Это было недавно, это было давно

Глава 6. Север не любит слабых

     7 июня 1968 года начался мой третий полевой сезон. Мы летели над горами Полярного Урала белой полярной ночью. Сначала попали в облачность. Ощущение такое, как будто вертолёт неподвижно висит в белой молочной пене. Машина набрала высоту, и мы вырвались из этого неподвижного плена на поверхность. Облака, находящиеся теперь под нами, напоминали шторм в океане. Среди тёмно-синих просветов вздымались волны белой пены, почти достающие до корпуса вертолёта. Хотелось окунуться в белые волны и казалось, что там можно найти покой и умиротворение.
     Вертолёт поднялся ещё выше, и вдруг брызнул свет. Океан под нами загорелся. Волны стали розовыми, почти красными, солнце невыносимо резало глаза. Дмитриев, сидящий рядом, в восторге воскликнул:
   - Ну и здорово, Тамара!
     Ради этих минут стоило пережить длинную зиму, утопать в сугробах, продираться сквозь метели и переболеть тоской. Ради того, чтобы увидеть такую невероятную, умопомрачительную красоту, можно многое выдержать.
     Мы перелетели этот бурный, безумно прекрасный океан, и мне показалось, что он чем-то напоминает океан моих чувств и волнений, который наконец-то оборвался и остался в прошлом.
     Потом мы летели над горделивыми горными вершинами, ледниками и снежниками, всё это было знакомо и одновременно ново и напоминало, что этот суровый и жестокий, величественный и вечный мир остался прежним.
     Участок с названием Восточный, куда мы прилетели, располагался на речке Малая Хуута, немногим восточнее базы Саурейской партии, где проводились работы прошлым летом. Здесь нас встретил всё тот же Саня Жучков. Он был любезным и галантным и даже помог мне донести до балка рюкзак.
     В горах снег сошёл совсем мало, лишь в некоторых местах оголились каменистые выступы. В низинах же снега уже немного, лужайки и холмы покрыты нежно-зелёным ковром. На Малой Хууте уже начался ледоход. Днём идёт снег, ночью морозно, а в общем-то, постоянно холодно. И днём, и ночью полный дискомфорт. Но радует, что здесь уже есть столовая, а в ней повар Яша, худощавый мужчина лет около 40. Река вскоре разлилась, и в столовую можно добраться только в болотных сапогах, иногда зачерпывая через голенища ледяную воду. Туалет перетаскивают с места на место. Сначала он стоял на берегу речки. А когда она разлилась — оттащили подальше, потом — ещё и ещё дальше. Его стали называть «наш несчастный сортир».
     Перед вылетом в поле Дмитриев дал мне ведомость заработной платы, начисленной рабочим, и велел переписать. Теперь с этой бумажкой ознакомились все полевики. Недовольных было много, они полагали, что сам факт пребывания в поле даёт основания надеяться на приличные заработки. Дмитриев попросил меня растолковать недовольным, что оплата производится за объёмы выполненных геофизических работ, выражающиеся погонными километрами, а за пребывание на базе партии оплачивается минимум в соответствии со штатным расписанием, называемый повремёнкой. Но мои объяснения многие не воспринимали. Правда, были и такие рабочие, которым было всё равно, даже не подходили и не интересовались.
     Все прячутся от холода по палаткам, в печках почти постоянно поддерживается огонь. Пока работают только топографы. Саня занят магнитометрами, я — полевыми книжками. Работа, не требующая внимания, во время неё у нас с Дмитриевым завязываются порой довольно интересные разговоры о применении различных геофизических методов при поисках рудных проявлений. Ко мне он относится с явной симпатией.
     Начало полевого сезона было омрачено происшествием в соседней партии. В поле привезли спирт, и трое рабочих, живших в одной палатке, потребили приличную дозу. Раскочегарив печку, крепко уснули. Ночью загорелась сушившаяся у печки одежда. Палатка быстро наполнилась дымом и воспламенилась. Двое, получив ожоги, успели выскочить из горящей палатки. А один так и остался в спальнике, из которого не смог выбраться. Когда палатка догорела, а горит она очень быстро, парень был ещё жив. Вызвали санитарный вертолёт, но парень скончался, не дожив до его прилёта. Ему было всего 25. Наказывать было некого, факт завоза спиртного в полевую партию не считался нарушением.
     В предыдущих главах я уже упоминала о Саше Жучкове. Такие люди, как он, в Заполярье не редкость. Говорит много, работает, как вол, пьёт запоями. Когда вырывается в Воркуту или Салехард, не вылезает из ресторанов. Потом возвращается в Полярный и на занятые деньги живёт до аванса. В прошлом году моё знакомство с геофизическими методами началось в его отряде.
     Вот он сидит в палатке, щуплый, худой, ростом чуть выше меня. Голова втянута в плечи, лицо серое, морщинистое. Глаза всегда растерянные, бегающие, как будто он что-то потерял и постоянно ищет. Эти близорукие, подслеповатые глаза чаще всего смотрят виновато. Иногда под настроение любит покрасоваться, лицо его принимает выражение достоинства, но это придаёт лишь комичность его облику. Руки постоянно дрожат, движения нервные, неконтролируемые. На носу сидят очки с толстыми линзами, но они вовсе не придают ему солидности, а как бы подчёркивают его беспомощность и несостоятельность. Бывает — смех характеризует человека. Саня смеётся тоненько, с завыванием, переходящим в хрип, неприятно. На вид ему можно дать лет 35, а то и все 40, на самом деле — всего 28. Если терпеливо не обращать внимания на его выходки, брошенные впопыхах бестактные слова, не замечать его слабости, не указывать на многочисленные недостатки, он это оценит и будет относиться благосклонно.
     Саня очень самолюбив. В разговоре лучше не задевать его слабые места, реакция весьма болезненная. К Дмитриеву испытывает паническое чувство страха, преклонения, с примесью ненависти. Меня уважает за «то, что не боится Дмитриева», «за поведение», «за то, что всё понимает». Если Жучкову что-то нужно, он любым способом отыщет, выпросит, достанет из-под земли.
     В экспедиции работает на должности старшего техника-геофизика, хотя специального образования не имеет. В своё время после школы закончил сельскохозяйственный техникум, совсем недолго работал агрономом в деревне. Уехал на Север и работал в школе-интернате Воркуты преподавателем физики и черчения. Заочно поступил в педагогический техникум, но так и не закончил из-за начавшихся проблем со спиртным. Случайно познакомился с Дмитриевым, устроившим его в экспедицию поначалу временно на летний сезон. Видимо, у него были неплохие знания физики и способности, это позволило ему в короткие сроки освоить принцип работы и схемы некоторых геофизических приборов, научиться их настраивать и ремонтировать. Среди операторов считался спецом, мог за рабочий день выполнить две нормы и даже более.
     В быту Саня невыносимый эгоист, настроение его меняется по нескольку раз в день, как северная погода. Часто бывает раздражён, вспыльчив, невоздержан, потом отходит и начинает подхалимничать, заглаживая свою вину.
