Сумерки

               
                брату Андрею               

 Рано утром тетка Дарья постучала в окно, а затем и в двери, нетерпеливым тревожным частым стуком. Мария, уже не спавшая, кинулась, спотыкаясь в утренних темных сумерках,  в холодные сени.
- Подымайся, Маня! Гошка твой помер, будь он неладен,…допился родимец….
Мария  от услышанного  только нахмурилась, молча кивнув, при этом скуластое бледно- веснушчатое  лицо ещё больше побледнело.
 Квартирная хозяйка Антонида  разбуженная стуком, сидела на своей широкой кровати, свесив ноги, в ночной сорочке,  позевывая и расчесывая редкие волосы большим гнутым гребешком. На скрип открывшейся двери повернулась всем телом и, не переставая зевать, спросила:
- Чего случилось- то?
Мишка проснулся, но еще лежал, укрывшись одеялом под самый подбородок, и смотрел на вернувшуюся мать сонными глазами. Мария не ответив ей, тихо обратилась к сыну:
- Вставай, сынок! Папка наш умер….
- Как это? – не понял Мишка, приподнявшись на подушке, но тотчас отбросил одеяло и принялся одеваться, путаясь в рукавах и пуговицах.
- Царствие  небесно…- Антонида широко перекрестилась и, позевывая, продолжила с тем же интересом - Когда успел то? Ночью?

Мария не ответила и на этот раз, только брови как будто удлинились и губы сложились  в прямую линию. Между делом, пока сын гремел умывальником, поставила чайник на примус, следом завела манную кашу на сухом молоке. Накормила Мишку завтраком, себе сунула в рот ложку той же безвкусной  каши и вместе вышли из большого окончательно остывшего за ночь хозяйского дома.

По дороге говорила четко, деловито, давая сыну указания на весь день. Мишка настороженно помалкивал. Возле школы протянула знакомый ключ, даже тесьма та же – линяло синяя:
- Все, сын! Я  к себе в больницу, а ты давай.…До вечера! И  посмотри там…протопить  бы,  наверно, надо…
В школе, после второго урока, Мишка отпросился домой, сославшись на живот. Хитрил, конечно, слезы предательски набегали и он, просто, боялся по- девчоночьи  расплакаться при всех.

Обычный февральский день в Тюмени – тихий, сумеречный, серый. Возле старого моста через Туру, завернул за угол, на улицу Щербакова. Насквозь промерзшая дверь подъезда двухэтажного деревянного барака никогда не закрывалась. Он поднялся по скрипучей деревянной лестнице, прошел по общему коридору и подошел к знакомой затрапезной, с выдранными клочьями серой ваты, с повисшими лоскутами дерматина  двери. Открыл родным ключом, который  до недавнего времени носил на шее, и вошел домой.
Все было так, как они  жили втроем: сын Миша, мама Мария и папа Гоша. Дом, громко именуемой квартирой, представляло собой большое помещение, перегороженное  на две неравные части: кухни с печкой и комнатой.  Мишка разулся в крохотной  передней, прошел через кухню и встал на пороге комнаты. Вещи те же и мебель та же …даже новомодное кресло на тонких ножках,  купленное на мамкины премиальные,  в том же углу, только такого беспорядка Мишка не помнил никогда. Мария всегда наводила такой же больничный порядок и стерильную чистоту, как у себя в отделении. Гошка,  в дни больших  пьянок, не допускался домой вовсе, ночевал  в дровяном сарае – это когда погода позволяла, а если  морозы - тогда под дверью.…  Там же кричал и ссорился с соседями, а устав  засыпал под дверьми, как пёс подзаборный.
 Домотканые половички грубо сдвинуты под стол. На столе множество бутылок. Везде блюдца с окурками. Окна небрежно задернуты шторами. Высокая широкая кровать, мамкина гордость, на скорую руку  разобрана и смята.   
Он немного постоял, затем скинул ранец, полушубок и принялся за уборку. Пока выносил мусор и таскал воду из колонки, в коридор  вышла соседка тетка Дарья. Постояла, посмотрела на Мишкины хлопоты, повздыхала, но помощи не предложила. Только через несколько минут, молча, принесла дрова, а на кухонный стол поставила миску с пирогами. Пока мальчишка бегал верх – вниз по лестнице затопила печь. Еще раз сходила за дровами и, убедившись, что печка разогрелась, ушла, неслышно закрыв за собой дверь.
Мишка  с уборкой управился быстро и проверил огонь в печи. К девяти годам мамка его всему научила, вот только с примусом пока не умеет.… Закончил домашние дела, взял остывший пирог и, усевшись с ногами в хлипкое кресло, принялся жевать. Сумерки становились гуще, плотнее, хотя время еще только перевалило  за полдень.
Ел медленно, без аппетита, и успокаивался. Тишина. В доме тепло. Ветер высвистывал что- то монотонно- грустное…

