Рабочие тетради Пушкина

Татьяна Григорьевна Орлова: литературный дневник

Скандал разгорелся в Сочи, где местную жительницу уличили в краже рукописи Пушкина, стоимость которой оценивается в 75 миллионов рублей. По крайней мере такую сумму указал в протоколе бизнесмен, из чьего пентхауса и была похищена эта драгоценность. А пока фолиант находится на экспертизе, корреспондент «МК» решил спросить у председателя Национального союза библиофилов Михаила Сеславинского, сколько сегодня стоят рукописи классиков.


- Любые автографы и рукописи невозможно оценивать заочно, не понимая о чем идет речь – рассказывает Сеславинский «МК» - Подпись великого поэта, например, на ведомости министерства иностранных дел либо каком-то другом документе - это одно. Рукопись стихотворения, отрывков из поэмы, прозаического текста – это другое.
- Может ли рукопись Пушкина стоить 75 миллионов рублей?
- Оценка стоимости рукописи, если она относится именно к категории поэтических и прозаических текстов великого поэта, в размере около миллиона долларов мне не представляется слишком завышенной. Примеров открытых продаж фактически не существует, но об отдельных случаях мне известно. Даже самые простые инскрипты (рукописная дарственная надпись на книге. Прим. Ред.) гения русской поэзии продавались в последние годы по цене в несколько сот тысяч долларов. Особое внимание надо обратить на подлинность рукописи.
- Много фальшивок?
- Достаточно много. Кроме того, рукописи и автографы Пушкина очень часто копировались не злоумышленниками, а музейными работниками при подготовке экспозиций. Эти копии, как правило, создавались одаренными людьми на старой бумаге с использованием даже орешковых чернил, которые специально изготавливались для этих целей, и иной раз воспроизводились даже заточенными гусиными перьями как у Александра Сергеевича. Любой собиратель знает, что инскрипты Пушкина, в случае предложения об их приобретении, должны иметь либо безупречный провенанс (история владения художественным произведением, предметом антиквариата, его происхождение. Прим. Ред.), либо экспертизу двух государственных учреждений, а лучше и то и другое.


РАБОЧИЕ ТЕТРАДИ ПУШКИНА
https://imwerden.de/pdf/pushkin_rabochie_tetradi_tom1_1995_text.pdf

«Всякая строчка великого писателя,— замечал Пушкин в одной из своих последних статей,— становится драгоценной для потомства. Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывок из расходной тетради или записка к портному об отсрочке платежа. Нас невольно поражает мысль, что рука, начертавшая эти смиренные цифры, эти незначащие слова, тем же самым почерком и, может быть, тем же самым пером написала и великие творения, предмет наших изучений и восторгов».


Это в полной мере относится и к собственным рукописям Пушкина.
Дошедшие до нас автографы хранятся в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) РАН1. Всего их насчитывается здесь 1773 архивные единицы хранения, свыше 12 тысяч страниц. Это черновые манускрипты и беловики его произведений, письма, деловые бумаги, подготовительные материалы к его историческим трудам, пометы и маргиналии на книгах и рукописях иных лиц. Несмотря на неустроенную, скитальческую жизнь, Пушкин не растерял своих рукописей. Конечно, кое-что со временем исчезало. Что-то дарилось друзьям. Многое он и сам вынужден был уничтожить, будучи на вечном подозрении у правительства: даже и после 1834 г., высочайше пожалованный унизительным для него придворным званием камер-юнкера, он тем не менее оставался под тайным надзором полиции.


А после гибели поэта, прежде чем передать его рукописи вдове, царь распорядился об их жандармском досмотре. Возмущенному этим приказом В. А. Жуковскому, поэту и старшему другу погибшего, шеф жандармов отечески внушал: «Мера сия принимается отнюдь не в намерении вредить покойному в каком бы то ни было случае, но единственно по весьма справедливой необходимости, чтобы ничего не было скрыто от наблюдения правительства, бдительность коего должна быть обращена на все возможные предметы... По той же причине все письма посторонних лиц, к нему писанные, будут, как вы изволите предполагать, возвращены тем, кои к нему их писали, не иначе, как после моего прочтения»2.
Об этом факте, даже применительно к общей характеристике пушкинских рукописей, необходимо вспомнить хотя бы потому, что он объясняет одну разительную примету большинства автографов поэта: посреди листа красными чернилами велась нумерация каждой новой группы рукописей (так называемая жандармская нумерация)^.


