Деревенские посиделки

Татьяна Шмидт

Рассказ
Как быстро летит время!  Война   и  послевоенные годы  кажутся такими далекими…
Но живы они  в  памяти   Клавдии Тимофеевны, пожилой женщины с тонким пучком волос и приятными чертами лица.
 Остались еще следы той неброской былой красоты, да и голос сохранился  – певучий, звонкий. Встретишь такую женщину и почему-то обернешься ей вслед -  есть в ней что-то такое, что невольно притягивает взгляд. А как заговорит – заслушаешься. А рассказывает она больше про войну и послевоенные годы.

Весна в  их  краю в  сорок  шестом  году  была затяжная, солнца почти не было,  в  середине марта еще падал мокрый снег и ложился легкими мокрыми сугробами, вовсю  мела метель, и ветер стучался в окна,  как   попрошайка.  В домах было голодно и холодно – дрова  все сожгли  и     за ними  ходили в березовую рощу.  Но жизнь  текла своим чередом.

Возвратились домой фронтовики, кое-кто с  военными трофеями, а кто на костылях или с пустым рукавом  вместо руки. Их встречали, как героев. Михаил  Кудрявцев вернулся домой безногим инвалидом на маленькой низкой коляске, а  жена Фрося и дочери заплакали от радости, увидев его.   Соседка  Шура  вздыхала: все-таки вернулся живой, а её-то  Пашенька погиб в Белоруссии, и где  его  могилочка – неведомо…
* * *
Клава в войну  осталась сиротой совсем  молоденькой девчонкой, худенькой с тонкими  ключицами и острыми грудками. Да почти такой и осталась после войны: девочкой- подростком  на вид.  Две белокурые косицы, светло-голубые глаза, обрамленные густыми темными ресницами,  да тонкая талия  при росте метр пятьдесят пять – вот такой была Клава  Смирнова  в те далёкие годы.

Да еще был у Клавы   талант – играла она на балалайке. Да играла так,  что у людей сердце радовалось, а  научил ее   дед Ефим. Сам старенький, седенький, а  выйдет   на улицу, на завалинку присядет,   возьмет балалайку,  тронет  струны  натруженной  морщинистой рукой  и польется такая мелодия, что заслушаешься! А мелодий и наигрышей он знал множество. И  внучка Клава рядом сидит, с деда глаз не сводит.

Заиграет, бывало, дедушка:

Ах,  вы сени мои сени, сени новые мои, сени новые, кленовые, решетчатые!

Или другую  русскую народную песню  -  и  душой помолодеет старик, и  лицо его улыбкой заискрится, и морщины даже  разгладятся.  Соседи  вокруг соберутся, улыбаются, и просят деда:
- Сыграй еще, Ефимушка. Порадуй.  А тот и рад угодить, старается,  перебирает струны, и балалайка в его руках словно живая!

Лет семи  стала просить   Клава:
  -  Научи  меня,  дедуля,   играть на балалайке.
- А что учить?  Глаза у тебя есть?  Смотри да запоминай. Глаза боятся, а  руки делают.

Так помаленьку и научилась Клава.  А  балалайку  дед Ефим внучке  перед смертью подарил: « Играй внученька. Весели людей».
В тридцать восьмом  году дедушки не стало -  было  тогда   ему   девяносто. А   через несколько лет  Клава уже хорошо играла. И люди  потянулись к ней.

Удивительный  музыкальный инструмент балалайка! Всего-навсего три струны, а сила в ней какая! Недаром  в частушке поётся:
Балалаечка играет, балалаечка поёт,
Балалайке дайте ножки - балалаечка пойдёт!
* * *
В военные годы работали  много, из сил выбивались, да весточки с фронта ждали,  а приходили  похоронки…
Вот и у Клавы отца на  Сталинградском фронте убили немцы, а мать с горя вскоре померла. Осталась девчонка  на свете одна-одинешенька, сиротой горемычной, хотя подруги  поддерживали её, чем могли.  А страна жила ожиданием победы и отдавала всё для фронта.

