Track 14 Череда

                "I wouldn't be here, my children,
                Down on this killing floor"
                Led Zeppelin


                Intro

Колкие, цапучие да и все такие ещё мелкие. Исколют ногу так, что идти невозможно. Мука мученическая выдирать семена череды. С памятью подобная штука. Прицепится колючка какая, и будет одолевать так, что житья нет. А коли такого добра навалом, тогда уж просто хана!
Че-ре-да - слово вполне пригодное для описания событийной стороны жизни. И выходит так, что всё, предлагаемое ниже - нечто вроде попытки избавится от некоторого числа назойливых колючек.




                Щёлка

И меня захлопнули. И дверь без ручки. Привыкли без неё, без ручки обходиться. Просто хватали за верхний замок и тянули. Изо всех сил дёргаю выпирающую железяку. Пальцы соскальзывают. Понимаю: бессмысленно. Георгий, всей своей медвежьей мощью, удерживает дверь снаружи. Ещё раз дергаю на себя. В проёме чуть мелькнула узкая щёлка, но вмиг исчезла. За неимением лучшего, я долблю в дверь ботинком. Первый час ночи. Дверь трепещет, но Георгий по-прежнему держит оборону.
Тут слышу как снизу кто-то поднимается, начинает роптать. " Безобразие! И как же не стыдно! Люди спать хотят! Им завтра на работу! -  с досадой произносит старушечьей голос. На миг грузин ослабляет бдительность. Ещё раз дергаю, просовываю пальцы в просвет, хватаюсь за край приоткрытой двери, тяну. В проёме возникает лицо этого гада. Исчезает. Обе руки остаются в проёме. Дёргаю в свою сторону. Стоит ему только подать на себя и, если не без пальцев я, то с расщеплёнными фалангами. Но всё равно, на свой страх и риск, тяну. Проём расходится. Вижу глаза противника. Кажется, он не посмеет причинить увечье. Резко дергаю дверь. Выбегаю. Кавказец отступает с площадки на лестницу. Останавливается. Смотрит свирепо. Ни этой, ни сына её почему-то не видно. Георгий спускается к площадке у окна. Поджидает. Такой, одной лишь массой, задавит, - прикидываю я. Я безоружен. Бутылку-то бросил в квартире. Проход только вниз. Приблизившись к нему, я запускаю правую руку за расстегнутую полу куртки и чуть растопыриваю пальцы там. Вижу, взгляд его дрогнул. Ни проронив и слова, он пропускает меня. Прохожу мимо него и вниз к выходу. Трюк, никогда не опробованный прежде, сработал. И сколько ж лет-то хранился он на задворках сознания? Двадцать? Тридцать? Подсчитаю на досуге. Откуда сей life hack? Сейчас поведаю, господа.




И в глине башмаки

Ведь чему только не обучит среда обитания! Я б и не вспомнил имени учителя своего, вернее его прозвища, если б не та мраморная плита с именем его покойной матери. (Кем же ещё она могла ему приходиться?) Имени же я его никогда не знал. Да и на долгое время забыл потом как и кликали-то его. Плита, вот, напомнила. А пока немного о нём да о среде обитания. О плите чуть позже.
В районе моего проживания его называли Кафаном.
Ох, невзлюбил я поначалу района этого. Реакция естественная для переселенца с Таганки. Самая длинная, на тот момент, ветка метро заканчивалась здесь. Путь до станции занимал десять минут. Дорога прямая, асфальтированная, но вечно покрытая склизкой глиняной кашей, что слетала с грузовиковых колёс и кузовов. Грузовики сновали туда-сюда, к местному кирпичному заводу и обратно. Кирпичи, кто забыл, делают из глины. Но за пару столетий вся глина в округе была выработана. Глину теперь завозили. Нынешние парковые пруды - следы прежней выработки.
Кирпичный завод был древний, обосновавшийся здесь ещё до отмены крепостного права. Он стоял в ста метрах от моего дома, который местные называли домом артистов, поскольку дом строил ВТО. Когда-то здесь, возможно, как раз на месте моего дома был лагерь. Сформировали лагерь для удешевления процесса производства кирпича, в котором страна перманентно нуждалась. Где работаешь там и срок отбываешь. Или наоборот. Ведь, рационально же!
По смерти вождя бывших заключённых, расселили в бараках, построенных на скорую руки. Бараки эти ещё стояли здесь, когда мы сюда переехали.  Помню как горел один из них. Из нашего окна мы наблюдали, как неторопливо пылает он. Особой суеты вокруг не было. Барак уже был нежилой. Барачников, к тому времени, переместили в близлежащие хрущёвки. Местный контингент, со временем был разжижен пришлыми, перебравшимися сюда из центральных районов города, -  районов коммунальных квартир. Местная шпана, называвшая себя, кирпичниками, недолюбливала пришлых. Кафан был местным, я пришлым. Может в этом была причина его неприязни?
Сосед из первого подъезда моего дома, понятное дело, тоже был пришлым. Его имени я тоже до сих пор не узнал. Да, и как-то обхожусь без этого. Но, вот, знаю, что и он именовал себя кирпичником. На куртках, телогрейках некоторых из местных, а в последствие и на куртках коллаборантов, к коим относился мой сосед, краской было выписано "Короли НКЗ". Поверх красовалась трёхконечная корона. Убогая символика, позволю заметить. НКЗ означало Никольский кирпичный завод. Села Никольского даже и на карте уже не значилось в момент моего прибытия. Один лишь завод сохранял название исчезнувшего населённого пункта.
Завод давно снесли, но духом его, этим сладковато-удушливым запахом печёного кирпича, порою веет в местах здешних. Клянусь, веет иногда. Вот, судя по всему, под воздействием заводских миазмов сосед по дому, внук знаменитого актёра МХАТа, знававшего не только Станиславского, но и Чехова, превратился в того, кем он сейчас и является. Вообще-то, ныне это тихий человек, вида даже вполне затравленного, но таковым был не всегда. Было время, когда дедушкины гены слишком проступали в его обличье. Видный, коренастый, помню, ступал он всегда надменно высоко держа голову. Не знаю, носил ли он фамилию своего деда. Ира, мать его, ныне покойная, значилась под отцовской фамилией.   




Там в межгаражье

Вот ведь дилемма! Поступи я иначе и судьба б его сложилась по другому. Хотя, скорее всего, никак бы и не сложилась. Его бы просто не было, а вот, ущерба людям было бы меньше. Вопрос: мог ли я действительно поступить иначе, знай ход последующего? Не знаю, не знаю.
Был жутко морозный день. Я выскочил, чтобы выгулять собаку. Не прошло и пяти минут как собачья морда покрылась инеем и даже сосульки внедрились в его редковатую бородку. Да и у меня самого усы в миг затвердели. В пространстве между гаражей, поверх сугроба лежал человек. Он даже не шевелился. Очевидно пьяный. Мимо прошёл незнакомый мужчина, остановился, посмотрел на него, потом на меня и умозаключил: "Ведь замёрзнет!"
"Замёрзнет", подтвердил я кивком.
"Ну, чего поднимем?" , - спросил прохожий.
"Да, придётся поднимать", - вздохнув согласился я.
Мы подошли и в четыре руки подняли пьяного, приставили его к гаражу. Пошатываясь он недолго простоял, сделал шаг, едва не свалился вновь. Мы его удержали.
"И куда ж его теперь?" , - озадаченно спросил незнакомец.
Я знал куда. В пьяном узнал актёрского внука, того из первого подъезда.
Не успел я своему товарищу сообщить об этом, как внучёк задрал край куртки и медленно, неуклюже стал шуровать под ней, отыскивать молнию брюк. Мы подождали пока он отыскал её, пока сумел её расстегнуть, пока неторопливо справил нужду, забрызгав в процессе и край своей куртки и собственную руку. Я указал, куда следует отвести зассанца. Мы подхватили его и повели к дому. Влажной рукой ухватился он за рукав своего спасителя и далее, худо-бедно, под нашем руководством и с помощью нашей, вышагал весь маршрут. Благо это было недалеко.
Встали, остановились, у двери подъезда. Неизвестно какие цифры набрать, чтобы внутрь войти. 
"Какой код?" , - спрашиваю я. Пьянчуга меланхолично поворачивается к замку, молча мутным взором изучает его. 
    "Какой код?" , - повторил партнёр мой.
Алкаш медленно поворотил голову к своему спасителю, посмотрел исподлобья и, даже не заплетшись, отчётливо выпалил: "Пошёл на х..!"
Коллега мой опешил. "Да-а-а", - протянул он, -  спасай, вот, людей после этого!". Горько качнул головой.
Хам окоченелой рукой принялся тыкать кодовый замок. Это продолжалось минут пять. Мороз. Собака уже постанывает. Пять минут спустя, дверь неожиданно отрылась. Житель торопливо выбежал из подъезда, не бросив и взгляда на нашу компанию. Мы затащили спасённого в тёплый подъезд и оставили там. . "Да-а-а!", ещё раз проговорил партнёр и, не распрощавшись, двинулся по своим делам.
Года полтора после описанного я гуляю с собакой и вижу, как того самого, спасённого нами, менты выволакивают из подъезда и заталкивают в машину. Очень долго не встречал его после этого. Позднее мне рассказали, что предшествовало ментовскому рейду. 



