Отблески заката

<b>Глава 1. Увертюра</b>

Мгновения – как будто ноты.
И важнейший вопрос не в том, умеем ли мы читать их,
а в том, способны ли мы услышать в них музыку.
Ты слышишь музыку?
Она – и есть сама
жизнь.


Могучие сосновые ветви тяжело качались на ветру. Облака стремительно прятались, уступая воздушной стихии, а хвое было нипочём: сосны утвердились в своей надёжности, своей непокорности, позволяя лишь единичным ветвям дёрнуться в порывах ветра. Дождь, недавно оросивший сосновый бор, оставил туманное прохладное послевкусие, висевшее у подножья хвойных древ: густая дымка, пушистой простынёй стелящаяся под зелёные игольчатые кроны, переливалась радугой и сияла в лучах садящегося солнца.

Превыше всего он любил такие мгновения. Когда жизнь, время и весь мир вокруг замирают, чтобы не отвлекать от тихого шёпота. Такого тихого, что не дано было уловить слова, выделить осмысленные фразы. Можно было только почувствовать интонацию. Услышать эхо загадочного будущего, ожидающего на следующих страницах – и благоговейно блуждать в интерпретациях. Увидеть образы – расплывчатые, обрывочные, и в то же время потрясающие своей яркостью настолько, чтобы верить: так оно и будет. Ощутить дыхание – и в нём саму жизнь, пронизывающую окружающий мир, время и пространство, связывающую тебя с отдалёнными краями непроглядного космоса.

Он прикрыл глаза. В веренице кадров выхватил оттенки радости и боли, счастья и сожаления, веры и подозрений. Что-то в них явно пришло из погребённого под паутиной нейронов прошлого. Что-то, и в том не было ни толики сомнения, явилось напрямик из грядущего. Взволновалась молодая душа, всколыхнулось объятое тревогами и тяжкими думами сердце. Среди коротких вспышек он ощутил соприкосновение рук, соприкосновение лбов, тёплое дыхание, прошибающее до пота и – почти неуловимый – взгляд изумрудных очей, своей пронзительностью отпечатывающийся в памяти на всю жизнь.

Железный скрежет выдернул его из воспоминаний, тлеющими угольками освещавших путь, ныне окутанный мраком. Дверца автомобиля открылась, впуская холодный вечерний воздух, обжигающий мокрую от пота кожу. Душа, объятая предчувствием скорой гибели, забилась в тёмные недостижимые глубины разума. Остался только липкий ужас и прекрасная в своей многогранной жути действительность.

– Выметайся. И только вздумай дёрнуться: это будет большая ошибка.

Всё его естество старалось не допустить внешней дрожи. И потому он с внешней невозмутимостью придвинулся к открывшейся дверце, твёрдо ступил на землю сначала одной ногой, затем и другой. Сердце отбивало хаотический ритм. Пот ручьями стекал по лбу, рукам, спине, икрам – всему его телу. А последнее дуновение ветерка с остервенелой жадностью объяло его высокую рослую фигуру, в которой тогда исчезла и высота, и рослость. Тревога расползлась по округе, вынудив мир замереть в ожидании неминуемой смерти.

– Ну и что ты молчишь? В глаза мне смотри!

Он поднял голову, машинально сжав кулаки. Встреченный взгляд янтарных глазниц вызывал скорее сочувствие, чем страх, но ядовитое болото тревоги не думало отпускать жертву липкого ужаса. Вырвался тяжёлый вздох. Дыхание не дрожит – и славно. Да, ужас пожирает изнутри, но они этого не поймут. Он уйдёт в иной мир хотя бы со стороны выглядя достойно.

– Ты, б***ь, понимаешь, с какими людьми связался? – заговорили янтарные глазницы плывущей по бурному цунами гнева женщины. – Да н***я ты не понимаешь!

– Тебе был дан чёткий приказ, – сварливо напомнили карие глаза с чёрными, как смоль, волосами и голосом деловитой яростной боярыни, – а ты его ослушался. Ты должен понимать: для тебя это огромная честь, что с тобой вообще разговаривают!

– Моя бы воля, – это уже сероглазый мужчина, вышагивающий из стороны в сторону и напряжённо о чём-то думающий, – к тебе бы приехали ещё ночью и башку бы проломили.

– Я повторяю! – снова карие глаза. – Только попробуй дёрнуться и тогда ты таких, б***ь, п***лей получишь, что тебе мало не покажется!

– За этот мой рабочий день, – с ухмылкой озвучили серые глаза, – ты должен мне минимум десятку. Столько времени на тебя потратил.

«Сам дурак» – пронеслось в голове. Отголосок здравого смысла, искорка спрятавшейся в недрах разума души. Ещё одна струя пота скатилась по лицу. Реальность замерла и не смела сбивать настрой группы людей, обступивших его со всех сторон.

Ещё один глубокий вдох. Дыхание дрогнуло, но лишь слегка. Как в дешёвом бульварном чтиве, злодеи не могли отказать себе в желании унизить его, утвердиться на его переживаниях и тревогах, растоптать его чувства и всё то хорошее, что он сделал. Как карикатурные садисты, они оттягивали расправу, тянули время, озвучивая всё новые и новые оскорбления.

Солнце медленно клонилось к горизонту, окрасив небосклон в багровый цвет. Рядом высились испуганно замершие берёзы и ели. Застыла, в тяжёлом ожидании, высокая трава, прячущая укромную, изъеденную колёсами, полянку от посторонних глаз. Он прикрыл глаза, прислушиваясь к вселенскому шёпоту. Где-то там, на другом конце отнятого телефона, в десятках километров от него, мерцал тусклый маяк. Он указывал путь, но луч пока ещё был слишком слаб, чтобы рассеять ужасающую тьму неизвестности.

– Какой же мудак, – яростно проговорили янтарные глазницы. – Сломал психику несчастному ребёнку! Теперь водить к психологу – целый год!

– А один приём у неё стоит восемь тысяч, – вторили карие глаза.

– Уже пятнадцать!

Пот стекал водопадом, застилая его твёрдый взгляд. Немыслимыми усилиями он продолжал держаться достойно, хаотично ища способ выбраться живым из медвежьего капкана судьбы.

– Что ты глазёнки вылупил? Может скажешь что-нибудь?

– Я ничего не сделал, – ответил он максимально спокойно, так, как только мог в ту тяжёлую минуту.

– П***ишь! – рявкнула женщина и резко к нему приблизилась. – В твоих письмах написано: «я вспоминаю твоё сердцебиение и дыхание». Как это понимать?!

– Да так и понимать, – хмыкнули серые глаза. – Башку ему надо проломить за это.

– Да он всё ещё не врубился, – подал голос четвёртый человек, находящийся где-то в стороне. – Ты понимаешь, парень, во взрослом мире нет простых людей. У всех есть знакомства, связи. Мы можем тебя здесь закопать – и тебя никто даже искать не будет.

– Но я ничего не сделал, – вновь спокойно повторил он, смахивая пот со лба и делая глубокий вдох.

– А теперь ты скажешь правду, п***бол?! – вновь вскричала женщина с янтарными глазами, хватая его за пах и сжимая кулак. – Ты насильник, а знаешь, что с такими в тюрьме делают? Тебя именно это и ждёт!

– Да кончайте уже с ним, – хмыкнул сероглазый. – Горбатого могила исправит.

– Какая растрата средств, столько денег придётся потратить на психолога! – причитали янтарные глазницы, отдаляясь.

– Ты перешёл дорогу очень серьёзным людям, – послышался голос четвёртого, – а такое не забывается и не прощается.

Поднялась крышка багажника. Опустилось солнце за горизонт. Затрепетали ветви берёз и задрожала трава. Мир заёрзал в ожидании кульминации. Сердце забилось с удвоенной силой. Главное, чтобы не дрожали ноги, руки и дыхание.

Иначе это будет совсем перебор.

Он протёр влажные от пота глаза, вновь окунаясь в столь драгоценные мгновения, отпечатавшиеся в памяти. В них густая дымка по-прежнему клубилась в ветвях непоколебимых надёжных сосен. Золотистые лучи солнца всё теми же густыми росчерками прорезали прохладный влажный воздух. А у основания вытянутых стволов, в зарослях вытоптанной травы, пряталась низкая скамейка, на которой сидела хрупкая фигура.

Внимательно следящая за переливающейся дымкой, за густыми лучами светила, она выглядела расслабленно и, в то же время, очень сосредоточенно. Проходящие мимо ребята будто бы не замечали её, погруженные в свою бесконечную детскую суету. Он же её отчетливо видел, но не придавал тому значения, пока сквозь метафизические струны бытия не услышал эхо. Всем своим нутром он обратился к источнику столь дивного космического голоса – и понял, что он исходит от хрупкой непримечательной фигуры.

Годами ему казалось, что только он и может слышать шёпот Мироздания. В тот миг его убеждения бесповоротно пошатнулись и рассыпались в пыль. В паре десятков метров от него, незримая для мира, неслышимая для прочих, оказалась Она – способная услышать и способная говорить.

Реальность завибрировала. Вытоптанная трава, сосны, лучи солнца, воздух – всё вокруг благоговейно задрожало перед величием момента, который теперь стремительно приближался. Как же хотелось и ему, словно мотыльку, со всей стремительностью полететь на увиденный свет другой, но такой похожей и родной души. И всё же порыв удалось сдержать. Подвластный окружающему трепету, он убрал опавшие на лоб пряди русых волос, привёл в порядок сбившееся дыхание и деликатно приблизился. С каждым его шагом солнце становилось всё ярче, а краски – насыщенней. Окружающий мир покрывался мурашками восхищённого ожидания доселе невиданного чуда.

Чуть откинув полы длинной мантии, он аккуратно присел рядом, всё так же слыша эхо хрупкой фигуры, уже практически различая её голос и ответный шёпот вселенной. Переборов сомнения, он потянулся к ней, но только лишь в мыслях. Не смея как-либо нарушить сакральную неприкосновенность её общения с Мирозданием, он всеми фибрами души прислушивался к астральным отголоскам чарующих мыслей.

– Что ты видишь? – со священной почтительностью спросил он.

– Я вижу пути, – глубоким, проникновенным голосом ответила она. – Я вижу много путей. Много развилок. Люди приходят, уходят. Но я вижу, чётко: практически везде и всегда есть ты.

Тогда-то он и услышал её мысли. Бурные, пёстрые, будоражащие своей искренностью и неукротимостью чувств. В тот же момент он трепетно вздрогнул, осознав, что и она его отчётливо слышит. Сквозь мириады звёзд, бесконечные долины незримых миров, сквозь метафизические столпы реальности, они оба в миг осознали, что все предыдущие годы шли именно к этому мгновенью, именно к этому вечеру, именно к этим золотистым лучам, проливающимся через сосновые ветви.

– А что видишь ты? – с глубоким интересом спросила она.

– Я вижу то же самое, – на его лице вспыхнула меланхоличная улыбка, – я вижу развилки со множеством дорог. Я вижу, что это всё неспроста и мы играем огромную роль друг для друга. От того мне и тревожно…

– Почему? – ещё никогда он не слышал такой необъятной заботливой обеспокоенности.

– Потому что после некоторых развилок, ты забываешь и оставляешь меня, – он выдавил неловкую усмешку, насквозь пропитанную тревожной меланхолией.

– Такие развилки есть всегда, – кивнула она. – Я же вижу, что ты сыграешь в моей жизни огромную роль. Ты в моей жизни очень надолго. И я тебя никогда не забуду.

Он ничего не ответил, позволив себе лишь меланхоличную улыбку, и повернулся в её сторону. Они вместе ощутили, как мгновение обволакивает их – напоследок, стремительно ускользая. Откуда-то издали донеслись отголоски привычной суеты, всё упорнее преодолевавшие могучую хвою. Тёплые солнечные лучи скользнули по светлым волнистым волосам хрупкой фигуры, озарив нежное лицо. Улыбнувшись обоюдным мыслям, слышимым им обоим, она повернулась к нему, блеснув изумрудами глаз в лучах закатного солнца.

Ему открылся космос. Бескрайний, полный разноцветных туманностей и галактик, космос окружил его со всех сторон. Яркие всполохи и искры летели ему навстречу, вызывая сердечный трепет, пока посреди звёздного калейдоскопа ослепительной горячей вспышкой не засияла сверхновая. То было глубочайшее чувство, своим рождением положившее начало новому, доселе неслыханному, музыкальному опусу.

Удар под дых повалил его на землю, выбив из тёплых воспоминаний, словно воздух из лёгких.

– Ну и что ты молчишь, б***ь?! – женщина с янтарными глазами возвышалась над ним, равно как и сероглазый мужчина, потряхивающий рукой. – Почему, когда тебе было велено прекратить общение, ты этого не сделал?!

– Потому что она нуждалась в моей поддержке, – искренне признался молодой человек, жадно хватая ртом воздух.

– «Я вспоминаю твоё тепло и дыхание» не звучит, как поддержка, б***ь! – вскричала женщина, давая отмашку сероглазому. Тот, чуть помедлив, вновь ударил под дых. На сей раз – ногой в тёмном кроссовке.

Молодой человек закашлялся.

– Ничтожество, – глумилась женщина. – Ни постоять за себя не можешь, ни ответить за свои дела! Только и можешь, что п***еть, насильник!

Всё ещё кашляющего, его подняли на ноги, чтобы янтарные глаза, вперившись хищным взглядом, влепили ему пощечину. Кровь прилила к голове, подрумянивая лоб и горящую от удара щеку. Это не достойный финал. Это унизительно. Если ему суждено выбраться живым, никто не должен об этом узнать. Но живым выбраться надо – и сделать для этого всё возможное.

– Я её не насиловал! – прохрипел он сквозь сбитое дыхание.

– Да даже если у вас всё было обоюдно, – заговорил молчаливый четвёртый, подходя и сверля тёмными серо-зелёными глазами, – это всё равно статья.

– У нас ничего не было!

– То есть ты хочешь сказать, – зазвучал сварливый голос черноволосых карих глаз, – что если её завтра привезут к гинекологу, раздвинут ноги и внимательно посмотрят, то там ничего не будет?

«А какое тебе дело?» – тут же пронеслось у него в голове. – «Какие же вы сами гадкие, пошлые мрази, раз так думаете о невинном создании».

Как хочется яростно вскричать об этом! Как же хочется отстоять Её честь перед лицом тех, кто должен эту самую честь защищать первее и яростнее его самого!

Нет, это риск. Стоит ему проявить силу, ярость, превосходство – и он уже не вернётся живым. Это уничтожит Её. Это уничтожит его собственную маму, его семью, всех тех, кому он так или иначе важен. Пока у него есть путь не допустить подобного, он должен им идти.

– Доктор подтвердит её девственность, хочешь сказать?!

– Да, – звучит ответ.

– Да он п***ит, – махнула рукой женщина с янтарными глазами. – С ним нет смысла говорить.

– Закопать его? – усмехнулся сероглазый.

– А какая в том выгода? – задали встречный вопрос карие глаза. – Хел, подумай сама, тебе по пятнадцать кусков за психолога отваливать. А там ведь сеансов десять, не меньше…

– И правда, – кивнула та, переводя презрительный взгляд янтарных глаз на молодого человека. – Ты нанёс моральный ущерб нашей семье. Как ты будешь его возмещать?

– Отработаю, – вбрасывает он.

– Ты уже отработал, нам хватило, – едко рассмеялась женщина.

– Пусть квартиру перепишет. Она же его? – предложил сероглазый.

– Да какой там, съёмная, – хмыкнула черноволосая. – Он без работы, без всего. Нет у него никаких денег.

– Вот и лезет к малолеткам, – в серых глазах проявилась гадкая усмешка. – Пусть кредит возьмёт. Кредитная история у него хорошая…

– Да кто ему кредит даст, у него работы нет, – закатила карие глаза черноволосая, задумалась, и затем озвучила возникшую идею, – а может он расписку напишет?

– Какую расписку? – в янтарных глазах отразилось усталое сомнение.

– Да обычную, что должен денег.

– Лишняя морока…

– Я отвечаю, выигрышная тема, у меня два суда сейчас идёт и оба выигрышные. Через суд заверим расписку – и не отвертится!

– А если подумать, так ли уж это нужно? – чуть стушевались янтарные глаза, что не укрылось от внимания молодого человека. – Не зашло ли всё это слишком далеко?..

– Хельга, что ты несёшь? – возмутилась черноволосая. – Успокойся, давай, приди в себя.

Все четверо отошли чуть в сторону, начав совещаться между собой, пытаясь подбодрить женщину с янтарными глазами. Молодой человек глубоко вздохнул, проводя руками по лицу и волосам, и ненадолго окунаясь в блестящие на солнце изумрудные очи, в волшебные моменты, что подпитывали его тлеющий дух. Расслабил веки, прокручивая в голове все тайные встречи, все будоражащие душу письма – всё, что объединило его с Ней и сделало их самыми родными в мире людьми. Тревога отступала под натиском пламенных чувств. Душа постепенно выбиралась из потаённых недр рассудка. А мгновения уверенно формировали чёткую мелодию, ведущую напрямик к спасению и той, что ему столь дорога.

– Вот ты говоришь о поддержке, – приободрённая, женщина с янтарными глазами вновь к нему подошла, – а сам сломал психику маленькому ребёнку! И ещё стоишь тут, молчишь, ничего решить сам не можешь. Не мужик, а баба! Малолетняя, двенадцатилетняя баба!

Он промолчал. Страх покорился интеллекту и отступил. Перевернулся незримый лист партитуры, наполняя душу ритмичной оркестровкой, возвращая абсолютный контроль над собой и над ситуацией. Улавливая каждую деталь и до того мгновения, и после, молодой человек сосредоточился на своих дальнейших действиях.

– Держи, – подошла черноволосая с листком бумаги и ручкой, сменяя на «посту» женщину с янтарными глазами. – Пиши.

– Я никогда не писал расписок, – с театральной наивностью заметил он.

– Не переживай, я продиктую, – съязвила женщина.

Взяв в руки листок и ручку, он постарался уловить, о чём беседуют остальные трое, но не сумел. Тогда он со всё большим спокойствием принялся внимать черноволосой.

– Пиши вверху: «Расписка».

Старательно выводя печатные буквы, предвидя десятки возможных решений, он утаивал образец своего истинного почерка.

– С новой строки: «Я, Джеймс Ольгерд Фьер», затем дата рождения, паспортные данные…

– Я не помню своих паспортных данных, – невинно сказал он.

– Б***ь, – закатила глаза черноволосая, – дайте ему телефон, пусть онлайн-паспорт откроет.

Сероглазый достал завёрнутый во влажную салфетку гаджет и протянул Ольгерду. Разблокировав телефон, краем глаза увидев с десяток голосовых сообщений от Неё, молодой человек открыл приложение с онлайн-документами. Безуспешно вслушиваясь в фоновые шумы и переговоры, Ольгерд выписал паспортные данные на листок.

– Дальше, – гаркнула кареглазая, – «обязуюсь вернуть Яну Офрею Эльдраву»… «полтора миллиона рублей до первого сентября». Внизу дата, – первое августа, – роспись, расшифровка.

– Но сегодня второе число, – заметил Ольгерд, дописывая продиктованное.

– Не умничай, творец, – рявкнула черноволосая, вырывая листок, фотографируя его и направляясь к остальным.

Он вздохнул, поспешно открывая переписку с Ней. Дрожащей от сердечного трепета рукой он нажимал на кнопку расшифровки Её голосовых сообщений, но то было без толку: нейросеть не могла выполнить задачу за столь короткий срок. Уже через десяток секунд к машине подошли все четверо похитителей.

– Делай, что хочешь, но чтобы деньги были в срок, понял? – риторически уточнила черноволосая. – И только попробуй не заплатить: тогда не только сядешь, но и будешь должен ещё больше! У меня в сентябре фестивали, если из-за судов я на них не попаду, тебе конец!

– Платить будешь налом, – вторила женщина с янтарными глазами. – И только попробуй написать нашей дочери хоть одно слово: тогда точно присядешь на бутылку!

– Удаляй переписки и блокируй везде, – спокойно приказал сероглазый.

Ольгерд моргнул. Достал телефон. Открыл переписку с Ней. В ответ на скрины переписок с угрозами, на фотографии вскрытых писем, на вопросы о том, что происходит, был записан десяток не прослушанных голосовых сообщений. То было не только её бесценное мнение о ситуации. То были записи её голоса, ставшего неизмеримо родным и важным за то недолгое время, что они общались. Настоящее сокровище, от которого ему предстояло избавиться, чтобы спасти их обоих на время долгой разлуки. Сдержав слёзы, Ольгерд парой нажатий удалил столь дорогой его сердцу чат, покрывая завесой вечной тайны Её последние слова.

– До города как-нибудь сам доберёшься, – хмыкнула черноволосая.

Автомобиль тронулся с места, подняв облако дорожной пыли, оставляя Джеймса Ольгерда Фьера в полном одиночестве. Когда в отдалении затих шум двигателя, молодой человек обернулся к горизонту. Багровый отблеск заката стремительно потух, уступая полноту власти сгущающимся сумеркам. Вновь всплыли в памяти нежное лицо, крашеные светлые волнистые волосы, утончённые руки и изумрудные очи, блеснувшие в золотистых лучах.

В тот же миг, за десятки километров от затерянной поляны, склонившаяся над исписанными листками, силящаяся по памяти восстановить столь запавшие в душу истории, молодая девушка ощутила, как вздрогнуло сердце. Она невольно вскрикнула.

– Что с тобой, Адель? – спросила одна из соседок по комнате.

– Потом, – отмахнулась девушка, собирая мысли и ощущения воедино. – Всё потом.

Она сомкнула веки, находя среди ярких образов самый трепетный и восхитительный – взгляд глубоких и любящих серо-голубых глаз. Всеми помыслами она устремилась к Нему, силясь узнать, где он и как он. Но девичьих сил было пока недостаточно, чтобы преодолеть могучую хвою и безумное расстояние, разделявшее их. Поднявшись из-за стола, Адель приблизилась к окну. Всё её нутро задрожало, когда ей почудилось, что она услышала Его бархатный и обволакивающий голос.

– Адель, – соседка по комнате осмелилась подойти ближе. – Что случилось?

Девушка повернулась к знакомой. Изумрудные глаза стали чёрными от расширившихся до предела зрачков. Ненадолго их прикрыв, Адель глубоко вдохнула, а потом осмотрелась по сторонам: радужки вернули себе естественный вид.

– Адель? – упорствовала соседка в своём любопытстве.

Молодая девушка отстранённо произнесла:

– Это долгая история.


Berlinist – Gris, Pt. 1


<b>Глава 2. Соната</b>

За каждой нотой скрывается слово.
За каждым опусом скрывается судьба.


Золотые кленовые и берёзовые листья трепетали на ветру, сверкая в лучах яркого осеннего солнца. Опадавшие на потёртую тротуарную плитку, они продолжали колыхаться от прохладных дуновений. Подолгу заостряя на них взгляд, по опустевшим городским улицам шёл молодой человек, одетый в длинное тёмное пальто. Черты его смугловатого лица отдавали таинственным благородством, а пронзительный взгляд серо-голубых глаз дышал мудростью, неподдающейся расчёту прикладными человеческими категориями. Поправляя пряди русых волос, прикрывающие глаза в порывах ветра, юноша то и дело вдыхал полной грудью – и продолжал своё молчаливое шествие по плитке, припорошенной золотой листвой. А пока шёл – предавался глубокой, неотступной рефлексии.

Издавна о жизненном пути молодого человека слагали легенды. Ещё в школьные годы говаривали, что в порыве гормональной бури он заманивал к себе домой одноклассниц, где принуждал их к сомнительным связям. Другие же утверждали, что парень столь симпатичной наружности ни коим образом не может быть заинтересован в девушках и заманивает к себе домой одноклассников, а не обворожительных сверстниц. Третьи и вовсе считали его отбросом общества, который не то, что заманить, а даже просто заинтересовать своей персоной никого не может. О каких надомных извращениях тогда может идти речь? Четвёртые же сомневались во всех курсирующих среди ребят слухах и, в какой-то момент, осмеливались лично заговорить с загадочным юношей.

Так им и открывалась настоящая личность Джеймса Ольгерда Фьера. Извилистая дорога его судьбы действительно впечатляла своей насыщенностью: за неполную четверть века со дня своего рождения он сменил с десяток разных работ, впутывался и выпутывался из самых разных передряг. Однажды избравший свой неповторимый путь, молодой человек превратил свою жизнь в бесконечную череду приключений, что подкупало и впечатляло его собеседников, избравших проторенные дороги судьбы. Как ни крути, таков удел писателей и поэтов, а русоволосый парень сочетал в себе не только эти, но и многие другие творческие ипостаси.

Шелест золотой листвы и меланхоличное молчание города прибивало к берегу сознания всё новые и новые обрывки воспоминаний. Осматривая очередную горку опавших листьев, молодой человек меланхолично улыбался и прокручивал в памяти избранные фрагменты своего прошлого.

Явились мысленному взору школьные годы. Тогда, варясь в эпицентре пошлых оскорбительных слухов, Джеймс Ольгерд впервые всем сердцем влюбился. В жизни каждого подростка однажды наступает момент, когда он осознаёт, что определённого человека ему хочется не просто слушать – ему хочется им дышать. Ориентируясь на накопленный за детские годы культурный код, на заложенные природой параметры, подростки проникаются личностями в своём окружении – теми, которые наиболее соответствуют их представлениям об идеальном партнёре. Биология, чихая на нравы цивилизации, неумолимо запускает репродуктивные двигатели, побуждая молодых людей сходить с ума и тянуться друг к другу.

Прохладный ветер поколебал полы длинного пальто и сорвал ещё одну горстку золотистых листков с тёмных древ, склонившихся над улицей. Вдыхая насыщенный аромат земли и дождя, Джеймс Ольгерд прикрывал глаза, нащупывал в себе смычок необыкновенно острой памяти, после чего пускался извлекать им мелодию из скрипичных струн угасших чувств.

Он вспоминал о том, как в рубашке и белом плаще спешил через морозный февральский город: под полой плаща была алая роза, купленная на все его накопления, а целью его пути являлся тёмный двор и мрачный кирпичный дом, в котором жила его возлюбленная.

Вознося глаза к светящемуся лазурью голубому небу, молодой человек мечтательно выхватывал из обрывков памяти ощущения горячих объятий в свете белого уличного фонаря. Смаковал их так, словно то был самый интимный, самый страстный, самый чувственный эпизод всей его жизни, хотя логично было предположить, что в минувшие с той поры годы Джеймс Ольгерд не был обделён опытом в постели.

Тихие, печальные дома прятались за золотыми кронами берёз, дубов и кленов. Ветер колыхал листву и полы пальто, окутывая молодого человека в бодрящую прохладу памяти. Он поёжился, предаваясь тёплой ностальгии.

Юноша вспомнил, как однажды не снял носок с ноги своей избранницы. Никогда не скрывая своё эстетическое восхищение утончёнными, аристократичными ногами девушек, Джеймс Ольгерд для самого себя отмечал, что не посмел снять даже носок против воли той, которой восхищался и которую страстно желал. С эротическим трепетом, он ловил себя на том, что так и оставил столь эстетичную часть тела своей школьной любви втайне.

После расставания они никогда не общались и никогда больше не встречались. С лёгкой грустью Джеймс Ольгерд допускал, что его первой любви и вовсе может не быть уже в живых, и продолжал медленно блуждать по опустевшим улицам, накрывшимся одеялом из золотой листвы.

– Заходите, – чеканным голосом разрешил дежурный.

Юноша отворил тяжёлую железную дверь и оказался внутри полицейского отделения, куда весь последний час добирался на такси.

– Что у вас случилось? – нахмурился дежурный.

– Я сказал по звонку, – спокойно напомнил парень. – Меня зовут Джеймс Ольгерд Фьер, меня похитили, угрожали убить и заставили написать расписку, по которой я должен полтора миллиона рублей.

– Да, точно, – кивнул сотрудник полиции. – Ожидайте.

Молодой человек вздохнул, садясь на один из немногочисленных стульчиков, расставленных в тесном предбаннике. Здесь была лишь дверь на улицу, дверь в глубины здания и большая перегородка между предбанником и дежуркой контрольно-пропускного пункта. Всё ещё перебарывая эхо волнения, Ольгерд стойко ожидал сотрудника, параллельно прокручивая в голове всевозможные дальнейшие сценарии. Но сколь бы мощным ни был его интеллект, он не шёл ни в какое сравнение с Её способностями. Фьер был уверен, что юная девушка не просто чувствует, а видит будущее – и даже может притягивать те вероятности, которые ей по-настоящему угодны.

Впрочем, отсутствие экстрасенсорных способностей не делало молодого человека неполноценным. Джеймс Ольгерд являл собой образчик устремлённого к самосовершенствованию творческого интеллектуала, что было редкостью среди молодёжи. Проводя максимум свободного времени за чтением и постижением очередных дисциплин, юноша приумножал эрудицию. В скором времени, он достиг немалых высот в усвоении психологии, биологии, политологии, экономики и непосредственно теоретической части тех креативных ремесел, которыми жил и дышал с ранних лет. Через эти самые творческие ремёсла Ольгерд и выражал свои самые потаённые переживания.

Разве что силы воли и веры в себя ему никогда не хватало.

– Ну что, парень, – в предбанник зашёл достаточно молодой, от силы лет тридцати, оперуполномоченный, – пойдём.

Фьер поднялся со стула и молча пошёл за сотрудником полиции.

– Сразу скажу, что здесь тебе ничего не угрожает. Знаешь, куда идти?

– Без понятия, – растерялся юноша.

– На третий этаж, – усмехнулся опер. – Так что у тебя там за страсти случились?

– Да беспредел! Выманили из дома, посадили в машину и увезли куда-то в глушь. Там ещё расписку заставили писать.

– Это я уже знаю. Ну ладно, сейчас обсудим детали.

На третьем этаже полицейский завернул за угол и, перебрав пару ключей в массивной связке, открыл дверь в кабинет. Зелёные обои, бледное освещение, пара шкафчиков и столов с компьютерами, решётки на окнах. Несколько стульев, кресел и диван. Хоть и относительно бедное, убранство всё равно навевало чувство уюта. Во всяком случае, здесь было комфортнее, чем в тесном автомобиле, в окружении агрессивно настроенных людей.

Впустив внутрь Ольгерда, полицейский указал тому на кресло, а сам прошёл к рабочему столу у левой стенки. За столом у правой стенки никого не было, да и тот выглядел заброшенным.

– Ну, – вздохнул оперуполномоченный. – Рассказывай. По порядку, с самого начала.

– Я устроился работать вожатым в лагерь, – приступил к рассказу молодой человек. – В моём отряде была юная девочка – Адель Азалис Эльдрав. В один из дней она обратилась ко мне за помощью. Как вожатый, я обязан выслушать ребёнка и оказать ему минимальную психологическую помощь, что, собственно, я и сделал. Адель рассказала мне о проблемах в семье, и я поддержал её, убедил в том, что её ситуация не так ужасна, как ей кажется.

– А что там была за проблема?

– Тяжёлые отношения с родителями: те не поддерживали её в трудную минуту, унижали за проявление слабости. В общем, Адель нуждалась в поддержке и явно страдала от недолюбленности со стороны родителей. Я успокоил и поддержал её, указал, что эта проблема делает её крайне уязвимой:

«Я-то не сделаю тебе ничего плохого, но однажды могут встретиться люди, которые решат воспользоваться этой проблемой в своих целях».

Девочке это помогло, мы продолжили общаться на разные темы, как два схожих по мировоззрению и мироощущению человека. Попутно я продолжал дарить ей тепло, так как она по-прежнему в нём нуждалась, однако делал это в границах допустимого: как старший брат.

Но в какой-то момент, мне сказали ограничить контакт с этой девочкой – а такое было недопустимо. Подросток, поделившийся столь серьёзной проблемой, очень сильно привязывается к человеку, которому доверился. Если бы я просто обрубил все контакты, то это нанесло бы ей серьёзную психологическую травму. Поэтому, мы решили продолжить общение, просто в формате бумажных писем, где я продолжал оказывать ей всяческую моральную поддержку.

– Так, а причём здесь похищение? – нахмурился полицейский.

– Я к тому и подвожу, – отметил Ольгерд. – Мы спокойно обмениваемся письмами, пока Адель не забирают из лагеря на несколько дней раньше и не отвозят в другой лагерь. Мы продолжаем с ней общение по переписке…

– Почему? – ещё больше нахмурился сотрудник органов. – Она же больше не являлась твоей подопечной.

– Она всё так же нуждалась в моей помощи, – обозначил Фьер. – Она мне записывала голосовые, в которых делилась своими переживаниями. Тем, что у других ребят интересуются, как у них прошёл день, а у Адель – нет. Ей было от этого очень тяжело…

– Ладно, – опер сделал пометку в блокноте.

– Буквально сегодня, второго августа, закончилась смена в нашем лагере. Я возвращаюсь домой. В течение дня я начинаю получать угрозы в мессенджерах, мол, мне голову проломят и тому подобное. Сначала я не придал тому значение, но потом выяснилось, что эти неизвестные нашли мои письма, адресованные Адель, и им что-то в них показалось сомнительным.

– А там было что-то сомнительное?

– Нет. Так или иначе, вечером я получаю звонок от баронессы Айрен фон Капра – та попросила меня помочь ей с сумками у гипермаркета. В последние дни лагерной смены у нас были напряжённые отношения, поэтому я решил, что смогу помочь – и всё исправить. Однако тогда, когда я пришёл…

– Что там случилось? – опер прищурил глаза.

– Баронесса поманила меня рукой, я пошёл за ней. Она подвела меня к какому-то автомобилю и приказала в него сесть.

– В каком смысле «приказала»? – внезапно заинтересовался полицейский.

– В прямом.

– Ну смотри, приказывает же какой-то вышестоящий человек, верно? Она на тот момент уже не являлась твоим руководителем, следовательно, она и приказывать тебе не могла.

– К чему вы ведёте? – нахмурился Ольгерд.

– Смотри, я могу сказать: «Сядь в машину». Но я не твой начальник, чтобы ты был обязан слушаться этой команды. Это не приказ. Это просьба.

– Я привык к тому, что в просьбе есть слово «пожалуйста», – парировал замечание Джеймс. – Здесь же на меня накричали матом и шантажировали «большими проблемами».

– Вот как, – сотрудник органов сделал ещё одну пометку в блокноте. – И что же дальше?

– Я испугался и сел.

– Вот просто взял – и сел? – удивился опер.

– Да. Мне было очень страшно, поэтому я не решился и не догадался сопротивляться.

– Ясно.

– И вот помню: я сажусь, слева от меня усаживается баронесса фон Капра, справа – неизвестный мне мужчина, он ещё признаётся, что это он посылал мне угрозы. За рулём сидит отец Адель, а на переднем пассажирском – её мать.

– Откуда ты их знаешь?

– Мы познакомились ещё на съёмках, двенадцатого июля. Мне тогда они показались спокойными, интеллигентными людьми. От того и сильнее был мой шок, когда я увидел их в машине. В скором времени у меня забрали телефон. Машина стартовала с парковки, после чего мы уехали далеко за город, в район областных озёр…

– Да, почти за пятьдесят километров, – прикинул в уме полицейский.

– Примерно так, – согласился Ольгерд. – Там мы остановились в каком-то поле. Меня вновь стали осыпать угрозами, говорили, мол: «Мы люди влиятельные – если захотим, то закопаем тебя прям здесь, никто даже искать не будет». Меня всё время пытались обвинить в том, что я якобы совершил в адрес Адель какие-то сомнительные действия.

– А ты их совершал?

– Нет, – твёрдо отрезал молодой человек. – Помню, я ещё им самим тогда сказал, что у меня есть младшие братья и сёстры, и я к каждому ребёнку отношусь так же, как к собственным братьям или сёстрам. Но это не возымело эффекта. Они продолжали мне угрожать, требовали моральной компенсации – и тогда баронесса фон Капра предложила, чтобы я написал расписку. Вскоре, под её диктовку, я так и сделал. Расписку сфотографировали, забрали, после чего заставили удалить все контакты с Адель, в том числе и переписку.

– И потом, когда они уехали, ты позвонил в Службу спасения?

– Да, – кивнул Ольгерд. – Если что, у меня есть номер телефона баронессы…

– Да, давай его сюда, – кивнул полицейский. – Сейчас постараемся её вызвать, чтобы приехала и вы поговорили.

– Как-то не особо мне вкатывает с ней говорить, – покачал головой парень.

– Ну, значит, я поговорю.

Молодой человек озвучил номер телефона баронессы, после чего был сопровождён на первый этаж. Сев на стул в длинном коридоре, Джеймс остался в одиночестве. Только лишь из-за неприкрытой двери доносились громкие перекрикивания дознавателя и неизвестного задержанного. Очевидно, то была комната для допросов. По обрывкам фраз стало ясно, что арестованный был склонен к употреблению запрещённых веществ и в порыве ломки напал на собственных родителей.

Перекрикивания морально давили. Мотнув головой, юноша постарался отвлечься.

Вновь зашелестели золотые ветви, а ветер принялся колыхать опавшую листву. Одетый в тёмное пальто, Ольгерд всё так же блуждал, смотря по сторонам.

Образ сменился.

Вот жёлтые берёзы сменились зелёными соснами. Идя по тропе среди высокой травы, облачённый в длинную чёрную мантию, джинсы и светлую футболку, молодой человек размеренно говорил:

– Ещё с ранних лет я знал, чем хочу заниматься. Помню, я писал запросы в минкульт, да и президенту. Просил поспособствовать как-то моим проектам: я хотел и фильм снять, и сериал. Естественно, мне отказали, мне же было всего четырнадцать-пятнадцать лет. И вот вроде бы никому плохо не стало от моей инициативности, а директору школы это всё равно не понравилось.

– Почему? – от ставшего родным голоса бегут мурашки.

– Он был членом партии власти. Ему было важно, чтобы школа просто выполняла свои основные функции. Мои же вопросы привлекли к нему и к его школе лишнее внимание. Видимо, не всё было хорошо на вверенной ему территории. В общем, яркие фигуры, вроде меня, вредили имиджу школы. Инструментов для того, чтобы таких белых ворон чем-то увлечь, не было. Так меня, собственно, чуть и не отчислили.

– Да уж, сейчас всё по-другому, – удивился родной голос.

– Ты думаешь? – усмехнулся русоволосый творец. – Мне кажется, что, как и прежде, ни на кого нельзя положиться.

– Можно положиться на самого себя, – твёрдо сообщила идущая рядом девушка. – Верить в то, что всё обязательно получится.

Сквозь игольчатые кроны сосен улыбнулось солнце, скользнув золотистыми лучами по лицам молодых людей. Как же сильно им захотелось прижаться друг к другу, просто так, тепла и удовольствия ради, но подобная роскошь была им непозволительна.

– А ты думаешь, у меня что-то получится? – спросил он дрожащим голосом.

– Я просто это знаю, – с улыбкой ответила Адель и потянулась к его руке.

Джеймс резко открыл глаза, проснувшись. Из допросной вышел лысый суровый дознаватель.

– Извините, сколько сейчас времени? – спросил молодой человек.

– Половина первого.

Сотрудник органов ушёл.

Ольгерд откинулся на стуле, прислоняясь головой к стене. Коридор был отделан деревянными панелями, на которых висели разнообразные справочные плакаты. Выделялись среди них инструкции о противодействии терроризму, о правилах поведения в момент попадания в заложники. Юноша усмехнулся. Даже проштудировав всевозможные инструкции, ты всё равно наделаешь кучу ошибок, когда в живую окажешься в опасной ситуации.

– Слушай, – внезапно появился тридцатилетний опер, опрашивавший Ольгерда, – а кем работают родители девочки, не знаешь?

– Только отчасти, – признался парень. – Её мать, Хельга, вроде сотрудничает с баронессой фон Капра. А Ян Офрей Эльдрав… То ли айтишник, то ли ещё кто-то.

– Хорошо, – кивнул полицейский. – Мы пока их всех обзваниваем. Время позднее, нехотя отвечают. Придётся тебе подождать.

– Я понимаю, хорошо, – вздохнул Джеймс.

– Приходи в себя, успокаивайся. По тебе видно, что ты нервничаешь. Попробуй вздремнуть, если сможешь.

Оперуполномоченный ушёл, а Ольгерд задумался о том, насколько неэффективно его напускное спокойствие. Прикрыв глаза, молодой человек подметил у себя сильное сердцебиение, неравномерное дыхание – основные признаки сильного волнения. Но то был не столько страх за себя, сколько страх за Неё. Если люди совершили столь серьёзное преступление в его отношении, то на что же они способны в отношении куда более беззащитной родной дочери?

И вновь зашелестели золотистые ветви. Очевидно, осенняя благодать, когда яркое тёплое солнце сочетается с рыже-жёлтыми кронами деревьев, дарила ему чувство спокойствия. Впрочем теперь, после нескольких пережитых недель, после обретения давно утерянных чувств, нашлось в сердце место и для нового убаюкивающего образа.

Густая дымка по-прежнему клубилась в ветвях непоколебимых надёжных сосен. Слепящие лучи солнца всё теми же густыми росчерками прорезали прохладный влажный воздух. А у основания вытянутых стволов, в зарослях вытоптанной травы, пряталась низкая скамейка, на которой сидела хрупкая фигура. Одетая в футболку и накинутую на одно плечо ветровку, с собранными в хвост волнистыми, почти кудрявыми, светлыми волосами, тёмными у корней, фигура наблюдала за дымкой, клубящейся в лучах солнца. И даже шелест травы под его ногами не мог оторвать её от дивной картины, открывшейся им тем ранним вечером.

– А скажите, как вы вообще попали сюда вожатым? – спрашивает у него девчонка с тёмными прядками волос.

Солнечный день. Адель нигде не видно. Только сосны, как в тот вечер, мирно перешёптываются на ветру.

– О, это забавная история, – приходит Ольгерд в себя. – Я же много месяцев работал в продуктовом. Сначала как кассир, потом уже как администратор. Но в любом случае, это была очень угнетающая работа с очень простыми, в плане общения, людьми. Все их желания сводились лишь к тому, как бы обмануть и урвать побольше денег. Мне очень жалко таких людей, ведь они такие не сами по себе: работа делает их такими, выжигая в них всё светлое и человечное…

– Звучит не особо забавно, – девчонка задумывается, отведя глаза.

– Да, согласен, – усмехается Джеймс. – Но даже самые мрачные события могут обернуться чем-то позитивным. Всё зависит от того, как ты смотришь на мир и какие расставляешь приоритеты. Например, для меня было важно восстановить ясность рассудка, вернуть красоту речи. Поэтому, я решил вновь стать частью какого-нибудь литературного сообщества, благо у меня сохранились контакты.

Я позвонил одному такому контакту. Меня пригласили на встречу клуба «Автор». Я пришёл на встречу этого клуба, где зачитал фрагмент из своей автобиографической повести. Меня похвалили. Одна женщина спросила, не пробовал ли я сниматься в кино? Я ответил: «Да кто меня позовёт!». Она сказала, что позовут, спросила мой номер телефона, а чуть позже познакомила с баронессой фон Капра.

– А потом?

– А потом я назначил встречу. И на первой же встрече у меня сразу же спросили: «Хочешь быть третьим вожатым?» Знаешь, такие моменты часто особенно ярко описываются в историях про успех. Какое-то мимолётное решение, которое ты либо упускаешь, либо принимаешь здесь и сейчас – и обретаешь всё. Вот я мгновенно об этом задумался – и дал согласие.

– То есть, вот так вот с улицы тебя вожатым взяли? – удивилась девчонка.

– Да, считай, так и есть, – усмехнулся молодой человек.

– Мне казалось, что там нужно хотя бы педагогическое образование или ещё что-то такое.