1 Некоторые автографы хранятся в зарубежных архивах: в Нью-Йорке, Гарварде, Беркли и Филадельфии (США), в Париже и Авиньоне (Франция), в Варшаве и Кракове (Польша), в
Лондоне, Берлине, Риме, Стокгольме, Копенгагене и Праге.
2 Цявловский М. А. «Посмертный обыск» у Пушкина//!!, я в л о в с к и й М. А.
Статьи о Пушкине. М., 1962. С. 278.
3 Кроме жандармской в рабочих тетрадях Пушкина имеются опекунская (черными чернилами в правом верхнем углу каждого листа) и архивная (карандашом—там же) нумерации.


После этой процедуры рукописи Пушкина задержались на время у Жуковского (который готовил в 1837—1840 гг. посмертное собрание сочинений поэта), а после переданы в ведение Опеки над малолетними детьми Пушкина, высочайше учрежденной 3 февраля 1837 г.
В начале 1850-х гг. вдова поэта на время передала рукописи Пушкина П. В. Анненкову, который готовил в 1851 — 1853 гг. новое издание сочинений поэта, использовав в первом томе, в «Материалах к биографии А. С. Пушкина» (1855), сведения, почерпнутые в черновых автографах, тем самым положив начало изучению рукописного пушкинского наследия.


По семейному разделу имущества рукописи Пушкина стали собственностью старшего сына поэта, Александра Александровича Пушкина, который в 1880 г. представил их на выставку, устроенную Обществом любителей российской словесности в Румянцевском музее по случаю торжеств в Москве в связи с открытием памятника Пушкину на Тверском бульваре. После этого рукописи были переданы, наконец, на хранение в Румянцевский музей (ныне Российская государственная библиотека) и стали доступны для научного изучения.


Конечно, на протяжении всей сложной истории бытования рукописей Пушкина сотни листов отделялись от основного собрания, расходились по коллекциям разных лиц. Впрочем, часть пушкинских автографов (в основном, конечно, его письма) находилась еще при жизни поэта у его друзей и знакомых. С 1948 г. рукописи Пушкина, хранившиеся в разных архивах России, сосредоточены в Пушкинском Доме.


Самую ценную часть этой коллекции составляют рабочие тетради поэта.
Пушкин любил работать в больших тетрадях. Здесь был необходимый простор для его замыслов и можно было свободно переходить от одного произведения к другому, возвращаться вновь и вновь к строкам, перечеркнутым и без того множество раз. Когда работа не шла, на странице начинали тесниться рисунки, нередко возникали целые графические сюиты, подчиненные ритму причудливых ассоциаций.
Когда совершалось какое-нибудь значительное событие, дата его тоже заносилась в тетрадь,— рядом подчас оставлялась краткая запись, до конца понятная одному поэту. Такая помета иногда разрасталась в развернутую дневниковую запись, да и черновики особенно ответственных (как деловых, так и личных) писем Пушкин нередко набрасывал, сохраняя их на память, также в рабочих тетрадях.


Предполагая в седьмой главе романа в стихах «Евгений Онегин» поместить альбом героя, Пушкин скажет так:


Опрятно по краям окован
Позолоченым серебром,
Он был исписан, изрисован
Рукой Онегина кругом.
Меж непонятного маранья
Мелькали мысли, замеч<анья>,
Портреты, числа, имена
Да буквы, тайны письмена,
Отрывки, письма черновые,
И словом, искренний журнал,
В который душу изливал Оне<гин> в дни свои младые...