Ольга

Ольга жила вдвоём с глухонемой матерью в доме перпендикулярном дому моему. По очевидной причине никто её иначе как ненормальная девка не именовал. Часто, практически ежедневно, можно было услышать, как Ольгина мать, высунувшись из окошка на третьем этаже стучала по подоконнику и громким гортанным голосом, проглатывая согласные, кричала "Ольга!". Зазывала её домой. А в это самое время, Ольга вытворяла свои привычные выкрутасы у приподъездных ступенек. Приблизившись ко входной двери, она совершала быстрый поклон, ненадолго замирала, совершала повторный поклон и, не разворачиваясь, соскакивала со ступеньки на ступеньку. Потом, всё также пятясь, мелкими шажками добегала до улицы, примыкавшей к дому, долго чего-то выжидала там, неустанно бормоча. Если кто-то проходил в пространстве между ней и домом она неодобрительно всплёскивала руками и шептала вслед прохожему что-то злобное и невразумительное. Потом она снова подходила к двери своего подъезда и вновь повторяла описанный трюк. Этим ежедневным фокусам уделяла Ольга много времени, час, другой, да, случалось, и третий. Я, бывало, успевал выгулять собаку, сходить в магазин, а она всё прыгает да пятится там. "Ольга!", слышалось из окна дома. "Сейчас, сейчас", - раздавался её громкий, недовольный ответ. Но на зов матери Ольга никогда сразу не реагировала, всегда ей требовалось время, чтобы полностью завершить намеченный ритуал.

За день до того, как менты скрутили да увезли внука МХАТовца, он прилично заправившись горючим, зазвал Ольгу к себе. Ей было под тридцать, но тесного общения с противоположным полом до того злополучного дня она не имела. Мерзкий сосед мой жестоко избил невинную, изнасиловал её. Для завершения последнего ему потребовалась бутылка из-под шампанского. Ольга осталась жива. Её долго лечили.

Время прошло. Ольгу, иногда встречаю, всё там же, возле её дома. Теперь она не здоровается ни со знакомыми, ни с незнакомыми. А ритуальные уличные проходки её возобновились, но выглядят как-то по-другому сейчас. Меньше живости, что ли?  Пару раз слышал, как она прошикала мне вслед. Внук-насильник, отбыв срок, вернулся. Едва узнаю его. Исхудал, ходит, словно тень, с головой вечно обращённой к земле.




  Смертоубийство в подвале

Ну, вот после ужасной истории про Ольгу, теперь про смертоубийство? Нет, нет таковое совсем даже не состоялось. Вообще-то и не планировалось даже. Быстротечно лишь мелькнула сценка в сознание, да и мигом исчезла. Но ведь мелькнула! 
Помнится, начинал, было, про Кафана. Да, вот, теперь и про него наконец. Кажется, насильник из первого подъезда одно время дружбанился с ним. Но это, так, к слову. Одно время и я с ним здоровался. Ну, вроде как, приятель кого-то из моих знакомых. Уж не помню кого конкретно. Суть, однако, в том, что с какого-то момента К. стал демонстрировать явную неприязнь ко мне. (Сокращаю прозвище до одной буквы не столько для краткости, сколько потому что уж больно неблагозвучное слово это на мой-то слух, да и значения, как выяснилось, довольно мрачного.) Не буду гадать, что конкретно раздражало его во мне. Хотя и высказал уже одну догадку, чёткого понятия не имею. Факт остаётся фактом.
По дороге от метро, несу подмышкой конверт свежего диска Alice Cooper'a. Навстречу мне К. Мы приветствуем друг друга.
"А чтой то это у тебя? Диск? ", спрашивает он.
"Не совсем, - отвечаю, - обложка от него. Тексты, вот, взял переписать. "
"А? , - не врубается К., - дай послушать" И рукой уже хватает за конверт. Полый конверт гнётся.
Оттянув на себя картонку, я потрепал ею в воздухе, и говорю:  "Да, нет, - диска-то нет здесь. Видишь, это только обложка. Обложка от него."
"А?", - задумчиво произносит К. и, одарив кривою улыбкой, удаляется. 
Наверное это был последний раз, когда при встрече со мной, злоба ещё не так распирала его.
Другим солнечным днём выхожу из дома. Настрой, самый что ни наесть, благостный, весенний. Тут передо мной возникает коренастая, низкорослая фигура К. Преградив дорогу, он произносит: "А чего ты идёшь да лыбишься? А?"
"Ничего", . отвечаю я, чуть хмыкнув.
"Ну, чё? Огорчить что ль тебя? А?" , - говорит К. и пронзив жестким взглядом, запускает руку под куртку и, вроде бы, хватается за что-то заранее им припасённое, до случая сокрытое.
Я как-то опешил. Отстраняюсь от него и, ни произнеся ни слова, продолжаю маршрут. 
"Э-э! Ты куда? Постой!", - кричит К вслед. 

Другой раз, а это было поздним вечером по дороге домой, вижу, как ненавистник мой, шастает у соседних пятиэтажек. В руке у него бутылка 0,7л. Вермута, самого что ни есть суррогатного, прозванного в народе Вермуть, стоимостью, 1 руб. 22 коп., из которой он попеременно прихлёбывает. Прохожу в стороне. Но вновь слышу знакомое "Э-э! " Не оборачиваясь, иду дальше. Слышу за спиной торопливый, неустойчивый топот. Прибавляю ходу и тогда вослед мне летит увесистая бутыль. Разбивается сзади, усеяв осколками асфальт. Не долетела-таки.

Когда было больше времени я ходил на ту сторону шоссе. Там были дикие луга, где пару раз даже зайцев встречал. Отличное место для собачьих прогулок! Особенно летом. Вот мы с Гавриком, тогдашним моим эрделем, продвигаемся в сторону, где луга. Проходим вдоль блочной хрущёвки, а в палисаднике у настежь раскрытого окна первого этажа вижу того, кто так неровно дышит ко мне. На сей раз он занят делом. Пред ним белая, довольно узкая мраморная плита на которой кустарным методом он выбивает какие-то буквы. Дворовая кошка, увидев Гаврика, шикнула и прыснула в сторону. Но Гаврик - пёс мирный кошек никогда не тронет, да и живёт в доме с кошкой. На ту, что испугалась, он даже и не взглянул. Неприятель же мой, оторвав глаза от работы, устремляет взгляд в сторону и обращается к настороженно присмиревшей кошке: "Ты что, Мурка, испугалась? А? Ты что ж, не знаешь, что делать? Когтями и по глазам. Да и готово дело! И всё тут!".
     Мне сделалось очень обидно за своего Гаврика, совершенно безвредного создания, не обидевшего за всю свою жизнь ни одно живое существо, ни человека, ни даже крысу. И даже курс ЗКС (защитно-караульной службы) мы не одолели с ним, из-за отсутствия какой-либо злобности с его стороны. Уж как ни щепал его инструктор за уши, как не дёргал за бороду, ни разу не проявил он агрессии. Лишь только смотрел с недоумением, то на терзавшего его инструктора, то на меня, позволившего такое вытворять с ним. Милого Гаврика давно уже нет со мной. Но всякий раз, когда моё воображение рисует ангела, нетрудно догадаться в чьём обличье является он.
А потом К. как-то, вдруг исчез с горизонта.

