарил.
– Хороший у тебя друг. И я бы от такой не отказался. Ты хоть знаешь, что там написано?
– Конечно! Это Pink Floyd. Великая английская рок-банда. Альбом «Wish you were here». Не умею, как точно перевести на русский.
– Надо же, знаешь! – явно удивился коротышка. – И откуда ты такой нарядный? Если не секрет, конечно.
– О, это, наверно, секрет. Я приехал сюда нелегально. Но я скажу. Я приехал из Гюлистана.
– Из Гулыстана, говоришь? – еще больше удивился мужчина.
– Нет, не из Гулыстана, а из Гюлистана! – уточнил я, решив почему-то блеснуть произношением.
– Это он для вас – Гюлистан. А для нас – Гулыстан! – отрезал сердито мой собеседник.
– Я не понимаю, – растерялся я.
– Ясное дело – не понимаешь. Ты ведь, не иначе, иностранец?
– Да. Я турист. Из Швейцарии.
– Турист?!
– Да. Но сейчас – не совсем турист. Сейчас даже – совсем не турист. Мне пришлось убежать.
– Убежать? Иностранцу?! – ошалело удивился мужчина. – Что они там, совсем уже охренели, что иностранцев гоняют? Что ж ты там натворил такого, парень?
– О! Я ничего такого не натворил! – взволновался я его непритворным участием. – Я немного флиртовал с девушкой. А они в меня стреляли! А потом держали в гараже и заставили копать для них огород!
– Во, бля! Скажешь кому, не поверят. Так тебя в раба обратили?
– Да! Я был как раб. Совсем раб!
– Во! – торжествующе-строго поднял мужчина указательный палец. – Гулыстан – он и есть Гулыстан! Страна рабов! Так мы тут зовем эту цветочную сатрапию. Для них – Гюлистан, страна цветов. А для нас – Гулыстан, страна рабов. Игра слов, понимаешь?
– Да, я понимаю, что значит wordplay, – поддакнул я. – Мой друг мне говорил, но я забыл.
– Мало мы этих гадов били – не добили! – с чувством сказал он. – Я, между прочим, тоже кровь проливал за свободу. Во, глянь!
С этими словами мужчина задрал рубашку, обнажив на левом боку большой безобразный шрам. Потом он встал, аккуратно заправился и неожиданно протянул руку:
– Василий!
Я тоже поспешил встать.
– Роберт. Можно называть Бобби.
– Слушай, Робик, это дело надо отметить, – сказал он, не выпуская моей руки. – Найдется у тебя пятьсот туманов?
– Пятьсот? – несколько смутился я.
– На коньяк. Дешево и сердито. Меня тут знают, не ссы, – кивнул он в сторону будки.
Я вытащил деньги и протянул ему «красненькую».
– Ты, это, деньги кому попадя в глаза не суй, – сказал он доверительно. – Народ у нас честный, но соблазнять не следует. Садись, парень, я мигом.

