Песня-воспоминание старого рояля почти сказка

        Стучит  дождь  по  крыше.  Шуршат  листья  за  окном.   Шепчутся  деревья  о чём-то грустно.  Ветер кидает  капли дождя в окно.  Тихо в комнате.  Лишь слышно как  стучат часы. Время невидимым шлейфом улетает куда-то.
  Но здесь,  в  этом  доме, стоящем  на  краю деревни,  по-прежнему  тихо и всё  так  же слышен стук часов. Как когда-то в старые времена.

  *   *   *

        Давно-давно, бесчисленные мгновения  назад, в этом  старом  каменном  деревенском  доме  с  колоннами  и широкими  окнами,   принадлежащем   в   прошлом  генеральской семье, жил когда-то молодой писатель.
Он  не  любил  шум  и  светские  балы, на  которых  все  расточают  любезности  друг другу,  пряча  при этом  свои  истинные чувства  под удобной  маской.  У каждого  здесь был свой расчёт: у дам – виды на кавалеров, у кавалеров – виды  на выгодную женитьбу и  успешную  карьеру. Всё  это  было   пошло   и   скверно. Накрашенные лица  дам  с  кокетливыми  улыбками, сальные  взгляды  их  кавалеров,   солёные   шутки,  плоские и  пустые по своей сути разговоры. Всё это было чуждо молодому писателю.
Он  был  по  натуре  замкнутым,  мечтательным  по-своему  человеком.  Кто знал, что расцветало  в  нём, когда  он  садился  писать  свои  повести  и  романы?  Откуда  в  нём возникали   и   проявлялись   чувства, которых   никто   никогда   за   ним   не  замечал? 
        Для  многих  он  был  холодным,  очень сдержанным в эмоциях, человеком, себе на уме. Другие  считали  его гордецом  и  зазнайкой. Почти  для  всех  его  душа  была  закрыта на  пудовый  засов.  И лишь пара друзей да один особенный человек  в его жизни  знали, что прячется за этой глухой дверью.
А там, за  ней,  билось  чистое, очень  ранимое сердце,  в  котором  отзывались болью вся нечистота и скверна тогдашней жизни.
Но  так  жило  всё  общество и до него,  и при нём, и после него всё будет также  течь своим чередом. Что он мог изменить в этой круговерти? Ничего.
Внутренний   разлад  нарастал   в  его  душе.   Невозможно   стало  прятать  истинные чувства под маской равнодушия к чужим порокам. Но проявление его истинных  чувств в  среде,  пропитанной  ложью,  пошлостью  и фальшью,   подобострастием  и  страхом, вызвало  лишь  ещё  большее  неприятие  его  высшим  обществом,  к которому он имел «честь»  принадлежать, благодаря   своей  родословной. «Сливки  общества»  не  любят, когда срывают их маски. И не прощают этого никому.
Молодого  писателя  возненавидели  за его дерзкие, обличительные  против общества выступления.  Началась искусная  травля: где  бы  он  ни  появлялся,  сразу  начинались грязные сплетни  о его якобы тёмных делишках и любовных  похождениях,  о связи  его с арестантами и о подложной родословной.  Газеты  печатали  клеветнические памфлеты  на его изданные произведения. Его обвиняли в вольнодумстве и в плагиатстве.
Наконец,  наш  герой  смертельно  устал  бороться  с  обществом  и  доказывать  свою невиновность чёрствым   к  правде   сердцам. Расплатившись с  долгами,   он   уехал в  далёкую  деревню,  подальше   от  своего  родного  и  любимого   когда-то  им  города, ставшего теперь для него совсем чужим.
В  это  время  ему  было  уже  двадцать  девять  лет.   Но  что  значат  года,  когда  дух сломлен  и уставшее  сердце  стучит,  отстукивая   минуты  прожитых   лет,  как  сердце старика? И сколько тогда человеческой душе лет? Внутренних, а не внешних.
   