Свершилась перестройка, развалился Союз. Наш дом перешёл из ведомства ВТО к городскому управлению. В подвале с торца дома, где прежде находилось наше домоуправление, объявился магазинчик, ассортимент которого по ту пору был совсем невелик: соль, крупы, спички, хлеб, сигареты, водка, водка.

Поздним зимним вечером, предельно скромно отоварившись, поднимаюсь по крутой подвальной лестнице, что снаружи магазинной двери, и вижу спускающего по ней доходягу. С клюкой в трясущейся руке он осторожно перемещался со ступени на ступень. Я бы, наверное, и не узнал К., если б не мелькнувший в глазах доходяги испуг, как только он увидел меня. Продвинувшись сбоку, я поднялся вверх по лестнице и приостановился там. За всё это время он не миновал и четверти прохода. Почуяв, что за спиной, как будто бы, угроза, он остановился и, цепляясь за перила дрожащей рукой, чуть развернулся назад. С мимолётным ужасом взглянул на меня и, как бы, спохватившись заторопился вниз. Его затравленный взгляд едва не спровоцировал на то, чтоб действительно спихнуть его. Свидетелей же нет. Есть повод опасаться. Резкий толчок. "Да и готово дело", как в своё время изрёк он.
Наверное, ушло, немало времени пока он доковылял до нижней ступеньки. Дожидаться не стал. Досматривать представление нужды не было. Быстро приближался к своему подъезду. Больше я не встречал его.

В какой-то из дней последующей жизни решил пройтись, развеяться перед сном. Полагаю, совсем не случайно меня вывело, на когда-то исхоженный вместе с Гавриком, маршрут. Вот миновал по осеннему унылый палисадник. Когда-то обитавшую здесь бедную Мурку провоцировали на бессмысленную жестокость. Чуть поодаль, у металлической стенки дворового гаража что-то белелось в сумерках. Это была тонкая надгробная плита. Кто-то, разбирая квартирный мусор, выбросил её, а до помойки не доволок. Тяжёлая. Надпись гласила: "Кафанова Дарья Евсеевна 1925-1983" Поверх располагался фарфоровый овал с фотографией, отколотый на треть. С него смотрело чуть монголоидное лицо женщины. По молодости, пожалуй, она была красивой. Ныне памятью о ней стало частично изувеченное чёрно-белое фото, с которого она глядела своими потухшими глазами, - глазами утомлённого жизнью человека. И даже надгробной плите с её именем не суждено было оказаться на месте своего предназначения, покрыть могилу её.




    "Lovely Rita"

Мы нырнули в следующий выставочный зал. Там развесёлые авангардисты обустроили фанерный рай. Человеческие фигуры из фанеры, фанерные деревья, кустарники, цветы. Посередине - большая фанерная лодка с двумя фанерными фигурами в ней, одна из которых была обозначена как Рита. А над всем этим - огромная фанерная луна. На стене был вывешен плакат с нарочито примитивным четверостишьем. В нём было и про лодку, и про влюбленную пару, и про фанерную луну. Запомнил лишь последнюю строчку: "Рита меня манит!"  Сопровождавшая меня в вернисажном походе Рита выражала полное довольство. Да и мне было хорошо, что угодил ей.
"А Я маню тебя?" , - спрашивает Рита.
"Конечно, душа моя! Ты несказанно манишь меня! Разве не видно?" - восторженно отвечаю я.
"Давай присядем отдохнём." - предлагает Рита, когда, когда мы вышили из фанерного рая.
          Мы усаживаемся на одиноко стоящий двухместный диванчик, обтянутый искусственной кожей палевого цвета. На Ритином лице тихая улыбка. Я беру её за руку и думаю о том, что с этой чудесной девушкой готов сидеть на палевом диванчике до скончания века. На ум приходит лирическое стихотворение. В вечерний час в своём одиночестве я, помнится, декламировал его, мысленно рисуя миловидный облик своей подруги. Строки явились сами собой. Рита слушает, затаив дыхание. Настрой мой чудесным образом совпадает с настроем этого глубоко чувствующего, субтильного создания. Боже!, - мыслю я в момент чтения, -  вот он миг жизни, о котором и мечтать-то не смел. Мне кажется что я... И тут сбиваюсь. Я не могу вспомнить следующей строки. Я напрягаю память, но безуспешно. От неловкости меня бросает в жар. Краснею. Рита сострадательно следит за мной. И тут вдруг происходит какой-то душевный сбой. Меня, как-то, скомкало и передёрнуло изнутри. Маргарита не могла не уловить перемены. Она начинает торопливо собираться. Ищет в сумке гардеробный номерок. Не находит его. Долго копается в ней. Наконец, номерок всё же обнаруживается там во внутреннем кармашке на молнии.

Мы выходим на улицу и тот временный сбой, как будто бы, уже затих, растворился в самом себе, исчез. Но Рита ко мне домой не едет почему-то.
"В другой раз", - говорит. "Сегодня, - говорит, - устала."
 Я предложил проводить её. Она сказала, что не нужно, время ещё не позднее и, что, наверное, я также устал. Договорились назавтра созвониться. Мы созвонились и, вроде бы, благостный настрой вновь обозначил себя. Порешили встретится на выходных.




Клубный день

Но в субботу приятель вывез меня в клуб нумизматов. Он давно грозился.  Даже не представлял себе, что это такое. Мужички слоняются по залу, демонстрируют друг другу коллекционные сокровища, заговорщицки переговариваются. Я явился исключительно для того, что бы продать несколько ненужных мне монет. Пару серебряных александровких рублей, пару николаевских, тяжёлый медный екатерининский пятак, да ещё какую-то чепуху. Я не коллекционер, а деньги бы пригодились. Хотел поручить эту задачу приятелю, но он настоял на совместной поездке, совершенно бессмысленной на мой взгляд, поскольку большую часть времени просидел на угловом стуле, пока приятель вел непонятные мне дилетанту переговоры.
Рядом со мной присела женщина в красной юбке. Она также как и я поджидала кого-то. Знакомый её несколько раз подходил к ней, произносил: "Сейчас, сейчас" и вновь удалялся. Она спросила почему я здесь, а не со всеми. Я объяснил.
"Я тоже жду друга.", - сказала она.
Потом сидели молча. Я читал брошюрку. Один и тот же абзац по несколько раз. Смысл не доходил. Вспомнилось, что не позвонил Рите.
  Женщина безучастно наблюдала за людским копошением. Заметил, что она смотрит на меня.
"Красивые у тебя глаза", -  вдруг как-то слишком внезапно и слишком панибратски выдала она.
Я с удивлением посмотрел на неё. Ничего не сказал. Улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.
Дальнейшего разговора не состоялось, подошёл её друг. Уходя она, незаметно для сопровождавшего, подбросила мне малюсенький, свернутый листочек. На нём был телефонный номер, имя. Одно из её имён. У неё их было несколько, как потом узнал. Знаете, это как в известной песенке: "Her name was Magill and she called herself Lil. But everyone knew her as Nancy". Не буду приводить всех имён её и не потому, что каждое из них было заурядно банальным, а из иных  соображений. Некоторые, понимаете ли, не советуют упоминать по имени определённые сущности, дабы не вызывать их из глубин неприглядных да мрачных. Ну, что бы как-то обозначить ту, с которой познакомился тем днём, буду именовать её указательным местоимением "Эта", а для пущей краткости просто "Э." 