– Сегодня суббота, – объяснял мне Василий спустя полчаса. – Офис уже закрыт. А завтра они вообще не работают. Но можно сходить в кино. Там всегда бывает кто-нибудь из их представителей. Поговоришь. А заодно и пожрем.
– «В кино»? – усомнился я.
– Это мы так называем их бесплатные обеды. У них там самая большая столовка – в бывшем киноконцертном зале.
– А, я понял.
– А если понял, наливай! – весело приказал Василий.
«Коньяк» был явной самопальной бурдой – какой-то фруктовый спирт, приправленный кофеином. Не лучше был и турецкий соевый «шоколад».
– Хорошо сидим! – удовлетворенно сказал Василий и угостил меня в очередной раз своими вонючими сигаретами. – Ты, главное, не дрейфь. В Укбе еще никто от голода не помирал. Выехать отсюда, правда, не так просто. Нужна гостевая виза и билет на «корыто». А уехать контрабандой стоит тысячи. И это – если только за тебя поручатся надежные люди. Концы я, положим, найду. Но ведь денег у тебя нет?
– Денег мало, – согласился я. – Но зачем мне виза? Я – иностранный гражданин!
– А как ты это докажешь? Сам ведь говорил – документы отняли? Эдак и я могу заявить, что иностранный гражданин.
– Но они могут послать запрос!
– Кто – они? – безжалостно продолжал Василий. – Кому ты здесь нужен? Кому мы вообще нужны? На нас забили – и забыли. Словно и нет нас ни для кого в целом свете. «Крестоносцы» в такие дела не суются. Это их принцип. Кормят обедами, раздают бесплатно презервативы и таблетки от головной боли – и все, баста. На этом их гуманитарная помощь заканчивается. В Комиссариате тебя тоже вежливо отошьют. У них своих дел выше крыши. И на «корыто» за просто так не проскочишь. Даже не надейся. Эти персы – еще те говнюки! Им лишь бы торговля шла. У них договор с Велиабадом – эксклюзивные права на сношения с «временно автономной территорией». И за это они обязались никого и ничего, ни сюда, ни обратно. За Укбой только десять миль от береговой линии. Даже рыбу нормально не половишь. А дальше – их патрульные катера. Мы – в блокаде, понимаешь? Помнишь, как евреи арабов столько лет за колючей проволокой держали? Вот так и нас сейчас. Даже хуже.
– Ты хочешь сказать, Василий, что у меня нет шансов?
– Я этого не говорил! – покачал он грязным пальцем перед моим носом. – Я говорю тебе, Робик, что надеяться можно только на себя! Этому учит жизнь. А жизнь – она самый мудрый учитель! Выход можно найти всегда. Главное, как говориться, найти вход!.. Ну что, еще бутылочку?
4
Русские – народ приветливый. Кое-кто из моих друзей, не оспаривая этого очевидного факта, считают, однако, их живой интерес к иностранцам несколько заискивающим и даже самоуничижительным. Я с таким предположением категорически не согласен.
Да, я тоже замечал, что к согражданам русские относятся заметно прохладнее. Природу этого пренебрежительного равнодушия, а иной раз и враждебности, мне, человеку, родившемуся в стране, где все друг другу демонстративно улыбаются, объяснить сложно. Разве что тем, что этому несчастному народу столетиями все никак не удавалось наладить нормальную жизнь? Вот люди и вымещали свои обиды друг на дружке. Хотя, казалось бы, где и быть счастливым, как не в России – огромной стране с несметными природными богатствами? Но им как-то все не везло. Сами русские видят причины всех своих нескончаемых бед в двух напастях: плохие дороги и обилие дураков. Это они так шутят, конечно. Но в иной шутке есть горькое зерно истины. Ведь это факт, что многие годы Россией правили самодовольные недоучки. Так что вторая часть поговорки логично объясняет многое, или даже все, включая скверные дороги.
Что же до отношения к иностранцам, то оно, на мой взгляд, скорее снисходительное. Так смотрят туземцы на цивилизованного человека, заблудившегося в глухих дебрях джунглей. Сначала этот необычный тип кажется им забавным и вызывает любопытство, потом – нелепым и беспомощным, а после добрый туземец начинает учить его искусству выживания. Исключительно из человеколюбия.
Я не настаиваю на своей версии. Русские, конечно, разные бывают. И они быстро меняются. Но огромные просторы, которые они покорили, великая история, полная триумфов и трагедий, феноменальная выживаемость в самых жестоких условиях жизни, которые они сами же себе зачастую и создавали, дают им право смотреть на остальной мир чуть свысока.
Первое время я почти ни с кем не общался. И не потому, что не знал языка, а главным образом по причине образа жизни, который себе назначил. Ни то чтобы я сторонился людей, я просто боялся втянуться в сколько-нибудь близкие отношения, которые могли отвлечь меня от поставленной задачи. И потом, отношения подразумевают некие обязательства, некий взаимообмен, часто – материальный. А мои материальные ресурсы были крайне ограничены. Даже когда я немного примелькался в районе проживания, контакты мои оставались лаконичными и ни к чему не обязывающими: «здрасьте» бабулькам на скамеечках, воздушный привет дворничихе и поощрительная улыбка замотанным кассиршам в супермаркете. Я старался быть невидимкой, и у меня это получалось. Но к концу третьего месяца добровольного отшельничества я начал испытывать нарастающее раздражение. Отчасти причина была в моих неудачах в торговле. Но более того – в отсутствие ярких впечатлений, которые могли, хоть на время, рассеять мою сосредоточенность на роковом невезении. Я стал в тягость самому себе. Я устал от одиночества. Мне стало тесно в моей клетке. Хотелось отпустить себя на свободу и слегка «размять крылышки».
И вот, в одну из злополучных пятниц, испытав очередное разочарование от закрывшегося стоп-лоссом ордера, что встало мне еще в 250 амеро, я решился на побег. Напьюсь! – решил я. Гори оно все синим пламенем! Но поскольку злачные места Москвы я еще не посещал, пришлось погуглить. В итоге я остановился на ночном клубе «Сфера», в районе метро «Трубная». Место было удобное – можно было доехать без пересадки. Но решающим фактором стала цена, вполне приемлемая: 2000 рублей за вход и один бесплатный напиток.
      Решившись, я едва дождался темноты. Был конец ноября. Уже несколько раз шел снег. Шел и таял. А через пару дней его наметало еще больше. Вот и в тот день погода вдруг резко поменялась, и к вечеру с почерневшего неба посыпало колкой манкой. Снег был мелкий, но шел так плотно, что пока я добрался до метро, все вокруг словно присыпало нафталином. Одет я был легко, если не сказать – легкомысленно: высокие кроссовки, джинсы и короткая кожаная куртка поверх черной рубашки из фланели. Все это я купил еще в парижском чайна-тауне, что в районе avenue d’Ivry. Поход на московские барахолки, чтобы прикупить зимней одежды, я постоянно откладывал до «лучших времен», которые никак не наступали. Вот и дооткладывался. Оставалось надеяться, что блуждать в поисках клуба придется недолго. Я немного знал этот район – бывал неподалеку в Музее Современного Искусства. Но, выйдя из метро, запаниковал. Снег усилился, теперь он валил хлопьями. Но что было еще хуже, поднялся ветер, и он несся с легким присвистом по широкому бульвару, ослепляя людей снежными комьями, словно желая загнать снова под землю. Мелькнула мысль – не вернуться ли домой, к горячему чаю и телевизору? Искать что-то в этой круговерти казалось делом безнадежным. Но надо было хотя бы попытаться, и я решил разузнать дорогу. Меня или не понимали, или не хотели понять. Все спешили спрятаться от непогоды, им было не до человека, лопотавшего что-то непонятное на ветру. Наконец одна молодая женщина остановилась на мой вопрос.
– «Сфера»? – прокричала она, придерживая рукой воротник кожаного плаща. – Это, кажется, там. Вам надо перейти на другую сторону, и так и идите вниз. А там спросите кого-нибудь.
Я последовал ее совету. Перешел по подземному переходу и двинулся навстречу ветру, выглядывая горящие неоном вывески. Ничего напоминающего ночной клуб мне не встретилось, и через несколько кварталов пришлось остановиться. Улица, сколько можно было видеть, была пустынна. Но в нескольких шагах стояло такси.
– Куда? – спросил шофер, грузный мужчина с только что разделанным бананом в руке.
Мешая русские и английские слова, я попытался объяснить, что мне надо.
– Немец что ли? – лукаво сощурился шофер.
– Ja, jawohl! – зачем-то соврал я.
– Сколько дашь? – спросил он и откусил сразу полбанана. И тут же добавил:
– Да пошутил я. Рядом твоя «Сфера». Вон, видишь цирк? – ткнул он большим пальцем куда-то за спину, – Не доходя, сворачивай во двор. Как ГУВД пройдешь, так сразу и увидишь свою «сферу». Не промахнешься. Понял?
– Спасибо, мистер... шофер, – еле пролепетал я непослушными губами.
Половину слов я, конечно, не понял. Особенно загадочным было слово «гувд». Но каким-то шестым чувством догадался, что клуб где-то рядом и примерно представлял направление. Но не успел я отойти и пары шагов, как шофер меня окликнул:
– Слышь, немец, а сигарет у тебя не будет?
Я вернулся и услужливо протянул в открытое окно пачку.
– «Лайка»? – неприятно удивился шофер. – Ну, ты даешь! Не, я лучше потерплю.
Промахнуться мимо «Сферы» было невозможно, шофер оказался прав. Стоило мне углубиться метров на сто в переулок, и я увидел меж черных сучьев огромный радужный шар, словно висевший в воздухе. Он был похож на мыльный пузырь, а внутри пузыря суетливо летала, врезаясь со всей силой в гибкие стенки и отскакивая, большая красная муха. Каждые десять-пятнадцать секунд пузырь лопался, разлетаясь разноцветными брызгами, а затем вновь неожиданно возникал из темноты.
Клуб размещался в небольшом двухэтажном доме. Вход был с улицы, пришлось обойти. Наверное, я пришел рано или же место было не очень популярным. Никакой очереди, лишь две девушки с распущенными по ветру волосами и в коротеньких шубках нетерпеливо топтались на ветру. На меня они даже не обернулись. Я без помех прошел мимо высокого парня, стоявшего на крылечке под навесом, и попал в крохотный холл.
– За сохранность вещей ответственности не несем, – предупредила девушка за столом, меняя деньги на клубную фишку. – У нас самообслуживание.
– Где? – нашел я единственное подходящее слово.
– Вверх по лестнице, – удостоила она меня удивленным взглядом.
Вряд ли когда-либо до того раза я приходил в клуб совершенно трезвым. Я еще и продрог основательно, так что сразу стал искать глазами бар. Но найти его быстро оказалось затруднительным: все вокруг переливалось бегущими огнями, струилось и, в буквальном смысле, пузырилось. Просторный круглый зал со сводчатым высоким потолком и зеркальным полом был похож на елочный шар, как если бы вы разглядывали его изнутри. Шары и полусферы были повсюду. В стеклянном пузыре сидел ди-джей, под прозрачными сферическими колпаками были расположены круглые столы с креслами, а на других – овальных, с мягкими скамьями – стояли большие лунообразные плафоны. Плавающий и мерцающий, словно северное сияние свет создавал ощущение шаткости пространства, убаюкивающей и одновременно пугающей качки. Обнаруженный все же бар был словно вделан в стену в обрамлении фосфоресцирующего «бублика». Из предлагаемых бесплатных коктейлей, стоявших в ряд на отдельном подносе в уже готовом виде, я выбрал «Robert’s aunt”, угадав его по характерному ярко-красному цвету и ежевичному запаху. И совсем не потому выбрал, что коктейль был в некотором роде «именной», а исключительно по причине крепости –100% алкоголь: абсент, водка, джин, бренди, ликер. Так что клубную фишку – небольшой блестящий шарик, похожий на пинг-понговый, – я опустил в специальный шарообразный «аквариум» без всякого сожаления.
Прикончив коктейль, я почувствовал себя чуть увереннее. Но для полной уверенности надо было добавить, и я обратился к бармену – может ли он соорудить «четыре всадника»?
– Без проблем, – ответил парень, и полез за бутылками.
– Двойной! – уточнил я.
Парень только поощрительно улыбнулся. Я внимательно следил за ним. Этот коктейль готовят по-разному. Классическим вариантом считается смешивание трех сортов хорошего виски и текилы «Jose Cuervo». Собрав все четыре бутылки рядом, парень прихватил по две в каждую руку и одновременно опрокинул в шейкер. Получилось у него это ловко, и глазомер был что надо. Я бы так не смог.
– Сколько? – спросил я, бережно подвинув к себе почти полный тумблер с жидкостью чайного цвета.
– Тысяча восемьсот, – слегка дернул головой бармен, словно извиняясь.
Я спокойно расплатился и, чуть задержав дыхание, сделал добрый смачный глоток. Поставил тумблер на стойку и поспешил закурить. Я знал по опыту, что этот коктейль – настоящая бомба, и что эта бомба минут через пять рванет. Надо было срочно где-нибудь присесть, чтобы не свалиться от второго глотка – и я, прихватив свой взрывной коктейль, двинулся к столам. Примостившись на краешек первой же подвернувшейся скамейки, я прикрыл глаза в ожидании «прихода» и откинулся на мягкую спинку. Вскоре меня накрыло. Музыка зазвучала так отчетливо, будто лилась из наушников, разноцветные огоньки проникали сквозь прикрытые веки и плясали в самом центре черепка. «Давно я не пил, – подумалось вяло. – Кайф как от травки. Какой же я был дурак!».
Некоторое время я спокойно блаженствовал, смакую необыкновенную легкость расслабленного тела и томную игривость мыслей, пока сквозь ватную отчужденность в сознание не проник некий потусторонний зов – и я, сделав невероятное усилие, разлепил веки и обернулся.
– Эй, парень, с тобой все в порядке? – услышал я приятный голос.
– Конечно, – ответил я на автомате, еще не совсем соображая.
– Отлично. Извини, что побеспокоила.
Это была девушка. Блондинка в сиреневом жакете. Она сидела в компании на другом конце стола. Я потянулся к тумблеру, но передумал. Рано. Совсем снесет башку. Закурил, устроился удобнее и стал смотреть на танцующих, удерживая, однако, в поле зрения и симпатичную соседку. И она обернулась, снова одарив меня своей приветливой улыбкой. Простое милое лицо, ямочки на щечках, высокий лоб.
– Один здесь? – спросила девушка.
– Пока – да, – ответил я.
– В Москве по делам или проветриться?
– И то и другое.
– Откуда?
– Из разных мест.
– А если точнее?
– Майами.
– Ври больше! – удивленно обрадовалась девушка, словно выиграла в бинго, – А ну, подсаживайся сюда! Эй, ребята, внимание! Познакомьтесь!..
– Роберт, – выдавил я, смущенный неожиданной реакцией девушки и вниманием незнакомой компании.
– Это Бобби! Давай, южанин, не стесняйся! – и она похлопала по месту рядом с собой.
«Почему – нет? – решила я про себя. – Девушка симпатичная. А на столе у них полно бухла».
– Это Бастиан, – продолжала тараторить блондинка. – Он у нас сегодня виновник торжества – заключил удачную сделку. Он вообще удачливый, поэтому мы зовем его Бест. Рядом, бородатый, Виктор. Можно просто Вик. Он француз, рекламщик. А эта очаровательная особа, что стреляет в тебя глазками, Татьяна. Она модель. Но сейчас работает с Виктором – организует кастинги.
– А болтушка рядом с тобой – Джоанна. Мы зовем ее для краткости Джо. Или – Милашка Джо, – вставил, ухмыляясь, Виктор. – Я советую тебе сесть подальше от нее, парень. Для безопасности. Еще пару рюмок – и она начнет материться и размахивать руками как портовый грузчик.
– Ах ты, говнюк! – притворно возмутилась девушка, замахиваясь на Виктора бутылкой из-под пепси. – Это я напьюсь? Мало я вас, слабаков, по домам развозила?
– Видишь, уже началось, – залился смехом бородач.
– Так вы американец? – спросила Татьяна, глядя мне прямо в глаза.
Голос у нее был низкий, говорила она медленно, сладко, словно тянула тянучку, и одного голоса было достаточно, чтобы у мужика встал. Эта белокожая брюнетка – высокая, фигуристая – и впрямь была красавицей. В жизни такие попадаются редко. А все чаще – на обложках порно-журналов.
– Да. Но я собираюсь переехать в Европу, – ответил я важно.
– И чем вы занимаетесь? – еще больше прищурила она свои кошачьи глаза.
– Инвестициями, – нашелся ответить я.
– Вау! – чуть ли не подпрыгнула на месте Джоанна и обхватила меня за плечи. – Так мы с тобой в одном бизнесе! Я пишу статьи для «Financial Times». Ну-ка, раскалывайся – на кого работаешь?
– Стоп! Стоп, Джоанна! – спас меня Виктор. – Мы вроде договаривались – ни слова о работе. Я предлагаю выпить за нашего нового друга. За тебя, Боб!
– Наконец-то и ты сказал что-то умное, – весело съязвила Джоанна, и тут же сунулась в мой стакан.  – А что это ты пьешь, южанин?
– «Four Horsemen», – похвалился я.
– Ого! А можно попробовать?
– Эй, эй!.. – крикнул предостерегающе Виктор.
Но было уже поздно. Джоанна замерла на месте, словно парализованная, со сморщенным, как печеное яблочко, лицом.
– Запей колой, – посоветовал Виктор.
– Дура, – бесстрастно отметила Татьяна. – Это просто неприлично.
– Ф-у-у! – выдохнула, наконец, девушка и, как ни в чем не бывало, расплылась в озорной улыбке. – Вот это вещь!
– Может быть, все же выпьем? – впервые подал голос Бастиан. – Таня, налей ему что-нибудь.
– Я сама налью! – мгновенно отреагировала Джоанна, взяла со стола бутылку «Мартини», щедро наполнила мой стакан и чуть плеснула себе.
– Ладно, поехали! – подвел черту Виктор.
Потом мы выпили еще, и Джоанна потащила меня танцевать. Минуты две она пыталась прыгать, но получалось у нее это не очень ловко. Пришлось приобнять, чтобы не упала. Мы потоптались сколько-то, и она жалобно запросилась в туалет.
Ждать пришлось долго, а когда она вышла, лицо у нее было синее, как у покойника.
– Как ты? – спросил я.
– Бывало и хуже, – честно призналась она и вцепилась в мой локоть.
Подойдя к столу, я заметил, что наша компания пополнилась. Джоанна сразу полезла целоваться с вновь прибывшей парочкой. Парень был ростом невелик, но кудряв, смугл и обольстительно смазлив как фавн. Я совсем не удивился, узнав, что зовут его Витале и он модный фотограф. Его подруга была совсем уже шоколадного цвета, выше на голову и при этом хрупка и изыскана как египетская статуэтка. Патриссия. За разговором выяснилось, что блестящая пара ночью улетает, и забежала проститься.
Мы опять пили. Витале и Виктор заговорили о каких-то своих общих планах. Бастиан скромно улыбался и помалкивал. Патриссия и Татьяна, сидевшие по обе руки Витале, мыли косточки какой-то общей знакомой. А Джоанна умудрялась вставлять язвительные замечания в оба разговора, постоянно что-то пить и подливать мне. Что касается меня, я скромно помалкивал и разглядывал украдкой по очереди всех трех девушек, невольно оценивая свои шансы.
Патриссия сразу отпадала, хотя и была самой яркой и соблазнительной из трех «харит» – так я, по странно возникшей фантазии, обозначил про себя присутствующих мамзелей. У нее, как и у древнегреческой Аглайи, уже был френдбой. К тому же, она вскоре отбывала, и вряд ли нам в будущем предстояло встретиться.
Татьяна – она больше подходила на роль «благомыслящей» Ефросины – тоже была очень даже эффектной. И по как бы случайным и равнодушным взглядам, которыми она меня периодически одаривала, было ясно, что я ее конкретно интересую. Оставалось выяснить – я ли сам, в своей весьма скромной мужеской ипостаси, или мой американский паспорт. Поразмыслив, я решил, что скорее второе. Карьера девушки в качестве модели подходила к скромному завершению, не сулящему впредь новых шумных триумфов на подиуме и в жизни. И наверняка она уже стала задумываться о замужестве и тихой надежной гавани где-нибудь за Океаном, отчего и поглядывала на мужчин как на кандидатов в подходящее плавсредство, способное доставить ее к воображаемому месту мечты – большому белому дому со стриженной зеленой лужайкой. Увы, дома у меня не было, как не было и намерения в ближайшем будущем заводить семью. Я еще только собирался жить, и мои сумбурные представления о счастливой жизни никак не накладывались на ее хитроумные лекала. А пытаться пудрить мозги этой бесповоротно поумневшей девушке было не просто бесполезно, а, подозреваю, смертельно опасно.
Оставалась Джоанна – Талия. Если подумать, это имя, означающее в переводе «изобилие», вполне ей подходило. Хотя, по первому впечатлению, изобилие жизнерадостности, смелости, граничащей с дерзостью, щедрости чувств и искрящейся искренности могло показаться даже избыточным. А впоследствии я узнал, что она ко всему прочему еще и чертовски умна. Нет, не просто образованна, не по-житейски мудра, а именно умна, то есть обладает невероятной ведьминской проницательностью. Не всегда, правда, она использовала этот свой пророческий дар. В обычной жизни Джоанна как раз чаще оказывалась бестолковой, не способной справиться с простыми будничными проблемами. Но стоило сфокусировать ее внимание на решении какой-нибудь неразрешимой прикладной задачи, как она сразу же и без видимых мозговых усилий ее расщелкивала – самым простым и эффективным образом. Но такую Джоанну мне еще предстояла узнать. Пока же рядом со мной сидела миленькая болтушка неравнодушная к спиртному. Соотечественница, узревшая во мне «своего парня». Ей не нужен был мой паспорт. Она не строила в отношении меня каких-то хитроумных и грандиозных планов. Я ей нравился здесь и сейчас. Она желала получить максимум удовольствия от моего присутствия немедленно – и получала, насколько это было возможно, не нарушая приличий, недвусмысленно прижимаясь ко мне то плечом, то бедром, то коленкой. И выходило, что выбора у меня не было – меня уже выбрали. Что ж, я не возражал.
Потом, когда Витале и Патриссия уже в третий раз начали решительно прощаться, Джоанна потребовала шампанского. И сколько ее не отговаривали, настояла на исполнении ритуала, приказав всем подняться с мест и, осушив бокалы, пустить по кругу прощальный поцелуй в честь отбывающих. Тут уж никто не стал возражать – и, кажется, все перецеловались со всеми. Один я уклонился от мужских объятий. Но возможности облобызать поочередно всех трех «харит» не упустил. Поцелуй Патриссии был мокрым, бесстыдным, но недостаточно продолжительным, чтобы потерять сознание. Татьяна подставила щечку, но не спешила ее убрать, словно принюхиваясь. Я сам от нее отпрянул. Зато Джоанна набросилась на меня как сестричка на брата во время салюта и несколько раз восторженно чмокнула куда пришлось.
Это было последнее, что я четко помню. То ли от шампанского, то ли от переизбытка нежных чувств, я вдруг стал быстро пьянеть – и последующие картинки вечеринки всплывают в моей памяти все более размытыми, а после и вовсе теряются в темноте.
Очнувшись, первое, что я увидел, было лицо Джоанны. Близко-близко. Довольная улыбка и чистые-чистые глаза. Совершенно трезвое и несомненно счастливое лицо.
– Я не знала, что с тобой вчера делать. Пришлось везти сюда. Ничего? – прошептала она и решительно зашарила под одеялом, намереваясь получить отложенный на утро должок.
5
– Эй, американец, если хочешь подмыть задницу, вставай. Через полчаса выключат воду.
Проснуться было омерзительно противно. Заставить себя подняться с диванчика, на котором я себя обнаружил, – изуверским насилием над собой. В крошечной ванной комнате с потрескавшимся кафелем и загаженным унитазом нестерпимо воняло. Вентиляции не было. Пришлось оставить дверь приоткрытой. Быстро сполоснувшись под душем холодной водой, я заглянул в рябое зеркало. Давно я собой не любовался. Почернел, осунулся, зарос, глаза какие-то дикие. Впрочем, присмотревшись, я нашел, что физиономия моя, ничем от природы не примечательная, стала как бы несколько мужественнее. Я даже с удовлетворением огладил недельную щетину, в которой неожиданно обнаружились проблески седых волосков, – явственные знаки страданий и, хотелось думать, созревающей мудрости. Что ж, я решил пока не бриться. Вдруг испуганно екнуло сердечко, заставив сразу обеими руками сунуться в карманы брюк. Деньги оказались на месте. Полусотенная, две двадцатки, две десятки и даже одна местная – «желтенькая». На мгновенье стало стыдно.
Кухня оказалась небольшой и тоже основательно захламленной. Зато окна были открыты настежь, так что дышалось здесь значительно свободнее. Василий как раз выкладывал сковородку на стол – яичница с помидорами.
– Подсаживайся, чего стоишь, – предложил он и выдвинул ногой из-под стола табуретку. – Извини за бардак. Баб не держу, а самому некогда.
– Это ваша квартира? – спросил я, подвинув табуретку к окну.
– Можно сказать – моя. Всего две комнаты. Зато потолки высокие, и – в центре города. Будешь? – приподнял он бутылку, в которой плескалась полупрозрачная жидкость.
– Самогон?
– Арака. «Зокал», а по-русски – кизил. Так будешь?
– Нет. Я лучше чай, если можно.
– Отчего же нельзя. Сейчас вскипит, заварим. Да ты ешь. Как говориться, чем богаты, – и Василий лихо опрокинул полстакана араки. Меня аж передернуло.
Есть особо не хотелось. Но, ковырнув пару вилок яичницы, как бы из приличия, я понемногу вошел во вкус.
– Это на сливочном масле? – спросил я, желая похвалить стряпню гостеприимного хозяина.
– А на каком же? На кукурузном что ли? – словно обиделся Василий. – У нас вся кухня на сливочном масле. Не, с продуктами в Укбе, слава богу, нормально. Все свое: сыр, масло, фрукты, овощи. И мяса завались, и птицы. Вот только спиртное не ахти. Пшеницы нет своей. А покупать – дорого. Комиссары и без того муку субсидируют, чтоб хлеб дешевле народу обходился. Зарплаты ведь маленькие. Ну и гонят спирт из всяких фруктов. Может, выпьешь?
Я стыдливо кивнул.
– Вот и правильно! – радостно одобрил Василий. – В спиртном, скажу я тебе, ничего дурного нет. Главное, соблюдай два правила: пей только с хорошими людьми и не забывай закусывать. Ну, будем!
Мы выпили. Арака оказалась гораздо слабее самогонки, которую я отведал у пастуха, и более противной на вкус.
– Еще по пятьдесят, пока дойдет? – предложил Василий, накрывая заварной чайник грязным полотенцем.
– Василий, вы – русский? – спросил я, подавляя зловонную отрыжку.
– Наполовину. А на другую половину – татарин. А чего ты вдруг спросил?
– Не знаю. Когда я жил в России, меня всегда спрашивали, кто я и откуда.
– Так то – Россия. А в Укбе подобные вопросы даже задавать неприлично. Как-никак – мусульманская страна. А мусульмане, чтобы ты знал, нации не признают.
– Значит, вы мусульманин?
– Да какой я мусульманин, – отмахнулся Василий. – Нет, я к верующим, кто искренно в бога верит, отношусь положительно. Верит – значит боится. А боится – значит на подлость не пойдет. Я вот только считаю, что человеком должен править не страх, а сознание! – Василий многозначительно постучал себя пальцем по лбу. – Вот был ты в Гулыстане. Там все друг дружку бояться. И что? Порядок есть, а правды – нет! И этот человек, что в страхе живет, он на людях тебе улыбается, заискивает, а как случай представится, первым в темном переулке в спину нож и воткнет. Вот оно как!
– А вы кем работаете, Василий, можно спросить? – проявил я уважительное любопытство к мудрым рассуждениям своего нового друга, несколько уже подогретым спиртным.
– Я-то? – ухмыльнулся он и, уже не спрашивая, разлил по стаканам. – Пенсионер я. Инвалид войны. Я ж вчера тебе говорил.
– О, извините! Я не все помню, про вчера.
– А я, думаешь, помню? На такси, наверное, приехали.
– В Укбе есть такси?
– Конечно! Что ж мы – деревня? За двести – по центру. А за тысячу – хоть в Мастаги отвезут.
– Куда?
– Не важно. Добьем, давай, и пора собираться.
– Мы куда-то пойдем?
– Закусывай! А то мы так никуда с тобой не дойдем.

