Рассказ старика конец 80-х годов xx-го века

    Лето. Душно. Жарко. Пыльно.
    Станция «Голубые ключи».  Тьма народу. Мешки, узелки, корзинки. Толкотня.  Ругань. Брань. Крики. Шум.
    Грязный  вагон.   Семечки   на  полу  в  купе.   Столик   залит   чем-то  липким.   Окна, засиженные  мухами. 
Пыль на полках.  Грязные,  засаленные  занавески.  Невыспавшаяся, с наглым лицом, проводница с сигареткой в зубах.
Вонь. Мусор. Грязь.
    Отрешённые лица.  Пустые глаза.  Слепые души.  Животная  покорность творившемуся вокруг безобразию.
    Вдруг – словно свежая струя воздуха проникла в вагон.
    – Девенька! Голубушка! Не сметёшь ли веничком тут у нас? Ведь не в хлеву едем?
    – Иди, дед! Нет веника! Нет!
    – Как  же  так,  милая,  людей  возите,  а  веничка-то и нет?  Ну, тряпкой  что  ль  протри  ты здесь у нас.
    – Иди, дед! Некогда мне! Иди!
    – Да  не  дело  это,  милая,  ехать  в   таком  свинарнике!   Ведь   не  животины   же   мы! А человеки! Подумай сама, так аль нет?
    – Да чего ты привязался?!  И без тебя  тошно!  Не нравится,  так  иди  отсюда  в  другой вагон! Ишь чистоплюй выискался!
    – Эх, милая, бедный, несчастный ты человек.  Ну ладно, дай тряпку-то.  Тряпка-то  хоть есть? Сами уж как-нибудь справимся.
    – На тебе тряпку и иди отсюда! Сколько вас тут ходит! На всех не угодишь!
    – Благодарствую и за это!
 
    * * *
 
    Худенький, среднего роста, старик, с пепельно-седыми, короткостриженными волосами и такого же  цвета маленькой бородкой,  показался  в дверях  купе. Прямой  нос, глубокие иссиня-чёрные глаза, прямые седые брови, высокий лоб,
крепкие скулы – всё это говорило о том, что в молодости он был очень красив. Да и сейчас было в нём  нечто, что поражало и притягивало одновременно.
    Самыми   необыкновенными   были   у   него   глаза. Глубокие,   бездонные   колодцы, испускавшие снопы света. Его улыбка,  словно улыбка ребёнка,  согревала сердце.  Тепло, радость и покой исходили от него волнами, леча собой окружающих.
    – Здравствуйте, люди добрые!  Вот раздобыл тряпку.  В порядок хижину привести надо бы, в которой коротать сейчас время будем.  Ну, кто из вас, бабоньки, возьмётся  сноровку проявить и хозяйскую  свою  жилку  покажет?
Что, нет таких? И удивительно-то  мне это! Как это среди  вас, таких хороших да милых, хозяйки-то не водится?! 
    Эх-хе-хе!  Ну что ж, коли такое дело, я сам порядок наведу. Видно, кроме меня – старика, тут хозяев нету.
    Намочив тряпку в ведре, дед стал на четвереньки и стал вытирать пол в купе.
    Молчание  висело  в  воздухе, словно  камень. Всем  было  стыдно  поднять  глаза  друг на друга.
    – Ах, дед, оставь!  Ну что  ты прямо! Дай  тряпку! – одна  душа  молодая  не выдержала испытания совести.
    – Вот и славно! И спасибо тебе, девица.
    Достав  из  сумки  платок, старик  вытер  столик  и  уселся  к окну, где  особенно  пекло солнце. Оглядев всех присутствующих, дед, вздохнув, сказал:
    – Гляжу  я на вас,  люди  добрые,  и думаю: «Неужто  этих  людей  мать  такими  злыми на свет родила,  что они своей доброты  пуще  всего  стыдятся?  Людям,  что окружают их, боятся  выразить,  что  в  сердцах  у  них».  А 
ведь  каждый  из  вас  к  слову  ласковому да приветливому   всей  душой   тянется,   как  бы  ни  был   он   зол и  неприветлив.  Отчего, спрашиваю я вас, люди  добрые,  боитесь вы открыть душу свою друг другу?  А ведь, если сам не откроешь и не отдашь  лучшее, что есть на сердце, откуда  тогда  получишь  то, что ждёшь, ежели слова доброго да приветливого сам боишься кому-либо молвить?
    – Вот  ты,  молодушка,  –  обратился   старик  к  холёной  и  толстой,  в  средних  летах, женщине, с  тупым,злым  лицом  и  маленькими,  словно  свиными,   глазками,  сидящей напротив  него, – страдаешь  ты  по слабости своей, что не можешь эти-то  слабости  свои  пересилить и понять, что душа человеческая  подарками  не покупается.
    Красивое  сердце  у  тебя,  да  не  туда   ты  его направляешь.  Душа  твоя – словно  лебедь  одинокий.  И нет  никому   до  него  дела.   А  всё  потому,  что   ты   прячешь   лебедя   своего   белокрылого  в  подземной  темнице своих слабостей и ложных страстей.