                ***

Отец с матерью развелись полгода назад, но это официально. Еще раньше, за три месяца до этого, Мария, собрав объемный чемодан, взяла сына за руку и ушла от мужа, сняв угол  в доме вдовой Антониды.
Они и раньше - то жили беспокойно. Десять лет назад Мария удивила свою татарскую родню неожиданным  выбором - вышла замуж, когда за тридцать пять перевалило, да за кого?! За красавца, но  непутевого Георгия Сидорова. 

Дед Назар только плюнул в сердцах, покрываясь негодующими красными пятнами.
На чем держался этот неравный брак?  Врач детской инфекционной больницы  и механик судоремонтного завода. Мария-сама серьезность и Гошино беспутство последней стадии. По крайней мере, родня и соседи все держали сторону Марии, жалея ее.
Миша ходил в третий класс, учился  без должного желания - так говорила классный руководитель на родительском собрании. Хотя какое - такое  желание учиться должно быть у рядового школьника? Гнев родительский – вот основной двигатель учебного процесса!
Мишка  домашние уроки  делал сам, редко когда мамка помогала. А вот у доски чаще всего немел, смотрел тусклыми глазами на учительницу и отвечал невпопад.
В начале лета Гошка в очередной раз запил, мамка скандалила и в результате…вот - топчан в чужом доме, напротив  хозяйской кровати. И раньше бывало, что папка запивал, но тогда материно терпение казалось безмерным.
С  разводом Гоша смирится, не мог. Раз в неделю приходил к дому Антониды грозился выбить окна, орал непотребное  на всю улицу. Хорошо, что хозяйка, скучавшая от тихой жизни до появления постояльцев, таким образом, очень развлекалась.
 Так что, если Мария после «показательных выступлений»  мрачнела и замыкалась, то Антонида наоборот - веселела. Такое вот бесплатное кино!

Еще малышом Миша смутно помнил какой- то прокуренный, загустевший от мата  и курева подвал- пивнушку, куда Гоша привел сына прямиком из детского сада. Сидел послушно, слушал пьяные отцовы бредни и его собутыльников. Дышал перегаром и папиросным дымом, пока мамка не прибежала. Крику было! Мамка даже всплакнула.
Помимо пьянок были, конечно, романы, самые разные. Гоша был  ярким брюнетом с северными прохладными  глазами и длинными младенческими ресницами- опахалами. Волосы со лба откинет, этими своими роскошными глазищами поведет.… Только взгляд на мгновение остановит - ему и подмигивать не нужно. Женщины сами липли к нему...
 
Еще Гоша дрался с большого опьянения. Доставалось же его многочисленным дружкам! Тогда то и  поднималась со дна  вся его мутная  щербатая душа. Гонял по двору с отчаянной страстью, сшибая с ног кулаками и брызгая площадным матом в радиусе километра. Наутро ничего не помнил! Но буквально через день- два друзья вновь стягивались вокруг него, его темного притягательного обаяния. Отряхнуться от его мата и угроз, и снова Гоша в центре внимания.    
Сына он любил светлой своей половиной - самозабвенно и драматично. Никогда не трогал, не ругал. Дежурно спрашивал про оценки, выслушав краткий  отчет об успеваемости,  удовлетворенно кивал -  принимая. Иногда окликал, это когда проспавшись еле ворочая языком с похмелюги:
- Ты это… если кто обижает…того…говори. Я разберусь.
Миша и в мыслях не допускал о такой отцовской заботе. Да и кто его обижать надумает,  в округе все знают Гошкин сумасшедший характер.