– Да, мне тоже так казалось, – понимающе кивнул Ольгерд. – Но насколько я сейчас понимаю, вожатыми берут кого угодно. Ибо платят за это копейки, и образованные ребята вряд ли согласятся на такую работу ради столь малых денег.

– А сколько заплатили тебе за работу вожатым? – вновь подошёл оперуполномоченный, выдёргивая молодого человека из успокаивающих тревогу видений о лагере.

– Десять тысяч.

– Десять тысяч? – полицейский округлил глаза. – Для мужика это совсем несерьёзно! Почему ты согласился?

– Я думал, что это мой путь к успеху, – с грустью усмехнулся Фьер. – А оно вон как обернулось…

– Да уж, – вздохнул опер. – Ну, мы почти всех прозвонили, нашли номера по базе. Осталось связаться с самой баронессой.

– Решили вызвать всех сразу?

– Ну они же должны объясниться за всё то, что произошло.

Сотрудник набрал номер телефона баронессы и поднёс смартфон к уху. Несколько мгновений, возможно, минуту, в коридоре была полная тишина. Очевидно, комната допросов к тому моменту уже опустела.

– Мадам Айрен фон Капра, здравствуйте, – внезапно заговорил полицейский спокойным размеренным голосом с выразительными паузами. – Это вас из областной дежурной части беспокоят. Пришёл к нам, значит, молодой гражданин… Джеймс Ольгерд… рассказал какую-то дикую историю. Мол вы его выманили из дома, в составе группы посадили в машину, увезли, деньги вымогали… Ситуация прям безумная. Не затруднит ли вас подъехать, объясниться?

Повисла пауза. Очевидно, сотрудник внимательно выслушивал баронессу.

– Ну, молодой человек звонил из области, в Службу спасения. Там его соединили с полицией, ну и перекинули на нас.

Очередная пауза.

– Да, все остальные приедут. Вы тоже постарайтесь… Вы же не хотите навлекать подозрений… Через сколько будете?

Пауза.

– В течение получаса? Хорошо, будем ждать.

Сотрудник назвал адрес отделения, после чего завершил звонок.

Баронесса Айрен фон Капра, восседавшая на роскошном диване в своей городской резиденции, отложила телефон в сторону. В карих глазах читалась ярость. Обильно выругавшись себе под нос, она, со всей своей внушительной комплекцией тела приложив немалые усилия, вновь взяла телефон в руки. Полистав телефонную книгу, найдя необходимый контакт, она поднесла смартфон к уху:

– Доброй ночи. Я хочу сделать заказ. Есть свободные исполнители?

Из телефона прошипели:

– Доброй ночи. Да, есть пара свободных аниматоров. Какой квест вы желаете заказать?

– А какие в наличии?

Голос в телефоне оживился:

– Как всегда. Квесты «Ограбление по-американски», «Дом с привидениями», «Рестлер», «Убийство в восточном экспрессе», а эксклюзивно для вас, как постоянного клиента, ещё есть квест «Франкенштейн»!

Баронесса холодно приказала:

– Мне нужно «Убийство в восточном экспрессе». Сегодня же ночью.

– Будет исполнено в лучшем виде. Сколько участников квеста?

– Один человек. Имя и место проведения пришлю аниматорам. Всё должно стать сюрпризом, более того, всё должно указывать на то, что квест заказан другим человеком.

– Кем? – последовал вопрос.

– Яном Офреем Эльдравом, – прищурилась мадам фон Капра.

– Принято.

Вызов был завершён. Вздохнув, женщина тяжело поднялась с дивана и пошла одевать свой яркий рыжий выходной наряд. По пути она столкнулась со своей дочерью, такой же крупной, как и она сама:

– Мам, о чём ты там говорила?

– Во-первых, иди сиди с братом, – сварливо ответила женщина. – Во-вторых, я еду разруливать проблемы. Скоро вернусь.

– Ладно, – девушка закатила глаза, направляясь в комнату с грудным ребёнком, в тот момент мирно спящим.

Айрен фон Капра проводила её взглядом, довершила свои сборы и уже выходила из резиденции, когда на телефон поступил вызов. Почти гневно подняв трубку, она услышала:

– Походу, нас всех дёрнули в участок. Никак этот малолетний маньяк не уймётся! Что будем говорить?

Голос Хельги Эльдрав звучал обеспокоенно: аффект всё ещё не проходил.

– Не по телефону, – коротко ответила баронесса. – Ждите меня.

Убрав телефон, женщина вышла.

Тёмная августовская ночь оказалась на удивление холодной. Осень, до которой было ещё так далеко, уже посылала свои приветственные дары. Чуть поёжившись, баронесса села в автомобиль и дала указ водителю мчать в центр города – именно там жила семья Эльдрав.

Сонные, освещённые болезненными белыми фонарями, улицы проносились за окном, когда смартфон громко оповестил о входящем сообщении. То были аниматоры, которым предстояло исполнить заказанное шоу, и которые ожидали услышать имя своей жертвы. Именно, что жертвы. Под маской агентства по организации квестов скрывалось бюро профессиональных наёмников, исполнявших самые отчаянные, по провинциальным меркам, просьбы.

Баронесса фон Капра особенно ценила их бесчеловечность. А это было крайне важно, учитывая цель заказа. Потянув пару мгновений и спокойно обдумав дальнейшие действия, женщина холодно вбила имя будущей невинной жертвы.

Как только сообщение было доставлено, на другом конце города быстро ринулся с места чёрный, как вороново крыло, автомобиль.


Yuka Kitamura – Leyndell, Royal Capital
Volker Bertelmann – You Should Be Careful
Volker Bertelmann – Prayer
Max Richter – I’d Hoped to Settle this…



<b>Глава 3. Адажио</b>

Ритм есть у мелодии.
Ритм есть и у жизни.
Нарушение ритма – есть начало перемен.



Июльские солнечные лучи свирепо кипятили воздух, вызывая головокружение. С трудом разлепив глаза, покрасневшие от перенапряжения, Джеймс Ольгерд с трудом различил сквозь сердечный шум в ушах хриплый окрик:

– Мотор идёт?

– Идёт, – с трудом выпалил он в ответ.

Поудобнее перехватив в руках чёрную палку с огромным микрофоном на конце, Ольгерд вновь сомкнул веки. Рядом с ним началось движение: целая группа молодых девочек-подростков в народных костюмах разыгрывала исторический этюд. Сквозь неистово стучащее сердце, кружащуюся голову и шум в ушах, Ольгерд выхватывал произносимые реплики – и те вызывали усмешку. Спустя время он даже не мог вспомнить, как именно они звучали, но то, что их структура была неорганичной и неестественной, врезалось в память и возродило в нём веру в то, что он сам, как творец, не так уж и плох.

– Ты в порядке? – раздаётся тихий вопрос, когда очередная сцена была отснята.

С заботой чья-то нежная рука прохладной влажной салфеткой вытерла пот с его раскрасневшегося лица. Вдыхая горячий воздух, раскрыв потяжелевшие веки, Джеймс осмотрелся.

Рядом стояла девушка на пару лет его младше. Сочетание округлого лица, густых тёмных кудрей и одухотворённого взгляда светлых глаз делало её похожей на типичную учительницу из добрых комплиментарных анекдотов. Тем ироничней, что девушка, насколько помнил Ольгерд, получала как раз педагогическое образование.

– Может купить тебе поесть или попить, когда вернёмся в город? – всё так же тихо спросила она.

– Я в порядке, Стелла, – только и смог произнести Джеймс.

Объявили перерыв.

Чуть покачиваясь, молодой человек добрёл до раскладного стула, укрывшегося в тени низкой яблони. Голова кружилась. В глазах темнело. Кто-то заботливо протянул ему бутылку воды. Прошептав слова благодарности, Фьер скромно сделал несколько глотков, хотя был бы рад выпить всё до последней капли.

– Тяжело, Ольгерд? – с усмешкой спросила крупная женщина, сидящая на широких подвесных садовых качелях. Она не выпускала из рук телефон и только лишь мимолётно оглядывалась на окружающих карими глазами.

– Не тяжело. Жарко.

– Привыкай, – усмехнулась баронесса фон Капра.

– Реплики в сценарии – это какой-то стыд, – честно заявил молодой человек.

– Сценарий писал квалифицированный человек, – сварливо объяснила женщина. – Так что всё нормально с репликами.

– Да нет, – настоял Ольгерд. – Я смотрю на девчонок, они даже не понимают, что играть. Настолько неорганично звучат фразы…

– Это они просто играть ещё не умеют, – махнула рукой баронесса.

Джеймс осмотрел молодых девочек-подростков. С такими же раскрасневшимися лицами, в длинных крестьянских рубахах прошлого века, те оживлённо друг с другом общались. Только одна из них вроде и участвовала в общей беседе, но в то же время держалась особняком. К ней подошёл мужчина с длинными, собранными в хвост, волосами тёмно-русого оттенка:

– В порядке?

– Да, – на лице девочки засияла вымученная улыбка, но то, по всей видимости, заметил только Ольгерд.

– Взял бы фотоаппарат, поснимал бы, Ян Офрей, – выпалила баронесса.

– Да, сам жалею, – кивнул мужчина.

– Значит, вы фотограф? – с интересом спросил Джеймс.

– Нет, это так, для души. Люблю я исторические реконструкции, часто езжу на них и делаю фотосессии с участниками.

– Интересно, должно быть, – вежливо улыбнулся Ольгерд.

– Не то слово, – согласился Ян Офрей, присаживаясь на ещё один раскладной стул, расположенный рядом, в тени, – там вообще, ведь, все на полном энтузиазме, с полной самоотдачей. Был, вот, случай один. Приехал я на одну такую реконструкцию, а там тоже, девушки молодые в таких же народных костюмах. Ну поснимал я основное действо. День тогда тоже был жаркий, вот и решили участницы покупаться пойти. Так они скинули свои рубашки, а под ними – ничего! Полностью голые! Ну я, конечно, их фотографировать не стал, хотя они просили.

– Ну, думаю, в нашем случае, – молодой человек окинул взглядом юных актрис, ненадолго зацепившись взглядом за зеленоглазую девушку, внимательно слушавшую их разговор, – подобное было бы не совсем уместно.

– Как посмотреть, это же про аутентичность, – покачал головой Ян Офрей. – В те времена ведь не было нижнего белья. Все так и ходили в длинных рубахах и платьях, надевали их на голое тело. Полное погружение в то время. В том и смысл реконструкций.

– Верно, но те девушки, о которых вы говорили, всё-таки были совершеннолетними.

– Да что уж, им там было за тридцатку, – усмехнулся мужчина.

– Ну вот, – вскинул брови Ольгерд. – Предлагать же совсем ещё юным девочкам надевать платья на голое тело, словно бы, как-то не этично.

– Ну вообще, мы актёры, – внезапно выпалила зеленоглазая девушка. – Если что-то помогает вжиться в роль, почему бы этого не сделать?

Со стороны покосившегося старинного дома, где они вели съёмки, донёсся оклик, возвестивший о конце перерыва.

– Такое рвение достойно уважения, – заметил Ольгерд, с трудом поднимаясь со стула, – но некоторые вещи, на мой взгляд, допустимы только с определённого возраста.

– Да, но искусство требует жертв в любом возрасте, – развела руками зеленоглазая.

Чуть нахмурившись, Джеймс ещё раз внимательно её осмотрел. Волнистые, явно в отца – Яна Офрея – волосы, чуть покрашенные в золотистый оттенок. Заострённое бледное лицо без малейшего намёка на детскую припухлость, у многих девушек сохраняющуюся чуть ли не до совершеннолетия. Большие и выразительные зелёные глаза – и в них Ольгерд сразу заприметил тусклый огонёк тщательно скрываемой правды. Но что это была за правда, молодой человек пока мог только гадать.

– Ольгерд, пора, – напомнила Стелла, подойдя со стороны покосившегося дома. – Мы почти всё отсняли, скоро пойдём к реке.

– Хорошо, – кивнул молодой человек, подмечая, что зеленоглазая девушка всё так же не спускает с него глаз, хотя с той уже заговорил Ян Офрей.

Машина подскочила на дорожной выбоине.

Джеймс Ольгерд открыл глаза.

Со съёмочного дня минуло всего несколько дней. Тем удивительней, что сейчас, во время дремоты, у него всплыл в памяти именно этот конкретный эпизод. Мотнув головой, он отогнал призрачные остатки видений, переключив внимание на окружение. Он сидел в грузовом такси, до отказа набитым чемоданами, коробками и мешками – в них лежало всяческое личное и студийное имущество. За стеклами, впереди и по бокам, тянулось зелёное полотно соснового леса, вскоре сменившееся забором из бетонных плит.

– Чё, впустят нас? – спросил таксист, притормозив перед чёрными коваными воротами, преграждавшими проезд на территорию детского оздоровительного санатория, названного в честь великого вождя доблестного прошлого.

– Должны, – вздохнул Ольгерд.

Из сторожки вразвалочку вышел колобок-охранник. Вручную раздвинув ставни ворот, он махнул таксисту рукой, давая добро на проезд.

За окном снова потянулось полотно соснового леса, разве что теперь, на просвет были различимы примечательные здания: три новеньких корпуса, большая белая коробка брутализма, высящаяся в самом центре санатория, и, наконец, непосредственно цель их маршрута – кирпичное двухэтажное здание школы, на летний период переоборудованное в дополнительный корпус для проживания. У входа в него такси остановилось.

– Могло быть и хуже, – хмыкнул молодой человек, вспомнив деревянные бараки детских лагерей, в которые ездил сам ещё с десяток лет назад.

Тогда он был ребёнком. Теперь же он вожатый.

Выйдя из газели, Ольгерд размял плечи, приготовившись к разгрузке. Таксист выпустил ещё одного пассажира – молчаливого сонного подростка лет шестнадцати, одного из помощников вожатых, – а затем открыл дверцы грузового отсека. Как только то было сделано, наружу вывалилась большая сумка: по злой иронии, это было вместилище личных вещей Ольгерда.

– Зараза, – тихо выругался молодой человек.

– Ничего, отстирается, – успокоил таксист.

– Если здесь есть прачечная, – недовольно заметил Джеймс.

Запихнув вещи обратно в сумку и занеся ту внутрь здания, молодой человек вместе с сонливым подростком принялся разгружать такси. Бодро занося коробки и мешки в просторный холл первого этажа, молодой человек раздувал в себе огонь энтузиазма. Вспоминая личный опыт поездок в лагеря, он прокручивал в голове все вожатские ошибки, свидетелем которых стал.

Он вспомнил, как из раза в раз становился изгоем. Из-за своей неординарности, из-за своего желания не сидеть, сложа руки, а как-либо себя проявлять, Ольгерд становился объектом насмешек со стороны других ребят. Как ни крути, а обществу редко нравится кто-то, кто ещё не обладает огромными ресурсами, но отчаянно хочет их заполучить. И вот тогда, в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, ярко демонстрируя свою амбициозность, Джеймс с такой же неистовостью отвергался ребятами из своего отряда. А вожатые, вместо того чтобы как-то исправить ситуацию, пустили всё на самотёк.

Минуло почти десять лет с тех пор. И сейчас, когда он сам занял должность вожатого, Ольгерд твёрдо решил не допускать подобных ситуаций. У него никто не будет изгоем. А если кто-то им и станет, то он не оставит этого кого-то наедине с внутренними демонами, пожирающими ещё толком не сформировавшийся стержень личности и здоровой самооценки.

– Фьер! – окликнул его ещё один подросток из числа вожатских помощников, вслед за которым шла группа из полутора десятков ребят помладше. – Иди к воротам, смени Элизабет. Она там уже несколько часов на солнце торчит.

– Это она тебя попросила? – уточнил Джеймс.

– А сам как думаешь? – с дерзкой риторикой ответил парень.

Ещё на студийной планёрке в городе Ольгерд запомнил, что подростка зовут Юэн Маршалл. Тому было свойственно дерзкое поведение, и, хотя Фьер прекрасно понимал, что это гиперкомпенсация заниженной самооценки, такая манера общения его задевала. Но пока ещё у него оставалась толика терпения и потому молодой человек лишь проводил подростка строгим взглядом, а затем направился к воротам.

Грузовое такси притормозило на асфальтированной площадке прямо перед корпусом. За ней лежала пара полян с простоватыми лавочками и столами, покрытыми облезлой краской синего, жёлтого и зелёного цветов. За полянами уже начинался лес и дикие тропинки, ведущие на спортивные площадки, костровища и к ещё ранее замеченной из окна газели большой белой коробке брутализма.

– Должно быть, это столовая, – тихо предположил Джеймс, быстрым шагом идя по дороге. – Правда, слишком уж болезненный у неё вид.

У ворот и правда дежурила Элизабет Брут – его коллега по вожатскому делу. Невысокая, боевого грубоватого вида, с сипловатым голосом, как у той рыжеволосой голливудской актрисы из мюзикла «Ла-Ла Лэнд», она сидела на низенькой лавочке. По всей видимости, именно она сказала колобку-охраннику открыть ворота для такси. Выйдя к ней через кованую, под стать воротам, калитку, Ольгерд спросил:

– Как успехи?

– Половина детей опаздывает, – недовольно сообщила Элизабет. – А время заезда уже истекает.

– Нехорошо, – согласился Джеймс. – Юэн сказал, что ты звала меня тебя подменить.

– А ты верь ему побольше. У тебя нет списков.

– Есть, – молодой человек вытащил телефон из кармана. – Ты нам всем его пересылала.

– Да, но ты в лицо никого не знаешь, – холодно заметила коллега. – А я знаю.

– Так я могу по списку спрашивать…

– Слушай, я и так уже з***лась, ещё и ты тут нервируешь меня.

– Ты базар-то фильтруй, – осадил девушку Ольгерд.

– От***ись, – процедила Элизабет.

– Да, так мы точно сработаемся, – закатил глаза молодой человек.

Солнце припекало. Приближалось обеденное время. Свыше пары десятков ребят на приём пищи благополучно опаздывало.

– О как, – через калитку к Ольгерду и Элизабет вышла Стелла, явно удивившись тому, что весь их вожатский триумвират оказался в сборе. Где она пропадала до этого – было неясно.

– Ещё и ты здесь, – закатила глаза Брут.

– Не поняла?

– А с детьми кто сидит? – возмутилась Элизабет. – Слетелись все, бл***ь, к воротам…

– Там наши помощники, – напомнила Стелла.

– Ага, такие же балбесы.

– О, – из-за калитки вышел Юэн Маршалл в сопровождении товарища. – А чего это вы все здесь собрались?

– Так ты сам сказал, что Элизабет надо подменить, – напомнил Ольгерд.

– Не было такого, – на лице подростка заиграла нахальная улыбка.

– Б***ь, – выдохнул молодой человек.

– Ольгерд! – гневно отреагировала Стелла.

– Чего?

– Не при детях! – возмущение явно было связано с тем, что ругательство было произнесено в присутствии несовершеннолетнего.

– Переобувочная по вам плачет, – процедил Ольгерд. – То вы все вместе выражаетесь, как сапожники, то теперь возмущаетесь, что я…

– С***би на**й уже, – перебила его Элизабет.

В её адрес замечаний не прозвучало.

Оба подростка – и Юэн, и его товарищ, которого, как запомнилось Джеймсу, звали Уильям, – с насмешкой смерили его взглядом. Ольгерд глубоко вздохнул, сдерживая подступивший гнев, и проследовал к калитке.

– Иди там, – проговорил Уильям, – кровати потаскай.

– Иди сам их таскай, – молниеносно отреагировал Фьер. – Ты что тут раскомандовался?

– А ты что борзый такой? – вклинился Маршалл.

– А ты что вы***стый такой? – чаша терпения уже переполнялась, развязывая язык.

– Да за что он меня так не любит? – с саркастичной усмешкой спросил Юэн у Элизабет. – Что я ему сделал?

– Идите таскать кровати, – напомнил Ольгерд, сжимая кулаки.

– Они провожают детей к корпусу, – резко вступилась за подростков Элизабет. – Они заняты.

– Понял? – Юэн сложил руки на груди. – Выкуси!

– П***рас, – тихо выругался Джеймс.

Открыв калитку, он твёрдой походкой направился к корпусу.

– Сам п***рас! – радостно крикнул Маршалл. Ему никто замечания не сделал.

От несправедливости, которая витала в воздухе, слегка перешибало дыхание. Безуспешно сдерживая бурлящий гнев дыхательными упражнениями, Джеймс твёрдой походкой шёл через лес. Детская площадка. Столовая. Спортивная площадка. Костровище. Поляна со столами и лавочками. Асфальтированная площадка. Корпус.

– Как у вас тут? – уточнил Ольгерд у помощников вожатых, которые оставались в здании школы.

Два паренька, – один сонливый, а другой высокий и уже двадцатилетний, приехавший в лагерь в последний раз, – успокоили:

– В порядке всё.

– Хорошо, – вздохнул Джеймс.

Направившись на второй этаж, где, судя по предварительным договорённостям, находилась вожатская комната, Фьер поочерёдно открывал разные двери. Очевидно, вне летнего периода, помещения играли роль школьных кабинетов – на это указывали хотя бы плотно задвинутые к стенкам парты и стулья. Наконец, молодой человек нашёл комнату, битком заставленную кроватями, заваленную матрасами и постельным бельём – и никем не занятую.

– Ну и клоповник, – пробормотал Ольгерд и в подтверждение своих слов увидел жирного таракана, в спешке прячущегося в подкроватной тьме.

Передвинув кровати, разобрав кучи постельного белья, Джеймс сосредоточился на обустройстве уюта. Сдвинул лишние кровати в сторону. Шесть кроватей попарно разместил в разных концах комнаты, сформировав двухместные спальные места. Застелил сначала одну кровать, затем другую и третью.

Отбор наиболее приличных простыней и пододеяльников чуть поумерил его пыл, когда с улицы послышался гул голосов. Выглянув в окно, выходившее прямо на асфальтированную площадку и полянку со столами и лавочками, Ольгерд увидел очередную большую группу детей. Кто из них к какому отряду принадлежал – ещё только предстояло выяснить.

Дверь в вожатскую открылась. Вошли обе коллеги, а следом и помощники вожатых, попарно приставленные к каждому из воспитательного триумвирата. Два парня помогали Стелле, ещё два парня – Элизабет. Джеймс знал, что к нему в помощь приставлены две девушки, но из них присутствовала только одна.

Вся компания оживлённо между собой переговаривалась. Никто не обратил внимания на уже наведённый уют, по всей видимости, восприняв его, как должное. Подростки развалились по кроватям, кто-то влез на подоконник, поелозив грязными носками по постельному белью. Ольгерд устало прикрыл глаза, пытаясь игнорировать происходящее, чувствуя, как атмосфера в комнате становится всё негативней.

В последствии память подтёрла точные реплики: настолько обильно они были сдобрены руганью и скабрезными шутками. Никто никому не делал замечаний. Даже напротив, Элизабет одобряла всё происходящее довольным смехом. Казалось, что только Стелла осознаёт некорректность ситуации, но тоже вставляла положительные реплики.

Не выдержав, Ольгерд поднялся с кровати и окинул взглядом подростков:

– Свалили все, – твёрдо произнёс он.

– С какой стати? – с ухмылкой спросил Маршалл, сидевший на подоконнике и елозивший носками по кровати. По кровати Джеймса.

– Это вожатская комната. У вас есть свои комнаты. Свалили.

– Если тебе что-то не нравится, с***би сам, – вставила Элизабет, выбив почву из-под ног.

– Вот да, – кивнул подросток.

– И это соблюдение субординации? – возмутился Джеймс Ольгерд, обращаясь к Стелле.

В памяти тотчас всплыл эпизод. Стелла ван Корвус, коллега, с которой у Ольгерда лучше всего сложилось перед этим общение, особенно настаивала на важности установки этой самой субординации с ребятами – как с воспитанниками, так и с помощниками. Свой профессиональный подход она иллюстрировала случаем из практики.

Однажды она стала объектом симпатий молодого воспитанника. От нахлынувших чувств, пятнадцатилетний на тот момент парень начал творить, силясь через созидание выразить глубокие свои переживания. Но субординация превыше всего! – и вот парень получает холод в ответ на чувства, раздувшие пламя в его душе. А в скором времени, Стелла и вовсе прекратила с ним какие-либо контакты, полностью отстранившись. Этим эпизодом, как показалось Джеймсу, она крайне гордилась, ибо пересказывала неоднократно.

Также, Стелла твёрдо выступала против мата и каких-либо сомнительных тем в присутствии несовершеннолетних. Она пресекала подобное со стороны Ольгерда каждый раз, когда тот случайно оговаривался.

– Разве это и есть субординация? – ещё раз спросил Джеймс.

– Ты не понимаешь, это другое, – покачала головой Стелла ван Корвус.

– Другое?!

– Ты тут кругом не прав, – с нахальной улыбкой заявил Юэн Маршалл. – Ты приходишь в уже сложившийся коллектив, где все давно друг друга знают, и устанавливаешь здесь свои порядки, хотя ты тут никто. Это так не работает.

– Свои порядки?! – кровь застучала в висках. – Я требую соблюдения тех порядков, которые были обговорены!

– А ты кто такой, чтобы что-то требовать? – последовал ехидный вопрос.

Чаша терпения переполнилась.

Сжав кулаки, со свирепым взглядом, Ольгерд направился к нахальному выскочке, чтобы поставить того на место. Он уже почти сделал замах, когда между ними резко вклинился Уильям, криком требуя обоих успокоиться и разойтись.

Можно было бы устроить групповую потасовку. Нервная система дала сбой, ноги стали дрожать, голова норовила взорваться от перенапряжения. Резко развернувшись, Ольгерд быстро зашагал прочь и, выходя, громко хлопнул дверью. Грохот ударной волной растёкся по всему корпусу.

Сосны шептались на ветру, утихомиривая праведный гнев. Когда норадреналин рассосался, Джеймс осуждающе усмехнулся над своей эмоциональной реакцией. В голове всплыло одно из изречений кого-то из азиатских мудрецов: «Масштаб личности измеряется величиной проблемы, способной вывести личность из себя». Привела ли Ольгерда в бешенство одна лишь дерзость молодого подростка? Или же за этим стояло нечто большее, куда более серьёзная проблема? В том предстояло детально разобраться.

Из глубин самоанализа Джеймс вырвался только тогда, когда началось распределение ребят по отрядам. Конечно, списки были у вожатых на руках. Однако ребята узнавали, к кому попали в отряд, только сейчас – на линейке в холле первого этажа. Равно как и вожатые получали возможность узнать в лицо тех, кто был у них в списке.

Перед шушукающейся толпой встала Элизабет Брут. Перекрикивая детский гомон, она принялась вызывать ребят и указывать, к кому из вожатых – к ней, к Стелле или к Ольгерду, – им идти. Один за другим, сначала дети, а затем и подростки делились на три относительно равные группы, пока Элизабет громко не крикнула:

– Адель Азалис Эльдрав – в отряд к Ольгерду!

Из общей массы вышла хрупкая невысокая девушка. Джеймс, чуть нахмурившись, узнал в той ту самую юную актрису со съёмок, в чьих зелёных глазах усмотрел тусклый огонёк скрываемой правды. Заглянув в них сейчас, он отметил, что пламя стало значительно ярче, но свет от него всё так же скрывался. Никто, собственно, огонь прячущейся боли и не замечал. Никто, кроме Ольгерда.

Девушка с радостной улыбкой подошла к нему и помахала рукой:

– Приве-е-ет, – протянула она, особенно растянув второй слог.

– Приве-е-ет, – передразнил её Джеймс.

– Я прям чувствовала, что буду в твоём отряде, – сразу призналась Адель. – Если честно, когда я узнала, что ты вожатый, я прям хотела попасть именно к тебе в отряд – и попала.

Изумрудные глаза заулыбались, но нотка скрытой печали из них никуда не исчезла. Скорее напротив, громкий театральный голос, натянутая голливудская улыбка, лёгкое подпрыгивание на месте и активная радостная жестикуляция двумя руками, сложенными в знак рокерской «козы», – всё это кричало о притворстве, о наигранности. Но то не была ложная радость. То была ложная лёгкость. Глаза девушки, в которые всматривался Ольгерд, чуть прищурившись, кричали об этом – пусть и слышен этот крик был только ему одному.

Весь остаток дня он не раз ловил на себе её внимательный взгляд. Даже когда она оживлённо общалась с подругами, – прежними и новыми, – она украдкой, но бросала на него улыбающийся взгляд зелёных глаз. И каждый раз словно бы звала к себе. Джеймс позволял себе лишь задумчиво хмуриться, погружаясь в глубокую рефлексию о том, насколько корректно с его стороны было так яростно реагировать на не слишком правильное поведение Юэна Маршалла.

Вечером, после пары приёмов пищи и нескольких игр на знакомство, проведённых по отрядам, тот сам подошёл к Ольгерду:

– Пойдём, нам надо поговорить.

– Да, надо, – кивнул Фьер.

Оба вышли под ночное небо. В свете болезненных бледных фонарей сосновый лес казался уже не столь гостеприимным, как в дневное время. Джеймс Ольгерд, впрочем, находил в том свой особый мрачный уют и даже чувствовал, как вечерняя лесная прохлада успокаивает его и наполняет силами. Постояв у входа в корпус, молодые люди направились по асфальтовой дороге вокруг здания.

– Слушай, – явно делая над собой усилие, начал Юэн. – Я хочу извиниться. Действительно, это было не совсем правильно с моей стороны. Но вообще, конечно, виноваты оба в этой ситуации. Типа, ты же совсем взрослый мужик, а я же так – подросток…

Ольгерд вздохнул, слушая оправдания Маршалла. Тот озвучивал с десяток аргументов в пользу того, что именно Фьер спровоцировал конфликтную ситуацию, но признавал и свою вину, и даже искренне клялся, что больше никогда себя так вести не будет.

– В тот момент, когда ты начал ко мне подходить, я не знаю, ты, наверное, меня испугать хотел? – продолжал подросток. – Так вот, я не испугался. Я вообще-то много лет боксом занимаюсь. Если бы мы начали драться, я бы тебя очень сильно ударил, тебе было бы больно.

Джеймс снова устало вздохнул.

– Я вообще не конфликтный человек…

– Я тоже, – Ольгерд прервал монолог Юэна. – И конкретно здесь ты поступил, как провокатор. Я прекрасно знаю, почему ты так себя ведёшь. Ты, – молодой человек внимательно посмотрел на подростка, – ты только пытаешься казаться сильным. Но казаться – не значит быть. Своими выходками ты пытаешься всем что-то доказать. Тот же, кто по-настоящему силён, ничего никому не доказывает. По-настоящему сильному важно то, что он сам знает о своей силе.

– Да я ничего никому не доказываю…

– Юэн, – покачал головой Фьер. – Я тоже не прав в том, что позволил себе лишние эмоции. В моём детстве именно такие ребята, как ты, чаще всего являлись моими обидчиками. Когда я увидел тебя, у меня всплыли те воспоминания – и я позволил себе лишнего.

– Так это тебе со специалистом надо проработать, – хмыкнул Маршалл.

– Спасибо за совет, данный момент уже проработан. У меня лишь переполнилась чаша терпения, хоть это и не оправдание моей агрессии. У тебя же явная гиперкомпенсация низкой самооценки…

– У меня нормальная самооценка!

– Если бы это было так, ты бы никого не провоцировал и не пытался бы самоутвердиться, – усмехнулся Джеймс. – Ты прав, в этой ситуации мы оба поступили неправильно. Я буду более сдержанным. Того же самого я ожидаю от тебя. Не нарушай субординацию.

– Ладно, – выдохнул парень.

– И ты молодец, что решился на этот разговор.

Фьер и Маршалл пожали друг другу руки в знак примирения, после чего подросток поспешно ушёл обратно в корпус. Буквально через десяток минут должна была начаться отрядная свечка. Первая в этой смене.

Ребята из отряда Джеймса собрались в одной из комнат на первом этаже. Ольгерд принёс фонарик, разместив тот посередине комнаты. Всё это время он по-прежнему ловил на себе внимательный взгляд одного конкретного человека. Оборачиваясь, он выхватывал среди толпы прикованные к нему изумрудные глаза юной Адель Азалис Эльдрав, которая, встретившись с ним взглядом, легонько махала рукой и протягивала:

– Приве-е-ет.

В рамках отрядной свечки каждый воспитанник может искренне поделиться своими мыслями. Сейчас же, на самой первой свечке, ребята должны были ещё и представиться, рассказав о себе.

Большая часть отряда, в основном помладше, обошлась лишь парой слов. Стеснение, скромность, комплексы – причина у каждого была своя. Один молодой паренёк рассказал, что снимает видео по играм. Другая девочка призналась, что любит рисовать и сочинять истории. Третья и вовсе оказалась младшей сестрой одноклассницы Фьера. Силясь запомнить имя каждого, Джеймс внимательно слушал.

В какой-то момент очередь дошла до Адель – и та расписала с десяток активностей, которым вынуждена уделять время в своей повседневной жизни. Только тогда Ольгерд заметил, что девушка села сразу по левую руку от него, хоть и чуть в стороне. Когда девушка закончила, очередь говорить перешла к вожатому.

Комната затихла.

Молодой человек глубоко вздохнул.

– Меня зовут Джеймс Ольгерд Фьер, – начал он. – Мне двадцать четыре года. Я занимаюсь творчеством с ранних лет. Когда мне было четырнадцать, я попробовал протолкнуть собственную пьесу на сцену крупного городского театра – и получил отказ. Когда мне было пятнадцать, я попробовал снять собственный фильм – и не нашёл финансирования. Когда мне было шестнадцать, я попробовал снять собственный сериал – и тоже ничего не добился.

Он осмотрел ребят. В глазах многих из них один только факт той или иной его инициативы поднимал статус всё выше и выше. Почувствовав, что он такой же творец, как и они все, некоторые даже взглянули на него с толикой доверия.

– Кто-то может сказать, что это – типичный путь неудачника, – продолжил Джеймс. – Я же считаю, что неудачники – те, кто не только ничего не добился, но и не боролся за то, чтобы это изменить. Я же борюсь. Даже спустя множество неудач, я продолжаю бороться. И видя сегодня здесь столько разных, креативных ребят, я очень рад. Во-первых, я рад, что оказался среди себе подобных людей. Во-вторых же, я рад, что смогу помочь и поддержать вас уже на вашем творческом пути.

Всё тихо. Все внимательно его слушают.

– Сам я никогда не получал поддержки, – решил он признаться напоследок. – Скорее напротив, я всегда был объектом насмешек. Я всегда творил вопреки. И эта жизненная трудность не только научила меня ценить поддержку, но и дарить её тем, кто в ней нуждается, – Ольгерд взял паузу. – В мире очень много зла. Поэтому и в жизни, и в творчестве, я стараюсь нести добро. Поэтому, я искренне верю, что мы с вами подружимся. И знайте, что я всегда буду рад вам помочь.

По окончании свечки молодой человек пожелал всем спокойной ночи, вспомнив поговорку своего дедушки. Выйдя из комнаты, он думал уже направиться в вожатскую, когда почувствовал, что его тянут за рукав.

То была Адель Эльдрав. Её изумрудные глаза внимательно изучали Ольгерда – расширившиеся зрачки словно бы запечатлевали его образ на неведомой архивной плёнке. Помедлив ещё несколько секунд, девушка крепко его обняла. Джеймс нахмурился – больше от удивления.

– Я очень рада, что я в твоём отряде.

Молодой человек смутился ещё больше. В голове всплыли слова Стеллы ван Корвус о важности субординации. Всплыл и дневной эпизод в вожатской, который явно давал понять, что субординация существует только на словах. И всё же, молодой человек позволил себе лишь аккуратно, опасаясь разрушить неведомую границу, приобнять воспитанницу за плечи.

– Если честно, мне о многом хочется с тобой поговорить.

– Например? – нахмурившись, уточнил Ольгерд.

– Потом, – протянула та. – Всё потом.

Выпустив молодого человека из объятий, Адель направилась к себе в комнату – по совпадению, в ту самую, в которой у отряда и прошла первая свечка.

Дверь закрылась.

Джеймс Ольгерд открыл глаза.

По корпусу разнёсся солёный, островатый аромат лапши быстрого приготовления. Полезная еда в столовой, – разнообразные каши и супы, гарниры и мясо, овощи и фрукты, – зачем это всё, когда в наличии целый мешок вредных вкусностей от любящих родителей? Конечно, старшее поколение отгружало своим детям множество сухариков, чипсов, шоколадок и пачек с лапшой ради упрощения социализации. Но дети, будучи истинными представителями эпохи потребления и эгоцентризма, даже не думали использовать съестной ресурс для установления социальных связей. Вместо этого, они предпочитали проедать имеющиеся запасы и торжествовать, видя печальные лица тех, у кого родители были либо не столь щедрые, либо слишком занятые.

Шёл уже четвёртый день смены. Джеймс Ольгерд, вдыхая пропитавшийся ароматизаторами воздух, покинул вожатскую, оставив своих дремлющих коллег, миновал длинный коридор второго этажа, спустился по лестнице в холл первого этажа – а там уже рукой было подать до улицы. Переобувшись в потёртые, как и он сам, годами исхоженных путей кроссовки, молодой человек вышел из корпуса на залитую солнцем асфальтированную площадку.

У него стало привычкой проводить большую часть дня перед корпусом. Пока Стелла и Элизабет дремлют или занимаются делами в здании, он следит за порядком снаружи. А учитывая, что большинство ребят сидело по комнатам, уткнувшись в телефоны, по сути, молодой человек имел прекрасную возможность побыть наедине с собой.

Потянувшись, он вдохнул свежий лесной воздух. Пройдя на полянку и сев за стол, за которым они с отрядом стали собираться после первой «комнатной» свечки, Ольгерд прикрыл глаза, когда услышал шаги со стороны корпуса. Быстро повернув голову, он определил источник шорохов: то была юная Адель.

– Приве-е-ет, – традиционно протянула она, взмахнув рукой.

– Ты хотела поговорить, – вспомнил Джеймс.

– Да, – девушка отвела взгляд.

– О чём же?

Скрещивая и переплетая пальцы рук, Адель сделала несколько шагов вдоль стола, пока не решила опуститься на своё место: на всех свечках она старалась сесть сразу по левую руку от Ольгерда.

– Я ещё ни с кем не говорила об этом, – призналась девушка. – Но я знаю, что тебе можно верить. Поэтому и хочу…

Она задумалась. Зелёные глаза, широкими зрачками перебегая с облезлого деревянного стола на могучие стволы сосен, вскоре остановились на молодом человеке. Тот был весь во внимании, разве что периодически посматривал на вход в корпус, отслеживая, кто из ребят выходит, а кто заходит обратно.

– Типа, я делю людей на категории, – проговорила Адель. – Я с первого взгляда понимаю, что за человек передо мной. Вот есть человек, на которого я смотрю и сразу понимаю: «нет». Есть такие, на которых я смотрю и понимаю, что они и «да», и «нет». А есть ты, – обоюдно внимательные взгляды молодых людей пересеклись. – Я посмотрела на тебя и сразу поняла, что «да». Ну, то есть, что тебе можно доверять.

– Я вижу, что тебя преследует некая боль, – вздохнул Ольгерд. – Ты очень активная, у тебя достаточно много регалий. На основе этого, я догадываюсь, что именно тебя беспокоит. Но ты должна сама об этом сказать, если, конечно, хочешь.

У Адель заблестели глаза.

– У меня есть проблема в семье. И я не знаю, к кому мне обратиться за помощью.


Ludwig G;ransson – Meeting Kitty
;lafur Arnalds – Tell Us What Happened



<b>Глава 4. Ария</b>

Не фальшивить – это не про
попадание в ноты.
Это про то, поёшь ли ты искренне.


Вдох. Кругом темнота. Где-то рядом, на соседней кровати, посапывает подруга. Выдох.

Она открыла глаза, почувствовав Их присутствие. Всмотревшись во тьму спокойным, уверенным взглядом, она чётко увидела чёрное членистоногое создание. Оно переступало липкими лапами по потолку, приближаясь к её кровати.

Телефон завибрировал, возвещая о новом сообщении.

Адель вновь открыла глаза – на сей раз по-настоящему. Ночные видения всё никак её не отпускали, увлекая за собой в туман воспоминаний. Туман, в котором таились сущности куда более жуткие, чем пришедшие к ней посреди ночи.

Ещё одна вибрация.

Девушка, вздохнув, достала телефон из кармана, бегло просмотрев уведомления. Нутро похолодело. Глаза потяжелели от жаждущих вырваться слёз. Но маска благополучия сидела надёжно – ничто не выдаст отголоски ужасов, блуждающих среди духовного тумана. Даже не нахмурившись, Адель открыла переписку – её достопочтенная матушка вновь сокрушалась насчёт невыполненных в срок заданий по параллельным проектам. Весной был полуфинал конкурса. В августе будет финал. Посередине, между двумя поездками в разные уголки необъятной страны, втиснулась агония. Бесконечная погоня за сроками, за вниманием, за всё новыми проектами – лишь бы дойти до конца, лишь бы получить заветную бумажку. Драгоценный сертификат. Зачем он ей нужен? Она и сама не помнила. Но позади лежал уже слишком длинный и тяжёлый путь, чтобы всё сейчас бросить.

Но вот то, как матушка сокрушалась… В такие моменты сразу кажется, что неведомая сущность практикует карвинг на твоём сердце. А уж в совсем юные годы сердце попросту разбивается вдребезги, как хрустальная рюмочка.

Дверь в комнату открылась.

– Проверка комнат.

Это Он. Вскинув брови, Адель стремительно перевела на Него свой взгляд. Даже сейчас, с утомлённым лицом, с потухшим энтузиазмом, с разъедающим его сердце чувством одиночества, Он выглядел удивительно бодрым и светлым. Только тяжёлый блестящий взгляд серо-голубых глаз выдавал его состояние души. Прям как она сама, Ольгерд умел скрывать бурю переживаний за ширмой оптимизма. Именно это его качество рассеяло её изначальные сомнения.

Девушка с трудом сдержала внутреннее желание побежать к нему навстречу, которое всегда возникало в эти моменты. Восторженную же улыбку скрыть было невозможно, как ни пытайся. Равно как и радостный взгляд от очередной мимолётной встречи с Ним – с человеком, который тоже уже чувствует, но всё ещё сомневается. Правильно сомневается. В окружении таких людей, с которыми Он работает, ему необходимо сомневаться до последнего. Но в итоге он поверит – она это ясно видит.

– Убрались? – с улыбкой уточняет он.

– Да! – кричит подруга.

– Как видишь, – Адель обвела комнату рукой.

– Ну хорошо, – усмехнулся Ольгерд, обошёл комнату, заглянул под кровати, а затем вышел. Но в дверях, еле заметно для остальных, он всё же бросил взгляд в её сторону. И Адель этот взгляд поймала, почувствовав, как трепещет её сердце.

Телефон снова завибрировал. Но то было уже не сообщение, а сигнал о низком заряде. С облегчением выдохнув, девушка воткнула зарядный штекер в разъём и стала поспешно одеваться. Она чувствовала, что время пришло, и боялась терять даже лишнюю минуту.

– Ты куда? – поинтересовалась подруга.

– На улицу.

– Ла-а-адно…

Тихонько хмыкнув, Адель поправила причёску и выглянула в окно. Да, Он сидел на своём привычном месте – за столом, где их отряд собирался на свечки. Уже только этим Ольгерд будто бы приглашал к диалогу: достаточно было лишь подойти и присесть. А уж то, что он выслушает и, в отличие от его коллег, будет искренен в своём мнении и рассказах о жизненном опыте, не оставляло никаких сомнений.