     В Омске у него живут мать и старшая сестра, которых он не видел уже несколько лет. От прошлой жизни у него осталась тяга к доброте, в спокойные минуты появляется кратковременное желание быть милым, сердечным, душевным человеком, всех любить и всем делать приятное.
     А в общем-то, это безвольный, тщедушный человек. Изо дня в день держаться спокойно, достойно он не может в принципе: у него не достаточно терпения и воли. Надолго его не хватает, жить без срывов не может.
     Его постоянная повышенная нервозность, неумение сходиться и работать с людьми выводят из себя даже уравновешенного Дмитриева. Кроме того, что не ладится работа (вторая половина июня, а зиме не видно конца, снег, холод), ему приходится тратить время ещё и на Жучкова, выслушивать его недовольства и претензии. У них уже было несколько стычек. Думаю, что, как только Дмитриеву удастся найти специалиста, разбирающегося в геофизической аппаратуре, дни Сани в экспедиции будут сочтены.
     Иногда мне бывает его жаль. Неглупый и, в общем-то, способный человек. Север не для него. Север не любит слабых. Алкоголь пагубно повлиял на его мозги, обострил неуравновешенность, вызвал полную потерю контроля над собой. Скорее всего, его ожидает судьба бича, неустроенность и одиночество до конца жизни...
     Наконец-то небо стало голубым-голубым, пришло долгожданное тепло и оживило сумрачную природу. Иногда набегают тучи, но не тёмные, а сизые и белые. Просохла трава, нежно и звонко запела в речке вода. Кулички начали мостить в прошлогодней сухой траве свои гнёзда. Снег ещё кое-где лежит, но по утрам солнце и свет стремительно заливают окружающий мир, словно весна и лето удивительно слились в едином порыве. Солнце светит круглосуточно. Это награда скудной земле; солнце спешит одарить своим теплом, за короткий срок отогреть природу — травы, кусты, зелёные склоны гор и все живые создания, включая нас, своими целительными лучами. Можно полежать в траве, глядя на лёгкие, похожие на клочья ваты облачка в голубизне неба, послушать шум речки, шелест ветра, вдохнуть ароматы свежести пробудившейся тундры. Северная погода переменчива, нужно спешить насладиться, надышаться, налюбоваться. Горы здесь невысокие, но каменистые, на склонах курумник сменяется мхами и травами. С наступлением солнечных дней у меня началось какое-то обострённое, восторженно-упоительное любование всем, что меня окружает. Хочется улыбаться ласковому солнцу, нежно гладить маленькие цветочки, так похожие на фиалки, опустить руки в прохладный ручеёк. Велика сила обновления и её воздействие на человеческую душу...
     О Дмитриеве я уже писала не раз, отмечая его увлечённость и интерес к работе — он сам работал с азартом и заражал им окружающих. В нынешний полевой сезон наше общение стало более откровенным и разносторонним, и мне немного приоткрылся внутренний мир и устремления этого очень непростого человека. После работы на профилях мы много вечеров вместе трудились, проводя первичную обработку полученных за день исследований: я — над построением графиков, а Дмитриев составлял по этим графикам карты. За работой завязывались интересные разговоры, иногда мы так ими увлекались, что забывали даже о деле.
     Аркадий Николаевич — высокий, стройный, всегда подтянутый молодой мужчина. Приятная, интеллигентная внешность. Он красив: лицо несколько удлинённое, славянского типа, большие серые глаза открытые, выразительные. Решительный и уверенный, в деле — азартен, даже, можно сказать, одержим. Весьма эгоистичен, мнение окружающих его мало волнует, всегда убеждён в своей правоте. Пренебрежительно относится к некоторым людям, особенно к работягам. К человеческим слабостям непримирим, частенько язвительно иронизирует, издевательски насмехается над недостатками иных. Поэтому живётся ему нелегко. Его не любят рабочие, не любят, а иногда боятся, инженеры и техники в партии, не любит и вышестоящее начальство. Каждый промах Дмитриева, оставшийся бы незамеченным, сделай его кто-либо другой, не ускользает от внимания и вызывает осуждение. Поскольку многие его не любят, он отвечает им, взаимно — нелюбовью. Он полностью независим и никому ничем не обязан.
     Единственное, к чему он не равнодушен, — это его дело. По натуре не компанейский, он ограничивает общение тесным семейным кругом. С людьми, не обязательными в работе, часто поступает жестоко и бесцеремонно. Удивляюсь, что он так долго терпит капризы Жучкова. Объяснение простое: пока что Саня нужен ему для дела. Когда Дмитриев первым бросился меня отстаивать от угрозы сокращения, я решила, что это проявление человечности. Но, узнав его получше, поняла, что ошиблась. Причина всё та же — он оценил мои возможности и пригодность в работе.
     Сейчас у «Аркаши», как называют его рабочие, хандра. За два месяца объём работ выполнен всего лишь на 10%. Погода постоянно неустойчива. Партия расходует деньги, а работать стабильно нет возможности. Некоторые виды исследований почти не начаты. Немного лучше других методов продвигается лишь магниторазведка.
     Но Аркадий Николаевич не из тех, что сдаются. Он прилагает максимум усилий, чтобы наладить ситуацию. По натуре он исследователь, экспериментатор. Мышление его подчинено научной основе и железной логике. Это заметно по тому, как просто и доходчиво он рассуждает о сложных вещах; даже мне, с моей невысокой компетентностью, благодаря его объяснениям, удаётся кое-что соображать по поводу физических характеристик рудопроявлений...
     Вдруг среди лета в начале июля налетела снежная метель с сильным ветром. После солнечных, по настоящему летних дней, как будто напомнив, где мы находимся, разразилась ненастная погода. Ветер буквально валит с ног: до столовой, туалета дойти — настоящая проблема.
     В балке у Дмитриева тихо, гул ветра приглушён. Антенна искрит, прислонив к ней железный предмет, ощущаются электрические разряды. Связи с базой экспедиции нет. На профилях в такую погоду делать нечего. Сидим в балке и беседуем в узком кругу: Дмитриев, Саня, Лида (техник-геофизик по электроразведке) и я. Дмитриев восторженно делится с нами своими планами по изучению сульфидных объектов:
   - Дайку* сульфидов, которая тянется с севера на юг через всю площадь, комплексом геофизических методов удалось проследить более чем на 100 метров. Если бы она нашла продолжение за рекой Хуута!...
     Он входит в азарт, и его не остановить. Выражение лица, голос его становятся лирическими и мечтательными, глаза блестят. За считанные минуты он превращается в фанатика-энтузиаста.
   - Если бы это удалось осуществить! Площадь исследований сразу же стала бы перспективной. Открыть месторождение на основе геофизических методов! Не пришлось бы больше экономить эти несчастные гроши! Достаточное финансирование — это запуск новых методов, поступление нового оборудования. Это создание нескольких новых геофизических партий. Полярный Урал раскрыл бы свои тайны для геологов. Я думаю, здесь можно открыть несколько месторождений полиметаллов...