    – Да ты  что привязался  ко  мне,  старый?  Чай,  с  утра  хлебнул  лишку?  Ишь  учитель нашёлся какой!  Попик святой!  Да не нужна мне  твоя  правда и мудрость!  Умник  какой! Я тоже в жизни хлебнула и знаю сама,  что и как мне делать!  Да ты меня  чуть  старше-то!  А туда же учить взялся!  Попик святой!  Иди,  кого хошь учи,  а ко мне не приставай! А то  не посмотрю на твои года и так отделаю, что родные не узнают!
    – Эх, бабонька, бабонька!  Смотрю я на тебя и удивляюсь.  Неужели ты ни разу в жизни света не видела,  никакой радости не испытала? Жаль мне тебя, горемычная.  Душа твоя – красавица, а ты про то и не ведаешь.
    – Да что ты привязался ко мне! Белены что ли объелся!  Вот как сядет один, так никому покоя   не   будет! Много   вас   таких   по   вагонам   ходит. Жалобненьких-то таких! Собирающих подать. Ты, чай, не из их ли числа будешь? Так нету у меня для тебя ничего! Нету!
    – Да ты, бабонька, зла не держи на меня! Коли обидел, прости. Дело моё стариковское. Хотел помочь, да не вышло! Увы! Прости, милая! Только, голубушка, попомни мои слова, коли ты сейчас,  когда ещё на перепутье стоишь,не преодолеешь себя, то никто уже душе твоей не поможет и сгниёт она в темнице твоей уродливой, что сама ты ей уготовила.
    – Да, замолчи ты, дед! Старый кобель! Нет от тебя людям ни толку, ни проку.
    Старик замолчал, отвернувшись к окну.
    – Да  что  вы  на  старика-то  напали? – вступился  за  него  чей-то  мужской  голос, – он  по-хорошему хотел с вами, а – вы?!
    – А ты тоже – молчи! Ишь заступник какой выискался! Тоже мораль будет читать!
    – Да  вы  что разошлись-то? Какая  муха  вас  укусила?  Ну поговорили  и  будет.  Зачем оскорблять людей?
    – Это   из-за  вас,  умников,   вся   страна   страдает.  С  голоду   из-за   ваших   умностей помираем.
    – Да уж вы-то точно из-за нас не помрёте!
    – А ты не смотри так на меня! Не смотри! Смолоду на вас спину гнула!
    – Да так ли,  тётенька?  Так ли уж и гнула?  Да что-то не похоже на вас!  Скорее  другие на вас свои спины гнули!
    – А ты, что  следователь мне? А хоть бы и гнули, так тебе до этого – дела нет!  Ты  мне не милиция и не судья! А потому закрой свою варежку и помалкивай!  Сам ещё от горшка не отошёл, а туда же – учить лезет!
    – Да таких,  как вы, научишь чему-то!  Кроме  своего  живота  ничего  вокруг  не видят!
    – Да   будя  вам!  Будя!   Посмотрите   лучше,  какая   красота   за  окном!  –  промолвил молчавший старик.
    В купе стало тихо и тоскливо.
    «Семёновка» – объявил рупор в поезде.
    – Подъезжаем, – сказал старик.
    Толстая   женщина,   сидевшая  напротив  старика,  засобиралась. Корзинки, узелки, сумочки  вытаскивала  в коридор  вагона. Напоследок  громко  хлопнув  дверью,   ушла  из купе.
    – Эх, люди, – вздохнул старик, – ни «здрасте» тебе, ни «до свидания».  Каждый  только  о себе думает и никого вокруг себя не видит. Люди, словно вещи для вас. Эх, люди, люди!
    Да кто же поможет вам увидеть радость и любовь в жизни,  коли вы сами отворачиваетесь от них?
    И, покачав своей пепельно-седой головой, замолчал, отвернувшись к окну.
 
    * * *

    Новых попутчиков в их купе больше не было.
    Поезд тронулся в путь.
    Две девушки легли спать на верхних полках. Старик и студент остались сидеть у окна.
    – Да вы не расстраивайтесь, дядя! Все женщины таковы! Что делать?
    Умные, бездонные глаза взглянули на юношу.
    – Все, говоришь, таковы?  Да нет, не все.  Все несчастные, все страдают по-своему;  все красивы душой, только не каждая знает о том.
    Расскажу я тебе свою историю,  сынок.  Вижу – тянешься ты к мудрости  человеческой. Ищешь свой путь в жизни. Открытая, ждущая у тебя душа.
    Так вот,  мил человек,  был я в молодости красавцем,  орлом,  парнем хоть куда.  Много девушек испортил, много слёз заставил пролить. Да что мне слёзы их были тогда? Вода да и только. Гордость  моя  закрывала  мне глаза. Так ходил я, творил, что хотел. Не любил, а выбирал приглянувшуюся, а потом, когда надоедала, бросал и искал  сызнова развлечение себе. Через это всё столько несчастных женщин, а то и с малыми детьми на руках оставил! Проклинали они меня, злословили.  И они, и родители их.  Только мне всё было, как с гуся вода.
    Всё  хлебнул  в молодости: и женщин, и вина,  в разгуле  был, на  самое  дно  падал,  всё прошёл, всё испытал.
    Но очи мои тогда ещё закрыты были на гниль моей жизни.