Вечером и весь следующий день я долго пытался, но так и не смог дозвониться до Риты. И тогда с похабным, мстительным чувством развернул подброшенный мне листочек, набрал начертанный там номер. Ох, как не следовало этого делать!  Как не следовало! Я не только поплатился потерей чудесной, редкой девушки, но едва не поплатился жизнью.





Явление в красном

На свидание она пришла в ранее отмеченной красной юбке. Только сейчас я увидел насколько это был её цвет! Яркая юбка, яркие губы, румяные щёки, алый шарф. Кажется, она забирала внимание всех и каждого на расстоянии в километр. В окружающем пространстве имелась только она. Непонятным образом в день когда её впервые увидел я заметил лишь её яркую юбку, не более. Сейчас я смотрел не отрывая глаз и видел насколько она неотразима. В момент первого свидания нашего, то единственное, что почувствовал было несносное желания уединится с нею, и сделать это как можно скорее.

Большую часть наступившей недели я посвятил своей новой знакомой. Познакомился с её сыном. Под конец дня я испытывал вечное неудобство, укладываясь в присутствии Димки в постель его матери. Но, к счастью, он обладал крепким сном. Квартирка была маленькая. Комнаты смежные. Спальня наша была проходной.
Долгие сутки не вылезал из её жилища. Потом настало время некоторой передышки. А далее пошло всё по кругу. Странная очевидность была в том, что её желание совместных встреч отнюдь не возрастало, тогда, как со мной происходило совершенно обратное. Всё объяснилось достаточно просто, хотя и не без толики мистицизма.  Но об этом чуть позже. Тогда же, капкан, в который я угодил, уже готов был сомкнуться и захлопнуться.

Слабый шанс ещё оставался. Правда, всё связанное с Ритой, уже, превратилось в нечто эфемерное. Но что-то ещё витало, угадывалось где-то в далёком поднебесье, хотя вот-вот должно было отступить на задворки вселенной. Мне было просто невозможно ей позвонить. И она мне ни разу не позвонила в ту первую неделю злополучной связи моей с Э.  Будучи в высшей степени интуитивной, Рита всё уловила без излишних информационных оповещений.





   Разговор с Ритой.

По прошествии периода плотного со мной общения Э. сказалась больной. Несколько последующих дней мы созванивались но совсем нечасто. Она говорила, что так "завирусила",  что трудно даже встать подойти к телефону. Проведывать себя она не позволила, ссылаясь на неприемлемый внешний вид. Потом к ней, приехал погостить брат и мы ещё какое-то время не встречались. Настало затишье, в которое меня посещали не слишком спокойные мысли. Внутри появилось ощущение чего-то склизко неприятного.
Как бы то ни было, хватило духа позвонить Рите. Она разговаривала со мной вежливо, но без теплоты. Я что-то объяснял про внезапно возникший Zeit Not. Слышу, как она начинает подхихикивать. Перевожу разговор на иную тему и опять слышу хихиканье. Делала она это как-то невпопад и немного глуповато даже.
Напоследок Рита сказала: "Ну, ты не пропадай, звони". И добавила: "Но только не слишком часто. Ладно?"
"Ладно", - ответил я упавшим голосом.
Некоторое время спустя Рита вышла замуж.





          Пресловутый трактат

Если трезво оценивать внешность Э. то не было в ней ничего запредельного. Немного полноватая, банально круглолицая, миловидная, конечно, но миловидности в ней было ничуть не больше, так сказать, среднестатистической. Говорить с ней было практически не о чём. А к каким пошлым суррогатам сводились её культурные потребности, даже и поминать не хочется! И при всём этом, при каждой встрече с ней, меня распирало желание. Искал объяснений, но не находил их. Эффект был неизменен и утомителен на протяжении всех долгих двух с половиной лет.
 
Помню как всякий раз в первые минуты очередного свидания нашего, если у Э. появлялась охота медлить с началом того главного, ради чего мы решили свидится, меня захлестывала дикая злоба. Теперь, думается, это не на неё я злобствовал. Под привычный аккомпанемент клацающих капкановых зубьев, объявлявших о том, что выбраться опять не удастся, я злобствовал на себя самого.

Но злоба тотчас же исчезала, как только жажда была утолена. "Ну, что успокоился?", - говорила она посмеиваясь.

Объект желания не был по-бунюэлевски смутным. В моём случае  он был тривиально явным и даже без какого-либо романтизма.

Э. не была слишком страстной и не была, в известном смысле, изобретательной. Она была просто податливой. Последнее можно воспринимать как каламбур, с учётом количества любовников, что обихаживали её параллельно со мной. Понятное дело, это открылось не сразу. По прошествии времени я пытался понять зачем ей это всё было нужно. Поначалу думалось, что интерес был прагматически меркантильным. Ну, кто подарит шарфик, кто колечко, цепочку какую, флакон духов, кто просто вкусно накормит. Всё сгодится, всё впрок пойдёт. И здесь она была ненасытной. Любого профита в итоге всегда не хватало. Знаю из собственного опыта. Найди она любовника миллионера, не удовлетворилась бы и самым баснословно дорогим презентом. Ну, и при этом, блюсти верность патрону своему она, понятное дело, просто бы не сумела. А если б в полной мере завладела его сердцем, то раньше или позже, источив его душу, извела бы богатство и превратила в нищего.

Сорвать шерсти клок, было, конечно, важно. Но, фокус в том, что не это было самым главным. Как не было главным для неё наблюдать, как лучатся глаза обожателей. В этом плане и пускания слюней вполне бы хватило. Да и эту одержимость разнообразием не списал бы и на нимфоманию. Было что-то иное. То, что она сама, возможно, понимала лишь от части. Для сущностей такого рода собственное их понимание не требуется. Исполнение задачи, вот что главное. 

Я не мистик совсем, но догадка мелькнула, когда припомнился термин, когда-то почерпнутый из популярного средневекового трактата. Не надо только смеяться, господа! Ну, да это был "Молот Ведьм". И не стоит представлять меня женоненавистником. Не такой я, поверьте.

Сущность пришедшая на ум именовалась неприятным именем Суккуба. И хотя ни птичьих когтей, ни хвоста змеиного я не выявил, не выявил даже и дьявольской метки на её теле, догадки это не отменило.

Есть сомнение, что задачей был, помянутый в книге, сбор мужского семени для передачи его Инкубам для последующего оплодотворения невинных девушек. Извечный её партнёр, с упорной назойливостью то и дело выходивший на сцену, не слишком-то на Инкуба смахивал. Ха-ха. Правда, многое мне совсем даже и не известно. (О партнёре - чуть погодя.) Но, касательно пожирания жизненный силы, того с кем Суккуба вступает в связь, то здесь как-то всё било в точку. Уверен, продлись очарование этой связи, остались бы от меня лишь рожки да ножки. Хотя если в отношении первого это бесспорно, то, вот, про последнее зарекаться б не стал.

Так или иначе, когда моё восприятие Э. совместилось с образом демоницы, описанной Крамером и Шпренгером, всё приобрело совершенно чёткие, ясные контуры. Всё сразу встало на место. Прошу без иронии, господа!  Уж не до шуток-то.





Ба, какие люди!

Единственный с кем фокус не прокатывал, был нумизмат, тот самый, с которым она приходила в клуб. Он был человеком пьющим, нигде не работал, жил на то, что осталось от отца. Естественно, никаким нумизматом, по сути, он и не был. И не был слишком привязан к ней. Возникал на горизонте когда ему заблагорассудится. И даже шерсти клок она с него не имела. В этом его было отличие от остальных. И был он для неё основным объектом привязанности, -  объектом до конца неотработанным и потому неизменным. Метод его удержания возле себя, возможно был для неё, своего рода, силовым упражнением, не позволявшим ей терять хватку. Его, в отличии от меня, не удавалось полностью взять в оборот, охомутать, как говорится. Причина, наверное в том, что на его счастье, имелась у него другая неотступная страсть. Для него антидотом против демонической власти был алкоголь. По этой тривиальной причине в неуклонно меняющемся потоке её любовников нумизмат являл постоянство.
Помнится, она сообщила, что по дешёвки приобрела видеомагнитофон. Помню, как целый вечер я налаживал аппарат этот, совмещал с телевизором, как обучал Димку какую клавишу для чего нажимать. Магнитофон этот, как потом выяснил, перепал от нумизмата. Он выменял его на дозу алкоголя. 