   *   *   *

Итак, наш  герой,  молодой  писатель,  подававший  большие  надежды и начинавший уже блистать заслуженной   славой,   оборвал   свою  так  рано  начавшуюся  карьеру  и покинул  «цвет  общества»,  чтобы  на дальней   стороне, в   тишине  и  безвестности, доживать до своей старости.
Внутренний   надлом  не  прошёл  для  него  бесследно. И  вскоре  у  него  появились первые  признаки чахотки. Но  он  не  знал  об  этом  и  не  думал, что  ждёт его дальше. Будущее, словно туман, лежало перед его взглядом.
Тихо было в деревне. Славно. Шумел ветер. Пели птицы.  Крестьяне заходили иногда поболтать и справиться о здоровье барина.
Семья, что  жила  на  первом  этаже  в одном  доме с ним, и у которой  он столовался, была  к нему приветлива и дружелюбна. Старуха чинила  ему  одежду, старик  вечерком сказывал  простые,  незатейливые,  но  по-своему  добрые  сказки  про солдат,  про вдов,   про трудную  крестьянскую  жизнь.  Их  сын-переросток,  неженатый  ещё,  возил  часто барина в рощу да к реке через овраги. За это барин  учил молодого  крестьянина  письму и счёту, и чтению книг. Скоро хлопца должны были забрать в солдаты и барин,  как мог, пытался скрасить его, ещё оставшуюся от службы, свободу.
Так жизнь текла своим чередом. Тихо, спокойно. Как всегда.
Иногда  приезжали  два  друга  нашего  писателя:  каждый – в  своё время. Их приезд был большой радостью и праздником для всех в этом тёплом и гостеприимном доме.
Часто приходили письма из далёкого города.  Никто не знал от кого были эти письма. Но каждый раз, получая их,  молодой писатель то краснел, то бледнел и, взяв их, уходил в свою комнату на втором этаже и долго не выходил оттуда.
Тогда   сквозь   шум   ветра   и   шуршание  трав  слышались   звуки  рояля; и сонаты Бетховена, и симфонии  Баха  наполняли  округу мощными  аккордами печали и грусти, радости и света.
И  всё  замирало  вокруг.  И даже ходики на стене, казалось, старались стучать  не так громко,  словно боясь  помешать льющейся песне чьей-то души,  которая  рассказывала слышавшим  её  о своей  боли  и  надежде, отчаянии  и  вере,  о своей  безнадёжности  и о своей любви.
Плыли в даль звуки рояля. Летели светом в сердца.
Старушка  всхлипывала в саду, вспоминая  молодость.  Старик  часто  вздыхал, думая   о чём-то своём, и тихо шептал:
        – Эх, барин, барин…
И даже молодой  крестьянин становился тогда задумчив  и серьёзен,  словно  пытался разгадать за звуками рвущейся музыки своё будущее и свою судьбу.
Потом снова  всё замирало до следующего письма.  И всё  становилось  по-прежнему. Тихо и спокойно, как всегда.

