Кость динозавра

Жара была всюду. Ее, как из ведра, сверху лило раскаленное добела солнце. Снизу обожженная им земля и скалы также сочились жаром. В этом пекле июльского дня знойное марево оторвало у горизонта, скрытого мутной дымкой, вершины Баянаульских гор и они теперь качались в воздухе далеким миражом. Особенно жара чувствовалась в долине, окруженной сопками предгорья. Все живое, спасаясь от зноя, куда-то улетело, убежало и попряталось. Лишь роща вдоль пересохшего ручья стояла, обессилено опустив, словно руки, ветви деревьев, да какие-то люди копошились, копая землю. Спустя время двое из них, передав лопаты сменщикам, пошли, огибая сопку, вдоль русла ручья, а оставшиеся начали расширять и углублять яму. Но жара брала свое, и вскоре они отставили заступы и уселись на дне вырытого ими углубления, с теневой стороны, где, вроде, казалось, было прохладней.
- Сколько раз я себе говорил – не поддаваться ни на какие авантюры и надо же тебе – опять влип! – сказавший это мужчина в годах с трудом сплюнул вязкую слюну. – Предыдущий раз этот же Роман Ковалевский потащил меня искать в Баянауле неизвестные наскальные рисунки. И что получилось? Я сорвался со скалы и две недели прохромал на больничном. Еще раньше он на острове одного из больших степных озер нашел якобы стоянку древнего человека. Ну и сманил меня туда, чтобы я сфотографировал и зарисовал. А плыть-то к острову на чем? В соседнем селе сыскали лодку – не  лодку, а что-то вроде корыта, с примитивными веслами. Пока доплыли, на ладонях волдыри вздулись. Целый день по острову лазили. Роман насобирал каких-то камней, утверждая, что это древние орудия и наконечники стрел, и  в лодку их сгрузил. Поплыли мы назад, а тут ветер задул. Да не шуточный. И хорошо, что к берегу задувал, а то бы мы вообще не выгребли. Но волны он поднял приличные. Как они кидали наше корыто – это надо было видеть!  И в конце концов мы перевернулись. Благо, что до берега было не так уж далеко и озеро в этом месте оказалось неглубоким. Но все равно чуть не утонули, когда, сбиваемые волнами, тащили лодку к берегу и выбирались сами. Иной бы радовался, что остался живым, а этот чудик чуть не плачет: видите ли, камни его древние утонули. А то, что сам мог на дно уйти, это не в счет. И вот теперь, краевед хренов, затащил меня в эту преисподнюю. Древние захоронения его, видите ли, заинтересовали. Год разрешения на раскопки выбивал и добился. И ведь нет же – копать ему в самый жар приспичило, вместо того, чтобы в рощице на травке полежать, водочки попить (хотя она и теплая), поговорить душевно.
- Ладно, Матвеевич, чего уж там! – второй, более молодой напарник, махнул рукой. – Сами же к нему на раскопки напросились. Да и интересно же. Ты если устал, то иди отдохни под деревьями, а я покопаю.
…Но старший по возрасту не ушел, а молча взял лопату, и они вновь, обливаясь липким потом под промокшими рубашками, принялись вгрызаться в эту веками не тронутую никем землю. Но, видимо, натура этого человека была такова, что однообразие и монотонность тяготили его. Он отложил свой заступ, выглянул из ямы, которая была уже по пояс, огляделся вокруг, словно убеждаясь в том, что поблизости нет тех, которые ушли по руслу ручья. Затем вылез наверх и тут увидел, что его молодой товарищ побледнел и вот-вот от перегрева упадет в обморок.  Быстро вытащив его и подхватив под руку, Матвеевич повел паренька к роще и уложил на одеяло. Тут же  намочил полотенце и обтер ему лицо и грудь, прощупал пульс и напоил из резервного термоса холодной водой. Затем, посидев немного возле своего напарника, Матвеевич приказал ему закрыть глаза и попытаться уснуть. Дождавшись, когда дыхание лежавшего стало ровным и он вроде бы задремал, мужчина поднялся и пошел к кустам, росшим на опушке рощи.
