Соня

               
                Соня

                1               

             Утро… Как же я люблю дышать здесь. Жара ещё не успевает  накрыть все село и дует теплый ветерок в этом тихом и зелёном закутке Крыма, в саду родного дома, где я проводила все каникулы своего детства и юности. Люблю… Просто дышать, пока кольчатые горлицы издают свои трели: "уу - у, уу - у, уу - у"…… В здешнем воздухе живут не только воспоминания. Тут до сих пор обитают и те же самые, навечно застрявшие запахи растений - соседские флоксы, лилейник, сливающийся с листвой грецкого ореха, и тонкий аромат  виноградолистного клематиса. Незаметно, под маской нежности своих цветочков он коварно обвил старую дедушкину изгородь вместе с нависающими над ней клёнами и неизвестными кустарниками. Успокоительное благоухание. Лишь тут я всегда дышу по-детски полной грудью. Как и в эти мгновения, забывая о мыслях, что ранили меня прошлой ночью.

            С корзиной мокрого белья я неподвижно стояла под абрикосом. От него на несколько метров до железного столбика растягивалась хлопковая веревка, усыпанная разноцветными прищепками, словно забытая гирлянда. Медленно она покачивалась не ветру и вызывала мысли о бабушке. О том, как она прямо тут в своем пёстром халатике приподнималась  на носочки и бережно развешивала белье. Как будто ещё вчера…
 
          Едва успев повесить несколько полотенец, я снова увидела через изгородь белый платок. Каждый день, но в разное время, он неожиданно возникал из-за поворота с вопросами. Как и сейчас:

 - Постиралися? Правильно! Мы тоже с утра помылися, постиралися!
- Ага, Сонечка! – улыбнувшись, ответила я.
- Дааааа, нужно это делать обязательно! – протяжным  говором сказала мне молодая женщина.

        Её круглое лицо с узкими глазами было не особо запоминающимся, но всегда выражало какую-то беззаботную легкость. Гораздо примечательнее была ее спешная и неуклюжая походка, по которой Соню всегда было можно узнать издалека. Впрочем, как и по немодным длинным платьям на её плотной фигуре, да косынке, что всегда была повязана на русых волосах, обрезанных по шею.
               
 - Сонечка, а сколько же тебе лет? – решилась спросить моя мама, стоявшая недалеко от меня.
 - Да я не помню как-то! – ответила она, продолжая идти, - Но пожить мне еще очень хочется!
- Конечно, Сонечка, а как же! Живи, дорогая! – ответила мама.
- Да я хочу! Только люди всё говорят: «Ходит еще, не сдохла!».

           Не дожидаясь нашего ответа, Соня также быстро скрылась из виду, как и появилась. Да она наверняка ничего и не ждала вовсе. Она просто застала нас врасплох и ушла…. Нам даже не нужно было с мамой переглядываться, чтоб ощутить наивысшую несправедливость по отношению к ней. Любопытство. Чёртово людское любопытство! Сразу же все другие вопросы, что накопились у меня к ней за это лето, исчезли. Вернее превратились в ком горечи. Мне почти сорок, а я всё ещё никак не привыкну к обыденному существованию людской злобы.


               
                2               

           Впервые я увидела Соню ещё в детстве, в общем дворе. Это было солнечное и немного тенистое от старых деревьев местечко, где в каждом уголке между горячей землей и небесами жила  дружба. В нём каждое лето мы проживали самые беззаботные дни, наполненные до краев восторгом и открытиями. Наш двор! Теплота этих слов до сих пор отдает медом на хлебе. Образовывали его гаражи, сараи и четыре многоквартирные двухэтажки, что стояли отдельно от остальных сельских домов. Эти жёлтые здания с серыми крышами были рассчитаны на четыре владельца, каждый из которых имел собственный вход и участочек. Между домами тянулись узкие дворовые проходы, которые часто занимали наглые гуси, пушистые кошки и лающие  собаки.  Замыкался же наш двор коровником бабы Панны – деревянной постройкой с тяжелым запахом, где впервые мне открылся процесс доения коровы. Именно с тех самых пор отвращение к парному молоку меня и не покидало.
               