Когда-то в самом начале я поинтересовался, что сталось с тем которого видел в тот первый день, - день знакомства нашего. И тут мне было заявлено, что он где-то потихоньку пьёт и никак уже не проявляет себя. 
"Мне с тобой хорошо. Понимаешь? Зачем мне ещё мужик какой-то.", - сказала она, да так душевно и убедительно, что я, конечно же, ей поверил.
Как-то вечером звоню ей. В её интонации, в словах сквозила скованность, которая случается, когда кто-то стоит над душой или даже просто слушает тебя. Тут не надо быть слишком проницательным, чтобы уловить.
"Ты что не одна?", - спрашиваю я.
"Нет, - отвечает, - с Димкой я."
"Давай, я приеду сейчас.", - говорю я.
"Ой, да время-то уж сколько! Уж я спать ложусь.",- отвечает она.

Я положил трубку, но тревожная щекотка будоражила изнутри. И это дурацкое, позорное состояние ревнивого любовника! Угораздило же дойти до такого! И тут голосом Роберта Планта в голове прозвучало:
" I should have quit you a long time ago!"  Как мерзко на душе! "Ooh-whoa, yeah, yeah!"  Но, кажется, справится уже не могу. Но это же, просто глупая подозрительность, в конце концов. Да. Но как же её развеять? Вот если только...
 
Двенадцать часов ночи. Я на лестничной площадке. Звоню ей в дверь. Тишина. Звоню ещё и ещё. И ещё. Не отрываю руки от звонка. Тишина. Не проснуться было невозможно! Наконец шаги за дверью и голос Димки: "Её нет дома!"
"А где она?" , - задаю дурацкий вопрос.
"Не знаю.", - недовольным голосом отвечает киндер.
  "Пусти меня на секунду!" , - предлагаю я.
"Но её нету!" ,-  возмущенно повторяет тот.
Бедный Димка! Послушный Димка! Я всё равно пытаюсь убедить его отрыть дверь. За дверью уже никто не отзывается. Я стучу. Стучу. Колочу. Луплю с остервенением. И это в полночь! Какие терпеливые соседи! Никто и не высунулся и даже ни пикнул. Уже бью с размаха ногой. Проходит минут пять упорных усилий. Наконец, проклёвывается раздражённый женский голос: "Пошёл к еб..ней матери отсюда!"
"К ней-то я и пришёл", - говорю. "Открывай!"

Я уже бульдозер без тормозов. Могла ль устоять дверь? Тем более хлипкая, как всё в этом доме? Дверь отскакивает в сторону. И разъярённый бизон прерий врывается внутрь. Ситуация, прям-таки, кровепускательная! Вбегаю в спальню. Но там полный штиль. Нумизмат, что даже не вылез из постели, смотрит, скорее, с недоумением чем с испугом, и в драку совсем не лезет. Наконец он встаёт, натягивает штаны. Э. суетится рядом и что-то лепечет-лепечет. Миссия завершена. Безмолвно я удаляюсь.

Проходит пара дней. Звонок. И слышу: "Ты всего не знаешь. Он импотент уже давно. Ему только бы выпить. Ну, заявился пьяным, развалился здесь. Не выгонять же его, на ночь-то глядя?"
"Ну, да, не выгонять, конечно. В постель с собой положить." - соглашаюсь я.
"Да, он же ничего не может!", восклицает Э. и продолжает: "Ну, всё. Он больше не придёт. Я ему сказала. Объяснила, что ты у меня есть. Он всё понял. Говорю тебе! Больше не придёт. Слышишь? Я к тебе завтра приеду? Можно?"

Ну, да, приезжала. Была мила и покладиста. А Роберт Плант хотел, было, пропёть знакомый куплет из "Lemon Song", но я встряхнул головой и он затих.

Потом был эпизод, когда она "поехала с мамой к подружке на дачу за тёрном". Вечером не брала трубку. Позвонил её матери, спросил: давно ли приехала, много ли тёрна набрали? ( Э., как-то дала мне материнский телефон.) Мать долго не могла понять о чём это я. Зато мне всё стало понятно. Ну, в очередной раз, всё-таки, решил убедиться. Ну, как иначе?

В квартире свет не горел. Поджидаю недалеко от подъезда. Уже сумерки. У подъездной двери появляются двое с вёдрами. Э. и мужичонка. Проходят внутрь, поднимаются на четвёртый этаж. Я последовал за ними. И объявился в момент, когда они ещё возюкались с ключами. Нумизмат, как ни в чём, поздоровался. Э. с деланной улыбкой пригласила пройти внутрь. Я сообщил, что сегодня мило побеседовал с её матерью. Направился к выходу, но прежде, чем уйти, не удержался и выдал ей пощёчину.
Не надо только смеяться! Она позвонила через пару дней. И рассказала всё как на духу. И клялась и божилась. И вновь поведала о том, что нумизмат ничего не может.

Прошу, пожалуйста, поумерьте смех! Да, в очередной раз я поверил ей.   
Господа, конечно, понимаю, как смешно. Но, для пущего веселья скажу вам, что, ведь, был и ещё один эпизод, когда нумизмат вновь поприветствовал меня в её доме. Ну, это уже была заключительная встреча с тем, кого прозвал нумизматом.





  Совершенно другая Ольга

И вновь знакомый с юных лет голос пропел мне: "I should have listened to my worried mind!". Но всё уже было совершенно ясно и меня не нужно было больше уговаривать. И Роберт Плант понял это и смиренно затих. Решение принято, ребята. Окончательное и бесповоротное решение, на сей раз!

Но, как говорится, скоро сказка сказывается... Тягостное ощущение проступившей пустоты изнывало во мне и день, и другой и т.д. Отрава впрыснутая Суккубой давала о себе знать. Алкоголь же, в моём случае, не сработает антидотом, понимал я. Надобно изыскивать нечто другое. Подобное лечи подобным, советовали древние. Рите, после всего-всего, я уже права звонить не имел, даже если б она и не была замужем   

На сцену выходит Ольга. Нет, не бедолага, прыгающая у подъезда, а другая по фамилии Кудряшова, подружка Э. Не буду вдаваться в подробности, как у меня оказался Ольгин номер. Скажу, что прежде никогда не видел Ольги. Из случайных слов Э. всё, что знал о ней, было то, что от неё недавно ушёл муж ("подцепил продавщицу на рынке") и то, что вопреки не первой молодости Ольга обладала осиной талией. Уж, как Э. не любила отпускать женщинам комплименты, но здесь, почему-то не удержалась.

Ольга оказалась вполне словоохотливой и нисколько не жеманной. Мне не пришлось долго объяснять, кто ей звонит. Она многое прослышала об мне. Мы протрепались с полчаса. Временами мне казалось, что беседую с Э., настолько были похожи некоторые выражения и слова. Например это их общее: "Обал-де-е-еть!", произносимое с совершенно знакомой интонацией. А потом Ольга сама поинтересовалась, когда мы встретимся.

Мы неотложно встретились. Она была достаточно рослой, миловидной и, в полном соответствие с фамилией, с пышной копною вьющийся волос. С ней как-то было совсем просто. Мы немало выпили. Помнится, как она бодро, отплясывала под  "Let's work" Джаггера, изгибаясь всею своей разрекламированной осиностью. По её просьбе я, даже, поставил песню повторно. Из общения с ней, многое узнал из того, о чём лишь догадывался. Ну, к примеру о том, что нумизмат был вполне пригодным в постели; о том, что то не был брат её, кто приволок объёмистый арбузик, который мы с ней потом доедали. А был её бывший воздыхатель из Воронежа, оказавшийся в Москве проездом, которого Э. называла скупердяем, потому что переспав с ней, одарил лишь арбузом. Узнал и о том, что обои, которые на кухне покоробились и отстали, клеила не она с матерью, как мне сообщалось, а какой-то югославец, с неделю прокантовавшийся в её квартире. Обои он клеил раствором пшеничной муки, именно так, по его словам и делают в Югославии. Клок шерсти был сорван, но оказалось что неудачно. Узнал ещё много других пакостных подробностей, которые память безжалостно воскрешала потом.