Конечно, большинство «альбомов» Пушкина были вовсе не роскошны на вид, а главное — не просто «хранили мысли, замечанья», а представляли собою поистине творческую лабораторию поэта. Но, описывая альбом Онегина, Пушкин, несомненно, имел в виду прежде всего свои рукописи.


Всего до нас дошло восемнадцать пушкинских тетрадей. И пусть большинство его автографов выполнено на отдельных листах — это исключение из правила, хотя, как и все в творчестве Пушкина, по-своему знаменательное.


Скажем, сохранилось более трехсот отдельных листов его болдинских рукописей 1830 г. Ни одно произведение той поры не записано в тетрадях.
Почему? Вспомним, что в село Болдино поэт отправился для устройства хозяйственных дел в связи с предстоящей женитьбой, не намереваясь задерживаться там надолго, и потому творческих рукописей с собой попросту не взял. Однако нежданно застигнутый разбушевавшейся вокруг холерой, тщетно попытавшись дважды прорваться сквозь карантинные заслоны, он прожил в деревне три месяца и создал там целую библиотеку произведений: последние главы «Евгения Онегина», «Повести Белкина», цикл драматических произведений, «Сказку о попе и о работнике его Балде», поэму «Домик в Коломне», ряд литературно-критических статей, десятки стихотворений и писем. Так житейские обстоятельства предопределили чудо пушкинского вдохновения.


Конечно, большинство этих произведений в замыслах накапливалось издавна и только ждало своего часа. И все же удивительная деталь: ни листочка с прежними заготовками у Пушкина под рукой не было — все хранилось в его памяти.
Спустя три года, отправляясь в поездку на Урал для сбора материалов к «Истории Пугачева», заранее планируя на обратном пути долгую остановку в Болдине, Пушкин возьмет с собой сразу семь рабочих тетрадей. И предчувствие не обманет его: болдинская земля и в 1833 г. вновь одарит его счастливым вдохновением.
Первая же рабочая тетрадь была им заведена по особому случаю.


В 1817 г., на пороге окончания Лицея, Пушкин задумал издать собрание своих стихотворений. Тогда-то в отдельной тетради им самим и его друзьями-лицеистами с отдельных листков и из лицейских рукописных журналов было переписано сорок одно пушкинское стихотворение. Издание не состоялось, и потому впоследствии Пушкин продолжил здесь свои записи, а также подверг неоднократной правке юношеские произведения. По традиции в научной литературе эта тетрадь называется Лицейской (ПД 829).


Ряд других пушкинских тетрадей также имеют особые названия: три (П ервая, Вторая и Третья) кишиневские тетради, в которых поэт начал работать в кишиневской ссылке 1820—1823 гг. (ПД 831, ПД 832, ПД 833), три масонские тетради (ПД 834, ПД 835, ПД 836), названные так по их происхождению: в 1822 г., после закрытия в Кишиневе ложи «Овидий», ее казначей и приятель Пушкина Н. С. Алексеев подарил поэту тетради, предназначенные для бухгалтерских записей. Две тетради (ПД 841, ПД 842) называются арзрумскими, так как в них записаны произведения, созданные во время путешествия Пушкина на Кавказ и в Арзрум в 1829 г. и связанные с этим путешествием.


Имеются также три записные книжки в восьмую долю листа (ПД 830, ПД 840, ПД 844), первая из которых начала заполняться во время поездки Пушкина на Кавказ и в Крым в 1820 г., а последняя — во время оренбургской поездки 1833 г.4


4. Между прочим, эти книжки после смерти Пушкина оставались, вероятно, в составе библиотеки поэта и потому не попали в посмертный жандармский досмотр (в них нет жандармской нумерации листов).


Как правило, Пушкин заводил новую тетрадь для перебеливания какого-либо произведения или для работы над новым обширным замыслом и лишь впоследствии использовал ее для других сочинений.