    Но, вот стукнуло мне аж тридцать лет.  И решил я остепениться. Как говорится – встать на путь истинный. Жениться и родить детей.
    Долго ходил и выбирал себе невесту,  какая красивее будет.   Ну и выбрал себе такую – Надюху, красавицу. Все парни от неё без ума были. Да она-то только на меня и смотрела.
    Ну  вот,  стало  быть,  женился   я  на  ней.  Поначалу  приятно  мне  было,  что  все  мне завидовали, какая у меня жена и что с ней показаться на люди не стыдно.  А потом и стало  меня  это  заедать.  И  уж  не любо  мне, что каждый, какой ни на есть, на мою жену засматривается. А уж если она кому и улыбнётся, то тут – держись у меня!
    И бедная жёнка моя  столько  от  меня  тогда  притерпела, что и не вспомнить. Только попрёки да брань с моей стороны и слышала.
    А  тут  на  работе  дела  неладно  пошли.  К тому  времени, как  я  женился, то  большим начальником (в  собственных  глазах)  стал.   –   Заместителем   по   строительству   дач вышестоящих.
    Хоть и жил несправедливо по отношению к женщинам,  но к мужикам старался блюсти справедливость. Да и вот так-то   мне   стало   тошненько,   когда  те,  кому  я  доверял, облапошили и обокрали  меня. Еле-еле я из этой заковырки  вывернулся.  Понизили  меня в должности.
    Гордыня   моя   была   сильно   попрана. И   начал   я   тогда   искать   себе утешение  в секретаршах «неведомственных», манекенщицах уездных, да в пьяном угаре вина.
    Всё  дома  стало  меня  раздражать  пуще  прежнего. Да и Надюха  уже  была не первой красавицей. Разонравилась она мне и осточертела.
    Дети, мал мала меньше, постоянно орали в доме. Аж четверо ртов.  Стал я тогда бывать в доме пореже, лишь изредка приходил домой.
    И  не  знаю  до  сих  пор – как  и  на  что жила в то время  моя  жёнка  с  детьми  моими. Не было мне это интересно. Тешил я свой эгоизм думами о себе.
    А жена моя ходила поначалу (как я уходил куда-нибудь) грязная и зарёванная,  а потом вдруг стала чистая, ухоженная. Тут уж я совсем взбеленился,  удумал, что она хахаля себе нашла, вот и ждёт – не дождётся, когда я уйду.
    Ну что говорить, мил человек, слеп я был, глуп и эгоистичен.
    Дети  меня   раздражали,   жену  терпеть   не  мог   и   весь  белый   свет   постепенно   я возненавидел.  И казалось  мне  тогда,  что  хуже,  чем  я – никто  не  живёт:  и  дети  меня не  любят,  и  жена  отворачивается,и  начальство  не  замечает,  и  рабочие  ненавидят,  и друзей-то настоящих нет, а есть лишь одни собутыльники, которым только стакан к горлу приложить  задарма в нужный час надобно,  а до души  моей, до того, что в ней делается и творится, им и дела-то нет.
    Так-то,  брат, мне  тягостно  и  одиноко  было  жить. Жизнь  моя  сначала  казалась  мне интересной и богатой, а  потом – серой,  скучной, однообразной и пустой. Я  не видел  уже выхода из этого замкнутого круга. Сорок семь лет было прожито впустую.
    И  тут  случай  помог  мне  развязать  этот  круг и взглянуть  на  жизнь  вокруг  другими глазами.
    Помню, стала  как-то собираться  жена с  ребятишками  в санаторий. И это-то  в первый раз  в  жизни! Стала она  день-деньской  себе и детям  что-то  шить  новое. Причёску  себе сделала.
    А  меня  при  этом  такая  злость  взяла. Думал:  «Опять  гулять  едет  и  детей  с  новым папашей знакомить».
    Устроил я напоследок ей скандал большой. До сих пор вспомнить стыдно. А потом, после их отъезда, запил по-чёрному.
    И вот, в один из таких безысходных дней,  когда мне всё опротивело до невозможности и когда я перестал видеть дальнейший  смысл  своего существования, вот тогда я и решил поставить в этом деле точку, думая напоследок о жене:
«Ты  без  меня  обойдёшься,  и  я без вас обойдусь».
    Зажёг  я  все  конфорки  на  кухне,  закрыл все  окна и двери,  и  стал  ждать. Всё думал: «Какой я бедный,несчастный, никто меня не жалеет, никто меня любит!»
    И вот,  когда  воздуха стало мне маловато,  закружилась у меня  голова и упал  я на пол. И  тут  –  словно что-то  нашло  на  меня,  сам  не  знаю  что.   Почему-то  и  умирать  уже  не  захотелось,   а  чувствую,   что встать  уже  и  не  могу: боль в лёгких невыносимая,ни пошевелиться,ни выдохнуть, ни  вздохнуть.   
Тут   ещё   сердце   схватило. И  мне  почему-то, именно тогда, стало страшно, но не за себя, а за жену и детей.