   *   *   *

Прошло  время.   Всё  так  же  стучали  ходики  на  стене.  Всё  так  же  летели  в  даль минуты.  Но  за это прошедшее,  небольшое  время изменились события в жизни нашего героя.
Большое  горе  постигло  его.  Два близких ему друга погибли один за другим, словно судьба специально отняла их у него. Один погиб на дуэли, защищая  честь оклеветанной обществом и любимой  им  женщины.  А  другой пал  смертью  храбрых  в  развязанной правительством войне в дальних колониях.
Тяжёлая   утрата   легла   камнем   на   сердце   молодого   писателя,   который   время от  времени продолжал  ещё  работать   над  своими,   не  издававшимися уже никогда, книгами. Боль и одиночество духа подорвали  ещё  больше  его  здоровье.   Чахотка полновластной хозяйкой вступала в свои права.
У семьи, приютившей молодого человека, тоже были горестные изменения.  Их  сына забрали на  службу  в армию и угнали далеко на север, где тогда происходили  военные действия. Весточки от него приходили  всё реже и реже, и бедная старушка от тревоги и волнения за сына слегла в постель, и всё реже вставала с неё и выходила в сад.
Девушка-служанка, взятая из деревни и готовившая им еду, была единственной,  кто выглядел бодро и здорово в их доме.
У  старика   тоже  часто  стали  отказывать   ноги. Ходил   он   уже   сгорбившись и согнувшись. Куда девалась его бывшая твёрдая походка и бравая  солдатская  выправка? Часто отправлялся он  на кладбище проведать своих  знакомых да генеральскую семью, которая когда-то взяла его, ещё молодым солдатом,  прислуживать к себе  в  дом. Знатные господа были! С душой! Как истинные русские. Словно свои деревенские…
Там он сидел долго,  рассказывая им,  ушедшим  в другой мир, про своё житьё-бытьё, и вспоминал свои солдатские походы и дела своей молодости. Здесь  чувствовал он себя своим, всем известным; и даже хворь его  здесь  как  будто  бы  отступала, и   он становился,  как ему казалось,  немного здоровее,  его плечи и
согнутая  спина чуть-чуть распрямлялись, шаг становился более твёрдым и уверенным.
Здесь  он  каждого  знал  и  помнил,  и  каждый  по-своему  был дорог ему,  и каждого он видел,  как живого.  Здесь лежали воспоминания его молодости,  которые давали  ему новые  силы  жить. Это было его место  отдыха  от боли  и   тревоги  за  сына и за начинающую уже умирать от тоски жену.
Набравшись  сил  в  месте  успокоения  от всяческих забот и жизненных  проблем, он медленно  плёлся домой, чтобы  хоть  чем-то  утешить  и  рассмешить  свою  старушку-жену, свою ладушку,  с которой прожил вместе душа в душу больше  шестидесяти лет и с  которой  похоронил  четырёх  детей  и  двух  внуков,   и  с  которой прожил  трудную  трудовую жизнь.
Потихоньку  старый  дом  всё  больше  наполнялся  грустью,  болью  и  одиночеством людских сердец.
И  лишь  однажды  свежий  ветер  радости  влетел  нежданно-негаданно живительной струёй  в  этот  грустный  дом,  принеся  с собой  шутки,  смех и тёплую,  свежую  волну молодости и жизни.