Не смотря на то, что подхлёстывало узнать ещё больше, я всё-таки не слишком усердствовал в дознании. Не хотелось, чтобы Ольга подумала, что только за этим и пригласил её. А ведь и правда, не за этим. Но она делилась всем известным без зазрения совести и была вполне довольна уже тем, что на вечер я избавил её от упражнений со струёю воды в ванной, к каковым она пристрастилась после ухода мужа. Своими собственными секретами Ольга делилась столь же охотно, как и чужими.
  Проводив её я почувствовал, как радость бытия стала возвращаться. От метро я шёл с ощущением лёгкости дыхания неимоверной!
Но Суккуба изменила б себе, если бы не обозначилась вновь. Господа, я вижу, вы не улыбаетесь. Спасибо. Она вновь звонит. Я сообщаю ей, что не имею желания разговаривать и что у меня другая подруга, и что ни слышать не видеть её не хочу. Бросаю трубку. Вот какой я! Звонок возобновляется.
"На счёт другой бабы, не верю тебе",- говорит голос в трубке.
"Почему же?", - не сумел не поинтересоваться я.
"Ну, где ж ты ещё найдёшь такую, как я!" , - прозвучало в ответ.    
И далее последовало: "Ну, зачем нам с тобой расставаться? Я привыкла к тебе. Никого у меня кроме тебя нету."
Тут я не вытерпел и выдал: "Не пи.ди!"  Повторно бросил трубку.

Телефон опять звонит и звонит, и звонит. Не надо было брать трубку, но я поднял. И подняв услышал: "Хочешь, приезжай ко мне. Нет, давай лучше я к тебе завтра приеду. На ночь."

"Вот, гадюка, - соображаю я,- метит прямо во сердечную мышцу. А то прежнего яда мне мало!  И тогда...
И тогда кто-то снаружи проговорил: "Ну, а чего? Пусть приедет. Ведь ни птичьих когтей ни змеиного хвоста примечено-то и не было. Уж там как сложится. Походу видно будет." И это после всего, что узнал, такое заявлять мне! Но я не возмутился. Я даже не вступил в диалог. Спокойствие, господа. Спокойствие.





  Pas de trois или ЗамОк

Вечером того же дня она опять звонит. Разговор ни о чём. И вновь это нехорошее предчувствие. Ну и работёнку себе нашёл: быть неустанно начеку! Как утомила меня эта дедукция хренова! Ведь как легко уже, кажется, было без всего такого. И тут я слышу как говорю ей: "Давай я к тебе сейчас приеду."
"Ну, приезжай", - безмятежно и ласково отвечает она, и добавляет: "Только уже поздно сейчас. Да и Димка дома."
"Когда это Димка был для неё помехой?", - соображаю я.
"Нет, - говорю, - оставаться у тебя не буду. Просто заеду, посмотрю на тебя и назад. Исключительно для того, чтоб душевный дискомфорт развеять."
"Приезжай, - говорит, - Только зачем это нужно? Я к тебе сама завтра приеду."
"Да, нет, конечно, - говорю, - не приеду. Действительно уже поздно, да и не ел я сегодня. Буду поздний ужин готовить."
На том и порешили.

Уж и желудок болит от голода. Но подхожу к плите и понимаю, что состряпать ничего не в состоянии. Меня охватывает трясучка. Чую, чую недоброе что-то. Набрасываю одежонку, бегу к метро. Приближаясь к метро вдруг понимаю, что часа езды просто не выдержу. Меня трясёт. Вот ведь как разобрало! Такси не ловится. Подряжаю частника. А погода мерзкая: ветер, мокрый снег, скользко. Частник, как тогда именовали промышлявших нелегальным извозом, плетётся как полудохлый. Наконец, доехали. Устремляюсь ко четвёртому этажу. Воспалённому мозгу, меж тем, телеграфируются неуместные вопросы типа: "Ну, сколько же можно?  Да, кончится ли это когда-нибудь? Чего ж не достаёт ещё, чтоб угомониться-то, наконец?."

Я у двери. Звоню. Настойчиво звоню. За дверью полнейший штиль. Ну да, как говорится "предчувствия его не обманули." Звоню упорно. Указательный палец на кнопке дрыгается нервически. Наконец, дверь распахивается. Радушная улыбка, которой встречен, уже не оставляла сомнений в отношении всего последующего. В прихожей на вешалке - грузные шмотки, ниже - массивные, чёрные ботинки. Вхожу во гостиную. Но вот фокус-забава! Вместо привычной нумизматовой физиономии меня встречает улыбка толстомордого кавказца. Накрыт стол. На столе шампанское, водка, фрукты, много всего мясного. По расстановке бокалов угадываю, кто тут поится шампанью, кто водкой. Сына, конечно же, и в помине нет. Приветливо взглянув Э. произносит: "Познакомься, это - Георгий. Он просто зашёл пообщаться."
"Да, да, - важно кивает головой просто зашедший, - мы тут сидим разговариваем."

Молча киваю ему вслед ему, а сам мыслю о том, как это в порядке вещей следовать обычаю времён незапамятных: кто девушку отобедает, тот её и от... ,простите, переспит с ней. Всё просто,  незамысловато и никак не иначе у особ такого рода. И почему же я запамятовал?

Э. усаживает меня напротив Георгия, предлагает выпить да закусить вместе с ними. Ставит рюмку передо мной и тут же наполняет водкой. Себе наливает шампанского, манерным жестом подносит к губам. Рюмку я опрокидываю, но чую, что закусывать не могу здесь. Водка-то, вроде как, стерильная, а вот на всё остальное и смотреть противно. Ох, как понятен советский киноперсонаж, что к изумлению врагов, пленивших его, не закусывал после первой, второй, третьей  и т.д.  Я ухмыльнулся.

"Мы тут о тебе разговорили", - выдаёт Э. "Я Георгию наши фотографии показывала."
"Да, да", - кивает тот и невзначай начинает распространяться о том, какой он любитель вербального общения и целомудренный противник любого иного и что это так привычно у него на родине в Грузии сидеть за столом и долго-долго беседовать. Слова грузин выговаривает нарочито медленно, менторски задирая вверх указательный палец на манер Кастро.

Смотрю я на утопающую в благодушии хозяйку дома и думаю: И этот толстомордый, толстожопый  джигит сегодняшней ночью вознамерился на тебя запрыгнуть! Картинка, прямо, тошнотворная выходит. Два пальца в рот! Бе-е-еа!

Пытаюсь урезонить грузина. Говорю, что не нужно словоблудить понапрасну, что его назначение здесь, вполне, понятно и что нет в его положении ничего зазорного. Э. начинает что-то лепетать о том, что, де, я всё превратно понимаю. Я прерываю её и говорю: "Видал я, дорогая, бл..дей на свете, но подобных тебе ещё не встречал!" 
Она оскорбляется и, как приличествует светской даме, предлагает удалиться. На что я хладнокровно, отчётливо и с расстановкой произношу: "Хер тебе!"

Отзываю я в сторону Георгия и без угроз и злобы прошу оставить компанию. Он учтиво соглашается. Но ведь обидно же человеку! Вечер расстроен, планы сорваны, жратва недоедена, водка недопита. И потому он вновь садится за стол. Он опять понятливо машет головой, когда через некоторое время я подаю повторный намёк.

Проходит время, я вновь взываю к грузину и он вновь понятливо кивает. Э. с опаской смотрит на меня и предлагает Георгию никуда не торопиться. Обращаясь к хозяйке я говорю о том, что скоро метро закроется и спрашиваю действительно ли ей хочется pas de trois. Стыдливо она склоняет головку, глазки заблестели, личико зарделось.
Даже при таком убогом освещении последнее было заметно. Эта её реакция меня просто убила. При всей моей информированности, наклонностей такого рода, предугадать не смог.