Первая кишиневская тетрадь (ПД 831) была заведена для работы над поэмой «Кавказский пленник», Вторая кишиневская тетрадь (ПД 832) —для дневника, Третья кишиневская тетрадь (ПД 833) открывалась беловыми автографами «Эпиграмм во вкусе древних» и других стихотворений, созданных в Кишиневе, Одессе, Михайловском.


Первая масонская тетрадь (ПД 834) была предназначена первоначально, вероятно, для поэмы «Бахчисарайский фонтан»; правда, 29 листов с текстом этого автографа были затем из тетради вырваны, но о содержании ныне утраченной рукописи можно догадаться по остаткам слов на корешках вырванных листов.


В Третьей масонской тетради (ПД 836) вначале шел беловой автограф «Цыган». Тетрадь ПД 837 (альбом в картонном переплете черного цвета) почти целиком занята перебеленным автографом начальных глав романа о царском арапе, только на последнем из заполненных листов имеется рукопись иного произведения — план повести о стрельце. Тетрадь ПД 839 была заведена для беловой рукописи «Полтавы».


Оригинальна по внешнему виду тетрадь ПД 843 — это альбом в виде портфеля, так как в середину верхней крышки вмонтирован плоский стальной замочек, посредством которого клапан соединялся с нижней крышкой; тетрадь занята исключительно дневником 1833—1835 гг. Тетрадь ПД 845 (альбом с разноцветными листами) предназначалась для черновика нового романа в стихах «Езерский», который позже здесь же был сменен иным замыслом — поэмой «Медный всадник».


Наконец, тетрадь ПД 846 была заведена для работы над публицистическим произведением, известным ныне под редакторским названием «Путешествие из Москвы в Петербург»; одна из наиболее поздних записей здесь — беловой автограф стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» с пометой: «1836, авг<Суста>> 21. Кам<<енный> остр<Сов>»; большая часть листов в последней рабочей тетради Пушкина так и осталась незаполненной...


Нередко Пушкин одновременно работал в нескольких тетрадях — или раскрыв наугад одну из них, лежавшую в тот момент под рукой, или же просматривая ранее написанное и увлекаясь попутным замыслом, для записи которого использовались поля уже заполненного листа, а также пробельные листы. Очень часто, чтобы отделить один замысел от другого, Пушкин попросту перевертывал тетрадь и начинал писать с обратной стороны, верхом вниз по отношению к предыдущим записям; таких поворотов на протяжении работы в данной тетради (иногда она использовалась в течение нескольких лет) могло быть и два, и три.


История заполнения той или иной рабочей тетради — достаточно сложная источниковедческая задача, решение которой необходимо для осмысления хронологии создания пушкинских произведений, развития конкретного пушкинского замысла, приемов и принципов пушкинского творческого процесса вообще.


Положение осложняется еще и тем, что много листов в рабочих тетрадях оказалось вырванными — порой большая часть. В каждом из таких случаев следует понять, когда и кем были вырваны эти листы, Пушкиным или же одним из позднейших владельцев тетрадей (а такие случаи тоже, к сожалению, были), и если Пушкиным, то почему: для удобства ли перебелки какого-то произведения, в опасении ли нежелательного просмотра рабочих тетрадей властями — на протяжении всей своей жизни поэт этого не исключал. По началам строк, оставшихся на корешках вырванных листов, можно иногда понять, какое произведение было там записано. Часть вырванных листов из тетрадей разными путями попала впоследствии в Пушкинский Дом. Идентифицировать их помогло тщательное описание пушкинской бумаги, выполненное Б. В. Томашевским и Л. Б. Модзалевским5.


Все ли рабочие тетради Пушкина дошли до нас? К сожалению, нет. Так, анализ сохранившегося рукописного наследия Пушкина приводит к несомненному выводу, что в михайловской ссылке с ноября 1824 г. Пушкин работал в особой тетради над автобиографическими записками; после января 1825 г. сюда же из Второй масонской тетради (ПД 835) была перенесена работа над «Борисом Годуновым», 13—14 декабря 1825 г. здесь писалась поэма «Граф Нулин», а с января 1826 г. продолжена работа над «Евгением Онегиным». Тетрадь эту Пушкин бросил в печь 4 сентября 1826 г., когда узнал о приезде фельдъегеря для сопровождения его в Москву по приказу Николая I.