    И  вдруг,  не  ведая  как,  стал  я  молиться  и  обращаться  к  тому,   в  которого  раньше не верил:
    – Господи! – говорил  я. – Защити  мою  жену  и  детей!   Не оставь  их  сиротами в этой жизни!  Не оставь  их нищими и без куска  хлеба  на пропитание! Прости меня, Господи, за  все  грехи  мои! И пошли  моим  родным  помощь и любовь  свою! Пошли  жене  моей хорошего мужа, а детям – отца! Убереги их, Сила Небесная, от всяких бед и несчастий!
    Сознание начало моё мутиться. Конвульсии  стали  сотрясать  тело. Я  пытался  подняться, позвать  на  помощь,но  безуспешно.   Пол,  на котором  я  корчился,  держал  меня,  словно клей.   Мне  удалось  только  дотянуться до ручек  плиты и выключить  газ. Больше  я  был не в силах сделать.
    «Вот моя расплата за всё содеянное», – пронеслось в душе.
    – Господи, убереги их! Убереги! Господи! – шептали в последний раз мои губы.
    И тут – случилось чудо! Небо расступилось передо мной. Прекрасная, светящаяся  дева с улыбкой моей матери приблизилась ко мне из Небытия.
    – Кто ты? – прошептал я. – Ты мать моя?
    Она покачала головой.
    – Ангел?
    Она  не ответила.  Молча с великим состраданием и любовью смотрела на мучившегося перед ней грешника.
    – Ты звал меня. Я пришла, – наконец сказала она.  Голос её был тих и мягок, и весь был наполнен лаской и нежностью.
    – Ты искажённо видел жизнь свою. Посмотри же на неё теперь.
    Внезапно  в  её  руке  я  заметил  большое  зеркало,   а   в  нём – всю  мою  жизнь, кадр за кадром, а также лица и сломанные мною судьбы всех тех, брошенных  мною, словно игрушки, несчастных  женщин, у которых я  украл надежду  к счастью;  увидел и слёзы, и отчаяние их родителей. Вспомнил и о том, что и своих-то родителей я не уберёг от горя.
    Рано, в тридцать один год, совсем  поседела моя мать. У отца  был из-за  меня  инфаркт. А когда они умерли, я  находился в пьянке  и позабыл  про  телеграммы  об их смерти. Опомнился только, когда  сначала  мать, а  потом  и  отца  похоронили  уже.   И  был  я  на кладбище всего только один раз, да и то через полгода после их похорон.
    Увидел в зеркале и могилу,  заросшую совсем травой,  так,  что даже и креста,  который поставили здесь добрые люди, не было на ней видно.
    Увидал весь свой стыд и срам – всё, что я делал и вытворял, понял,  как  мучил  жену  и детей.
    – А теперь, – сказало  мне (рыдающей  и  скорбящей  душе) прекрасное  существо, – мы полетим   туда, где сейчас  находится  твоя  жена, и  ты  узнаешь  правду,  которую   ты  раньше не знал и не видел.
    Небесная  дева  дотронулась  до  моей  руки  и  мы  полетели. Тело  моё  было  лёгким, невесомым.
    Через несколько минут мы были в санатории.
    Дети плескались в море, а жена  моя сидела  недалеко  на скамейке со своей  подругой Юлией.  Мы  остановились с  небесной  девой  прямо за  их  спинами.  Никто  не  мог  нас видеть.
    – Когда   же,   наконец, ты   бросишь   своего  алкаша?  –  спросила   Юлия,   очевидно продолжая начавшийся ранее разговор.
    – Ты же знаешь, я не могу этого сделать. Я люблю его.
    – Кого?   Гришку? Да  он  тебе  всю  жизнь  испортил.   Посмотри,   на  кого  ты  стала похожа?   А  ты  ещё совсем  не  стара!   Тридцать  восемь  –  это  не  года.   А  выглядишь  ты  на  все пятьдесят.
    – Что ж поделаешь? Судьба, видно, у меня такая.
    – Слушай,   брось  ты  его.   Возьми   детей,   езжай  к  маме.   На  тебя  и  здесь   многие заглядываются и не прочь даже и с детьми твоими связать с тобой свою судьбу.
    – Юля!!   Ну что ты говоришь?!  Как  я могу бросить своего Гришеньку?  Ведь он такой несчастный, одинокий, никому ненужный, ни к чему не приспособленный.
    – И  за  что  ты  его  любишь  такого?! Другая  давно  бы  уже  выгнала.   Всегда  злой, угрюмый,  пьяный, грязный,  вонючий.   И  что  ты  в  нём  нашла,  Надя?   Не  знаю,  ума не приложу?!
    – Что нашла? Может  быть, то, что другие не видят. Душу  его  почувствовала, поняла, в сердце его заглянула.
    – Да как ты могла сердце-то его видеть, если почти всю жизнь он по бабам своим гулял, кровь молодую тешил? А ты только пьяного и злого его и видала? Разве  не  он  бил  тебя, детей малых не выгонял из дома, душу твою не выматывал?!
    – Да, Юленька, было и такое. Чего греха таить? Было. Да только и свет в окне я тоже через него для себя открыла.