Лишь однажды кто- то неудачно пошутил, как раз в начале лета. К окончанию второго класса Гоша подарил давно обещанный велосипед. Втащил на второй этаж, несмотря на мамкино ворчание. Велосипед, новенький, блестящий со всех  сторон от звонка до багажника на заднем колесе, был похож на молодого резвого жеребенка.
Мишкиной радости не было предела. Выкатился во двор и давай наяривать по всей Заречной стороне. Сам накатался до одури и дал покататься дворовым друганам. Так вот эти  друзья и пошутили. Угнали двухколесный  подарок  в неизвестное направление. Мишка от ужаса орал благим матом, бегая растерянно по улице взад- вперёд. Выскочившая на сыновний громкий рёв Мария не успела подготовить отца к такому «подарочку».
Гоша, разбуженный после ночной смены, скатился со второго этажа. Бледный от бешенства, схватив одной рукой за воротник, отец волок сына по улице с воплями: кто? где? При этом, другой рукой, колотил сына куда ни попади. Крик, рёв, мат – вся улица была свидетелем семейного скандала.
Наконец, хватка ослабла, сын выскользнул из  отцовской руки, добежал до дровяного сарая, заперся там и долго не мог успокоиться, оплакивая обиду на Гошку и предательство товарищей.
   
Переживать случившееся, ушел к деду с бабушкой на улицу Мичурина. Там жил два дня- раны зализывал. Бабушка Нагима его жалела, по голове гладила, вкусным кормила. Дед Назар в сторону Гошки гневно кулаками тряс, обещая разобраться с ним за внука. Сочувствующих сородичей было навалом. Только старший двоюродный брат Камиль с другом Степаном, таким же  Зареченским хохмачем, выслушав жалостливую Мишкину историю, весело подытожили:
- Старший Сидоров, драл младшего Сидорова, как… Сидорову козу…. – и в тот же миг   получил от деда затрещину,  дружок же успел мгновенно исчезнуть, хлопнув дверью. Все знали, у одноногого деда Назара рука тяжелая.

Мария, с трудом пережила это событие. К слову сказать, велосипед  вернули на следующее утро, так и не признавшись... просто оставили возле дверей барака. Теперь двухколесный «Орленок» понуро стоял в той же сарайке. Мишка, видя в нем причину своего большого горя, к двухколесному другу временно охладел.
Видимо между родителями состоялся разговор, после чего Гошка и запил в очередной раз. Что уж там говорила строгая Мария, неизвестно, но Гоша и на трезвую, и на пьяную голову  ни  в чём её не обвинял, потому как побаивался жены. Только, напившись, сквернословил и угрюмо грозил, опять же не ей, а кому то, подняв вверх худой костлявый кулак. Отсылая кому- то, неизвестному, свой грязный словесный поток. Тот, неизвестный,должен был услышать и непременно повлиять на жену Марию. Наверное, она должна одуматься, стать кроткой послушной - такое было мироустройство у Георгия Сидорова.
После всех этих  безадресных посланий Гоша успокаивался, а Мария, молча, к удивлению сына, крутила крупные дули в сторону горе- мужа. Всё это проходило, видимо, на уровне сильного душевного контакта, раз понимали друг друга без дополнительных слов и пояснений.               

Мишка вздохнул, пирог закончился. Идти за следующим было неохота. За окном погода  всё еще протяжно высвистывала, когда пошел снег. Ветер разгулялся, и снегопад яростно закружил-  заплясал. Метель пригоршнями  залепляла  деревянные рамы и запотевшие стекла. В комнате становило сонливо темно. Мишка  положил руку на подлокотник низкого кресла и склонил голову.

                ***

К родителям Мария не собиралась возвращаться, выслушивать претензии стариков не было желания. Через главного врача, буквально, на следующий же день, нашла  жилье. Был у детской инфекционной больницы договор с некой гражданкой Кукиной, владелицей большого дома, на предмет сдачи койка - мест для сотрудников. Гражданка Кукина согласилась в тот же час, хотя комнаты были заселены, но договор - есть договор,Антонида Спиридоновна - так представилась  арендодатель, в аренду предоставляла: топчан с матрацем, две полки в платяном шкафу, два стула, часть большого круглого столового стола, полку на кухне, кухонную маленькую тумбочку  и примус.

 Этот особняк был построенный  еще до революции родственником Антониды – местным, Тюменским, купцом и до сих пор внешне выглядел очень солидно. Внутри дом был светлый от многочисленных окон, с высоким потолком, широким полукруглым  коридором, чуланом, отдельной кухней с огромной печью. Протопить эту печь было весьма затратное дело, дров «сжирала» намерено. Оттого- то оставшиеся за гражданкой Кукиной три комнаты плохо протапливались, приходилось тепло одеваться.