Чуть ли не выбежав из комнаты, мысленно поругав себя за столь заметный быстрый шаг, Адель направилась к выходу из корпуса. В голове всплыло, как на днях Ольгерд журил её за то, что она ходит по корпусу в уличной обуви. От умиления она разрешила себе улыбку, но почти сразу её спрятала: никто не должен знать о том, что она чувствует.

Лес встретил приятной прохладой и тёплыми лучами солнца. Поправив ветровку, Адель направилась к Ольгерду. Тот явно заслышал её шаги: обернулся и открыл глаза. Явно тонул в своих возвышенных чарующих мыслях, и только сейчас вынырнул обратно в реальность ради неё. Уже только в десятке шагов от него сердце бешено забилось.

– Приве-е-ет, – традиционно протянула Адель, взмахнув рукой, пряча волнение.

– Ты хотела поговорить, – тут же напомнил Джеймс.

Его талант быть прямолинейным ровно тогда, когда того требует Время, восхищал её особенно сильно. И смущал одновременно. Прятать волнение стало неосуществимой задачей.

– Да, – девушка отвела взгляд.

– О чём же?

Она шла, зная, чего хочет. Она готовилась к этому разговору. Ведь именно сейчас, именно с этого момента, всё и начнётся. Ответственность за целое переплетение двух человеческих судеб пугала. Потому, скрещивая и переплетая пальцы рук, Адель сделала несколько шагов вдоль стола, напуская на себя по-кошачьи игривое выражение лица. Периферийным зрением она чувствовала, что Он за ней внимательно наблюдает – и от этого в душе взрывались фейерверки.

Ольгерд не торопил и не давил, предоставляя ей возможность собраться с мыслями. В глубине души уже только за это она была ему благодарна. Сколько раз, когда она жаждала внимания к собственным словам, её торопили, выдавливали из неё сухую суть, и прогоняли прочь. С Ним же всё было иначе.

Наконец, Адель решила опуститься на своё место: на всех свечках она старалась сесть сразу по левую руку от Ольгерда. Так же она села и сейчас, оказавшись с ним лицом к лицу, на расстоянии вытянутой руки.

– Я ещё ни с кем не говорила об этом, – призналась девушка. – Но я знаю, что тебе можно верить. Поэтому и хочу…

А вдруг она ошиблась? Нет, ошибки быть не может. Это действительно Он. Сей факт был ясен с самого начала, с того самого момента, когда она впервые увидела его тогда, в жаркий знойный съёмочный день. Увидела, как он стоически переносит невзгоды, подавая пример всем им – молодым девчонкам, вынужденным произносить ущербный текст и играть плоские, наивные образы. В его спокойном профессионализме и безвозмездной самоотдаче она увидела саму себя. А значит, это Он. Вот бы только дать ему это понять…

– Типа, я делю людей на категории, – проговорила Адель. – Я с первого взгляда понимаю, что за человек передо мной. Вот есть человек, на которого я смотрю и сразу понимаю: «нет». Есть такие, на которых я смотрю и понимаю, что они и «да», и «нет». А есть ты, – обоюдно внимательные взгляды молодых людей пересеклись, отчего сердце вздрогнуло. – Я посмотрела на тебя и сразу поняла, что «да», – случайно понизив голос, сказала девушка и почти сразу взяла себя под контроль. – Ну, то есть, что тебе можно доверять.

– Я признателен тебе за доверие, – с почтением кивнул Ольгерд, а затем вздохнул. – Я сразу увидел, что тебя преследует некая боль. Зная же то, какая ты активная и сколько всего делаешь, я начинаю догадываться, что именно тебя беспокоит.

– И что же? – с напускной азартной улыбкой спросила девушка, пока её сердце билось в конвульсиях от волнения.

– Явно что-то с родителями.

Это Он! Он всё видит так же ясно, как и она сама!

Уже только от этого захотелось плакать. Ну ведь так не бывает! Разве она заслужила эту встречу и саму возможность встретить Его сейчас, когда для всех вокруг они по определению не могут даже общаться больше необходимого. Причём это «необходимое» – кто вообще определил, сколько это в минутах или часах?!

Ей захотелось в Нём утонуть. Прижаться к широкой груди, обхватить его шею руками, запустив пальцы в обросшие русые волосы. Но время ещё не пришло. Оно придёт, но пока ещё слишком рано. К тому же, она пришла обсудить конкретную тему. К тому же, он сам уже её с поразительной точностью озвучил…

– Я не знаю, как сказать, – неловко улыбнулась Адель, потупив взгляд. Уже через мгновенье встретившись с Ольгердом глазами, она приятно вздрогнула.

Он уже всё понял. И потому запомнит этот разговор иначе.

– Я заметил, что ты часто улыбаешься, – молодой человек аккуратно подводил её к тому, что она собиралась сказать, – и порой это уместно, а порой выглядит странно. Будто это твоя защитная реакция. Как будто бы улыбкой ты скрываешь свою боль.

Адель ещё пару раз неловко улыбнулась, а затем, собравшись с силами, выпалила:

– Ну да, ну есть такое.

Слова прозвучали громко, с интонацией, ставшей её визитной карточкой. В глубине души она упрекнула себя за это. Если она будет слишком громкой, то к ним обязательно кто-то придёт. Впрочем, это и должно запустить дальнейшие события…

– А ещё этот «театральный» голос, – к голосу Ольгерда прибавилась нотка сочувствия, – как будто ты всё время играешь некую роль.

– Ты всё видишь насквозь, – вырвалось у Адель.

Всё с той же наигранностью, она улыбнулась и даже слегка посмеялась. А она ещё рассуждала о его сомнениях! Сомнения бурлили в ней самой. Правильно бурлили. Все вокруг же не могут ошибаться! Или могут? Как-никак, душа не знает, что такое возраст, ибо она бессмертна. А потому, если родственные души встречают друг друга, будет ли им дело до такой мелочи, как возраст? Вся их земная жизнь – это лишь песчинка в океане вечности, подвластной свободному творческому духу…

– Моя мама очень эмоциональный человек, – призналась она. – А ещё она больной человек, у неё бронхиальная астма. Из-за этого, – Адель вздохнула от наплывов слёз, – когда она начинает нервничать… у неё происходит приступ.

Они пересеклись у неё в комнате. Девушка читала книжку. Матушка же вспомнила о том, что всё ещё не выполнено задание для молодёжных новостей.

– Вечно всё я должна делать! – начала она сокрушаться. – Пока ты, неблагодарная сволочь, лежишь и прохлаждаешься!

– А ничего, что у меня ещё учёба есть? – возмутилась Адель. – Может я отдохнуть хочу?

– Отдохнуть? Да у тебя все эти задания – баловство одно. Но даже их ты ленишься сделать сама, мать должна напрягаться, мать должна всё для тебя делать!

Женщина кашлянула.

– Я делаю всё, на что у меня есть силы! – не выдержав, крикнула девушка. – Я не виновата, что ты набрала кучу дел и ещё с меня что-то требуешь…

– А, так это я набрала?! – вскрикнула Хельга Эльдрав. – Ты, сопля неблагодарная, тупая лентяйка, всё же ведь для тебя делается! Ты этого не понимаешь?!

– Так может мне и не надо, чтобы для меня всё это делали?

– Не тебе решать, что тебе надо, а что нет! Взрослым – виднее!

Женщина закашлялась, но не сбавила напор:

– Я всю жизнь положила на то, чтобы тебе, мелкой дряни, всё обустроить. Чтобы тебе не пришлось ничего делать с нуля, как мне! Думаешь, у меня сразу была клиентская база? Нет! Я годами х** без соли доедала, прежде чем выбиться в люди! А ты…

Женщина закашляла ещё сильнее.

– …ты вообще ничего не делаешь! Для тебя всё делают, а ты и довольна: села на шею и свесила ноги. Думаешь, все эти тысячи подписчиков – это твоя заслуга? Нет, это всё я! А ты ничего не сделала!

– Я делала, – у девушки заслезились глаза, – я делала всё, что ты мне говорила…

– Больше! – кричала женщина, вновь и вновь громко кашляя. – Надо было делать больше!.. Надо было… Если бы ты впахивала, как я… Ты бы уже была… Была…

Матушка закашлялась – и уже не смогла вдохнуть. Схватившись за горло и грудь, она повалилась сначала на колени, а затем и вовсе на пол.

Адель сорвалась с места.

Шмыгая носом, глотая слёзы, она помчалась в комнату родителей. Вот она – прикроватная тумбочка. Вот – ингалятор с лекарством. Пустой.

Паника.

– Держись, держись, пожалуйста! – крикнула девушка в слезах.

Вернувшись в комнату, она дрожащими от паники руками схватила телефон. Чудом разблокировала систему с первого раза.

Матушка хрипло вдохнула. Закашлялась.

– Сейчас! Пожалуйста! Боже! – нервно кричала Адель. И плакала.

Тыкнув в иконку нужного приложения, девушка вызвала скорую. Пошли гудки. Мучительно долгие гудки.

– Алло! – чуть ли не крикнула она в трубку, когда на том конце ответили. – Скорую, срочно! Приступ бронхиальной астмы!..

Адель протараторила адрес и бросила телефон обратно на кровать. Подбежав к матушке, стараясь остановить поток слёз, она совершила попытку её поднять. Не вышло. Женщина лишь закашлялась и обессиленно повисла на руках у юной дочери, растерянно смотрящей перед собой.

Девушка вздохнула, отгоняя воспоминание.

Показалось, что Ольгерд в точности всё увидел – и потому нахмурился и задумчиво устремил взгляд проникновенных серо-голубых очей вглубь лесной чащи.

– Так вот, у матушки происходит приступ, когда она нервничает, – вновь заговорила Адель. – А с астмой это опасно, смертельно опасно. Приходилось даже скорую вызывать…

Март. Холодный ветер, как воздушный поцелуй зимы. На бледном лице отражаются синие вспышки мигалок. Раскрасневшимися глазами девушка провожает свою маму, лежащую на носилках и лицо которой скрыто за кислородной маской.

– Представляю, – кивнул Ольгерд.

– А мама, понимаешь… Она иногда ведёт себя по-детски. Она слишком близко к сердцу принимает многие вещи. И поэтому у нас часто были конфликты. Ну и в какой-то момент да, я решила свои эмоции не показывать, потому что я человек неконфликтный, – девушка перевела дух, вновь поймав себя на наигранной интонации. – Типа, да, она же для меня старается, всё-таки. Как бы, я же не против воли хожу на все эти активности…

– Да? – молодой человек поднял правую бровь.

– Да, мне всё это интересно, – с огнём в глазах кивнула Адель. – Я вообще благодарна своим родителям за то, что они меня ни к чему не принуждали. Скажем, я ходила в музыкальную школу, потому что мне самой этого хотелось. Сейчас я занимаюсь «медийкой» – тоже, потому что мне это нравится. Хотя душа у меня больше лежит к творчеству, к тому же кино, например. Вот поэтому я пошла сюда – и мама, опять же, не была против.

– А твой отец как относится к вашим конфликтам? – нахмурился Ольгерд.

– Отец…

Адель неловко усмехнулась, отвела взгляд.

Май. После долгой поездки она вернулась домой, так долго ждав, когда её сможет обнять этот чуть замкнутый и по-своему странный мужчина с длинными кудрявыми волосам – её папа. Но обойдя весь дом, она так никого и не находит, ощущая себя в леденящем одиночестве.

– Отец много работает. Он редко бывает дома, а когда бывает, то он дико уставший.

Молодой человек вздохнул:

– Тогда всё ясно.

«Ясно»? Так она всё же ошиблась? Почему в ответ на её признание, на её болезненные переживания, он реагирует так сдержанно, спокойно и даже устало? Неужели подвела интуиция, все предыдущие годы оказывавшаяся магически верной?

– Теперь я понимаю всё, что ты чувствуешь, – добавил Ольгерд, переводя внимательный взгляд на девушку.

– Ну да, это всё нытьё, да, я понимаю…

– Нет, – он прервал её оправдания. – У твоих чувств есть объяснение, но это не делает твою боль хоть сколько-то незначительной. Любая боль в любом возрасте в момент, когда её испытываешь, кажется невыносимой. Поэтому, – молодой человек посмотрел ей в глаза так, что она благоговейно вздрогнула, – не обесценивай ни себя, ни свои чувства.

Она не ошиблась. Как она вообще могла допустить такую мысль? Это Он – уже без всякого сомнения! Он, кто так хорошо её понимает, кто так деликатно может объяснить ей все её чувства, не перейдя рамок приличия. Да с ним и не нужно эти рамки проводить! Он сам прекрасно их знает и уважает не меньше её самой.

– Девушкам твоего возраста, Адель, – заговорил Ольгерд тёплым, умиротворяющим голосом, – свойственно искать недостающее родительское тепло у парней постарше. Хотя по-хорошему, всю эту поддержку, заботу, защиту – всё это должен давать тебе отец, а не вожатый, которого ты сочла достаточно надёжным. Пойми, я не отталкиваю тебя, я такой человек, что мне самому часто не хватало тепла, поэтому я даю это тепло другим…

Девушка вздохнула и опустила глаза, принявшись ковырять заусенцы на кутикулах пальцев, да и сами аккуратные, ухоженные ногти. Она регулярно старалась держать свои руки в идеальном виде, чтобы отвадить себя от нервного насилия над ними. Безуспешно.

– Но понимаешь, в своём стремлении к теплу ты сейчас очень уязвима, – брови молодого человека постепенно складывались меланхоличным домиком. – В мире есть очень много плохих людей, которые могут этим воспользоваться. Я не такой человек, который воспользуется твоей слабостью и твоими чувствами. Но в другое время, в другом лагере на моём месте может оказаться уже другой человек, – Ольгерд вздохнул, его дыхание дрогнуло. – Поэтому, по-хорошему, тебе стоит поговорить со своим отцом. Уверен, он поймёт ситуацию…

– Да я знаю, что мне надо с ним поговорить, с обоими родителями поговорить, – согласилась Адель. – Но я боюсь. Понимаешь, отец… Он всегда поддерживает маму… Ты прав, он практически никак не показывает, что я ему важна… А мне это очень важно, мне этого так не хватает…

– Он всё равно любит тебя, – молодой человек аккуратно положил руку на нервный клубок ладоней девушки и от его прикосновения пробежали тёплые мурашки. – Будь в этом уверена.

– Я верю, – взволнованный кивок.

– Даже если они возмутятся, даже если поругают, они всё равно не сделают тебе ничего плохого. Потому что они – твои родители. Потому что они любят тебя.

– А тебе откуда знать? – девушка неловко встретилась с Ольгердом глазами.

– У меня похожая история с мамой, – вздохнул тот. – Но у неё, благо, нет бронхиальной астмы. Зато она всегда критиковала мой путь, мои увлечения, моё творчество. И тем не менее, я знаю, что она очень сильно меня любит. Главный признак нелюбви – это равнодушие и безразличие. Если же человек, и тем более родитель, к тебе неравнодушен и делает для тебя что-то хорошее, значит, он не такой уж и плохой. Да и вообще, по сути, в мире нет более близких людей, чем наши родители, верно?

– Да…

Убедившись, что она поуспокоилась, молодой человек тотчас же убрал свою руку с её нервных ладоней. Столь нежное, уютное и тёплое прикосновение захотелось возобновить – и уже от одной только такой жажды, никогда ранее её не посещавшей, девушку бросило в приятную дрожь. Всё это было незримо, почти незаметно: ей хорошо удавалось скрыть от внешнего мира свои сокровенные ощущения. И в то же время, как была уверена Адель, от мироощущения Ольгерда было ничего не спрятать. Он ощутил её чувственную дрожь и, как ей показалось, вздрогнул сам.

– Меня тоже всегда критиковали, – призналась девушка. – Мама всегда критикует, она только это и делает. Хотя я стараюсь, она прекрасно это знает… Причём она сама говорит, что всё сделает, а потом меня же в этом винит…

– Я прекрасно тебя понимаю, – с грустным сопереживанием смотрел Ольгерд.

– А отец только поддакивает… Как и бабушка, – Адель почувствовала, что к глазам подступают слёзы. – Ты, может, заметил, что я почти ни с кем не общаюсь. Да я просто не считаю, что со мной можно о чём-то общаться… Но скажи, неужели я и вправду настолько плоха?

– Адель, – проникновенным голосом обратился к ней молодой человек, ураганом тепла из своих глаз обволакивая девушку и унося её куда-то далеко, за пределы самой планеты, – не принижай себя.

– Но я ведь…

– Ты в свои годы уже очень многого добилась. Половина ребят из здешних даже о части твоих регалий не могут и мечтать. И да, тебе помогает мама. Но ты тоже очень большая молодец. Ты умная, талантливая и очень сильная личность. Я смотрю на тебя и вижу, что у тебя большое будущее… Помни об этом всегда.

Вздрагивая от бешеного стука сердца, от непостижимого взгляда, от обворожительного голоса – от всего, что делало Его сейчас самым-самым, Адель прикрыла глаза и, машинально придвинувшись, уткнулась молодому человеку в грудь. Через чуть упругую грудную клетку, она ощутила жар, исходящий от сердца этого волшебного одиночки, которого она необъяснимым чудом повстречала спустя столько лет собственных одиноких скитаний. Совсем тихо, боясь признаться в этом чувстве самой себе, она начала плакать.

Очевидно, завидев или заслышав её слёзы, Ольгерд заботливо её приобнял, продолжив шептать ласковые слова – слова, которые ей никто не говорил так искренне.

– А ведь есть мальчик, которому я нравлюсь, – она раскрасневшимися глазами встретилась с серо-голубыми оазисами безмятежности, – я его называю «дворняжка». Потому что он – как дворняжка. Непримечательный, никому не нужный… Подобрать его можно только из жалости… И вот даже он такие слова не говорил так искренне, как ты.

– Я просто озвучил факты, – со скрытой грустью улыбнулся молодой человек, аккуратно приобняв прижавшуюся к нему хрупкую девушку и ласково гладя ту по густым волнистым волосам. – Но неважно, что о тебе говорю я или кто-то ещё, включая родителей. Ты сама должна знать, что ты прекрасный и достойный человек.

– А я достойная? – спросила Адель, всхлипнув и пряча слёзы.

– Ты сама знаешь, что да, – почти прошептал Ольгерд.

Девушка пересела ещё ближе и прижалась ещё сильнее, хоть и почти перестала плакать. Опустив голову на грудь молодому человеку, слушая его сердцебиение, продолжая что-то говорить ему вполголоса, она чувствовала себя самой счастливой на свете от того, что повстречала своего человека.

Щелчок на телефоне возвестил о сделанном фото. Опустив смартфон, Элизабет Брут, плотно сжав губы, ещё раз грозно зыркнула из окна, прищурившись. Помедлив несколько мгновений, всматриваясь в уже отодвинувшихся друг от друга Ольгерда и Адель, вожатая твёрдой походкой направилась к выходу из комнаты.

– А я ведь говорил с твоими родителями ещё тогда – на съёмках, – вспомнил молодой человек, – они мне показались очень интеллигентными людьми.

– Да, они классные, – широко улыбнулась девушка. – Боже, сейчас, подожди, – она прикрыла лицо руками, – мне надо прийти в себя.

– Понимаю, – усмехнулся Ольгерд.

– Типа, была ещё одна вожатая, которой я искренне доверяла, – призналась Адель. – Но то ведь была девушка. А ты парень… И, по сути, ты первый парень, которому я доверила такие свои переживания.

– Я очень ценю твоё доверие.

Дверь в корпус хлопнула. Элизабет, с ещё более твёрдым и строгим выражением лица, спустилась с крыльца и широкой походкой сразу свернула за угол – к пристанищу руководительницы лагеря, расположившемуся прямо за зданием школы, в пристройке.

– Какая-то она напряжённая, – покачал головой молодой человек.

– Может что случилось?

– Что-то, – он посмотрел в её глаза так, как никто ранее не смотрел, – точно случилось. И мы оба это сейчас чувствуем.

Вдох. Кругом темнота. Где-то рядом, на соседней кровати, посапывает подруга. Выдох.

Она открыла глаза, почувствовав Их присутствие. Всмотревшись во тьму спокойным, уверенным взглядом, она чётко увидела чёрное членистоногое создание. Оно переступало липкими лапами по потолку, приближаясь к её кровати.

Не чувствуя страха, Адель протянула руку – и жуткое существо, склизкий кузнечик с блестящим чёрным хитином, загорелось ярким пламенем. Издавая инфернальный клёкот, мистическое насекомое из космических глубин кошмара стремительно гибло, источая ядовитый запах, гонимый ледяным астральным ветром. Молодая девушка, в одной только тонкой пижаме, – майке и шортиках, – даже не вздрогнула от потустороннего сквозняка.

Когда фантастическое чудище издохло, Адель, босыми ногами ступая по холодному полу, но не чувствуя ни намёка на холод, подошла к дымящейся кучке чёрного праха. Опустившись на колени, она прикрыла глаза, а затем собрала горстку пепла в чашу, сформированную ладонями.

Лес дышал космическим холодом. В непроглядных тенях перешёптывались рождённые звёздами сущности. Не ощутив даже мурашек от дуновений влажного хвойного ветерка, девушка спокойными, малыми шагами, прошла через площадку, через поляну со столами и лавками, через заросли высокой травы – и подошла к особенно высокой сосне. Почтительно присев на колени, шепча молитву, несуществующую ни в одной из мировых религий, Адель закопала угольный прах у корней могучего древа.

Неуловимый шёпот привлёк её внимание.

Время завибрировало. Пространство исказилось. Сквозь калейдоскоп обрывочных эпизодов она пронеслась напрямик к железной двери. Прямо к ней широкими шагами приближалась вожатая, но не видела её. И не могла видеть.

Элизабет вошла к начальнице без стука. Давнее знакомство, ещё годы назад переросшее в тёплую, по мнению вожатой, дружбу, позволяло ей более дерзкое поведение, в отличие от коллег. Зайдя и встретившись взглядом с карими глазами, Элизабет сразу же выпалила:

– Ольгерд и Адель Эльдрав обнимались. Причём достаточно долго.

У девушки всё похолодело. Ноги чуть не подкосились. Изумрудные глаза заблестели от ветра непредсказуемого будущего – куда более пронизывающего, чем мистическое дыхание ночного леса.

Айрен фон Капра, занятая очередным обильным перекусом, лукаво прищурилась, переводя взгляд с тарелки на вожатую, а на сварливом лице промелькнула тень улыбки:

– Отлично, – протянула женщина. – Ты сделала фото?

– Разумеется, – Брут вывела фотографию на экран смартфона и продемонстрировала баронессе.

– Пришли мне, – скомандовала фон Капра. – Пора отправить сигнал её родителям.

– Не слишком ли жестко? – чуть нахмурилась Элизабет, отослав фото по переписке. – Тем более для Адель…

– Ты уже знаешь, какое будущее уготовано Адель, – хмыкнула женщина, удостоверившись в содержимом фото. – И наш добродушный мальчик в этом будущем не предусмотрен.

Улыбнувшись собственным словам, баронесса хладнокровно нажала на кнопку «Отправить». Девушка вздрогнула, прикрывая глаза. Через мгновенье она их открыла, всё ещё сидя перед Ольгердом и только лишь неловко улыбнулась, ничего ему не сказав.


;lafur Arnalds – She’s Your Mother
;lafur Arnalds – Re-Enactment



<b>Глава 5. Фуга</b>

Важно непросто знать мелодию, которую играешь.
Важно в неё верить.


Яркая августовская луна скрылась за облаками, погружая городские улицы в болезненный полумрак старых фонарей. К полицейскому участку, большому и жуткому, подкатил не менее мрачный автомобиль с белыми фарами. Заглушили двигатель. Повисла тяжёлая тишина. Переводя дыхание, собирая в кулак всю свою решимость, четверо, – баронесса фон Капра, сероглазый Паоло де Альскар, а также Хельга и Ян Эльдравы, – тихо тянули время. Бледные часы магнитолы показывали почти два часа ночи.

– Все помнят, что говорить? – уточнил сварливый женский голос.

– Да, – ответил Паоло. – Мы тебя высадили почти сразу, расписки никакой не было.

– И письма! – напомнила Хельга Эльдрав. – Мы ещё взяли письма!

– Да, – кивнула баронесса фон Капра. – Обязательно приобщите письма. Давите на этого гада в ответ. Четверо против одного – дело даже не возбудят.

– А вдруг проверят камеры? – взволнованно уточнил Ян Эльдрав.

– Не проверят, – заверила баронесса. – Чтобы они хотя бы пальцем о палец ударили, на них нужно давить. Этот г***он до этого не додумается.

Вновь повисла тишина. Беззвучно текло время. От пасмурного ночного неба полумрак становился всё гуще и гуще, отчего Хельге стало неспокойно на душе. Эмоциональная буря, взорвавшаяся в её душе ещё меньше суток назад, постепенно рассеивалась, уступая место встревоженному, но куда более рациональному рассудку. Чуть кашлянув, она повернулась к Айрен:

– Но мы же правда перегнули палку, нет? Я ещё и вспылила, схватила его за...

– Забудь об этом! – надавила баронесса. – Он изнасиловал твою дочь, а ты ещё так говоришь! Пока не доказано обратного – даже не думай о том, что ты что-то сделала не так.

– А если он и вправду невиновен?

– Ты забыла, что он в письме написал? «Я помню твоё сердцебиение и дыхание»! Он взрослый мужик – и написал это твоей дочери! Это практически чистосердечное признание в случившемся факте изнасилования!

– Случившемся в твоём лагере, – напомнила мадам Эльдрав.

– Так, – громким строгим голосом заговорила фон Капра. – Ещё раз напоминаю, что мы сейчас скажем в участке. Меня вы высадили у гипермаркета, на перекрёстке. Потом съездили в область, поговорили с этим ушлёпком. Решили его назад не везти, так как вам стало противно даже просто с ним рядом находиться. Расписки никакой не было. При этом, – женщина сделала многозначительную паузу, – сам он приставал к Адель. Когда ему было велено прекратить с ней общение, он его продолжил в формате переписки. Сканы его писем вы приложите. На основе формулировок в этих письмах вы и решили с ним поговорить, чтобы прояснить ситуацию.

– Понятно, – вздохнул Ян Офрей.

– Хорошо, – кивнула его супруга.

– А что мне говорить? – уточнил Паоло де Альскар. – Я писал ему и его подруге угрозы, он наверняка сделал скрины переписок. А уж то, что я написал, явно не похоже на приглашение к спокойному разговору...

– Если он эти скрины не распечатал, то они ни хрена не решают, – успокоила Айрен фон Капра. – Просто скажи, что пытался вызвать его на диалог, а потом обратился ко мне. Я первой дам показания, ориентируйтесь на то, что я скажу.

Телефон баронессы тихонько звякнул. Краем глаза взглянув на уведомление, женщина скомандовала:

– Всё, пошли.

Двери автомобиля открылись почти синхронно – и все четверо направились к тёмной коробке полицейского участка. По пути, медленно двигая грузным туловищем, Айрен фон Капра развернула уведомление. Сообщение, пришедшее с неизвестного номера, было коротким:

«На месте».

Баронесса зашла в участок с добродушной улыбкой.

Луна выглянула из-за облаков, озаряя бледным призрачным светом прячущиеся в тени сосновых крон лагерные корпуса. Низкие, унаследованные от развалившейся несколько десятилетий назад сверхдержавы, внешне они выглядели весьма симпатично. Внутреннее их убранство также было тщательно заштукатурено, хотя под ламинатом прятались древние скрипучие половицы.

Глубоко вздохнув, Адель открыла глаза. Сквозь туман рассеивающихся сновидений чётко проступил образ длинного чёрного автомобиля и скалящихся золотистых фар, слепящих своим направленным светом.

Девушка повернулась на другой бок, стараясь заснуть, но образ не пропадал, золотистым тревожным светом отгоняя любые намёки на сны. Вдобавок к настырному видению добавилось нехорошее предчувствие, тяжёлым камнем опустившееся на юное девичье сердце. Вдыхая и выдыхая, но тихо, боясь разбудить соседок по комнате, Адель мысленным взором всмотрелась в чёрный автомобиль и золотистые фары, но ничего толком не поняла. Тревога стала только сильней. И укрытия от неё никакого не было.

Через мгновенье, образ подозрительной машины сменился густым уютным сосновым лесом. Приятный прохладный ветерок. И Он, сидящий совсем рядом с ней. Это уже очередной день их разговора. Или самый первый? Какая разница, если рядом единственный человек, который дарит ей ровно то тепло и чувство безопасности, которых ей всегда не хватало.

– О чём задумалась? – спросил Ольгерд, явно заметив, как она отвлеклась на видения.

– О разном, – Адель позволила себе игривую улыбку. – А вообще, я чувствую, будто начинаю светиться изнутри – и всё благодаря тебе. И я даже не знаю, заслужила ли это, всё-таки я ничего из себя не представляю...

– У тебя явный синдром самозванца, – констатировал молодой человек с горькой усмешкой.

– По факту, – вздохнула девушка. – Как я и говорила, матушка очень много всего для меня делает, иногда даже не давая мне возможность самой себя проявить. Типа, я и не против ведь всем этим заниматься. Но она меня ко многим делам не подпускает, а потом говорит, что я ничего не делаю. И хотя я делаю много, по возможности, но всё-таки...

– Я прекрасно тебя понимаю, – даже столь банальная фраза из уст Фьера звучала с невероятным теплом и уютом, способным растопить любые нависшие невзгоды. И пусть он перебил её, с такой интонацией это ощущалось, как нечто само собой разумеющееся и даже необходимое. Будто бы лавину остановили ещё до её схода.

– Ты вообще понимаешь меня так, как никто не понимает, – засмущалась Адель. – А вместе с моим синдромом самозванца я уже сама не понимаю, чем заслужила такого человека, как ты. Типа, я же не какой-то выдающийся человек, наверное...

– Жизнь всегда даёт нам то, что мы заслужили, – улыбнулся Ольгерд. – Помнишь, что я тебе сказал? Не унижай сама себя. А если даже ты видишь в себе объективные недостатки – это не повод принижать своё достоинство, а повод становиться лучше.

– Ты прав, – девушка потупила взгляд. – Ладно, – добавила она после короткой паузы.

– Ладно, – согласился молодой человек.

– Ладно, – повторила Адель.

– Ладно, – вновь согласился Ольгерд.

– Ладно, – она довольно на него посмотрела.

– Ладно, – ответил он взглядом, полным доброжелательности и поддержки.

– Ты даже выкупаешь мой прикол с «ладно»! – воскликнула девушка. – Ещё никто его никогда не выкупал, а ты выкупил!

– Ладно, – усмехнулся Ольгерд.

– Ладно, – согласилась Адель. – Я рада, что я в твоём отряде. И я очень рада, что мы с тобой общаемся. Правда! И это неспроста. Это всё неспроста.

– Да, случайности неслучайны...

– Ольгерд! – раздался окрик Элизабет Брут, появившейся у входа в корпус. – К баронессе!

– Ого, интересно, что за повод, – усмехнулся молодой человек. – Наверное, меня казнят за то, что я сижу и общаюсь, а не бегаю по каким-нибудь делам, о которых не в курсе.

Адель сначала неловко улыбнулась, но потом, когда вожатый уже поднялся и проходил мимо неё, потянула того за рукав. Фьер чуть нахмурился, скорее от удивления, и обернулся к девушке.

– Будь осторожен, пожалуйста, – загадочно попросила девушка.

– Ладно, – улыбнулся Ольгерд, наполняя её душу спокойствием и уверенностью.

– Ладно, – она ответила широкой улыбкой.

Как только молодой человек скрылся за углом корпуса, куда только недавно уходила его коллега Элизабет, Адель прикрыла глаза. Всеми своими помыслами она обратилась к тому, что сейчас будет с Ним происходить, но ничего не увидела. И вот снова оно! – чувство тревоги объяло её, вынуждая сердце стучать, как отбойный молоток.

Встав со своего места, девушка нервно принялась ходить из стороны в сторону. Из корпуса к ней подошла подруга и ещё один парень из другого отряда, с которым она тоже успела хорошо заобщаться. У них у всех, включая Ольгерда, формировалась своя особая компания, группа изгоев, которых никто не принимал в сложившийся коллектив. И на душе становилось особенно приятно, что с ними всеми общался такой исключительный человек, как Ольгерд. Он поддерживал их и давал не упасть духом перед лицом равнодушия и неприятия всех остальных ребят, знающих друг друга очень много лет.

Но сейчас на душе росла тревога. Что-то явно происходило. Чутьё рисовало смутные образы, невзрачными эскизами намекающие на грядущее. Необъяснимое беспокойство настолько переполняло сердце Адель, что она лишь нервно улыбнулась подошедшим и заговорившим с ней подруге и товарищу. Всеми мыслями она тогда тянулась к Нему – и видела лишь непроглядный туман, будто сверхъестественная сила преграждала ей духовный взор.

Прикрыв лицо руками, Ольгерд вздохнул и повернулся к подошедшему оперуполномоченному. Тот козырнул:

– Они приехали, пошли.

Взглянув на часы в почти разрядившемся телефоне, молодой человек тяжело поднялся и проследовал за сотрудником полиции. Каждый шаг отзывался эхом в лабиринте фатальной неизвестности. Не зная, что говорить и что делать, Ольгерд ещё тогда, в глуши, обратился за помощью к своему отцу – человеку с насыщенным жизненным опытом, со своими головокружительными взлётами и падениями, а потому, как никто другой, знающему, что лучше предпринять в ситуации, которая кажется безвыходной.

Джеймс всегда восхищался подобными людьми и в реальной жизни, и в массовой культуре. Людьми, способными быстро вникнуть в положение дел и мгновенно сформулировать инструкцию по решению всех проблем. Такие кризис-менеджеры часто отличались невероятной харизмой и представлялись молодому человеку атомными ледоколами, растапливающими непроходимые сераки социума. Он очень сильно хотел обладать такими же качествами.

Быстро слушая и усваивая рекомендации отца, Ольгерд мысленно сокрушался, что сам не смог додуматься до предлагаемых действий. Причём самым сложным было не столько предпринять верные действия, сколько направить свой мыслительный процесс в верном направлении.

– Они меня вывезли в глушь, я даже не знаю, где нахожусь, – говорил он отцу по телефону, – а ещё заставили писать расписку, мол я должен полтора миллиона...

– Так, – голос отца был абсолютно спокоен, – а ты хотел ехать в эту самую глушь?

– Э-э-э, – нервно протянул молодой человек, – нет.

– То есть, тебя против твоей воли куда-то отвезли. Ты же понимаешь, что это уже преступление?

Одного этого вопроса было достаточно, чтобы тумблер сознания, панически ищущего пути добычи и выплаты полутора миллионов, переключился – и паника начала отступать.

– А расписка, – продолжил отец. – Ну это вымогательство в чистом виде. Мошенничество. Это тоже преступление, ты же понимаешь?

– Да, теперь понимаю, – согласился молодой человек.

– Так сообщи в полицию, – спокойным, с ноткой весёлого азарта, голосом проинструктировал отец. – Сначала – в Службу спасения. Та соединит тебя с полицией. Скажешь, что тебя вывезли в глушь, вымогали деньги, угрожали, что ты опасаешься за свою жизнь. Ты же опасаешься?

– Ну вообще, да, – признался Ольгерд.

– Вот и сообщи об этом. Если они будут напирать на то, что ты насильник...

– Но я не...

– У тебя должна быть своя правда, – чётко произнёс отец. – Если ты что-то натворил, медэкспертиза это покажет, ну и тогда ты сам болван, посидишь. Но если ты ничего не делал, то ни хрена они не докажут. Но тебе важно первому сообщить о преступлении, которое совершили в твой адрес. Тогда любые их встречные заявления будут выглядеть, как самозащита...

Умудрённый опытом родитель одну за другой озвучивал мысли, которые лежали на поверхности, витали вокруг, но никак не смогли бы проявиться в панически тревожащемся мозгу. Одну за другой их выслушивая, Ольгерд лишь утвердительно мычал, попутно продолжая себя костерить за то, что не смог додуматься до столь очевидных вещей самостоятельно. Настолько сильно он привык соглашаться с собственной неправотой, даже когда её, как таковой, не было и в помине. Пагубная привычка, помноженная на низкую самооценку и скромность, сделала его столь лёгкой мишенью для столь алчных людей. Может Хельга Эльдрав была права, когда назвала его «двенадцатилетней бабой»?

– ...может быть, это вообще всё схема. Может, они не в первый раз это проворачивают. Это уже будет видно позднее. Сейчас тебе главное об этом сообщить, и быть готовым стоять на своей правде. Борись за себя и свою свободу, держи меня в курсе. Про ту девочку забудь.

Последнее слово врезалось в память и вновь облило ушатом ледяной воды, когда Ольгерд встретился взглядом с теми, кто ещё несколько часов назад глумился над ним там, в глухих бесхозных полях. Изобразив испуганный вид, он, тем не менее, внимательно осмотрел своих обидчиков.

Родители Адель выглядели озлобленными. Сероглазый мужчина старался выглядеть спокойно, но с каждой минутой всё больше и больше выдавал свою взволнованность. Одна только баронесса фон Капра излучала удивительную доброжелательность.

– Пройдёмте наверх, в кабинет, – сразу скомандовал оперуполномоченный, а затем обратился к молодому человеку. – Ты помнишь, куда идти?

Ольгерд лишь кивнул, сразу направившись к лестнице. Вновь и вновь прокручивая в памяти слова отца, он напоминал себе о важности придерживаться собственной правды. И в то же время чистосердечно спорил с рекомендацией родителя забыть о той, что стала так дорога молодому человеку. Да, происходящее здесь и сейчас огромными экскаваторными зубьями прорывает глубокую траншею между ними, но как можно взять и забыть свою родную душу, своего любимого человека? Она же ведь не забыла...

Адель тревожно нахмурилась. С самого вечера, когда она увидела в переписке с Ним скриншоты угроз и фотографии писем, в её душе всё гуще и гуще становилась тревога. Совсем отвердела она тогда, когда её многочисленные голосовые так и не были им прослушаны, хотя обычно Он прослушивал их мгновенно. Отдавая свой телефон вожатым, Адель прислушивалась к каждому своему ощущению, к каждому вдоху своей интуиции, лишь бы понять, что сейчас с Ним – с Её Человеком. Но сверхъестественный туман, клубившийся ещё тогда, в самом начале их общения, не поредел, всё так же пряча истину за дымкой ненадёжных домыслов.

Вновь явился образ чёрного автомобиля с золотистыми фарами. Но вот фары потухли, а из автомобиля вышли две тёмные фигуры и, будто паря над землёй, переместились к лагерным воротам. Телевизор в сторожке у охранника работал достаточно громко, чтобы неизвестные без каких-либо трудностей перемахнули через ставни ворот и продолжили своё беззвучное передвижение.

Тревога сменилась неугасаемым чувством опасности. Не в силах с ним справиться, Адель тихо поднялась с кровати и подошла к окну. Тёмный сосновый лес, но куда менее уютный чем тот, где зародились их с Ольгердом чувства, озаряла бледная полная луна. Казалось, что всюду царит полное спокойствие. Лагерь мирно спит, готовясь к очередному активному дню. И только ей одной нет покоя при луне.

Молодой человек глубоко вздохнул, бросив взгляд в решетчатое окно и завидев бледную полную луну. Стул, на который он присел, находился в дальнем углу кабинета, у самого окна. В кресло, куда ещё недавно присаживался он сам, сейчас по очереди садились его обидчики.

Первой напротив оперуполномоченного села баронесса. Сам полицейский открыл некий шаблон документа на рабочем компьютере и принялся чётко конспектировать слова женщины.

– Меня зовут Айрен фон Капра, – представилась та. – Я баронесса, член образовательной гильдии, которая организовывает детский лагерь, куда я устраиваюсь на должность воспитателя.

– То есть, вы не руководите этим лагерем? – уточнил полицейский.

– Нет, я там на должности воспитателя, – заверила женщина.

– А Джеймс Ольгерд Фьер тогда кто?

– Он волонтёр. Мне его посоветовала подруга, мол «есть талантливый парень, хочет себя проявить». Собственно, так он и стал волонтёрить, помогать в работе с детьми.

– А кто тогда руководит лагерем? – совсем нахмурился опер.

– Образовательная гильдия, где я работаю.

– То есть, Фьера наняла образовательная гильдия, а не вы?

– Никто никого не нанимал, он – волонтёр. Сам вызвался, ему и разрешили. В его обязанности входила помощь в организации игр для детей, и минимальная воспитательная работа. Не более того. Собственно, этот самый Ольгерд, будучи волонтёром, стал как-то слишком подозрительно близко общаться с Адель Азалис Эльдрав, которая отдыхала в нашем лагере. Ему было сказано, чтобы он прекратил с ней общение, причём несколько раз...

Молодой человек молча качал головой из стороны в сторону, с каждым новым показанием баронессы всё больше поражаясь степени её лживости. Женщина настолько легко перекручивала всё в свою пользу, что это вызывало восторг и язык даже не поворачивался её перебить, указав на откровенную ложь.

На волне восторженного возмущения, Ольгерд вспомнил свой первый разговор насчёт Адель. По своей натуре всегда будучи готовым к возможной моральной экзекуции по любому поводу, молодой человек тогда с усмешкой плюхнулся на диван, сев напротив баронессы. Та, вновь и вновь затягиваясь из электронного мундштука, с ходу спросила:

– Что у вас с Адель?

Ольгерд нахмурился:

– В смысле?

– Понимаешь, – протянула женщина, выдувая облако приторного дыма, – я никогда не была против романов в своём лагере, но здесь речь уже не о простом романе. Слухи ходят уже крайне неприглядные, особенно для самой Адель. Ты же знаешь, что она – девочка публичная, ей подобные слухи могут выйти боком.

– Мы с ней просто общаемся, – развёл руками Ольгерд. – И если быть точным, она обратилась ко мне с проблемой.

– С какой проблемой? – равнодушно спросила баронесса.

– Насчёт её мамы. Она сказала...

– Без её мамы, – мгновенно перебила фон Капра, – она была бы никем. За всё, что она имеет, она должна быть благодарна своей матери, ибо без неё она пустое, б***ь, место. Это понятно?

Молодой человек промолчал, поражаясь такой эмоциональной реакции. Ещё больше в нём разгоралось чувство несправедливости. Он лично видел и чувствовал, что Адель далеко не лентяйка, ничего не способная сделать без матери. Напротив, девушка производила впечатление не по годам взрослой, умной и талантливой личности. Это никак не перекликалось со словами баронессы, которая, впрочем, не думала останавливаться:

– Все видят то, как вы обжимаетесь. Такого больше быть не должно, понятно?

– Да, без проблем, – спокойно согласился Ольгерд, качественно скрыв внутреннее возмущение.

– И Адель ничего не говори, – настояла женщина. – А то малолетние девки – они такие. Ещё руки на себя наложит, мне такого не надо.

– Угу, – промычал молодой человек, сдерживая негодование, и вышел из апартаментов баронессы.

То есть, из-за факта того, что он по душам поговорил с человеком из своего отряда, по лагерю уже пошли слухи о каком-то романе? Пока он оказывал посильную психологическую помощь, какие-то другие мелкие девки, может из ревности, может из природной гадливости, решили распустить об этом слухи, как о романе – и баронесса пошла у этого на поводу? То, что подобный слух мог запустить кто-то из парней, Ольгерду не верилось. Юношам свойственно выражать ревность напрямую, идя на конфликт со своим конкурентом. С другой стороны, с чего вдруг у кого-то вообще могла возникнуть ревность?

Когда они с Адель «обжимались»? Ольгерд прокрутил в голове все разы, когда у него с девушкой был какой-либо физический контакт. Пара объятий после свечек. Несколько объятий в течение дня. Всё это было незначительным, ибо были воспитанницы в лагере, подходившие к нему обняться гораздо чаще.

Его осенило: Адель взяла его под руку, сидя на свечке!

