Раба любви Никиты Михалкова. Сон золотой

После просмотра михалковского шедевра вспомнилась статья Шарля Бодлера «Салон 1846 года» («О цвете»):


«Представим себе прекрасное пространство природы, где все зеленеет (o; tout verdoie), рдеет, беззаботно туманится пылью, где все, окрашенное согласно молекулярной своей природе, каждую секунду меняется в зависимости от движения тени и света и, побуждаемое внутренними тепловыми колебаниями, все время вибрирует, что заставляет дрожать контуры, и где осуществляется закон вечного и всеобщего движения… Деревья, камни отражаются в воде и отбрасывают на нее рефлексы; каждый прозрачный предмет преломляет и близкие, и удаленные света и цвета…»


Импрессионистическое видение Бодлера удивительно хорошо ложится на визуальный ряд «Рабы любви», на ее «светоцветовой покров», «неосязаемую светозарную субстанцию», «ренуаровское дуновение», в котором растворяются и предметы, и само пространство.




И ничего, что на внешне безмятежную жизнь лирических героев катится девятый вал революции, и ничего, что капитан Федотов, начальник контрразведки, целуя галантно руку актрисе Ольге Вознесенской, говорит ей как бы между прочим: «Ах, Ольга Николаевна, если бы не вы, шлепнул бы я всю эту вашу кинобанду» и небрежной походкой удаляется прочь, и ничего, что то и дело загадочным образом исчезает плёнка, на которой модный режиссёр Калягин безуспешно пытается запечатлеть модные в дореволюционное время страсти (с обязательным заламыванием рук и артистическим закатыванием глаз разодетых в «шелка и бархат» актеров), и тем более ничего, что главный оператор, загорелый красавчик в белоснежном костюме, подпольщик и революционер Виктор Потоцкий (который собственно и «конфискует» плёнку на благое дело народной "леворюции") наблюдает со съёмочной площадки, как тот же капитан Федотов со своей командой «разбирается» с «врагами монархии» (из открытого окна дома напротив раздаются крики, и створки под взглядом оператора медленно захлопываются, а ухмылка капитана напоминает гримасу Чеширского кота). И ничего, что с «мирным счастьем покончены счеты» — все равно атмосфера лёгкости и ренуаровской воздушности, перетекающая в некоторых кадрах в сон наяву —  невесомое кружево, вуаль, подсвеченная золотисто-гранатовым мерцанием осеннего южного солнца — не исчезает, а, напротив, усиливается, вступая в борьбу с тайными (враждебными) силами, стремящимися её разрушить.
 
 
Ах, эти дамы декаданса, — смотрю и думаю я — их никогда уже не будет: игра Елены Соловей, её грациозная манерность, её многослойные наряды с прихотливо изломанными линиями, её тонко выщипанные брови и газовый лавандового цвета шарф, повязанный вокруг головы, небесное выражение глаз удивляют сходством с актрисами немого кино времён Веры Холодной (свидетельствую об этом как эстет-кинолюбитель). Не будет этого кокетства, этих реверансов, этих беспечных разговоров ни о чем, с постоянным налетом искусственности и неизбежности флирта (на самом деле просто дань моде и времени, потому что «так принято»). Это «принято» скоро отменят и заменят другими маркерами (попроще, без высокопарных фраз, без замысловатой игры в любовь, пресыщенность и роскошь). Теперь будет все «по-серьезному», и дело тут не в упрощенном мировидении «строителей коммунизма», а скорее в «прогрессе», столь ненавистном поэтам Серебряного века. Но прогресс неотвратим, и неустанный рев машин, и трамвай, в железной утробе которого возникает желание «потолкаться» даже у Блока («Гибель Titanica, вчера обрадовавшая меня несказанно (есть еще океан»), громко скрежещет колесами, плёнка рвётся, свет меркнет, тени надвигаются; скоро вместо искушенных красавцев-мужчин а-ля Витольд Полонский и "дам полусвета", что как гусеницы превращаются в прелестных бабочек на широком экране — придут ясноликие комсомольцы и комсомолки в красных косынках, неутомимые колхозники, председатели и агрономы, — эстетика «падших нравов» раз и навсегда сменится на суровую этику ленинцев и им подобных. А томных «падших ангелов» заменят неразборчивые героини вроде Людмилы из «Третьей Мещанской» (конечно, «разборчивость» героинь Веры Холодной состояла лишь в выборе в пользу «богатства» вместо «половой свободы», и еще вопрос, что лучше: кокаиновый гламур или упоение мечтами о коммунистическом рае, разница, вероятно, невелика).
 
 
Но в фильме о «рабе любви» ничего еще не изменилось и никогда не изменится. Героиня просто очнется в последний момент от сладкой полувлюбленности в романтически (и все же реально) погибшего оператора, втянувшего её в смертельно опасную игру, от мечтаний о Париже, где наконец-то сможет «принять ванну», от злости на перешедшего в стан врага партнёра по фильму — кинозвезды Владимира Максакова (совсем не большая, но такая значительная роль Богатырева)… И помчится вместе с трамваем в никуда под оголтелые крики вскочивших на коней то ли «белых», которые ведут себя как «красные», то ли осовремененных всадников апокалипсиса с гравюры Дюрера… Михалков здесь четких акцентов не расставляет. По его словам «это неважно».
 

Важно то, что старый мир наконец-то рухнул, и глаза пришлось открыть (заговор — эмоциональная реплика — Калягина-режиссёра: «Не будем открывать глаза, господа, не будем открывать глаза!» — не сработал).
 
 
Рухнул в миг, когда актриса, осторожно поддерживаемая под локоток бравым революционером (в исполнении самого Никиты Михалкова), села в свой трамвай смерти (сцена отсылает зрителя к стихотворению Николая Гумилева «Заблудившийся трамвай», заблудившийся «в бездне времен»)… И под напутствия побратимов подпольщика-оператора Потоцкого: «Все будет хорошо, Ольга Николаевна! Ждите нас в гостинице!» — перевоплощается в Марию-Антуанетту на плахе, идущую «на огненные муки, в волнах овечьего руна» (тёмное одеяние, взбитые, волнистые волосы-парик, искаженное смертельным ужасом лицо).
 
 
Умер старый мир, ну или перешёл в новую фазу по окончании ритуального танца Шивы — бога созидания и разрушения.
 
 
Рухнул под невозможно прекрасную (иными, менее громкими, эпитетами здесь не обойдешься), нездешнюю и вместе с тем пронзительно-чувственную («и трудно дышать, и больно жить!») мелодию «Где же ты, мечта?» (а ведь мечтой-то была сама Ольга Вознесенская!), под великолепную музыку Эдуарда Артемьева, делающую финал фильма непереводимым — на язык чувств или слов (есть мнение, что без музыки не было бы и фильма, что фильм снимался «под музыку», встраивался в неё, но верно ведь и обратное).
 
 
Ps Никита Сергеевич Михалков — режиссёр огромного таланта, а в «Рабе любви» выступил в роли гениального (не зря Джек Николсон некогда записал фильм себе «на память» (равно гениален Михалков и в «Неоконченной пьесе для механического пианино»)…
 
 
14 ноября 2022.
 
Новая редакция - 21 ноября 2022.
 
--