 В самой большой комнате жила сама домовладелица. Сюда - то, на топчан, с видом на собственное лежбище и пустила  бедную татарскую женщину – Марию с мальчиком. В остальных комнатах, меньших  размеров, заселенных по образцу общежития – попарно жили разные жильцы.
 
В одной, ближе к хозяйской, квартировали старые «девушки» Лидочка и Зинаида библиотекарши, давно прибывшие из мест весьма отдаленных, да так и застрявшие в столице западной Сибири. Обе худые, сутулые, с седыми пучками волос на затылке. Дальше по коридору, почти  у входной двери -  две девчонки из татарской деревни, студентки- первокурсницы  педагогического училища: мелкая Алька с длинной косой  и серьезная Расима в круглых очках.
Антонида обыкновенно находилась не за столом, а на кровати полусидя, подложив под спину две  подушки, и рассматривала Мишу. А мальчик разглядывал ее хозяйство. Кровать была богатейшая! Широкая, по бокам блестящие никелированные изголовья с шашечками и вышитыми занавесками, с множеством подушечек, и с расшитым покрывалом. По низу кровати выглядывали крахмальные белейшие подзоры.
 В комнате, не переставая, звучало радио, звук то становился  тише, то походил на громкоговоритель, особенно, когда передавали последние новости. Мишка провел с хозяйкой и  её кроватью, разглядывая, как нечто диковинное, несколько часов только одного вечера.
 
Разгорающее лето принесло Мишке массу впечатлений. Летом жизнь всегда огромна и разнообразна. Наряду с повсеместными « ножичками» и «штандерами» или дурацкими       « чижиками», освоили игру войнушку с новыми правилами. Так, что в неё то и  гоняли целыми днями, до одури. Оттого размолвку родителей не особо почувствовал. Вернее сказать - не поверил, надеялся, что к осени они, с мамкой, вернутся домой.

В конце июня  отец, протрезвев по некоторым  причинам и от развода в том числе, позвал Мишку на рыбалку. Мария упиралась, не хотела  отпускать сына, но сдалась, увидев, как горят Мишкины глаза.
Собирались серьезно и тщательно. Выехали рано. Выезд, с отцовыми друзьями, состоялся в сторону Андреевского озера, даже немного дальше. Рыба ловилась хорошо, и пилось рыбаками весьма умеренно - только вечером, в качестве согревательного.
Три дня Мишка провел рядом с отцом и был счастлив. По ночам, в палатке, спали обнявшись. Он и сейчас помнил мелкие, но такие теплые подробности: ночные тишайшие разговоры перед самым сном, хрипловатый голос отца, идущий прямо из груди, запах застарелого перегара, дыхание-похрапывание, утренние осторожные побудки: вставай!

Еще были поездки на велосипеде, это в тот же месяц, когда отец поднял голову от бутылки. Гоша  впереди, Мишка сзади на багажнике. И хоть, поездки недалекие, до улицы Мичурина и обратно,  но все рвано – вместе, вместе! Пару раз в кино ходили. Первый раз на мультики. Валились  от смеха над волком и зайцем из «Ну, погоди!»
 А второй фильм был французский - про любовь. Гошка, был  в тот раз « в ударе», в том числе и в легком подпитии. Отпускал искрящие шуточки, особенно, когда там всякие поцелуи, сцены раздевания, всякое-такое. После сеанса их поджидала мамка, прямо возле кинотеатра и разговор между ними состоялся тут же.
Короче, досталось Гошке уверенной медицинской рукой по его красивой бесстыжей физиономии  за эту французскую любовь.

- Во дурак! Зарека ж - большая деревня! Ладно бы в городе где…-  услышал он,  за спиной, брошенное родным дядей Мишей, в тот же вечер, в доме деда. Из шумного обсуждения родственниками  случившееся, Мишка  сообразил, что у отца там свидание было. Он и  не заметил, что с другой стороны, по левую руку отца  барышня сидела,  по чьим коленкам и гуляла Гошкина рука весь киносеанс, и кому предназначался весь этот  фонтан остроумия. 
Помимо всего прочего, лето наполнилось другими, разными впечатлениями. Ездил шишковать, с Камилем на арендованном маленьком автобусе. Шишкователи - Камиль, со Степашкой, пользовались большой деревянной стукалкой. Крепко ударят таким молотком, по кедровой сосне  и с неё градом сыплются шишки. А Мишка  и младший брат Степана – шестнадцатилетний Колюня, собирают шишки  с земли за ними в мешки, только успевай.