   *   *   *

В  одно  прекрасное  утро  на  дорожке  их  сада  появилась  молодая женщина, одетая в лёгкое, почти воздушное, белое платье и с таким же белым, летним зонтиком в руках.
Тонкая, грациозная, она   стояла,   улыбаясь,   среди цветущей зелени,   словно прилетевшая сказочная фея из детских снов.
Невысокого   роста, с   синими пронзительными   глазами, густыми   ресницами, с маленькими изящными носиком и ротиком, с белокурыми  волнистыми  волосами она, казалось, возникла из сказки, чтобы  одарить каждого своим чудом.  И  теперь  она,  как маленькая  девочка, звонко, радостно и чуть  смущённо засмеялась, увидев удивлённые лица вышедших к ней сейчас навстречу людей,   услышавших  радостный звон колокольчика на воротах сада.
        – Вика!  Виктория!  Какими судьбами?! – бросился  к незнакомке с крыльца  молодой человек, раскрыв ей объятия.
        – Костя!  Костенька!  Здравствуй!  Наконец-то,  я  смогла вырваться! Да познакомь же меня со своим домом, про который ты мне столько писал!  Ах, как здесь чудесно!  И так тихо-тихо. А это твои домочадцы? Здравствуйте!
Маленькая ладошка прикоснулась к руке каждого, кто вышел её сейчас  встретить.
        – Здравствуйте! Здравствуйте! – поклонившись, ответили ей.
        – Лина,  беги  поставь  самовар!  Прохор, иди  одень  мундир  свой!  А  вы, барышня, проходите,  проходите  сюда! Извиняйте,  что  не одеты.  Не ждавши  вас. Посидите  тут пока с барином в горнице, побеседуйте. А я переоденусь да помогу на стол собрать.
Пока Виктория  и  Константин  сидели  в  горнице, все бегали  вокруг них, суетились, наряжались, собирали на стол, смахивали пыль с углов, пекли пироги.
Но наши герои почти не замечали этой  суеты вокруг них. Слишком  мало  им  судьба отвела времени для встречи, чтобы можно было замечать разные мелочи и пустяки.
Они чувствовали себя так, словно были одни на всём свете.
        – Почему ты так долго не писал, Костенька?
        – А ты?..
Они помолчали.
        – Ты так похудел, осунулся. И лоб такой бледный.
Маленькая ладошка чуть коснулась лба Константина.
        – Ты болен? Нет?
        – Конечно, нет! Что со мной может случиться? Просто я взволнован встречей с тобой и потому бледен. Я не думал, что когда-нибудь ещё увижу тебя в своей жизни.
        – Костенька, милый, ты рад, что я здесь?
        – Несказанно, радость моя! Помнишь, как мы катались с тобой на коньках?  А прогулки по берегу реки?  А наши качели?  А книги, что  читали  вдвоём?  Признаюсь тебе, я именно тогда и решил  стать писателем. И  все  мои  книги,  которые  издавались уже и которые ещё не были изданы, всегда были посвящены  тебе 
одной. Только  одной тебе.
        – Спасибо, Костенька. Я чувствовала. Я знала это.
Ласковая ладошка легла на худощавую руку молодого человека.
        – Ты знала об этом давно? – внимательные глаза заглядывали в глубину её сердца.
        – Да.  Я  догадывалась,  что  они   посвящены   мне. Спасибо   тебе,  Костенька,  мой дорогой друг!
Знаешь, твои книги  были для меня  откровением. Из них  я  узнала  много нового  и  о  тебе, и  о  себе,  и  обо всём  вокруг. И  в  трудный час,  когда  было  горько на  сердце, твои  книги  спасали  меня. Они подставляли   мне  твои  плечи,   и  мне становилось легче.
Молодая  женщина  на  минуту  отвернулась  от  собеседника  и  её  прекрасное  лицо исказилось  на мгновение  от  боли.  Но  она  тут  же  мужественно  совладала  с  ней  и, рассмеявшись вдруг звонким, весёлым смехом, сказала:
– Костенька,   помнишь   ту   босоногую  девчонку   из  твоей  книги,   которая  бегала  по  лужайке и никак не могла поймать свою козу?  Мне  так часто кажется, что я  всегда была на неё похожа. Ведь правда?
Заразительный  смех  молодой  женщины  не  мог оставить  никого равнодушным. Он растопил  боль  в  сердце Константина.   Глаза  его  просияли  забытым  светом.   Нежно улыбнувшись ей, он поцеловал её тоненькие пальчики и
ласково сказал:
        – Как прекрасен твой смех! Я так люблю его! Смейся, смейся же, моя белокурая фея! Твой  смех, словно волшебная  музыка  для моей души! Пусть бы я  умер в эту  минуту, когда звучит твой смех, и пусть он был бы мне погребальным маршем!
        – Бог  с   тобой!   Друг   мой,   что   ты   такое   говоришь?! Ты   пугаешь  меня! Ты, действительно, не болен? Нет?
        – Нет, нет! Успокойся. Просто я немного пошутил и не совсем удачно. Прости! А ты – всё такая же щебетунья…
Костя помолчал, грустно взглянув на Вику, и тихо добавил:
        – И  такая  же,  как  ребёнок,  доверчивая,  как и  прежде.  Ты   мало  изменилась.  Всё также мила и прекрасна! Я рад за тебя… Что ты… – голос его дрогнул, – … счастлива.
        – Не надо,  Костенька! Не говори об этом! Ты не знаешь ничего. Это лишь видимость счастья.  Не  более. Всей  душой   и  сердцем   я   осталась  с  тобой.   Ради   Павлуши   и Машеньки, ради своих кровиночек я терплю эту муку.
Ты ведь знаешь,  когда ты уехал поступать после смерти твоих  родителей за границу в  военное  училище, меня  силком  выдали  замуж  за  человека  на  двадцать  лет  меня старше.  Ты  ведь  знаешь,  мы  были разорены   и   моя   мать   слёзно   просила   меня не оставлять её  и  моих  братьев  и  сестёр без помощи.  Отец  тогда умер от сердечного приступа.  Положение наше ещё больше ухудшилось. От тебя  не было  вестей.  Я  знаю теперь,   что  ты  был  тогда  болен   и  у   тебя  было   воспаление  лёгких,   и   ты  лежал в больнице.
А  мой  дядя,   которому   ты   всегда   не  нравился   своей   правдой,  воспользовался отсутствием сведений  о тебе  и,  заплатив  взятку одному местному лекарю,  состряпал фиктивное заключение о твоей смерти, якобы присланное из того города,  где  ты тогда учился.
Я хотела покончить с собой, но мать остановила меня, сказав, что  теперь уже ничего не сделаешь  и  тебе  этим  не помочь,  и не вернуть  обратно,  а детей – братьев и сестёр своих – я  могу  спасти  от  голодной смерти.  Мне  было  всё  равно  тогда. И  я  пошла   под венец. Когда  же ты вылечился  и  вернулся,  я  была уже  обвенчана  и беременна Павликом.
Все твои письма,  которые ты посылал мне,  когда  выписался  из больницы,  до меня тогда не дошли. Мать, испугавшись правды, сожгла  их.  И  только  впоследствии, незадолго до её смерти, я узнала о них.
Ты  вернулся   ко  мне,   закончив   училище,  но  тогда  было  уже  слишком   поздно! Слишком  поздно! – подавив рыдания,  с трудом  произнесла  молодая  женщина. – Мне было  плохо  без  тебя  все  эти  годы!  Каждый миг и каждый день моей  жизни  я  жила только тобой. Только одним тобой…
Глаза Виктории наполнились слезами.
– Успокойся,  Викки,  родная  моя!  Я  не обвиняю  тебя  ни  в чём.  Всё  это  я  знал  и раньше.  Прости меня  за  неосторожное  слово, причинившее  тебе такую боль! У меня нет  сил  забыть  тебя! Успокойся,  мой белокурый  ангел!  Не  омрачай  нашей  радости своими  слезами. Пусть  сегодня  у нас  с  тобой  будет  праздник – праздник  нас  двоих.