     Я осторожно осмеливаюсь переключить разговор на другую тему:
   - Аркадий Николаевич, вы, конечно же, неплохо знаете Машовца?
   - Да, хорошо знаю. Прекрасный человек, которого я очень уважаю.
   - А как вы считаете, возможно ли совместить в одном человеке чуткость к людям, как у Андрея Денисовича, и деловитость, как, например, у вас?
   - Нет, нельзя. Или деловитость и жёсткость, или чуткость и человечность. Ради дела приходится поступаться гуманностью. Я сам много раз задумывался над подобным вопросом. И пришёл к выводу: часто интересы работы несовместимы с добротой. Приходится быть строгим и чёрствым. Я считаю, что ради дела это можно оправдать...
     Он бескомпромиссен и, очевидно, в чём-то прав. Про себя я подумала, что вряд ли смогла бы жить по подобным принципам. Работа — это, несомненно, важно, она делает человека нужным обществу и приносит удовлетворение. Но в трудные минуты она не может заменить человеческое участие. Нужны люди, общение с ними, чувства. У Дмитриева всё наоборот — ему никто не нужен...
     Бывает, что у нас с Дмитриевым заходит разговор об искусстве. Он признаёт только классическую живопись, литературу, музыку. Например: отрицательно относится к художникам типа Пикассо.
   - Рисовать Север нужно так, как Рокуэлл Кент. Резкими, иногда даже грубыми штрихами, сочетанием контрастных красок.
     Как-то в один из ненастных вечеров Аркадий Николаевич поведал мне о себе. Его рассказ я записала и привожу почти дословно.
   - Все мы в юности видим себя гениями. Надеемся открыть в себе скрытые таланты. Я тоже мальчишкой воображал себя то великим мореплавателем, то покорителем Арктики, то бесстрашным золотоискателем. Голова была забита не одним десятком прочитанных книг. Кем только я ни был, сидя над книгами в своей комнатке и глотая Жюль Верна, Марка Твена, Джека Лондона. В 15 лет я увлёкся Чкаловым и решил стать лётчиком. Рос я в интеллигентной семье. Отец — военнослужащий, наша семья часто переезжала с места на место, так у меня появилось желание узнавать новые места. Школа была моим мучением, предметом постоянных сложностей в отношениях с родителями. Увлёкшись каким-либо одним предметом, забывал обо всех остальных...
     В 18 лет из солнечной Смоленщины попал прямо в Якутию на золотоносные прииски. Там и началась моя трудовая жизнь. Колыма 1956 года. Вся усеяна лагерями и геологическими партиями. Был я молодым и горячим, частенько перепадало. То огрызался, то молчал, глядя на обидчика по-волчьему. Однажды стал свидетелем расправы над нашим помбуром, молодым 25-летним парнем. Его убил на глазах у всей бригады ножом в спину недавно освободившийся зэк, работавший рабочим. Повод был мелкий — неосторожно сказанное слово. До этого случая я представлял себя героем любимых книг, не боящимся вида человеческой крови, смело глядящим в глаза смерти. В жизни всё оказалось намного страшнее. После этого случая начал попивать и увлекался этим недостойным занятием около трёх лет. Трудился сначала в шахте, потом на буровой, после этого пошёл в геологию коллектором в золоторазведочной партии. Со временем начал понимать, что бич из меня получится, к тому же — неплохой. Увлёкся геологией, геофизикой. Познакомился с профессионалами-геофизиками, их работами. В тонких изолиниях** учился ловить мысль интерпретатора;*** представлял, как в земной толще залегают породы, пытался совершать открытия. Потом понял — это моё, математическая геология, формулы и физические явления, отражающие геологические объекты. Начал серьёзно заниматься геофизикой. Понял — не хватает базовых систематических знаний, пошёл учиться. Чтобы приносить больше пользы для дела и не тратить понапрасну время. После окончания Иркутского политехнического института возвратился на Колыму. Работал увлечённо, приобретал опыт. Карьера? — Наверное, и она имела значение. Со временем появилась своя идея, которая на протяжении долгих лет держит меня на Севере. Она заключается в том, чтобы в условиях вечной мерзлоты разработать методику поиска полиметаллических месторождений комплексом геофизических методов...
     Мне иногда говорят, что я жестокий, бесчеловечный. Да, бываю иногда таковым. Но в своё время я прошёл суровую школу и требую от подчинённых только одного: серьёзного отношения к работе. Теперь я начальник партии. Мне хотелось бы быть просто методистом. Неохотно отрываюсь от исследовательских задач, иду на склад, выписываю рабочим обмундирование, даю задание завхозу. На всё это нужно время. А его и так потрачено много в поисках своего места. Мне 31 год. А работы ещё на 10-15 лет. Север подрывает силы, а воплотить свои идеи можно только здесь...
     Говорят — «Аркаша» заканчивает кандидатскую диссертацию. Работа проделана грандиозная, и работает он на износ. Выглядит гораздо старше своего возраста. Ему предлагали должность в Главке, преподавание в институте. Отказался от всех предложений. Он одержим своей идеей. Думаю: не на таком ли энтузиазме свершаются все большие дела? Ведь финансирование, выделяемое геофизической партии, весьма скудное. Для того, чтобы реализовать задуманное, приходится экономить, определять приоритеты. А также вкалывать не за деньги, а за идею.
     Вспоминал Дмитриев и о своей семье, жене, маленьких дочерях.
   - У меня две дочки: Маринка и Иринка. Быть отцом — большая ответственность. Но это ещё и очень приятно. Частенько перед сном я рассказываю дочкам сказки, которые придумываю сам. Начинаю приблизительно так: «Жила-была на свете киса, рыжая как наша Муська. Сидит однажды киса и тоскует. Да так тоскует, что из глаз капают слёзки. Сидит Муська и вдруг слышит шорох. Это выбежала поиграться из своего домика маленькая серая мышка...» Мои сказки всегда заканчиваются счастливо.
     Любовь? — На неё всегда не было времени. С Нелей мы сошлись давно, живём уже шесть лет. Когда познакомились, она мне понравилась, ласковая, спокойная. Она принесла в мою жизнь уют и семейное затишье. Уехала со мной а Заполярье. Годы, прожитые на Севере, подорвали её здоровье. Изменился и характер. Она стала, как и большинство женщин, раздражительная, ворчливая. Бывает — устраивает сцены. Если бы я позволил кем-то увлечься, она разнесла бы всё и всех. Возникают иногда мысли о большой, настоящей Любви. Но гоню их прочь. Главное — работа, нельзя допустить, чтобы ей что-либо помешало; реализации своей идеи должно быть подчинено всё в моей жизни... Так что есть у меня только одна прекрасная, юная и самая любимая девушка — Наука...
     Дмитриев закрывает наряды рабочим-сдельщикам. Тем, у кого четвёртая категория, закрывает по третьей. Рабочие возмущены:
   - Почему так?