Ольгерд вспомнил и этот случай, задумавшись, не было ли это спусковым крючком для слухов? С одной стороны, подобным образом на свечках часто сидели парочки – это было знакомо ему по собственному лагерному опыту. Такое вполне могло быть истрактовано неверно. С другой стороны, именно в тот день Адель открыла ему душу, а потому психологически нуждалась в подобной тактильности. В конце-концов, она сама взяла его под руку, это её личный выбор, на который она имеет полное право... Хотя, когда это точно было?

Молодой человек вышел из-за угла корпуса и взглянул на девушку, взволнованно ходящую из стороны в сторону. Казалось, что она разоткровенничалась с ним буквально только что. Или не только что? Сколько дней они уже общаются по душам? Их разговоры ложатся на душу и память такими целительными пластами, что полностью теряется какое бы то ни было чувство времени. Может в этом и есть его ошибка? Он слишком много времени общается с ней? Однако если бы это было плохо, то Адель давно прекратила бы с ним общение из-за дискомфорта – и он не стал бы её останавливать.

Но ситуация была обратной. Никто из них не переходил каких-либо морально допустимых границ. Объятия? Дети всегда обнимают вожатых в лагере, это язык тактильности, способ выразить своё доверие и возникшую привязанность. Долгие разговоры? Он был готов столько же общаться с любым воспитанником, и не его виной было то, что только Адель хотела и общалась с ним часами напролёт. Может, он навязывался? Нет. Может, ему стоило аккуратно отстраниться от неё? Тоже нет! У подростка подобное может вызвать угрызения совести. Она сама начала бы думать о том, что слишком навязывается, а с её низкой самооценкой, прям как у него, последствия и вовсе могли бы быть фатальными...

– Ну так? – изумрудные глаза смотрели на него с чистосердечным беспокойством.

Сказать ли ей честно? Всё-таки, речь идёт лишь о чрезмерной тактильности. Как будто бы, её можно сократить без каких-то серьёзных последствий. Главное, действовать аккуратно, спокойно, не подавая вида. Хотя его негодование наверняка считывалось невооружённым глазом.

Вечером того же дня девушка встревожилась, когда он прервал их традиционные объятия после свечки. Она явно догадалась, что что-то не так.

Джеймс провёл руками по лицу, выныривая из воспоминания. Баронесса с беззаботным видом расписывала оперуполномоченному достоинства лагеря, оперируя чуть ли не рекламными слоганами. Вскоре полицейский её прервал:

– Так в чём, собственно, проблема? Вы попросили Фьера ограничить физический контакт, он его ограничил...

– Нет, – покачала головой женщина. – Ему надо было прекратить общение в целом.

В чём была причина таких указаний? Почему нельзя было перевести девушку в другой отряд? – ни один из этих вопросов полицейский не удосужился озвучить вслух. Ольгерд ещё раз провёл руками по лицу, противостоя усталости. Превыше всего ему хотелось верить, что намёки на его злодеяния – это только намёки. Что он нигде не обманул сам себя, нигде ничего не сочинил в своё оправдание. Что Она сейчас чувствует себя в порядке и безопасности, где бы ни находилась...

Адель всмотрелась в лес. Тёмные стволы сосен не внушали и толики того уюта, какой они внушали в предыдущем лагере, где вожатым был Он. В памяти всплыла фотография из вечерней переписки. Какая же ошибка с её стороны, что она забыла взять письма с собой! Сейчас бы взять одно из них – и перечитать, вспомнив о всём том тепле, и всей той заботе, что Он излучал по отношению к ней. Но письма остались дома – и большой вопрос, не уничтожат ли их вообще в порыве внутренней ярости.

К тревоге, не отпускавшей весь вечер, добавилась щемящая тоска и усилившееся предчувствие чего-то плохого. Раз письма дома, значит, их явно нашла её мама. А она, если покопаться в памяти, изначально была настроена к Ольгерду негативно. Тогда, ещё в предыдущем лагере, ей хватило его увидеть просто рядом с ней на её же фотографиях, чтобы возмутиться.

В памяти всплыл тот переломный разговор с Ним:

– Какие наши совместные фото ты выложила в сеть? – в его голосе читалась тревога, отчаяние и негодование, но не в её, а в чей-то чужой адрес.

– А что? – удивилась Адель.

– Твоя мама увидела какие-то фото, на которых мы «обжимаемся», – сдержанно сообщил молодой человек.

– Да Бож, – озвучила девушка свою фирменную фразу-возмущение. – Я сейчас покажу тебе эти фотки. Я не понимаю, что у неё в голове творится.

Адель достала телефон и чуть дрожащими руками принялась рыться в иконках приложений. Известие о том, что её матушка узнала о столь важных чувствах, вызвало в ней неподдельный ужас, предчувствие невероятной расплаты за допущенную «слабость» и «наивность».

Наконец, она показала экран смартфона вожатому. В личном канале девушки вкупе с коротким абзацем текста были прикреплены фотографии. На некоторых из них Ольгерд находился в непосредственной близости: либо стоял, что было ещё на отрядной свечке в комнате, либо сидел, что было на уличных свечках. Ни на одной из фотографий молодой человек даже не прикасался к девушке.

– Б***ь, – не сдержался Ольгерд, поправляя опавшие на лоб отросшие волосы и возвращая телефон воспитаннице.

– Я не понимаю её, я не понимаю, – засетовала Адель. – Мы же нигде не «обжимаемся»! Фан факт, – девушка театрально подняла палец вверх, – я всегда, во всех лагерях стараюсь быть поближе к вожатым, потому что мне с ними интересней. Фан факт, – она с той же театральностью подняла второй палец, – почему-то в предыдущих лагерях у неё вопросов не было. Ну типа, блин, где она, реально, увидела что-то не то?..

– Как бы то ни было, – глубоко вздохнул Ольгерд, – она потребовала через баронессу, чтобы мы прекратили с тобой общение.

– Что?! – громко воскликнула Адель, отчего на неё и вожатого обернулось несколько ребят, гуляющих поблизости.

– Думаешь, я этого хочу? – развёл руками Фьер.

– Нет, просто, – в изумрудных глазах в безумной карусели сменяли друг друга отчаяние, раздражение, страх и полная растерянность, – просто я ненавижу такое. Почему, когда жизнь дарит мне такого удивительного человека, меня этого человека лишают? Почему?!

– Адель, – молодой человек постарался успокоить девушку, – пожалуйста, потише. Мне также было велено ничего тебе не говорить. Но я посчитал правильным, чтобы ты знала.

– Да, – она постаралась успокоиться, глубоко вздохнув, – здесь явно что-то нечисто. Ты же это понимаешь, да? – воспитанница многозначительно посмотрела на вожатого. – Здесь дело не только в моей матушке. Здесь сокрыто нечто большее. Определённо.

От прозвучавших слов у молодого человека в тот же миг всплыли в памяти конкретные формулировки баронессы:

– Общение с Адель ты должен прекратить! Если, не дай Бог, вы продолжите общаться и это, не дай Бог, дойдёт до её матери, то она лично башку тебе открутит, понял?!

За тот диалог фраза «не дай Бог» прозвучала столько раз, что у Господа, должно быть, успели закончиться чернила для записи всех ограничений, которые ему предстояло обеспечить.

– Ты понял?! – ещё раз громко спросила баронесса.

– Понял, – стиснув зубы, ответил Фьер. – Но...

– Никаких «но»! Ты не понимаешь даже, с какими людьми связываешься! Перестань общаться с Адель! Ничего ей не говори! Ещё мне тут не хватало, чтобы малолетняя дура на себя руки наложила, – перефразировала женщина своё опасение из первого разговора. – Всё, свободен.

Девушка почувствовала Его воспоминание. Растерянно смотря перед собой, она молча побрела в лес. Почти уйдя с поляны, однако, она, чуть нахмурившись, обернулась на Ольгерда. Тот провожал её тем же взглядом, каким провожала и встречала его она сама. Адель сделала невнятный жест рукой и многозначительно протянула:

– Мне нужно время.

Ольгерд и Адель вздохнули, выныривая из воспоминания. Она почувствовала, как к глазам подступили слёзы, и с тоской в сердце посмотрела в окно на ночной сосновый лес. Он, ощутив столь же сильную тоску на сердце, прислушался к показаниям баронессы, посмотрев в окно на тонущий во мраке внутренний двор полицейского участка.

– О том, что эти двое стали обмениваться письмами, я ничего не знала, – сразу заверила полицейского женщина. – Мне сегодня с утра позвонила Хельга, когда мы ещё были в лагере, сообщила об этом всём. Естественно, я в шоке, но я сразу предложила для начала разобраться. Всё-таки я понимала, что Ольгерд – нормальный парень, к тому же он очень ответственно помогал с отъездом из лагеря и со сборами. Но вот мы разъехались и вечером, собственно, я ему позвонила, пригласила поговорить, на что он согласился...

Молодой человек отрицательно покачал головой, хотя оперуполномоченный сидел к нему спиной и не мог этого видеть.

– ...ну и он пришёл, мы сели в машину. После этого они решили куда-то поехать и высадили меня на перекрёстке, так как мне нужно было домой, к ребёнку. А уж что у них было дальше, я без понятия.

Женщина встретилась взглядами с Ольгердом. Тот презрительно прищурился. Баронесса не осталась в долгу, выразив своим прищуром не только презрение, но и собственное торжество.

Когда та подписала распечатанные показания и направилась в коридор, молодой человек мысленно осудил себя за то, что сразу не поймал её на лжи. Каждое его слово, каждое его решение, как ему тогда казалось, могло быть использовано против него.

Баронесса, тем временем, отпускала шутки обо всём и ни о чём, вызывая расположение у неопытного опера. Выйдя же на свежий воздух, фон Капра просмотрела полученные уведомления. Но среди них не было долгожданного отчёта об успешном выполнении заказа. Чуть подумав, женщина быстро написала Хельге Эльдрав, чтобы та отчиталась по завершении опроса, и направилась к подъехавшему такси.

Всмотревшись в окно, Адель различила меж тёмных стволов две чёрные фигуры, стремительно приближавшиеся к корпусу. Чувство опасности вновь проснулось в глубине души, вытеснив сердечную тоску, и уже не просто колыхалось на периферии сознания. Оно высверливало в нём дыру.

Отпрянув от окна, девушка, сдерживая участившееся от волнения дыхание, осмотрела спящих соседок. Помедлив несколько секунд, тщательно прислушиваясь к шёпоту интуиции, она достала сумку из-под своей кровати и шустро водрузила ту сверху, накрыв одеялом. Удостоверившись, что получившийся бугор на постели выглядит правдоподобно, Адель стремительно, но практически не издавая звуков, буквально на кончиках пальцев, прошмыгнула в коридор.

В полумраке коридора почти ничего не было видно. Очки, как назло, остались рядом с кроватью. Впрочем, это добавляло той правдоподобности. Мотнув головой, отгоняя лишние мысли, Адель твёрдо зашагала по коридору, пока не дошла до непримечательного шкафа. Относительно высокому человеку и в голову бы не пришло попробовать в таком укрыться – он бы банально туда не влез. Девушка мысленно обрадовалась своему невысокому росту, отворила дверцу, одарив проклятиями давно не смазавшиеся, а потому громко ноющие петли, и, заняв внутри относительно комфортное положение, замерла.

В то же мгновенье в корпус вошли двое неизвестных. Тяжёлыми шорохами передвигаясь по коридору, они вскоре включили фонарики. Круг холодного голубого света скользнул по стене и шкафу, где скрылась девушка. Где-то вдали раздались шаги.

Пот стекал из-под осветлённых кудрей по бледному лбу. Нервно вздрагивая, Адель вслушивалась в каждый шорох. Вот послышался звук, похожий на передёргивание затвора. Вот ещё один – словно бы лезвие извлекли из ножен.

Шаги затихли. На место шагов пришли аккуратные, но всё равно тяжёлые, шорохи.

Открылась дверь в одну из комнат. Шорохи стали чуть менее отчётливыми: неизвестные явно обследовали помещение. Спустя минуту обследование завершилось, а дверь закрылась.

Следующей стала комната ещё ближе к шкафу, где укрылась Адель. От волнения подкашивались ноги. Холодная августовская ночь вызывала мурашки по всему телу, прикрытому лишь поношенной пижамной майкой и обтягивающими шортами. Девушка зажмурила глаза, силясь справиться с дыханием.

Вот уже комната, в которой спала она. Шорохи слышны отчётливо. Вот что-то прошуршало. Вот что-то тяжёлое спихнули на пол.

Её сумка.

Обман вскрылся.

Адель зажмурилась ещё сильнее, а веки потяжелели от подступивших слёз.

Вновь скользнул круг ледяного света по стене. Вот он выделил щель, через которую девушка могла наблюдать за тем, что происходит снаружи.

Тяжёлые шорохи раздались совсем близко.

Где-то совсем рядом скрипнула половица.

Перед шкафом встала чёрная, непроглядная фигура. Длинной рукой в чёрной перчатке, та потянулась к дверце шкафа.

Адель тихо всхлипнула от того, что Ольгерда нет рядом, чтобы её защитить.


;lafur Arnalds – I Could Hear Water
;lafur Arnalds – Attack



<b>Глава 6. Ноктюрн</b>

Доверяй своим мечтам, ведь именно они
наполняют жизнь новым звучанием


Одиноко сидя за потёртым столом, смотря на качающиеся на ветру сосновые кроны, он особенно глубоко прочувствовал значение поговорки «лето – маленькая жизнь». В детстве и отрочестве оно, без сомнения, так. С возрастом же все времена года смешиваются в единый бульон рутины, солёным ароматом слёз сопровождающий повседневный быт рабочими обязанностями, погоней за эффективностью, успехами и требуемыми начальством показателями. В его случае, правда, каждодневное угнетение заключалось в ином. Превыше всего душу молодого человека разъедало одиночество и бесперспективность.

Здесь же, в лагере, бичи его ментального здоровья ослабли, дав вздохнуть полной грудью. Впервые за многие годы он ощущал себя принятым, важным, по-настоящему нужным. И всё же, насовсем его переживания не ушли, ибо все столь важные и ценные для него эмоции исходили не от сверстников, а от детей. А чувство симпатии, внезапно в нём возникшее, кружило голову и затягивало вериги самоосуждения, ведь объектом привязанности стала совсем ещё юная Адель.

На уме крутился разговор, случившийся в вожатской вскоре после получения требований прекратить общение с девушкой.

– Ты же понимаешь, что это нарушение субординации? – тревожно уточняла Стелла ван Корвус.

– Что именно? – хмурился Ольгерд.

– То, как ты с ней общаешься. Да, она в твоём отряде. Но у нас, у вожатых, нет «своих» и «чужих» детей. Мы обязаны каждому уделять внимание.

– Я его уделяю, – спокойно заметил молодой человек. – Не только с Адель общаюсь.

– Да, ты общаешься с несколькими ребятами, но остальные…

– Мне нужно им навязываться?

Стелла вздохнула и отвела взгляд в сторону. Чуть поразмыслив, она ответила:

– Нет, навязываться не надо.

– Я открыт к общению со всеми. Если ко мне кто-то подойдёт поговорить – я поговорю. Если со мной хочет общаться Адель и её круг здешних друзей – я буду говорить с ними. Когда я придумываю какие-либо игры на ходу, я стараюсь привлечь и других детей, ты сама, наверняка, это замечала. И в то же время…

– И в то же время, б***ь, – резко заявила Элизабет Брут, всё это молча сидевшая рядом, – ты п***шь с Адель с утра до вечера. Все, б***ь, это видят! Ты будешь это отрицать?! Дети подходят к нам с вопросами, б***ь: «А у Ольгерда и Адель, что, отношения?», «А это нормально?»

– Детям свойственно фантазировать, – молодой человек повысил голос. – Мы сами шутили перед сменой, что меня из-за моей симпатичной внешности постоянно будут с кем-то «шипперить», что сочинение всяких романов между мной и кем-либо ещё неизбежно.

– Но, б***ь, это не значит, что надо давать повод! – громко крикнула коллега.

– Элиз, успокойся, – попросила Стелла, а затем обратилась к Ольгерду. – Но она права. Вы несколько дней подряд сидели у всех на виду и общались. Ребята нам рассказывают, что на каждой свечке Адель сидит рядом с тобой. Вы постоянно вместе. Это и провоцирует слухи.

Вожатый лишь горько усмехнулся. По своему жизненному опыту он прекрасно знал, что слухи рождаются не на основе фактов, а на основе больных фантазий. Его же коллеги, сплавляющиеся по волнам феминистской повестки, в чём-то были опытнее, но во многом, к сожалению, заблуждались. Буквально пара лет разницы в возрасте создавала пропасть между двумя полярными мировоззренческими концепциями. Тем удивительней было, что при разнице в десять лет с Адель такой пропасти не наблюдалось.

– Что ты усмехаешься? – спросила ван Корвус.

– Когда мне было одиннадцать, – Ольгерд поднял внимательный взгляд на Стеллу, погружаясь в детское воспоминание, – я активно ухаживал за одноклассницей, которая мне очень нравилась. Делал неловкие комплименты, дарил подарки, краснел и млел от одного её только появления в классе. И знаете, что?

Коллеги молчали.

– Одноклассники стали называть меня маньяком и педофилом. За то, что я пытался завоевать расположение своей, по сути, ровесницы. Ну может на год она была меня помладше. Суть одна. Как думаете, я кого-то насиловал в одиннадцать лет? Вёл ли я вообще половую жизнь в одиннадцать?

– Нас твоя личная жизнь не интересует, – закатила глаза Элизабет.

– И при этом все вокруг только о ней и говорят, – усмехнулся молодой человек. – Детишки, которым только дай повод нафантазировать отборный треш, сочиняют мне романы с Адель, с вами, с кем-либо ещё. Если вас так беспокоят слухи, – Ольгерд развёл руками, направляясь к выходу из вожатской, – сочувствую. Лично меня же слухи, не имеющие отношения к действительности, преследуют всю жизнь. Поэтому у меня к ним уже иммунитет.

– У тебя иммунитет, – заметила Стелла. – А у Адель иммунитета нет.

– Любящих родственников у неё тоже нет, – парировал Фьер. – Если хотя бы на время лагеря я могу дать ей то, что ей жизненно необходимо, я ей это дам.

– Но это не входит в твои обязанности! Это противоречит твоим обязанностям! Это нарушение субординации!

Молодой человек уже не слушал. Сдерживая бурлящее в душе возмущение, он вышел из комнаты и резко закрыл за собой дверь, ставя громкую точку в разговоре.

– Теперь ты понимаешь, какой это п***ец? – склонилась Элизабет к своей коллеге и подруге. – Именно поэтому я и помогаю баронессе, фиксируя Ольгерда и Адель, когда они вместе.

– «Фиксируешь»? – нахмурилась Стелла.

– Забей, – махнула Брут, поворачиваясь к своему рабочему ноутбуку, – главное, пойми, что это всё – нездоровая фигня.

– Но вспомни, – нахмурилась ван Корвус, – он сам рассказывал о том, как в первый раз поговорил с Адель. У него схожие проблемы, из детства. Может поэтому…

– Какая, н***й, разница? – перебила Элизабет. – Сколько ему лет, а сколько ей? Они не должны общаться, пока это не вытекло во что-то большее.

Джеймс открыл глаза, отпуская посетившее его воспоминание, и вдохнул свежего лесного воздуха. Мирно покачивались сосны на ветру. В вышине шуршала хвоя. Скрытые от глаз, умиротворяющим щебетом переговаривались птицы.

Беспокойный разум не замечал окружающей благодати. Вновь и вновь он прокручивал плёнку, запечатлевшую возмутительные разговоры, подтачивая веру Ольгерда в собственную правоту. С одной стороны, его душа, моральные принципы, само представление о справедливости – весь его внутренний стержень твёрдо постановлял верность и необходимость предпринимаемых действий. С другой стороны, ядовитый змей сомнений напоминал об отсутствии вожатского опыта, о тонкой грани между заботой и гиперопекой, между светлыми чувствами и маниакальной зависимостью.

Но ведь если бы что-то было не так, он бы уже это понял, верно? В конце концов, сама Адель давно бы ему об этом сказала. В современном обществе, особенно у подрастающего поколения перестало быть нормой скрывать своё недовольство, ведь так? Сомнительно. Юная девушка, как никто другой, умела притворяться, что у неё всё хорошо. В то же время, Ольгерд чувствовал её истинное положение духа, видел сквозь маску. Значит ли это, что он заметит её негативное отношение к себе?

Адель, всё это время бродившая в лесу, наконец-то вернулась. У неё был сосредоточенный взгляд, но обращённый не в лесную лагерную действительность, а куда-то вовне – в измерения, недоступные простым смертным.

Вдруг, девушка взглянула на него, молча помахала рукой. Тихо, словно боясь потревожить чей-то священный покой, воспитанница миновала молодого человека и направилась к корпусу.

Ну неужели это и правда Она? Но разве такое возможно? И, в конце концов, разве такое допустимо? Ольгерду двадцать четыре года, ей – четырнадцать. Даже тот факт, что через полтора месяца она разменяет пятнадцатый год, не дарил облегчения. Впрочем, кому требуется это облегчение?

Вопросы сменялись сомнениями. Сомнения сменялись переживаниями. В одну минуту он себя жестоко осуждал, а уже в следующую искал оправдания против собственных же обвинений. Единство взглядов, единство интересов, вкусов и мироощущений. Единство душ. Искра породила крохотный веер пламени, постепенно расползавшийся – и вот уже на ментальном фронте завыли горны, возвещавшие о скором безжалостном пожаре.

Весь день Ольгерд искал её взгляда. Каждый раз, когда Она появлялась в поле его зрения, он обращал к ней мысленный зов – и она оборачивалась, смущённо улыбаясь. В тот же момент его веки прикрывали действительный взор, высвобождая взор духовный. Пронзая всевозможные тревоги, суровый эзотерический аналитик и целитель доставал ланцет, и живьём – без анестезии – вонзал тот в сердечную мякоть, всматриваясь в багровые кровавые струи.

Содрогаясь, молодой человек чувствовал, как к глазам подступают слёзы, но сдерживал их. С раннего детства его осуждали за них. Сейчас уже он сам себя за них осуждал. Всё, что он сам себе мог позволить – это лишь взгляд, преисполненный глубокой печали.

Ведь он мог всё сочинить. Если так подумать, то кто он в глазах воспитанницы? Просто человек, который впервые за многие годы смог дать ей то, в чём она искренне нуждается, но боится заявить о том в открытую. Он – источник тепла, заботы и понимания. Не более того. С чего он вообще взял, что это Она? Для такого великовозрастного двадцатичетырёхлетнего чудовища, уже почти четверть века барахтающегося в болоте несбыточных надежд, не существует Той Самой.

Вечерняя свечка.

Ребята рассаживаются вокруг стола. Чуть сбоку, в стороне, переступают с ноги на ногу две девушки-помощницы. Одна – дочка баронессы, Аннет, крупная под стать матери, добродушная ей в противоположность. Другая – её лучшая подруга, Сандра, с самого начала стремившаяся передразнить Ольгерда. Токсичное проявление симпатии? Искреннее проявление неуважения?

Всё-таки, в этом лагере все ребята, от мала до велика, оказывались слишком неоднозначными, чтобы быть в чём-то абсолютно уверенным. В большинстве сидело зерно таланта, способное прорасти в уникальное древо – это читалось столь явно, что Фьер вдохновился и даже написал о том небольшую притчу. Но вместе с любым даром человеку даётся и проклятие. От того каждый ребёнок страдал от собственных внутренних демонов. Какие-то были видны невооруженным взглядом. Какие-то ещё требовалось поискать. А нужно ли?

– Сегодняшнюю свечку я хочу начать с признания, – Ольгерд поднялся со своего места, чувствуя, как Адель, традиционно сидящая сразу по левую руку от него, провожает его взглядом. – У меня есть младшая сестра, плюс-минус одного с вами возраста. И как старший брат, я очень сильно её люблю и мне очень хочется о ней заботиться. Однако, – молодой человек вздохнул, – ей самой старший брат не нужен. Ей не нужна моя забота и поддержка. Это её выбор, который я уважаю и потому не смею навязывать ей то, что ей не нужно. И всё же, – Фьер внимательно осмотрел ребят, ступая вокруг стола: часть из них его внимательно слушала, другой было откровенно всё равно и те активно переговаривались с Сандрой и Аннет, – во мне есть нужда выражать братскую любовь, заботу и поддержку. Вы все для меня как младшие братья и сёстры. И я хочу сказать, что всегда рад помочь кому-либо из вас. Если у кого-то есть какой-то тяжёлый груз на душе, можете не бояться, можете подходить и делиться со мной – и я искренне буду рад вам помочь. Кто-то из вас, – он бросил взгляд на Адель, которая завороженно его слушала, – уже это сделал. И равно как я помог одному человеку, я буду рад помочь каждому из вас. Просто не молчите.

Душещипательный монолог, впрочем, не возымел должного эффекта. Искренне надеясь таким образом дать понять, что для распускания слухов нет повода, и он действует исключительно, как временный старший брат, в глубине души Ольгерд горько усмехнулся: не те формулировки были выбраны, не те слова были сказаны. Он допустил ошибку.

После свечки вожатый подошёл к Сандре:

– Я хочу сам для себя понять, – он внимательно посмотрел в глаза помощницы. – Я что-либо делаю не так?

– В каком смысле? – беззаботно уточнила девушка.

– Мне нужна обратная связь, – улыбнулся Ольгерд. – Я же не слепой. Я видел, как ты перешёптывалась сразу с несколькими ребятами, пока я говорил. Вы явно меня недолюбливаете.

– Ну, у людей бывает животная неприязнь, – Сандра развела руками. – Это не значит, что ты какой-то плохой. Если говорить лично о моих наблюдениях, то меня смутило твоё общение с Адель.

Сердце молодого человека громко стукнуло.

– На одной из свечек она сидела прям очень близко, приобнимала тебя. Мне это показалось странным, так что я, естественно, сообщила об этом баронессе.

Ольгерд чуть прищурился.

– А так, все люди разные, – помощница поспешила в корпус, поспешно завершая беседу, – в том, что ты такой, какой есть, нет ничего плохого. Здесь все своеобразные!

Так может и не было никаких слухов? Может была одна только Сандра? Ей что-то показалось неправильным, она об этом сообщила – и это преподнесли ему, как «многочисленные слухи»? Вопросов становилось всё больше.

Уже в корпусе, Ольгерд столкнулся с Адель. Та впервые решила дать ему пять и пожать руки вместо традиционных объятий. В тот же миг он почувствовал, что она таким образом передала какой-то бумажный свёрток, и взволнованно встретился с девушкой глазами.

– Сладких сно-о-ов, – протянула Адель.

– Сладких снов, – сдержанно ответил Ольгерд, отпуская руку воспитанницы и аккуратно пряча бумажку себе в карман.

– До за-а-автра, – помахала рукой девушка, не отводя от него глаз.

– До за-а-автра, – передразнил её Фьер.

Как только воспитанница скрылась в своей комнате, молодой человек поспешил в вожатскую. Чувствуя, как бешено колотится сердце, как участилось дыхание, он всей душой надеялся, что в комнате всё ещё не будет коллег. Сгорая от нетерпения и любопытства, молодой человек быстро вошёл внутрь и, убедившись, что остался вне поля чужого зрения, чуть ли не дрожащими руками извлёк бумажный свёрток – и развернул.

Неаккуратным, поспешным почерком на обрывке бумаги были выведены строчки, от которых сердце забилось только сильнее. Слова благодарности сменялись словами беспокойства, нежные фантазии соседствовали с глубоким и чутким переживанием. Адель искренне волновалась за то, что Джеймса могут уволить, что своей слабостью и потребностью в поддержке она подвела его, подставила, вынудила рисковать своим рабочим местом. В то же время, девушка признавалась в урагане чувств от самого факта их общения, подчёркивала, что ей дорого и важно их общение. Указывала на то, что ребята вокруг очень странные, мрачные, безразличные, что делает Ольгерда ещё более ценным. В конце же воспитанница просила искренне поделиться своими мыслями и ощущениями по всей сложившейся ситуации.

У Фьера подкосились ноги, и он опустился на край своей кровати. Вновь в душе зароились сомнения, тонущие во взрывающихся конфетти. Всё его нутро ликовало от счастья, что пусть даже через бумажные письма, но они смогут держать связь. Разноцветным фейерверком в ночное небо взмыло восхищение элегантной простотой и практичностью подобного решения Адель.

Радуясь, что коллеги всё ещё не вернулись, Ольгерд нырнул в рюкзак с вещами и извлёк большую тетрадь, в которой, вздрагивая от шаманского сердечного танца, принялся выводить каллиграфические строки.

В первую очередь, он успокоил воспитанницу. Даже если ему и грозит увольнение, в том нет ничего страшного и уж тем более, в том нет вины самой Адель. Помогать и поддерживать её – его сознательный выбор, поэтому ответственность за происходящее несёт исключительно он сам. При этом, он искренне благодарен девушке за столь добрые слова. Уже очень давно никто ему их не говорил. Это растапливает его сердце.

Во вторую очередь, Ольгерд усмехнулся, что ситуация весьма похожа на поэму Шекспира, где молодые люди не могут спокойно друг с другом общаться исключительно из-за протестов окружающего общества. Поразительно, что на волне собственных больных фантазий, кто-то решил выдать искреннюю поддержку и хорошее общение за нечто недопустимое. Впрочем, – констатировал молодой человек, – такова природа людей. Те склонны втаптывать в грязь всё то светлое и чистое, что им самим недоступно.

Ещё раз искренне поблагодарив Адель за письмо и за тёплые слова, Джеймс вырвал листок из тетради, аккуратно его свернул, и спрятал в карман. Пламя, вспыхнувшее в сердце, стало теплее и ярче, побуждая поскорее приблизить следующий день – и возможность передать собственное письмо. Преисполненный трепетным волнением, молодой человек посмотрел в окно на укрытый сумраком сосновый лес.

Этажом ниже, на тот же сумрак через окно посмотрела Адель. Рядом о чём-то оживлённо щебетала подруга, видимо жалуясь на очередную провальную серию просматриваемого интернет-сериала. Девушка отвечала ей общими фразами. Вся её душа сейчас крутилась вокруг Ольгерда и того, как он отреагирует на её письмо. Ответит ли? А если ответит, то что именно?

В течение дня она напряжённо думала. Сомнений в том, что это был Он, не было никаких. В том, что столь светлое явление в её жизни будет омрачено вмешательством матушки, у неё сомнений не было. И всё же, до вестей от Ольгерда девушка искренне надеялась, что всё обойдётся. Что впервые в жизни пробудившиеся чувства смогут согревать её счастьем и спокойно зреть до момента, когда их уже никто не посмеет осудить. Однако жизнь внесла свои коррективы.

Если нависает угроза репрессий за сам факт живого общения, необходимо искать альтернативные варианты. Блуждая по лесу, Адель сосредоточенно перебирала варианты. Могут ли они переписываться через интернет? Конечно. Однако связь в лагере оставляет желать лучшего, поймать её, чтобы вдоволь друг с другом наговориться – задачка не из простых. Могут ли они ловить моменты, когда никто не видит? Скорее всего, да, но такие моменты редки и если факт подобных встреч вскроется…

Тогда Адель и поняла, что ей необходим листок бумаги и ручка. Старые добрые записки, даже в цифровой век пользующиеся популярностью в школах во время уроков – вот решение ситуации. К тому же, на бумаге не так сложно изложить всё то, что у неё на душе. Хотя сказать хочется очень много.

Подруга пожертвовала лишь небольшой листок из блокнота. Экономя место, сокращая слова, стараясь писать как можно мельче, Адель принялась поспешно писать всё, что ей хочется сообщить Ольгерду.

– Что калякаешь? – поинтересовалась подруга.

– Потом, – протянула девушка. – Всё потом.

Что её переполняло больше всего? Благодарность. Пусть за плечами у неё было всего четырнадцать прожитых лет, она восприняла беседу с Ольгердом, как долгожданную встречу после множества лет скитаний. Впервые ей встретился настолько понимающий человек, который так тонко её чувствует и так верно подбирает слова, исцеляющие её тревожную подростковую душу. Каждая его реплика ложилась на нанесённые бурной повседневностью и активизмом шрамы, как целительный бальзам. Его голос, его запах, его объятия… Она расцветала рядом с ним – и это было что-то совершенно новое, доселе никогда ещё ей не испытанное. И от того, что именно Он открыл в ней эти чувства, пробудил в ней эту грань личности, вызывало благодарность. Она стала взрослее – не насильно, не под чужим давлением, а через самоанализ и новообретённый вектор мышления.

Во вторую очередь, ей очень хотелось поделиться своей болью. Их кто-то подставил. Кто-то распускал слухи. Из ревности или ненависти, но это делали такие же ребята, как она сама. Разве можно быть настолько жестоким? Разве нормально ли клеветать на других людей?

В то же время, именно это делало Ольгерда столь ценным собеседником, столь важным и дорогим человеком. Конечно, в основе всего лежала стойкая уверенность, что это Он – тот самый человек, та самая родственная душа. Впрочем, говорить об этом в открытую время ещё не пришло. Наверное.

Под конец, девушка поинтересовалась самочувствием молодого человека. Только из его слов она сможет понять, пришло ли время говорить всё, как есть. Вдруг он отвергнет – она этого не переживёт!

До глубокой ночи Адель рисовала иллюстрацию к очередной сказке или, скорее, притче, сочинённой Ольгердом для отряда. Неумолимо, незримо, в каждую он помещал её – и это невероятно согревало, вызывая трепетный резонанс. Раз за разом она проникалась Его личностью, убеждаясь в своих ощущениях. Она не может ошибаться. Это точно Он.

Сердце затрепетало. Нет, одного письма ей мало.

Взяв второй обрывок блокнотного листика, она принялась выводить новые строки в свете бледного телефонного фонарика. Теперь, Адель прямо сообщила, что поговорит с коллегами Ольгерда, дабы прояснить им истинное положение дел. Что Ольгерд не нарушает её субординацию, что общение с ним идёт ей на пользу, и не стоит её лишать столь ценного собеседника. К тому же, она лишний раз выразила беспокойство за молодого человека и искренне попросила того быть осторожней. Всё больше и больше ей казалось, что его могут выгнать с поста за то, что она его так подвела своей откровенностью, сыграв на его сопереживании.

Утром Адель сразу направилась к Ольгерду, спустившемуся на крыльцо. Протянув иллюстрацию к притче, она укрыла под листком свёрнутую записку. Молодой человек с трепетом принял рисунок, изображавший двух людей, сидящих у костра, похвалил его и трепетно улыбнулся. Девушка ответила ему таким же чувственным взглядом. Тогда же он театрально пожал ей руку, выражая благодарность – и она ощутила в связке их тёплых ладоней плотный бумажный свёрток. Сердце подпрыгнуло от радости.

После завтрака, Адель укрылась в комнате и поспешно прочитала письмо. Подруга, находившаяся рядом, спросила:

– Это что за простыня?

– Потом, – дрожащим голосом ответила девушка. – Всё потом.

Пробегая глазами каллиграфически выведенные предложения, смакуя причастные и деепричастные обороты, метафоры и эпитеты, отражавшие внутреннее состояние столь драгоценного ей человека, Адель ощутила, как глаза наливаются слезами. Ещё никогда она не чувствовала себя настолько счастливой. Казалось бы, такая мелочь – всего лишь письмо, написанное на большом листке в клеточку, – а сколько неописуемых чувств это рождает в её юной душе. Вздрагивая от слов ответной благодарности, от чистосердечных признаний её невиновности и взятия на себя ответственности за поддержку, Адель еле держала листок дрожащими руками. Письмо завершалось «приложением» тепла и нежности, отчего совсем подкосились ноги.

Переведя дух, Адель спрятала письмо в сумку и поспешила в вожатскую. Ей необходимо действовать. Времени терять нельзя.

Молодой человек, намеренно отстранившись от общего лагерного строя после завтрака, затерялся среди сосен, взбудораженно разворачивая полученное послание.

Во втором своём письме девушка искренне поделилась намерениями поговорить с коллегами своего вожатого, пытаясь понять истинную причину претензий с их стороны и желая уже со своей стороны указать на отсутствие собственных претензий в адрес Ольгерда. Всё это перемежалось признаниями в том, как письма согревают её, наполняют душу радостью, и как сильно она за него переживает.

Поспешив в корпус, Джеймс схватил свою большую тетрадь с ручкой и направился на улицу. Буквально через несколько минут, когда он уже торопливо выводил строки своего нового письма, в вожатскую зашла Адель, желающая переговорить со Стеллой ван Корвус. Однако кроме последней в комнате также присутствовала Элизабет Брут, сидящая рядом с коллегой на кровати за своим рабочим ноутбуком.

– Приве-е-ет, – протянула девушка, помахав рукой.

– Привет, Адель, что-то случилось? – чуть устало поинтересовалась Стелла.

– Да так, – воспитанница изобразила обеспокоенность, – я узнала от подруг, что про меня какие-то слухи ходят. Это правда?

Вожатые переглянулись. В глазах Элизабет читалось яростное напряжение.

– А какие слухи? – аккуратно уточнила ван Корвус.

– Ну-у-у, – в своей манере протянула Адель, – якобы у меня с Ольгердом что-то есть. Мне просто странно, – девушка подошла ближе, театрально заламывая руки, – мне он, конечно, нравится. Ну странно было бы, если бы такой человек не нравился, – она взволнованно усмехнулась, – но мы же с ним просто общались.

– Тебя Ольгерд подговорил? – строго спросила Элизабет, впиваясь в Адель хищным взглядом.

Девушка ощутила всплеск тревоги, но подавила его своей актёрской выдержкой. Нахмурившись, она возмущённо ответила:

– Я сама пришла, а Ольгерд вообще от меня отстранился, и мне это не нравится. Типа, мы с ним очень хорошо общались, мне с ним очень комфортно. Ему, вроде как, тоже нравилось со мной общаться, а теперь всё вот так вот. И как по мне, всё выглядит так, как будто ему запретили со мной контактировать.

Элизабет ещё раз переглянулась со Стеллой. Ван Корвус вздохнула и подперев голову рукой, спустив ноги с кровати, оказавшись ровно лицом к лицу с воспитанницей, заметила:

– Вожатый контактирует со всеми детьми. По-хорошему, со всеми в одинаковой степени. Конечно, все мы люди, и у нас есть свои любимчики. Но согласись, другим ребятам неприятно видеть, когда Ольгерд общается только с тобой. Равно как и тебе было бы неприятно, если бы он постоянно общался с другой девочкой, а тебя бы игнорировал.

– Но он же не игнорирует, – нахмурилась Адель. – Он общается с целой группой ребят, а не только лишь со мной.

– Да, но несколько дней подряд он общался только с тобой, постоянно, с утра до вечера, – отметила Элизабет.

– И почему кто-то решил, что мне от этого плохо? – девушка добавила плаксивости в голос. – Мне просто ещё мама написала, спрашивала, пристаёт ли ко мне Ольгерд. Почему такое происходит? Мы же просто общались, он же просто приятный собеседник!

– Я не знаю, почему твоя мама у тебя это спросила, – Элизабет изобразила сопереживание, и фальшь в её изображении не осталась незамеченной юной Адель. – Но ты не переживай. Ольгерду никто не запрещал с тобой общаться и запретить не может, это же неправильно по отношению к тебе.

– Вот именно! Я же в его отряде!

– Да, но опять же, пойми, пожалуйста, – вновь подала голос Стелла, – у вожатого не должно быть любимчиков, ибо это несправедливо и неправильно по отношению к остальным детям.

– А почему вы тогда конфликтуете? – резко спросила девушка.

– Ну, – ван Корвус переглянулась с коллегой, подбирая слова, – Ольгерд очень упрямый и своеобразный. Мы стараемся ему что-то советовать, как-то помочь, а он не слушает и стоит на своём. Поэтому бывают конфликты. Но мы их своевременно решаем, и никто ни на кого не в обиде.

– Я не хочу, чтобы у меня забирали такого классного вожатого, – констатировала Адель.

– Его никто не заберёт, – заверила Стелла. – Ему просто надо прислушиваться к тому, что мы ему советуем, что ему советует баронесса фон Капра. И тогда всё будет хорошо.

– Точно? – взволнованно уточнила девушка.

– Точно, – кивнула вожатая.

– Ну хорошо-о-о, – протянула Адель, направляясь к выходу из вожатской.

Как только дверь за ней закрылась, Элизабет отложила ноутбук, придвинулась к коллеге и со стальными нотками в голосе спросила:

– Теперь ты понимаешь, какой у них п***ец?

– Да, – кивнула ван Корвус. – Это действительно п***ец.

Молодой человек оставил стандартное пожелание внизу страницы и, вырвав листок из тетради, надёжно его свернул. Спрятав бумажный квадратный свёрток в карман, он чуть нахмурился от накативших сомнений. Правильно ли он делает, что открывает душу столь молодой девушке? Конечно, он сам себя оправдывает в тексте письма и даже указывает на вероятную неправильность своей откровенности, но…

Душа того требует. Сердце того требует. Разум того требует. Всё естество настаивает на том, что Адель – это Она, это именно та личность, с которой можно быть откровенным, и которая поймёт, что у него на душе.

Вскоре, Адель вышла из корпуса и сразу направилась в его сторону. Ольгерд взволнованно встретился с ней взглядом и легонько кивнул в знак того, что у него есть для неё новое послание. Девушка сразу оживилась, осмотрелась по сторонам и подошла ближе, протягивая руку – у неё тоже было новое письмо.

Быстро обменявшись бумажками, молодые люди разбрелись в разные стороны. Адель отыскала подругу – и отправилась с той гулять по лесу, не вынимая руку из кармана, в который опустила письмо Ольгерда. Сам же вожатый, убедившись, что его никто не видит, раскрыл письмо под облезлым столом, быстро его прочитал, и с глубоким трепетом вздохнул.

Девушка заверила, что коллеги желают ему добра, что вероятность увольнения убавится, после чего порекомендовала сохранять осторожность, держать формальную дистанцию, но продолжать обмениваться письмами – те для неё на вес золота. Как и он сам. Само его появление в её жизни для неё настоящее чудо, и она уверена, что всё это неспроста, что так было предначертано. Под конец, Адель поинтересовалась, с каким животным Ольгерд себя ассоциирует.

Стоило ему докончить чтение, как к вожатому подбежала маленькая девочка из отряда Стеллы ван Корвус:

– Ольгерд! Тебя Стелла зовёт, в вожатскую!

– Да? – нахмурился молодой человек. – Что ж, хорошо, – он изобразил улыбку, но понял, что та выглядела донельзя фальшиво.

– Поскорее, она сказала, это срочно.

– Конечно, – съязвил Джеймс. – Иначе бы соизволила спуститься лично.

Он прекрасно догадывался, о чём именно пойдёт речь. Переобувшись в холле, Ольгерд неспеша проследовал к лестнице, поднялся на второй этаж, приблизился к двери в вожатскую и прислушался. Из коридора не было слышно каких-либо переговоров. Глубоко вдохнув и выдохнув, сжимая в кармане полученное письмо, молодой человек уверенно открыл дверь и вошёл внутрь.

– Ты е***улся? – с ходу последовала реплика Элизабет.

– А ты? – устало парировал Джеймс, делая несколько шагов по комнате, после чего вытащил руку из кармана с письмом и скрестил её с другой на груди.

– Жопой нюхаешь цветы, б***ь, – рявкнула коллега. – Тебе сказали, б***ь, держать язык за зубами, а ты всё расп***ел!

– О чём вообще речь, психота? – жёстко спросил Фьер.

– За базаром следи, – потребовала Элизабет.

– Сама следи, – не остался в долгу молодой человек. – Из нас двоих только ты переходишь постоянно на оскорбления. Так в чём проблема?