Дальше переходят к другой, затем третьей и так по поляне двигаются. К вечеру все сильно устали. Но надо было перетаскать мешки в салон ПАЗика. Пока младшие  вязали мешки и укладывали их, Камиль со Степаном напились, тут же у последней сосны. Пришлось их тащить, как те мешки, до кучи. Колюня, несмотря на молодость, на все руки мастер: и с мешками управляться, и за мертвецки пьяным братом присматривать, и микро – автобус водить. Мишке все понравилось, даже то, что пришлось повозиться с пьяным старшим братом, было как веселое приключение.
Также поездка, растянувшаяся на две недели, в гости в татарское село Чикча.  Дядя Миша привез тезку- племянника к дедовой сестре Римме. Родственники хорошо его принимали. Кормили – поили, на мягкую перину спать укладывали. Брали на озеро, купаться- загорать. Звали помогать в совхозную  конюшню. А еще ночные прогулки на озеро на лошадях. Там его учили, как правильно их мыть- купать. Ну и задушевные беседы вокруг костра. Днем  короткие вылазки в лес, за ягодой или на пасеку. Было так  интересно! Какая кипучая жизнь у этих пчел-трудяг?! Жужжат, копошатся, суетятся  точь  в  точь, как у мамки в больничке вокруг больных пациентов.

 От такой насыщенной жизни  Мишка плохо засыпал. Спал беспокойно. Рано просыпался, боясь пропустить  очередные интересности.      
В конце лета вернулся в город и в первый же день встретил Гошу. Деду, караулившего  игры уличной пацанвы, чтобы не допустить игры до кровянки, пришлось несколько раз громко звать внука. Охрипший от крика, истошно вопя, в игру войнушку, доказывая убитому, что так нечестно… Мишка недовольно оглянулся на деда и вдруг увидел отца, и сердце ёкнуло.
 Гоша стоял подальше, на всякий случай от Назара. Весь, какой- то…не такой! Костюм новый темный в тонкую полоску. Сам - трезвый, как стеклышко, выбритый до синевы, причесанный волос к волоску –  как  в тот раз, в суде, где  разводились. Мишка  смотрел, смотрел и, почему то, стало так жалко отца, до слёз.
- Папка! – он обнял и почувствовал, как отец похудел, стал  каким- то мелкостным.- Ты чего пришел? – Мишка был растерян. Притихла и его военная компания за спиной.
-  Отец тебе не родня, что ли? Вот…захотел тебя увидеть. Имею право…- Мишка  радостно закивал - конечно! Только отчего- то было  так тревожно. Тут же, под дедовым надзором, поговорив, и простились. Договорились в кино сходить,  но оказалось, это была их последняя встреча.               

 С  наступлением холодов, Мишка  проводил вечера  у друзей или  принимался осваивать другие жилые помещения бывшего купеческого особняка. Завязал дружбу с Алькой,  она всего- то на шесть лет старше. Играли в прятки, бегали наперегонки  по длинному  коридору. 
Но больше всех Мишка любил ходить в гости к «девушкам». Лидочка пила очень крепкий чай, тянула из большой чашки весь вечер, а Зинаида раскладывала пасьянс.
Руки у Зинаиды были на редкость некрасивыми. Кисти узкие темные худые, пальцы кривые, узловатые, кожа на тыльной стороне сморщенная, с вздутыми венами.
 Этими вот  руками  она творила чудеса с атласными картами - так казалось Мишке. То сложит стопочкой, то раскинет веером, а то начнет перебрасывать из рук в руки, как заправский фокусник. 
- Ну - те- с,  молодой человек, желаете сыграть?- Здесь Зинаида щурила глаз, выпускала колечки  папиросного дыма, но на Мишку не смотрела, а смотрела на потертую скатерть, где был разложен пасьянс «Паук». А молодой человек желал. Желал всё! И сыграть, и пасьянс разложить, но трусил. И поэтому быстро убегал в свою скучную, с пышной хозяйской кроватью и вечно звучащей радиоточкой, комнату, тем более, что вскоре приходила  с дежурства мамка.