    Правду  ты  говоришь,  что  была  я  красива  смолоду.  Что  было, то  было.   Да  только хлебнула  я  через красоту-то  свою:  и  мужнину  ревность  и  злость,  пересуды  друзей – собутыльников  его, их ухажёрства за мной и приставания  втихомолку, а  когда  отшивала их  ухажёрства,  то  они  же и натравливали  его  потом  на  меня. А он-то  этим  подлецам верил, а мне – нет.
    А сплетни старух у подъезда, думаешь, прошли мимо Гриши? Нет, не прошли.
    И всё это я через свою красоту хлебнула.  И, как видишь, не  дала  она  мне обещанного счастья.  Но зато в своих бедах  и  несчастьях  я  другое  счастье-то  нашла,  то,  о котором не ведала.
    Как   встретилась   я   с  Гришенькой,  полюбила   его.  Да  только   теперь   понимаю  – не  настоящая  та любовь  была.  Эгоистическая.   Он  красавец  был,  каких  мало.  И  мне приятно было  с таким  пройтись  по городу. Подружки  завидовали. Парни  ревновали. Да только не его любила я тогда,  а себя.  Своё  тщеславие тешила,  свою  красоту  лелеяла  и любила.  А  потому  и  наказана  была  судьбой  за  неё, за  всё, что  было ложным  в  моей жизни.
    Разве мне тогда надо было знать, что в Гришенькиной  душе  делалось, чем жил он, чем грезил, что любил? Нет. Это пришло потом.
    А  сначала  мне  нужны  были  ухаживания  его,   красивые  вещи,   цветы,   комфорт   и  ко всему этому красивый муж в придачу, словно золотая вещь.
    Как  я  поняла  потом, всё  это  не могло  не  отразиться  на  наших  с  ним  отношениях. Фальшь   всегда остаётся   фальшью.  Тем  более   любви   настоящей  ни  у  меня  к  нему,  ни у него ко мне не было.  Мы польстились внешностью,  совершенно не зная  внутренних миров друг друга. Такая жизнь, конечно, не могла
продолжаться долго.
    И Гриша загулял. До меня у него было много женщин, но не одну из них, как и меня, он не любил по-настоящему. – Всё это были капризы его эгоизма, блажь.
    Когда это случилось впервые,  у нас уже был первый ребёнок.  Вот тогда во мне против Гриши и его женщины бушевала ненависть и злость. Мне казалось – я убью их обоих.
    И  словно  неведомый  голос  проник  мне  в сердце  в тот чёрный  для меня  час, сказав: «Не делай  этого! Не сама  ли ты  виновата  в  том, что  случилось? Не  ты ли  подвела  его к этой черте? В семейных трагедиях виноваты всегда оба».
    И  словно  память  моя  ожила  тогда. Я  увидела, наконец,  весь  свой  эгоизм,  всё  своё тщеславие, жадность к вещам и удовольствиям, себялюбие и любование собой, всю суету, которой жила и которая оказалась такой ничтожной.
    Понять-то я поняла, что было  причиной,  почему муж ушёл от меня, но преодолеть ещё это в себе не могла. Мне казалось это непреодолимым.
    Я плакала и рыдала,  стонала и умирала от горя,  звала  его и жила  между  отчаяньем  и надеждой.
    Два года он  не приходил. За это время я продала часть вещей.  Устроилась подрабатывать уборщицей. Моё малое дитя, вылитый Гриша, было мне утешением.
    Потом  муж  вернулся.  Радости  моей  не  было  предела.  А  через  какое-то  время  всё началось  сначала. И хотя  он  бывал  уже  чаще  дома, но  и  женщин у него стало больше. А вскоре на работе у него стряслась беда. И он снова стал пить.
    Когда  мы  только поженились, он  почти  перестал  тогда  выпивать. А  теперь  совсем не бывал уже трезвым.
    За то время, как он вернулся, после двухгодового отсутствия, у нас родилось ещё  трое ребят.
    Что тебе сказать об этой жизни?  Всё было: скандалы и драки,  ссоры и ругань,  слёзы и обиды, безденежье и отчаяние.
    Но, именно  в  это  время,  я  начала прозревать. И вдруг поняла Гришу и пожалела его. Эгоистичный человек, привыкший к лёгким победам, он,бедный, не знал истинной любви, душевной доброты сердца. Был очень одинок в этом неустроенном мире.
    Не  умея  любить,  он  был  очень  несчастным.   И  не  умея  принести  ничего  другого, приносил с собой только горе.
    Не   было   у   него   и   истинных   друзей. Думаешь,   я   не   пыталась   выгнать   его собутыльников? Пыталась.  Но  он  воспринимал  это  очень  ранимо.  Ему казалось, что я ненавижу его друзей.
    Понимаешь,  для  него  это  были  друзья,  единственные, верные  ему. А  они  ни  разу не вспомнили  о нём, когда  ему было плохо  или  когда  у него  не  было денег. Потому  я перестала  их  прогонять, уходила  в  другую комнату, сидела  там  и  плакала,  видя  своё бессилие.
    Постепенно я стала чувствовать мужа и понимать его. И  тогда  же   сделала  для  себя открытие: поняла, что тем  женщинам, к которым  уходил  от меня Гриша, он, в действительности, и  не был нужен. Им  нужны  были  его деньги,  подарки,  красота  и страсть его. А чем старше он становился, тем меньше они в его услугах  нуждались.