– Почему к нам приходит Адель и интересуется, почему тебе запретили с ней общаться? – холодно спросила Стелла с чуть раскрасневшимися глазами.

– Потому что ты п***бол! – крикнула Элизабет. – Вечно п***ишь! Ты всё ей рассказал, хотя тебе было велено этого не делать!

– Во-первых, вас обеих это е***ь не должно, – грубо обозначил Ольгерд, сдерживая гнев. – Во-вторых, Адель не такая глупая, как о ней почему-то думают. Предполагаю, что она сама обо всём догадалась. Я ей ничего не говорил. Более того, я ограничил физический контакт, ограничил общение, я отстранился – хотя мне ни хрена не хотелось этого делать! И в качестве похвалы я слышу очередные предъявы?

– А с какого х*я тебя должны хвалить? – с претензией спросила Брут. – К тебе доверия нет никакого!

– Ну поплачь, – устало выдохнул молодой человек и направился к выходу. – И шапочку из фольги не забудь надеть, – бросил он уже в дверях.

Дверь хлопнула.

Коллеги, по своему обыкновению, переглянулись.

– Ты была слишком напориста, Элиз, – с укором заметила Стелла.

– Он это заслужил, – хмыкнула Брут.

Живое общение, меж тем, действительно постепенно сходило на нет, искореняя поводы для распространения слухов и рождения новых претензий. Лишь изредка Ольгерд и Адель позволяли себе быстро переговорить завуалированными образами: расписав свои ассоциации с животными, они негласно условились, что он будет драконом с перьями, а она – лисицей с крыльями.

День ото дня, от письма к письму, закладываемые в строчки эмоции становились всё более откровенными, что не могло не вызывать трепетного волнения и беспокойства у обоих. Прямым текстом в одном из писем Ольгерд переживал о том, что испытывает желание дарить тепло к девушке на десяток лет младше себя. И хотя им обоим было очевидно, что никто из них не вкладывает в эти чувства ни толики эротизма или иной, присущей физическому влечению, пошлости, сомнения не отпускали.

Да, он всё ещё юный душой. Но по паспорту ему почти четверть века. Да, она не по годам умна и мудра. Но у неё сам паспорт появился лишь недавно. Десятилетия борьбы с аморальными общественными явлениями стигматизировали проявление любой привязанности между людьми столь разных возрастов. Меньше всего он хочет причинить ей вред, меньше всего он хочет нарушить святость её неприкосновенности, скорее напротив, он хочет уберечь её от невзгод жестокого мира, к которому её так неистово толкают родители. Но имеет ли он на то право? Преисполненное паранойей, общество даже оказание банальной поддержки сковало по рукам и ногам бюрократией, требуя предоставление справок о соответствующей квалификации. Можно было подумать, что скоро придётся приобретать лицензию на право быть добрым и отзывчивым.

Адель также чувствовала горечь переживаний. В отличие от многих, кто мог бы быть на её месте, она здраво понимала, почему между ними с Ольгердом рождается именно такое чувство. Вслушиваясь в колебания своей интуиции, она чувствовала, как плетётся их общая ткань судьбы, и что должно быть именно так – и никак иначе. Однако то было ясно лишь ей одной. Там, где она, – да они оба, – видели себя родственными душами, другие способны были видеть лишь взрослого мужика и маленькую девочку. Забавно, как цифра в паспорте автоматически причисляет тебя к той или иной категории, взваливая груз общественных ожиданий, не удосуживаясь всмотреться в твоё самоощущение.

В одном из писем она призналась Ольгерду, что видит в нём ещё совсем юного дракончика лет восемнадцати-двадцати, и что для неё «взрослость» наступает за рубежом в тридцать лет. Молодой человек, до этого убеждавший, что чувствует себя на свой возраст, согласился. Временами ему и самому кажется, что его душа гораздо моложе его тела – и в том он видит своё некое преимущество. Как ни крути, именно частичка юности, сохранённая в душе, помогает оставаться искренне добрым даже когда весь мир утопает в злобе. Именно частичка юности сохраняет человеку способность искренне любить – и Адель не могла с этим не согласиться.

Из каждой последующей строчки каждого письма становилось всё яснее, что они уже не представляют жизни друг без друга. И с каждой последующей строчкой всё острее развивалась тревога, что в скором времени лагерная идиллия кончится. Традиционные вечерние объятия остались в прошлом. Они редко имели шанс душевно друг с другом поговорить, отчего медленно гнили заживо в тёмной тюрьме, выстроенной для их светлых чувств. Письма стали для Ольгерда и Адель единственным источником тепла в дождливые июльские дни.

Читая очередное письмо, молодой человек поднял глаза, посмотрев через окно. Могучие сосновые ветви тяжело качались на ветру. Облака стремительно прятались, уступая воздушной стихии, а хвое было нипочём: сосны утвердились в своей надёжности, своей непокорности, позволяя лишь единичным ветвям дёрнуться в порывах ветра. Дождь, недавно оросивший сосновый бор, оставил туманное прохладное послевкусие, висевшее у подножья хвойных древ: густая дымка, пушистой простынёй стелящаяся под зелёные игольчатые кроны, переливалась радугой и сияла в лучах садящегося солнца.

Нечто потянуло его наружу. Неслышимый окружающим зов побудил Ольгерда выйти из пустой вожатской, спуститься на первый этаж, не замечая никого, переобуться – и покинуть тесный лагерный корпус, открыв душу очаровательному закату.

В прочитанном только что письме, Адель интересовалась у молодого человека, что такое любовь, как он понимает это чувство, что оно для него значит. Вспоминая все свои попытки построить романтическое счастье, Ольгерд вдыхал прохладный хвойный воздух – и тогда заприметил Её.

У основания вытянутых стволов, в зарослях вытоптанной травы, пряталась низкая скамейка, на которой сидела хрупкая Адель Азалис Эльдрав.

Внимательно следящая за переливающейся дымкой, за густыми лучами светила, она выглядела расслабленно и, в то же время, очень сосредоточенно. Проходящие мимо ребята будто бы не замечали её, погруженные в свою бесконечную детскую суету. Он же её отчетливо видел, но не придавал тому значения, пока сквозь метафизические струны бытия не услышал эхо. Всем своим нутром он обратился к источнику столь дивного космического голоса – и понял, что он исходит от хрупкой непримечательной фигуры.

Годами ему казалось, что только он и может слышать шёпот Мироздания. В тот миг его убеждения бесповоротно пошатнулись и рассыпались в пыль. В паре десятков метров от него, незримая для мира, неслышимая для прочих, оказалась Она – способная услышать и способная говорить.

Реальность завибрировала. Вытоптанная трава, сосны, лучи солнца, воздух – всё вокруг благоговейно задрожало перед величием момента, который теперь стремительно приближался. Как же хотелось и ему, словно мотыльку, со всей стремительностью полететь на увиденный свет другой, но такой похожей и родной души. И всё же порыв удалось сдержать. Подвластный окружающему трепету, он убрал опавшие на лоб пряди русых волос, привёл в порядок сбившееся дыхание и деликатно приблизился. С каждым его шагом солнце становилось всё ярче, а краски – насыщенней. Окружающий мир покрывался мурашками восхищённого ожидания доселе невиданного чуда.

Чуть откинув полы длинной мантии, он аккуратно присел рядом, всё так же слыша эхо хрупкой фигуры, уже практически различая её голос и ответный шёпот вселенной. Переборов сомнения, он потянулся к ней, но только лишь в мыслях. Не смея как-либо нарушить сакральную неприкосновенность её общения с Мирозданием, он всеми фибрами души прислушивался к астральным отголоскам чарующих мыслей.

– Что ты видишь? – со священной почтительностью спросил он.

– Я вижу пути, – глубоким, проникновенным голосом ответила она. – Я вижу много путей. Много развилок. Люди приходят, уходят. Но я вижу, чётко: практически везде и всегда есть ты.

Тогда-то он и услышал её мысли. Бурные, пёстрые, будоражащие своей искренностью и неукротимостью чувств. В тот же момент он трепетно вздрогнул, осознав, что и она его отчётливо слышит. Сквозь мириады звёзд, бесконечные долины незримых миров, сквозь метафизические столпы реальности, они оба в миг осознали, что все предыдущие годы шли именно к этому мгновенью, именно к этому вечеру, именно к этим золотистым лучам, проливающимся через сосновые ветви. Все их письма – это развенчивание тревожных сомнений, мешавших случиться тому, что ныне было неизбежно.

– А что видишь ты? – с глубоким интересом спросила Адель.

– Я вижу то же самое, – на его лице вспыхнула меланхоличная улыбка, – я вижу развилки со множеством дорог. Я вижу, что это всё неспроста и мы играем огромную роль друг для друга. От того мне и тревожно…

– Почему? – ещё никогда Джеймс не слышал такой необъятной заботливой обеспокоенности.

– Потому что после некоторых развилок, ты забываешь и оставляешь меня, – он выдавил неловкую усмешку, насквозь пропитанную тревожной меланхолией.

– Такие развилки есть всегда, – кивнула девушка. – Я же вижу, что ты сыграешь в моей жизни огромную роль. Ты в моей жизни очень надолго. И я тебя никогда не забуду.

Он ничего не ответил, позволив себе лишь меланхоличную улыбку, и повернулся в её сторону. Они вместе ощутили, как мгновение обволакивает их – напоследок, стремительно ускользая. Откуда-то издали донеслись отголоски привычной суеты, всё упорнее преодолевавшие могучую хвою. Тёплые солнечные лучи скользнули по светлым волнистым волосам хрупкой фигуры, озарив нежное лицо. Улыбнувшись обоюдным мыслям, слышимым им обоим, она повернулась к нему, блеснув изумрудами глаз в лучах закатного солнца.

– Ты спросила в письме, что такое любовь, – напомнил молодой человек. – На мой взгляд, любовь бывает нескольких видов. Есть любовь родительская: когда ты заботишься о человеке, потому что он – это продолжение тебя в непредсказуемом будущем. Есть любовь дружеская: когда ты привязываешься к человеку, как к хорошему собеседнику и готов прийти ему на помощь, что бы ни случилось. Есть любовь физическая: когда человек привлекает тебя внешне и ты жаждешь его в интимном плане – такую любовь, зачастую, люди и склонны испытывать, и именно её выражают своими признаниями.

– Да, к сожалению, – вздохнула Адель.

– На деле же, есть ещё любовь духовная, – дрожа от собственной искренности, продолжил Ольгерд. – Когда человек испытывает любовь духовную, он не смотрит на внешность. Он смотрит и видит душу. Родную душу. И понимает, что в целом мире не существует человека более родного, чем тот, на кого он сейчас смотрит. Эта любовь самая редкая. Эта любовь на всю жизнь.

Под конец Джеймс говорил практически шёпотом.

Адель почувствовала их общий благоговейный трепет перед тем, к чему их все последние дни готовила судьба.

Чуть придвинувшись друг к другу, они приподняли дрожащие от волнения руки.

Между ними наэлектризовался воздух, создавая незримую грань. Бесспорно, той предстояло рассыпаться в прах перед могуществом рождавшейся связи.

Чувствуя, как дрожит дыхание, они широкими зрачками блестящих на закате глаз смотрели друг на друга, продолжая сближаться руками.

Адель глубоко вдохнула.

Ольгерд глубоко выдохнул.

Сначала кончики пальцев, а затем и ладони целиком – их руки встретились. Пальцы сжались в замок.

В тот же миг реальность взорвалась мириадами фейерверков, по телам пробежали мурашки, накрывая волной неописуемого счастья и благодати. Сосны, ели, небеса, золотистое светило – всё закружилось в калейдоскопе откровения, наполняя лёгкие амброзией духовного единства.

Ощущая благоговейный трепет, Ольгерд и Адель самозабвенно сжимали замок из своих рук всё плотнее и плотнее, утопая друг в друге. Перестали существовать физические оболочки их тел, перестала существовать сама реальность вокруг. Осталась лишь безграничная вселенная полыхающих чувств и родственные души, сплетающиеся друг с другом в страстном энергетическом союзе.

Когда солнце село, Ольгерд и Адель глубоко вдохнули, словно повторно рождаясь на свет. Разомкнув руки, каждый попытался прийти в себя. У девушки закружилась голова от чувств, которых она себе даже не представляла. Молодой человек же закрыл глаза, не веря в то, что встретил Ту Самую. Формальности реальности истлели в свирепом пламени любовных чувств. Волшебное мгновение устремилось в прошлое, благополучно свершившись. От него остался лишь вечный огонь духовной привязанности, да яркий образ изумрудных глаз, в которых светятся отблески заката.

Сосновый лес погрузился во мрак. Ольгерд стоял в пустой и тёмной вожатской, всё ещё чувствуя благодатную дрожь, всматриваясь в белый свет фонаря, прорезавший ночную тьму. Он вздрогнул, когда в дверь легонько постучались.

Казалось, что сердце в неистовой пляске вырвется из груди, когда Фьер подошёл к двери и приоткрыл её. На пороге стояла уже переодевшаяся, в отличие от него, в пижаму юная Адель. Им уже не нужно было слов, достаточно было лишь взгляда.

Немного помедлив, Адель прошла в вожатскую комнату.

Ольгерд тихо закрыл дверь.


Clint Mansell feat. Kronos Quartet – Stay with Me
Ludvig Forssell – Alone We Have No Future
Lorne Balfe – Plea to Fate



<b>Глава 7. Анданте</b>

Самые удивительные откровения прячутся в обыденности.
Прислушайся к своим шагам – и ты услышишь
ритм судьбы



Серые городские улицы оросились холодными августовскими слезами пасмурного неба. Шквальный ливень испортил уложенные волосы, безжалостный ветер отзывался грохотом в ушных раковинах. Пальто трепетало от яростных порывов, а взор застилала холодная вода, стекавшая ручьями по лбу и вискам. Прыгая через лужи, боясь промочить уже и без того порванные летние кроссовки, Джеймс Ольгерд спешил укрыться под козырьком ближайшего здания. То была цель его сегодняшней поездки и место, где он рассчитывал получить ответы на множество мучительных вопросов.

Впрочем, он много на что надеялся. Прокручивая в уме безумный ураган событий, разворотивший несколько последних недель жизни, молодой творец убеждался в собственной никчёмности. Практически все его решения носили импульсивный характер, ни один из его поступков не соответствовал тем идеалам, которые он сам для себя неоднократно определял.

Что он сделал сразу после того, как остался один в глухом безлюдном поле? То, что ему посоветовал отец. Что он говорил в полицейском участке? То, что ему посоветовал отец. Не то, что накопилось на душе, не то, о чём кричала обида на несправедливость. А совет другого человека, пусть и родителя.

Дождь молотил в козырёк и лился на асфальт водопадом. Ветер выл в проулках и пронизывал до костей дыханием осени.

Что Ольгерд собирается сделать сейчас? Посетить адвоката. Это его решение? Нет, это рекомендация его отца. Может адвоката молодой человек нашёл и выбрал сам? Тоже нет, это сделали отец и товарищ отца. И проблема была не в том, что Джеймсу не давали возможность самостоятельно выпутываться из передряг, самостоятельно решать проблемы. Проблема была в том, что и не смог бы. Он бы сгинул в тумане непредсказуемой жизни.

– Так и будешь писать? – раздался голос откуда-то сбоку.

Нахмурившись, Ольгерд повернулся в сторону говорившего и вздрогнул, узнав в непрошенном собеседнике слишком знакомые черты. Такой же русоволосый, с элегантным беспорядком в качестве причёски, с куда более мудрыми серо-голубыми глазами, перед ним стоял молодой человек в длинном тёмном пальто с замысловатыми золотистыми нашивками.

– Что? – глупо переспросил Фьер.

– Так и будешь об этом всём писать? – повторил вопрос давний знакомый. – Хотя чего я спрашиваю, конечно же будешь. Слишком уж свежа твоя боль, слишком уж велик соблазн поскорее всё сублимировать в искусство!

– Неправда, – покачал головой Ольгерд.

– Ещё какая правда, – усмехнулся собеседник. – Или ты забыл, что я вижу тебя насквозь?

По серым дождливым небесам докатилось эхо далёкого грома. Дождь замолотил с удвоенной силой, разве что ветер поутих.

– Ух, как это избито, – вновь едкая усмешка. – В этот день не было грома. Нет бы придумать что-то новое, изобрести свежий образ! Вместо этого жалкий шаблон: гром и молния. Ну конечно!

– Чего тебе надо? – безнадёжно спросил Джеймс.

– Мне? – раздался удивлённый смешок. – Ничего! Вопрос в том, чего тебе хочется.

– Сам и скажи, раз насквозь меня видишь, – пробубнил Ольгерд.

– О, с удовольствием, ведь вместо того, чтобы показать, ты рассказываешь. И каждый раз, когда у тебя всё рассыпается в прах, появляюсь я. Как сейчас, например. Но знаешь, что? Мне это надоело! Я решительно заявляю о своём увольнении.

– А что это за позерство? – возмутился Фьер. – Ты чертовски переигрываешь.

– Твоя правда, – успокоился собеседник. – Я переигрываю, пока ты передумываешь. Вместо того, чтобы чётко держаться конкретной позиции, ты скачешь с мысли на мысль, с вектора на вектор. Вот скажи мне, творец, о чём эта история?

– О любви, – развёл руками Джеймс.

– А вот и нет. Она о винегрете в твоей голове.

Давний знакомый рассмеялся, но смех его был уже не столь театральным, а искренне мрачным и даже немного зловещим. Разведя руками в чёрных кожаных перчатках, собеседник смерил Ольгерда оценивающим взглядом.

– Не, ну завернул ты знатно, конечно. Ещё и имя какое придумал. Сам?

– Конечно, сам, – закатил глаза молодой человек.

– «Конечно, сам», – передразнил знакомый. – А иначе и быть не может, ведь это всё, что ты только и можешь сам делать. Давай посмотрим правде в глаза: ловить с тобой решительно нечего. Нет, ну ты хотя бы научился ввязываться в авантюры – это, бесспорно, прогресс. Но в конечном итоге? Я же вижу тебя, спустя пару месяцев, к чему приведёт тебя эта дорожка, разве не понимаешь?

Ольгерд отрицательно покачал головой.

– К тому же самому. Ты сделаешь круг, как герой клишированного голливудского фильма для подростков. Вместо того, чтобы закрепиться на итогах своей драматургической арки, ты падёшь обратно в ту яму, из которой выбрался. Чтобы вновь из неё карабкаться наружу. Чтобы потом снова в неё свалиться. Скажи, тебе самому это не осточертело?

– Ещё как осточертело! – вскричал Джеймс. – И осточертела твоя болтовня, твои никому не нужные комментарии!

– Невинная наивность, – пролепетал собеседник с наигранной умилительной интонацией. – Не нужны были бы мои комментарии, ты бы не выпускал меня наружу, ты бы не давал мне права голоса, ты бы не выводил сейчас мои слова. Как ты не понимаешь? Я – твой спасательный круг, твой самый ревностный поклонник и критик, твой самый близкий друг и товарищ.

– Хорошо, что не любовник…

– Ой, это правда, ты, конечно, эго-маньяк, как и любой творческий человек, но нарциссизмом точно не страдаешь. Скорее, наоборот, ты вечно себя недооцениваешь. Это и роднит тебя с Ней.

– Нет уж, у меня точно не синдром самозванца, – нервно засмеялся Фьер. – Я ведь знаю, что много трудился и старался. Я знаю, что могу писать хорошо, когда хватает времени и сил. Я знаю, что заслуживаю награды…

Собеседник покачал головой, улыбнулся и покровительственно положил руку на плечо молодого человека. Взглянув в сторону, формулируя мысли, давний знакомый выразительно, по-менторски, заговорил:

– Ты мнишь себя психологом. Да что уж там, люди сами склонны тебе приписывать выдающиеся манипулятивные качества. Как там говорила баронесса? Как там ей вторила мама Адель? «Он всё сочинил, он же писатель». Бесспорно, ты только и делаешь, что сочиняешь. Снова и снова, ты предаёшься сочинительству, вворачивая в этот процесс свои любимые психологизмы. Хочешь поучать общество, как жить. А сам-то, как жить, знаешь?

– Знаю, – Ольгерд скинул руку собеседника со своего плеча и отстранился.

– Да, ты не любишь, когда тебя за ручку подводят к тому, в чём ты заблуждаешься. Не любишь, когда тебя тыкают носом в твои ошибки. Это ущемляет твою хрупкую веру в то, что ты хороший психолог. Ты же так тонко чувствуешь людей! Ты же так хорошо их понимаешь! Ты встретил Адель – и сразу понял, что её тревожит! Да, прелестная картина мира, жаль только, что она сочинена твоим больным рассудком.

– Что за бред ты несёшь? – совсем возмутился молодой человек, достал телефон и сверился со временем. Приближался час встречи с адвокатом.

– Ну не могу же я всё прямым текстом сказать. Тогда ты будешь знать, что эта мысль тебе навязана, а я для тебя – не авторитет, чтобы ты с навязанной мной мыслью согласился. Но, надеюсь, мои красноречивые витиеватые реплики подтолкнут твою рефлексию в верном направлении – и ты сделаешь правильные же выводы.

– Раз мы об этом всём судачим, я уже сделал правильные выводы, – мрачно отметил Ольгерд. – И раз снова и снова именно ты появляешься в моей жизни, значит, ты всё-таки авторитет.

– Какая честь, спасибо! – театрально поклонился собеседник. – Ну а для кого ещё я могу быть авторитетом? И кому ещё ты можешь быть настолько же интересен, насколько интересен мне? Только мы двое и есть друг у друга.

– Неправда, – Фьер настойчиво покачал головой. – Вот это уже точно неправда! У меня есть друзья!

– Друзья? – усмехнулся давний знакомый. – Это те, которые вспоминают о тебе раз в год под исход, когда им в голову приходит шальная мысль проведать твой вольер? Посмотреть на то, как забавно ты барахтаешься в клетке, которую сам себе построил?

– У меня есть родители!

– Да, драгоценные родственники, которые до последнего надеялись слепить тебя по своему образу и подобию, а потом, когда у них ничего не вышло – смирились. Не приняли, не решили безвозмездно тянуть тебя, потому что ты сейчас не более, чем жалкий балласт. Нет, они смирились. Как смиряются, решая отключить ракового больного в коме от аппарата жизнеобеспечения.

– У меня есть Адель! – вскричал молодой человек, чувствуя, как к глазам подступают слёзы.

– Конечно, конечно, у тебя есть Адель… Проверь переписку.

Раздался звук уведомления.

Взволнованно достав телефон, Ольгерд открыл переписку с подругой Адель, через которую надеялся достучаться до возлюбленной все последние дни. Как ещё можно преодолеть тишину чёрного списка не найдя связных, способных аккуратно, замысловато передать то или иное послание на ту сторону? Джеймс возлагал большие надежды на то, что его метод сработает, что через общую знакомую и подругу они с Адель смогут обмениваться мыслями и принимать совместные решения, действовать в команде…

«Ольгерд человек крайне интересный, но не очень взрослый».

Сообщение было переслано от Адель. Ничего, кроме этого, подруга пересылать не стала, а также указала, что больше выступать посредником не будет.

Сердце придавило чугунным валуном сомнений и тревог.

Молодой человек поднял ошарашенные глаза на собеседника.

– Не так уж всё и радужно, да? – тот сочувствующе поджал губы. – Две трети истории ты выстраивал волшебный мирок идиллии. Немного магии припас и на последнюю треть. Но посмотри правде в глаза, старый друг.

Ноги стали подкашиваться. Труднее всего было найти себе место. Труднее всего было подобрать верную интерпретацию словам и потому в голову лезли лишь неверные домыслы и теории.

– Нет, совсем уж себя не закапывай, – знакомый похлопал по плечу. – Там же не сказано, что ты ничтожество, что все признания были ложью и что всё, что вас связывает – это гвозди, забиваемые в крышку гроба твоих жизненных перспектив.

– Я не очень взрослый… – протянул Ольгерд.

– Да, и в чём она неправа? – усмехнулся собеседник. – На самом деле, вы двое и вправду нашли друг друга. Забавно, как изначальная философская концепция преобразуется в куда более неожиданное и куда более глубокое, даже смелое высказывание, да?

Фьер прислонился к бледной стене, задрал голову и прикрыл глаза, вслушиваясь в стук дождевых капель об козырёк просторного крыльца. На душе скребла неведомая живность, то ли кошачьего, то ли собачьего происхождения. Ясно было лишь то, что когти у этой твари были достаточно острыми, чтобы скрести душу до крови.

– Что ж, наша увлекательная интерлюдия подошла к концу, – вздохнул давний знакомый, – надеюсь, она была полезной. Для тебя, во всяком случае. Конечно, для пущего эффекта, мы немного опередили события. В действительности, ты получишь и увидишь это сообщение только через полторы недели, числа семнадцатого или восемнадцатого августа. Но слушай, у тебя там впереди происходит уже полнейшая отсебятина, к тому же и так эпизоды между собой перемешаны. Ты сам-то в них не запутался ещё?

Собеседник засмеялся. Ольгерд ответил ему тяжёлым взглядом.

– Что ж, – знакомый хлопнул в ладоши, одёрнул шикарное пальто и козырнул, – не смею вас более задерживать. Увидимся в других твоих историях, куда ты осмелишься впихнуть личные переживания. Хотя, если честно, у тебя все истории такие. Вспомни тот же «Дневник». Ой, прости, пожалуйста, наверное, в этой вселенной та повесть называется «Ежедневник»? «Записная книжка»? «Блокнот»? Придумал, конечно, конспирацию, как будто никто ни о чём не догадается…

– Собрался уходить – уходи, – прорычал Фьер.

– Не переживай ты так, – добродушно улыбнулся собеседник, – вдохновение, знакомые, девушки, чувства… Все эти вещи приходят и уходят, а внутренние демоны всегда возвращаются.

Знакомый широко улыбнулся и подмигнул.

Пророкотал гром.

Собеседник исчез.

Нервно достав телефон, Ольгерд проверил переписку. Сообщение никуда не делось. Он крайне интересный, но не очень взрослый. Но она же сама писала, что для неё взрослый – это человек старше тридцати. Ему же и двадцати пяти пока нет. Значит ли это, что её претензия оправдана? И претензия ли это? Ну очевидно претензия. Указание на его заблуждение, на его ошибку. Но какую?

Его давний знакомый прямо сказал, что они с Адель нашли друг друга. И что изначальная концепция, возвеличивающая красоту любви, как явления, теперь незапланированно становится глубже. Что, черт возьми, этот зазнайка имел ввиду? Вечно он влезает со своим философским снобизмом, со своим божественным провидением, является весь из себя такой сногсшибательно харизматичный! И ведь всегда угадывает момент, когда его ждёшь меньше всего…

«Ольгерд человек крайне интересный, но не очень взрослый».

В голове всплыл эпизод с Юэном Маршаллом. Паренёк, дерзкий и задиристый, появился в жизни и исчез. Врезался в память поведением, именем, характером. Один из тех эпизодических персонажей, которые играют столь важную роль для сюжета, что потом, даже при крохотном хронометраже, запоминаются зрителям. Нет, вряд ли Юэн Маршалл настолько запоминающийся. Но Ольгерду, как действующему лицу, как зрителю собственной жизни, он запомнился. Ведь шестнадцатилетний задира нёс в себе частицу одного большого паззла.

Что сказал давний знакомый? Они нарушили хронологию? Сообщение должно прийти через полторы недели, сегодня же пятое августа. А точно ли пятое? Почему он сегодня пришёл к адвокату?

Дождь молотил в оконное стекло, когда молодой человек глубоко вздохнул, сидя напротив упитанного мужичка в деловом костюме и возрастной залысиной. В тесном кабинете уместилось два стола – по штуке на каждого сотрудника небольшой юридической конторы. Вдоль стеночки прижимались чёрные стульчики. На пару из них и опустились Ольгерд вместе с давним отцовским товарищем, умудрившимся в короткие сроки отыскать достойных специалистов по решению противоправных ситуаций, подобных случившейся с молодым человеком.

– Итак, – мужичок закончил делать пометки в записной книжке, – вас вывезли в глушь, где угрожали и вымогали полтора миллиона рублей. Но что этому предшествовало? Расскажите с самого начала.

Ольгерд нахмурился, глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Вновь он пересказывает эту историю. Вновь он смакует избранные её детали. В этом цель визита к адвокату?

– Я устроился вожатым в лагерь, – начал он, – и в моём отряде оказалась девочка лет четырнадцати, Адель Азалис Эльдрав. В какой-то момент она обратилась ко мне с проблемой семейного характера. По вожатскому кодексу, – Ольгерд сделал паузу, – я обязан оказывать минимальную психологическую помощь, не оставляя ребёнка наедине с его трудностями. Собственно, я это и сделал, оказав Адель поддержку. Однако какие-то ребята, как мы потом предположили, сфотографировали то, как мы с Адель беседуем – и стали распространять под соусом того, что у нас с ней роман. Каким-то образом это дошло до родителей Адель. Через руководство мне запретили с ней общаться, что я не мог себе позволить: ребёнок мне доверил сокровенную проблему, так что, если бы я резко от неё отстранился, это нанесло бы девочке очень сильную травму.

– Разумеется, – кивнул адвокат.

– Поэтому мы с Адель решили обмениваться бумажными письмами. В этих письмах я продолжал оказывать ей поддержку. Незадолго до конца смены, тридцатого июля, Адель уехала из нашего лагеря и отправилась в другой, на полуфинал какого-то конкурса, или вроде того. Мы продолжали держать связь по переписке в мессенджере, так как ей по-прежнему нужна была моя поддержка.

– Почему вы так решили? – мужичок нахмурился.

– Она записывала мне голосовые сообщения, в которых плакала и говорила о том, как у других ребят родители интересуются, как у них день прошёл, а её мама во время звонка матом требует узнать, пришло ли какое-то письмо на электронную почту.

– Даже так?..

– Я по своей натуре очень эмпатичный человек. Я не мог оставить её наедине с той болью, которая её мучила. Спустя некоторое время смена подошла к концу. Второго августа, я ещё днём, когда уже вернулся в город из лагеря, стал получать угрозы с незнакомых номеров. Моя подруга тоже стала их получать. Из них стало ясно, что мои бумажные письма кто-то нашёл – на тот момент было неясно, кто именно. Я поделился ситуацией с Адель, спросил у неё, что за чертовщина происходит. Она записала серию голосовых, которые я так и не прослушал: к тому моменту мне уже позвонила баронесса фон Капра, вызвала к гипермаркету, и… В общем, я уже был в машине, где у меня забрали телефон. А когда всё заканчивалось, меня заставили удалить переписку.

Адвокат вздохнул, чуть прищурил глаза. Его коллега, – лысый мужик в клетчатой рубашке, – всё это время молча занимавшийся своей собственной работой, откинулся в кресле и уточнил:

– Значит, родители девочки нашли ваши письма?

– Да, – кивнул Ольгерд. – И на основе их решили, что я, как минимум, домогался Адель, а как максимум – так и вовсе её изнасиловал. Ну и мне кажется, когда есть такие подозрения, ты их решаешь адекватно, в правовом поле, через полицейских, например. А не сажаешь в тачку, вывозишь в глушь, где угрожаешь убить, либо засадить за решётку, а потом ещё и требуешь написать расписку, по которой тебе обязаны заплатить полтора миллиона за то, чтобы не было последствий.

Лысый надул щеки, утвердительно кивая. Упитанный, отложив записную книжку, вновь обратился к молодому человеку:

– А по факту, между вами и Адель что-нибудь было?

– Конечно же нет! – решительно выпалил Джеймс.

– Никаких тайных встреч, крепких объятий, ни, в конце концов, поцелуев? Только письма?

Молодой человек помедлил лишь секунду:

– Ничего не было.

– Значит, – на лице адвоката появилась тень улыбки, – предлогом для подозрений и угроз стали исключительно письма?

Фьер кивнул.

– А в полицейском участке что было?

– Они дали ложные показания. Сказали, что высадили баронессу фон Капра у самого гипермаркета. Сказали, что расписки никакой не было, угроз – тоже, и они вообще со мной просто захотели поговорить. Однако, в свою очередь, приобщили письма к делу и озвучили намерения подать встречное заявление.

– Они вырыли себе могилу, но умудрились в неё не свалиться, – присвистнул юрист. – Вы правильно сделали, что сразу написали заявление, это был очень грамотный ход. Вы теперь в относительной безопасности, даже если они подадут встречное заявление.

Ольгерд кивнул. Действительно, инструкция отца спасла его. Как же жаль, что он сам не смог додуматься до того, что посоветовал отец. Он же наверняка смог бы! Хотя, зачем обманывать самого себя…

– Однако здесь есть оказия, – мужичок поднял палец, отвлекая молодого человека от клубка мрачных мыслей. – В нашей правоприменительной системе почти не требуется каких-либо доказательств, чтобы подтвердить виновность подозреваемого в домогательствах.

– В смысле? – нахмурился молодой человек.

– Пусть на вашей стороне прецедент – вы первый сообщили о преступлении, а значит любое заявление с их стороны будет выглядеть, как самозащита, – принялся объяснять юрист, сопровождая речь взвешенными жестами, – но им, по факту, ничто не мешает пойти дальше. Они могут подговорить девочку наклеветать, подкупить врачей и подделать справки – от гинеколога, например, – и… Сколько, говорите, девочке лет?

– Четырнадцать, почти пятнадцать.

– Ей достаточно прийти и сказать, что что-то было – и вас посадят без всяких проверок.

Ольгерд вздохнул. Быстро заморгал. Нахмурившись, он склонил голову, запуская пальцы себе в волосы и активно раздумывая над услышанным, прокручивая всевозможные варианты развития событий. Да, конечно, как будто он крутой стратег и тактик. Какие там развилки будущего! Одни только фантазии и наивные грёзы, будто он сам ещё подросток.

«Ольгерд крайне интересный, но не очень взрослый».

Да, и в чём она не права? Смог бы ли он вырулить ситуацию в свою пользу, будучи ещё в поле? Теоретически, в своём воображении, да. Можно было хотя бы попытаться, рискнуть. Но он этого не сделал. Ему не хватило силы воли. Ему не хватило смелости не потерпеть, а побороться за их с Адель светлые чувства. И в итоге, всё, что ему остаётся, это грезить о будущем, тонуть в оглушительной тишине чёрного списка и гадать, что же было в тех последних отправленных голосовых.

«Бож!», – как сказала бы Адель, – он ведь не додумался даже переслать их в другой чат! Тогда даже при удалении переписки можно было бы их прослушать. Смекалка, воображение, авантюризм, харизма… Качества, которые он хочет в себе видеть, но которые не обнаружил в столь ответственный, столь переломный момент.

– Мистер Реттен, а какие прогнозы, хотя бы примерно, вы можете дать? – поинтересовался молчаливый отцовский товарищ у юриста.

– Ну это гадание на кофейной гуще, – усмехнулся адвокат. – Но я вижу два варианта. В первом случае, всё сойдёт на нет. Они в состоянии аффекта натворили дел, в полиции получили по башке, протрезвели – и теперь будут сидеть тише воды, ниже травы. Во втором случае, – мужичок побарабанил пальцами по столу, – они сейчас готовят встречный иск. И тогда вам медлить точно не стоит. Одно дело против другого дела в суде ещё даёт шансы на победу. Если же будет только их дело – вам гарантированный конец.

– И для этого достаточно, чтобы Адель на меня наклеветала? – спросил Ольгерд.

– Да, к сожалению, – развёл руками мистер Реттен. – У нас верят на слово жертвам. Без доказательств. Отсюда и прорастает вся эта новомодная «культура отмены». Презумпция невиновности предаётся забвению, когда в деле начинают фигурировать дети и подростки.

– Был один случай, – заговорил коллега юриста, – сошёлся один нормальный мужик, бизнесмен, с одной особо пробивной женщиной, а у той была дочь от первого брака. У мужика же был и бизнес, и квартира, и вообще он неплохо так на жизнь зарабатывал. Но вот время шло и решила мадам своего супруга в оборот взять, сказала ему: «перепиши квартиру на мою дочь». Тот, конечно, прифигел с такого поворота, ушёл в отказ. Тогда мадам свою дочь-подростка запугала, сказала, чтобы та вместе с ней сходила в полицейский участок и сообщила о том, что отчим к ней приставал. Так мужика в тот же день приняли и впаяли двенадцать лет.

– П***ец, – прошептал Ольгерд.

– Ещё какой. И вышел он на свободу только тогда, когда девочка та выросла, поняла, какую дичь натворила, и написала расписку, что претензий не имеет, а показания дала под давлением матери. Её из-за сроков давности за ложные показания уже не привлекли, но мужик-то несколько лет в тюрьме провёл. Ни за что.

– Поэтому, – резюмировал мистер Реттен. – Я рекомендую вам довести дело до суда, пока они не успели подать встречное заявление.

Молодой человек протёр лицо руками, напряжённо думая.

– Я не думаю, что Адель будет клеветать на меня, – он отрицательно покачал головой. – Это было бы несправедливо.

– А вывозить вас в поле, шантажировать – справедливо?

– Так не Адель же это сделала, а её родители…

– Её родители, – настаивал адвокат, – которые очевидно действуют в преступном сговоре с этой баронессой. Раз они её так выгораживают, очевидно, она – организатор.

– Она ещё говорила, что у неё два суда параллельно идёт – и оба выигрышные.

– Ну вот, – мистер Реттен склонил голову, – может это суды с другими такими вожатыми? Может это отработанная преступная схема? Конечно, это гадание на кофейной гуще, мы не можем знать наверняка, так что решать вам, но на вашем месте следовало бы быть порешительней – и довести дело до конца.

Дождь перестал, но серое небо по-прежнему давило тоской и унынием, когда молодой человек шёл по блеклой улице. Как же важно было принять правильные решения, всё сделать правильно, чтобы зло было наказано, а добро и свет победили! Как же хочется не допустить, чтобы ошибки родителей Адель повредили ей самой. Не допустить, чтобы ведомые слепой яростью, они не сломали судьбы всем вокруг – и себе, и Ольгерду, и собственной дочери. Готовят ли они заявление? Возможно. Но в таком случае, Адель должна была вернуться из лагеря, причём ещё третьего числа. Но было уже пятое августа – и не было никаких признаков возвращения девушки обратно в город.

А сообщение? Точно, это нарушение хронологии. Сообщение придёт только через полторы недели. Но зачем было нарушать последовательность событий? Почему всё так спутано, так перемешано? Адель точно смогла бы дать ответ.

Он бы его почувствовал. После того, что было в лагере, между ними особенная связь. Людям этого не понять. Лишь единицам дано испытать то, что было даровано Ольгерду и Адель, а потому любые признания будут трактоваться превратно. Однако молодые люди могли чувствовать, что происходит с каждым из них – и это был факт. Ощущение возникало в голове, как случайная мысль извне, как шальная фантазия, как плод игры воображения, но то была истина, не подлежащая сомнению. И если бы девушка дала ответ на вопрос молодого человека, тот бы непременно услышал.

А смог бы понять?

«Ольгерд человек крайне интересный, но не очень взрослый».

Истинный смысл послания терялся. Из-за нехватки контекста? Но тогда бы Адель дала добро на то, чтобы этот контекст ему передали. Но этого не случилось. Значит, одной только этой фразы ему должно хватить, чтобы сделать правильный вывод. А до прихода чёткого понимания – лишь тосковать, страдать и блуждать в лабиринте, сотканном из сомнений, домыслов и депрессивных теорий, угнетающих и без того измученную душу.

Резкий звонок заставил вздрогнуть.

Адель, зажавшая рот, вжавшаяся в заднюю стенку шкафа, с ужасом смотрящая через узкую щелочку перед собой, почувствовала, что вот-вот сорвётся на истерический смех. Особенно от того, как тёмная фигура неизвестного с крайней неловкостью ощупывает сама себя, извлекает на свет смартфон и поспешно вырубает звук.

Этажом выше раздаются еле слышимые голоса и шаги.

Фигура приложила телефон к уху.

Секунда.

Вторая.

Третья.

Время тянулось чертовски медленно. От холода и нервов босые ноги задрожали, начав предательски подкашиваться. Адель зажмурилась. Отняла руки от лица. Вновь широко раскрыла глаза.

Тёмных фигур уже не было.

Ушли?

Девушка прислушалась. Кроме шорохов на втором этаже не было никаких признаков чьего-либо присутствия. Тихо дыша, Адель прислушалась к собственным ощущениям: сердце бешено стучало, лёгкие подрагивали от нехватки воздуха, по коже бежали мурашки от холода и накатывающего страха. Но где-то там, посреди всего этого животного ужаса, было и нечто совершенно противоположное.

Всё ярче и ярче разгоралось пламя. Свирепое. Непокорное. Могущественное, как божественный гнев. Это пламя не могло мириться со страхами и тревогами. Оно жаждало вырваться – и уничтожить средоточие тьмы, отравляющее душу склизкими мрачными ужасами. Дыхание стало глубже. Сердце замедлилось. Взгляд ожесточился.

Уверенно раскрыв дверцу, Адель вышла из шкафа, выставив перед собой руку – и сразу же повалилась на холодный линолеумный пол от удивления.

На первом этаже не было неизвестных тёмных фигур. Но буквально на мгновенье из её выставленной ладони наружу вырвался яркий свет, как вспышка фотоаппарата прорезавший ночной мрак корпуса.

От увиденного девушка пришла в себя только утром. Ни угнетающая зарядка, ни любопытные соседки по комнате – никто не мог её вырвать из самозабвенного анализа минувшей ночи. И только когда кто-то из вожатых, даже рядом не стоявших с Ольгердом по чуткости и профессионализму, сообщил, что в лагерь приехали её родители, Адель перевела взгляд с космической пустоты на сосновый лес перед собой.

У лагерных ворот, к которым её подвели, действительно стояли её матушка и отец. И их внезапный визит, вне Родительского дня, внушал чувство тревоги. В памяти сразу всплыла вчерашняя переписка с Ольгердом. Прослушал ли он сообщения, которые она ему записала?

– Ну наконец-то, ты в порядке? – сразу воскликнула её мама, когда Адель вышла за лагерные ворота в сопровождении вожатой.

– Нормально, – мрачно ответила девушка. – Тебе тоже привет.

– Принесите её телефон, сейчас же, – потребовала женщина у вожатой.

Молодая девушка-вожатая растерялась.

– Телефон её несите, – стальным голосом повторила Хельга Эльдрав. – Я знаю, они лежат у вас в коробке. Сейчас же принесите телефон моей дочери.

Вожатая, с пару мгновений побегав глазами между женщиной и воспитанницей, испуганно прошмыгнула в лагерные ворота и помчалась в отрядный корпус.

– Что происходит? – нахмурилась Адель.

– Сама прекрасно знаешь, – флегматично ответил девочке отец.

– Этот Ольгерд тебе и так уже всё разболтал, – строго заговорила матушка. – Ромео, б***ь, и ты тоже, Джульетта недоделанная.

Девушка тяжело вздохнула.

– А я же ведь спросила у тебя про след от челюсти на плече, – женщина нависла над дочерью. – Признайся хоть сейчас: он совратил тебя?

– «Совратил»? – удивлённо переспросила Адель.

– Да! – матушка сорвалась на крик. – В письме он чётко писал: «я помню твоё сердцебиение и дыхание»! Что за сердцебиение и дыхание он помнит, а?

– А вам какая разница? – отстранилась девушка. – Какого хрена вы вообще читали письма, которые адресованы не вам?

– Ты за тоном-то следи, дура малолетняя! – прикрикнула Хельга и обернулась к супругу. – Он точно ей мозги промыл. Она даже не понимает!

– Что я должна понимать? – девушка возмущённо развела руками.

– Что он насильник! – рявкнула женщина.