Главную ценность в рабочих тетрадях представляют прежде всего черновики пушкинских произведений. Пушкин был из тех писателей, которые думали с пером в руке, добиваясь предельной ясности в выражении мысли. Легкость окончательно отделанной пушкинской строки — это результат напряженного интеллектуального труда, наглядно запечатленного в удивительных пушкинских черновиках. «Следовать за мыслями великого человека,— как-то заметил он,— есть наука самая занимательная». К такой «науке» словно приглашают его собственные рукописи. Большинство из них расшифровано в Академическом Полном собрании сочинений Пушкина, вышедшем в 1937—
1959 гг., однако каждое новое поколение исследователей вновь и вновь обращается и долго будет обращаться к черновикам поэта, постигая рождение и воплощение пушкинских замыслов.


5 См. в кн.: Рукописи Пушкина, хранящиеся в Пушкинском Доме/Сост. Л. Б. Модзалевский и Б. В. Томашевский. М.; Л., 1937. С. 296—344. Более полное описание (машинопись) хранится в Рукописном отделе Пушкинского Дома.



В собраниях сочинений Пушкина произведения его обычно разнесены по жанровым разделам (и отдельным томам), хотя возникали они, конечно, в иной последовательности и подчас в тесной связи одно с другим. Так, анализ истории заполнения тетради ПД 838 позволяет выделить своеобразный «цикл» пушкинских записей, совокупность которых освещает дополнительным светом каждую из них.
В августе 1828 г. поэт вынужден был давать показания петербургскому военному губернатору по поводу дошедшей до правительства богохульной юношеской поэмы «Гавриилиада», написанной еще в 1821 г. в Кишиневе.


Дело грозило нешуточными карами — возможно, новой, еще более суровой, чем ранее, ссылкой, и поэт решил отрицать свое авторство. На листе 22 тетради мы находим черновую запись прикидки неминуемых показаний:
«Рукопись ходила между юнкерами Гус.<арского> полку, но я никак не запомню, от кого именно я достал оную. Список сей я сжег в 20-м году <..·>·. Осмеливаюсь заметить, что ни в одном из моих сочинений, даже и в тех, в коих я раск<Саиваюсь>·, не видно ни направления к безверию, ни кощунства над религией.— Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне в настоящих летах и обстоятельствах произведение столь жалкое и постыдное».


Это была вынужденная ложь. Некогда, в 1820 г., вызванный к петербургскому генерал-губернатору гр. М. А. Милорадовичу по поводу распространившихся в обществе «злонамеренных» стихотворений, юноша-поэт мог вести себя отважно: он с готовностью согласился записать, не выходя из кабинета, все свои вольные сочинения, дабы, как он объяснил, не брать лишнего греха на душу — за стихотворения, которые он не писал, но которые ходили под его именем по Петербургу. Конечно, лукавство было и тогда,— кое-что из своих «шалостей» он благоразумно «запамятовал», но тем не менее привел в восторг графа, не чуждого рыцарских замашек.
Сейчас приходилось попросту лгать, лгать униженно и мучительно. И это настроение прорывается в стихотворении «Анчар», начатом в раздумьях о грядущем допросе и продолженном сразу же после наброска процитированных показаний.


В стихотворении, написанном предельно отстраненно, личное, выстраданное все же невольно прорывается в черновых вариантах:
Природа Африки моей Его в день гнева породила И жилы мощн<ые> корней Могущим ядом напоила...
Тогда же карандашом Пушкин набрасывает в тетради стихотворение «Предчувствие»:


Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне...
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?..