    Разве нужна была им его душа, одинокая и мятущаяся? Нет. Она была нужна только мне. И  потому  у  него никого не  было, только  я. А  он  нужен  был  мне  любой. Я  и не заметила, как уже по-настоящему полюбила и поняла Гришу.
    И теперь, каждый раз, когда  он  уходил, знала – он  вернётся ко мне. Плакала, ждала и верила. Стала лучше одеваться, чтоб доставить ему удовольствие;  пекла  каждый день пироги и ждала мужа.
    Когда он возвращался,  то не понимал меня и устраивал мне скандалы, думая,  что жду кого-то другого, а я прощала его, плакала от боли, но любила и молилась за него.
    Как же я могу, после  стольких  лет  любви  своей  и  муки, бросить его? Моего единственного, бедного и несчастного, Гришеньку? А ведь, когда он бывал трезвым, это был золотой  человек! Такая добрая  и ласковая  у него улыбка! Да  уже  от одного этого я была  счастлива. А  уж если  в чём-то и поможет, то  для  меня  и это – большая награда.
    Постепенно   меня   стали   звать   к  себе  женщины:   подруги  и  знакомые,   и  просто встреченные  мною люди. Все  ждали  от  меня  чего-то. А  я  что  поняла  сердцем  сама – приносила им.
    И, странно,  мои простые слова облегчали их душевную боль. Про меня стали говорить, что я лечу словом. Да лечения-то никакого тут и нет, а просто – разговор по душам.
    Я почувствовала, что стала нужной людям. Это прибавило мне сил жить.
    Когда Гриша загуливал, дети начинали просить меня: «Мама, купи нам другого папку». А я им объясняла, как несчастен наш отец и никому-то, кроме нас, он не нужен. И если мы его жалеть не будем, кто ж тогда и пожалеет его?
    Моё  изменившееся  отношение  к  мужу,  моя  любовь  и  жалость  к  нему,  не  прошли бесследно. Сначала дети,  убегавшие  от него  на улицу  или  к соседям, постепенно  стали более спокойны и даже ласковы в отношениях с ним. Но он был словно слепой.
    Ему казалось, да и до сих пор кажется, что никто в целом мире, в том числе и я, и дети, не любит его. А мы уже любили его. Любили и жалели, и молились за него. Он стал нашей вечной болью.
    Как же я могу его, Юленька, бросить теперь? Да, если он умрёт, я тоже за ним уйду!
    Так верю, так надеюсь, что он когда-нибудь прозреет!!
    Благодаря  ему  я  столько  испытала  в  жизни,  столько  перенесла!   Но,  как  я  поняла недавно: всё  это было  для  моей  же  пользы  –  для  пробуждения  сердца  и  души  моей, для очищения от эгоизма, себялюбия, лености и всех тех оков, в которых я тогда жила.
    Только благодаря  Гришеньке  я  смогла освободиться  от  всего  того, что  мне  мешало жить. Только благодаря ему. Я познала любовь и всю её щедрость и глубину.
    Узнала   цену  счастья,  находясь  часто  вдали  от  мужа, но  сердцем  оставаясь  рядом с ним. Узнала  с ним то блаженство, что не знала ни одна из тех женщин, что  проводили  с ним ночи. – Это блаженство радости мига, неповторимой глубины, когда он был рядом и был  спокоен. – Это  минуты  счастья  моего  бытия. Не  было драгоценнее  для  меня этих минут жизни.
    Гриша, сам того не ведая, помог  мне  освободиться  от моих страстей и предрассудков. Он раскрыл, не зная, предо мной истинный мир любви.
    Благодаря ему я переродилась заново. Очистилась душой и сердцем  в  тех  страданиях, что он мне принёс. Мой дух стал выше мелочей суеты.
    И   после   всего  этого  могу  ли  я  корить  или  бросить  его? Могу ли быть  такой неблагодарной?
    Да, если хочешь знать, я по-своему счастлива с моим Гришенькой.  Да, счастлива. Хотя и слёз мне в моём счастье не избежать ещё.
    Больше  всего, что  меня мучит и гнетёт теперь – это  то, когда  же, ну когда же  он проснётся  от своего сна наяву?!  Когда он увидит  нашу  любовь и боль за него? Я знаю и верю, что это обязательно будет, и он ещё попросит  у  нас  всех  прощения  за  свою слепоту!!
    Но, наверное, это будет только тогда, когда ему будет невыносимо плохо. Потому я боюсь оставлять его в таком положении одного на долгое время.
    Мы тут на море с детьми расслабляемся,  а он там – один.  И мои  мысли  только  о нём. Как он там?! 
    Ведь перед санаторием,  ему опять было плохо.  И видя наши сборы (а я для детей и для себя пошила тогда новые вещи, чтоб не ехать в старых и залатанных вещах, как нищие; и доставить детям к тому же радость – первый раз на море), он всё же не понял нас и решил, что я еду искать отца для детей, а для себя – любовника. Бог с ним за эти его мысли!
    Никогда никого  не  было  у  меня,  кроме него.  Когда была ещё по-моложе и когда ещё не могла преодолеть себя, тогда  и пробовала сделать это.