                ***

- Так, вот цель игры - избавиться от всех карт. Последний игрок, не избавившийся от карт, остается в «дураках». Первым ходит тот игрок, у которого на руках самый младший козырь, далее по часовой стрелке. Ходить можно любым количеством карт одного достоинства. Это понятно?!
 Мишка сдвигал брови, раздумывал. Признаться было стыдно. Конечно, видел, как взрослые играли, но сам - то  карт в руки не брал, не случилось. И вот случилось!
- Мишенька, дружочек, послушайте меня…Зиночка, позволь мне? - это  уже вступала  Лидочка. Отставила кружку с тёмным, как мазут, чаем и тянулась навстречу Мише. 
- Это пики. Видите, они сердечком верх и заостренные. Запомните? Так, дальше…это черви. Сердечки такие…концом вниз. Хорошо…Бубны - ромбики такие…прекрасно! Ну и трефы…эдакий цветочек на палочке…да, да! Зиночка, я тебя поздравляю! У нас  в гостях одаренный ребенок…Прошу, Михаил! Партию игры составите?
Он составил. Играли весь вечер. Забыл про мамкин наказ лечь самостоятельно в девять часов  в постель, отмахнулся и на Алькин призыв побегать. Очнулся, когда в дверях стояла, сердито колыхаясь, Антонида - всё, спать!
 
Слова: покер, преферанс,  бридж всё время летели из приоткрытой двери соседок. Но с ним  играли  только  в «дурака», «на копеечку». Здесь Миша делал успехи поразительные, к концу вечера важно звенел мелочью в карманах.

Зинаида озадаченно дымила все больше. Лидочка смеялась всё громче, грея при этом ладони об кружку, очередного чифиря. Он делал намеки, обучится  разному карточному ремеслу, но ему вежливо отказывали. Чем чаще Мария брала ночные дежурства, тем успешней продвигалось порочное воспитание её сына.
 
В конце четверти образовались двойки. Мария схватилась за голову - как? Влетело крепко,  и Антониде, до кучи. Та только руками развела – я- то тут причем?! Плотнее закрыла дверь и выдала Марии про этих самых «девушек», а именно про какие- то аресты, высылки, смерть ребеночка и мужа, ссылки…теперь правда оправдали, сама документ видела. Мишка ничего не понял и тут же забыл.
   
Мария с Антонидой не церемонилась. Общалась  так, как  у себя  в отделении. С сыном была ласковей. В свободные от дежурств вечера читала ему книжку или уходили  к родителям на Мичурина.Но относительно учебы была очень строга. Мишке пришлось засесть за учёбу под бдительным хозяйским надзором. Проверяли дневник каждый вечер по очереди то мамка, то повеселевшая Антонида. На улицу не пускали совсем.

Жизнь была удивительно серой и скучной. Вся она была женской. Состояла из одних женщин. Нет, конечно, в Мишкиной жизни были взрослые мужчины: дед, дядья, среди них любимый дядя Миша, брат Камиль, где то совсем далеко – вечно пьяный отец, но сейчас рядом одни тетки и дома, и в школе. Старые и не очень, молодые и юные. Они были хозяйками жизни. Управляли, руководили, присматривали, опекали.
Мишка, как ни странно, скучал по Гоше. С ним было беспокойно, но не скучно. Вот именно теперь, как казалось сыну, он понял бунтующую отцову натуру. Его взрывоопасный характер, со всеми подводными питающими источниками.

Несколько раз Мишка, после школы, приходил в барак. Поднимался, подходил к двери, но зайти не осмеливался. За дверьми слышалось то бьющееся об дверной косяк безудержное веселье, с обязательным женским хохотом и визгом, то насторожено - интимная тишина, ещё более пугающая.

Оценки он исправил, не на пятерки конечно. В новогодние каникулы ездили с Камилем в лес, за ёлкой. Впечатлений никаких. Снег по пояс, холод собачий. Срубили первую попавшую ёлку и в кабину машины. Каникулы провел у деда с бабушкой, всё ж не с  чужими тетками. Мамка все работала и работала, иногда сутками.
 
                ***

- Итак, пасьянс «Косынка» — это игра для двух- трех игроков. Цель игры — разложить колоду карт по мастям быстрее, чем соперник. В игре участвует колода из пя-я-тидеся-я-ти двух карт, запомнил? Другое название пасьянса… впрочем, не стоит, оно менее распространено в нашей  темной стране. - Здесь Лидочка, оставляет свою чашку и начинает ходить за спиной у Зинаиды -  Или  играем в подкидного дурака?