Так рабочая тетрадь приобретает значение интимного дневника, обнажая личные мотивы того или иного произведения, которое в печатном тексте (и Пушкин всегда настойчиво заботился об этом) во многом скрывало свой автобиографический смысл.
«Всякий черновик,— указывал один из выдающихся пушкинистов-текстологов С. М. Бонди,— включает в себя неотъемлемо момент времени. Это как бы ряд различных снимков на одной пластинке, ряд несовместимых друг с другом слоев текста<С...>. Рядом стоящие зачеркнутые слова и фразы подобны двум звездам на небе, кажущимся соседними благодаря перспективе, на самом деле нередко бесконечно далеки друг от друга...»


В тетрадях Пушкина встречаются и беловые тексты. Более того — нередко новая тетрадь, как уже говорилось выше, заводится для перебеливания какого-либо произведения. Но и здесь Пушкин не может сдержать себя: уже в процессе переписки начинает улучшать текст, да и впоследствии, заново просматривая написанное, оставляет сеть поправок. И все же беловики Пушкина особенно красивы: его каллиграфия изящна, чувство гармонии, столь присущее ему, проявляется в общей композиции листа, к тому же украшенного порой авто-иллюстрациями.


Впрочем, чаще, конечно, рисунки вторгаются в черновики. «Пушкинский рисунок,— замечал А. Эфрос,— возникал не как самоцель, но в результате бокового хода той же мысли и того же душевного состояния, которые создавали пушкинский стих <...>. Сам Пушкин подметил, что в большинстве случаев появление рисунков у него связано с неоконченным стихом; когда стопорилась строфа, не давался эпитет, медлила рифма,— заминка разрешалась рисунком. Творческая энергия, встретив запруду, катилась по боковому руслу. Пушкин писал в первой главе «Онегина» об этом:


Пишу, и сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует
Близ неоконченных стихов
Ни женских ножек, ни голов.


Но это лишь общая формула. Ее можно сделать точнее и дифференцированнее. Выводы, следующие из нее непосредственно, могут быть определены так: чем короче были паузы,— тем мимолетнее рисунки и тем меньше их. Они множились, дробились, увеличивались, когда остановка крепла...»
Тематика пушкинских рисунков крайне разнообразна: автопортреты и портреты знакомых, жанровые сцены (обычно сюжетные карикатуры),


6 Бонди С. М. Черновики Пушкина. М., 1971. С. 153.
7 Эфрос А. Рисунки поэта. М., 1933. С. 18.


иллюстрации к собственным произведениям, пейзажи и интерьерные зарисовки, росчерки-птицы, кони и другие живые существа, бесы, корабли, различные виды оружия, ножки и пр., и пр. Функциональная же связь между графикой и текстом могла быть различной: это были рисунки-пиктограммы (графические наметки тем, реализуемых в дальнейшем тексте), рисунки-интермеццо (ассоциативные графические раздумья), рисунки-иллюстрации (графические параллели к уже записанному тексту, иногда — своеобразная проверка его точности).


Может быть, самые замечательные рисунки Пушкина — те, которые таят в себе зерна будущих замыслов, мелькнувших зарницей в ходе работы над черновиком другого произведения, но оставшихся в памяти поэта и реализованных подчас многие годы спустя: так, в черновике поэмы «Тазит» в 1829 г. возникает зарисовка Фальконетова памятника Петру I... без самого всадника,— несомненное предвестие замысла поэмы «Медный всадник» (1833).


Автографы Пушкина пестрят и цифрами, которых, конечно, меньше, чем рисунков, но и они придают творческим рукописям вид своеобразного дневника, документируя его размышления о художественных замыслах и вполне прозаические бытовые раздумья. «Я богат через мою торговлю стишистую»,— как-то пошутил поэт. Богатства он, конечно, не нажил, но в материальных расчетах мог надеяться лишь на свой профессиональный дар («Не продается вдохновенье,/Но можно рукопись продать»). Как известно, еще с лицейских времен поэт был не силен в математике, а потому, как правило, не доверял устному счету, предпочитая вести расчеты на бумаге — порой самые элементарные.