Неспешная прогулка дала возможность лучше ознакомиться с городом. Мне он показался симпатичным и несколько архаичным. Ничего удивительного, если учесть, что за последние двадцать лет не было построено ни одного нового здания. Мало людей на улицах. Еще меньше автомобилей. Создавалось ощущение, что время в этом городе словно остановилось. И еще я заметил множество пустырей на месте полностью снесенных кварталов. Они были огорожены высокими сетчатыми заборами, плотно оплетенными ползучими растениями. Позже я узнал, что жители близлежащих домов устраивали в таких местах огороды. Вполне разумное решение.
Столовая Красного Креста располагалась в большом приземистом здании, фасад которого, с его ребристыми колонами и узкими стеклянными окнами между ними, напоминал раскрытую пасть левиафана, высунувшего голову из морской пучины. Это место называлось «зимний бульвар», поскольку в обе стороны от здания простиралась широкая аллея с кудрявыми платанами и бесчисленными фонтанами, что сразу напомнило мне Велиабад. Чувствовался дурной вкус одно и того же «архитектора». Фонтаны, конечно, не работали, но в одном из бассейнов, самом большом, играла солнечными бликами вода и плескались полуголые ребятишки. Мы поднялись по разбитым ступеням и пристроились к небольшой очереди. Затем дорогу нам преградили турникеты, похожие на те, что ставятся в метро. Василий провел пластиковой карточкой по желтому экрану и любезно пропустил меня вперед. Холл был огромный, с высокими потолками и золочеными облупившимися колонами. Стойка раздачи расположилась перед широкой лестницей, ведущей на второй этаж. Вправо и влево от лестницы была натянута сине-белая лента, отсекая сектор столовой от предполагаемой «запретной зоны». За длинными столами уже сидело несколько десятков туземцев обеих полов, некоторые – со всем семейством, включая чумазых детишек. Для блокадного города, отметил я про себя, страждущих дармовой похлебки было не так уж и много. Комплексный обед особенными изысками не отличался, но в полной мере обеспечивал необходимое количество калорий и витаминов: жиденький перловый супчик, рисовая каша с куском курятины, капустный салат, яблоко и пол-литровая бутылка аквы. Хлеб – без ограничений.
– Не повезло тебе, – сказал Василий, когда мы уселись. – Сегодня дежурит фрау Берта.
И он кивком указал на маленькую сухонькую блондинку в длинном, до щиколоток, коричневом платье, стоящую в одиночестве, скрестив руки, поодаль от стойки раздачи.
– Почему не повезло? – попросил я объяснений.
– Фашистка, – совершенно серьезно ответил он. – Смотрит на людей как на вошь.
– Она немка?
– А хер ее знает. Фашист – он и в Африке фашист. Хочешь, подойди. Может, если пошпрехаешь с ней на вашем, и снизойдет.
Я решил говорить с «фрау» на английском. Но или она не очень меня понимала, или действительно была по натуре фашисткой, презирая в душе всех представителей «низшей расы», дама с первых же моих слов нахмурилась, еще больше поджала тонкие губы и, не опуская рук, продолжала неподвижно смотреть сквозь меня, словно я был стеклянный. Смутившись этим показным равнодушием, даже не докончив своей трагической истории, я безнадежно попросил о помощи.
– Вам надо обратиться в офис. Прием населения с девяти до двенадцати. Адрес найдете на выходе из столовой, – сухо ответила она с явным «северным» акцентом.
– Извините, а вы сами откуда? – не выдержал я.
– Из Литвонии, – удостоила она меня уничижающим взглядом, чуть скривив губы в кислую улыбку.
– Ну как? – спросил Василий, когда я вернулся.
– Вы были правы – фашистка, – ответил я, принявшись за остывший суп.
– Вот и я говорю – ну их всех! – и Василий, словно фокусник, выудил откуда-то из штанов плоскую бутылочку.
Потом мы умиротворенно сидели на скамеечке в сквере, и Василий рассказывал мне о себе и своей жизни в Укбе. Он с гордостью говорил, что может считать себя коренным укбинцем. Мать его происходила из старообрядческой семьи, переселившейся в эти края более двухсот лет назад, еще при царе. А в Укбу бабка его матери приехала почти сто лет назад – учиться на ветеринара, и так и осталась в городе, выйдя замуж за одного местного русского. Что касается его татарина отца, то его семейство поселилось в Укбе во времена первого нефтяного бума.
– Мой прапрадед, – хвалился Василий, – работал бурильщиком у самого первого местного миллионера. Тогда еще вся Укба была с гулькин нос – большая деревня, плавающая в огромной нефтяной луже. Родители развелись, когда я еще малым был. Отец сильно пил. Сначала он иногда приходил, приносил гостинцы, просился обратно. Но в итоге сгинул. Только и остались мне от него татарские фамилия и имя, – горестно улыбнулся Василий.
– Разве ваше имя татарское? – удивился я.
– А как же. Мое ведь настоящее имя Вазиулла. Это все мать – Васька да Васька. Вот и прилепилось.
Учился Василий в школе не очень шибко. И тогда мать купила ему аккордеон, и стал он ходить в кружок при школе. Так и получил профессию, и с семнадцати лет начал лабать в одном ресторане с украинской кухней. А после переучился на клавишника и начал работать с ансамблем.
– Когда было землетрясение, нас как раз в район позвали работать, на свадьбе. Можно сказать – повезло. А вот матери – не повезло. Мы тогда в Махмедлах жили. Дом старый, да еще и на горе. Целый квартал – как корова слизала. Обещали – расселят. Да где там. У них тогда одно на уме было: Велиабад, будь он неладен. Все деньги туда бросили. И людей чуть ли не насильно на стройку загоняли. Я, конечно, не поехал. Вот вам, выкусите! Здесь моя Родина. Здесь могилы моих предков. Здесь и сдохну!.. С тех пор и бомжую.
Через несколько лет, доведенные до отчаяния укбинцы начали бунтовать. Всех арестованных обращали в «фиолетовых» и отправляли на стройки Велиабада. Но волнения только возрастали, пока не вспыхнуло восстание, перекинувшееся на многие районы страны.
– Говорят, что все это устроили сверху. Кто-то там хотел скинуть бывшего, который уже на ладан дышал. Оттого и оружие у восставших появилось. Может, так и было, а может, и нет. Только не получилось у них. В районах войска быстро с народом справились, а Укба оказалась не по зубам. Я, если честно, поначалу ни во что не вмешивался. Сидел себе тихо в своем подвале и водку жрал. Но когда они в Укбу полезли, решил: нет уж, лучше сдохнуть стоя, чем жить на коленях! И записался в отряд. Про войну рассказывать не буду. Душа переворачивается, как вспомню своих корешей боевых. Столько народу полегло!.. И танками они на нас ходили, и бомбили с воздуха, и с моря расстреливали... И, наверное, добили бы, если б «гуманисты» ваши западные не вмешались. Уж не знаю, чем они там старику пригрозили, только приказал он войска отвести. А после весь город колючкой огородил – и оказались мы как индейцы в резервациях. На собственной земле! Даже воду эти гады нам отрезали, представляешь?
– Но ведь в Укбе есть вода? – выдохнул я, ошалевший от его страшного рассказа.
– Это сейчас есть. А два года после войны – не было. Потом уж договорились: они нам – воду, мы им – бензин. Ты где деньги менял? – неожиданно спросил Василий.
– На бульваре, когда сэндвич покупал.
– Ну и дурак! Айда, покажу, где менять надо.