Это уже после всех исправленных оценок, даже за поведение. Неоднократно помытые полы в коридоре и местах общего пользования, под предательское хихикание  Альки.  Мишка вновь  в гостях у «девушек». Жизнь наладилась и в школе, и дома. Теперь он  носил колоду  карт, подарок Зинаиды, в школу. Играл на переменах. Стал, между прочим, чемпионом. Владел мелким капиталом, разросся связями в старших классах и   авторитетно раздался в масштабах школы.               
          
                ***

Короткий зимний день подходил к концу. Свет за окном, и без того тягуче- скучный стал меркнуть  и лиловеть, а затем и вовсе сгустился  в темно-фиолетовый кисель. В животе, что - то давило, потом поднималось в горло и там скребло, и царапало. Голова нестерпимо болела. Мишке в предчувствии становилось всё хуже и страшнее, когда только мамка придет?

Наконец, входная  дверь распахнулась и впустила целую толпу людей, суетно копошащихся. Внесли гроб. Комната наполнилась тихим гулом и запахом мокрой одежды. Весь наведенный Мишкой порядок мгновенно расстроился. Гроб поставили на два табурета и все отошли, замолчали. Теперь возле него двигалась  только мамка, что- то поправляя, оглаживая. Гоша лежал на празднично белой подкладке гроба  и сам был весь торжественный, в том самом темном костюме и светлой рубашке.   
Соседи постояв, выходили- заходили. Заносили  и рассаживались на стульях и табуретах. Говорили шепотом, никто не плакал. Мишку подвинули ближе к гробу. Он слышал слова: онкология, умирал,  тромб, загубленная жизнь…  но слова звучали будто  по- китайски. 
У Мишки теперь жгло в глазах, в затылке.  Он смотрел на  усопшего чужого, желтого, высохшего человека с повязкой на голове и  не узнавал веселого Гошу. Казалось, родному отцу слишком бело  и очень свободно в гробу.

Чей- то  женский голос выделялся. Говорила негромко, но отчетливо - возмущенно и вдруг заговорила во весь голос:
- А что и скажу! Лежишь вот тут Георгий Михайлович, успокоился! Всех достал, жену с сыном выгнал …теперь лежишь, отдыхаешь?!- на нее шикали,  пытаясь успокоить - остановить, но голос  перешел на крик.  – Так и знай, никто про тебя доброго слова не скажет! Никому ты  не мил.…А что Мария?!- видимо, отдернули, напомнив про вдову
–Кровушки попил, будь здоров! От хорошей жизни Мария Назаровна в две – три смены пашет и  чужие углы снимает? Да, не дергайте вы меня…    
Здесь у Мишки что- то лопнуло  внутри, его вырвало  прямо под ноги. Взрослые подскочили, задвигали стульями, засуетились, разом заговорили. А он, всё еще пугая окружающих, громко, во весь голос, не таясь, заплакал и крикнул, освобождаясь от страха и боли, заваливаясь, в подхваченные руки, в обморок: 
- Папка! Папка мой!      
               
                ***

Жизнь продолжалась. Мать с сыном вернулись  в свой барак обратно. Мишка ходил в школу, после учёбы занимался домашним хозяйством - всё, как обычно. В свободное время азартно играл в карты, теперь  позвякивая не только медью, но и «серебром»,  обыгрывая всех в округе. Деньги тратил с удовольствием на мелкие хозяйственные нужды и свои личные предпочтения. Слыл непревзойдённым мастером. Пока, однажды дядя Миша, наслышанный  про  успехи племянничка, не проявил интерес к столь доблестным его делам  и … Мишка с позором проиграл. Снова играл и опять проигрыш. Итак, три раза подряд. Даже заплакал, но уговор есть уговор - вложил в широкую, жесткую дядькину протянутую ладонь колоду карт и на долгое время забыл про них.

Лето наступило как всегда, по расписанию. Мишка ушёл на каникулы, в дом деда. Вечером перед сном, набегавши за день по Заречным улицам до одури, наоравшись в играх, накатавшись на своем Орлёнке, он падал в постель, забыв про ужин,  чтобы назавтра  с утра  уже снова крутить бесконечное колесо восхитительной летней свободы.   
Но иногда, перед сном, в маленькой щелке между ослепительным днем и обморочно - пропащей ночью, Мишка вдруг затихал, хмурился, будто набегали легкие  сумерки и  тихо- тихо, сладко так, беззвучно плакал в подушку, шепча заплетающимся языком:
- Папка!  А, папка…