Какая наивность! Подобная практика не пришлась бы ей в новинку. Надёжный агент разведки вскоре же уведомит об этом.

Ну, а сейчас нудное сидение за столом продолжается. Слева мигает телевизор. На экране вступительные титры к чёрно-белому фильму. Читаю: "Замок" по роману Франца Кафки". Ах, Кафка и тут уместен!
Георгий тоже смотрит в экран. Уверен, он смотрит кино "ЗамОк" с ударением на последнем слоге. Наконец я вновь отзываю его и вот уже теперь он идёт в коридор и склоняется к обуви. Тут сзади к нему подходит Э. и возложив руку на плечо нежно произносит: "Не уходи, не надо."  Тот с умильной улыбкой отставляет обувку, и возвращается к застолью.

Сцена всё прежняя: напротив - грузин, справа - Э., слева - экранный Кафка, а сверху воздух, что всё сгущается и свинцовеет.

       Ощущая веянья атмосферных потоков Э. подбирается к телефону и начинает выписывать шестнадцатилетнего киндера, которого заблаговременно отослала к своей бывшей свекрови. Тот артачится, время позднее. Но она расписывает ему ужас моего присутствия и, кажется, он соглашается.

Проходит ещё какое-то время, чую, что дышать уже нечем. И тогда я резко вскакиваю, подхватываю край стола и мигом опрокидываю его. Звон, грохот, стол на боку. Я хватаю за ножку стола, пытаюсь вырвать её, она шатается, но со столом не расстаётся. Георгий мигом вскакивает со стула. Он в секундном оцепенении. Странно, что успеваю заметить, как майка его вылезает из штанов, пузо выскальзывает наружу и бурдюком свисает поверх штанов. Георгий делает шаг ко мне. Тут с пола я быстро хватаю бутылку нераспечатанного шампанского, заношу над его головой. Одно телодвижение и грузинский череп вдребезги. Он отступает. В глазах его испуг и даже страдание. Он что-то говорит мне. Я плохо разбираю. Кажется, он пытается урезонить. Э. мгновенно выбегает из комнаты, пролетает коридор, выскальзывает на лестницу, звонит в соседские двери. В одну, другую, третью. Ни одна дверь не дрогнула. Соседи притаились. Тогда она с немыслимой прытью бежит вниз по лестнице. Грузин следует за ней. Внизу хлопает подъездная дверь. Исчезли.

       Я стою с бутылкой шампанского в руке. Тут звонит телефон. Звонит и звонит. Не выдержав трезвона, с полутора метров  запускаю в него бутылкой. Телефон слетает с тумбочки, замолкает. Рядом бухается бутылка целая и невредимая. Я хватаю одежду и шагаю к двери. Чирк-чирк. Поворот замка снаружи. Э. закрыла меня и теперь радостно сообщает о том, что вызвала милицию и что уже едут вязать меня. Дверь открывается внутрь и с моей стороны нет даже ручки, чтоб как-то подёргаться. Пробегаю по квартире туда-сюда. Подхожу к двери. Требую открыть. Из-за двери злорадные смешки. Подбегаю к окну. Открываю, смотрю вниз. Нет, высоко. Рядом ветки дерева. Может смогу до ствола допрыгнуть? Нет, далеко. Закрываю окно. Завтра отчётный день, а тут такое! Я снова - к двери. Снаружи Георгий сообщает, что открывать боится, потому что не хочет бутылкой по голове. Говорю, что бутылки нет. Он не верит. Я начинаю лупить в дверь ногами. Понимаю, что выбить изнутри невозможно. Но хоть какое-то действие! Вдруг из-за двери голос Димки:
"Эй, ты! Если ты её пальцем тронешь, тебе п...дец!"
Киндер только что явился и не в курсе, что мамаша не со мной.
А ведь я время тратил на этого недомерка, всё английским с ним занимался.
"Как ты смеешь так со мной разговаривать, сопляк!", - кричу ему.
Киндер, по незнанию, запускает ключ в замок. Я тут же ставлю замок на внутренний предохранитель. Теперь меня не закрыть. Хватаюсь за что попало. Тяну дверь на себя. Но снаружи подоспел Георгий, удержал дверь. Ну, а дальше описанный ранее life hack, за счёт которого невредимым выбираюсь наружу.

Выбежав на улицу ищу глазами милицейский воронок. Нигде такового не вижу. Как потом просветила Ольга, менты так и не приезжали. Стражи порядка порешили, что это семейная сцена и не изъявили желания разбираться в передрягах свойства им приевшегося. Отговорились они отсутствием свободной машины. И кто-то ещё говорит, что в России жить невозможно?

К метро поспеваю за несколько минут до закрытия. Меня всего трясёт, словно хватанул оголённого провода. Перед глазами разрозненные сцены произошедшего.

Пустой вагон покачиваясь мчал сквозь черноту тоннелей. Стук-стук. Колёса ударяли в стыки рельсов. Моя собственная трясучка, похоже, шла на убыль. Я схватился за голову. Странно, что таковая в наличие! И что ж это за бессмысленный такой рудимент, что на протяжении всего моего романа с Э. не проявил элементарной работоспособности! И насколько это смертельно опасно, когда соображалка не включается!  Да, своевременное открытие!

Ну, теперь уж никаких контактов, иначе не выжить. Ссуккубит стерва в конец! Ведь жуть же, куда вывело-то! Ну, теперь всё позади.
Но в отношении простого исхода я ошибался. Не знаю в какой из сфер там порешили, что урока не достаточно. Была ли то сфера горния иль инфернальная? Последнее, вероятней всего.





    Грузинский акцент.

Через пару дней после происшествия, звонит Ольга.
"Ну, как ты там после всего?" , - спрашивает.
"Ну, ничего, вроде." , - отвечаю.
"О-бал-де-е-еть!" Ну, ты дал! Мне Э. всё рассказала." 
Я спросил Ольгу, как же это она с ней пообщалась. Ведь телефон-то я, кажись, порешил. И приятной новостью было то, что телефон не рассыпался и даже не раскололся.    
"Ну, прямо, мистика. Сбитый телефон не ломается, бутылка, запущенная в него, не разбивается!" , - восторгаюсь я.
"А ты в него бутылкой запустил?"
"Ага. При чём полной."
"Полной? Действительно, мистика! О-бал-де-е-еть!"

Из всего шурум-бурума сотворённого мной в тот вечер, больше всего было жалко телефона. Ну, это был дорогой аппарат с определителем номера и, помню, как Э. радовалась его приобретению. Расхерачить его было б a little too much при любом раскладе.
 
Слегка позабавило то, о чём Ольга поведала. Оказывается, для Георгия это был уже второй по счёту облом. В момент первого Ольга присутствовала персонально. Тогда Георгий явился с увесистым баулом яств, резонно рассчитывая на сугубую благосклонность объекта вожделения. Э. была ошеломлена кавказской щедростью, и решила убить двух зайцев. Она давно зазывала к себе Ольгу, а тут и повод представился блеснуть изобилием. Застольную часть вечера решено было разделить с подругой.
Сидят они беседуют мирно, винцо-водочку попивают, вкусно закусывают. Пиршество в разгаре. Георгий распаляется и говорит о том, что кабы они приехали к нему в Грузию, то ещё б и не такой банкет устроил.

Но тут неожиданный звонок в дверь. Всё прямо по Гоголю. (К слову сказать, Солоха-то ведьмой и была.) Входит нумизмат. Ну, тут, представление, кажется, не слишком отличилось от того, что я сам, было дело, засвидетельствовал. Может и фраза: "Я тут Георгию наши фотографии показывала" тоже прозвучала. И, конечно же, Георгий согласно кивал головой. Правда, имелось отличие. Георгий был представлен как Ольгин ухажёр. И он покорно на протяжении всего вечера исполнял эту роль. Время к ночи. Ольга, для проформы, громко сообщает Георгию, что провожать её не нужно, что она заночует у подруги, в комнате её сына. Бедный Георгий, несолона хлебнувши, удаляется.
     Нумизмат допивает остатки спиртного и довольный жизнью укладывается спать с Э. История, однако, умалчивает от том состоялся ли третий визит кавказца или же ему хватило двух начальных обломов.