            В детстве даты запоминаются с трудом, в отличие от событий. Мне было тогда около десяти, но я все еще хорошо помню, как Соня чумазой коротышкой с «ежиком» на голове бродила в голубеньком платье у своего забора. Молча, она  срывала краску с мохнатой калитки и бросала её наземь, зарывая  сандалиями. С виду Соня была младше меня на несколько лет. Детский сад она никогда не посещала и среди дворовых детей ровесников не имела. Она не дружила ни с кем кроме собственной маленькой тени и котов, позволяющих иногда гладить себя. Не припомню, чтобы она хоть раз попыталась с нами заговорить.  Испытывала ли Соня страх или ей вовсе нам нечего было сказать, я не знаю, но мы определенно затрагивали её сознание.  Она всегда украдкой следила за нами на расстоянии, которое никогда не нарушала. Всем она казалась странной и даже дикой. Мы же были просто разноцветной бурей. Смешавшись, мы циркулировали в летнем зное: городские и деревенские с других улиц, старшие и младшие, важные и неумёхи – все подряд! Лишь Соня «существовала»  за пределами этого двора, несмотря на то, что находилась в нем. Мы не пытались это изменить. Наверное,  мы просто привыкли к такому её существованию.
               
            В эти двухэтажки  городские внучата приезжали только на каникулы. Соня же жила здесь с самого рождения со своей нелюдимой, но довольно заметной семьей. Из троих детей, я почему-то помню только Соню и её старшего брата, которого родители повсюду водили за руку. Он всегда жадно смотрел по сторонам и, издавая лишь громкие мычания с криками, ходил на цыпочках, потряхивая свободной рукой. Подобное зрелище вызывает у детей самые разные чувства и вопросы, и уж точно врезается в память навсегда.
 
            Мы как несмышленыши всегда хватали налету от взрослых  лишь одни верхушки фраз и распаляли просторы своего воображения. Так среди нас тревожно витало слово «нездоровые». Оно списывалось взрослыми на генетическую наследственность, бравшую истоки от Сониного папы - человека не менее странного, чем и она сама.
            Он был третьим ребёнком в сельской рабочей семье, где церемониться с детьми времени не было. Потому, осознав проблему сына, родители нашли решение быстро. В начальных классах  средней школы он, как безнадежно отсталый для своих лет ребёнок, был переведен на обучение в специализированный интернат, откуда приезжать домой ему полагалось лишь на выходные. Мальчишка был физически развитым, не буйным, но довольно замкнутым. А поскольку ключевым здесь оказалось слово «обучение», то именно оно и поспособствовало его дальнейшей социализации. Эта «умственная особенность» не утянула его на дно, но все же дала рост маленькой ниточке, начавшей плести свой грустный узор.

            Семья Сони жила скромно. Отец трудился разнорабочим в совхозе, а мать сидела с детьми дома, получая на них пособие. Нужда прослеживалась буквально во всем. Перед всегда зашторенными окнами расплывался их унылый двор. На нём весенними проталинами из-под земли проглядывались остатки некогда былой цементной площадки, что залил ещё Сонин дедушка (перед первой свадьбой детей). У внешней стены с облупившейся штукатуркой стояла скамья и дебелый комод на ножках с перекошенными дверцами. Отсутствовал только один неотъемлемый атрибут любого сельского двора - стол. Даже самый маленький. Под старой вишней, что в одиночку зеленила пустоту палисадника,  аккуратно лежали Сонины игрушки – миски с ржавыми червоточинами, банки с мутной водой, кастрюлька наполненная  землей, алюминиевая ложечка и кукла. Такая же маленькая, как и её хозяйка. Синий носок был натянут на всё её туловище, а пыльные волосы были неровно острижены почти под самый корень. Казалось их двор никогда не знал ни дружной хозяйской суеты, ни чаепитий в теплые вечера, ни тем более шума гостей. Вся их жизнь была скрыта за этими занавесками и желтыми стенами. Лишь соседям была известна толика их секретов. 
               
          В один из таких дней моего детства я вышла из дома в тенистый коридор дедушкиной сирени и, заприметив Соню, остановилась. Она медленно бродила вдоль дороги с красной ягодой на плодоножке и, задрав голову в небо, щурилась от палящего солнца. На ней была футболочка в пятнах и дырявые шорты. В уголках её рта виднелись красные подтеки, щедро размазанные по щеке до самого уха.“Вишня, - думала я, - черешня так не красит. И любит же её! Интересно, а что ей больше всего из сладостей нравится ? Ведь она их ест, наверняка же ест?! Все дети их едят, особенно летом. Каждый из нас частенько таскает что-нибудь – то конфеты, то печенье, куски пирога и просто хлеб с вареньем или медом. Хотя, я не припомню её с едой в руках. Может её ругают за это, как и меня? Может она их ест только дома? Наверняка же родители покупают им сладости! А вдруг нет? Никогда не видела её с едой». Всего лишь одна маленькая вишенка заставила моё детское сознание взглянуть на неё глубже обычного. Стоя в этом укрытии сирени, я всё никак не могла перестать думать о ней. А ещё о сахарном печенье с вафлями, что лежали в летней кухне моей бабушки в стеклянной вазе.
               