Пометы (как цифровые, так и буквенные) — неотъемлемая часть пушкинской рукописи и должны всегда анализироваться в ее контексте. Эту мысль выразительно иллюстрирует Р. Е. Теребенина следующим примером: «В рабочей тетради (альбоме) Пушкина 1828—1833 гг. на л. 15 об. находится черновик стихотворения «Ты и вы».. Под концом его дата: «23 мая»; у первых стихов сбоку справа помета: «20 мая 1828 При» «При» — это начало названия усадьбы Олениных «Приютино». Если напечатать эту помету как дневниковую запись, то, кроме факта пребывания поэта в этот день в усадьбе, мы ничего из нее не извлечем. Если же мы укажем ее местоположение, то помета заиграет, ибо станет понятным, что, очевидно, именно во время этого посещения Анна Алексеевна <Оленина> и сказала Пушкину «ты», а он уже 23 мая написал по этому случаю стихотворение» 8.
«При» — вовсе не шифр, а обычная для творческой манеры Пушкина сокращенная запись, вполне понятная ему.
Крайне редко Пушкин сознательно прибегал к шифровке — скорее наоборот: он сплошь и рядом кратко «документировал» для себя творческие замыслы и их развитие или же в паузах отвлекался «посторонними мыслями», которые также могли стать импульсом для создания нового произведения.


8. Теребенина Р. Е. Пометы Пушкина на рукописях//Временник Пушкинской комиссии. 1977. Л., С. 99.


Это сочетание творческих текстов, рисунков и помет в рабочих тетрадях и позволяет во многих случаях проникнуть в самые глубокие тайны и творчества, и жизни поэта.
Приведем лишь один характерный пример.


В июле 1824 г. по повелению правительства Пушкин переводится из одной ссылки в другую: из шумной приморской Одессы в глухую деревню Михайловское. Незадолго до отъезда из Одессы он скажет, обращаясь к морю:


Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой.
Ты ждал, ты звал... я был окован;
Вотще рвалась душа моя:
Могучей страстью очарован,
У берегов остался я...


Стихотворение будет переписано набело во Вторую масонскую тетрадь, уже в Михайловском, в один из сентябрьских дней.


Первого же августа 1824 г. приятельница поэта В. Ф. Вяземская писала своему мужу из Одессы:
«Приходится начать письмо с того, что меня занимает сейчас более всего,— со ссылки и отъезда Пушкина, которого я только что проводила до верха моей огромной горы, нежно поцеловала и о котором я плакала, как о брате, потому что последние недели мы были с ним совсем как брат с сестрой. Я была единственной поверенной его огорчений и свидетелем его слабости, так как он был в отчаянии от того, что покидает Одессу, в особенности из-за некоего чувства, которое разрослось в нем за последние дни, как это бывает. Ничего не говори об этом, при свидании мы потолкуем об этом менее туманно, есть основания прекратить этот разговор. Молчи, хотя это очень целомудренно, да и серьезно лишь с его стороны...»9


Речь и в стихотворении Пушкина, и в письме Вяземской идет о Е. К. Воронцовой, жене одесского начальника и гонителя поэта.
В Михайловское, которое отныне стало местом новой ссылки, поэт прибыл 9 августа 1824 г. Радость от встречи с родными оживила ненадолго. На душе по-прежнему было тяжело.
«Довольно любопытно,— вспоминала сестра поэта,— что Пушкин носил перстень из корналина с восточными буквами, называя его талисманом, и что точно таким же перстнем запечатаны были письма, которые он получал из Одессы,— и которые читал с торжественностию, запершись в кабинете. Одно из таких писем он и сжег...»10


9 Прометей: Историко-биографический альманах. М., 1974. Т. 10. С. 30 (подлинник по-французски).
10 А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1985. Т. 1. С. 39.



На самом деле от Елизаветы Воронцовой в Михайловском Пушкин получил, по всей вероятности, лишь одно письмо, но действительно тисненное печаткой на перстне.
Об этом перстне не раз писал сам поэт и особенно часто впоследствии — его биографы. Первый же отзвук воспоминаний о «талисмане» сохранился в «Евгении Онегине». Сразу же вслед за пометой о письме от графини Воронцовой Пушкин напишет в следующей онегинской строфе:


Она зари не замечает,
Сидит с поникшею главой
И на письмо не напирает
Своей печати вырезной...