– Да не насиловал он меня! – таким же криком ответила Адель. – Прочитали письма, которые были даже не вам написаны, сделали какие-то выводы, угрозы ему присылали…

– Вот, – хмыкнул Ян Эльдрав. – Сама всё знаешь и понимаешь.

– И что вам от меня теперь надо?

Стальной скрежет указал на возвращение вожатой. Запыхаясь, та подошла ближе и протянула Хельге продолговатый смартфон юной Адель.

– Спасибо, вы свободны, – холодно отреагировала женщина.

– Извините, но я должна…

– Вы свободны.

Повторно услышав приказ удалиться, вожатая нервно выдохнула и скрылась на территории лагеря, но далеко уходить не стала.

Женщина повозилась с телефоном, а затем сунула его дочери:

– Разблокируй.

– Чего? – девушка взяла смартфон в руки.

– Разблокируй, я сказала!

Дрожащими пальцами, Адель прочертила рисунок-пароль от телефона. Как только звуковой сигнал возвестил о снятии блокировки, матушка вырвала гаджет из рук дочери. Пару раз проведя пальцами по экрану, уже вскоре она открыла мессенджер. Среди множества каналов и переписок не было никакого намёка на переписку с Ольгердом.

– Хорошо, этот гондон больше ничего не писал, – от облегчения Хельга даже улыбнулась.

– Ну он же не дурак сразу писать, – вздохнул отец девушки. – Может ещё напишет.

– Нет уж, на хер надо, – нервно закачала головой женщина.

Открыв профиль Фьера в мессенджере, она в несколько нажатий отправила того в чёрный список. Затем, отыскав среди подписок канал, посвящённый творчеству молодого творца, моментально отписалась. Аналогичную процедуру она повторяла и в других социальных сетях, где Адель успела как-либо подписаться на Ольгерда, либо имела даже призрачную возможность начать переписку.

– Зачем вы это делаете? – у девушки заслезились глаза, но она пока ещё сдерживалась.

– Затем, что тебе не стоит общаться с этим психом! – прикрикнула матушка.

– Прочитав письма, мы решили с ним поговорить, – спокойно объяснил Ян Офрей, – мы поговорили, толком ни к чему не пришли. Он нёс всякую фигню, вертелся, как уж на сковородке. А потом, когда мы все уже разошлись, взял – и написал на нас заявление в полицию.

– Что? – нахмурилась от удивления Адель.

– Заяву накатал, – завершив задуманные операции в социальных сетях, Хельга убрала телефон в карман, так и не вернув тот дочери, – якобы мы его похитили и убийством угрожали. Представляешь, какой шизик!

Девушка отступила ещё на пару шагов. Взявшись за голову, она опустилась сначала на корточки, а затем и на колени. Недоверие. Горе. Смятение. Растерянность. Утрата? Слишком много эмоций, слишком много всего. Всем своим неподъёмным грузом мир обрушился на неё, стремясь раздавить, превратить в лепёшку. И рядом не было никого, кто мог бы её спасти.

– Вот так вот, – не унималась матушка, – а ты, малолетняя шлюха, ещё и решила с ним переспать. Ну ничего, мы этого педофила быстро за решётку посадим. Будет знать, как писать всякие письма и лезть к детям!

– К детям?! – громким дрожащим голосом вскричала Адель, вскочив на ноги. – Вот как обвинять единственного человека, поддержавшего меня, согревшего меня, в том, что он изнасиловал меня – так я ребёнок! А как распихивать меня по проклятым конкурсам, по проклятым соревнованиям, секциям, репетиторам, нагружать всякой активистской херней – так я взрослая, да?! Ты, – девушка указала пальцем на мать, будто то был пистолет, – ты постоянно меня гнобишь! Ты постоянно решаешь за меня, как жить! Ты никогда меня не поддерживала, никогда ничего доброго мне…

Хельга Эльдрав, плотно сжав губы, наотмашь зарядила пощёчину. Адель дёрнулась, схватившись за раскрасневшуюся половину лица, вновь рухнула на колени и умолкла, тихонько всхлипывая.

– Ты неблагодарная тварь, – холодно заговорила женщина. – Я забочусь о твоём же благополучии. Я забочусь о твоём же будущем. Думаешь, вот это безвестное чмо, писатель – это центр вселенной? Нда, он совсем тебе мозги промыл…

– Тебе надо на мальчиков твоего возраста смотреть, – согласился отец. – А ещё лучше, вообще ни на кого не смотреть, рано ещё. А ты на мужика взрослого повелась…

– Да какой он «взрослый»? – всхлипнула девушка. – Ему всего двадцать четыре…

– А тебе?! – вскрикнула Хельга Эльдрав. – Тебе двадцать?! Восемнадцать?! Может, хотя бы, шестнадцать?! Тебе четырнадцать, Адель! Ты ещё совсем маленькая, несмышлёная, наивная дурочка! Господи, – у матушки у самой полились слёзы, и та подняла свою вздрагивающую от всхлипов дочь с колен и крепко её обняла, – ну прости меня, прости. Надо было быть повнимательней, чтобы всего этого кошмара не случилось. Чтобы этот извращенец, чтобы этот шизофреник, псих, нищеброд без работы и денег, чтобы он даже на метр к тебе не подошёл…

– Есть более достойные молодые люди, – менторским тоном заговорил Ян Эльдрав. – Есть такие же активные ребята, как и ты. Есть ребята с перспективами, с образованием. У них будут деньги, они – надёжны. Потому что мыслят по-взрослому, мудро.

– Этот маньяк тебе не нужен, понимаешь? – матушка посмотрела в раскрасневшиеся глаза дочери. – Не нужен! А за то, что он тебе сделал, мы его посадим!

– Но он ничего мне не сделал, – Адель прикрыла глаза, отчего по раскрасневшимся щекам скатились слёзы, блеснувшие в солнечных лучах. – Он сделал мне только добро…

– Это ты так думаешь, что он сделал тебе добро. А на деле, он очень и очень плохой человек. В этом нет никаких сомнений – он же сам во всём признался в своих письмах.

Хельга несколько раз кашлянула и выпустила дочь из объятий. Приняв из рук супруга ингалятор, женщина твёрдо заявила:

– Он ответит перед судом за всё, что с нами сделал.

Реальность плыла перед глазами. Сердце ныло. Душа выла. Всё её нутро противилось тому, что она только что услышала из уст родителей. Ну не могут же они врать! Да и реакция Ольгерда в переписке была крайне странной, к тому же такие его действия… Ну не мог же он, после её-то голосовых сообщений, так поступить! Он же прослушал их! Или нет?

Адель передёрнуло от ожесточённой схватки нахлынувших сомнений и яркого пламени чувств, неутомимо горящего и согревающего. Может, это знак? Может, она и вправду ошиблась, и всё это время ей только казалось, что это Он? Всё-таки, не может же быть такого, чтобы между родственными душами была такая серьёзная разница в возрасте…

– Однажды, когда мне было девять лет, – молодой человек горько усмехнулся, переводя взгляд на сосны, утопающие в полуденных солнечных лучах, – я страдал от неразделённой любви. И тогда, одна мудрая женщина сказала мне: «Не переживай, та девочка – просто не твоя. Твоя суженая, может быть, ещё даже не родилась!». Прошло время, – Ольгерд вздохнул и чуть нахмурился, видимо, вновь проживая свои воспоминания, – и вот мне исполнилось тринадцать. Я вновь страдал от неразделённой любви. И так случилось, что та же самая мудрая женщина вновь меня успокаивала. Но в тот раз, – Фьер перевёл взгляд чутких, печальных серо-голубых глаз на Адель, – она сказала уже иначе: «Не переживай, та девочка – просто не твоя. Твоя суженая, может быть, ещё только в детский сад пошла».

Девушка схватила себя за светлые локоны и прикрыла сжимающими волосы руками лицо, вновь падая на колени. Вздрагивая и всхлипывая, она не могла поверить, что все эти знаки, все пережитые ощущения, всё, что только было – всё являлось заблуждением и ошибкой. Ну не может Джеймс Ольгерд быть таким, каким его описывают её родители! Они ещё в лагере на него взъелись, только вот почему?..

Достойные молодые люди? Зачем они нужны, если окрылённый силой обоюдной духовной любви её Ольгерд сможет добиться всего? Он же не занудный подросток, не знающий, зачем он вообще живёт. У него есть цели, у него есть амбиции. А у неё – вера, что он обязательно добьётся того, чего хочет! Добьётся же?..

– Каждый должен извлечь свой урок, – послышался мудрый вздох откуда-то со стороны, – он извлечёт свой, а ты – свой.

Адель резко поднялась, повернулась на голос и обомлела.

Перед ней стояла девушка с до боли знакомыми чертами. Русые волосы почти касались земли. Белое платье укрывало всё тело, но в то же время удивляло своей визуальной лёгкостью и воздушностью. А изумрудные глаза с чуткой внимательной мудростью наполняли душу трепетом и благоговением.

Лёгким взмахом руки удивительная собеседница заставила родителей Адель застыть. Да что там, само время будто бы замерло, давая встретившимся девушкам уникальную возможность искренне поговорить, не будучи услышанными и прерванными.

– Я помню, – кивнула Адель. – Он говорил мне, что август принесёт мне жизненный урок. Что мне надо будет научиться говорить «нет» тому, что приносит мне боль и дискомфорт, не боясь ответной реакции.

– Это верное воспоминание, – голос давней знакомой глубоким эхом отзывался в душе юной девушки, – но неверное суждение.

– А какое тогда верное? – нахмурилась Азалис.

– Ты сама должна почувствовать, – улыбнулась собеседница. – В том и смысл жизненных уроков. Они не преподносятся на блюдечке. До них нужно доходить своим умом. А уж тот, кто доходит, в итоге добивается своего.

Чего хочет Ольгерд? Очевидно, что он стремится к стабильности, к самореализации через творчество, к успешной карьере человека искусства. Он даже согласился на авантюру поехать работать вожатым в надежде, что сможет найти пути для самореализации. К чему это его привело? К ней, юной девушке, превыше всего жаждущей тепла, понимания и поддержки от такого мудрого человека, каким, несомненно, являлся Ольгерд.

Было очевидно, что всё случившееся должно его чему-то научить. Не общаться с несовершеннолетними? Это абсурд! Несовершеннолетние в итоге становятся совершеннолетними, и не принимать подростков за людей только из-за их возраста – наживать себе врагов с уязвленным эго. Напротив, Ольгерд отличался тем, что общался с ними, с подростками, на равных. Не опускался до их уровня, но помогал тянуться к его уровню. К его свободомыслию, к его эрудиции, к его искренности и чувственности.

А чему случившееся должно научить её? Не общаться с парнями, которые значительно старше её? Не доверять свои проблемы и переживания? Вариантов, будто бы, масса. Почти все касались нравоучительных запретов, обычно диктуемых поборниками морали.

– О чём ты мечтаешь? – внезапно спросила знакомая.

– Я и не знаю, на самом деле, – горько усмехнулась Адель. – Мне очень хочется в финал конкурса, потому что я прошла в полуфинал. А в остальном, как будто бы, я получила то, о чём как раз можно мечтать: своего, того самого, человека.

– А ты его получила? – собеседница подняла правую бровь.

– Ну, да, особенно учитывая то, что было…

– Да, ты до сих пор вспоминаешь те моменты. Прокручиваешь в голове свои мысли и впечатления, закипающие от полярности. Неистовое счастье и животный страх осуждения. Экстатическая пьянящая радость и леденящий душу страх быть отвергнутой. Самые разные кошмары терзают твою душу наряду с неописуемыми радостями. Но то – лишь следствие вашей связи. Связи, что срастила вас в лагере.

– И не только в лагере, – Адель сложила руки на груди.

– Да? Ты можешь с ним поговорить? Ты можешь встретиться с ним в любой момент, когда того пожелает твоя душа? Нет никаких обстоятельств, которые останавливают твои искренние нежные порывы сердца?

Девушка вздрогнула и чуть не потеряла равновесие, когда сосновый лес резко сменился городскими улицами, лежащими недалеко от её места жительства и школы. Время всё так же застыло в безмятежности: сияли фары, спешили люди, мчались машины – и всё это в одно мгновение, которое сейчас тянулось минутами. Повисла абсолютная, даже пугающая тишина. Ветра – и того не слышно в городе, утонувшем в непрерывном настоящем времени.

– Можешь ли ты встретиться с ним? – повторила вопрос собеседница, всё так же стоящая рядом.

– Наверное, да, – задумалась Адель. – Я же могу ходить гулять, а уж куда я хожу и с кем – это…

– …было в прошлом, – заключила знакомая. – Сейчас у тебя забрали телефон. И вряд ли тебя ждёт полная свобода и после. Наверняка тебя будут контролировать. Скорее всего, тебя будут убеждать наклеветать на Ольгерда. Воспротивишься ли ты?

– Конечно!

– Ценой свободы своих родителей? Ценой всего своего беззаботного будущего?

– А причём здесь свобода родителей? – ответила вопросом на вопрос юная девушка.

– Значит, ты поверила в то, что они просто с ним поговорили, – печально усмехнулась собеседница. – Действительно, это же так похоже на него. Писать заявление в полицию в ответ на обыкновенный разговор.

– Я не знаю, наверное, – развела руками Адель.

– Твоё право выбирать, кому верить, – в зелёных глазах знакомой заблестели загадочные искорки, – это влияет лишь на тяжесть преподаваемого урока. Ты задавалась вопросом, заслужила ли ты такого человека, как он. А какого человека?

– Того самого…

Девушка начала отвечать, но тут же осеклась. Знакомая ловко поймала её в разговорную ловушку. Каков Джеймс Ольгерд Фьер, если он может написать заявление из-за обыкновенного разговора? Если он способен на такое, значит, он не более чем импульсивный инфантил, которого легко запугать, который даже не способен отличить подлинные угрозы от безобидной беседы. А если ему и вправду угрожали? Значит, родители лгут…

Адель витала в своих мыслях, пока белоснежная собеседница вела её через удивительные улицы, припорошенные золотистыми листьями. Окружение откликалось торжественной меланхолией и печальным восторгом. Примерно такие же эмоции она испытывала, пока читала «Дневник». Или он звался «Блокнот»?

– Мысли. Теории. Домыслы. Вы, двое, действительно нашли друг друга, – послышался насмешливый вздох собеседницы. – Разве что вас сроднило не то, о чём вы двое подумали.

– Нас сроднила наша родственность, – настояла Адель. – Мы похожи. У нас схожие биографии, у нас схожее мироощущение. Он понимает меня, он чувствует меня. Я тоже его понимаю и чувствую, просто не до конца из-за того, что не хватает жизненного опыта…

– Не это ли повод задуматься? – знакомая повернулась.

Город сменился сосновым лесом. Время возобновило свой ход, как ни в чём не бывало. Матушка оживлённо с кем-то переписывалась уже в своём телефоне, пока отец задумчиво уставился в одну точку перед собой. Собеседница никуда не исчезла, но будто бы была невидима и неслышна никому, кто присутствовал поблизости.

– А почему вы забрали мой телефон? – осмелилась поинтересоваться девушка.

– Потому что нефиг тебе переписываться со взрослыми мужиками, – ответила Хельга Эльдрав, после чего закатила глаза, вздохнула, убрала личный смартфон и нахмурилась. – Почему ты думаешь, что он делал тебе добро?

– Я так почувствовала, – искренне призналась Адель.

– Он просто втирался к тебе в доверие, – объяснила матушка. – Он говорил тебе то, что ты хочешь услышать. Давал тебе то, что ты хочешь получить. Он делал всё, чтобы ты доверилась ему, чтобы ты чувствовала себя с ним в безопасности – и согласилась на любые его предложения. Если даже он тебя не насиловал, в чём мы всё ещё не уверены, он явно намеревался это сделать!

Девушка покачала головой.

– Бедная моя, – продолжила женщина, – а ты ведь ещё и влюбилась в него, да? Вот этого такие люди и добиваются! Любви маленьких девочек! Чтобы потом нагло ими воспользоваться. «Ромео и Джульетта»! Нет, это не трагическая история любви. Это «Лолита» в чистом виде! Он – маньяк. В этом нет сомнений.

– Но почему? – к глазам Адель вновь подступили слёзы.

– Потому что это ненормально! – всплеснула руками матушка. – У взрослых нет любви, понимаешь? Это в детстве, в подростковые годы, ещё можно верить в любовь, в бабочки в животе. Но взрослые люди прекрасно понимают, что это всё – сказка. Нет никакой любви. Есть расчёт, есть цели, которые человек реализовывает либо один, либо совместно с кем-то… либо пользуясь кем-то, как такие вот «писатели».

– Твоё право выбирать, кому верить, – загадочным голосом повторила белоснежная собеседница, – разуму родителей или собственному сердцу.

– Я не знаю, – растерянно покачала головой Адель.

– Конечно не знаешь, – вздохнула матушка. – Ты ещё такая маленькая. Ты ещё совсем не знаешь и не понимаешь людей. Моя ошибка, что я за тобой не уследила. Ну да ничего, больше я такого не допущу. Больше ты никогда не окажешься в лапах такого чудовища!..

Был ли Джеймс Ольгерд Фьер чудовищем? Поступил ли он по отношению к ней, как чудовище? Что вообще делает человека чудовищным? Испокон веков люди пытались составить свод порядков, законов жизни, определяющих, что допустимо, а что нет, что считается адекватным, а что считается безумным.

Девушка подняла влажные от слёз глаза. Перед ней стоял Ольгерд. С его тяжёлым задумчивым взглядом, спадающими на лоб волосами, неуловимой печалью, скрытой в глубине милого лица. До чего же высоким он был! Она еле доставала макушкой ему до плеч.

Адель всмотрелась в его серо-голубые глаза. Мудрые, грустящие о чём-то своём. Может ли он быть таким злодеем, каким его ей преподносят люди, судящие о нём по одному только разговору и написанным письмам? Чистосердечным искренним посланиям, отвечающим на её признания, на её вопросы, которых её родители не видели – и не захотят видеть. Но делает ли их вера в грешность Ольгерда, вера в нереализованный злодейский план, менее опытными? А наделяет ли один только жизненный опыт кого-то исключительным правом судить?

– Знаешь ли ты настоящего Ольгерда? – повторила вопрос загадочная давняя знакомая, и тот многократно отразился глубоким эхом в недрах юной невинной души.

– Я его чувствую, – прошептала Адель.

– Чувствуешь? – встревожилась матушка. – Где? Ты помнишь, где он к тебе прикасался?

– Не в том смысле, – всхлипнула девушка. – Всё. Довольно. Уезжайте.

Повернувшись, она направилась к воротам в лагерь. Вожатая, благо, далеко не ушедшая, в пару шагов метнулась к калитке и впустила воспитанницу обратно, смерив родителей девочки настороженным взглядом.

– О чём вы беседовали? – поинтересовалась она, когда лагерные ворота остались далеко позади.

– Неважно, – бросила Адель, пытаясь набросить на себя маску спокойствия: лишь бы соседки и случайные ребята не донимали её глупыми расспросами.

Каков же на самом деле Джеймс Ольгерд Фьер? Необъяснимым образом она видела его насквозь, она понимала его, чувствовала, как саму себя. Превыше всего этот человек внушал ей уверенность в самой себе, наполнял её душу теплом, поддерживал и давал советы – по-настоящему мудрые. Могло ли всё это быть фальшью? Могло ли всё это быть игрой на её наивности и неокрепшей психике?

Всё общество кричало, что могло. Ещё в лагере их старались разлучить, потому что подозревали подобное. Сейчас, когда она уже в другом лагере, они вынуждены расплачиваться за то, что посмели разделить друг с другом чувства, осуждаемые всеми вокруг.

– У меня есть вопрос, – с хитрой улыбкой обратился к ней Ольгерд, – насчёт продолжения сказки.

Он сочинял истории для их отряда. Увлекательные притчи, которые казались излишеством для большинства, но попадали ей в душу и сердце. В первой же притче, рассказывающей о золотом древе в жестоком ельнике, она в образе одинокого ростка узнала саму себя. В последующих историях девушка тоже находила себя в том или ином образе. Это настолько её вдохновило, что через их ассоциативные мифические образы дракона и лисы она осмелилась рассказать собственную историю. Но так и не придумала конца.

– Я тебе сказала, – с не меньшей хитростью улыбнулась Адель, – сочиняй, твори, как твоей душе угодно.

– Я и сотворил, – улыбнулся Ольгерд. – И я оставляю финал открытым. «Ей предстояло принять самое волшебное решение в её жизни» – это в ответ на предложение дракона убежать от жестоких людей, быть всегда вместе, в счастье и безопасности. Но, – творец поднял на неё внимательный взгляд, – какое решение приняла лиса?

Адель засмущалась. Отвела взгляд. На её лице засияла игривая женственная улыбка, первая настолько откровенно флиртующая.

– Конечно, этого не будет в этой истории. Но мы же напишем продолжение…

– Мне очень понравилась теория, – вспомнила девушка. – Девочка из нашего отряда сказала, что дракон и лиса обязательно будут вместе, а через три года у них будут дети.

– Ого, – присвистнул Ольгерд. – А лиса как на это смотрит?

– Ну, – вновь игривая улыбка, – наверное, она именно так и смотрит.

Какая у него была реакция? Чёрт возьми, какая у него была реакция? Как он ответил на такой явный, жирный намёк? Промелькнуло ли что-то похабное, что-то лукавое, довольное, психопатическое? – девушка искренне не помнила. Вновь и вновь она старалась вызвать в памяти окончание разговора, но ничего не могла припомнить. Столь важный фрагмент, столь важная улика – были стёрты из её памяти.

– Знаешь ли ты настоящего Ольгерда Фьера?

– Я узнала, – кивнула Адель белоснежной собеседнице, так никуда и не исчезнувшей. – Я узнала его из «Дневника».

– Тогда почему не веришь собственному знанию? – усмехнулась знакомая, лукаво прищурив изумрудные глаза. – Почему допускаешь то, что он может быть злодеем, раз знаешь обратное?

Солнце блеснуло закатными лучами. Ещё один день пролетел незамеченным. Ещё один день воспоминаний, анализа и тяжёлых дум. Она выпала из лагерной жизни. Она выпала из конкурсной активности. Она перестала идти на контакт. Все её мысли были сосредоточены вокруг поиска ответа на единственный вопрос. И раз за разом, Адель склонялась к единственному способу определить безусловную истину.

Раздался стук судейского молотка.

Молодой человек открыл глаза. Просторный холл, обшитый изысканными деревянными панелями, выглядел слишком вычурно, чтобы походить на классический отечественный судейский зал с паскудного цвета стенами, неудобными стульчиками и дешёвыми офисными столами.

Пространство делилось на две половины. Одна, самая переполненная людьми, была отведена под родителей юной Адель. Те сидели за своим резным деревянным столом тёмного цвета и встревоженно вслушивались в речи выступающих, изредка нервно перешёптываясь между собой.

Другая половина, наполненная людьми в меньшей степени, отводилась Ольгерду Фьеру. Трудно было понять, что творилось у него на душе. К своему удивлению, он скорее обнаруживал там отрешённое спокойствие. Казалось, что всё предопределено, и весь этот судейский спектакль – лишь формальность, необходимая для вынесения вердикта. Приговора, который он уже вынес в глубине души.

Судья, возрастная женщина с поразительно мудрыми глазами, восседала за высокой трибуной с гербом страны. Несколько раз стукнув молотком, она кивнула прокурору. Мужчина в слишком уж вычурно парадной полицейской форме, с квадратным лицом и ёжиком на голове, повторно отчеканил ранее заданный вопрос:

– Значит, Фьер, вы утверждаете, что не совершали по отношению к Адель Азалис Эльдрав каких-либо действий сексуального характера?

– Нет, – устало ответил молодой человек.

– Лжец! Насильник! – вскричала какая-то женщина с противоположной половины зала.

Судья снова застучала молотком, требуя тишины.

– Почему, когда руководство велело вам прекратить общение с Адель Азалис Эльдрав, вы этого не сделали?

– А какое руководство? – Фьер ответил вопросом на вопрос, переглянувшись с адвокатом. – Я не подписывал никаких бумаг и никаких обязательств. Поэтому руководствовался исключительно собственными представлениями о добропорядочности.

– И в ваших представлениях о добропорядочности уместно писать признания в любви несовершеннолетней? – настаивал прокурор.

– В чувствах нет ничего противозаконного, – сжал губы Ольгерд. – Я видел, что Адель нуждается в моём тепле и моей поддержке. Я дарил ей всё это, пока не стало ясно, что нас объединяет нечто большее.

– По-вашему, это нормально, когда взрослый человек «дарит тепло» несовершеннолетнему ребёнку? В каком формате он вообще может его дарить?

– Ваша честь! – адвокат Ольгерда, мистер Реттен, поднял руку.

– Вопрос снимается, – мгновенно отреагировала судья.

Прокурор чертыхнулся.

В зале вновь поднялся шум.

Молодой человек тяжело вздохнул. Упитанный юрист тотчас же к нему склонился и хлопнул по плечу:

– Повторюсь, переживать не о чем. Ваше дело против их дела. Если девочка на вас не наклевещет, то вам ничего не грозит.

А не наклевещет ли? Прошли дни и недели с потери связи. Долгий период молчания, как бездонная пропасть, как казалось, давно разорвал любую тёплую связь, которая могла быть между ними. Все эти дни и недели целая масса людей – родители, психологи, прочие специалисты – все они могли методично, упорно ломать её. Отравлять сомнениями её чувства, взращивать в ней недоверие к собственным ощущениям, рушить её сердце, чтобы добиться единственного результата: лжи, достаточной для ликвидации неугодного им Ольгерда Фьера.

Он почувствовал на себе чей-то взгляд. Инстинктивно обернувшись, он заметил на стороне родителей Адель свою давнюю коллегу – Стеллу ван Корвус. Она сверлила его напряжённым, даже презрительным взглядом, в котором, однако, осталось место и для сочувствия. Впрочем, то благополучно сгорало в пожаре недоверия. Не мудрено: девушка сидела рядом с баронессой фон Капра, с лица которой не сползала довольная улыбка.

– Фьер! – вновь обратился к молодому человеку прокурор, когда зал успокоился. – На каком основании вы продолжили общение с Адель Азалис Эльдрав после того, как она покинула лагерь, в котором вы работали?

– А мой клиент в нём работал? – вступил в дискуссию мистер Реттен. – Есть ли документы, подтверждающие, что Ольгерд Фьер несёт какие-либо обязательства перед руководством лагеря в лице баронессы Айрен фон Капра?

– Если он там не работал, то на каком основании там находился? – подбоченился прокурор.

– Это вопрос к баронессе, а не к моему клиенту, – мгновенно парировал адвокат.

Джеймс краем глаза взглянул на бывшую начальницу.

Внезапно объявили перерыв. Баронесса фон Капра, довольно наблюдавшая за процессом, но в последнее мгновение заметно напрягшаяся, незамедлительно подняла своё грузное тело со скамьи и направилась в покои ожидания. Стелла ван Корвус, недавно повышенная до личной помощницы, шла следом, судя по выражению лица, погрузившись в тяжёлые мысли.

И они действительно были. В самом начале общения Ольгерд искренне восхитил её своей харизмой, своей искренностью и самокритичностью. Он умел признавать ошибки, он умел за них извиняться. Но за время лагеря многое поменялось. От случая к случаю, не без помощи Элизабет Брут, Стелла замечала, как Ольгерд изворачивается, выгораживает себя, лишь бы не признавать свою неправоту. А был ли смысл не доверять Элизабет? Это же её близкая, лучшая подруга!

Больше всего её ранила его ложь относительно Адель. На протяжении многих дней он делал вид, что соблюдает предписания баронессы, что держится на расстоянии, лишь изредка перебрасываясь парой слов. Теперь же, когда переписка вскрыта, когда Фьер нагло, во всеуслышание, выражал противоправные чувства по отношению к Адель, Стелла была в нём разочарована. Он пугал её. Благо, рядом ещё были те, кто готов был говорить правду.

Такие, как баронесса.

Дверь личных покоев ожидания закрылась. Женщина, не теряя ни мгновенья, кинулась к столику у окна напротив. На том красовалась пара бутылок коньяка, блестел в лучах солнца стеклянный кувшин с соком, благоухали подносы с аппетитными закусками: икорные тарталетки, рулеты с ветчиной и сыром, брускетты. Всё здесь было призвано утолить ненасытный голод баронессы.

Откупорив бутылку коньяка, фон Капра незамедлительно налила себе стопку в маленькую хрустальную рюмочку. Из кувшина с соком она налила половинку большого стеклянного стакана. Затем, опрокинув в себя стопку и запив ту глотком сока, Айрен чуть сморщилась и протянула:

– Этот говнюк пожалеет, что перевёл на меня стрелки.

– Вы о ком? – поинтересовалась Стелла, молча стоявшая в сторонке.

– Об этом адвокате. Нашлись же у этого извращенца деньги на такое удовольствие! Ну ничего. Он всё равно сядет. Ещё и должен будет. Но уже не полтора миллиона, а три.

– «Уже не полтора»? – нахмурилась девушка.

Баронесса, успевшая куснуть икорную тарталетку, осеклась. Медленно прожевав угощение, она повернулась к помощнице. Стелла, нахмурившаяся и обеспокоенная, чуть отстранилась:

– Родители Адель уже сказали, что не было никакой расписки. И угроз тоже не было. И что вы никуда не ездили…

Женщина грозно прошипела:

– Сп***анешь это кому-то – сядешь вместе с Фьером, поняла?

– Я не собираюсь…

– Хорошо, – высокомерно прервала фон Капра. – Ни я, ни студия не должны пострадать от этих мелочных дрязг. Более того, моё дело только расцветёт от этого случая. Три миллиона рублей на дороге не валяются.

– Но на каком основании Ольгерд будет должен денег? Суд приговорит его к сроку, но не к уплате штрафа…

– Приговорит, – Айрен опрокинула ещё одну стопку коньяка. – В крайнем случае, расписка снова всплывёт. Она же у меня.

– У вас?! – ошарашенно воскликнула Стелла.

Отойдя от баронессы ещё на несколько шагов, ван Корвус рухнула на диван, разместившийся вдоль стены, под большим зеркалом. Женщина же, не прекращая пить и поглощать закуски, ответила с довольной улыбкой:

– Конечно у меня. Не оставлять же её этим балбесам.

На лбу проступил пот от волнения. Чуть-чуть перехватило дыхание. Одной оговорки было достаточно, чтобы картина мира, сложившаяся в голове у двадцатитрехлетней Стеллы ван Корвус картина мира и ситуации начала постепенно осыпаться.

– Думаешь, это они решили поговорить с ним? Думаешь, это они решили потребовать денег? – улыбнулась баронесса. – Нет, Хельга Эльдрав хотела сразу бежать в полицию. Тогда бы вскрылось то, что Ольгерд работал без подписания документов, без предоставления справок. Студия понесла бы непоправимый урон. Моя репутация получила бы урон!

Женщина опрокинула ещё одну стопку коньяка и запила ту соком.

– Это было недопустимо, ты же прекрасно это понимаешь, моя хорошая? Поэтому я нашла способ не только отвадить от нас подозрения, но и заработать. А деньги нам нужны. Деньги никогда лишними не бывают, особенно когда это полтора миллиона рублей. Или тем более три.

– Значит, вы организовали тот разговор? – голос Стеллы дрожал.

– Конечно же я! Даже более того, я всё просчитала заранее! – баронесса радостно засмеялась. – Одинокий недолюбленный парень, писатель без имени и поклонников, верящий в глубокие чувства, наивно ищущий чудесный рецепт успеха. Забитая собственными родителями девочка, витающая в облаках, верящая в своё волшебство, а не прикладные навыки. Я специально записала её к нему в отряд. Вопросом времени было, когда между этими двумя психическими инвалидами вспыхнет искра.

Стелла смогла лишь поправить чуть съехавшие очки.

– Когда искра вспыхнула, ей надо было спровоцировать пожар, – улыбнулась фон Капра, опрокидывая ещё одну стопку коньяка. – Элизабет сфотографировала этих двоих голубков, а я отправила снимок матери Адель. Естественно, инфантильная дура сразу взорвалась эмоциями и стала кидаться максималистскими требованиями. Она, конечно, хотела, чтобы я уволила его на хрен. Но это разрушило бы всю схему, так что я просто ограничила Ольгерду и Адель общение. А у любого действия, как известно, всегда есть противодействие. Дай им возможность общаться – и они бы просто п***ели неделями напролёт, либо вовсе надоели друг другу через несколько дней. Лиши же их этой возможности – и простого п***ежа будет уже мало, им захочется большего. Так и получилось. И как удачно, что именно в этот момент наш литературный дол***б начал обмениваться с Адель письмами. Не пришлось даже ничего подтасовывать или как-то сгущать краски – триггер сам собой создался, а потом попал в руки к адресату – к Хельге Эльдрав.

Ван Корвус аккуратно предположила:

– Чтобы она взъярилась…

– …и начала творить х***ю, что она и сделала, – рассмеялась баронесса, отчего её пухлое бледное лицо приняло особенно болезненный и жуткий вид. – Холодный расчёт, здравомыслие – это не её сильные качества… Если бы она подошла сознательно к этой ситуации, она бы быстро поняла, что ничего зловещего или преступного здесь нет. Более того, она бы поняла, что наш «великий писатель» нищий только сам по себе, тогда как на деле является выходцем из очень хорошего класса общества. Она бы осознала, какая это выгодная партия, даже несмотря на разницу в возрасте. Однако, Хельга впала в невменяемое состояние, так что оставалось лишь грамотно подтолкнуть её к делу. И всё получилось, мы выманили Ольгерда, запугали его, заставили написать расписку: ура, полтора миллиона у меня в кармане! Но чёрт бы его побрал! – махнула рукой фон Капра. – Этот об***ок догадался написать заяву в ответ на наш с ним «разговор». Как хорошо, что я и это предусмотрела…

– И это?..

– Естественно. Кому он должен полтора миллиона по расписке? Яну Офрею Эльдраву. На чьей машине мы ездили в поля? На машине Яна Офрея Эльдрава. Все стрелки указывают на него. И по итогу, если и посадят, то отца Адель, а не меня. В то же время, могут приговорить и Ольгерда. А уж коли приговорят, я позабочусь, чтобы он кроме тюремного срока ещё и стряс бабки со своих родственников – и как следует расплатился по счетам.

Стелла ван Корвус широкими глазами смотрела на начальницу. Та, всё больше предаваясь пьяному угару, широко улыбнулась:

– И стоит лишь подтвердить, что Адель не девственница; стоит лишь позаботиться, чтобы она признала факт полового акта с Ольгердом – и деньги будут у меня. Мальчик же отправится далеко и надолго. Ян Офрей, занудный лошара, тоже туда отправится. И тогда всё будет замечтательно!

– Но это же разрушит Адель её перспективы… Разрушит её…

– Забей на неё! – перебила баронесса. – Не мы её разрушили. Это он, Ольгерд, её разрушил. Он хитрый извращенец, обманом втёршийся к ней в доверие и совративший. А уж то, что она это признает – нет никаких сомнений. Ещё никто и никогда не выдерживал такое давление общества.

Стелла вскочила с дивана и выбежала из покоев. От откровений кружилась голова, перешибало дыхание, а всё человеческое нутро металось из одного края в другой. Внутренняя женская солидарность твердила, что Ольгерд виноват, он нарушил границы допустимого, он домогался, совратил Адель, его следует наказать за произошедшее!

Рациональная же половина её сознания, воспитанная психологическими лекциями в университете, привыкшая всё анализировать по нескольку раз, сейчас ставила под сомнение всё, во что Стелла искренне поверила до этого. Ольгерд домогался – есть ли тому подтверждения, кроме двусмысленных фраз в его письмах? Ольгерд совратил Адель – но девушка всё ещё не выступила с прямым обвинением. Более того, сейчас баронесса прямым текстом обозначила, что всё спланировала заранее. Она видела духовный надлом Фьера. Видела духовный надлом Адель. Она свела их вместе искренне надеясь, что между ними вспыхнет искра.

Даже когда перерыв закончился, Стелла всё ещё не могла прийти в себя. Глубоко дыша, она сдерживала удушающую паническую атаку, карабкающуюся по ней острыми когтями.

Джеймс Ольгерд, погруженный в свои мрачные переживания, тяжело смотрел перед собой, мысленно блуждая в лабиринте напольного узора.

Раздался громкий стук судейского молоточка.

– К сожалению, судья меняется в середине процесса, – раздался озорной, до одури знакомый, голос. – Впрочем, сам процесс только к тому располагает.

Зал накрыла волна тревожного шёпота. Фьер поднял глаза на трибуну.

За ней стоял высокий русоволосый молодой человек в шикарном тёмном пальто с золотистыми нашивками. Он широко улыбался.


Ramin Djawadi – Reveries
Marvin Kopp – Two Souls
Max Richter – Zilpha
Greg Dombrowski – While Justice Sleeps



<b>Глава 8. Престо</b>

Иногда особенно важно слышать
ритм собственного сердца.



Сомнения давили удушающим грузом, равно как и серое августовское пасмурное небо. Машина мчала по трассе, пока за окном мелькали сельские домики, заливные и посевные поля, смурная мокрая вата облаков и прочие автомобили, куда-то самозабвенно спешащие. Шершавая неприязнь, скребущая на сердце, угнетала долгую поездку из области в город. Обычно, при выездах куда-либо, они о чём-то да переговаривались, но сейчас, после порции грубых нравоучений и уколов в самое сердце, Адель хотелось как можно меньше видеть обоих родителей. Но в четырнадцать лет ей не посчастливилось обзавестись правами и личным транспортом. Мало кому улыбается удача и в дальнейшем: с тоской, девушка вспомнила Ольгерда. Безвестный, но целеустремлённый, он почти ничего не имел за душой. Возможно потому, что сама душа вытеснила всё прочее: простое материальное уступило непостижимому духовному.

Вот и мост через реку. Старый, изношенный, он бетонной громадой высился над широким руслом тёмных вод, измельчавших и отравленных непреклонной урбанизацией. Впрочем, судить о великом прошлом посеревшей природы Адель могла только по свидетельствам людей более возрастных, либо по статьям в интернете. Воочию она и не застала никакой другой жизни и какой-либо другой природы. Потому и оживала её душа в сосновом лесу, в хвойном буйстве зелени, сверкавшем в золотистых солнечных лучах.

Вот и город. Безобразные многоэтажные муравейники, тяжёлый воздух, нескончаемые понурые лица горожан. Здешние провинциальные улицы не были ей родными, а потому не откликались даже тусклым эхом ностальгии. Напротив, при взгляде в окно, Адель только сильнее погружалась в тоску. В один из последних дней, Ольгерд пообещал ей, что научит по-другому смотреть на мир, на людей, на город, что поможет увидеть прекрасное даже в чем-то настолько безобразном. Очевидно, такой возможности у него не будет. Очень и очень долго.

Только музыка её спасала. Ставший бессмертным в своих треках исполнитель напевал отвлечённые смыслы под гитарные всплески, постепенно сплетающиеся в воздушные народные мотивы. Его песни всплывали в памяти, когда Ольгерд зачитывал сочинённые притчи перед отрядом. Но даже умиротворяющим беззаботным песням не дано было унять тяжёлые волны тревоги и погребальной тоски, накатывающие снова и снова. Взять даже то, как сильно Адель хотела поделиться с Фьером треками этого исполнителя и непосредственно своими музыкальными вкусами. И как тяжело теперь понимать, что подобной возможности у неё не будет. Очень и очень долго.

– Как депрессивно, – вздохнула белоснежная знакомая, взирая в окно печальными зелёными глазами, – будто сама жизнь кончилась с вашей разлукой.

Адель ответила тяжёлым вздохом. Серые облака разверзлись дождём. Тот принялся оживлённо стучать по корпусу автомобиля и оживлёнными струйками стекать по стёклам. Блеклые улицы начали тонуть в бурых потоках небесных слёз, смешанных с вездесущей грязью.

– Ты всё ещё не начала думать в верном направлении, – продолжила знакомая. – Так жизненные уроки не постигнуть.

Девушка молчала, хоть и сняла наушники. Всё равно привычная музыка не заглушала тягучие густые завывания судьбы. Да, музыка, которую слушал Ольгерд, и которой вдохновлялся в процессе написания своей автобиографической повести, как нельзя лучше отражала действительность. Её даже не пришлось искать и включать. Сама душа, резонируя с миром, играла на собственных струнах жуткие тёмные эмбиенты, унося в безбрежные дали, неподвластные смертному воображению. Впрочем, к ней это не относилось, ведь они с Ольгердом были бессмертными. Так, во всяком случае, мечталось или казалось.

– Уже думаешь не о себе, а о вас, – вздыхала собеседница. – Но ведь нет никаких «вас». У тебя есть только ты. Общие обстоятельства, но урок-то не общий.

– Не утверждай того, чего не знаешь, – лаконично ответила Адель.

– Чего? – переспросила матушка с переднего сиденья.

– Ничего, – мрачно бросила девушка.

Автомобиль затормозил у современного медицинского центра. Дождь и не думал прекращаться, а потому до дверей пришлось бежать, кутаясь в куртки от порывов холодного ветра. Но такая мысль пришла в голову только родителям Адель. Сама же девушка, оказавшись под проливным дождём, всё ещё слыша внутренним духовным слухом гнетущие мотивы, растворилась в набирающем силу ливне.

Матушка схватила её за руку и повела за собой:

– Хватит спать, мы опаздываем!

Утопая в наплывах воспоминаний и мыслей, Адель безвольно последовала за женщиной, позволяя вести себя в любом направлении. Вот они поднялись на крыльцо. Вот миновали двери. Вот бахилы – как же неудобно их надевать, каждый раз об обувь пачкаются руки. Городская грязь вездесуща, её никак не избежать.

– Мы отвалили за приём бешеные деньги, – сообщила матушка, стягивая с дочери ветровку. – Так что следуй указаниям врача, пожалуйста.

– Ладно, – холодно ответила девушка.

Современный кабинет. Стерильное кресло выглядит, как экспериментальный стол из жутких фантастических триллеров. Любезная бабуля-врач не вызывает доверия, хоть и пытается всеми силами к себе расположить. Удобный крохотный стульчик, на который Адель села сразу, как только вошла.

– У нас есть подозрение на то, что нашу дочь совратили, – сообщила матушка бабуле. – Проведите осмотр, пожалуйста, проверьте… цела ли она.

– Я разделяю ваше беспокойство, – кивнула гинеколог. – Но вы должны понимать, что девственная плева может быть травмирована массой путей, необязательно половым актом.

– Что вы имеете ввиду? – нахмурилась Хельга Эльдрав.

– Ваша дочь – подросток, а подростки склонны прибегать к самоудовлетворению. Некоторые, в погоне за ощущениями, прибегают не к наружным способам, так скажем, а к внутренним, «проникающим». Кто-то обходится пишущими ручками, кто-то – пальцами, а некоторые…

– Моя дочь ещё маленький ребёнок! – возмутилась матушка. – Проведите осмотр, потом скажите мне результаты! Такие гадости, – произнесла она, уже выходя, – и про мою маленькую дочь!

Бабуля-гинеколог вздохнула. Взглянув на отстранённую, погруженную в мысли, Адель, она вздохнула ещё раз. Сделав пару пометок в медицинской карте, она помогла девушке подняться со стульчика и провела ту к ширме.

– Разденься, пожалуйста. Сможешь?

– Ладно, – глухо ответила девушка.

В жизни каждой девушки случается этот момент. Вот он случился и у неё. Разуться. Сознательно расстегнуть пуговицу и ширинку. Сознательно стянуть джинсы.

– Ты у гинеколога, разденься полностью, пожалуйста, – просит бабуля.