Были у них в поселке бездетные пожилые супруги Морозовы Фёдор да Дарья,  хозяйство держали, в лесхозе работали,  Фёдор охотник был хороший.  Деньги водились у супругов всегда  -  так  Морозовы сняли их  все  в сберкассе и  отдали в дар на  постройку нового танка. Ничего не жалели люди для фронта, порой отдавали последнее…

  Клава  тогда  работала  в промкомбинате  в  пошивочном цеху, там  шили телогрейки  солдатам да  теплые шапки, а   в  пимокатной   мастерской  женщины катали валенки. Трудно было, но выдержали.  Кончилась война, вернулись  защитники, да не все.

Девчонки стали прихорашиваться,  а Нюрка  Воронова  через полгода  вдруг забеременела неизвестно от кого  и в срок родила курносого белобрысенького, как сама,  мальчишку.   Бабы косо  поглядывали на  долговязую,    худущую  Нюрку, а   она  не обращала внимания на косые взгляды, и гордо  шла  по улице со сверточком в руках.  И никто не знал, что  у неё на душе творится…

Был у Нюрки жених,  любила она его сильно, да погиб на фронте Семен, а ребенка родила, чтобы не чувствовать себя одиноко. Мать ругала дочь,  почем зря, но с рождением внука смирилась, а  Нюрка  любила безумно  сынишку и никому не говорила, кто его отец, хотя подруги и  сгорали от любопытства.

- Да ты скажи, кто этот ирод,  что обрюхатил тебя? – допытывалась мать. –  Чего молчишь,  окаянная? -  но скрытная  Нюрка упорно молчала, упорно храня свою тайну и как ни  в   чём   не  бывало гордо ходила по посёлку со своей драгоценной ношей.

Женщины посудачили-посудачили да притихли, а  Нюрка,  как одержимая  работала в колхозе, больше  всех   получая на трудодни. Ребенка она оставляла с матерью.  Старая Федосья  давала маленькому Васятке  соску с ржаным хлебушком, кормила жидкой кашкой, поила молоком,  и малыш рос быстро. А вечером Нюрка  давала  малышу грудь, тепло укутывала и шла посидеть на  вечерку –  юность просила  общения.
* * *
Молодежь собиралась тогда  на посиделки у Фаи Суртаевой  -   у нее  была просторная  изба  на  краю посёлка,  и  детей  не успели они с мужем Степаном  завести –  расписались и свадьбу  в  мае сыграли,  а в  июле Степан  ушел на фронт.  Получила  Фая от него всего  два письма,  а потом  в  сорок третьем  пришла похоронка…

Так и осталась Фая  вдовой.  Была она  кареглазой брюнеткой с хорошей ладной фигурой.  На вечерки  надевала  Фая   кофточку маркизетовую  да  юбку с оборками, которые сшила сама. Нарядное платье было у неё  всего одно -  крепдешиновое с голубыми васильками -  подарок мужа  на свадьбу.

. Всю войну берегла платье  Фаина, не носила. Думала надеть, когда муж домой вернется. Да не пришлось им больше свидеться, не довелось вместе пожить. Долго тосковала Фая  по Степану, всё  верила, что  придёт,  и платье то заветное берегла да,  треугольнички –солдатские письма…

Время  залечило  рану сердечную, постепенно свыклась Фая со своим  вдовством, а жизнь  - она всегда своего требует.  Как закатится солнышко, соберутся  молодайки,  вдовы горемычные и девчата   на вечерку -  а  женихов-то в их рабочем посёлке тогда  – раз-два и обчёлся.

Приходили к Фае подруги:  высокая худая Вера с длинной русой косой, маленькая  синеглазая хохотушка Наталья,  серьезная молчаливая  черноглазая Дуся, заглядывала частенько  и   Клава со своей балалайкой.