   - Потому что в проекте категория осознано завышена, чтобы выбить больше денег, - отвечает он.
   - А почему не оплатили актированные дни? - спрашивает один из работяг. - Из-за этого у нас на сдельщине получилась оплата, как по тарифу.
   - Сдельщина есть сдельщина, сколько сделал, столько и получил, - отвечает начальник.
     Среди рабочих не утихают возмущённые разговоры.
   - Мы переезжали на новую базу, за эти дни нам ничего не заплатили. При переезде выполняли много погрузочно-разгрузочных и других работ...
     Рабочие на магниторазведке также недовольны.
   - Пока топографы готовили топосеть, мы же без дела не сидели, на базе партии для нас всегда находилось много подсобных работ, нам не оплатили ни за один день. Дмитриев считает, что нашёл хороших бичей, которым можно не платить, обижаться не будут.
     Как-то я не выдержала и заступилась за рабочих:
   - Аркадий Николаевич, вы слишком жестоко поступаете с народом. Почему вы рабочих за людей не считаете? Вы же рассказывали, что сами когда-то бичевали.
   - Тамара, у меня слишком мало времени. А мне хочется побольше сделать. Партия опытно-исследовательская, объёмы работ невелики, финансирование скудное. Нужно ещё столько же сделать, чтобы получить представительный материал. Я вынужден экономить каждый рубль. Главку в этом году дали мало денег, экспедиции перепало мизер, а нам, как исследовательской партии, выделили меньше всех.
   - Но вы же добиваетесь своей цели, пусть даже она очень важна, — не совсем честно. Простите за прямоту.
   - Что же делать? Я считаю, что в этом случае цель оправдывает средство.
     Слышавший наш разговор рабочий Лёша потом наедине сказал мне:
   - И что ты распинаешься ради них? Бичи ведь. Всё равно всё пропьют...
     Во время наших многочисленных бесед с Дмитриевым я иногда перехватывала чересчур любопытные, интригующие взгляды в мою сторону. Ему нравилось общаться со мной на самые различные темы, под любым предлогом он пытался меня подольше задержать в своём балке. Особенно привлекательным для меня стало то, что он хорошо понимал и чувствовал поэтическое слово, любил стихи, особенно ценил Есенина и Маяковского, мог цитировать и восхищаться красотой поэтических строк. Я обратила его внимание на женскую поэзию: Цветаевой, Ахматовой. Особенно понравилось ему цветаевское:

                               Научив не хранить кольца,
                               с кем бы жизнь меня не венчала,
                               начинать наугад — с конца,
                               и кончать ещё до начала.
                               Быть как стебель, и быть как сталь
                               в мире, где мы так мало можем...

     Как-то я заговорила об особенностях украинского языка, приводила примеры более мягкого звучания, в сравнении с аналогичными русскими, некоторых украинских слов, обосновывая украинскую песенность и лиричность.
   - Да, действительно, украинские песни очень мелодичные. К сожалению, на украинском языке я знаю только одно слово «кохана» и мне оно по душе.
     Сделав паузу, он долго и ласково смотрел в мои глаза. Заметив необычность момента, я поспешно перевела разговор на деловую тему и вскоре ушла к себе в палатку. Интуиция подсказала, что его внимание ко мне — не просто обычное любопытство. Решила быть сдержанной, избегать откровенных и романтичных бесед, чтобы не поддерживать его необычный интерес к своей особе. Возникла явная опасность зайти слишком далеко, но я понимала — ничего хорошего это не принесёт ни ему, ни мне.
     Тем не менее, приятное для нас обоих общение продолжалось. Появилась большая взаимная симпатия, которая грозила перерасти в настоящее, глубокое чувство. Увлечённость была так велика, что я на какое-то время забыла даже о своём Любимом. Но мы были слишком умны, чтобы позволить себе в данных обстоятельствах пойти на поводу у своих желаний и поддаться слабости и тяготению. В щекотливый, опасный момент, включив разум, я смогла попрощаться и уйти...
     А на следующий день «Аркаша» вдруг вспомнил о случившемся в соседней партии два месяца тому назад несчастном случае и решил, собрав операторов, провести инструктаж по технике безопасности. Рассказав о мерах предосторожности, о том, что можно и чего нельзя, а также про то, как нужно обращаться с печкой в палатке, он обратился ко мне:
   - У тебя перед глазами должен быть плакат. Помнишь его? «Дети, не шалите с огнём.» Не играй с огнём, Тамара. Потому что нечаянно можешь кого-нибудь подпалить...
     Но я всё уже поняла. И до конца полевого сезона выдерживала определённую дистанцию и ограничила общение только деловыми разговорами...
     В один из июльских дней, проснувшись утром и выглянув из палатки, решила, что вижу сон. Сидит Слава Утробин и беседует с Саней о настройке геофизической аппаратуры.
     Не могу поверить своим глазам:
   - Слава, ты?
     Вспомнились наши вечера и продолжительные беседы, возникшая вдруг дружеская симпатия и доверительность и такое неожиданное понимание друг друга. От его крупной, чуть грузной фигуры исходили уверенность и тепло. Завидев меня, Слава широко улыбается, жмёт руку и протягивает пару баночек кофе.
   - Ой, Слава, спасибки, экий подарок царский!
   - Ну, как ты тут? Санёк не обижает?
   - Пусть попробует, я теперь не в его подчинении...
     Достаёт пришедшие на моё имя письма и записку от Светы.
   - Это Светлана передала. Она тоже уже в поле уехала.
     Слава прилетел из соседней партии. Появился так неожиданно, как можно явиться только с неба.
     Расспрашиваем друг друга о новостях. Опять это удивительное взаимопонимание. Чувство такое, как будто после долгой разлуки встретилась с родным человеком. Но радость оказалась недолгой. Затарахтел вертолёт, и Слава исчез так же стремительно, как и появился...
     Присматриваюсь к бичам, работающим в партии, слушаю их беседы. Замечаю, что каждый имеет свою индивидуальность, особенность мышления, собственный кругозор. Из их пёстрой компании выделяются, пожалуй, три человека: Алексей из Ленинграда, Володя с Поволжья и Алик из Ярославской области. Сюда можно добавить пожилого бича из Прибалтики, лет под 60, щуплого, с жиденькой бородкой, как бы чуть блаженного, не от мира сего, которого все называют просто: Адамович. Лёха — здоровый детина с длинной, рыжей бородой. Обычно молчалив, спокоен, уверен в себе. Смеётся редко, разговоры всегда серьёзные. Бича, отличающегося эрудицией, свои же называют «интеллигентным бичом». Но Лёшку почему-то называют «обербичом» и, в общем-то, относятся с уважением. Он умеет спокойно и с достоинством, без эмоций отстаивать свою правоту перед начальством. Долгий базар не любит. Говорит всегда веско и аргументированно.
     Как-то мы с ним разговорились. Обмолвился, что побывал в Магаданской области и на Чукотке.