Деньги – двадцать амеро – мы поменяли у типов с таинственными физиономиями в сквере, который Василий назвал «малакана». По выгодному курсу 1:425.
– Надо б араки прикупить, не возражаешь? – спросил Василий. – А жратвы дома навалом.
Я не возражал, и Василий потащил меня по магазинчикам и подвалам, где внимательно присматривался, а потом долго торговался. В итоге мы купили в двух разных местах две араки по 0.7 литра: айвовую и сливовую.
– К одной и той же араке привыкать нельзя! – учил меня Василий – Эти шельмецы, что ни день, этикетки меняют, а с ними и цены. Так что араку выбирать – дело тонкое. Купишь дрянь – и весь потом кайф насмарку.
Как мы с Василием закончили этот вечер, рассказывать, думаю, не имеет смысла: сами легко догадаетесь.
6
В то утро уже мне пришлось будить Василия. Огромная кровать, на которой он в одних трусах лежал по диагонали, занимала едва ли не треть комнаты. Не открывая глаз, он жалобно попросил чего-нибудь солененького. Я принес банку с маринованными огурцами, и он мелкими глотками осушил остатки рассола. Вечером он тоже несколько раз запивал араку рассолом, утверждая, что щелочь нейтрализует спирт. Заставил попробовать и меня, но мне сочетание сладковатой араки с уксусом не очень понравилось. Потом мы кое-как умылись в тесной ванне. Вода уже не шла, но у предусмотрительного Василия на такие случаи всегда были в запасе два полных ведра. И только пропустив спасительную рюмку айвовой, Василий посмотрел на свои наручные часы и мрачно объявил, что уже первый час, а значит, мы опоздали с визитом в офис Красного Креста.
– Да ты не расстраивайся, – успокаивал меня Василий. – Понедельник – день тяжелый. В понедельник лучше никаких дел не начинать. Завтра сходим. А сегодня, если хочешь, поедем в порт, на разведку.
Я с легкостью принял его предложение. Отсрочка в один день ничего не решала, а узнать, где у них тут находится порт, могло пригодиться. И я начал по просьбе Василия готовить для нас «оладушки». Для этого необходимо было отделить в глубокую миску желток от шести яиц, посолить, поперчить, добавить побольше сахарного песка, хорошенько взбить, пропитать в этой смеси тонкие ломтики хлеба и после поджарить их на растопленном сливочном масле. По готовности хлебцы заливаются белком. Когда я осторожно заметил Василию, что в России жареный хлеб называют «гренки», а оладьи делают из теста на молоке или кефире, он разозлился, заявив, что в России «все через жопу», отогнал меня от плиты и принялся готовить сам. «Оладушки» слегка подгорели и плохо отдирались от дюралевой сковороды, давно лишившейся защитного слоя, но с горячим какао пошли очень даже ничего. Потом мы покурили хороших сигарет – Василий купил мне накануне всего за 600 туманов контрабандную пачку “Winston” с белым фильтром, заметив, как я корчу гримасы от его «Inglab» укбинского производства. После добили за два прихода «айвовую» – и значительно повеселевший хозяин предложил ехать. Тут меня осенило – и я бросился в свою комнату. Ветровка, после суетливых поисков, нашлась почему-то под диваном. А заветная бумажка – на дне одного из многочисленных кармашков, сложенная вчетверо, отчего я ее не сразу нащупал. Вернувшись на кухню, я сунул бумажку Василию.
– Кто это? – спросил Василий, повертев в недоумении листок.
– Очень важный человек! – заявил я. – Мой друг говорил, что он может мне помочь.
– Никогда о таком не слышал, – ответил Василий. – Знаешь, сколько в Укбе Хусейновых? Каждый пятый.
– Он был известным полевым командиром во время войны! Неужели в Укбе не помнят своих героев? – изумился я.
– Командир? – задумался Василий. – Из полевых командиров был только один Изят. Действительно – герой. Он руководил нарданским батальоном. Лихие были ребята. А после войны стал одним из двадцати шести укбинских комиссаров и заведовал восстановительными работами. Но лет пять назад он помер. От сердечного приступа.
– Помер?
– Так я слышал.
– What the fuck! – присел я на табуретку.
– Слушай, а может нам обратиться к его брату? – предложил Василий.
– У него есть брат?
– Еще какой! Заведует колхозом в их родном селе. Колхоз – это вроде кибуцы, чтоб ты знал. Они там все подряд выращивают. Но особенно поднялись на шафране. Гонят на экспорт. В общем, крутой парень. Да и связи от брата наверняка остались.
– Ты думаешь, он захочет помочь?
– Должен! У тебя ж записка от друга его брата. Так что в память о брате что-нибудь сделает.
– Далеко туда ехать?
– Час, если на такси. Штука – туда, штука – обратно. Только, это, – замялся вдруг Василий, – надо б нам жвачку купить. Нарданцы – они все верующие. Не фанатики, конечно, но соблюдают. А от нас аракой с утра прет. Нехорошо!
– Может мне тогда побриться? – предложил я.
– Не стоит, – помотал головой Василий. – А вот маечку я бы сменил. Надо посмотреть, что у меня найдется.
Через полчаса мы уже сидели в «такси» и старательно перемалывали жвачки. На мне была ярко-синяя однотонная рубашка, мятая, но чистая, единственная подходящая по размеру из скудного гардероба Василия. Впрочем, и она была мне чуть короткой и стесняла в плечах. Василий сказал, что рукава закатывать не надо и позволил расстегнуть лишь одну пуговицу на вороте. Я так и ехал, слегка уже обливаясь потом.
Вообще, как я заметил, в Укбе было гораздо жарче, чем в Велиабаде и даже в поместье. Но в первые два дня я этого как-то особо не чувствовал. Возможно – из-за постоянно дующего с моря свежего ветерка. Или потому, что большую часть времени мы с Василием проводили в тени или дома. Но в тот день стоял полный штиль, и в перегретой на солнце машине даже при открытых окнах было невыносимо душно. Автомобиль подозрительно дребезжал, погромыхивал и иногда резко вздрагивал, когда шофер пытался прибавить газа, но все же довольно уверенно продвигался по широкой улице, ловко объезжая ямы и подпрыгивая на небольших кочках.
– Эта дорога ведет в аэропорт, – сказал Василий, обернувшись с переднего сидения. – Когда-то был самым красивым, потому что носил имя вождя. Здесь стояли пять-шесть самых больших в городе высоток. А теперь и смотреть не на что.
– А что стало с высотками? – поинтересовался я.
– Одни во время землетрясения рассыпались, другие разбомбили. Вот их и разобрали на металлолом. А металлолом вывозят на продажу в Иран, на «корыте». Хоть какая-то польза.
– И как теперь этот проспект называется?
– Проспект Эльмара. Был, говорят, у нас один журналист, еще при жизни вождя. Писал правду. А его взяли и убили. А это станция метро.
– В Укбе есть метро? – удивился я.
– Уже сто лет. Кстати, метро и общественный транспорт, чтоб ты знал, бесплатные. А вот в села везут частные автобусы. Цены разные, но не дороже трехсот туманов. А вон, видишь, проехали стадион. Тоже решили разбирать. Кстати, если умеешь работать газовым резаком, можно устроиться. Хорошие деньги платят: по четыре «красненьких» в день.
Резаком работать я не умел. Да и устройство на работу в мои ближайшие планы не входило. Так что я просто промолчал.
На въезде в поселок Василий остановил машину, чтобы спросить дорогу у сидящего перед забором на лавочке старика в папахе. Тот указал в сторону моря, ярко синевшего между заборами узкой улочки. Двери калитки отварила девочка лет тринадцати, с покрытой голубеньким платком головой. Выслушав Василия, она ушла, оставив калитку приоткрытой. А через пару минут к нам вышел мальчишка лет десяти, пригласил во двор, усадил за стол в тени под большим деревом и сам с важным видом уселся рядом. Через некоторое время та же девочка принесла нам чай и фрукты, а затем снова скрылась в доме. А мальчишка бросился стремглав на улицу.
– Пей чай, американец, – сказал Василий и подвинул себе стакан. – Мальчишка за отцом побежал.
– Неудобно как-то получилось, – смутился я.
– Нормально, – бросил он и шумно отхлебнул из маленького стаканчика.
Мальчик вернулся довольно быстро. Сидел рядом с нами, молчал и скучающе поглядывал на ворота. Наконец на улице послышался шум остановившейся машины и во двор вошел крепкий моложавый мужчина в рубашке цвета хаки навыпуск, напоминающей гимнастерку. Поздоровавшись с нами за руку, он что-то приказал мальчику и тот помчался в дом. Василий заговорил с хозяином дома по-гюлистански. Мужчина слушал, разглядывая свои большие руки, тяжело лежавшие на столе, и кивал головой.
– Покажи ему записку, – сказал мне Василий.
Пока мужчина читал и что-то обдумывал, снова появилась девочка с подносом. Она обновила чайник, поставил еще одни стакан перед отцом и тихо удалилась. Мужчина подлил чай в наши стаканы, достал из нагрудного кармана пачку сигарет и предложил нам. Василий взял, а я отказался. Мужчина начал говорить, и теперь уже кивал Василий.
– Твой друг чего-нибудь тебе рассказывал о его брате? – спросил Василий, когда мужчина замолчал.
– Нет. Он только сказал, что они вместе учились и были дружны, – ответил я.
Василий перевел, и мужчина снова заговорил.
– Он говорит, что раньше их семья действительно жила в Укбе. Его дед, отец его отца, был известным в городе врачом. Наверно тогда его брат и познакомился с твоим другом. Но после войны они решили вернуться в родное село. Брат купил здесь землю и начал строить дом. Но, к сожалению, достроить так и не успел, – переводил Василий. – Еще он говорит, что, конечно, постарается тебе помочь ради друга его покойного брата. Хотя это и не так просто. А теперь он просит нас разделить с ним скромный обед.
Потом был обед. Наверное, довольно обильный по укбинским меркам: жаренная на сковороде телятина, куриное мясо в виде холодной закуски, овощное рагу с баклажанами, салаты, сыр, много фруктов...
Хозяин был неразговорчив, и я чувствовал себя словно не в своей тарелке, отчего едва притрагивался к еде. Василий тоже ел весьма аккуратно и помалкивал. После обеда мы снова пили чай, и Василий с хозяином о чем-то-то говорили. Потом Василий поднялся, и я понял, что он прощается. Хозяин стал горячо возражать, но Василий вежливо от чего-то отказывался. Тогда мужчина, как я понял, попросил нас подождать и зашел в дом. Вернувшись, он протянул Василию тетрадный листок, сложенный вдвое, а мне – почтовый конверт без марки.
– Здесь немного денег, – сказал он неожиданно на довольно сносном английском. – В записке я прошу своего друга, работающего в порту, помочь вам, насколько это возможно. Если возникнут проблемы, приезжайте или звоните. Мой дом всегда для вас открыт.
Я, конечно, попытался отказаться от денег, но мужчина решительно удержал мою руку своей лапищей.
– Моя машина отвезет вас до метро, – сказал он и вышел вместе с нами на улицу, где у ворот уже стоял большой белый джип.
– Сколько он тебе там дал? – спросил Василий, когда мы высадились из машины.
Я вытащил и протянул ему конверт.
– Штук двадцать. Туманами, разумеется, – презрительно скривился Василий, едва заглянув в конверт. – Жмот! Думаю, и портовый его друг – тоже пустой номер. А может, и нет, – добавил он, заметив, как я погрустнел. – Ладно, не кисни. Поехали домой. Сегодня все равно уже никуда не успеем.
7
Чем я все же зарабатываю, Джоанна спросила лишь через месяц после нашего знакомства. Мы только что занимались сексом. Спать не хотелось, и мы подсели голышом к журнальному столику пропустить по рюмочке. Ситуация располагала к доверительности и я честно признался.
– Я что-то в этом роде и предполагала, – тонко улыбнулась она. – И почему-то мне кажется, что дела твои идут неважно.
– Так и есть, – согласился я.
– И сколько у тебя? Только не ври.
– Шесть штук, – стыдливо удвоил я остаток.
– Не густо, – констатировала она. – А на каком рынке работаешь?
– На валютном.
– Почему – на валютном? – удивилась она.
– Я с самого начала работаю с валютой. Фондовая биржа кажется мне слишком сложной.
– Так ты гоняешься за простотой? – повеселела она.
– Я просто пытаюсь зарабатывать на хлеб, – назидательно ответил я.
– На хлеб ты мог бы заработать любым другим способом. Я считаю, что глупо заниматься столь рискованным бизнесом, не мечтая о миллионах.
– Я и мечтал, детка. Но не все так просто. Я уже шестой год копаюсь в этом дерьме и понял, что все это – большая афера.
– Так что же ты не завяжешь?
– Завяжу. Вот солью последнее депо – и завяжу. Это дело принципа.
Я несколько разозлился от столь неприятных откровений и поспешил разлить еще по рюмочке смородиновой настойки, которую с собой притащил.
– А давай сделаем так, – сказала Джоанна, чуть пригубив рюмку. – Я дам тебе десять штук – и ты будешь открывать для меня ордера?
– Зачем это тебе? – удивился я.
– Затем же, зачем и тебе: хочу немного заработать. Мне давно хотелось поработать на рынке, но как-то не получалось.
– Нет, так не пойдет! – решительно возразил я.
– Почему? Будешь моим «брокером». Это, кажется, называется «доверительное управление»?
– Брось! Думаешь, я не понимаю, что ты просто хочешь мне помочь? Еще не хватало, чтобы я слил и твои деньги.
– Милый, я же говорю: я сама буду торговать. Так что ты никак не сможешь слить мои денежки. Если, конечно, не станешь жульничать.
– За кого ты меня принимаешь? – возмутился я.
– Значит, договорились? – перебила она меня. – Прибыль – 50 на 50. Но мне необходимо пару дней, чтобы глянуть, как там и чего.
– Ты еще больше сумасшедшая, чем я думал, – только и нашелся сказать я.