           Я вернулась домой. Залетев прямиком на кухню, я взяла две горстки сладостей и  замешкалась. Я не знала, как мне приблизиться к той, которую пыталась так долго не замечать? Мне было страшно и стыдно. И правильно! Но набравшись смелости, я все же подошла к ней. Соня остановилась. Протянув ей скромное угощение, я тихо сказала: «Держи… Это тебе». Она осторожно взяла печенье худыми ручонками и продолжила просто стоять. Улыбаясь, мы обе смотрели друг на друга и молчали, пока солнце растапливало наши детские сердца.  Я впервые так близко смотрела на черточки её лица. Так близко, что даже не узнавала их. И это не удивительно – мы и вправду были друг другу никем...

             За поворотом меня ожидали друзья, секреты и страсти, отчего я отчетливо понимала – продолжения этой случайной истории не будет… Я уходила не торопясь. Я ощущала  на себе её взгляд до тех пор, пока не свернула за угол нашей улицы. Это не было попыткой сближения или искупления. Это был просто душевный порыв - крошечный, искренний, но навсегда оставшийся там - за углом…



                3               

          
           С тех пор прошло много лет. Наших приездов становилось с каждым годом все меньше, а морщин на лицах дедушки и бабушки прибавлялось все больше. Старость неумолимо рисовала свои рисунки на их телах и душах, пока вовсе не забрала их у нас по очереди.  До сегодняшнего лета я больше не контактировала с Соней. О ней я знала только то, что изредка рассказывали мне родственники и моя бабушка. Она часто встречала её на улице, беседовала с ней и даже иногда отдавала наши с сестрой старые вещи. Так я узнала от неё, что у Сони умер старший брат. Его нашли мертвым в поле, когда в очередной раз он убежал из дома, где его старательно пытались держать взаперти. Взаперти от мира, в котором ему, к сожалению,  так и не нашлось места. Сонечка же осталась жить с её странной семьей и никогда не ходила в школу… Из всех детей по жизни повезло лишь младшему мальчишке. Хотя слово «повезло» имеет для всех разное значение…
 
          С самого детства Соня находилась на диспансерном наблюдении в психиатрии. В этом пристанище увечных душ она исправно «зарабатывала» своё худое пособие, так необходимое семье, и так усиленно придававшее значимость её существованию. Но что было тому первопричиной  – патология, генетика или все же родительская безответственность?

          Мысль о том, что Соне не дали того самого шанса, который заслуживает каждый из нас, приходя в этот мир, никак не оставляет меня в покое… Как и мысль о том, что её родителям было просто удобно так жить - не замечать её угасающей хрупкой личности… Как когда-то и нам в том далеком детском дворе… Лишив ребёнка необходимого уровня знаний и взаимодействия со сверстниками, родители неосознанно пишут грустный конец его жизненной истории. Я могу понять, почему они не обучали Соню в домашних условиях. Но вот почему родители не отправили её обучаться в специализированное заведение, я не пойму никогда.  Возможно, поводом тому мог быть нелегкий опыт самого отца в подобном месте. Из-за этого они и старались уберечь её от тамошней жестокости, которая  по итогу все равно стала стеречь её повсюду. Комнатные растения на морозе выживают с трудом.
 
          Соня повсюду ходила вдвоем с мамой. В магазин, в церковь, на прогулку. Она была единственным другом, разделяющим её чувства ребенка в теле взрослой девушки. Пожалуй,  именно от неё Соня и переняла эту манеру предпочитать длинные платья и покрытую голову. Но вряд ли это было показателем благочестия сразу у обеих. Мать, в отличие от наивной Сони, смотрела на этот мир уставшими, измотанными глазами, украдкой увлекаясь ягодными настойками после церковных служб. «Не суди, да не судим будешь…»
               
           Её мать умерла внезапно. В понедельник.  Никто из нас не знает на сколько частей раскололась Сонина душа и какой величины была гора её печали? Очевидно было лишь одно: кусочек неба в её окне и нервные ноги заставляли Соню и дальше ходить по их заданному с мамой маршруту.
   