…Когда Ковалевский и ушедший с ним Азамат вернулись, Матвеевич сидел на дне ямы, дымя сигаретой.
- А Юра где? – Роман, несколько нескладный, высокий, худощавый мужчина, с черными, пронзительными глазами уставился на художника, зная, что с тем ухо надо держать остро, и он мог чем-нибудь, обидеть молодого товарища. Когда же Матвеевич объяснил ему, что произошло, они втроем зашагали к роще. Заслышав их голоса, паренек приподнялся  и сел. Но ему велели лежать, тем более, что Ковалевский объявил перерыв в работе по причине жуткой жары. А также потому, что им с Азаматом необходимо сделать эскиз местности и расположения на нем возможного древнего захоронения. Юра подчинился команде, да и Матвеевич расстелил неподалеку свое одеяло.
…Они проснулись, когда солнце уже начало клониться к горизонту. Перекусив, для восстановления сил, все вновь отправились на раскопки, чтобы поработать еще несколько часов до ужина. Первыми в яму полезли Ковалевский и Азамат, а Матвеевич и Юра остались наверху отгребать выкопанную землю. Так прошло минут пятнадцать, как вдруг лопата старшего в экспедиции заскребла по чему-то твердому. Он отставил в сторону заступ и начал руками разгребать мягкий в этом месте грунт, а потом как-то с придыханием выдавил из груди: «Кость! И не одна!». Он сгонял Юру в лагерь, тот принес скребки, щетки с жесткой щетиной, коробки и даже пинцет. И Роман с Азаматом начали  расчищать раскоп. Так они работали с час, пока не обнажились все кости: иссушенные, землистого цвета, «рисующие» неполный скелет какого-то животного. Все это Матвеевича заставили сфотографировать, причем в пропорции, где меркой служил коробок спичек. На пленку запечатлели и окрестности раскопки, всех членов экспедиции, а особенно счастливого Ковалевского. Он сам бережно перенес каждую кость в пронумерованную коробку, выстланную ватой, и также сам промаркировал каждую кость.
На этом работа была свернута до утра. Мужчины, живо обсуждая находку, отправились в рощу, где остановились, чтобы приготовить ужин и улечься спать, так как с непривычки болели руки и спины. Но только не у Ковалевского. Возбужденный находкой, он ходил по лагерю, размахивая руками, и даже разрешил Азамату достать из рюкзака сначала одну, а потом и вторую бутылку водки, чтобы вечерняя трапеза была праздничной. Когда все выпили, поели и навели порядок, каждый, сидя у костра, стал заниматься своим делом. Юра крутил колесико приемника, пытаясь поймать хотя бы какую радиоволну. Матвеевич, сидящий сбоку за спиной Романа и Азамата, рассматривал крупные зеленоватые звезды. А оба археолога, усевшись поближе к пламени, благоговейно любовались костями, доставая их из коробок. При этом они спорили, какому древнему животному могли принадлежать эти останки. До Юры и Матвеевича долетали лишь мудреные слова, вроде «диплодок», «стегозавр», «махайрод», «гиппарион», «неоген», «палиоцен» и еще какие-то термины, которые они не запомнили. В конце концов спорщики сошлись на том, что кости – это останки если не трехпалой лошади, то какого-то мелкого родственника динозавра. Тут Юра, бросив бесплодный поиск волны «Маяка», перевел взгляд на Матвеевича. Тот сидел так же, как и прежде, но он не звезды  рассматривал, а мелко трясся от беззвучного смеха, чтобы ни нарушить научный спор. И тут Юру осенило. Когда художник днем укладывал его спать, то сам пошел к кустам, росшим на опушке рощи. Сквозь неплотно прикрытые веки паренек видел, как он возвращался назад что-то держа как поленицу дров, на согнутых в локтях руках. Юра, который по приезде на раскопки ходил по малой нужде в ту же сторону, вспомнил: там, за кустами в траве, валялись выгоревшие на солнце кости. То ли кухня полевого стана тут стояла, то ли давно кто-то  компанией отдыхал в роще…