Через два дня она притащилась ко мне в Печатники с литровой «Абсолют» и пакетом деликатесов.
– Надо отметить начало нашего сотрудничества, – пояснила Джоанна, и тут же, вытащив кредитку, заставила меня скинуть на депо десять штук.
– А теперь забей это, – сказала она и протянула листок.
– Ты хочешь купить российские акции? – удивился я.
– Да, а что? Ты ведь сам сторонник простых решений? Эти акции стабильно растут в цене, и будут дорожать еще как минимум год, пока из Брюсселя не потребуют, чтобы бывшие госкомпании демонополизировали. Так что – никакого риска.
– Но зачем сразу так много? Хочешь поиграть для удовольствия, играй по малой! – пытался я ее вразумить.
– Чем меньше волатильность, тем больше нужно ставить! – парировала Джоанна. – Нам ведь не нужны крохи, верно?
– В таком случае сама садись и работай! – буркнул я недовольно, вставая из-за стола.
– Ладно, – легко согласилась Джоанна и, секунд пять поизучав терминал, без всяких затруднений открыла два ордера.
Ноут Джоанна сразу и выключила, заявив, что не любит смешивать работу с развлечениями. И весь вечер лезла из кожи вон, чтобы разогнать мое несколько унылое настроение. Можно сказать, что у нее это неплохо получилось.
А утро дало мне повод для мелкого злорадства: акции Джоанны слегка просели, а юйени, которые я купил пару дней назад, значительно подскочили в цене.
– Подождем! – беспечно бросила Джоанна. – А твой ордер, пока с прибылью, советую закрыть.
Через неделю акции, купленные Джоанной, начали расти. Через месяц ордера закрылись тейк-профитом с прибылью в 15%. Как раз на самом пике, после чего резко подешевели. И она снова открыла покупку на акции российских компаний – уже других. Но и у меня дела пошли в гору. Возможно, мне просто везло. Но, скорее всего, я стал работать более ответственно, не желая уступать своей подружке в навязанном мне соревновании. А месяца через три мы сняли свой первый куш с ее вложений: по три штуки на нос. Две из них я сразу же и вернул этой чертовке в счет долга, который она мне ранее навязала, пронюхав, что я совсем на мели. Мои деньги Джоанна посоветовала не снимать, пока мы не сравняем балансы. Возражать «компаньону» было глупо.
Так и пошло. Мы любили друг друга и вместе делали деньги. И то и другое – к взаимному удовольствию. Случались, конечно, между нами ссоры и размолвки. Мне кажется, я ее тогда ревновал. Ни то чтобы я был слишком влюблен, нет. Но мне было необходимо постоянное присутствие этой девушки рядом. Она была моим талисманом, приносящим удачу. Она была моим другом в целом мире. И наконец, только с ней я и делил постель довольно долгое время. Словом, с Джоанной мир для меня был полон. А вот ей было явно недостаточно лишь меня. Она была общительна по натуре. Но дело даже не в этом. Кругозор ее знаний и горизонт интересов был неизмеримо шире. Не говоря уже о том, что у нее была настоящая профессия, требовавшая времени и усилий. И наконец, это едва ли не главное, сама Джоанна устроила свою жизнь таким образом, что была необходима многим, а не только мне. Ее беспрестанно кто-то искал, ей настойчиво названивали, ее постоянно куда-то приглашали, донимали просьбами и просили совета. У нее был очень широкий круг общения, как среди экспатов, так и среди московской тусовки. Будучи по образованию экономистом, причем – экономистом высокой квалификации, а с другой стороны, занимаясь журналистикой, она сделал себе неплохое имя – и ее обзорные статьи регулярно появлялись на страницах крупнейших экономических журналов, а не только в «Financial Times», где она числилась спецкором по Восточной Европе. Она неплохо на этом зарабатывала. Настолько неплохо, что могла себе позволить, кроме шикарной квартиры на Тверской, арендовать еще и офис в «Kempinski», где иногда брала интервью и устраивала съемки. Но еще больше ее интересовали современное искусство, мода и светская жизнь. И в этом своем «хобби» она тоже весьма преуспела. Пожалуй даже, это и было ее настоящим призванием. Я с ней поначалу послушно таскался по клубам, концертам и галереям и мог наблюдать, насколько люди дорожили ее мнением. У нее было безошибочное чутье на таланты и безупречный вкус во всем, что касалось визуального искусства. К музыке она была не то чтобы равнодушна, а просто считала себя недостаточно компетентной в этой области, почему и предпочитала помалкивать, за исключением совсем уже выдающихся событий.
Два качества выгодно отличали эту девушку: способность с первого взгляда уловить суть явления и умение оригинально его преподнести. Я читал ее статьи. У нее, несомненно, был свой неповторимый писательский стиль. Она именно сочиняла статьи – будь то большая статья по экономике, рассчитанная на профессионалов, или же небольшая заметка с выставки. Она выстраивала их словно детективы, ошеломляя читателя обилием цифр, имен, образов, символов, метафор, ассоциаций, реминисценций, высокоумных цитат и наивных поговорок, каким-то образом умудряясь при этом удерживать внимание и подвести, в итоге, к неожиданному финалу. Если учесть, что все это было приправлено легкой иронией к предмету исследования и явной авторской самоиронией, можете представить, какой ошеломительный эффект ее опусы производили на публику. Я лично уверен, напиши эта дура пару серьезных статей на гражданские темы, – что-нибудь о голодающих африканских детишках или защите животных, – и Пулитцеровская премия была бы ей обеспечена. И вообще, сосредоточься она на чем-либо одном, могла бы стать финансовым магнатом, выдающимся политическим деятелем или же, в худшем случае, Коко Шанель своей эпохи. Но ее интересовало слишком многое. Она хотела везде успеть и, в определенной степени, успевала. До поры до времени. Эта девушка просто не знала себе цены. Или же – вполне знала, но вела себя как последняя дура. Специально, чтобы не выстраивать барьеров между собой и посредственностями, которые ее большей частью и окружали. Я за ней просто не поспевал, меня очень быстро утомило мести за ней шлейф по салонным паркетам. К тому же, меня ужасно злили все эти неблагодарные амикошоны, которые вились вокруг нее, как навозные мухи вокруг вазочки с медом. Я пару раз из-за нее чуть даже не подрался. И даже подрался один раз. После чего эта стерва меня же заставила извиняться!
А потом у меня случилась интрижка с одной из ее многочисленных подруг. Я всего лишь попытался восполнить недостаток внимания, которым меня, как мне справедливо казалось, обделяла в последнее время моя подруга. И она устроила мне невероятный скандал. Словно мы были помолвлены или, того хуже, женаты лет десять. По мировому соглашению, которое мы в итоге заключили, деловые и дружеские связи сохранялись, но я выметался из ее квартиры. Раз и навсегда.
А потом я узнал, что она начала встречаться. Честно говоря, я тогда был уверен, что она встречалась с мужиками за моей спиной и раньше. Почему, собственно, и не ожидал от нее столь бурной реакции на мою единичную шалость. И я тогда тоже начал шляться по бабам. Причем шляться старался на ее традиционной территории, – по выставкам, салонам и модным питейным заведениям, – выбирая дам сопровождения из ее же обширного и неразборчивого окружения. Так что бывало даже, что мы оказывались в одной компании – она со своим очередным великосветским хлыщем, и я – со своей миленькой крыской полусвета. Признаться, подобные посиделки не на шутку щекотали мне нервы. Здорово мы друг друга позлили, пока снова не сошлись. А как только сошлись, Джоанна заявила, что Москва ей порядком надоела, так что она намерена перебраться в Испанию. И тактично спросила мое мнение на этот счет. И я ей вполне откровенно ответил, что куда моя «золотая рыбка» поплывет, туда направлю свои ласты и я. Пусть это будет хоть Северный Ледовитый Океан.