   - Лёша, в Магадане тоже летом бывают такие метели, как здесь?
   - Нет, там, пожалуй, лето потеплее. Близко море, в мае уже много солнца и нет снега.
   - Ты там тоже в экспедициях трудился? А где тебе больше понравилось, там или у нас?
   - Условия работы такие же. А вот люди в основном — другие, лучше, чем здесь. Тут много завистников и много жадных до денег, считающих каждый рубль. А там люди более щедрые и открытые, не жлобствуют...
   - Тебе уже тридцатник, наверное. И что, до сих пор семьи нет?
   - Была жена, любил её очень. Но не выдержала моих частых отъездов, спуталась с другим. Развёлся. Зимой в Ленинграде женился второй раз. Девочка, 17 лет. Боялся, что привлекут к суду, малолетка. 18 исполнилось, расписались. Пожил с ней три месяца, а весной потянуло в дорогу. Решил махнуть в Лабытнанги и устроиться там на работу. Осенью поеду к ней. Дождётся ли, не знаю.
   - Лёша, вот ты говоришь — потянуло. Ну, неужели ради молодой жены нельзя было остаться? Что значит — потянуло?
   - А интересно. Поехать, посмотреть новые места, узнать, как люди живут...
   - А как они живут? Везде же одинаково, наверное.
   - Нет, по разному. Вот посмотри на муравейник. Вроде бы, все муравьи похожи друг на друга. А присмотрись повнимательнее. Одни тропку прокладывают, двигаются только по ней, никуда не сворачивая, на первопроходцев смахивают. Другие тащат иголки хвои, всякие веточки, стало быть — строители. Третьи личинками заняты, перетаскивают их, прячут в щели, суетятся, няньки, наверное. Четвёртые собирают листики, части грибницы, ягоды или семена растений, даже пауков и мух и тащат в муравейник, для прокорма, эти добытчики. Пятые охраняют муравейник от чужаков. А бывают муравьи с крыльями, они — самые главные, дают жизнь новому потомству... Так и люди: у каждого свои функции, свои задачи и повадки... Вот посмотри, у нас тут женщин, девушек мало, но все разные. А таких чудачек, как ты, вообще не встретишь.
   - Это почему же?
   - А чтобы замуж так долго не выходили, хотя мужиков вокруг полно и многие засматриваются, - смеётся Лёшка. - Говорят, ты уже третий год здесь вкалываешь? Неужели никто не приглянулся?
   - Я пока, Лёша, об этом не думаю. Осенью поеду в институт поступать... А ты в Ленинграде не собираешься обустраиваться возле молодой жены?
   - Зиму поживу в Питере, а будущим летом дальше поеду. Хочу ещё на Диксоне побывать. Я же бич, вряд ли усижу на одном месте долго.
   - Лёша, зачем же ты сам о себе так?
   - А что тут особого? Конечно, я и есть бич. Исколесил уже немало, а всякий раз снова куда-то тянет. Уже в привычку вошло. Часто причиной для смены места становятся конфликты с начальством. Разругаешься, плюнешь, заберёшь трудовую и поехал дальше...
     Некоторые бичи на досуге играли в шахматы. Лёша всегда всех обыгрывал. А однажды выиграл у геофизика перворазрядника Волкова... Дмитриев занимался английским языком, готовясь к сдаче кандидатского минимума. Углядев у него учебник, Лёша заговорил с начальником на английском. «Аркаша» был весьма удивлён.
     При всех своих способностях, Лёшка не гнушался никакой грязной работы. Он со смехом рассказывал, как довелось в Лабытнангах поработать ассенизатором:
   - Чищу я очередной сортир. Смотрю, прёт огромный громила с могучими плечами. «Где здесь туалет? - орёт. - Я вмиг всё выскребу, в шахте забойщиком работал».
     Довелось ему поработать даже участковым милиционером в Ярославской области.
   - Здесь на всю линию от Сейды до Лабытнанг один участковый милиционер, и все знают его фамилию — Варахсин. Там милиция живёт намного лучше. Участок охватывает несколько деревень. Приезжаешь в одну деревню. Идёшь по домам самогонщиков ловить. Пока обойдёшь все избы, с ног валишься. Каждая хозяйка обязательно нальёт... Утром проснулся и пошёл обратно. Опохмелился и поехал дальше — в следующее село... Поработал я недолго в этой должности. Побоялся, что совсем сопьюсь, и уволился.
     В один из июльских дней после работы напросилась с ребятами на рыбалку и охоту. Недалеко от базы партии километрах в семи расположено небольшое озеро. Их трое, я четвёртая. На всех одна мелкашка и две удочки. Надеялись, что в озере будет хариус, возможно, удастся обнаружить утиную стайку. Пришлось переходить через реку Малую Хууту и, конечно, я зачерпнула в сапоги холодной воды.
     Долгое время шли молча. Любовалась окружающими красочными видами. Контрасты полярного лета бывают удивительными, ими насыщены горные хребты, вершины, гребни, обрывы, каменные осыпи, цирки, снежники, долины озёр и рек, обширные поляны с морем цветов, разноцветные просторы тундры, открывающиеся взору с холмов. А сколько контрастов и красок в небесной выси! Подняв голову, прямо над собой вижу небо тёмно-синего цвета. Немного дальше — фантастические, белые, пенистые тучи. А за ними нежно-зелёная окраска, такой бывает молодая трава сразу же после таяния снега; затем к нежно-зелёному добавляется примесь голубого цвета, который постепенно начинает доминировать. Ближе к горизонту полоса тёмно-серого тона сменяется светло-серой и почти белой.
     Ребята постепенно разговорились. Про охоту, рыбалку, повадки зверей. Любимая тема — о медведях. Работая на Севере, слышала множество разговоров, правдоподобных и не совсем, о том, как можно легко завалить медведя без единого выстрела. Косолапый хозяин тайги очень пуглив, напав на него спящего, можно испугать его до смерти, да так, что он от ужаса погибнет. Один из моих спутников рассказал, как они на реке Лена завалили спящего медведя веслом.
     Я тоже поведала услышанный в экспедиции случай, который рассказывали давно работавшие здесь геологи. Дело было в поле, на Полярном Урале, возможно даже невдалеке от мест, где мы находились... Один из молодых геологов полевой партии шёл по маршруту в горах почему-то один, хотя это противоречит технике безопасности. Бывает... Погода была солнечная, безветренная, способствовавшая комариному раздолью. Но наверху, на вершинах и склонах гор, обычно ветрено и комары не так донимают. Маршрут подходил к концу и геолог начал спускаться вниз, в сторону лагеря. Идёт, беспечно посвистывая, прыгая с камня на камень. Вдруг путь преградил огромный валун. Огляделся, большая глыба, однако, — лень стало обходить. Подошёл к краю, посмотрел вниз. Увидел какую-то бурую породу. Прикинул: высоковато, но спрыгнуть возможно. И прыгнул... Вдруг «бурая порода» с рёвом вскочила и рванула в сторону. «Медведь», - промелькнуло в сознании. И он кувырком покатился вниз, ударяясь о камни, набивая синяки и ссадины. До лагеря мчался во весь дух, напрямик, не выбирая удобные места. Очнулся только возле палаток. На поднятый шум, выбежали сослуживцы. Те, у кого имелись ружья, в сопровождении неудачника-прыгуна, отправились к месту происшествия. Но оружия не понадобилось. Там, где совсем недавно косолапый дремал на солнышке, обдуваемый ветерком, было пусто. А неподалеку в нескольких метрах лежала его бездыханная туша рядом с кучей собственного помёта. Так что выражение «медвежья болезнь» появилось в народе вовсе не зря...