           Она и сейчас по-прежнему живет в торце их старенького дома вместе с отцом и семьей младшего брата. Рассказывает нам иногда, что моет полы в своей комнате и ходит в магазин за продуктами. Думаю, так и есть! Знаю точно, что она по выходным до сих пор ходит в церковь в соседнее село. Только теперь в одиночестве. Я  видела её много раз, идущую то туда, то обратно по абрикосовой аллее вдоль трассы. Почти всегда она была одета в своё длинное рябенькое платье. Ещё я замечала, что она часто покрывала голову по-разному. Иногда косынка была завязана  узлом под подбородком, иногда завязана за ушами, а случалось, что просто скрученной в пояс косынкой Соня охватывала голову, как  рок-звезда. Что ей двигало в эти моменты выбора? Или кто? О чем вообще она думает, когда бредёт по этой обочине? Но, что бы это ни было, оно заставляет её двигаться вперед. Всегда.
       
          Одним из излюбленных мест у Сони было кладбище. Местные люди говорят, что они встречают её там чаще остальных. Вот и мы однажды встретили.  В то время как деревенские пьяницы обносили блюдца с конфетами и стопки с остатками спиртного, Соня, как и полагается верующим людям, была полностью погружена в создание тамошнего порядка. Могилки своих родственников она убирала исправно. Сорняки выдергивала хоть и без корней, но  бойко. Их она аккуратно складывала в небольшие кучки и, вздыхая, вытирала со лба пот пыльной рукой. Увидев нас, Соня приветливо поздоровалась и сразу же стала показывать, где лежат её мама и брат. Показала даже могилку бабушки по папиной линии. Правда не смогла назвать её фамилию. Не помнила. Мы сами прочитали её по табличке на потрескавшемся кресте. Соню так никто и не научил читать. А может даже и не пытался…… Мы дали ей с собой немного конфет и она сразу же ушла, продолжив свой торопливый путь в этом жестоком и непонятном для неё мире.
               
            Удивительно, но при всем желании общаться с людьми, Соня абсолютно ненавязчива. Спешно наматывая круги по деревне, она всегда обращается к нам, но никогда не подходит к воротам, не пытается зайти.  В основном, как «капитан-очевидность», она выбрасывает порцию слов или вопросов на ходу, и быстро скрывается из вида.  Я слышу, как строителям на участке наших соседей она каждый раз говорит «Бог в помощь!» С нами же, всегда приветливо здороваясь, что-то спрашивает по хозяйству. Однажды я увидела, как над ней смеялись деревенские работяги, пристально смотря ей вслед. Меня это так сконфузило, словно я оказалась на её месте. Мне страшно от мысли, что её могут обидеть. Но еще страшнее от мысли, что её уже обижали. Я не общалась с ней столько никогда, как за эти два месяца нашего затянувшегося сельского отпуска. Излучая абсолютное спокойствие, доброту и наивность, она по-прежнему заставляет меня грустить. В глубине души, я хочу хоть как-нибудь скрасить её день или миг, но вспоминая историю лиса и маленького принца, я боюсь. Боюсь взять на себя такую ответственность и, приручив, дать ей  ложную надежду.
               

                4

               

          За неделю до отъезда в том самом общем дворе наша дочь, окончившая первый класс, наконец-то познакомилась  со сверстницей. До этого все её попытки найти друзей успехом не оканчивались. Ей встречались лишь малыши в колясках, да пара девочек-подростков. Общий двор перестал быть прежним. В нем больше не были слышны раскаты детского смеха. Та самая разноцветная буря затихла, испарившись во времени телевизоров и телефонов. Взрослые не сидели на лавочках у забора, не сновали  с тазиками полными белья, не развешивали его у всех на виду, и не ругали детей за то, что они поднимали возле него пыль. Он был пустым. Неухоженность  бросалась в глаза непролазными кустарниками. Да и желтые двухэтажки уже нельзя было назвать таковыми. В частях домов, где сменились владельцы, заборы стали глухими и высокими. Изменился и цвет стен. Новые упрямо сливались с выцветшими  бледно-желтыми старыми, создавая неузнаваемую картину.  Двор умирал для меня. И я ощущала это не только глазами.