Поездив по стране, мы остановились в Барселоне. Здесь мы, можно сказать, провели свой «медовый месяц», который длился без малого два года. Джоанна писала свои статьи. Я, с легкой руки Джоанны и под ее чутким руководством, продолжал заколачивать деньгу на бирже. И мы беззаботно тратили их на путешествия. Эти путешествия благотворно на нее влияли: она почти перестала тусоваться. Да и мне понравилось шастать по шарику, имея всегда на кредитке достаточно денег, чтобы угождать своей беспокойной подружке. Новое место – почти как новая жизнь. И мы с Джоанной прожили не одну жизнь в своих путешествиях. Потому нам и не было скучно вместе.
По ходу Джоанна как-то объявила, что купила по случаю домик в Швейцарии. Оказалось, что у нее давно лежит в тамошнем банке кругленькая сумма, вырученная от наследства почившей бабки. На мой вопрос, на кой ей домик в Цюрихе, она спросила:
– Ты собираешься возвращаться в Штаты?
– Нет, конечно, – ответил я испуганно.
– И я – нет. А значит надо подумать о постоянном доме. Нельзя же всю жизнь путешествовать. Недвижимость у меня есть. Вид на жительство получила. А когда подойдет время, подам на гражданство. Кстати, и тебе бы не помешало получить временный паспорт. Могу продать полдома. Фиктивно, разумеется.
Тогда я не придал значения ее предложению. Но зимой она уговорила меня поехать в Швейцарию. Вроде как покататься на лыжах. И, конечно же, пару дней я погостил в ее доме, где как раз закончили ремонт. А весной мы официально справили новоселье, пригласив соседей. И с этого дня наши идеальные отношения начали понемногу разлаживаться. Теперь-то я понимаю – почему.
8
Вечером мы выпили всего бутылку араки, так что утром к девяти часам были уже на ногах. Василий посоветовал побриться и выдал одноразовую бритву.
– Куда поедем? – спросил он, когда я, приятно омолодившись, зашел на кухню. – В порт или в офис?
– В офис. Там до двенадцати, – сказал я, подсаживаясь к столу. – А потом поедем в порт. Я хочу сегодня все решить.
– Как скажешь. Офис недалеко. Успеем еще.
– Василий, я вам очень благодарен, за все, что вы для меня делаете. Без вас у меня ничего бы не получилось, – выдал я продуманную еще под душем фразу.
– Да ладно тебе, – отмахнулся беспечно Василий. – У тебя и со мной пока ничего не получилось. Так что и благодарить не за что. Это я благодарить должен. Вот не было бы тебя, я б целый день только араку пил да дрыхнул. А так – хоть поездили. Я выпью, если не возражаешь, а тебе пока нельзя.

Офис Красного Креста располагался на первом этаже красивого дома рядом с Кирхой. На прием, как мне объяснили на регистрации, необходимо было записываться. Но поскольку посетителей было не много, мне разрешили подождать в коридоре.
– Это, наверное, надолго, – сказал Василий. – Я прогуляюсь. Как закончишь тут, приходи на бульвар. На то место, где в первый раз сидели. Помнишь?
Ожидая своей очереди, я очень волновался и мысленно готовил себя к собеседованию, проворачивая в голове все возможные варианты диалога. Я был почти уверен, что мне непременно помогут. Кому ж и помочь, как не служащим гуманитарной европейской организации? Я ведь – свой, а не какой-нибудь туземец. Но чем дольше тянулось время ожидания, тем быстрее таяли мои надежды – и мой внутренний диалог с воображаемым чиновником становился все ожесточеннее и отчаяннее.
– Присаживайтесь, – пригласил меня к огромному столу пожилой лысый мужчина плотной комплекции. – Рассказывайте, что у вас стряслось.
Говорил он со мной на английском, с чувствительным французским акцентом, из чего я понял, что ему уже доложили об «иностранце». Я начал рассказывать, стараясь сохранять спокойствие. Рассказал о цели своего приезда в Гюлистан и когда это произошло. Рассказал о глупом недоразумении, случившимся у меня в Велиабаде с незнакомыми людьми. О неожиданном нападении, погоне, выстрелах в спину. О том, как меня выследили в гостинице и похитили. О моем рабском положении в плену. О страданиях, которые мне приходилось терпеть. О моем отчаянном бегстве с моим гидом и другом по несчастью. О том, как мне в итоге удалось пересечь границу и попасть в Укбу...
Мужчина ни разу меня не перебил. Он лишь нервно барабанил указательным пальцем левой руки по кисти правой, удобно пристроив обе на лакированном столе. И чем дальше, тем больше я понимал, что этот благопристойный толстячок не верит ни одному слову из моей истории. История действительно могла показаться невероятной. Но ведь все так и было! И даже если он мне не верит, даже если я не обычный турист, попавший в беду, а какой-нибудь рецидивист, скрывающийся в этой богом забытой дыре от правосудия, он и тогда обязан как-то реагировать. Поскольку, пусть я и рецидивист, я их, то есть – наш, европейский рецидивист. Пусть меня возьмут под стражу, отдадут под суд, посадят, если я в чем-то виноват, но – пусть прежде вывезут!..
– Так что вы хотите? – спросил мужчина, помолчав с минуту, словно давая мне возможность что-то добавить к рассказу.
– Я хочу отсюда выехать, неужели непонятно? – ответил я несколько нервно.
– Куда именно вы хотите выехать, позвольте спросить?
– Домой! В Швейцарию!
– Так вы гражданин Швейцарии?
– Нет. Не совсем. Я гражданин Соединенных Штатов. Но у меня вид на жительство в Швейцарии. Я там работаю. У меня там есть недвижимость. У меня там невеста. И в Гюлистан я приехал по временному швейцарскому паспорту!
– Теперь ясно, – сказал мужчина, озабоченно привздохнув.
– Так вы мне поможете?
– О, разумеется, – состроил он с готовностью любезную улыбку. – Это наш долг – помогать людям. Мы для того и приехали сюда.
– И что вы намерены делать? – спросил я с некоторой надеждой.
– Тут надо подумать. Это, честно говоря, не так просто. Для начала вам надо заполнить анкету. Вот, пожалуйста, – и он взял из одной из стопок, которых было много на столе, бланк и подвинул его мне. – Потом написать заявление. Вот форма для заявления, пожалуйста. А потом описать все, что вы мне тут рассказывали – с указанием точных дат, имен людей, участвовавших в этой истории, адреса гостиницы, где вы останавливались и, в конце – каким образом и когда именно вы пересекли границу временно автономной территории.
– А дальше?
– А дальше принесете бумаги мне, лично. Мы с вами поговорим и обсудим, каким именно образом можно вам помочь.
– Неужели нельзя обойтись без всех этих бумажек? Вы ведь видите: я – иностранный гражданин!
– Вот чтобы подтвердить это факт, нам и необходимы исчерпывающие сведения о вашей личности. Иначе мы просто не имеем возможности действовать официально.
– А если неофициально? Я уже четвертый месяц фактически нахожусь в положении заложника в этой чертовой стране! Я – гражданин Соединенных Штатов! Я лишен всех прав! Неужели вы не можете мне помочь? Как человек – человеку?!..
– Не могу, к сожалению. Не имею права. И прошу вас, не надо нервничать. Наберитесь мужества. Все образуется.
– Боже, какая нелепая ситуация!.. Как такое вообще возможно?!..
– Всякое случается. Поверьте, я видел ситуации и похуже. Хотя я вас вполне понимаю и искренно сочувствую. Поймите, у нас связаны руки. Мы действуем на территории, которая фактически остается в юрисдикции Гюлистана. И у нас есть определенные договоренности и обязательства по отношению к гюлистанскому правительству, нарушение которых может повлечь санкции, вплоть до выдворения нашей организации из Укбы. И поэтому, как бы я вам не сочувствовал и не хотел помочь, я не имею права подвергать риску нашу благотворительную миссию в этом городе, от которой зависит жизни тысячи людей!
– Но вы вообще сможете мне помочь? – спросил я чуть спокойнее под впечатлением пламенной речи этого краснобая.
– Я думаю, да. Возможно – по программе воссоединения семей. Да, она больше подходит в вашем случае.
– И как долго это будет тянуться?
– Вот тут я затрудняюсь сказать что-то определенное. Запрос мы пошлем. А дальше нам остается только ждать. Вот если бы это было в другой стране...
– Если бы это было в другой стране, я бы пошел в посольство, а не к вам. Или хотя бы связался с родными и друзьями, чтобы они мне помогли. А в этой дыре даже нет интернета!..
И тут меня словно молния ударила!
– Послушайте, а ведь у вас есть интернет!
– Да, есть, – испуганно положил мужчина свою пухлую руку на раскрытый ноут. – Но это – служебная связь!
– Я вас заклинаю всем, что вам дорого! Хотите, встану на колени!.. Всего один звонок по скайпу!
– Я даже не знаю... Нам запрещено, – жалко залепетал толстяк и его румяное лицо пошло пятнами.
– Всего один! Моей невесте! Она там с ума сходит! Неужели у вас нет сердца?!..
– Ладно, – сдался он, испугавшись, что я или зарыдаю, или просто задушу его. – Один звонок!
Этой сучки как назло не было в сети! Где она шляется с утра? Да какое утро! В сытом и безмятежном Цюрихе уже одиннадцать!..
– Можно я оставлю видеосообщение? – спросил я для проформы у оправившегося от испуга толстяка, который даже проявлял видимое участие к моей неудаче.
– Да чего уж там, валяйте, – разрешил он, полез в бюро, вытащил пачку дамских «More» и нервно закурил.
Я говорил, пока не закончилось время для сообщения. Одновременно пытаясь рассказать свою глупую историю, ругая эту стерву за то, что завербовала меня приехать в эту сраную страну и слезно умолял срочно вызволить. Любым способом. Иначе ей несдобровать!..
– Вы забыли забрать свои бумаги, – вернул меня от двери толстяк. – Все в порядке?
– Да. Спасибо, – ответил я, совершенно опустошенный.
– У вас есть жилье?
– Да.
– Одежда вам тоже, как я вижу, не нужна. Но, может быть, возьмете карту на бесплатное питание? Она действительна до конца месяца.
Я автоматически взял карту и побрел из кабинета.