    Но, встречаясь  в  компаниях  с  кем-либо  и  вспоминая  Гришеньку, бежала  от всех без оглядки. Лучше его, мне казалось, никого нет. На том  безрезультатном  поиске  и закончились мои встречи. Больше я уже никуда не ходила и ни с кем не встречалась.
    И Бог мне – свидетель, я чиста перед мужем, а мой любимый чист передо мной, потому что сама судьба искушала меня через него.
    А потому я всё  приняла, что было в моей жизни, как должное, посланное  мне  судьбой для моего же счастья.
    – Да ты, Надя, святая! Я бы не смогла так!
    – Да какая же я святая, Юлечка? Если бы я была такая, то разве дала бы Грише своему так упасть? Да разве не вытянула бы его из этой пропасти? А так руку ему протягиваю, а он не берёт. Значит, не так даю, не умею. А ты говоришь: «Святая».
    Нет, Юлечка, до святости мне далеко, как до неба. Ещё столько во мне осталось тёмных пятен и вихрей, что и  не счесть!
    Ах! Сердце вдруг в груди схватило! Дрожь пробежала по всему телу!
    – Наденька, что с тобой?! Ты вся побелела!
    – Ох, чует сердце моё, что-то случилось дома! Гришенька!! Господи, помоги!!
    – Да что с тобой, Надя?! Ты сама – не своя.
    – Ох,  Юлечка!  Послушай,  оставлю я с тобой сейчас детей в санатории,  а сама полечу домой.
    – Но, послушай, Надя! Теплоход придёт только через несколько дней.
    – Ничего, я в обход, на попутной. Ой,  что-то  сердце очень  болит!         Не случилось  бы с Гришенькой чего?!
    – Да ведь у тебя и денег мало?
    – Ну что ж, займу, здесь люди есть добрые, душевные.
    – А с чего отдавать-то потом будешь?
    – Да продам,  если надо будет,  что-либо. Только  бы  Гриша  был  живой  и  здоровый!! Ну всё, Юлечка, пока! Я побежала. Позаботься, прошу тебя, о детях! Они так  любят  тебя.
    – Хорошо, я сделаю всё, что смогу. Удачи тебе!
    – Всё! Спасибо! Я побежала.
 
    * * * 
 
    – Поражённая  услышанным, моя  рыдающая  душа осталась стоять возле скамейки, где только  что  сидела  моя Наденька  –  моя  жена, которую я совсем, совсем  не  знал,  – продолжал свой рассказ собеседнику старик в купе.
    – А это была, оказывается, именно та, единственная на свете женщина, моя верная жена и подруга, которую я всю жизнь искал по белу свету.
    Слёзы  капали  по  моему  лицу. Сердце казалось разорвётся от боли и стыда, и запоздалого сожаления о том, что я сделал в своей жизни.
    Я ведь, мил  человек, и не чаял  уж  когда-нибудь  встретить  настоящую любовь в этом лживом  мире.  А  она, оказывается,  была  совсем  рядом  с  моей  душой. Самозабвенная, нежная и трепетная. И только  сейчас, теряя этот мир, я узнал об этом и нашёл её. Ту, что безнадёжно искал столько лет своей слепой жизни!!
    Да, в эту минуту я,  наконец,  прозрел. Но, какова цена была этому прозрению?! Найти ту, единственную любовь, о которой грезил и мечтал, и тут же потерять её безвозвратно?!
    У меня от потрясения закружилась голова. Небесная дева, сопровождавшая меня  в этот мир, поддержала меня, чтобы я не упал.
    – Пора домой, – сказала она.
    И мы медленно полетели прочь от санатория, где я открыл правду своей жизни.
 
    * * *
 
    Помолчав немного, старик продолжил свой рассказ:
    – Наденька,   примчавшись  чудом,   после  двух  часов  прошедшей  беседы  с  Юлией, застала в доме соседей, которые и рассказали ей о том, что здесь случилось.
    Кто-то вышел случайно на лестничную клетку и почувствовал сильный запах газа. Стал стучать  в  дверь. Никто не  открывал. За  дверью  слышались  шорохи  и  стон. Вызвали домкома. Взломали дверь. На полу, в коридоре,скорчившись, лежал я, почти посиневший. Конвульсии сотрясали моё тело. Вызвали скорую и доставили меня            
в реанимацию.
    Выслушав всё это, моя жена побежала в больницу.  Стоя у реанимационной палаты, она умоляла врача впустить её на несколько минут ко мне в палату.
    – Я верю, – говорила она, – что он вернётся. Пустите меня к нему!
    – Не положено, – отвечали ей, – не положено.  Ваш муж  в  плохом  состоянии. Сначала у него была клиническая   смерть. Теперь  –  кома. Шоковое   состояние.   Вы ничем  не сможете ему помочь. Ждите здесь.
    – Пустите меня, пожалуйста, всего на одну минуту! – умоляла Наденька – Он услышит меня и придёт в себя!
    Взглянув  в  бездонные,  наполненные  слезами,  глаза  несчастной  женщины,   врач уступил, сказав только:
    – На одну минуту. Оденьтесь здесь. За вами придёт медсестра.