Прикрыв глаза, сознательно избавиться от трусов. Ладно лифчик, она даже в лагере носила пижаму на голое тело, не стесняясь своих соседок. Но тут речь о совсем нижнем белье. Всю свою сознательную жизнь она снимала его только в исключительных случаях…

– Проходи, садись, – командовала бабуля, уже надевшая маску и резиновые перчатки, – вот так, одну ногу – сюда, другую – сюда.

Уже очень давно она не ощущала себя настолько уязвимой. Даже столкнувшись с агрессией мамы, даже осознавая неизбежность долгой разлуки, неумолимое приближение одиночества, она не чувствовала себя так беспомощно. Вроде бы она на приёме у врача, причём у врача-женщины. Конечно, это немного успокаивает. Но лишь немного. Тревога, страх неизвестности и жутких последствий – всё навалилось разом.

– Что ж, посмотрим, – произнесла врач, склоняясь ниже.

Спустя несколько минут девушка, всё такая же отстранённая, вышла из кабинета. Бабуля, проводившая её сочувствующим взглядом, сразу обратилась к родителям Адель:

– Я провела осмотр, как вы и просили, – она протянула листок с записанными результатами. – Будьте добры и последовательны в своих взглядах. Маленьких детей не совращают, а насилуют. Совратить же можно только тех, кто уже хотя бы чуть-чуть, но хочет сам. А маленьким детям такое не свойственно.

Матушка явно хотела что-то возразить, но гинеколог бесцеремонно скрылась в своём кабинете. Хельга закатила глаза и вчиталась в содержимое листка. Вздрогнула. Протянула тот супругу. Ян Офрей так же внимательно его прочитал, а затем посмотрел на супругу встревоженным взглядом.

– Значит, это всё-таки правда, – в глазах у матушки заблестели слёзы, и она отвернулась.

Адель тихо смотрела в одну точку, отстранённо сплавляясь по тихим водам тёмных туманных музыкальных грёз. В глубине её мыслей уже вовсю вершились судьбы и развеивались фатальные тайны человеческих чувств.

Дождь забарабанил по окнам. Казалось, что все присутствующие в зале суда замерли в тревожном предвкушении. Так оно, скорее всего, и было. Таинственный, но чертовски знакомый, молодой человек в шикарном тёмном пальто с золотистыми нашивками, вставший за судейской трибуной, впитывал своей харизмой внимание каждого. Все они – зрители, прокуроры, адвокаты, ждущие своей минуты славы приглашённые свидетели, непосредственно чета Эльдрав – все внимали словам молодого судьи.

– Сегодняшний процесс беспрецедентен. Впервые в судебной практике мы рассмотрим сразу два встречных дела, переплетённых друг с другом на столь глубоком уровне, что не каждому из присутствующих удастся в должной мере осознать. Родители, подозревающие молодого писателя в растлении их несовершеннолетней дочери-подростка. Молодой писатель, за своё добродушие подвергшийся угрозам и шантажу. Сегодня нам предстоит раз и навсегда определить, на чьей стороне правда. Сегодня мы узнаем, стали ли мы пешками в чьей-то коварной игре, марионетками сложносочинённой истории, или же воочию наблюдали зарождение удивительного и прекрасного чувства. Да продолжится процесс!

Молодой судья стукнул молотком. Все заняли свои места.

Джеймс нахмурился, не сумев вспомнить, когда именно все успели встать. Не мог вспомнить и то, как именно оказался в здании суда. Всем сердцем он опасался подвергать и свою, и, тем более, репутацию Адель негативным последствиям. Ведь теперь об этом разбирательстве наверняка где-то напишут, наверняка выйдут репортажи, все вокруг будут обсуждать молодого инфантильного писателя и юную девушку, которых связали чувства, осуждаемые в приличном обществе. Но что ещё важнее, все будут говорить о родителях Адель. Для всех вокруг она станет дочерью поехавших параноиков, решивших, не разбираясь в ситуации, угрожать и шантажировать малознакомого парня.

Да, он не хотел всех этих разбирательств. И в то же время, будто бы, только так можно было расквитаться со всеми, кто действительно сотворил зло. Только так можно было раз и навсегда понять, оказался ли он сам злодеем. Бросить вызов судьбе, полностью отдать своё будущее в руки той, что стала ему ближе и роднее всех прочих людей – и принять любые последствия. Поэтому, наверное, суд и состоялся.

Но как он сюда попал?

Ольгерд огляделся. Все эти зрители, свидетели, команды молчаливых юристов, конспектирующих каждое слово, вездесущие СМИ – как они сюда попали? Практически ни у кого из них не было отчетливого лица, все они были слеплены будто по неведомому шаблону.

– Кто вы такой? – осмелился строго поинтересоваться прокурор у молодого судьи.

И вправду. Таинственный собеседник своими чертами был чертовски знаком, но Ольгерд не мог вспомнить его имени. Нахмурившись, он прошерстил всю свою память.

Сердце учащённо забилось. Все его воспоминания ограничивались лишь эпизодами, обрывочными и перемешанными между собой. Но как такое возможно? Ведь у него, бесспорно, была своя жизнь – долгая, почти четвертьвековая, полная переживаний и самых разных впечатлений, взлётов и падений. Её отголоски, отпечатки он ярко ощущал, но ничего не мог доподлинно вспомнить.

– Мы остановились на вас, мистер Реттен, – напомнил молодой судья, нагло игнорируя любопытство прокурора. – Вы утверждали…

– …что нет доказательств того, что мой клиент был подчинённым у баронессы фон Капра, – подхватил адвокат Ольгерда. – А раз не было подписано никаких документов, становится непонятно, что же он тогда делал в лагере и на каком основании там находился. Я считаю, что все эти вопросы можно и нужно задать самой баронессе.

– Я же считаю, что на это не нужно тратить времени, – вступился адвокат со стороны четы Эльдрав. – Непонятно, в чём мы вообще пытаемся разобраться, когда у нас есть чистосердечное признание самого Фьера в одном из писем, адресованных Адель: «я помню твоё сердцебиение и дыхание».

Молодой творец вздрогнул. Ему показалось, как нечто сдавливает его грудную клетку, желая выдавить его, как тюбик с краской. Слова из писем будто бы вспыхнули перед глазами, закручиваясь в острую терновую плеть, обвивающую его шею.

По залу прокатилась волна осуждающего мычания и одобрения слов адвоката. Всем не понравилась формулировка из письма. Большинству её было достаточно, чтобы закрыть Ольгерда за решёткой до скончания веков. И тем самым очернить не только весь его будущий творческий путь, но и судьбу самой Адель, которую будут вспоминать, как жертву молодого писателя. Но кого это волнует, когда речь заходит о навешивании популярных ярлыков, способных объяснить все существующие злодеяния?

– То есть, вы проигнорируете тот факт, что мой клиент оказался в лагере без подписания соответствующих бумаг, без предоставления соответствующих справок и разрешений, без прохождения какого-либо контроля – и тем самым получил шанс предположительно совершить злодеяние? – возмутился мистер Реттен.

– Нет, это тоже важный момент, – стушевался юрист противников. – Но не настолько важный, как факт совершённого сексуального насилия! Сопутствующие факторы здесь не играют серьёзной роли. Только вдумайтесь, – адвокат четы Эльдрав воспрял духом и даже поднялся в полный рост, – этот молодой человек, писатель, сочинил всю историю с его, так называемым, похищением, просто чтобы выставить себя жертвой. А меж тем, очевидно, совратил малолетнюю! Юная Адель – настоящая жертва всей этой истории. Как ещё можно себя обелить совратителю, если только не выставить себя ещё большей жертвой в глазах общественности?

– А зачем родителям «настоящей жертвы» тянуть с подачей заявления? – не унимался мистер Реттен. – И зачем родителям «настоящей жертвы» требовать, по сути, выкуп за свою пострадавшую дочь?

– «Выкуп»? В показаниях ясно сказано, что никакой расписки не было. Это всё выдумано нашим писателем!

– «Выдумано»? Может ещё выдуман и тот факт, что там, в глухом поле, присутствовала баронесса фон Капра? – едко усмехнулся мистер Реттен.

– Разумеется! – адвокат развёл руками, явно желая показать масштабы очевидности отстаиваемой позиции. – Это ведь есть в показаниях!

– Есть в показаниях и отсутствует на записи с камер видеонаблюдения, – хмыкнул упитанный юрист, поднимаясь из-за стола и поднимая над головой папочку красного цвета. – Здесь распечатки кадров с камер, установленных на парковке гипермаркета, на перекрёстке и на трассе, ведущей к выезду из города. Ни на одной из них автомобиль Яна Офрея Эльдрава, после того как в него садятся мой клиент и баронесса, нигде не останавливается. Предлагаю суду ознакомиться с материалами.

Адвокат протянул папочку прокурору. Тот, внимательно осмотрев распечатки, передал их уже молодому судье. Последний с улыбкой осмотрел каждый листок один за другим, после чего объявил:

– Для дачи показаний приглашается баронесса Айрен фон Капра.

Женщина, вполне ожидавшая такого поворота событий, с пренебрежительным видом поднялась со своего места и проковыляла к свидетельской трибуне. Окинув недоверчивым взглядом молодого судью, она с немалой степенью высокомерия обратилась к прокурору:

– Вы всерьёз верите в распечатки? Это же фотомонтаж, очевидно.

– У нас есть не только распечатки, – мгновенно сориентировался мистер Реттен.

Хлопнув взволнованного Ольгерда по плечу, он протянул подошедшему прокурору флешку. Ту, быстро сориентировавшись, подключили к телевизору, оказавшемуся чуть слева от судьи, если смотреть из зала.

На чёрной плазме, после короткой загрузки, вспыхнули изображения с камер. На них действительно был отчётливо виден неказистый седан, припаркованный на стоянке у гипермаркета. Вот, к нему подходит Фьер в сопровождении баронессы и, после недолгого промедления, садится на заднее сидение. Женщина садится следом. Почти сразу к машине подходит мужчина, стоявший неподалёку – и тоже располагается сзади, уже с противоположной стороны. Это, очевидно, Паоло де Альскар. Мгновением позже автомобиль срывается с места, покидает парковку, а там, нигде не задерживаясь, поворачивает на Окружную трассу, ведущую прямиком до шоссе и выезда из города.

– Как вы видите, ваша честь, – заключил мистер Реттен, – баронесса фон Капра не покинула транспортного средства. Следовательно, сведения о том, что она его покинула на перекрёстке у гипермаркета – ложь. Вывод: баронесса фон Капра присутствовала на месте преступления, а значит, должна проходить по рассматриваемым делам минимум, как свидетель. Как максимум, она должна стать одной из подозреваемых по делу о вымогательстве в особо крупном размере.

– Вы подозреваете сговор? – поинтересовался прокурор.

– Он здесь на лицо, – кивнул адвокат.

– Вас не высадили из машины, – молодой судья напрямую обратился к баронессе. – Вы вместе с четой Эльдрав, Паоло де Альскаром и непосредственно Джеймсом Ольгердом Фьером покинули пределы города.

Баронесса усмехнулась, глядя на зацикленные записи с камер. Картинно закатив глаза, она твёрдо ответила:

– Нет.

– Камеры говорят об обратном, – вставил свою реплику прокурор.

– Нет, меня высадили на перекрёстке, как я и сказала, – настаивала фон Капра. – А это всё, – она обвела рукой изображения в телевизоре, – видеомонтаж.

– Ходатайствуем о проведении экспертизы на подлинность, – заявил мистер Реттен.

– Это ни к чему. Я тот вечер провела со своими подчиненными, – улыбнулась женщина. – Пригласите Элизабет Брут, она подтвердит и мои слова, и обвинения против Ольгерда. Пригласите Стеллу ван Корвус, мою личную помощницу, она тем более всё подтвердит. Этот писатель, – она пренебрежительно указала на Джеймса, – всё подстраивает под свою картину. Прежде чем ему верить, не забывайте о том, что у него диагноз: он психически больной.

– Почему вы взяли его на работу вожатым, если были в курсе его диагноза? – прокурор сложил руки на груди.

– Потому что на тот момент я ничего не знала, – развела руками баронесса. – Если бы я знала, то он, конечно же, такую ответственную должность не получил.

– Но в показаниях сказано, – мистер Реттен внимательно перечитал материалы дела, найдя там соответствующие строчки, – что вы не являетесь ответственным лицом. Что вы сами работали в лагере воспитателем, а мой клиент там был не более, чем волонтёром.

Женщина заметно напряглась. Краснота её щёк, явно вызванная недавним алкогольным возлиянием, постепенно рассеивалась. Карие глаза вперились в адвоката молодого творца.

– Он и был волонтёром. Но как волонтёр, он выполнял работу вожатого.

– Даже если так, это значит, что он в рамках своей волонтёрской работы имел непосредственный доступ к детям, – не отступил мистер Реттен. – Почему же никто не удостоверился, что он пригоден для подобного рода деятельности?

– Это не моя забота, – закатила глаза баронесса.

– Ваша, – нахмурился прокурор. – Учредительная документация вашей детской студии была внимательно изучена. Открытая по франшизе, она, однако, была вами выкуплена на деньги первого мужа, с которым вы вскоре развелись. С того самого момента вы, мадам, являетесь единоличным владельцем юридического лица, на которое записана детская киностудия.

– Вы – директор, – резюмировал мистер Реттен. – И как директор, именно вы принимаете все решения.

– Убедиться в том, что Ольгерд Фьер пригоден для работы с детьми – это ваша забота, – констатировал прокурор. – Почему вы этого не сделали?

Баронесса, поначалу выглядевшая крайне уверенно, потупила глаза. Напряжённо обдумав свои слова, она вскоре вновь напустила дерзости и ответила:

– Я убедилась. Я подключила парня к съёмкам. На них он показал себя профессионально и ответственно, не было никаких эксцессов. На основе этого опыта я и поняла, что он полностью подходит и справится с куда более простой работой, чем съёмочный процесс проекта с участием детей.

– По-вашему, каждодневная забота и развлечение детей – это более простая работа? – усмехнулся молодой судья, до этого внимательно слушавший говоривших.

– В конце концов, у него был опыт работы аниматором. Это явно потяжелее, чем спокойно общаться с творческими ребятами и изредка проводить для них какие-то мероприятия. Повторюсь, не было никаких предпосылок к тому, что случится нечто плохое. Но оно случилось. И мои подчинённые – Элизабет и Стелла – могут это подтвердить.

– Именно из-за пресловутой простоты вы заплатили… десять тысяч рублей? – с пытливой улыбкой поинтересовался судья.

– Я ничего ему не платила, он же волонтёр. К тому же, это не имеет отношения к делу, уважаемый, – театрально ушла от ответа баронесса.

– Не имеет к уголовному, – согласился таинственный молодой человек, чьи черты были столь знакомы, но чьё имя никак не удавалось вспомнить. – Но имеет к трудовому. Видите ли, даже волонтёрская деятельность регламентируется законом, даже волонтёры подписывают договора с волонтёрскими организациями, от лица которых осуществляют свою деятельность. Основная суть волонтёрства заключается в том, что те или иные вещи совершаются безвозмездно, а не за финансовое вознаграждение. Здесь же речь идёт об оказании конкретных услуг, не подкреплённых никаким договором, и получением за них вознаграждения.

– Повторюсь, не было никакого вознаграждения, – настаивала женщина. – Вот, видимо, желая получить какую-то компенсацию, писатель наш и решил увязаться за запавшей на него мелкой девчонкой.

– Полегче с выражениями, – возмутилась Хельга Эльдрав.

– Прошу прощения, – отмахнулась баронесса.

– Тогда почему в личной переписке с Ольгердом Фьером, вы скинули ему фотографию совершённого перевода на указанную сумму средств? – поинтересовался прокурор, тогда как на экране вспыхнул скриншот переписки.

Женщина уже не на шутку напряглась, но быстро сориентировалась:

– Я ни с кем из сотрудников или звёзд не заключаю никаких договоров. Я верю людям на слово, рассчитываю на них. Если они меня подводят – я просто разрываю с ними сотрудничество, не будучи обременённой что-то им возмещать.

– С точки зрения трудового законодательства… – начал было мистер Реттен.

– Сегодня мы решаем немного другие вопросы, – перебил его молодой судья. – Хорошо, баронесса фон Капра, можете занять своё место.

Женщина хмыкнула и бросила испепеляющий взгляд на Ольгерда. Тот вздрогнул, чувствуя досаду от того, что даже в суде баронесса так легко уходит от всех подозрений и вопросов. Медленно ковыляя, но не из-за хромоты, а из-за своего солидного лишнего веса, черноволосая мадам довольно улыбалась Стелле ван Корвус. Только сейчас молодой творец заметил, что там же, совершенно рядом, сидит и Элизабет. Обе его коллеги были здесь и обе периодически сверлили его осуждающими взглядами.

– А что ещё им делать?

От вибраций родного голоса, Фьер вновь вздрогнул и осмотрелся. По правую руку сидит мистер Реттен, внимательно конспектирующий дальнейший план действий. По левую же руку сидит кто-то другой. Медленно повернувшись, Ольгерд испуганно вздохнул:

– Что ты здесь делаешь?

Совсем рядом с ним сидела Адель, одетая в воздушное белое платье. Её дивные русые волосы, не обременённые светлой краской, каскадами струились по складкам белоснежной ткани до самого пола. Её проникновенные изумрудные глаза пронзали его насквозь.

– Меня здесь нет, – ответила она.

– В смысле нет, если я тебя вижу?

– Ты видишь многое. Но только то, что тебе предписано видеть. А надо видеть по-настоящему.

Фьер нахмурился.

Гробовая тишина.

Всё замерло. Исказилось. Странный шелест страниц прокрался мурашками по стенам. Сердце застучало сильнее, чем прежде. Ольгерд вспомнил, что не помнит, как вообще попал в зал суда. Он пришёл сюда… или приехал? Очевидно, его сопровождал мистер Реттен. Или тот пришёл позже? Какие у всех, однако, говорящие имена, хоть и скрытые за тайным лингвистическим шифром. Но ничего, ключ наверняка спрятан на самом видном месте, иначе и быть не может, он, Джордан, всегда так делает.

Джордан? Кто такой Джордан? Откуда это имя появилось у него в голове?

Мутные образы замельтешили перед глазами. Среди них были знакомые и понятные – сосновый лес, золотистые солнечные лучи, играющие на шелковых локонах, взгляд любимых зелёных глаз. Были и совершенно чуждые – люди в странных костюмах, бронированные кареты, летающие автомобили, личности, совершающие вещи, неподдающиеся рациональному объяснению. Всё это чертовски напоминало ему о написанных им историях.

– Пока ты думаешь, Она уже знает, – вновь заговорила Адель, одетая в белое платье.

– «Она»? – переспросил Ольгерд.

– Она, – беззаботно ответила девушка. – Настоящая Она. Та, что была скрыта под именем Адель.

– «Скрыта»? – ещё сильнее удивился молодой творец.

– Ты много думаешь, – загадочная собеседница отвернулась. – Но понимать так и не научился.

– А что я должен понять? – от количества вопросов уже начала болеть голова.

– Кто такой Джеймс Ольгерд Фьер, – пояснила девушка.

– Я – Джеймс Ольгерд Фьер, – безумно улыбнулся молодой творец.

– Вот видишь, ты не понимаешь. А ведь скоро будет уже слишком поздно, – собеседница повернулась обратно, бросив пугающий взгляд светящихся изумрудных глаз. – Они уже близко.

Дождь барабанил в окно всю дорогу, пока они ехали к зданию суда. Белоснежная знакомая, тактично исчезнувшая во время приёма у гинеколога, вновь появилась рядом:

– Ты уверена в том пути, который избрала?

– Я не знаю, – прошептала Адель.

Её отстранённый взгляд стал куда более взволнованным. Часы в телефоне отмеряли минуты до мгновения, которое определит их с Ольгердом будущее. Встреча двух родственных душ была предрешена, вспышка их чувств была неизбежна. Развитие же чувств и их совместная симфония, начавшаяся в беседах под сенью соснового леса, терялись среди сотен вариаций. Какая из них воплотится? В какой из реальностей оказались именно они?

– И знаешь ли ты Ольгерда Фьера? – вновь повторила свой жуткий вопрос собеседница, добавляя его в общую копилку.

Чего только Адель ни предпринимала. Вспоминала услышанные притчи, вызывала в памяти беседы и монологи, прокручивала взгляды и выражения лиц. Всевозможные попытки постигнуть удивительную личность необыкновенно интересного человека обернулись одним единственным итогом: только объективное стороннее разбирательство могло окончательно определить, что произошло на самом деле. Это может разрушить их судьбы. Её судьбу, в первую очередь.

Она уже так привыкла думать о них во множественном числе. Воспринимать себя и Ольгерда как часть единого целого. Как ни крути, между ними была особенная связь. Никто бы не смог в должной степени осознать того, насколько они друг с другом близки. И уж тем более, лишь единицы смогли бы вообще смириться с тем фактом, что между людьми столь разных возрастов подобная связь вообще может быть.

В памяти всплыла лестничная площадка, отчего по телу пробежала сладкая истома, так часто посещавшая её в течение многочисленных попыток вспомнить и осознать, кто такой Джеймс Ольгерд Фьер. Именно там закрепилась возникшая связь. Именно там произошло то, что Она будет вспоминать и прокручивать в голове, слыша размышления о Его возможной злодейской натуре. Но является ли Он злодеем?

Автомобиль затормозил. Старая знакомая исчезла, вновь оставляя Адель наедине с тяжёлыми мыслями. На её месте сидел задумчивый Паоло де Альскар, с необъяснимой тревогой смотрящий в окно. Он явно чего-то ждал и чего-то боялся. Это же он присылал угрозы Ольгерду, и он ездил вместе с родителями в то глухое поле. Может, он опасается правосудия? Нет, здесь явно скрыто нечто большее.

– С богом, – выдохнула матушка.

Выбежав из машины под безжалостный ливень, все четверо поспешили укрыться под козырьком, нависающим над высокими дверями здания суда. Немедля ни секунды, сначала родители, затем Адель, а следом и Паоло де Альскар, прошли через двери и очутились в просторном холле, больше похожем на парадное лобби отеля. Девушка вздрогнула от обволакивающего тепла, контрастирующего с пронизывающим холодным ветром и ледяными каплями дождя.

– Надеюсь, всё будет хорошо, – мимоходом пробормотала матушка, идя к гардеробу.

– Главное, что мы всё сделали правильно, – поддержал её супруг, чуть приобняв. – Не прямо-таки всё, конечно. Но хотя бы сейчас мы поступаем правильно.

Паоло де Альскар, идущий рядом с Адель, с необъяснимой тоской взглянул на родителей девушки. В душу стали заползать тревожные подозрения, но в них не особо хотелось верить. Всё-таки, Паоло был давним и хорошим другом семьи. Он никогда не делал ничего плохо и не был похож на человека, способного плохое сделать. Впрочем, именно сейчас у девушки зародились сомнения на его счёт.

Громко хлопнули створки входных дверей, отзываясь в душе всепоглощающим предчувствием необъяснимого ужаса.

Девушка взволнованно обернулась.

Одетые в длинные чёрные плащи, двое мужчин в чёрных перчатках почти синхронно достали пистолеты с глушителями, направляя их в сторону Адель.

Адель, одетая в белое платье, если, конечно, это была она, исчезла. Ольгерд помотал головой, отгоняя привидевшийся морок.

– Элизабет Брут, – послышался голос молодого судьи. – Что ж, это не первый раз, когда ты так созвучно маскируешь имя, притом, что подразумеваешь вовсе не какую-нибудь Лизу.

Удивившись столь неожиданному замечанию, молодой творец внимательно посмотрел на старого знакомого. Тот, одёрнув воротник, отбросил в сторону папочку с исписанными мелким почерком бумажками, и возмущённо обратился к Фьеру:

– Да и вообще, напридумывал же ты имён! И нет бы, придерживался цельности. Так нет, здесь у тебя сборная солянка. Безумный винегрет из «американизмов». Как будто доблестных русских имён тебе мало! Нет бы, назвал кого Ромой, Сашей, Вовой или Эдиком… Олегом, в конце концов! Хотя признаю, так будет слишком много чести.

Ольгерд зажмурился, не веря, что всё это ему высказывают с трибуны суда и высказывает, причём, человек настолько ему знакомый, что он даже не помнит его имени. Кто же он такой? Как же его зовут?

Открыв глаза, молодой творец вздрогнул. Зал суда куда-то исчез. Он сидел в удобном кожаном кресле посреди уютного кабинета, обшитого деревянными панелями. Загадочный собеседник стоял у окна, за которым бушевал серый августовский ливень, смывающий летние краски, навевающий хандру на многочисленных любителей бесконечных каникул и жары. Сердце било в унисон неистовому дождю, барабанящему по стеклу.

– Где я? – только и смог поинтересоваться Ольгерд.

– Всё там же. Просто в иной вероятности.

– «Вероятности»?

– И что она в тебе нашла? – усмехнулся знакомец, поворачиваясь к Фьеру. – Да, вероятности. Разве ты не слышал о том, что наши решения, либо их отсутствие, приводят к последствиям и обстоятельствам, порой, совершенно друг другу противоречащим?

– Слышал, – удивился Джеймс. – Но причём здесь это?

– Притом, что ты в иной вероятности. Но не переживай. Твоей нерешительности оказалось достаточно, чтобы создать критический риск и для тебя, и для многих других.

На письменном столике рядом красовался большой монитор, который по щелчку знакомого включился. На экране явно велась трансляция с камер наблюдения, висящих у здания суда. По улице текли бурные потоки дождевой воды и гоняли автомобили, поднимая тысячи брызг, окатывая грязной водой тротуар и редких пешеходов.

– Что это? – молодой творец вопросительно взглянул на собеседника.

– Смотри, – напряжённо приказал тот.

Из транспортного потока выскочила неприметная машина. То был автомобиль Яна Офрея – Ольгерд сразу его узнал. Как только он припарковался у здания суда, из него вышли сам владелец машины, его супруга Хельга и друг семьи Паоло де Альскар. В последнюю очередь на улицу вышла Адель.

Фьер вздрогнул, вспоминая все их общие моменты, ставшие фундаментом зародившихся трепетных чувств.

– Ты слишком увлёкся вашим прошлым, – вздохнул собеседник, – и совсем не следишь за вашим настоящим.

Буквально через мгновение после того, как Адель вместе с родителями зашла в здание суда, из потока машин появился жуткий чёрный автомобиль с жёлтыми фарами и резко припарковался у зала суда, поднимая волну брызг. Из него абсолютно равнодушно вылезло двое мужчин в чёрных плащах. Игнорируя дождь, они твёрдой походкой направились ко входу в здание суда.

Оказавшись под козырьком у дверей, они остановились и надели на руки чёрные перчатки. Затем, они одёрнули полы длинных плащей и перезарядили пистолеты с глушителями. Мгновение – и незнакомцы молча вошли внутрь.

Изображение сменилось. Теперь на экране велась трансляция из зала суда. На ней было видно, как оживлённо спорят адвокаты. Как к свидетельской трибуне вызывают Элизабет Брут. Как в дальнем ряду сидят двое мужчин в чёрном, хладнокровно наблюдая за процессом. И как Ольгерд беззаботно спит, совершенно за ним не наблюдая.

– Что? – спросил молодой человек, от непонимания хмурясь и качая головой.

– Подумай, – усмехнулся собеседник. – И попытайся в кои-то веки что-то предпринять.

Джеймс встревоженно посмотрел на монитор. Взглянул на знакомого. Затем вскочил с кресла и бросился к выходу, но тот оказался заперт. Через мгновение дверь и вовсе пропала, растворившись в глухой стене, обшитой деревянными панелями.

Он обернулся на собеседника, но тот исчез. Будто бы его никогда и не было. На мониторе продолжалась трансляция, периодически сбоящая от помех.

На ней Ольгерд проснулся.

Сердце застучало в унисон неистовому ливню, когда к свидетельской трибуне наконец вышла его коллега по вожатскому делу.

– Элизабет Брут, – окликнул вышедшую девушку прокурор. – Что вы можете сказать об Ольгерде Фьере?

– Типичный шизанутый конч, – сухо констатировала бывшая коллега. – Бесконечно врёт, делает вид, что ни в чём не виноват, либо что во всём раскаивается. А тем временем, тихо, в крысу, продолжает творить свои гнусные делишки.

– Вы были свидетелем его гнусных дел?

– Безусловно. Я лично видела, как он постоянно отирался рядом с Адель. Не отлипал от неё ни на минуту. Я не удивлена, что он в итоге её совратил и изнасиловал. Это в духе подобных двуличных тварей, прикрывающихся диагнозами и прочей туфтой.

– Баронесса утверждает, что провела вечер с подчиненными. Вы можете это подтвердить?

– Да. Мы все, в том числе и Стелла, тем вечером встретились и подвели итоги смены, – спокойно ответила Брут. – Провели разбор полётов. Что удалось, что не удалось. Как не допустить повторения ошибок. Много и долго разговаривали, но в одном сошлись твёрдо: с Ольгердом больше дел иметь нельзя. Никому!

Фьер, сидящий в зале, напряжённо вздохнул. Пускай, это лишь оценочное суждение. Но из оценочных суждений плетётся ткань общественного мнения. Факты никого не волнуют, важны лишь эмоции, которые голословные обвинения всегда вызывали гораздо лучше, чем сухая правда.

– А вы видели конкретные домогательства Ольгерда к юной Адель? – продолжил спрашивать прокурор.

– Да, – не задумываясь, кивнула Элизабет.

– В чём они заключались?

– В объятиях. Слишком частых и тесных. В регулярных прикосновениях. В постоянных попытках где-то и как-то уединиться.

– Каким образом вы зафиксировали эти самые попытки? – спросил уже мистер Реттен.

– Я следила за Ольгердом.

– По своей инициативе?

– Да. Семья Эльдрав мне близка, я знаю их давно. Так же давно, как и саму баронессу. Поэтому, когда появились подозрения, что с Адель что-то может быть не так, я стала следить, чтобы предотвратить возможную катастрофу.

– Как считаете, вам это удалось? – прищурился прокурор.

– Нет, к сожалению, – вздохнула Элизабет. – Зло всегда находит момент, когда добро слепо. Так получилось и с этим конченым насильником.

Эх, до чего же она талантлива! С каким мастерством подбирает выражения, вставляет верные слова, мимикрирует под окружение, превращаясь в последнюю мразь в обществе друзей и становясь доброй самаритянкой в обществе посторонних. Игнорируя её вспыльчивый характер, напрочь промытые культурой обиды на всё и всех мозги, Ольгерд ловил себя на том, что даже смог бы испытывать к Элизабет симпатию. Впрочем, то вполне могло быть следствием банального стокгольмского синдрома. Ибо подобный человек в его жизни уже появлялся и оставил после себя массу с трудом затянувшихся шрамов. Наверное, узнав об этом, человек бы очень сильно возгордился своими аморальными успехами. Это ведь было в его жизни, верно?

Вопрос завертелся перед глазами. «Что было в твоей жизни?». Вспомнились туманные намёки белоснежной фигуры, похожей на Адель. Концепции и идеи, смелые и не очень предположения – вся эта мысленная буря заколыхалась и задрожала, закрутилась по спирали, превращая сам мир вокруг в одну сплошную мистическую вибрацию. А сквозь него задвоилось и пространство вокруг. Тесный кабинет и зал суда наслоились друг на друга, словно в двойной экспозиции, и завибрировали, вызывая головную боль.

Молодой судья, безымянный давний знакомый, одёрнув воротник шикарного пальто, с довольной улыбкой пробежался глазами по бумажкам у себя на столе и прищурившимися глазами посмотрел на Элизабет:

– Почему вы так убеждены в исключительном злодействе Ольгерда Фьера?

– Потому что, – ответила девушка. – Вообще, я с самого начала предчувствовала неладное. Не стоит забывать, что все парни, по-своему, но козлы. Конечно, мы сошлись с этим конченым м***ком на почве схожего чувства юмора. Но потом, когда он начал распускать слухи…

– Слухи? – нахмурился молодой судья.

Фьер, глубоко дыша, пытаясь прийти в себя от визуальных искажений окружающего пространства, поднял пристальный взгляд на коллегу. В памяти сразу всплыл эпизод с совершенно неудачной и неуместной шуткой, озвученной между делом среди молодых ребят.

– Ещё до смены, – пояснила Элизабет, – мы шутили, что про вожатых точно будут сочинять фанфики. Мол это нормальная история, особенно учитывая, что у Ольгерда достаточно симпатичная внешность… как и у многих психопатов.

– Смелое обобщение, – усмехнулся судья.

– И тем не менее, – настояла Брут. – Мы шутили, что про нас будут сочинять фанфики. Тем более, про нас со Стеллой. Подросткам с буйной фантазией легко спутать хорошую дружбу с чем-то романтичным. Однако подобные истории рождаются сами по себе, Ольгерд же решил дополнительно их спровоцировать.

– Каким образом?

– Без понятия. Но к нам стали подходить совсем уж мелкие дети и интересоваться, правда ли между мной и Стеллой что-то есть. Очевидно, эти вопросы возникли не на пустом месте!

– Но, как вы верно заметили, подросткам с буйной фантазией легко спутать хорошую дружбу с чем-то романтичным, – улыбнулся судья.

– Подросткам. Но не детям лет восьми-девяти!

– То есть, имея доступ в интернет, на всех уровнях пронизанный маниакальным гедонизмом, растя в массовой культуре, посвященной романтизации и сексуализации всего на свете, дети не могут сами предположить нечто подобное и подойти с вопросом? – твёрдо спросил таинственный знакомец.

– Эти дети, обычно, очень стеснительные и зажатые. Они бы не решились…

– Многие, даже очень зажатые, дети раскрепощаются в детских лагерях, – заметил судья. – Более того, если дети смогли это сделать, значит, вожатый в совершенстве справился со своими обязанностями. Странно, что вы этого не знаете, с вашим-то… стажем в семь лет.

Элизабет Брут сжала челюсти, сдерживая нахлынувшую злость. Очевидно, её авторитет, шаткий и неустойчивый, грозился рассыпаться прямо на глазах. Собрав всё оставшееся хладнокровие в кулак, она попыталась реабилитироваться:

– Задача вожатого – следить за порядком, улаживать конфликты…

– …А также способствовать раскрытию потенциала, заложенного в каждом из детей, – прищурился молодой судья, пронзая Элизабет ледяным взглядом. – Именно стимуляции внутреннего «Я» посвящены все отрядные игры и лагерные мероприятия. Вечерние свечки учат быть откровенным с собой и окружающим миром. Игры на знакомство учат коммуникабельности и коллективизму. Различные конкурсы, игры по станциям – всё это было придумано с одной важнейшей целью: пробудить внутреннее «Я».

Девушка возмущённо смотрела на судью, мысленно того испепеляя.

– Из материалов дела, а следователи опросили всех детей, присутствовавших в течение лагерной смены, – уверенно заговорил мистер Реттен, вступая в дискуссию, – мой клиент регулярно находился на улице среди детей. Периодически он спонтанно инициировал игры с ними – «Крокодил», «Слова», «Города», карточные игры, настольные игры. А как вы выполняли вожатские обязанности?

– Я тоже регулярно…

– Это был риторический вопрос, мисс Брут, в материалах дела на него уже есть ответ, – перебил адвокат. – По воспоминаниям детей, вы большую часть времени проводили в вожатской комнате за ноутбуком, либо перемещались по лагерю с поручениями от баронессы фон Капра, либо общались с мальчиками, – мистер Реттен сверился с бумажками, – из пятой комнаты.

– К чему вы клоните? – забеспокоилась Элизабет.

– Вы подозреваете Джеймса Ольгерда Фьера в растлении юной Адель. При этом, он большую часть времени проводил с целой группой детей, многие из которых вспоминают о нём с теплотой, отмечают, что сначала думали о нём в негативном ключе, во многом, благодаря поощрению пренебрежительного к нему отношения со стороны мальчиков из пятой комнаты. С которыми, в свою очередь, – адвокат исподлобья взглянул на Брут, – вы проводили то немногое время, когда не были заняты своим ноутбуком и поручениями баронессы.

– В отличие от этого шизика, я никого не насиловала! – крикнула девушка.

– Так и подозреваемый Фьер никого не насиловал, – усмехнулся молодой судья. – Ему вменяют совращение и растление, а не насилие. Растлили ли вы кого-то из мальчиков пятой комнаты?

– Нет, – твёрдо заявила Элизабет. – К тому же им всем больше шестнадцати!

– Но они всё ещё несовершеннолетние, – прищурился таинственный знакомец. – Спасибо за вашу искренность, мисс Брут. Можете занять своё место в зале суда.

Коллега Ольгерда, пройдясь возмущённым взглядом по судье, по мистеру Реттену и по самому Фьеру, будто бы он был причастен к случившемуся опросу, прошла обратно к лавке, где восседала баронесса. Одёрнув воротник элегантного пальто, молодой судья объявил:

– Мы попытались выяснить у Элизабет Брут, состоялась ли её встреча с баронессой вечером второго августа. Также мы выясняли, при каких обстоятельствах мисс Брут наблюдала за домогательствами подозреваемого Фьера к юной Адель Азалис Эльдрав. Последовательным решением было бы пригласить сюда другую коллегу подозреваемого Стеллу ван Корвус, – знакомец сделал паузу, – но мы поступим иначе. Дело в том, что во время перерыва суд получил расписку о явке с повинной.

Ольгерд нервно огляделся. Мистер Реттен ответил ему таким же непонимающим взглядом. Казалось, что происходит некое абсолютно непредвиденное событие.

– Согласно этой расписке, – молодой судья бросил внимательный взгляд на Джеймса, – суд постановляет немедленно заключить под стражу Паоло де Альскара, Элизабет Брут и баронессу фон Капра.

– Что?! – возмущение придало черноволосой женщине невиданную ловкость, когда та резко вскочила со своего места.

– Перечисленные лица обвиняются в даче ложных показаний следствию и перед судом. Суд не выносит им приговора до полного выяснения истинных обстоятельств.

– Но кто подал явку с повинной? – взволновался мистер Реттен.

– Ян Офрей Эльдрав, – лаконично ответил ведущий уникального судебного процесса.

Мужчины, одетые в тёмные плащи, направили пистолеты прямо в Адель. Она не успела даже дёрнуться, как прозвучали тихие выстрелы – и время неестественно замедлилось. Пули, словно зависшие в воздухе, медленно пронзали воздушное пространство, стремясь настигнуть инстинктивно съежившуюся девушку.

Испуганно дыша, та потеряла равновесие и рухнула на пол. Как только её руки соприкоснулись с холодом блестящей плитки, время резко вернулось в норму. Пули, пролетевшие мимо, попали в колонну поблизости.

Убийцы сделали несколько шагов в сторону девушки, готовясь повторно выстрелить, но внезапно исчезли, растворившись в двойной экспозиции, накрывшей окружающее пространство. Пол странно завибрировал. Просторный холл искажался, меняясь прямо на глазах: колонны растворялись в стенах, окна становились выше, двери – ниже. Менялся даже свет на улице, резко переключаясь между полуденной ясностью и августовской серостью приближающейся осени. Испугавшись ещё больше, Адель зажмурилась.

– Знаешь ли ты Джеймса Ольгерда Фьера? – вновь прозвучал вопрос белоснежной знакомой, которая, казалось, уже давно исчезла.

Вновь появилось двое мужчин в чёрном. С равнодушными, механическими лицами, они твёрдой походкой направились к девушке, на ходу перезаряжая свои пистолеты. Глушители куда-то исчезли.

– Знаешь ли ты себя? – спросил тот же голос, и его эхо отразилось от стен девичьего рассудка, провоцируя незримую цепную реакцию.

Адель открыла глаза. Те светились изумрудным светом радужки, заполонившей всю видимую часть глазного яблока.

Выпрямившись в полный рост, девушка уверенно повернулась к убийцам. Выставив руки тем навстречу, она спровоцировала воздушную волну, откинувшую последних на несколько метров. Пространство вздрогнуло, пророкотало, и от мест падения мужских тел по полу и стенам пошли волны, как от камней, брошенных в воду.

Неизвестные ловко вскочили на ноги и сразу же открыли стрельбу.

Ловко взмахивая руками, Адель перенаправляла каждую пулю в случайном направлении. Воздух наполнился известковой и мраморной пылью, плитка вздыбилась, холл вновь начал искажаться на глазах. Чувствуя, как неведомая мощь наполняет её изнутри, девушка выставила перед собой открытую ладонь – и убийцы вскричали, оказываясь в струе неистового пламени.

Пространство вздрогнуло.

Адель открыла глаза, ставшие такими же, как и всегда.

Зал суда, больше напоминающий круглую арену. В самом центре – круг от света прожектора. В световом цилиндре парит молодой человек с элегантным русым беспорядком на голове. На нём длинное тёмное пальто с золотыми нашивками, которое в подобном состоянии невесомости скорее напоминает крылья.

Медленно переступая ногами, девушка приблизилась к необъяснимому зрелищу, не менее иррациональному, чем схватка с неизвестными, одетыми в чёрное. Молодой человек, видимо заслышав её приближение, открыл глаза, пронзив Адель проникновенным серо-зелёным взглядом.

– Кто ты? – спросила та.

Таинственный молодой человек, кажущийся удивительно знакомым, загадочно улыбнулся.

– В расписке Ян Офрей признал, что он и его супруга дали ложные показания в полиции под угрозами физической расправы со стороны баронессы фон Капра и Паоло де Альскара.

– Что? – вновь удивился Фьер.

– В качестве дополнительного подтверждения, суду были предоставлены скриншоты сообщений Паоло де Альскара, где тот угрожает Джеймсу Ольгерду расправой. Суд приглашает де Альскара к даче показаний.

Вновь исказилось пространство, утопая в двойной экспозиции. Нет, это уже была тройная экспозиция: сквозь очертания судейского зала просвечивала круглая арена с прожектором и парящим таинственным знакомцем, а через смутные границы арены уже был различим тесный кабинет, обшитый деревянными панелями.

Почему всё так запутанно? Всё такое настоящее и неестественное. Всё такое сказочное и обыденное. Противоречия сплетались в гипнотический узор, уносящий куда-то вдаль, в какие-то неведомые измерения. Это было очень похоже на соприкосновение с Адель. Да, будто бы сейчас, в эту самую минуту, их руки снова сплелись, и привычная действительность перестала существовать. Но почему всё ощущается вот так?

Казалось, что некий неподконтрольный разум, некая сверхъестественная сущность топорно перекраивает всё под себя. Наносит свои грубые, жирные, негармоничные мазки поверх готовой композиции. Весь вылизанный, отшлифованный стиль сурово рушился, превращая происходящее в жуткий театр абсурда.

Ольгерд похлопал себя по груди и только сейчас заметил, что и сам одет в чёрное пальто. Поношенное, оно даже рядом не висело по изысканности и необыкновенности с тем, которое носил таинственный знакомый. Голубая рубашка с оттопыренным стоячим воротником отлично сочетается с его серо-голубыми глазами. Да и вообще, голубой – это его цвет. Хотя ему больше нравятся фиолетовый и зелёный.

Грудную клетку сотряс глубокий вдох.

Тесный кабинет. Телевизор, транслирующий изображение из здания суда. Адель, сжигающая заживо убийц струёй огня из выставленной ладони.

Зал суда. Паоло де Альскар, полноватый мужичок лет сорока, сероглазый и неказистый, грубо затолканный в стеклянный куб для временного заключения, был выведен из него к свидетельской трибуне. Озираясь по сторонам, он нервничал всё сильнее и сильнее, пока полицейские вели его, крепко держа за плечи.

Прокурор, наконец-то взявший инициативу, принялся за расспрос:

– Эти угрозы, – на телевизоре, как по волшебству, появились непосредственно снимки переписок, наглядно фиксирующие угрозы, поступившие с незнакомых номеров, – написаны вами?