     За разговорами дошли до озера. Ребята закинули удочки. Просидели несколько часов, но рыбалка выдалась неудачной, поймали несколько мелких рыбёшек, даже на уху не достаточно. Стайки уток плавали далековато от берега, стрелять было бесполезно, даже при удачном попадании достать птицу из холодной воды не представлялось возможным. Я от нечего делать бродила по полянам невдалеке от озера, высматривая в траве цветы. С удивлением разглядывала маленькую, ослепительной яркости незабудку. И казалась она мне маленьким, хрупким, драгоценным чудом, символом стойкости и несгибаемости...
     К утру нужно было возвратиться на базу партии, предстоял обычный рабочий день. На обратном пути ребята разговорились, начали рассказывать о местах, в которых побывали. Я слушала и пыталась вообразить жизнь этих искателей Судьбы, находящихся в постоянных скитаниях по просторам страны: с Дальнего Востока до Урала и с Казахстана до Ямала. Что гонит этих вроде бы обычных парней, что вынуждает их месяцами, годами терпеть холод, дождь, бытовую неустроенность, жить без пристанища, без дома, без семьи? Оторвавшись однажды от надёжной крыши над головой, от своих близких и родных, они уходят в неизвестность, и бродячий образ жизни становится для них привычным. Они как бы добровольно превращают себя в изгоев общества, становятся бичами. Одни из них объясняют это прозвище так: бич — это что-то лишнее, ненужное в жизни, как и они сами — никому не нужны. Другие придают этой кличке более романтическую окраску, утверждая, что бич — это отставший от корабля, временно не работающий моряк. Некоторые бичи полагают, что слово «бич» произошло от начальных букв наименования: «бывший интеллигентный человек», что, конечно, весьма неправдоподобно. Сами они не всегда могут объяснить причину своей страсти к перемене мест. Чаще всего бичи — народ весёлый, разговорчивый, молчуны среди них встречаются редко.
     Закончится полевой сезон, они получат расчёт и поедут дальше. Возможно, кто-то из них наведается домой, к своим семьям, родителям, жёнам. Кто-то сойдёт на какой-нибудь станции и пойдёт в ресторан или пивнушку, чтобы весело провести время и забыться. Кто-то имеет на примете притон, в котором есть свои знакомые женщины, такие же, как и сами бичи. Почти все бродяги любят водку и женщин. Но предпосылок образовать свою семью, обосноваться и вести оседлый образ жизни у этих людей немного. Вот как говорил об этом один из них, Володя, круглолицый, добрый и покладистый человеком лет около тридцати.
   - Обычные, добропорядочные женщины не балуют нас своим вниманием. Порядочной женщине нужен солидный положительный муж, обеспечивающий семью деньгами, с перспективой в будущем получить хорошую квартиру или построить дом. А что может предложить женщине бич? Периодически у него бывают какие-то деньги, но они чаще всего тратятся безрассудно и быстро исчезают. Нет ни постоянной работы, ни стабильной зарплаты. И сам бич тоже может исчезнуть в неизвестном направлении в любой момент. Фактически у нас нет ничего, кроме собственной свободы.
     Поэтому у таких бродяг есть только свои женщины-бичихи, тоже имеющие склонность к бродяжничеству. Лёша рассказывал, что среди бичих бывают честные и тунеядки. Честные разделяют судьбу своих мужчин. Они ездят по Союзу, тяжело работают и ничего не имеют. Состарившись, такая любительница странствовать по белому свету, не имея своего угла и не создав семью, обречена на гибель в одиночестве.
     Тунеядки живут по другому, они не работают и живут за счёт бичей, которых находят и подлавливают тогда, когда те выезжают с поля при деньгах. Это их образ жизни — продаваться бичам за деньги. Большинство из них попали на Север из крупных городов, высланные за тунеядство и проституцию, об этом свидетельствуют их клички, к примеру «московская тунеядочка». Они обитают и в крупных северных городах, и в мелких посёлках, вблизи экспедиций. Жильём для них служат подвалы, пустующие недостроенные дома, иногда брошенные бараки или аварийные дома «под снос», из которых выселены жильцы. Дни они коротают, шляясь по вокзалам и питейным забегаловкам, где можно подхватить подходящего мужичка.
     Лёша рассказывал:
   - Была у нас в Иультине одна, звали Зойкой. Жила в заброшенном бараке на базе экспедиции. Конечно, нигде не работала. Выезжают бичи с поля, сразу же появляется среди них. Троих-четырёх ведёт к себе. За их деньги поит, но сама не пьёт. «Мне, - говорит, - нельзя. Это моя работа, а выпивка скоро состарит». В Москве в доме малютки у неё был ребёнок, которого она изредка вспоминала...
     Со слов Володи:
   - На вокзале в Лабытнангах встретил молодую беременную женщину с мальчиком 5-6 лет, которая еле держалась на ногах, видимо, от голода. Она объяснила, что ей нужно добраться до какой-то экспедиции, а денег на дорогу нет. Я дал денег, уговорил её пойти домой. Жила она в вагончике мостопоезда. «Жалко, не могу заработать, - огорчалась она, показывая на свой округлившийся живот, - никто меня такую не хочет»... Через несколько дней встретил её в забегаловке среди бичей. Мальчика с ней уже не было. От денег, которые он ей дал, по щедрости, пожалев ребёнка, остались жалкие копейки.
     Рассказывал Володя ещё об одной женщине, живущей в Салехарде в бараке с четырьмя детьми, которую, по его словам, знали все побывавшие в городе бичи.
   - Звали её Таська-тунеядка. Она нигде не работала. Дети все голодные и оборванные. Я попал к ней в тяжёлое время — она была беременна пятым ребёнком, поэтому не могла «зарабатывать». Государство выплачивало ей пособие на детей, но при её образе жизни деньги уходили вовсе не по назначению. Таська пожаловалась, что несколько раз был суд, и у неё хотели отобрать детей. Но каждый раз давали срок на исправление, на трудоустройство. Володя дал ей небольшую сумму денег, пожалев голодных детей.
     Он же говорил, что в кильдимах ужасная грязь и антисанитария, что, побывав там, противно потом даже вспоминать об этом логове.
   - А зачем же вы туда ходите? - спрашивала я.