Обняв  Викторию  за  плечи, молодой  человек  погладил  её  волосы  и  что-то  нежно прошептал ей на ухо.
Тихо было вокруг. Давно стояла на столе еда. Но все, кто собирал на стол,  словно исчезли, будто поняли, как дорог каждый миг встречи для этих несчастных, встретившихся на мгновение, существ.
Когда  наши   молодые  собеседники  наговорились  друг  с  другом  и  почувствовали лёгкий голод, то с удивлением  заметили  рядом  с  собой  накрытый  нарядно стол. Они смущённо улыбнулись друг другу и, позвав всех  и  извинившись  перед  ними, сели за накрытый ради этого случая праздничный стол.
Для  всех  в  доме  без  исключения  это  был  радостный  день.  Старики  приоделись. Прохор  облачился  в  свой  старый,  солдатский  мундир,  который  был  ему  уже  слегка широковат,  а Марья-старушка  достала из сундука самое красивое своё  платье,  тёмно-вишнёвое  с белым  кружевом  вместо  ворота,  и накинула на плечи чёрную кружевную шаль. И даже Акулина  была  во всём  новом, чистом, свежем. Словно лучи света и тепла вошли  в сердца  обитателей  этого  дома,  и  даже  хворь  и  тоска  на  время  отступили  от силы их лучей.
Поев и поблагодарив всех за внимание,  молодые люди  пошли в сад.  Старушка  села довязывать  служанке Лине  кофту,  а  Прохор, закрутив  цигарку,  пошёл  на крыльцо – «дымить  махрой», как  говорила  Марья. Акулина занялась  уборкой  стола  и  мытьём посуды. Каждый был занят своим делом.
Виктория  и  Константин  долго  гуляли  по  саду.  Широко  разросся  яблоневый  сад. Когда-то  он  давал большое  количество  отборных и сладких  яблок,  которые  бывшая генеральская семья продавала на базаре.  Теперь всё чаще и чаще это был пустоцвет. Но деревья были прекрасны и в жаркий летний день давали  много тени. Там, среди  ветвей, слышались голоса и смех Виктории и Константина.
Одинокие  сердца,  наконец-то,  были  счастливы.  Кто  измерит  глубину   мгновений счастья?! Может, они бездонны для тех, у кого нет надежды на него вообще?
День  казался  всем  бесконечно  радостным  и  наполненным  светом. А вечером  был  для всех концерт, незабываемый никем и никогда.
Все  жители  старого  генеральского  дома,   включая  и  служанку  Настю,  собрались  на втором этаже, где жил молодой барин.
Константин играл на рояле прекрасные вещи,  а Виктория пела арии из опер. Чистый, высокий  голос  волновал  души  и  сердца. Пальцы  Константина  летали  по  клавишам, словно  птицы.  Лицо  его было  прекрасно,  как никогда. Лёгкий  румянец  окрасил  его бледные  щёки. Тёмные каштановые волосы  чуть растрепались.   Синие глаза  сияли незабываемым светом  счастья. От всей  его худощавой,  но стройной  фигуры,  от всего его утончённого  лица  исходили  волны  мощи  и  неземной  силы,  красоты,  радости и тепла. Чуть вздрагивали,  словно  вырезанные  чьим-то  резцом, его  красивые  губы, как будто обладатель их с трудом мог скрыть напряжение и мощь своей души и сердца.
Виктория  тоже  сияла  светом. Сила  счастья и мощь  радости  связали в этот  момент души  любящих, отразившись  в  музыке, переполнявшей  их  сердца, которую  слышали теперь все, кто сидел в этой комнате с поющим роялем.
Чарующий   свет   музыки   и   любви   пленил   людские   сердца  своей   красотой   и мгновением  высшего  человеческого  счастья,  когда  поёт  и ликует  человеческий  дух, раскрывая для полёта души свои  белоснежные крылья.  И душа  летит, поднимаясь  всё выше и выше в Вечность Прекрасного.