Позже других  появлялась Нюрка  в  черном ватнике, белом платке, да черной юбке и всегда со своим ребенком.  Положив ребенка на широкую Фаину кровать, разворачивала  молодая мать серое,   байковое одеялко,  любовалась, как пускает сынок во сне пузыри,   
и  выходила на крыльцо покурить.  Курить Нюрка стала после гибели жениха, курила она махорку из  листового табака, который сажали с матерью

Собирались и ребята:   часто   приходил  Володя  Дорохов на протезе-деревяшке – он потерял ногу на фронте, подорвавшись на минном поле.   Было ему тогда восемнадцать лет.
Еще появлялись иногда  два брата Колесниковы. Старшему Феде было семнадцать,  а младшему Ванюхе  всего шестнадцать,  но  они считались уже серьезными  женихами. 
Приходили и другие ребята.
И не одна девушка  в поселке вздыхала по братьям.  На вечёрку  и  каждая
приносила, что могла: несколько вареных картофелин, пару яиц, кусочек сала,  семечек, горбушку хлеба или горстку  липких конфет подушечек.

Рассядутся  чинно по лавкам у Фаи – молодой вдовы, да после чая,  заваренного на душистых травах, а иногда  на праздники  после  стаканчика браги или винца,   так запоют – заслушаешься,  а  Нюрка  звонче всех –  петь она любила:

Летят утки, да  летят утки  и   два гуся
Кого люблю, кого люблю  не дождуся.

Мил уехал, мил уехал за Воронеж.
Ох, теперь его, теперь его не воротишь

Цветёт колос, цветёт колос,  к земле клонит.
Ох,  по милому,   по милому  сердце ноет…

–  так затянут  девчата,  что  заплачет  душа и застонет сердце…

-  Не надо,  Нюра, - скажет Фая - Чего зазря душу рвать? Давайте   лучше  частушки споем. И запоют девчата частушки, но  и   частушки  пелись тоже о войне. Горе от потери  любимых   еще так  было живо…

Первой начинала  Нюрка,  а Клава  на балалайке ей подыгрывала: 

Сорок первый год не забуду я
В июне месяце началась война.
Началась война,  милый ушел служить
А мне молоденькой велел одной пожить.

И тут  Вера, которая  тоже не дождалась любимого с войны,  подхватывала низким сильным голосом:

Велел одной пожить и не велел скучать,
Когда закончу бой,
Вернусь домой опять.

Разожгла утюг,  костюм погладила,
Залетку милого служить отправила.
На столе лежат четыре вилочки,
Теперь любовь моя лежит в  могилочке.

Я  с  окошка на окошко цветик переставила
Распроклятая  война без милого оставила.

- Ну, хватит вам тосковать, девчонки,  – женихов  не вернешь,-   скажет, бывало,  синеглазая озорная хохотушка Наталья и зачастит  высоким грудным голосом  да начнет отбивать на чистом некрашеном полу горницы дроби:

Задушевная подруга!
У нас миленький один,
Ты ревнуешь,  я ревную  –
Давай его продадим!

Ты солома, ты солома!
Немолоченный  овес,
А  мою  залетку  ястреб  вместо курицы унес!

А потом подмигнет парням, присядет рядом с Ванечкой и прижмется к нему жарким девичьим телом. Засмущается  паренек,  покраснеет до корней волос, но не отодвинется,  и провожать с вечерки  Наталью пойдет. А ночи теплые, весенние  и Наталья рядом  – такая  кого  хочешь  с   ума  сведет.  И грешит,  успевает бедовая Наталья. Что поделаешь, если на всех  девчат парней не хватает…
* * *
  А в теплой избе у   Нюрки проснется ребенок и  зашевелится, силясь поднять головку  на слабенькой тонкой шейке, потом заплачет  от  голода и станет искать  глазами мать. А Нюрка  уже  тут как тут.  Возьмет на руки  сынишку,  расстегнет ситцевую кофту и сунет Васятке коричневый длинный сосок.

