Четыре сезона эпохи дефицита Весна

Что такое дефицит? Это когда денег навалом, а купить нечего – пустые прилавки. Дефицит хуже, чем нищета, потому что нищий может украсть, ограбить, убить или хотя бы заработать деньги, а потом пойти в магазин и купить еду и одежду своим детям. Но что делать, когда купить негде? Хотя, возможно, со-временники великих открытий и не вспомнят о нас, скромных страдальцах эпохи  дефицита.

Соседка по коммуналке украла у меня из холодильника почти все сливочное масло! Стерва, сука! Украла и смылась к матери, думает, что я ее не найду? Звоню туда днем, вечером, уже ближе к полуночи – никто не отвечает. Ладно, я тебя еще достану, но теперь-то мне что делать? Неожиданно припоминаю – когда ехала днем с работы, женщины в автобусе говорили, что с утра в магазине у метро «Пражская», будут давать масло. Правда, непонятно как – по визиткам или просто по полкило в руки. Придется брать с со-бой детей.
     Утром Колька не идет в школу, Пашка – в детский сад. Рано спозаранку мы едем на «Пражскую» за маслом. Очередь у входа огромная – была бы я одна, тоже заняла бы с ве-чера, но не заставишь же моих мальчишек выстаивать ночь!
   За пять часов, что мы провели у дверей магазина, Пашка ухитрился проделать дыру в заборе около близлежащей автомобильной стоянки, разобрать по кирпичику бордюр во-круг маленького фонтанчика, основательно изваляться в пыли и в кровь разбить себе нос. Колька делает вид, что пытается урезонить братишку, а сам, как мне кажется, в восторге от его проделок. Подозреваю даже, что разобрать бордюр было его идеей.
    Оба моих пацана в грязи и пыли, но мне некогда их чистить – нужно каждые двадцать минут отмечаться в очереди. Очередное интеллектуальное изобретение организаторов очередей – каждые двадцать минут делают перекличку по списку, и если кто-то не от-кликнулся, то его вычеркивают безо всякой жалости.
   У дверей магазина стоит милиционер и впускает внутрь по два человека. Что там внут-ри происходит, никто не знает, потому что отоваренных маслом покупателей выпускают через заднюю дверь и с входящими они не сталкиваются. Тем не менее, пронесся слух, что дают по визиткам. Зря я тащила ребят, или же…. Нет, не зря!
    В голове моей немедленно рождается идея: возьму по визитке на троих, а потом Колька с Пашкой войдут и возьмут на себя – вроде бы они не мои, а просто посторонние дети. Могут же дети одни прийти в магазин? Могут! Но самое главное, чтобы Пашка все не ис-портил – полезет ко мне в магазине, начнет вопить: «Мама, мама!», и  продавщица сразу поймет, что это те же самые дети, что обозначены в визитке.
    Все оставшееся время, я в сторонке веду с ним разъяснительную работу: 
 - Не говори, что я твоя мама, когда вы с Колей войдете, понял? Как будто я не твоя мама.
 - А кто ты?
 - Просто чужая тетя, не твоя мама.
- А где же моя мама?
 - Не знаю, нет у тебя мамы, понял?
- Умерла? Как у Золушки?
 - Слушай, отойди от меня и не подходи, пока не купите масло, понял?
- А потом можно к тебе подойти?
 - Потом можно».
 - Тогда поцелуешь?
- Поцелую, поцелую, только пока ты без мамы, ладно?
   Павлуша недоуменно пожимает плечами, и они с Колей убегают играть. По возвраще-нии он уже все забыл и радостно пытается повиснуть у меня на шее. Я вновь отвожу его в сторону и опять провожу беседу.
   Делать все надо тихо, чтобы о моем замысле не проведали стоящие в очереди позади меня – если масла останется мало, и они поймут, что я беру на детей дважды, то могут поднять крик протеста, а продавцы услышат и все поймут. Возможно, когда-нибудь в университетах будут преподавать такой предмет, как теория стояния в очереди. Первый непреложный закон ее можно сформулировать так:
 «Стоя в очереди, опасайся тех, кто позади тебя, ибо ты самим своим существованием ущемляешь их интересы».
    Наконец долгожданная дверь близка. Я незаметно сую Кольке деньги, даю последние наставления и делаю вдох. А потом дверь открывается, и я ныряю внутрь.
    Женщина, что стояла впереди нас, уже купила и с довольным видом укладывает в свою сумку обернутые в бумагу куски масла. Она возится долго – я уже предъявила визитку, и мне уже отвесили три куска по полкило, а женщина все копается и копается. У меня даже мелькает надежда выбраться отсюда, пока не появились Колька с Пашкой.
  Я тороплюсь, прячу деньги, даже не пересчитав сдачу. Сую масло в авоську кое-как, но все равно не успеваю – покачивая бедрами, женщина-копуша выплывает-таки из магази-на. Милиционер распахивает входную дверь, и грязные, ободранные, перепачканные кро-вью, мои дети торжественно вступают в магазин.
   Колька одной рукой ведет Пашку, в другой сжимает деньги. Пашка поднимает свой распухший нос, смотрит прямо на меня и неожиданно издает берущий за душу вопль:
 - У меня нет мамы! Моя мама умерла, я без мамы!
   Милиционер шарахается, продавщица вздрагивает, упаковочная бумага вываливается у нее из рук. Я поспешно выскакиваю наружу, спотыкаюсь, отбегаю в сторону и там с за-миранием сердца стою – жду своих детей. Их нет, как мне кажется, целую вечность, по-том появляется Колька с двумя огромными пакетами в руках.
- Нам продавщица почему-то очень много отрезала, - удивленно говорит он.
   За братом, подпрыгивая, скачет Пашка. Светясь гордостью, он бросается ко мне с рас-простертыми объятиями и умильно заглядывает в глаза:
- А я сказал тете, что у меня нет мамы, я сказал, что ты умерла!
- Молодец, сынок, умница ты мой ненаглядный!
- Тогда поцелуй!