– Ну что? – спросил Василий, дожевывая свой «донер»
– Вот, дали заполнить бумажки, – плюхнулся я на скамейку рядом с ним.
– Это они умеют – бумажки всучивать. А вообще как?
– Никак. Сказали, придется подождать.
– Но – помогут?
– Вроде помогут.
– Что ж, уже кое-что. А я ждал тебя, ждал. Думал уже, может что случилось. Даже хотел идти тебе выручать.
– Все нормально, Василий. Просто разговор был долгий.
– Ну, понятно. Может, тоже перекусишь?
– Нет. Не хочу.
– А в порт поедем?
– Да, если ты не возражаешь.
– А что мне возражать? – пожал плечами Василий. – Может тогда на такси? Всего пятьсот туманов.
– Да, это будет лучше, – согласился я.
Порт, находившийся на другом конце бухты, был огорожен высокой сеткой, а у ворот стояло несколько солдат с автоматами. Внутрь нас не пустили. Но Василию удалось, сунув «синенькую», послать одного рабочего за нужным нам человеком. Пока ждали, я успел вполне изучить этот «стратегический объект». У главного пирса стоял большой синий сухогруз с персидской вязью на борту. Рядом с ним, переваливаясь с боку на бок, как поплавки, скучала пара дряхлых буксирных катеров. А в отдалении, растворяясь в синеве морской глади, застыл на якоре еще один катер – поновее и больше, с пушкой на носу. Высокий башенный кран осуществлял попеременно погрузку и разгрузку «корыта». Почти весь товар был тщательно упакован в тюки и ящики, которые кран поднимал и опускал на платформах. Единственным товаром, который не было возможности спрятать, было прессованное железо, наваленное в несколько огромных куч. Как его загружают, приходилось только догадываться.
Вышедший к нам высокий и худой мужчина был одет в рабочую форму и белую каску. Беседовали они с Василием, отойдя в сторонку, недолго.
– Я ж говорил, – сказал виновато Василий, вернувшись ко мне. – Пустой номер.
– Ничего не получается? – спросил я спокойно.
– Получается. Только этот пидор такую цену загнул, что все равно, что послал на хер открытым текстом.
– Сколько?
– Пять штук! Говорит, за иностранца двойная цена. Риска, мол, больше. Учуял, шакал, падаль!
– Вы показали записку?
– Да класть он хотел на записку!
– Отрицательный результат – тоже результат, – изрек я философски, пытаясь успокоить явно оскорбленного наглым предложением Василия.
– Нет, ну откуда только берутся такие гниды! Ведь вроде вся мразь из города сбежала во время войны. А надо же, оказывается – остались. Еще и места хлебные позахватывали, – все не унимался он.
– Плохие люди везде есть, Василий. И хорошие люди – тоже. Пойдемте купим араку и отдохнем. Мы сегодня много ездили и устали.
– Только и остается – араку пить, – согласился Василий. – А завтра непременно поедем в Комиссариат. Надо все попробовать. Где-нибудь да прорвемся.
9
Утро было посвящено заполнению бланков и сочинению на тему «Как меня поимели в Гюлистане». Занятие оказалось не из легких. Даже простые на первый взгляд вопросы вызывали ступор. Если я – гражданин Соединенных Штатов Америки, какой адрес постоянного проживания вписать: отцовский дом в Майами, мою последнюю съемную квартиру в Чикаго или полдомика в Цюрихе, милостиво записанные Джоанной на мое имя? Где сейчас живет моя сестричка Лиз, которую я единственную записал в число близких родственников, номер ее телефона, место работы, семейное положение? Откуда мне знать? Я не слышал ее голоса уже лет двенадцать. Может быть, она переехала, развелась, да просто померла? Как я могу помнить номер моей страховки или паспорта? Я даже не помню номер чартерного рейса Цюрих-Стамбул-Велиабад! Я не помню точно названия агентства, через которое купил тур в интернете! А что писать или не писать о Харифе – главном свидетели и соучастнике моих гюлистанских злоключений? Он вообще просил не упоминать его. Да я толком и не знаю о нем ничего, кроме имени...
Некоторые пункты анкеты, после мучительных колебаний, я просто сердито пропустил, в другие черкнул стыдливое «не помню». В графу «контакты» вписал со слов Василия адрес его квартиры. А поскольку своего телефона у него не было, он дал номер какой-то его знакомой. Уже заполнив анкету и пару раз бегло ее перечитав, я сделал изменение в графу «семейное положение», записав вместо «холост» – «обручен». И вписал имя Джоанны как невесты в графу «состав семьи». Это была неправда, но мне так захотелось
В офис Красного Креста я решил сходить один. Было уже половина первого, когда я туда добрался. Мсье Поли, так звали заведующего отделением, на месте не оказалось и бумаги пришлось отдать в приемную. Проверив документы, женщина заявила, что не хватает фотографии. Я был несколько озадачен. Про фотографии этот холеный бюрократ мне ничего не говорил. Но все оказалось проще. Женщина просто вытащила откуда-то маленький фотоаппарат и, попросив встать у стены, сделал несколько снимков. Потом она выдала мне что-то вроде визитки с вписанным туда входящим номером моего заявления и телефонным номером отдела «по связям» и мы любезно распрощались.
Домой я вернулся в состоянии совершенной апатии. Не хотелось ни есть, ни пить, а лишь завалиться на диван, закрыть глаза и тихонечко поскулить из жалости к себе.
– Значит, в Комиссариат идти не хочешь? – спросил участливо Василий, в очередной раз нарушив мой унылый покой.
– Не сегодня, – ответил я недовольно.
– А погулять?
– Спасибо, Василий. Я уже погулял.
– Да я не по городу шастать зову, чудак, а с бабами оторваться.
– Проститутки? – без особого интереса спросил я, брезгливо представив, какими могут быть «жрицы любви» в этом нищем городе.
– Обижаешь. Просто одинокие девушки. Возьмем выпить, закусить и посидим культурно под музыку. Заодно и искупаемся по-человечески. У Зинаиды свой домик за городом. Садик, газовая колонка и бак с водой на три тонны. Хозяйственная женщина.
– Нет, Василий, – упорствовал я, хотя предложение “культурно посидеть под музыку» меня и заинтересовало. – Вы езжайте, а у меня нет настроения.
– Да плюнь ты на все! От того, что будешь лежать и смотреть в потолок, дела не поправятся. А настроение мы тебе поднимем, обещаю! – не отставал Василий.
«Он, наверное, хочет женщину, но у него нет денег, – подумал я про себя. – Неудобно отказывать. Пусть это будет ему мой подарок».
– Далеко это? – снизошел я.
– Да близко! Полчаса на такси, – обрадовано оживился Василий. – Только мне надо позвонить. Так что ты готовься, а я пока сбегаю к таксофону.

Хозяйкой загородного домика оказалась милая улыбчивая женщина лет сорока. У нее был маленький рот, маленький носик и большие круглые глаза, что делало ее похожей на постаревшую и порядком раздобревшую барби.
– А мы вам сардельки принесли, московские! – похвалился Василий вместо приветствия.
– Ну, проходите, проходите, – продолжала улыбаться хозяйка.
Я прошел за Василием в дом, а потом на кухню, где увидел еще одну женщину – помоложе, смуглую и довольную симпатичную. Она что-то нарезала к салату и скромно улыбнулась нашему появлению.
– Ладно, вы тут готовьте, а мы – по пивку.
Василий выудил из принесенных нами пакетов две бутылки пива и повел меня через комнаты на задний дворик. Небольшой садик, примерно 10Х15, огороженный двухметровый забором, утопал в тени фруктовых деревьев. Были здесь и грядки с овощами. А у дальней стены, за сеткой, копошилось с дюжину кур.
– Ну как? – спросил хвастливо Василий, словно это был его собственный двор. – Я вот тоже собираюсь загород перебраться. А что? Брошенных домов полно. Сад, огород, можно живность завести. Все равно в городе ловить нечего.
Мы присели в тени на старый диван, обтянутый искусственной кожей, и Василий протянул мне бутылку. Пиво оказалось кислым и теплым, и все же было приятно сидеть в этом зеленом райке, слушать мирное квохтанье кур и подумывать, как бы между прочим, о симпатичной смуглянке. В жизни, пусть и на ближайшие часы, снова появилась интрига.

Давно я так вкусно не ел. Это была настоящая домашняя стряпня. Нежные телячьи котлеты, какие-то маленькие жареные рыбки, хрустящие на зубах как сухарики, отменный салат с курицей, вареная рассыпчатая картошка и – в качестве украшения стола – сардельки, особо, надо думать, ценившиеся укбинцами как редкий контрабандный деликатес. Но мне больше остального понравился паштет, который я, по примеру Василия, жирно размазал по хлебу, а сверху чуть приправил горчицей. Я даже поинтересовался – что это? Оказалось – печень трески, нами же и купленная в виде консервов, размятая до паштета и приправленная умелой хозяйкой каким-то соусом, отчего вкус ее удивительным образом переменился.
Это был настоящий пир! Даже противная арака шла c такими аппетитными блюдами как благородная граппа. Дамы тоже наравне с нами пили самогон, пренебрегая красным вином, которое мы специально для них купили. Так что уже после нескольких рюмок атмосфера за столом стала настолько раскрепощенной, что Василий, не стесняясь, матерился, а я все более дерзко поглядывал на смуглянку как на обеспеченный без боя трофей. «Глупо тушеваться, – внушал я себе. – Эту скромняшку с пикантной родинкой над губой и пригласили специально для меня». Однако, даже когда из динамиков музыкального центра грянула музыка и Василий, церемонно пригласив Зинаиду на танец, тут же по-хозяйски вцепился лапами в ее круглую задницу, я все никак не мог перебороть в себе неуместную стесненность, чтобы последовать его примеру или хотя бы подсесть к своей даме для доверительной беседы. То ли я еще недостаточно выпил, то ли меня смущала благородная смиренность, с которой эта укбинская дщерь бросала на меня, экзотического гастролера, вопрошающие взгляды, а возможно меня непереносимо раздражал вульгарный русский шансон, выбранный Василием в качестве аккомпанемента для своей прилюдной сексуальной прелюдии, – но я все никак не решался приступить к атаке крепости уже распахнувшей обреченно ворота и опустившей перекидной мост. Мужества хватило лишь подлить себе и заскучавшей визави араки и заискивающе изобразить дружеское чин-чин.
Наприжимавшись, пара снова подсела к столу и мы с новыми силами принялись чревоугодничать. Однако через полчаса неугомонный Василий предпринял повторную попытку втянуть меня в ритуальные соблазнительные пляски. На этот раз – под экстатические туземные ритмы. При этом Зинаида стояла на месте с поднятыми руками и лишь потряхивала неумело пышными телесами, изображая, очевидно, райскую гурию, а Василий крутился вокруг нее волчком, импровизируя в стиле шейк, твист и «казачок» одновременно, недвусмысленно приманивая нас жестами присоединиться к вакханалии. Но спариваться под такую громогласную музыку я посчитал для себя просто неприличным – и в знак протеста принялся демонстративно прихлопывать в ладоши. Василий, очевидно, воспринял мои действия как предательские. Резко оборвал свое эффектное шоу, подскочил к столу, дрябнул из стакана араки и бросил мне решительно:
– Выйдем – покурим!
– Слушай, Робик, тебе что – не нравится Иля? – спросил он, как только мы оказались в саду.
– Какая Иля? – притворился я идиотом.
– Та, что не Зинаида!
– А! Эта?.. Ну, почему же, милая женщина.
– Нет, если не нравится, ты только скажи и я отправлю ее домой. А Зинке скажу, чтобы нашла срочно другую.
– Не надо другую! – не на шутку испугался я, представив дикую сцену с выдворением ни в чем не повинной девушки и последующие непредвиденные последствия. – Мне нравится Иля. Но мне немного нехорошо, – придумал я уместную отговорку.
– Перепил? – понимающе посочувствовал Василий. – Тогда тебе надо искупаться! Пойдем, покажу.