                Херня

Добрая Ольга приглашает меня к себе развеяться, отдохнуть после разразившегося в означенный день веселья. С благодарностью принимаю приглашение.
Ольга накрыла стол, я украсил его бутылкой Столичной. Сидим потребляем алкоголь, обильно закусываем.
Нет, нет, господа, никакого звонка в дверь. Будьте спокойны. Всё - наилучшим образом.

У Ольги праздничный настрой. Она терзает меня своей музыкой. На просьбу поубавить звуковое воздействие, поскольку отечественная эстрада - мука для меня нестерпимая, Ольга охотно соглашается. А вот и рояль из кустов! Я вручаю ей кассету Santana "Love songs". Ну, другой коленкор! Ольга пускается в пляс. Втягивает меня, я деликатно отбрыкиваюсь, но когда зазвучала "Samba Pa Ti" не смог не составить компании. 

Усаживаюсь за стол и уже только наблюдаю за танцевальной активностью. Сижу я сижу, уже наетый от пуза и только пить охота. Уж выпил кувшин Ольгиного морса, она другой принесла, выпил и его, а жажду не могу умерить. Уж и ремень ослабил, столько всего влил в себя, а пить всё равно охота. Да и как-то дурновато мне, чувствую.
Говорю ей: "Поеду-ка я, Оль, время позднее, оставаться перед детьми неудобно."   
"Это херня, - говорит Ольга, - с детьми я договорюсь."
Я ей всё про то же, мол, "неудобно как-то, неловко."
"Хе-е-ерня!", - успокаивает Ольга.
Выходит дело, - отмечаю про себя, - такое в порядке вещей не только у закадычной её подружки.
Я тогда говорю: "Оль, что-то мне как-то не так. Может пойдём немного проветримся?"

Мы пошли прогулялись возле дома с её пуделем. Пришли. Мне по-прежнему. Но женщину нельзя не уважить, не по-джентельменски это. Ложусь с ней. Ольга видит, что мне нехорошо и по-человечески уже ничего не требует. Я срываюсь до туалета и там проявляю явные признаки отравления. И всё такое чёрное из меня прёт. Наверное, - думаю, - это Ольгины маслины. Она всё говорила: "Ешь. Ты их, - знаю, - любишь, а я к ним безразлична." Ну, я и подналёг. Наверное, грецкий продукт оказался несвеж. Всю ночь я не сомкнул глаз, бегал туда назад.
 
      Но, поскольку долг джентльмена превыше всего, то в момент кратковременного затишья, решился было уважить хозяйку. Рьяно так вознамерился даже! Механизм не сработал. Добрая хозяйка отнеслась к этому с пониманием. 

Утром - на работу. Голова - Царь колокол, конечности трепещут. Приползаю на службу чуть живой и, на автопилоте, осуществляю ударный труд. Сил стоило немалых. Недоморенным насекомым плетусь, подбираюсь к дому. Баба из соседнего подъезда с извечно зверской физиономией, взглянув на меня, ехидно скривила рот. Что было явно лишним. Рот чаровницы обладал кривизной природной.
 
Наконец, достигаю квартиры. Ну, ничего, - думаю, - отлежусь, отдохну, всё пройдёт. Отлёживался я весь вечер, весь следующий день и день за ним, а мне всё херовеет.





Восемьдесят первая.

Силов совсем нема. Тут позвонила первая жена. Мы с ней сто лет в хороших отношениях. Описал ей какогО мне. Она вызывает скорую. Врач (или это был санитар?) говорит, что у меня что-то серьёзное и надо бы отвезти в больницу и добавляет, что если в хорошую больницу, то надо вручить ему 35 рублей. "Многовато как-то", - полагаю я.
"Обычно это стоит 50, - говорит он, - но в вашем случае будет 35".
Я спросил: "В чём такая особость моего случая?"
Человек в белом халате рассмеялся и сказал: "Ну, если хотите, пусть будет 50."
Я склонился ко первоначальной мзде. На том и порешили.
Ну, кто тут говорил, что в России жить невозможно? К стенке его!

  Меня доставили по назначению. Время позднее. В коридорах ни души. Одинокая медсестра, выкачав немного крови, удаляется. Вернувшись она предлагает лечь на стол-каталку, на котором, как видел в кино, трупов возят. Ложусь. Она везёт меня по коридору. На встречу - её коллега. Спрашивает: "Чего везёшь-то его? Он же своими ногами входил." Она показывает ему карточку, что у неё в руке.
"А, - говорит коллега, - ну, тогда, конечно."

Ввозят в палату. В меня чуть живого со всех сторон суют шланги да трубки. Я пробую возразить, мол и без того несладко. Но тутошняя медицина сантиментов не приемлет. Медсестра, раскурочившая мне носоглотку, так на меня прикрикнула, что я присмирел и, присмирев, отчаялся. Чуть позже та же медсестра, меня подсоединённого к капельницам и с трубкой в носу, покрыла одеялом и сострадательно погладила по плечу.
 
В общем обнаружилось, что то не отравление, но язва. И кровоточила она так, что по словам врача, готовившего меня к операции, испустил я из себя две трети имевшейся крови. От операции, как мог, отбрыкался, сказав, что постараюсь выжить и так. Мало мне двух третей потерянной крови, теперь оттяпают ещё и две трети желудка. Ну, нет! Меня долго питали физраствором, а потом решили влить три пакета чужой крови.

Медсестра говорит: "Надо пополнить банк крови. Столько уже израсходовали на вас. Может есть кто из родственников, друзей, кто смог бы сдать кровь?"
"Нет у меня никого", - отвечаю ей и вдруг осознаю, что ведь и в самом деле - один на белом свете.
Медсестра кивнула с пониманием.
Но, я соврал таки,- невольно соврал. Ко мне наприходило и друзей и подруг немало. И Ольга приходила и жена первая и т.д. и т.п.

Ольга говорит: "Вот ведь как доконала-то тебя Э. Я ей, конечно, не смогу рассказать об этом. Сам понимаешь. Как объяснить-то, что в курсе всего? Да, наверное и не пришла б она."
"Оль, - говорю ей, - ну, отыщи способ сообщить ей. И планируй скорую встречу на кладбище. Уж теперь точно в гроб загонит".
Ольга была хорошей, но не остался с нею я. Понимал, что так было нужно тогда.




  Послевкусие.

Эта исчезает на год-полтора. Но процесс-то, не дозавершён. Она звонит. Объект, то есть я, в отсутствии. Ну, это не помеха. И не важно, что успел объект обременить себя узами Гименея. Главное сообщить, что супружеская верность это не про него. Главное оповестить других о порочности его нрава. Уж ей-то, как никому, это доподлинно известно.

Звонит ещё раз. На сей раз застаёт меня. По старой дружбе, стала изливать душу. Говорила, что теперь живёт со свекровью. (Её, на сколько помнится, она никогда не жаловала.) Свекровьину квартиру сдают. Денег на жизнь всё равно не хватает. Димка служит во флоте в Севастополе. Свекровь временно поселилась в его комнате. Как только Димка вернётся, станут ютится вдвоём в той, что и гостиная у них и спальня.
Предложения былых услуг с её стороны не поступило. Постеснялась ли чего, вдруг? Интерес ли подутих? Да, и не важно это совсем. 




    Эпилог

Ах, сколько же существует, сколько понаписано песен с названием "Evil Woman"!  Всех-то, и не счесть, наверное. Спешу поведать, что словосочетание, когда-то воспринимаемое, как привычное клише, ныне исполнилось смысла прежде неведомого. Хотя, не искать же в песенках глубинного смысла! Иные вещи для того предназначены. А впрочем, бывают исключения. Да, да.