   *  *   *

Незаметно пролетели минуты счастья.  День  кончался и Виктории  нужно  было  уже уезжать.
Все гости, не  зная  ещё  этого, но  словно  почувствовав  конец  встречи  с  белокурой феей, поклонившись ей, вышли один за другим.
        Константин и Виктория остались одни.
        – Викки! Ты уезжаешь? Я чувствую.
        – Да, Костенька.  Мне  уже  пора.  Скоро приедет за  мной  коляска.  Меня  отпустили ненадолго…, – она замолчала, не договорив.
        – Словно проститься, – подумал Константин.
        – Ты приедешь ещё ко мне? – спросил он, побледнев.
        – Я не знаю.  Я постараюсь, – ответила Вика. – Милый мой,  родной Костенька,  я так счастлива в эту минуту, которую никогда не забуду в своей жизни! Спасибо тебе!
И Виктория упала на колени перед Константином.
        – Ну  что  ты,  Викки!  Встань!  Не  позорь  меня!  Женщина  у  ног  мужчины!  Это я должен  встать перед  тобой  на колени  за твоё мужество в  жизни и силу духа, которую ты подарила мне сейчас.
        – Ну что ты,  Костенька! – обняв его и погладив  родные для неё волосы,  прошептала Вика. – Это ты даёшь мне всегда  силы  быть  мужественной. Твои  книги, твои  письма, твоё сердце и твоя игра сегодня дарят всегда и подарили мне снова  столько  сил! Если б   не  твоя  поддержка,   я  бы  не  выдержала  и  умерла,  наверное, уже  от  боли  и  тоски  по тебе, сводящей с ума.
        – Ладушка  моя!   Моя  дорогая  Викки!  Я  счастлив  сейчас,  как  никогда в жизни! И верю, что когда-нибудь  души  наши  на  небесах  будут  вместе  и  тогда  ничто  уже не разлучит нас! Ничто!
Звук колокольчика у ворот сада похоронным звоном влетел в их сердца.
        – Ах, Костенька! – сдерживая слёзы,  прошептала Виктория. – Мне надо ехать.  Меня ждут.  Мой муж – хороший,  добрый человек.  Он разрешает мне  писать тебе  письма  и получать твои.  Мы здесь недалеко.  Проездом. Едем подлечить детей.  Когда  приеду, я  не знаю, но я сразу же напишу тебе. Ты веришь мне? Сразу.
        – Я верю, любимая.  Может, мы ещё увидимся с тобой?!  А может и нет… Кто  знает? Помни только:  я любил тебя всю мою жизнь,  только тебя одну.  И все мои  книги – это подарок тебе. Все до одной.
        – Спасибо,  мой друг!  Мой  светлый,  любимый  Костенька!   Единственный  на всём белом свете! Пусть будет  к нам судьба благосклонна!  Пиши мне. Я  буду ждать  твоих писем!
И, встав с колен,  Виктория выбежала из комнаты  Константина.  Тонкий запах духов остался,  словно  шлейф от  её  платья.   Поднявшись  тоже  с  колен,   молодой  человек побежал вниз за своей любимой.
– Викки! Викки! Подожди! Я провожу тебя!
Но беглянка была  уже  в объятиях  стариков. Те, плача, прощались  с ней. Незаметно сунув старушке деньги, Викки прошептала:
        – Я чувствую, что Костенька болен. Вот деньги на лекарства. Я напишу вам. Мы  с  мужем уезжаем  жить  за границу.  Так  решил   он  для  будущего  наших  детей. Может быть,  я никогда больше не увижу Костю!  Берегите его!  Помогите  ему!  Я буду вам благодарна!
Старушка, плача, молча кивнула в ответ головой.
Вновь звук колокольчика заставил всех вздрогнуть.
        – Мне  пора! Пора.   До  свидания!   Всем  вам   большое  спасибо!   Прощайте все! Прощайте! Костенька, не провожай меня! Не надо! Я этого не вынесу!
И, вырвавшись из объятий Константина, Викки побежала по тропинке сада.
Старики задержали Константина на крыльце, обняв его с разных сторон.
        – Не ходи за ней, Костик! Не ходи! Не усиливай её боли!
        – Вик-ки! Вик-ки! Прощай! Прощай! Помни меня, Викки!
Слёзы градом хлынули из глаз всегда  сдержанного в своих эмоциях Константина. Но он не замечал их сейчас. Всё его внимание было поглощено другим: сердце его  рвалось вслед за своей,  убегавшей  из его жизни  сейчас,  надеждой и любовью.  Он  чувствовал, что это была их последняя встреча.
– Вик-ки! Вик-ки... Прощай! Прощай, родная моя…
В конце  аллеи Вика обернулась на Константина.  Лицо  её  было заплакано.  В глазах были  боль и отчаяние,  словно  она  почувствовала, что  больше  они  с  Константином  не встретятся на земле.
        – Прощай,   Костенька!   Прощай…  –   еле слышно прошептала она, взмахнув на прощание ему рукой.
Одинокие сердца расставались, чтобы снова встретиться, но уже в другом мире.