   А пока сын  жадно сосёт грудь, с нежностью  смотрит Нюрка на  сына  и думает иногда: чей он  из тех  двоих,  с  кем была она  в  тайной близости?   Степана ли кузнеца,  к  которому носила точить литовку  к покосу, и с которым вспыхнула у нее  нечаянная короткая любовь.  Как разряд молнии, пробежала между ними электрическая искра, затмившая рассудок у обоих…

   Степан был старше  Нюрки лет на двадцать, фронтовик, отец четверых детей, женатый человек.   Из колхозной кузницы уносила она не только горячий  запах железа, но и следы жарких поцелуев. Но  кончилось всё дождливым летним  вечером, когда сказал ей Степан коротко:
- Ты вот  что,  девка, не  ходи больше  сюда.  Люба  ты  мне, да  нельзя нам встречаться. Мария меня всю войну дожидалась, детей сберегла.

  Выскочила Нюрка  из кузницы,  не помня себя, бежала по лужам,  и  ревела навзрыд.  Потом словно назло  себе и Степану  на покосе случился грех  с пастухом Федором Большаковым, тоже  женатым мужиком.  Тот похаживал к  молодым  вдовушкам,  и жена его про это знала, да  не упрекала мужа, боясь его потерять.

Грех этот случился на реке, куда  Нюрка пришла искупаться после работы, а Федор у  омута рыбку  ловил на уху.  Не удержался,  глядя на нагую, купающуюся девушку, скинул  штаны,   гимнастерку    -   и нырнул  в воду. А  Нюрка и не противилась.  Тело ее девичье  так по  ласке мужской за годы войны истосковалось…

Потом не раз они встречались здесь,  а как поняла Нюрка,  что забеременела, так и встречи эти прекратила. Плодом запретной любви стал сыночек,  такой же белобрысенький, курносый,  с голубыми глазенками. Может, это Федора сын? Как бы то ни было за одно Нюрка была благодарна:  не  трепались эти двое, сплетни о ней не пускали –  может, жён своих боялись?  Тайну её никто пока разгадать не смог.

Васятка, наевшись,  тянул к  матери пухлые ручки и улыбался беззубым ртом. Нюрка брала  сына на руки,  подкидывала к   самому потолку и  звонко смеялась. А девчатам интересно было узнать,  кто отец ребенка.
-  Батюшки! Вылитый,   мама   родная! - смеялась бойкая  Наташка,  наблюдая за ней. - А кто у нас папочка?
Нюрка отреагировала моментально:
- Твоё -   какое дело? Тебя это не колышет.  Нет у него папки,   и не будет.
- А можно я за него буду? – неожиданно для всех сказал вдруг Володя-инвалид.     Давно уже нравилась Нюрка  этому неразговорчивому парню. И так он это произнёс, что тихо стало в избе, и только слышно было,  как стучат на стене старые часы- ходики  с тяжелой гирей.
Нюрка посмотрела на Володю пристально, покраснела  до корней волос и,  ничего не  сказав,  вскоре ушла домой.

- Зачем ты, Володя, так её обидел? - загалдела  Наташка.
- А  я, может,  серьёзно. Нравится она мне -  работящая и мать хорошая. А  парнишка – еще лучше – богатырь будет.
- Так посватайся, мы сватами будем, -  заулыбались братья Колесниковы. – В чём дело стало?  Авось,  Федосья  не прогонит.
-  И  пойду, только без вас обойдусь, - решительно сказал Володя. Надел шапку, накинул на плечи шинель и вышел за дверь в холодную мартовскую свежесть.

Ледок  похрустывал под кирзовым сапогом, поскрипывал протез,  на ходу стучала деревяшка, а Володя всё шел  по посёлку,  не отворачиваясь от ветра, не обращая внимания на отчаянный лай собак.

Тем часом Нюрка  вернулась домой и, поменяв пеленки, укладывала Васятку  спать.

А  Федосья  ворчала на дочь,   лёжа на тёплой   печи:
- Ну,  чего ты, гулена, шастаешь по ночам?  Не дай бог, простудишь мальчонку.  Мало тебе одного  безотцовщины? Еще нагулять хочешь?

  Нюрка молчала, чувствуя себя виноватой. Она с самого детства  побаивалась  мать и никогда не отвечала ей на колкости..
Ребенок меж тем уснул и сладко посапывал в своей колыбельке,  широко раскинув  ручки. Легла и Нюрка на свой топчан и уже задремала,  как вдруг услышала стук в окно. Она быстро поднялась, накинула  шаль и вышла в холодные сени.