– Я вызывал его на разговор, – чуть дрожащим голосом оправдался де Альскар.

– То есть, формулировки «тебе мало голову проломить», «ходи оглядывайся», «моя бы воля, мы бы вломились к тебе домой и поговорили уже сегодня ночью» – это всё приглашение на разговор?

Сероглазый промолчал.

– Согласно показаниям, вы писали угрозы по своей инициативе. На каком основании?

– Захотелось, – потупил взгляд де Альскар.

– Здесь неприменимо слово «захотелось». Вы угрожали физической расправой. На каком основании? Кем вам приходится Адель, чтобы вы шли на такие меры?

– Она дочь моих друзей…

– Судя по показаниям, – перехватил инициативу молодой судья, – Хельга Эльдрав сообщила о письмах в первую очередь именно вам, а не своему супругу Яну Офрею. Почему?

– Я не знаю, – совсем растерялся де Альскар. – Может захотела так…

– Почему вы не помогли обратиться в полицию? – хмуро спросил прокурор.

– Да не знаю…

– Почему вы участвовали в преступлении против Джеймса Ольгерда Фьера? – холодно спросил молодой судья. – Это вы, хотя бы, знаете?

Паоло де Альскар помедлил, вытер пот со лба рукавом. Бросив мимолётный взгляд на Хельгу, он тихо произнёс:

– Я хотел избавиться от Яна Офрея.

– «Избавиться»? – переспросил прокурор.

– Да, – кивнул сероглазый, – чтобы он не мешал нашему счастью. Я, – он поморщился, схватившись рукой за грудь, – я люблю Хельгу Эльдрав.

Всё произошло слишком быстро. В тот же момент де Альскар упал рядом с трибуной, кряхтя и сильно жмурясь. Уже в следующую секунду сама мать Адель сильно закашлялась. Потянувшись за ингалятором, она обнаружила, что тот пуст. Кашель усиливался. Сердце стучало, как бешеное. По лбу потекли ледяные струйки пота. Почему Ольгерд так хорошо ощущает её самочувствие?

– Скорую! – крикнул кто-то из толпы.

При возникновении мысли пол пришёл в движение, выписывая неведомые узоры. Стены заходили ходуном. Завибрировало всё вокруг. Лица присутствующих смазались, как портреты, на которые пролили краску. Всё задрожало, затряслось, затрепетало, крича о своей ненатуральности.

Запахло сладкой старой бумагой. Какой же чертовски знакомый запах.

– Проснись, – пророкотал жуткий глубокий голос.

Ольгерд оглянулся. Пальто таинственного знакомого превратилось в огромные крылья, а он сам парил под потолком. Это не был молодой судья. Это был бледнолицый аристократ с длинными чёрными волосами и сияющими изумрудными глазами.

Изумрудные глаза…

Заблагоухал сосновый лес. Щебет птиц прорезал тишину. Лучи солнца скользнули по ветвям и призрачной вечерней дымке.

Адель сидела рядом. Но ведь это не Адель. Это всё ширма, прикрытие, маскировка правды. Бумажное существо, папье-маше, призванное воплотить тот образ, что запечатлелся в отягощённом долгим путешествием рассудке. Годы поисков. Годы недоверия. Похоть, алкогольные трипы, багровые ссоры и белые слёзы, пролитые над сизыми тропами судьбы.

– Вспомни, – вновь раздался голосовой рокот.

Жутко заболела голова. Тьма сгустилась вокруг, смешивая все эпизоды в одну единую кашу. Хотелось только кричать. Кричать от неготовности, от неподготовленности, от неприятия и непринятия. Мысли зароились, слова тяжёлыми чернильными ошмётками хлестали по лицу, надрывали костюм, прогрызали дыру в груди, утаскивая в незримое и непознанное.

– Для дачи показаний вызывается Стелла ван Корвус.

Ещё одна коллега. Единственный персонаж истории, поступки которого трудно поддаются чёткой трактовке и предсказанию. Она может спасти. Она может уничтожить. Нежная рука вытерла пот со лба, разгоряченного безжалостным июльским солнцем. Всё смешивается, чтобы окончательно встать в единую общую картину.

Девушка поправила тёмные локоны и очки, явно нервничая. Прокручивая в голове предубеждения и недавний разговор с начальницей, Стелла бросила тяжёлый взгляд покрасневших глаз на своего коллегу. А ведь в какой-то неуловимой степени, он ей понравился. Эрудированный, чуткий, самоотверженный. Вся сопутствующая картина обстоятельств настолько не гармонировала с впечатлением, производимым его искренностью, что невозможно было до конца определить, где же прячется правда.

Стелла шмыгнула носом, собирая волю в кулак. Да, очевидно у него что-то было к юной Адель. И вся эта история, вся эта круговерть событий выглядела слишком кинематографичной, слишком литературной. Такого в жизни не бывает. Можно было бы так думать, но вот! – случилось же, и теперь именно в её руках лежит ключ к расплате над антагонистом истории.

Молодой судья, чертовски похожий на её коллегу, но выглядящий куда более твёрдым, уверенным, волевым, внимательно на неё смотрел. В глубине его взгляда прятались все те качества, которые её и зацепили в молодом безвестном писателе. Но они были преумножены, развиты, реализованы в максимальной степени, о чём её коллеге оставалось лишь мечтать.

– Стелла ван Корвус, – обратился к ней прокурор, – что вы можете сказать о…

– Необычный человек, – выпалила девушка, не дожидаясь окончания вопроса. – Противоречивый, странный, пугающий. Неподдающийся объяснениям. Талантливый. Загадочный. Добрый. Да, всё-таки он добрый.

– Вы видели домогательства со стороны…

– Я видела, что они много общаются, – кивнула Стелла, вновь отвечая на опережение. – Я видела, да и он делился со мной… с нами, что очень сильно переживает на её счёт. Он видел и чувствовал, что ей нужна его забота, поддержка, нужно его тепло – и он искренне хотел их дать. Даже если это пойдёт вразрез с требованиями начальства.

– А скажите, – внезапно спросил молодой судья, – вы верите в то, что он мог совершить вменяемое ему преступление?

– Он рассказывал, что хочет заботиться о детях в своём отряде, как о собственных братьях и сёстрах, с которыми у него не ладятся отношения. Нет, – покачала головой девушка, – я не верю, что он может быть насильником.

– Элизабет Брут, – вступил в разговор мистер Реттен, – ваша подруга и коллега, сказала, что в означенный вечер ваша начальница проводила с вами разбор полётов. Родители Адель написали расписку, согласно которой, баронесса принудила дать их ложные показания. Где же, в итоге, находилась Айрен фон Капра вечером второго августа?

Стелла ван Корвус глубоко вздохнула. Нахмурилась. По её бледной щеке скатилась одинокая слеза. Быстро ту смахнув, она уверенно взглянула в стеклянный купол, где сидели и её руководительница, и её подруга Элизабет. В обычно строгих, грубых, пренебрежительных глазах сейчас впервые заиграли нотки беспокойства, попытки разжалобить сердце давней подруги.

– Я знаю только одно, – ответила ван Корвус. – Баронесса не встречалась с нами в тот вечер.

Карие глаза женщины вспыхнули адским пламенем ненависти. Но девушка, поправив очки, не остановилась:

– Более того, она намеренно подтолкнула семью Эльдрав к совершению всего того, что они сделали. Она специально способствовала развитию отношений между Ольгердом и Адель, чтобы создать риск совершения противоправного деяния.

– Дешёвка! – вскричала баронесса, стуча по стеклянной стенке бокса для задержанных. – Неблагодарная ****а! У тебя нет никаких доказательств!

– Есть, – всхлипнула Стелла ван Корвус, нажимая кнопку воспроизведения на экране своего телефона.

Громко, на весь зал, зазвучал записанный на диктофон монолог баронессы, произнесённый в покоях ожидания. Молодой судья, не прослушав и половины, громко объявил:

– Айрен фон Капра признаётся виновной в организации преступного сговора с целью вымогательства в особо крупном размере. Суд приговаривает её к двадцати годам лишения свободы и, по предварительному ходатайству мистера Реттена, штрафу в размере миллиона рублей. Её дети будут помещены в специальные детские учреждения до достижения ими возраста совершеннолетия, либо до оформления попечительства законными родственниками.

– Б***и! Сволочи! Поверили е***той шмаре и е***тому писателю! – кричала баронесса, стуча по стеклу.

В куб зашли полицейские, скрутили женщине руки и застегнули у той на запястьях наручники. Из кармана широких оверсайз-штанин они вытащили смартфон, который, выйдя из куба, сразу же передали прокурору.

– Элизабет Брут причастной к организации…

– Нет! – крикнула девушка. – Я не вымогала деньги! Я не писала угроз! Я лишь хотела, чтобы наказали педофила!

– Педофилами, мисс Брут, – соизволил отреагировать молодой судья, – называют людей, испытывающих навязчивое сексуальное влечение по отношению к детям, не достигшим пубертатного возраста. Если у подозреваемого Фьера и присутствовало, либо присутствует сексуальное влечение по отношению к Адель, это называется гебефилией. Однако, учитывая комплекцию тела девушки и её внешние данные, а также достижение ею, на данный момент, пятнадцатилетнего возраста, предполагаемое патологическое влечение подозреваемого следует классифицировать, как эфебофилию. По каждому из этих классов патологий предусмотрены разные сроки заключения.

– Душнила! – крикнула Элизабет, пытаясь хоть как-то отыграться на ведущем судебного процесса.

– Так или иначе, Элизабет Брут вменяется дача ложных показаний в пользу обвиненной в тяжком преступлении баронессы фон Капра. Вопрос же теперь в том, – молодой судья сделал паузу, – виновен ли сам Джеймс Ольгерд Фьер в растлении несовершеннолетней?

Всплыл в памяти сосновый лес. Сквозь искажённое пространство проявился полумрак вожатской комнаты. И поздний визит, совершённый втайне ото всех – от ребят, от друзей и коллег. Молодой творец, всё ещё до конца не способный дать объяснение удивительно складному развитию процесса и жутким искажениям собственного зрения, взволнованно посмотрел на таинственного знакомого.

– К даче показаний приглашается Адель Азалис Эльдрав, – твёрдо постановил тот.

Невысокая, хрупкая, с отстранённым взглядом изумрудных глаз, бледным лицом, обрамлённым градиентом русо-блондинистых кудрей, девушка поднялась с неведомой скамьи где-то в зале и прошла к свидетельской трибуне. Украдкой, но она бросила взгляд на Ольгерда. Это была их первая встреча спустя мучительные несколько месяцев.

– Дорогая Азалис, – обратился к ней прокурор. – Вступала ли ты в интимную связь с Джеймсом Ольгердом Фьером?

Девушка перевела взгляд изумрудных глаз на молодого творца, заставив того благоговейно вздрогнуть. У них обоих вспыхнули в памяти одни и те же моменты. Они оба вспомнили поздний вечер, темноту пустой вожатской и благодать воцарившегося уединения.

Адель вдохнула, готовясь озвучить ответ. Ольгерд покорно прикрыл глаза.

«Знаешь ли ты Джеймса Ольгерда Фьера?»

Молодой человек, выглядящий удивительно знакомым, ласково улыбнулся. Парящий в лучах прожектора, он постепенно опустился на поверхность судейской арены, одаривая девушку трепетным, сочувствующим взглядом.

– Так кто ты такой? – повторила вопрос Адель. – Почему ты выглядишь таким знакомым?

– Потому что ты меня знаешь, – на лице таинственного знакомого заиграла неловкая улыбка. – Потому что ты – настоящая.

– Настоящая? – нахмурилась девушка.

– Конечно, – усмехнулся собеседник. – Ты ведь уже поняла, что здесь происходит. Неспроста. Тебе мало этого мира, этих, – он небрежно обвёл рукой судейский зал, – декораций.

Адель осмотрелась. Прожектор постепенно стух, уступая иным источникам света, постепенно проявившимся. Уютные жёлтые фонари подсветили алые бархатные сидения, спиралью выставленные вокруг.

– Кто ты? – настойчиво повторила вопрос девушка.

Ответ витал в воздухе. Неслышимый шёпот, исходящий откуда-то из вселенской пустоты, наполнял душу смутными подозрениями и туманными предчувствиями. Сердце застучало. Душа затрепетала ещё сильнее, чем тогда, при первой встрече с Ольгердом. Ведь сейчас рядом с ней был некто, совершенно похожий на него, но более… настоящий.

– А ты? – внимательно посмотрел на неё молодой человек.

– Меня зовут Адель, – ответила девушка.

И осеклась. Чувство причастности к невероятному спектаклю, к непостижимому прикрытию, к жуткому, до безумия, маскараду наполнило её рассудок, разрушая несущие стены привычной картины мира. Почувствовав приступ паники и дивного восторга, она задрожала. По телу пробежали мурашки ужаса и судороги благоговейного оргазма, никогда ею не испытываемые.

Шёпот Вселенной. Потусторонние сущности. Пламя из рук. Предчувствие будущих событий. Всё это относилось к Ней-настоящей. Всё это наделяло Её-бумажную силами, разрушающими привычный уклад вещей.

Правда не стала ложью. Открылась лишь великая, потрясающая душу истина.

Наполненные восторженным ужасом изумрудные глаза встретились с внимательным и чутким взглядом молодого писателя.

– Теперь ты знаешь, – улыбнулся собеседник. – Я – Олег Соловрион.

Martin Stig Andersen – Unfathomable
Martin Stig Andersen – Submarine
Nima Fakhrara – Hostage
Ramin Djawadi – This World



<b>Глава 9. Ларго</b>

Ситуации конечны. Чувства бесконечны.
Впечатления вечны.


В дверь легонько постучались.

Казалось, что сердце в неистовой пляске вырвется из груди, когда Ольгерд подошёл к двери и приоткрыл её. На пороге стояла уже переодевшаяся, в отличие от него, в пижаму юная Адель. Им уже не нужно было слов, достаточно было лишь взгляда.

Немного помедлив, Адель прошла в вожатскую комнату. Молодой человек же аккуратно прикрыл дверь. Стоило ему это сделать, как девушка тут же крепко его обняла, отчего по телу пробежала нежная тёплая волна. Адель с трудом доставала ему до плеч, а потому Фьер чуть склонился, чтобы с трепетом обнять хрупкие плечи и гладить кудрявую девичью голову.

– Я чудом проскользнула, – шепнула она вожатому. – Там балаган.

– Локальная королевская ночь, подругу провожают, – вспомнил Джеймс причину нескончаемых разговоров, отголоски которых доносились из пятой и шестой комнат на первом этаже.

– Меня так никто провожать не будет, – печально заметила Адель. – Даже ниточку не повяжут.

Фьер хитро улыбнулся, выпуская девушку из объятий. Пройдя к своим вещам, он достал полагающийся его отряду моток фиолетовых ниток мулине и вооружился ножницами. Отрезанного куска было достаточно, чтобы обвить его вокруг запястья Адель и даже завязать надёжный узел. Все эти манипуляции она подсвечивала вожатому его же фонариком – их «отрядной свечой».

Когда нитяной браслет был готов, Адель с восторгом его осмотрела, счастливыми и довольными глазами взглянула на Ольгерда, а затем вновь заточила в объятия. Её лёгкого толчка было достаточно, чтобы тот потерял равновесие, приземлившись на край своей кровати.

Адель, случайно выпустившая его из объятий и теперь возвышавшаяся над вожатым почти на голову, подошла и положила руки тому на плечи. Глубоко вздохнув, Ольгерд обнял её спину и прижался ухом к груди, прикрывая глаза, полностью растворяясь в моменте, всей душой желая его продлить до скончания веков.

– Что такое? – шёпотом поинтересовалась Лисица-Феникс, очевидно интересуясь причиной вздоха.

– Я так рад, что наконец-то встретил тебя, – прошептал Фьер в ответ. – Ты самый чудесный и неожиданный человек в моей жизни.

Ольгерд и Адель продолжили обниматься. Она ласково гладила его обросшие волосы и широкие плечи. Он всё так же обнимал её утончённую спину, прижимался ухом к груди, в лесной тишине корпуса слыша отголосок учащённого сердцебиения, эхо её чуть дрожащего дыхания. Сердце молодого человека тоже отбивало безумный шаманский ритм, а воздух циркулировал с безумной скоростью. Романтическое волнение, духовное вожделение, нашедшее выход в виде долгих крепких объятий, а также буря чувств, окрыляющих и размывающих стереотипные рамки, навеянные обществом – всё это играло с ними мелодраматичную шутку.

Адель села к Фьеру на колено, оказываясь с ним лицом к лицу. Приблизилась. Крепко обняла. Прижалась. И пусть в тот момент перестали существовать они, как социальные единицы определённого возраста, и родились они, как две родственные души, нашедшие друг друга в этом безумном океане безнравственности и холодного расчёта, им и не нужно было чего-то большего. Одни только объятия делали Ольгерда и Адель самыми близкими, самыми счастливыми на свете людьми. Её горячее дыхание обжигало ему шею. Утончённые руки крепко обхватывали спину.

Джеймс вздохнул.

Адель взглянула на того вопросительным взглядом.

– Кто бы мог подумать, что тебе будет четырнадцать лет, – объяснил Ольгерд. – Даже одни только эти объятия… Общество же…

– Это общество, – девушка проникновенно посмотрела вожатому в глаза. – И всего лишь возраст. Лично я его сейчас не чувствую.

– Я тоже, и всё же переживаю… Просто… Ты мне очень важна.

На лице Адель засветилась очаровательная улыбка. Одарив Фьера долгим проникновенным взглядом, она приблизилась ещё ближе и аккуратно, явно сгорая от стеснения, поцеловала того в лоб. Уже только этого было достаточно, чтобы постигнуть все чувственные тайны Мироздания, однако обострённое тревогами недоверие собственной интуиции побудило озвучить вопрос прямым текстом:

– А что ты чувствуешь? – Ольгерд одарил девушку пытливым взглядом с ноткой печального беспокойства. – Что у тебя на душе?

– Лучше в письме напишу, – неловко улыбнулась Адель. – Иначе расплачусь. А я не смогу объяснить соседке, почему вернулась из вожатской со слезами на глазах.

– А почему ты расплачешься? – мгновенно встревожился Фьер. – Мне не хочется, чтобы тебе было плохо.

– Плачут не только тогда, когда плохо, – загадочно протянула девушка. – И всё-таки, я лучше встану. Мне так удобней. Да, ты будешь вытягивать шею. Побудь на моём месте, я всё время так с тобой общаюсь!

Лисица-Феникс встала в полный рост, вновь нависнув над вожатым, вынуждая того задрать голову, чтобы их глаза встретились. Решив сделать ход конём, Ольгерд тоже поднялся с края кровати, и крепко обнял родную душу, проживающую свою судьбу в теле девушки аж на десять лет его младше.

Как же убивает, как же ранит эта страшная, жуткая разница в возрасте! Одной только её достаточно, чтобы уничтожить Ольгерда за сам факт подобной встречи. Так, во всяком случае, тому казалось.

– Я пришла за фломастерами, – напомнила Адель оговоренную заранее причину её позднего визита. У каждой встречи должно быть формальное прикрытие. Они с Ольгердом, как заправские шпионы, всё заранее обсудили в переписке и несколько раз согласовали.

– Да, конечно, – встрепенулся Фьер, сразу отыскав нужную канцелярию и протянув ту девушке.

– Спаси-и-ибо, – протянула Лисица-Феникс.

– И всё-таки, – не унимался Джеймс, – а что чувствуешь ты?

– Потом, – улыбнулась Адель, направляясь к двери, – всё потом.

Перед самым выходом они вновь прильнули друг к другу. Тогда-то Фьер и начал понимать, почему она так боится расплакаться. У самого глаза были на мокром месте от осознания, что сейчас, рядом с ним, находится его человек. Удивительная, уникальная личность, для которой Ольгерд был рождён с запасом в десятилетие, чтобы пройти невообразимые испытания и набраться ровно того опыта, который в совершенстве дополнял её юную, но не по годам зрелую, личность.

– Ты моё сокровище, – прошептал Ольгерд девушке на ухо.

Адель засмущалась, одарила вожатого улыбкой и выскользнула за дверь. Подождав несколько мгновений, чувствуя, как клокочет нутро, как душа силится вырваться наружу, молодой человек всё-таки вышел следом. Догнав девушку в коридоре, взывая к ней шёпотом, он смог остановить Лисицу-Феникс практически на лестнице. Она обернулась, но почти сразу поняла всё без единого слова: Ольгерд и Адель вновь прильнули друг к другу и каждый из них ожесточённо боролся с желанием никогда друг друга не выпускать из объятий.

– Сладких снов, – шепнул Джеймс ей на ухо.

– Сладких сно-о-ов, – традиционно протянула девушка, растворяясь в полумраке лестничного пролёта.

Адель открыла глаза. Перед ней всё так же стоял молодой человек с русым беспорядком на голове, одетый в голубую рубашку, длинное тёмное пальто и пронзающий её сердце внимательным взглядом серо-зелёных глаз. Перед ней стоял Олег Соловрион.

– Как это возможно? – вырвалось у неё.

Молодой писатель ненадолго прикрыл глаза, задумавшись. Сделав несколько шагов вокруг девушки, вскоре он вновь внимательно на неё посмотрел и улыбнулся:

– На страницах истории возможно всё.

– Любой мир подчиняется своим законам, – убеждённо возразила девушка. – Должен подчиняться.

– Законы Мироздания – есть лишь границы возможностей, определённые опытным путём поколениями наших предков. Мы не можем взлететь, даже если сильно захотим. Мы не можем испепелить смертельную угрозу – её придется одолевать прикладными, рискованными путями, либо всю жизнь провести в бегах, либо умереть. Мы не можем забыть про еду, про сон, про жажду, про наши чувства, полностью отдавшись интересным занятиям – приключениям, преподнесённым жизнью. Всё это законы, границы мира реального. А где пролегают границы истории?

Адель растерянно смотрела на собеседника.

– Ты уникальна, – вздохнул писатель. – Я не ожидал, что причинно-следственные связи приведут к нашей встрече. Однако твои способности сделали нашу встречу возможной. И вот, – Соловрион сел в кожаное кресло, появившееся из ниоткуда на периферии зрения, – мы встретились.

– И мы встретились с какой-то целью, – предположила девушка, садясь в собственное кресло, появившееся таким же волшебным образом прямо у неё за спиной.

– Верно, – улыбнулся писатель. – Потому что ты ищешь ответ на фундаментальный вопрос. Животрепещущий вопрос, терзающий душу смутными сомнениями и жуткими теориями.

– «Знаю ли я Джеймса Ольгерда Фьера?», – проговорила Адель вопрос.

– И, кроме того, – Олег назидательно поднял указательный палец, – знаешь ли ты саму себя?

Девушка хмуро посмотрела на свои руки. Миниатюрные, аккуратные, они были достаточно тёплыми, но было в них нечто неуловимо фальшивое, бумажное, что делало их ненастоящими. Подняв взволнованные изумрудные глаза на писателя, Адель присмотрелась уже к нему. Тот выглядел в точности, как Джеймс Ольгерд Фьер, только более ухоженный, более уверенный, более зрелый.

Она вспомнила свои впечатления от встречи с Ольгердом. В его глазах она увидела расплывчатую, не совсем ясную, мудрость прожитых лет. В глазах же Соловриона эта мудрость приобретала конкретные, определённые очертания, казалось, что можно протянуть руку – и вытянуть из серо-зелёных очей ниточки тяжёлых воспоминаний.

– Вспомни, кто ты на самом деле, – прищурился писатель, выжидающе направляя мысли девушки. – Вспомни, откуда твои способности. Откуда твои мысли? Кто подарил тебе видения, направлявшие каждый твой поступок?

Адель прокручивала свои скудные воспоминания фрагмент за фрагментом. Только сейчас она осознала, что помнит только то, что так или иначе упоминалось на страницах истории. Всё, что лежало за гранью, скрывалось, пряталось от её мысленного взора. Изнуряло рассудок девушки своей изворотливостью.

Сосновый лес. Прикосновения. Волнение. Тревожные предчувствия. Фатальная предопределённость. Смутное будущее, лежащее за гранью осознания. Музыкальные мотивы, уносящие душу в мистические дали. Ссоры с матушкой. Душевные беседы с Ольгердом. Полумрак вожатской. Лестничная площадка. Отблески заката в серо-голубых глазах.

Таинственная знакомая, одетая в белое платье, с русыми волосами до пола и куда более проницательными изумрудными глазами. Давняя-давняя знакомая. Настолько понятная, настолько близкая, что само её имя невозможно вспомнить. Но имя бесспорно было. И имя было настоящим.

Адель открыла глаза.

– Законы Мироздания всегда казались мне слишком тесными и безжалостными, – заговорил Соловрион, – пока я не увидел их подлинную суть. Каждый закон – это граница, нащупанная предками. Каждая инновация – это нарушение существующей границы и определение новой. В том и заключается развитие цивилизации, бесконечное совершенствование бытия. А раз так, не значит ли это, что и сами законы жизни – это лишь границы, ограниченные разумом человека?

Девушка внимательно смотрела на писателя, чувствуя, как её сердце стучит всё сильней и сильней.

– В реальности мы вынуждены вновь и вновь мириться со своими поражениями. В реальности мы вновь и вновь должны проживать разлуку, зализывать сердечные рамы, страдать от одиночества, считая годы, оставшиеся до предполагаемого конца отмеренного нам времени. Мне это надоело, – молодой творец взглянул на Адель фанатичным, практически одержимым взглядом. – Мне надоело мириться с такими правилами. Поэтому я изобрёл новые. Я сотворил новую форму жизни. Я открыл бессмертие.

Олег Соловрион поднялся в полный рост. Луч прожектора подчеркнул его мощную тёмную фигуру. Направив взгляд чуть в сторону, он благоговейно вздохнул.

Пройдя спиральными рядами стульев, на круглую арену вышла девушка в белом платье. Бледное лицо. Локоны русых волос, достающие до плеч. Проницательные изумрудные глаза. И гипнотическое величие в каждом размеренном шаге, в каждом медлительном жесте.

Адель, чувствуя, как по щекам текут слёзы, поднялась на встречу девушке, столь сильно на неё похожей.

– Жизнь лишила меня счастья быть вместе с той, что я полюбил, – продолжил говорить писатель. – Дважды. В моём же мире, мы вечно сможем быть вместе. В каждой истории есть частичка души её создателя. Моя частичка – это Джеймс Ольгерд Фьер.

Подойдя совсем близко, появившаяся девушка в белом стала полупрозрачной. Встретившись с Адель, она бесцеремонно вошла в неё, отчего та глубоко вдохнула и пошатнулась. Необъяснимая сущность, принесшая воспоминания, впечатления и память о тысяче эпизодов, о которых не было никаких упоминаний. Это была душа.

Девушка вздрогнула и подняла взгляд влажных от слёз глаз на Соловриона.

– Здравствуй, Василиса, – с благоговением произнёс тот.

Ольгерд открыл глаза, удивившись посетившему его видению.

Его родная душа стояла за трибуной, готовая озвучить вердикт всей истории, дать ответ, определяющий всю дальнейшую судьбу.

– Так вы вступали с Олегом Соловрионом в интимную связь? – переспросил прокурор.

Джеймс вздрогнул, услышав столь необъяснимо знакомое имя.

– Нет, – коротко ответила Адель. – Мы не занимались ничем таким. И Олег никак не нарушал моего целомудрия.

– Вы провели экспертизу? – поинтересовался прокурор у Яна Офрея.

Отец девочки, всё ещё приходящий в себя от недавнего откровения друга семьи и своей супруги, медленно поднялся со своего места, прошёл к трибуне судьи и протянул листочек с результатами осмотра у гинеколога.

– Экспертиза подтвердила девственность, – сухо резюмировала судья.

А куда делся тот молодой знакомый? Почему на его месте вновь находится чопорная бабуля с пучком красных волос на голове? Ольгерд взволнованно осмотрелся. Всё остальное было на своих местах. Мистер Реттен сидел рядом, довольно потирая руки. Баронесса фон Капра вместе с Элизабет Брут сидели в стеклянном куполе, обозлённые и потерянные. Паоло де Альскар и Хельга Эльдрав госпитализированы в связи с состоянием здоровья. Но куда же делся молодой знакомый?..

Пронзительной режущей болью застонала голова. Джеймс зажмурился, чувствуя, как зал вновь раздваивается, растворяется в двойной или даже тройной экспозиции. Неведомые места и объекты просвечивали сквозь время и пространство, которыми кто-то вертел на свой безумный лад.

– Ты доволен? – послышался знакомый голос, искаженный многократным эхо. – Так и хочется поставить точку вот здесь, когда сведены все личные счёты, а справедливость торжествует, не так ли?

Вновь эти странные вопросы…

– Хватит дурака валять. Всем прекрасно известно, что суда никакого не было. Всё это – лишь спектакль. Мысленный эксперимент, ставящий своей целью расставить все точки над «и», привести все фигуры к логичным, с твоей точки зрения, промежуточным итогам их сюжетных линий.

Так вот почему всё вокруг казалось таким неестественным…

– Да. Именно поэтому. Ты никогда не был в настоящем суде. Как и всё в жизни, настоящий суд – это не срежиссированное действо, а скучная формальность, озвучивающая очевидные вещи. Там нет красноречивых адвокатов и прокуроров, там нет жёстких разбирательств. Всё произошедшее – лишь очередной киношный штамп, которыми ты наполняешь всё своё творчество.

Которыми выстраиваешь свою тюрьму.

Искажения. Череда жутких видений. Множество лиц, чертовски знакомых. Кажется, можно даже вспомнить их имена. Все они похожи между собой, всех их объединяет один общий прообраз.

Закрутилось пространство в грохочущей спирали, утягивающей в себя. Слепящими молниями искрились чёрные волны, обволакивающие и несущие безвольное тело сквозь звёздный космический калейдоскоп. Гипнотические узоры вспыхивали на периферии сознания. Лёгкие вздрагивали от проникновенного аромата ванили и сосен. Голова раскалывалась от принятия…

– Проснись, – повторил таинственный собеседник.

– Откуда я тебя знаю?

– Мы знакомы очень давно, – улыбнулся тот. – Мы знакомы с самого рождения. Я неустанно рядом с тобой, я постоянно в тебе. Я вижу все твои мысли, я читаю все твои чувства. Но нет, я не ангел-хранитель. Я – нечто большее.

Жуткий шёпот из тёмной подворотни неприветливых зимних улиц. Погоня среди бездушных жилых колоссов. Светящиеся изумрудные глаза за дверью на балкон. Шаги. Постукивания. Долгая беседа у костра. Прощание, которое, как всегда, оказалось недолгим. Всё это было лишь притворство. Бегство от правды.

– Как тебя зовут?

Молодой судья, таинственный знакомый, русоволосый парень с серо-голубыми глазами, одетый в шикарное чёрное пальто, о котором всегда мечтал, загадочно улыбнулся:

– Олег Соловрион.

Книги, мебель, стены, потолки и люстры, облака и сияющие фары, сосны и слепящие отблески заката в непостижимых изумрудных глазах – всё навалилось, сдавило, перемололо, а затем вытолкнуло на паркетный пол.

С глубоким вдохом я и обнаружил себя на полу в зале суда, в котором никогда не был и в котором, скорее всего, никогда не буду. Да и не похоже это на зал суда. Скорее актовый зал из моей школы, который запал в душу ещё тогда, в ученические годы, когда специально приходил с утра пораньше и стоял в зимнем полумраке, слушая музыку и чувствуя призрачные чудеса.

Дождь барабанил по оконным стёклам, сопровождаемый отдалёнными возгласами грома.

– С пробуждением, старый друг, – склонился надо мной Соловрион, широко улыбаясь и протягивая руку.

Схватившись за неё, я поднялся на ноги. Она была тёплой, как моя. Нежной, как моя. Аристократичной. Да что уж там, это была моя рука. Я сам себя поднимал. И сам себя хлопал по плечу, приободряя.

– «Ольгерд Фьер», серьёзно? – усмехнулся Соловрион. – Классное, конечно, имя. Сколько скрытых смыслов. Когда это высокохудожественное безобразие увидел, уже не смог оставаться в стороне.

– Так ты и не оставался. Влез, всё перевернул, подменил все заложенные смыслы.

– А какие были заложены смыслы? – ещё одна усмешка. – Очередной сеанс самоисцеления и зализывания ран. Вместо того, чтобы взять себя в руки и действовать. Пока ещё не поздно.

– Разве создание этой истории – не действие?

– Действие, конечно, – Соловрион прошёлся кругом, атмосферно стуча каблуками мощных чёрных ботинок по паркету. – Но действия всякими бывают. Можно решать проблему. А можно от неё убегать. Ты только и делаешь, что убегаешь, – холодно заметил Олег. – Смотришь на меня, хочешь быть мной, но глядя в зеркало, кого видишь в нём? Меня ли?

– Я вижу себя.

– Именно. А хочешь видеть меня. И можно долго говорить о том, чего ты на самом деле хочешь, что ты делаешь, а что не делаешь. Но это всё праздные разговоры, не меняющие сути. Простой и банальной истины.

– Какой же?

– Ты заперт.

За оконной гладью прогремел далёкий гром. Избитый, но красноречивый штамп, потому и кочует из истории в историю, из фильма в фильм.

– Ты выстроил тюрьму из персонажей, Олег, – вздохнул Соловрион. – Ты спрятался от своих потаённых желаний, от своих стремлений, от самого себя. Ты променял свою судьбу на иллюзию этой самой судьбы. Думаешь, это совпадение, что именно при написании рассказа «Иллюзия судьбы» я вторгся в первый раз и всё переворотил, силясь до тебя достучаться? А ты стыдливо всё подтёр, вымарал, начав историю с чистого листа.

– Я не понимаю, – расстроился я.

– Ты понимаешь, но не принимаешь, – улыбнулся Соловрион. – Посмотри сам.

Положив руку мне на плечо, другой рукой он элегантно указал куда-то в сторону. Из воздуха появились расплывчатые, призрачные образы жутко похожих, почти одинаковых молодых людей. У всех были свои имена и свои судьбы. У всех было моё лицо и моя душа.

Джон, Джордан, Джаспер, Олаф, Ольгерд, Эйдан, Гилберт…

А за ними, которых ещё помнил по именам, стояли десятки других расплывчатых образов. Черновых, неотшлифованных, ещё не оживших и не заступивших на свою драматургическую вахту по охране расшатанной писательской психики от жестоких внутренних демонов.

– Каждый из них несёт в себе частичку тебя. Каждый – это часть твоего расщепленного эго, стыдливо расколотого на части в погоне за одобрением безжалостной публики. Каждый – это стальной штырь, неумолимый стержень в клетке, в которой ты надеешься спрятаться от вызовов реального мира. Хватит! – старый друг внимательно посмотрел мне в глаза, положив обе руки мне на плечи и хорошенько меня встряхнув. – Хватит прятаться!

Поправив опавшие на глаза русые пряди, я ещё раз взглянул на свои отражения. Каждый из них являлся мне в зеркале. Каждого я взрастил на своих самых искренних мечтах.

– Что ты от меня хочешь? – взмолился я.

– Я? – удивился Соловрион. – Хочу? Разве я личность, чтобы чего-то хотеть? Дорогой мой, я – твоя цель, я – твой потенциал, я – идеал твоих стремлений. Я последняя частичка твоего эго, неподвластная суровому тоталитарному режиму самобичеваний. Я – это надежда на возвращение в реальный мир, ибо я – последнее, что удерживает тебя от полного исчезновения. Однако ты запер меня и себя в этой бумажной тюрьме, в этих вымученных строках, в этом бесконечном круговороте рефлексии и нытья. Ещё и выставляешь всё напоказ!

– «Рядом с поэтом всё становится песней», – осмелился я припомнить строки из песни одного иностранного агента.

– Верно, – нехотя согласился Олег. – Но не всем песням суждено быть услышанными. Однако ты зашёл слишком далеко. У тебя нет другого выхода.

Я ещё раз окинул взглядом свои литературные воплощения. Каждый из них скрывал что-то особенное, что-то неуловимо притягательное. Что-то, чем должен был обладать я сам, но побоялся, отказался, отринул самого себя и оставил пылиться между строк. Тот же Ольгерд – что это, если не Я-романтик, медленно тающий от любовной тоски и готовый на всё, лишь бы вновь стать любимым? А остальные… Все они – часть меня. Все они – это Я. Все без исключения – это те грани моей личности, которых я стесняюсь превыше всего.

Я думал уже отвернуться, когда увидел среди литературных воплощений полную копию своего собеседника. Никак не отличимый, он стоял с уверенным видом и насмешливо взирал на меня. Только растолкав прочие призрачные видения, я осознал, что он стоит не один. Он держит за руку ту, которую я искренне полюбил.

– Вот последствие твоих решений, – мрачно произнёс Соловрион.

– Это ты? – с ужасом спросил я.

– Нет, – покачал головой собеседник. – Он лишь выглядит, как я или ты. На деле же он похитил ту жизнь, от которой ты спрятался в своих наивных историях.

Сердце яростно забилось. Дыхание дрогнуло. Голова налилась тяжестью.

– Ради неё, – прошептал Соловрион, – ты должен выбраться из тюрьмы. Ты должен принять каждую частичку своего эго. Ты должен вернуться к реальности. Ты должен взять на себя ответственность…

В тот же миг пространство вокруг схлопнулось, и я оказался во всё том же зале суда. Всё так же за трибуной стояла моя родная душа. Очевидно, она уже ответила на вопрос. Вердикт уже вынесен. Я был признан невиновным. Не было никакого суда в реальности, но здесь он состоялся. Соловрион был прав: я сбежал от суровых реалий жизни, от долгого молчания, от тягостной разлуки. Я сотворил декорации, где мы с Ней можем быть счастливы.

Наши взгляды вновь встретились и у обоих всплыл в памяти последний эпизод, сокрытый в глубине наших одухотворённых сердец.

Золотистые лучи солнца скользили по мутному стеклу, играя на стенах солнечными зайчиками. Василиса стояла у окна, притворяясь, что что-то пишет или рисует в тетради. Я сидел на самом верху лестницы, у двери на чердак, и мог лишь трепетать от каждого подозрительного шума этажом ниже.

Наконец, улучив подходящий момент, Василиса повернулась ко мне, взбежала по лестнице и нырнула ко мне в объятия, крепко прижимаясь и жадно вдыхая мой запах. Я не остался в долгу, так же жадно дыша ею, шепча невразумительные комплименты, гладя её шёлковые волосы и утончённую спину. Как же волшебны были эти сладкие моменты, когда она оказывалась рядом! Целый мир переставал существовать, а возможные свидетели были бы тотчас утоплены в собственной крови – настолько яростное первобытное желание защищать наше общее счастье вызывала во мне эта удивительная юная девушка.

– Ты моё сокровище, ты мой самый родной человек, – шептал я ей на ухо, – мне так сильно будет тебя не хватать!

– Мне тебя тоже, – чуть шмыгая носом, ответила Лисица-Феникс. – Я буду очень и очень сильно скучать. Я никогда тебя не забуду.

Наши взгляды вновь встретились. От страха быть увиденными, от бурлящих чувств, от маниакального желания никогда не разлучаться, мы дрожали от пляски наших сердец. И продолжали смотреть друг на друга, когда снизу донеслись шаги.

Василиса мигом выскользнула из объятий и сбежала вниз, к тетради, опасливо оглядываясь. Будто кошка, она хищным внимательным взглядом прозондировала нижние этажи, а затем подняла взгляд на меня – уже озорной и счастливый.

– Сколько же адреналина! – ошалело прошептала она, делая характерный жест руками, похожий на иглоукалывание.

– Да-а-а, – с её утверждением нельзя было не согласиться.

Выждав ещё несколько мгновений, Василиса вновь взлетела вверх по лестнице и прильнула ко мне. Сев ко мне на колени, вытянувшись перпендикулярно мне, оказываясь в положении, будто бы я нёс её на руках, она пожирала меня глазами. Равно как и я пожирал её, и ничего больше в этом мире не было нужно. Только видеть её удивительные зелёные глаза и бездны широких зрачков, в омуте которых я был готов утонуть с головой.

– Я не хочу тебя потерять, – решаюсь я на признание. – Я люблю тебя.

– И я тебя люблю, – покраснев от смущения и перебарывая стеснение отвечает Василиса. – И даже если нас ждёт долгая разлука, ты возжёг в моём сердце огонь, который я пронесу через годы.

Вновь какой-то грохот внизу. Но мир уже не имеет значения. Существуем только мы – по-настоящему родные, по-настоящему близкие, по-настоящему любящие. Без оговорок, без пошлости, без фантазий. Они и не нужны, когда смотришь в эти прекрасные изумруды, блестящие на солнце.

Помедлив от нахлынувших чувств, мы всё же приблизились друг к другу. Соприкоснулись лбами. Прикрыли глаза. А затем аккуратно встретились губами, провоцируя энергетический взрыв, расщепляющий Мироздание на миллионы вероятностей.

Я вздрогнул, осознав, что Она смотрит куда-то сквозь меня. Обернувшись, я увидел Себя, но какого-то другого. Это был ненастоящий я. Слишком уверенный, слишком напористый, слишком… Это был самозванец!

Я бросился в его сторону, но лишь нырнул в черноту бездонного липкого колодца, рокочущего и пожирающего крупицы рассудка. Колодца, наполненного приторной вонью древней бумаги.

Колодца, на дне которого меня встретили светящиеся ядовито-зелёные глаза.



Лисица-Феникс вздрогнула и глубоко вдохнула, приходя в себя от увиденного. Напряжённо прокрутив в памяти все увиденные образы, она тотчас потянулась к блокноту, желая как можно скорее законспектировать предзнаменования тревожного будущего.

– Что случилось? – поинтересовалась соседка по комнате, встревоженно глядя в расширившиеся зелёные глаза Василисы.

– Это долгая история, – ответила ей девушка.

Склонившись над блокнотом, исписанным попытками воспроизвести притчи, написанные Олегом, она перелистнула с десяток страниц и выписала всё увиденное. Одинокий Ольгерд Фьер. Таинственный знакомый. Белая фигура. Сочленение душ. Фальшивое бессмертие на страницах истории. Бумажная тюрьма. Зелёные глаза на бледном лице, обрамлённые чёрными волосами.

Василиса вздрогнула, отстранилась от блокнота и сосредоточенно взглянула на луну. В изумрудах её очей заблестели бледные искры отражённого лунного света.

– Вась, да что случилось? – никак не унималась соседка.

– Фолиреус Хор пришёл по наши души, – загадочно ответила та.

– Какой ещё… Хор?

Василиса обернулась:

– Долго рассказывать. Я напишу историю.


Craig Armstrong feat. The xx – Green Light
Thomas Newman – Army of the Dead
Ludvig Forssell – Once, There Was an Explosion
Craig Armstrong feat. Lana Del Rey – Hotel Sayre
;lafur Arnalds – I’m Not The Guilty One

«Титры»: Greg Dombrowski – Poetry of Madness

<b>Эпилог. Постлюдия</b>

Серое небо, туманные грезы,
С болью написаны строки во тьме.
Я помню родные закатные слезы,
Их образ останется вечно во мне.

Светлые кудри, нежные руки,
Стук сердец под сенью сосен.
Да, мы стали жертвами разлуки.
Да, друг друга мы не бросим.

Время оставляет шрамы
Неумолимым бегом лет.
Да, мы герои мелодрамы,
Где я — во тьме, а ты — мой свет.

Я свергну горы, сдвину волны,
Блеск звезды схвачу с небес.
Ведь я тобою окрыленный.
Ведь помню я сосновый лес.

Помню встречу в полумраке,
Когда была объятиям рада,
Поцелуй на лестничной площадке
И в изумрудах – отблески заката.