   *   *   *

Прошло много лет. В старом  доме  всё давно  изменилось. Старики  умерли. Их  сын погиб на войне.  Акулина вышла замуж и уехала в другую деревню.
А  наш  молодой  писатель?   Где-то  он  сейчас? О,  он  очень  долго  болел  и  умер  от  очередного приступа  чахотки. Всю  свою  недолгую  жизнь  он  писал повести  и романы, которые, возможно, никогда уже не будут никем прочитаны,  и играл  на рояле сильные,  прекрасные,  грустные  или  радостные  симфонии и сонаты, чарующие  души людей силой высших человеческих чувств, отражавшихся в этой музыке.
В тот день,  когда  наш герой  умер,  окно его  комнаты  было  открыто. Порыв  ветра, случайно  залетевший  в  комнату,   сорвал  со  стола  и  шкафа  рукописи и разметал  их  по  всему  саду,  словно  отдавая  труд  всей  жизни  молодого  автора  на  волю  первого встречного, который найдёт их.
Говорят,  кто-то  собирал  эти  рукописи.  Но  в  суете  трагического  дня  этого  никто не заметил.  Кто знает, где-то  сейчас  эти  повести и романы,  рассказывающие  о любви молодого человека  к  прекрасной  Виктории –  фее  его снов  с  белокурыми  волосами? Может и есть ещё они где-то? Может быть, есть…
А Виктория?  Подвижная  и  смеющаяся  колокольчиком  Викки?  Жива  ли  она ещё? Жива ли?

   *   *   *

Дом временно закрыли.  На нём  повесили  табличку: «Здесь  жил писатель такой-то».   И с тех пор в нём никто не жил.

   *   *   *

Тихо в комнате. Стучат  капли  дождя по оконному стеклу. Как прежде  тикают часы, отдавая дань времени.
        Шелестит за окном яблоневый сад.
Время  невидимым   шлейфом  убегает  куда-то, оставив   в  комнате,  жившего  здесь когда-то писателя, сгусток своей силы.
Вот  гаснет  день. Зажигаются  звёзды, и  в комнате  становится  вдруг  светло. Что-то неуловимое, тонкое, воздушное и светящееся прикасается к клавишам  рояля.  И  вновь звучит симфония  любви и счастья. И  вновь сонаты  летят в застывший  яблоневый  сад.
Говорят, что  каждое  воскресенье  старый  рояль  по  ночам  начинает  петь  забытую мелодию любви. – Это песня-воспоминание о живших  здесь  когда-то  людях и о любви сердец, которые жили всю жизнь надеждой и верой во встречу на земле.
Быть может, они уже  встретились,  но мы не видим их? Нам  не дано  видеть  счастья Вечности.
Тогда, может, это их руки  дотрагиваются до клавиш старого рояля?  И  неслышимый для нас голос поёт свои арии любви, радуя тихо  наши сердца своей музыкой и сказкой?
Поёт  старый  рояль…   Поёт  о любви   двух  сердец,  о вечной  и  прекрасной  любви человеческих душ.
И, слыша ту музыку, мы  вновь и вновь  воскрешаем  в  нашей  памяти  всё, что  было связано с этой историей старого рояля.
И каждый из нас заглядывает  невольно  в  глубину  своего сердца, где спрятан  такой же  рояль, игравший когда-то в нас  или  играющий  ещё и теперь  неземную  по силе  и красоте музыку Великой Вечной Любви.
Прислушаемся  же  к нему.  Может,  мы  вспомним и услышим  свою  песню любви – песню  надежды,  красоты, мощи   и  веры  в  силу  человеческих   сердец,  источающих аромат бессмертия и напиток богов – Вечную Любовь Вселенной. Знаем ли мы это?
– О-м!  О-м-м!  О-м-м-м! – отвечает рояль наших  душ, посылая  свои позывные  всем встречающимся на нашем пути.
  – О-м! О-м-м! О-м-м-м! – поёт вечный рояль наших сердец.


                1997г.