-  Кто там?  - спросила тревожно  молодая женщина.
- Открой, Аннушка,  дело срочное есть.
-  Какое еще дело? – спросила Нюрка, узнав по голосу Володю.
- Открой, я  на минуту зайду.
Нюрка приподняла щеколду и  увидела в дверях нескладную  худую фигуру Володи в шинели.
-  Ну, проходи.
Парень смело зашел в избу Федосьи, та  заворочалась на лежанке, а  разглядев, что дочь не одна,   слезла с печи и закричала на позднего гостя:
- Покоя  нет, какого тебя   лешего по ночам  черти носят!  -
- Ты, что ли,  бесстыжая,  парня привела?

Нюрка стояла у стола, опустив голову со светлыми кудряшками,  словно провинившаяся школьница, не зная,  что ответить матери. Оробел и Володя, который  на фронте  ходил в разведку, брал «языка» и не раз смотрел  смерти в глаза – в посёлке все знали сварливый характер Федосьи.  Оттого и муж не ужился с ней, уехал на заработки  на строительство комбината и не вернулся к жене.
-  Ну, сказывай,  зачем явился в такую темень добрых людей беспокоить?
- Прости,  мать,  люблю я твою дочь, жениться  хочу,  – решился Володя.
- Что?! Так это не ты ли,  голубь,  ребенка-то ей нагулял? – кричала разгневанная Федосья.
-   Да.  Я  -  отец Васятки. Не ругайся, прости. Я женюсь на Аннушке.
- А чего же ты раньше думал, когда она  с  пузом  ходила  мимо твоих  окон?
- Ну, простите  меня,  дурака.  Ошибочка вышла,  -  Володя  вдруг  весь вспотел, расстегнул  шинель непослушными от волнения руками и присел на лавочку возле печки.
- Ничего себе - ошибочка, - ворчала все еще Федосья,  но уже более миролюбиво.
- Что же ты молчишь?   Отвечай,  кому говорят! –  кричала на Нюрку мать,  а та готова была провалиться сквозь землю. Вот это номер выкинул Володя…
А он глядел на неё чистыми влюбленными глазами и ждал ответа.
-  Я согласна,-  прошептала она,  наконец,  и разрыдалась, упав  Володе  на грудь, смачивая обильными слезами  его линялую гимнастерку. Он тоже нравился Нюрке, только даже себе  боялась  в этом признаться…
* * *

  Вот так  и решилась  в  этот вечер  Нюркина  судьба. И вскоре зажили они дружно и счастливо  вместе с Володиной матерью Марией, которая  полюбила Нюрку, как дочь родную, а  в  Васятке  души не чаяла. Хорошая она была женщина и детей их  совместных  потом выпестовала и помогла поднять.

А у Клавы   тоже через год  неожиданно всё  решилось. Приехали летом студенты- филологи фольклор записывать и к ней  зашли. Клава  песен да частушек множество от дедушки  знала,  ну и запела  да заиграла. Так и с  руководителем студентов познакомилась, а он её послушал- послушал  и посоветовал:
- Вам,  девушка учиться непременно надо –  у вас талант настоящий, народный.

  Уехала  Клава, поступила в культпросвет училище, а после окончания в родное село вернулась, там уже тогда новый клуб построили,  и она стала там работать завклубом.
Да как работала! Художественную самодеятельность организовала, хор. Первые места они  не только в районе, а  в области занимали. Народ валом валил на их концерты.   И балалайку из рук Клавдия не выпускала. Она и по сей день при ней  - балалаечка деда Ефима заветная, стала уже как талисман…

Вот только с личной жизнью у Клавы не сладилось. Не встретила она любви настоящей…
И Фаина  осталась одна, подруга её неразлучная. Та долго еще после войны ждала своего Степана, всё верила, что вернётся он к ней,  и платье дарёное  хранила…

  Иногда соберутся они, хотя уж многих нет. Былое  вспомнят, и   те  давние послевоенные посиделки,  старые песни споют, и на душе теплее становится  – многое ли в старости человеку надо?