(Сначала было: «И на письмо не опирает / Сердоликовую печ<ать>...»)
Строки эти записаны на обороте листа 11, следующая же страница заполнялась в три приема. Сначала (вскоре после 5 сентября — может быть, на другой день) здесь чернилами записана строфа «Ах! няня, сделай одолженье». Нижняя половина страницы осталась тогда незаполненной, так как на обороте ее, отвлекшись от онегинского замысла, Пушкин начал перебеливать стихотворение «Морю».


Второй раз к листу 12 он обратился, по крайней мере, месяц спустя.
Теперь тут карандашом дописывается строфа «Как недогадлива ты, няня...». Карандашом же тогда дважды рисуется женская фигура в рост со спины и фигура сидящей женщины — внизу страницы. Это было изображение Е. К- Воронцовой.
Может быть, к этому времени уже была вчерне написана одна из самых пронзительных пушкинских элегий «Сожженное письмо». Черновик стихотворения до нас не дошел. Набело же элегия была переписана в рабочую тетрадь в самые последние дни 1824 года.


В третий раз Пушкин обратился к листу 12 рабочей тетради значительно позже. Поверх написанной карандашом строфы XXXV («Как недогадлива ты, няня...») он набрасывает чернилами строфу XXV:


Кокетка судит хладнокровно,
Татьяна любит не шутя
И предается безусловно
Любви, как малое дитя.
Не говорит она: отложим —
Любви мы цену тем умножим,
Вернее в сети заведем;
Сперва тщеславие кольнем
Надеждой, там недоуменьем
Измучим сердце, а потом
Ревнивым оживим огнем;
А то, скучая наслажденьем,
Невольник хитрый из оков
Всечасно вырваться готов.


Под этими строками Пушкин выводит три большие печатные буквы: ПОУ. По аналогии с другими зашифрованными записями аббревиатура уверенно разгадывается как «Письмо От Уоронцовой» (на первый взгляд это — необычное начертание фамилии, но оно встречается у Пушкина).


Важно понять, когда была написана XXV строфа. Она возникла позже того, как был изготовлен беловой автограф третьей главы (то есть не раньше середины 1825 г.), так как в беловом автографе этой строфы еще не было. Очевидно, готовя главу к печати, уже в 1827 г., Пушкин заново просматривал черновики и, развернув тетрадь на листе 12, где была нарисована Воронцова, вспомнил о письме от нее и по-новому, уже трезвым взглядом, оценил его. К этому времени ему, наверное, стало понятно то, о чем еще в Одессе догадывалась проницательная В. Ф. Вяземская: «Молчи, хотя это очень целомудренно, да и серьезно лишь с его стороны».


Письмо было сожжено поэтом. Но о содержании его мы можем судить по позднейшей пушкинской оценке: «Кокетка судит хладнокровно...».
Так рабочая тетрадь доносит до нас, словно свет угасших звезд, даже то, что было уничтожено более полутора веков назад.


Современные читатели стремятся все чаще и чаще заглянуть за пределы авторской воли, проникнуть в «секреты» творчества. Они проявляют законный интерес не только к самим произведениям, но и к моментам биографии, которые способствуют их созданию, к процессу их творческого вызревания. И этот интерес ни в коем случае не затмевает художественного совершенства произведения, но, напротив, обогащает его. С ростом сознания читателей граница между тем, как читает художественное произведение ученый и неспециалист, сдвигается все более и более в направлении к ученому.
Д. С. ЛИХАЧЕВ, С. А. ФОМИЧЕВ
https://imwerden.de/pdf/pushkin_rabochie_tetradi_tom1_1995_text.pdf




Другие статьи в литературном дневнике:

  • 29.05.2020. Рабочие тетради Пушкина