    Когда  жена  моя  подошла ко мне и увидела мой сильно  заострившийся  нос  и  впалые щёки, какие-то провода и трубки, идущие  ко мне,  она  выдохнула  только,  едва слышно: «Гриша! Гришенька!»
    Как от электрического тока пробежала дрожь по моему телу. Я медленно, как рассказывала потом Надя, открыл мутные ещё глаза.
    – Гришенька, я здесь! Я здесь! – шептала жена.
    Мой взгляд после этого стал более осмысленным, что-то заклокотало в груди, и я хриплым голосом с трудом прошептал:
    – На-дя, прос-ти! – и потерял вновь сознание.
    Врачи засуетились, вливая в меня инъекции.
    Жена  вышла в коридор. Там она плакала и молилась:« Господи! Спаси его!  Господи, спаси!»
    Через час к ней подошёл  седой  врач, тот самый, который разрешил ей побыть минутку возле меня. Подойдя к ней и погладив её по голове, он сказал:
    – Успокойтесь. Он будет жить. Будет жить.
    Слова счастья были особо ценны после всего пережитого моей женой.
    Душа  Нади  сияла  светом  радости  и  благодарности  ко  всем, кто  помог ей  обрести обновлённого и исцелённого её Григория, любимого мужа, самого близкого, единственного и дорогого человека для неё на всей земле (как  говорила она мне потом).
   
    * * *
 
    – Так, бывшая  моя  Надюха  стала  для  меня  единственной  Наденькой,  светом   моей жизни, – закончил старик рассказ о своей судьбе.
    – С тех пор, как  жена  моя вернула  меня к жизни, с того времени  изменился  для  меня мир  вокруг. Я  начал видеть  людей и их  заботы, открыл  заново  этот мир,  стал  учиться состраданию и терпению.
    В наш дом  всё  чаще  стали  приходить  за  советом  люди.  Мы  стали  жить  не  только для  себя, но  и  для них, стараясь  приносить  им  помощь  и  поддержку  в  трудных  днях жизни.
    Благодаря  своей  Наденьке,  её  заботам и любви, я  научился  быть  нужным  людям и нашёл тогда своё место в жизни и понял смысл пройденного своего нелёгкого пути.
    Я простил всех и всем, раскаялся в совершённом  мною  ранее зле, хотя и необходимом в моём пути для моего же прозрения. Сколько же лет было потрачено мною впустую!
    Лишь под старость я нашёл и понял счастье своей жизни: настоящую любовь, единственную женщину, которую искал всю жизнь; верных и надёжных друзей; интересных собеседников; познал любовь и заботу  детей, которую раньше не замечал; и во всём этом нашёл смысл своей жизни – встречать радостью каждый новый день.
    Я  благословил  свою  жизнь  и  страдания, которые  претерпел, ибо  я  словно  заново родился  в  этом мире.  И  оставаясь  стариком  (а  мне  уже  девятый  десяток), в  душе  я чувствую себя юношей и удальцом.
    И  пройдя  всё,  говорю:  «Благословенна  жизнь,   которая  дарит  нам  столько  радости в каждом дне!»
    Ничего,  что  кто-нибудь  ещё  спит.   У  него  будет  время,  обязательно  будет,  чтобы   проснуться.
    Вы, молодой человек, пытливы  умом, раскрыты  сердцем, потому  вам  не долго ждать ещё свою заветную звезду.
    – Эх, дядя,  у меня  уже  столько  таких  «звёзд»  было,  что вряд ли мне посчастливится встретить такую, какую встретил ты. Такая на сто тысяч – одна!
    – Да нет, не одна.… Таких сто тысяч и каждая прекрасна по-своему. Если  сможешь найти  ключик  к волшебному тайнику её души и сердца, откроешь в каждой  свою Василису Прекрасную.
    Каждая, помяни  моё  слово, каждая  –  невидимый  ещё  свет  для  нас.  Нужно  только суметь понять и открыть  его. И тогда встретишь свою  единственную и неповторимую человеческую звезду.
    Вспомни, в сказках Василиса Прекрасная сбрасывает кожу гадкой лягушки или лебединые перья, так и та ненаглядная твоя, где-нибудь неприметно с тобой рядом стоит. Часа своего дожидается, чтоб явить тебе красоту свою.
    Пока же ты её по всему белу свету ищешь да за звёздами,  мелькнувшими,  падающими, гоняешься, пава  твоя неприметная  и  неказистая  в своей лягушачьей  коже  или  птичьих  перьях тебя  дожидается, пряча от  всех негасимое  сверкание  своей звезды  –  своего необъятного и лучистого сердца.
    И, мил человек, нам с тобой ещё многому поучиться стоит у женщин, что стоят рядом  с нами.
    Прощай, любезный! Не пропусти свет своей звезды, когда она тебе явится вскоре! Чудо раз в жизни открывает свою тайну слепым. Надежды тебе и веры!
    Передавай  поклон от меня этим двум  молодушкам, что на верхних полках сейчас спят. Им ещё страдать и страдать придётся, пока свет их засверкает во всей красе.
    Старик поклонился в пояс студенту.
    – Прощай, дядя!
    – Прощай, милый, не поминай лихом.
    И свет, вошедший в купе, пошёл по жизни далее своей дорогой.

               
                1996 – 1997 гг.