Если вы цивилизованный человек и в вашей жизни случалось несчастье не иметь возможности в течение трех месяцев кряду вдоволь поплескаться под струями горячей воды, вы вполне поймете мое желание растянуть это удовольствие подольше. Нет, я не имею смешной привычки петь в купальнях. Но по мере того, как благословенные воды из трехтонного бака Зинаиды смывали с моего бренного тела грязь стодневного унижения и пыль дорог отчаянного побега, душа моя испускала ликующие трели, словно соловушка, напившийся поутру росы из цветочных чаш. И чем более я очищался телесно и душевно, тем менее мне хотелось выходить в пошлую реальность, караулившую меня за дверями ванной комнаты, где я принужден был пить отвратительный самогон, восторгаться паштету из печени трески и соблазнять видавшую виды скромницу.
– Ты что там – уснул? – прервал мои очистительные процедуры требовательный стук в дверь. – Может послать к тебе Илю – спинку потереть?
– Я выхожу! – крикнул я досадливо, и начал быстро одеваться.
Иля ждала в предбаннике, обернув свои прелести в банное полотенце. Стрельнула злыми глазищами, затушила сигарету в пепельнице и прошла в ванную, слегка толкнув меня голым плечом. Признаться, меня – словно током стукнуло от этого прикосновения, или огрели плеткой по голому заду, отчего я напрягся и понял, что расслабиться теперь смогу только одним пошлым способом. Я прошел в столовую, надеясь временно расслабиться с помощью араки, но со стола уже убрали. Тогда я пошел в кухню, где и нашел заветную бутылку. Но Зинаиды с Василием не было и там. Я присел, выпил и нехотя закусил маленьким помидором. Наверное, это тот самый знаменитый зырянский помидор – подумалось мне вяло. Что ж, вкусно. Но не этого мне сейчас хотелось. Я налил еще араки и закурил. Но не успел докурить, как в дверь просунулась Иля.
– Ты идешь? – спросила она недовольно и тут же исчезла.
Сдерживая охватившую меня дрожь, я собрал с кухонного стола непочатую бутылку вина, пару бокалов, нашел в ящике штопор и пошел искать Илю.
Я нашел ее в комнате, ведущую в сад. Она стояла ко мне спиной – совершенно голая – у раскрытой двери.
– Хочешь – в саду? – спросила она, слегка повернув голову, – и шагнула в темноту.
10
Поздним утром Василий подсел ко мне на диван и, слегка смущаясь, заявил:
– Слушай, я хочу здесь остаться на пару дней. Не возражаешь? Деньги у тебя есть. Карта на питание тоже. Если что, звони. А вот ключи от квартиры.
Вернулся домой я на такси, хотя Василий, вроде как желая загладить неловкость за то, что отпускает меня одного, долго объяснял, как выйти к остановке автобуса, который везет в центр, к бывшему железнодорожному вокзалу, чтобы сэкономить пятьсот туманов.
      Дома первым делом я пересчитал оставшуюся наличность. Из 115 амеро, выданных мне Харифом, осталось 90. От 20 000 туманов, которыми откупился председатель нарданской кибуцы, – 4 500, что делало еще десять амеро. Итого: 100 амеро. Деньги нищенские. Но по меркам Укбы на них можно было без особых проблем протянуть месяц. 100 амеро – это 80 бутылок араки. Или 40 килограмм свежего мяса. Василий вот умудрялся жить, и довольно лихо, на ветеранскую пенсию в 25 000 туманов. Правда, у него была карта «крестоносцев», обеспечивающая один бесплатный обед в день. Но и у меня она теперь была. И крыша над головой, без необходимости за нее платить, тоже была.
В Укбе, как я понял, проблемы с жильем не существовало в принципе. Значительная часть населения покинула бывшую столицу после землетрясения. Многих насильно увезли на стройки Велиабада. И последний, самый массовый исход случился во время войны. В итоге в городе обитало людей даже меньше, чем в укбинских селах, где имелась возможность кормиться землей. Остались лишь те, кому повезло с работой. У меня на мгновенье, возможно от глупой обиды на Василия, возникла даже идея покинуть эту загаженную квартиру и начать самостоятельную жизнь. Но я быстро уговорил себя, что поиски новой квартиры и ее обустройство – только лишние и совершенно бессмысленные хлопоты. К тому же, Василий как бы доверил мне свою берлогу, и оставить ее без присмотра было бы с моей стороны неблагодарностью. Да и в анкете я уже записался по этому адресу. У меня были дела и поважнее – уверял я себя, хотя и понимал в глубине души, что никаких дел, собственно, нет, и на неопределенное время не предвидится. Все что я вынужден был делать – это ждать. Моя судьба тогда зависела исключительно от скорости и эффективности бюрократической машины этой богадельни, именующей себя гордо «Красный Крест». В то, что мне сможет как-то помочь Джоанна, наверняка уже получившая мое отчаянное послание, тоже хотелось верить. С ее связями, деньгами, настойчивостью и красноречием она наверняка могла посодействовать. В одном я сомневался – захочет ли?
Отношения между нами в последнее время были почти исключительно дружески-соседскими. Она даже намекала, что нам, возможно, придется расстаться, поскольку собирается все же завести семью. Уже, мол, пора. И что у нее есть пара кандидатов на примете – тоже намекала. Как бы в шутку. Но зная ее упертый характер, я все же начал беспокойно оглядываться по сторонам в поисках этих «кандидатов». На словах я тоже шутил, предлагая себя в качестве «подружки» на ее будущей брачной церемонии. Делал вид, что мне все равно. Что если такое и случится, у меня всего лишь возникнет проблема с жильем. Но на деле...
Надо было срочно себя чем-то занять, чтобы отвлечься от тоскливых перспектив и, полных сожалений, воспоминаний. И я решил для начала основательно зачистить квартиру.
Комнату Василия, которая напоминала лавку старьевщика, основательно разгромленную рэкетирами, я решил не трогать, лишь прихватив оттуда пару картонных коробок. Одну я наполнил доверху пустыми бутылками, в другую безжалостно сгреб остатки еды и подпорченные жарой продукты – и понес на свалку.
Надо сказать, что Укба была относительно чистым городом, если учесть, что повсеместно шли перманентные демонтажно-строительные работы, отчего над городом носились облака пыли, а из самосвалов, заполненных до бортов строительным мусором, нет-нет да и вываливались на разбитые мостовые кирпичи, прогнившие трубы и керамические осколки унитазов и рукомойников. Те же самые самосвалы по окончанию рабочего дня вывозили последним рейсом и кучи бытового мусора из близлежащих дворов – специальных мусоровозок в городе просто не было. Каждый самосвал сопровождали двое рабочих с лопатами. Предполагаю, им за эту внеурочную работу доплачивал Комиссариат. Но поскольку самосвалов в городе было явно меньше, чем мусорных куч, иные груды с отходами жизнедеятельности укбинцев росли по несколько дней, а то и недель, распространяя по округе зловонные миазмы. Но надо отдать должное укбинцам: мусор они сносили исключительно в установленные или, скорее, установившиеся стихийно места. Более того, я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь бросил под ноги пустую пачку из-под сигарет или пластиковую бутылку – весь «попутный» мусор относился горожанами «до кучи».
Освободившись за пару ходок от мусора, я решил зайти в магазинчик: у меня кончались сигареты. Заодно я купил свежий хлеб и, немного посомневавшись, 0.33 абрикосовой араки. На все ушло 650 туманов.
Было, наверное, часов шесть вечера, поскольку пошла вода. И я решил продолжить уборку. С помощью стирального порошка, найденного в ванной, я отдраил плитку на кухне почти до первозданного состояния и, вдохновленный полученным результатом, залез с обувной щеткой в унитаз, отмыть который до полной чистоты так и не удалось. Умаявшись, я покурил и хлопнул рюмку араки с целью дезинфекции дыхательных путей. Захотелось есть. Но я заставил себя прежде вымыть полы в кухне и коридоре, отложив уборку своей комнаты на завтра. С ужином я мудрить не стал – сделал яичницу из трех яиц, накрошив в нее брынзу. Едва успел доесть, вырубили свет. Я посидел с полчаса, а потом решил прилечь. Свет в тот вечер так и не включили.

Василий заявился только через неделю: бритый, постриженный и в новой отглаженной рубахе.
– Я смотрю, ты здесь навел чистоту? – похвалил он меня, прошел на кухню и выставил на стол бутылку коньяка. – Домашний. По случаю купил, – заявил он важно, и вынул из кармана плитку шоколада.
– Откуда это у тебя? – спросил я, изумленно вертя в руках знакомую обертку с вишенками швейцарского шоколада марки “Lindt”.
– Да здесь же, под нашим домом, – охотно разъяснил Василий. – Коньяк ведь с шоколадом пить положено, верно? Вот я и купил.
– Приготовить что-нибудь? – предложил я.
– Не стоит возиться. Я сыт.
Я все же полез в холодильник и выставил на стол пару гроздей белого винограда и свежий инжир, который купил утром.
– А ты, я смотрю, приживаешься, – усмехнулся Василий.
– Фрукты у вас дешевые.
– Это – да. Пока сезон. Ну, давай, хозяин, за встречу!
Мы выпили, и я предложил Василию сигарету.
– Нет, не курю я. Бросил, – замахал руками Василий. – Зинке не нравится, когда в доме курят.
– Как она там?
– Нормально, что ей сделается. Ты-то как? Есть новости?
– Нет пока.
– В Комиссариат ходил?
– Ходил. Посоветовали обратиться в «Красный Крест».
– Суки, конечно. Хотя, с другой стороны, чем они могут тебе помочь?
– Ничем, – согласился я, и разлил по рюмкам.
– Ты, главное, не унывай, – заметно оживился Василий, и начал неумело срывать обертку с шоколада. – В жизни главное две вещи: иметь терпение, а когда придет момент – точно приложиться меж глаз. Я к тому, что уедешь ты, рано или поздно, в свою Америку. Так что еще будешь вспоминать все это, – Василий сделал всеобъемлющий жест, – как занятное приключение. Может и меня вспомнишь, бомжа укбинского, – как мы с тобой сидели на кухне и пили коньяк с шоколадом. Вот за это и выпьем!
Мы выпили и закусили шоколадом.
– Сука, курить как хочется! – поморщился Василий.
– Дать?
– Нет. Перетерплю. Знаешь, я решил задержаться у Зинаиды. А возможно и совсем останусь. Вдвоем – оно как-то веселее, понимаешь? Так что я за вещичками забежал. Не возражаешь?
– Василий, это твоя квартира. И вещи тоже твои.
– Да у меня вещей-то личных – на одну сумку. А квартира, считай с сегодняшнего дня, твоя. Пользуйся. А заскучаешь, приезжай в гости. Или вообще переезжай, если туго станет. Ты не смотри, что я в Зинкином доме живу. Вот она у меня где! – выставил Василий сжатый кулак. – Как скажу, так и будет!

Дни потекли однообразной чередой. Менялась только погода. Она стала переменчивой к концу августа и то душила невыносимой жарой, то обрушивала на город ураганные ветра. Потом впервые пошел дождь и лил, не переставая, полдня и всю ночь. И хоть квартира моя была на четвертом, предпоследнем этаже, ее основательно залило. Особенно – кухню и мою комнату. Так что пришлось перебраться в бывшую комнату Василия.
Я чувствовал, что во мне словно что-то рассыпается, некий стержень, на котором все держалось. Наверное, этим стержнем была надежда. Что еще могло меня примирять с жалким существованием в чужом городе, где я был никому не нужен?
Странная штука – свобода. Когда ее слишком мало, мы словно задыхаемся. Но оказывается, ее может быть слишком много. Настолько много, что она тебя разъедает и рвет изнутри.
Я не знал, чем себя занять. От скуки было лишь одно проверенное средство – арака. Но вскоре пришлось экономить и на араке: деньги медленно, но неумолимо таяли. И я перешел на самые дешевые сигареты и перестал покупать мясо, питаясь исключительно овощами и яйцами.

Я ходил в офис еще дважды. В первый раз мсье Поли меня принял. Его маленькие глазки как-то странно бегали. Он сообщил, что запрос уже отправлен и снова посоветовал набраться терпения. Но позвонить по скайпу не позволил. Попытка на него надавить кончилась тем, что он пригрозил вызвать охрану. А во второй раз меня дальше приемной не пустили. Сказали, что ответа нет, когда будет – неизвестно, но меня непременно проинформируют. И посоветовали зайти в конце месяца – обновить карту бесплатного питания.
– Я ею не пользуюсь, – ответил я зло.
– Как хотите, – ответили мне.

В один из ветреных дней я решил побродить по городу. Пошел к морю, и на одном из центральных перекрестков заметил группу людей с видеокамерой на штативе. Я подошел и начал наблюдать. Их было трое: мужчины и молоденькая девушка. Светловолосые, в желтых жилетах с крупной надписью «Press» на спинах. Явно европейцы. Но говорили они на каком-то незнакомом мне языке. Возможно – на польском. Один из них заметил меня и что-то сказал другу. Что-то смешное, от чего оба засмеялись. Потом они собрали свои причиндалы и куда-то двинулись. Я увязался за ними и шел, пока они не остановились, желая, очевидно, выяснить, почему я за ними иду. Я приблизился и сказал, что я американец, и мне необходима помощь.
– Вы – американец? – спросил, усмехнувшись, один из них, бородатый. Он наверняка принял меня за местного попрошайку, знающего немного английский.
– Да. Со мной случилось несчастье, – сказал я, ободренный вниманием. – И теперь я не могу отсюда выехать.
Парень перевел своему другу мои слова: очевидно тот, второй, был у них старшим. Они подошли и бородач сказал:
– Расскажите свою историю.
Я вкратце все рассказал. Они снова посовещались.
– Нас очень заинтересовала ваша история, – сказал бородач, с трудом подбирая слова. – Но мы не можем вам помочь. Мы сами приехали сюда нелегально. Но мы хотели бы сделать с вами небольшой репортаж. Мы можем записать ваш рассказ на камеру и потом отдать его на телевидение. А если не получится, распространим по интернету. Мы вам за это хорошо заплатим.
– Мне не нужны деньги, – ответил я. – Я просто хочу отсюда уехать.
– Я уже вам сказал: мы не можем вывезти вас отсюда. Но репортаж, который увидят тысячи людей во всем мире, наверняка окажет вам помощь.
– Вы не понимаете? – не выдержал я. – Я здесь подыхаю! Еб я ваш репортаж! Помогите, если вы люди!.. Или идите в жопу!
Бородач отпрянул и посмотрел вопрошающе на своего шефа. Тот безнадежно помотал головой – и они двинулись прочь. Только девушка пару раз испуганно оглянулась, пока я кричал ругательства и проклятья им вслед.

Через несколько дней я заболел. Очевидно, слегка простыл, слишком долго простояв под холодным душем, напившись. Слабость от постоянного недоедания, алкоголь и тупое безразличие ко всему на свете, и в первую очередь – к себе, и без того меня медленно убивали. Так что все наложилось – и еще через неделю я уже не мог вставать с постели.
У меня был жар, меня била лихорадка, я сходил с ума. И однажды, устав бороться, я закрыл глаза – в надежде, что уже больше никогда не увижу этого гребаного мира, этого серого света в окнах и этого грязного потолка с голой лампочкой, горевшей днем и ночью в моих воспаленных мозгах...