   - Что же делать, если другие женщины нас не хотят?
     Иной раз бичи разговаривали о политике. Это были беззлобные разговоры, не отличающиеся глубоким анализом общественных или экономических процессов. Не роптали и особо не критиковали высшее руководство страны и вообще — существующий строй. Лёша рассуждал:
   - Нам талдычат, что мы строим светлое будущее — коммунизм. А в жизни что? — Ни у кого никакой веры в это будущее нет. А сегодняшние коммунисты, разве они способны эту веру народу возвратить?
   - У нас радио и печать сообщают только о том, что плохо за границей. А что у нас — молчок. Про аварию в шахте Воркуты не сообщила ни одна газета. Самолёт под Хабаровском разбился, погибло около ста человек — ни гу-гу. В Киеве дамбу прорвало, весь Подол затопило, а по радио какую-то ахинею несли, далёкую от действительности....
     В палатке у бичей частенько бывают разговоры о заработках. Работают они тяжело и хотят иметь за свой труд хорошие деньги. Но скудное финансирование партии не позволяет по достоинству оценить их труд. В середине сезона 13 рабочих написали заявления на увольнение, создав «Аркаше» некоторые проблемы...
     Нужно отметить, что великие открытия в геологии во многом обязаны их незаметному, но очень нужному, почти бескорыстному труду. И такие весьма неглупые люди, как Алексей, это понимали:
   - Эх, завести бы сюда тонну цемента и соорудить огромный памятник работавшим здесь бичам!
     Я бы добавила: « И не только на Полярном Урале. Люди, отказавшиеся от благ цивилизации, работали чернорабочими в геологических организациях по всему Союзу. Ни один, даже самый талантливый, выдающийся геолог, не совершил бы открытия полезных ископаемых в одиночку — его всегда сопровождали оставшиеся неизвестными помощники, обеспечивая своим трудом возможность получения ценной геологической информации». Собственно, бичи в чём-то сродни геологам, да ещё, пожалуй, туристам своим пристрастием к странствиям, новым местам, к единению с природой...
     Установилась тёплая, комфортная погода и работа пошла в полную силу. Добрым словом вспоминаю Юру, который в прошлый полевой сезон хорошо поднатаскал меня управляться с прибором для измерения электрических параметров горных пород. Чтобы дело двигалось быстрее, Дмитриев дал мне в отряд двух рабочих. Ребята трудились на сдельщине и хотелось, чтобы они побольше заработали, поэтому выкладывалась, не глядя на время и не считаясь с переутомлением. Рабочий день частенько длился по 12, и даже 14 часов. Так и отработали весь участок одним отрядом. «Аркаша» отмечал, что получаются неплохие материалы...
     Несмотря на страшенную усталость, в палатку к бичам заглядывала частенько, чаю попить, разговоры послушать. Однажды так ухайдакалась на профиле, что нечаянно уснула у них в палатке. Ребята раскочегарили печку, разомлев, положила голову на чей-то рюкзак и провалилась в сон. Сквозь дрёму почувствовала, что кто-то укрывает меня ватником. Так и проспала всю ночь.
     Утром рабочие зашли за мной в палатку, где вместе со мной жила техник-геофизик Лида. Удивились:
   - А где Тамара?
   - Уже убежала на работу. - пошутила девушка со смехом.
     Среди бичей был пессимист Алик, учившийся на заочном отделении Политехнического института в Ярославле, поэтому ребята называли его «полубичом». Алик заметно начитан и обладает великолепной памятью. И, несмотря на особенность замечать вокруг себя, в основном, негатив, видимо, всё же в нём живёт затаённый романтик, о чём косвенно свидетельствует его увлечённость произведениями Александра Грина.
     У Алика особенность всё низвергать и видеть в тёмном цвете. У него частенько возникали споры с соседом Володей, о котором я уже упоминала. Алик любил мусолить тему о том, что всё вокруг ужасно, а люди порочные и алчные, ради корыстных целей способны на любые подлости. Собственная жизнь представлялась ему жалкой и ничтожной.
   - Разве мы живём? Считай, что жизнь наша загублена...
   - Почему это загублена, - возражал Володя. - У кого загублена, у тебя или у меня, или у Лёхи? Я, например, свою жизнь пропащей не считаю. Что задумаю увидеть, поеду и увижу. Чего захочу, того и добьюсь. Как захочу, так и жить буду. Всё это ни от кого не зависит, только от меня.
   - Разве можно считать жизнью барахтанье в навозной куче?
   - О чём это ты? То, что ты называешь навозной кучей, это не только окружающая нас обстановка. Это ещё и люди, живущие рядом. У всех нас своё прошлое, свои проблемы и свои планы. Знаешь, я как-то не считаю себя частью навозной кучи. Да и большинство из нас так не считают. Я знаю, что в каждом из нас много чего намешано. Но, захочешь быть человеком, себя уважающим, не будешь себя считать частью навоза...
     После этого диалога начала повнимательнее присматриваться к Володе. Он не очень разговорчив и о себе говорит мало. Как-то обмолвился, что учился в институте в Куйбышеве, на строительном факультете. На последнем курсе бросил вуз из-за неразделённой большой любви. С тех пор бичует уже шесть лет и домой возвращаться не собирается. Родителям посылает короткие письма из разных мест, иногда — деньги...
     Старик Адамович, напротив — разговорчив, охотно вступает в беседу и рассказывает о своей беспокойной жизни. Приехал он из Литвы, там у него семья, жена, дочка. Говорил, что эта поездка — последняя, пора на покой. На профиля, как все остальные, не ходит. Работает хозрабочим на повремёнке, оплата небольшая. Бичёвский стаж около 30-ти лет, исколесил всю страну, работал во многих геологоразведочных экспедициях. Как только сошёл снег, он посадил возле балка грядку лука и укропа. Ухаживал, поливал, в пургу укрывал тряпьём. Растения пошли в рост, особенно лук, в столовой на столе появилась зелень. Когда ребята весной собрались в тундру на охоту, Адамович разыскал у них патроны и спрятал:
   - Вы же уничтожите не родившееся будущее потомство. Подождите, пока подрастёт молодняк, тогда и стреляйте.
     Разговоры о бичихах Адамович никогда не поддерживал, уходил из палатки. А вот о любви говорил восторженно:
   - Любовь — это здорово. Это самое красивое, что может быть у человека...
     И вообще, у него спокойное, доброжелательное отношение ко всем окружающим. Он всех пытается понять. Когда кто-нибудь ругает Дмитриева, он заступается:
   - Разве ему так уж легко управляться с нами, со всем хозяйством в партии? Да ещё и мозгами надо шевелить, чтобы начальство повыше было работой довольно.
     Как-то мы с ним допоздна засиделись, и он с грустью рассказывал о своём друге, с которым вместе исколесили всю страну. А нынешней весной тот уехал в Якутию насовсем и возвращаться обратно не собирается. Там его, наверное, ждёт одинокая старость, вдалеке от дома, от родных.