          Дочь и темнокосая девчушка сразу приладились друг к другу, как детальки пазла.  Лето для них хоть и под конец, но  засияло настоящей детской радостью. Шустрая подруга маленького роста провела для дочки экскурсию по двору и показала своё  тайное место за старым полуразвалившимся гаражом. Там, где когда-то и мы с друзьями сооружали наш стратегический штаб. Даже ставили спектакль собственного сочинения под названием «Свадьба». Я как сейчас помню тот стол из куска фанеры, какую-то еду на нём, и воображаемую водку из подсоленной воды, которую мы наливали в капроновые крышки вместо рюмок. А ещё были игры «Джамби», «Выбивалы», «Казаки-Разбойники» и многое другое... Ах, какое же это было наивысшее счастье. Вот и дочка теперь  терялась в этом дворе, волнуя мое материнское сердце. К счастью они потом перебрались к нам. Дома они плели браслеты, подолгу рисовали, дразнили нашу собаку и бегали в магазин за мороженым. Все то, что делали когда-то и мы, ощущая чувство полной беззаботности.

          Я же, случайно увлекшись этим летом росписью  морских камней, как обычно заняла весь уличный стол. Я даже не заметила, что на меня кто-то смотрит. Уже через минуту, с радостью согласившись на мое предложение, они принялись выбирать себе камешки из пляжной сумки. Так два дня подряд перед отъездом мы дружно вели наш творческий уголок с легкой грустью приближающегося сентября. Мы усаживались за старым лакированным столом и обкладывались десятками кисточек, акварелью, стаканчиками с водой и камнями. Каждый из нас творил свою маленькую историю. Рисуя, мы всегда пили компот и много разговаривали. Так я узнала, что наша новая подруга живет через дом от нас со своей большой семьей – с родителями, младшими сестрами, дедушкой и тетей, о которой она рассказывала с особой теплотой. Про то, как та любит играть с её младшими сестрами в куклы и рисовать свинок в тетрадях. Единственное, чего никогда не делала их тётя, так это не читала им сказок вслух. Не читала, потому что просто не умела. А еще она никогда не видела живого моря. Никогда… А ведь оно находилось так близко. Всего в тридцати километрах от нас.

- Так не хочется, чтобы вы уезжали, - сказала в вечер отъезда длиннокосая девчушка, - Опять буду без друзей, как и моя тетя Соня! Хотя она очень добрая и мечтает о них. Просто люди здешние не любят её и многие даже прогоняют, если она приближается к их дворам, как будто она заразная, - тихо говорила девочка, продолжая смешивать краски. И я вдруг поняла, по какой причине Соня никогда не подходила к нам, а всегда разговаривала на ходу. Так делают собаки, которых когда-то били или выгоняли люди. Вытягивают свои носы, сворачивают шеи, смотря в чужие дворы, и проходят мимо… Замерев с кисточкой в руках, я опять ощутила эту давнюю горечь и сказала девочке, что хочу нарисовать рисунок и для её тети. Один небольшой камешек, который сможет помещаться в ладони. Камешек  с местом, где она ни разу никогда не была. С местом, где скорей всего никогда и не будет!               
       Рисовать на камне было делом усердным и не быстрым. Поэтому лишь дождавшись, когда подсохнет лак на поверхности, мы смогли бы вручить его Соне! Мне хотелось подарить ей частичку добра, которое, по всей видимости, ей встречать доводилось редко. И даже если вдруг окажется, что я не смогу порадовать Соню из-за нелюбви к камням или равнодушия к любым рисункам кроме свинок, то возможно я смогу показать, что не все малознакомые люди желают  ей зла. Что маленькие добрые случайности могут встречаться  и ей. Конечно, если только она поймет это. Я очень на это надеюсь. 
               
       Бережно вымыв от морской соли камень, я  принялась за работу.  Но дети – они и есть дети - нетерпеливые, открытые. Где-то через час пока лак на Сонином подарке только начинал схватываться, они уже стояли у нашей калитки.
- Мы пришли! С нами Соня! – кричали они. Я широко заулыбалась и пошла их встречать.
- Здрасьте! Жарко-то как сегодня, ужас! Можно я у вас водички попью?
- Конечно, Сонечка! Заходи!- сказал я.

          Пока она жадно пила из кружки, я принесла камень, на который заранее успела нанести с обратной стороны надпись «Соне от Инны». Перевернув его перед ней, я прочитала написанное вслух и сказала, что так меня зовут. Я даже не сомневаюсь, что она меня не помнит.

         Лак еще прилипал к её пальцам, когда она уносила его, держа за края. Она улыбалась как ребенок в своем длинном платье до пят, а мое сердце бешено колотилось. В третий раз она крикнула нам спасибо! А я так и осталась смотреть ей вслед, пока она не скрылась из виду за тем самым  нашим поворотом.
               
      Я нарисовала для неё море и белый парус. Будь счастлива, Сонечка, куда бы ты не направлялась…
               

                Михеенко Инна (М.И.А.)