   - А зачем же ему это нужно? - спросила я. - Может, с семьёй не поладил?
   - Есть немного... Но не только это... Он выбрал свободу...
     Сегодня, когда я вспоминаю прошлое и перечитываю свои дневниковые записи, мне становится понятным истинное значение слов Адамовича. Алексей, Володя, Алик, сам Адамович побывали в различных местах страны, в самых отдалённых её уголках, трудились в разных геологических экспедициях и партиях. Они вовсе не были ни богатыми, ни сколь-нибудь обеспеченными людьми, это были неприхотливые, простые работяги, работавшие чернорабочими в геологоразведке. Но они действительно имели неограниченные возможности. Любой из них мог взять билет на самолёт, а тем более — на поезд и полететь или поехать в Воркуту, Иркутск, даже на Камчатку.
     Каждый из них был уверен, что нигде не пропадёт: найдёт работу, крышу над головой, поработает, сколько захочет, а не понравится — поколесит дальше. Рабочие руки были нужны везде, а если у человека имелась ещё и ходовая рабочая специальность (механизатор, плотник, шофёр и т.п.), то он ценился вдвойне. При желании рабочий человек мог неплохо заработать и, если не баловался спиртным, безбедно, беспроблемно жить, с уверенностью в завтрашнем дне. Действительно, всё зависело от самого человека. Вот это была СВОБОДА!
     Сегодня, в 2016, вспоминая прошлое, я задаюсь вопросом: есть ли ныне подобная свобода? — Есть пустой звук вместо свободы. А свобода — только для избранных, имеющих богатых покровителей или связи. Остальным — как повезёт. Рекламные газеты пестрят объявлениями и обещаниями баснословных заработков в столицах. Рабочие из провинции, где закрыты градообразующие и остальные предприятия, собрав жалкие гроши, устремляются в Москву и Петербург в надежде на достойный заработок. Мыкаются по общежитиям, живут в балках, иной раз впроголодь. Частенько бывает так, что, польстившись на заманчивые условия и отработав определённое время, работник получает мизер от обещанного. Особенно тяжело тем, кому уже за 40 лет, потерявшим прежнее место работы по сокращению или по причине ликвидации предприятия. Найти новую работу практически нет шансов из-за возраста, а переучиваться поздно. Не жизнь — существование... Без надежды на будущее... Примеров можно привести достаточно...
     Мой отряд вездеходом перебросили на участок Брусничный. Поскольку магниторазведка здесь закончена давно, я ожидала, что наши две палатки будут единственными. Но на участке оказалась буровая. Спрыгнув из машины, возле балка увидела бороду, которая вдруг называет меня по имени:
   - Томка, иди-ка сюда.
     Я опешила: кто бы это?
   - Ну, что стоишь, не узнала?
     Подхожу и признаю Володьку-грузина.
   - Ой, Володя, попробуй тебя узнать. Экая бородища шикарная!
     Подбежал и, как всегда при встрече, схватил меня своими огромными лапами и начал кружить. Потом потащил в балок, где я встретила всю прошлогоднюю буровую бригаду с Предгорной за исключением Лёньки. На столе вдруг откуда-то появилась бутылка вина, и мы скромно отметили встречу. Заметила, что Роман уже не относится ко мне так запросто, как прошлым летом. Оказывается, весной съездил в отпуск и всё-таки женился. Жена пока осталась в Казани, а осенью приедет на 106-ой устраиваться на работу в экспедицию. Ребята смеются:
   - Рома даже свою гитару забыл у молодой жены и теперь не развлекает нас по вечерам песнями.
     На второй день после моего приезда на Брусничный замела на три дня пурга. А работать нужно. Идём на профиль в собачий холод и сильный ветер, лицо обжигают колючие снежинки. В такую погоду даже снять показания прибора непросто: рука плохо удерживает карандаш. Несмотря на продолжающиеся последующие холодные дни, не прекращаем съёмку. Замечаю, что я уже не просто автоматически заношу в журнал показания прибора: мне стало интересно, как отразится в цифрах рудная жила и её продолжение под современными отложениями.
     Середина августа. Опять по небу проносятся низкие серые тучи, состоящие из скользкого, давящего тумана. Из них начинают ползти полосы снега. Они заволокли весь простор между небом и землёй, протянули белые пряди в серой, мрачной мгле. Влажный холодный воздух до озноба пронизывает тело и душу. Кажется, что холодно и неуютно на всём белом свете.
     Работы на Брусничном закончились. Жду транспорт для переезда с рабочими на базу партии. Скоро конец сезона. Приближается время вступительных экзаменов в институт в незнакомом городе Ухта...
     В мою палатку вдруг наведался неизвестный мне человек из бригады, заброшенной на Брусничный совсем недавно. Непонятно: то ли бич, то ли притворяется таковым. Пригласила, угостила чаем. За чаем начался спокойный, проникновенный разговор. Удлинённое, аскетического типа лицо. И пристально смотрящая бездна тёмных, задумчивых глаз. Назвался Валентином. Любит Лермонтова. Читает «Демона» и вдруг перевоплощается, становясь похожим на самого Демона.

                                      Без сожалений, без участья
                                      Смотреть на землю станешь ты,
                                      Где нет ни истинного счастья,
                                      Ни долговечной красоты,
                                      Где преступленья лишь, да казни,
                                      Где страсти мелкой только жить;
                                      Где не умеют без боязни
                                      Ни ненавидеть, ни любить...

     Я подхватываю его настроение и отвечаю любимыми стихами Блока.

                                      И отвращение от жизни,
                                      И к ней безумная любовь,
                                      И страсть, и ненависть к отчизне...
                                      И чёрная, земная кровь
                                      Сулит нам, раздувая вены,
                                      Все разрушая рубежи,
                                      Неслыханные перемены,
                                      Невиданные мятежи...

     Так весь вечер и проговорили стихами... А на следующий день он пришёл снова. Принёс уголь, ведро воды, помог протопить печку. Потом взял карандаш и нарисовал моё лицо в профиль. Получилось похоже. Сидели, пили чай. Я смотрела сквозь щёлку печной дверцы на пышущие угли.
   - Люблю, Валентин, огонь. Не так одиноко, когда смотришь на него.
   - А это потому, что он живой. Живой и тёплый, как сердце человека...
     Долго молчим... Потом он тихо произнёс:
   - Одиноким, Тома, быть страшно...
     Я удивилась:
   - О ком это ты?
   - Я ведь давно рисую. И видел всякие глаза. У тебя глаза отчаянно-одинокого человека. Тебя окружают люди, но ты отгорожена от них стеной одиночества.
     Думаю: «Этот Валентин, он какой-то уж чересчур проницательный. И откуда он знает обо мне? В его глаза опасно смотреть. Ощущение — что он умеет читать мысли. Необычайно чутко улавливает настроение, мельчайшие душевные переживания. К тому же, здорово рисует...»
   - Знаешь, Тома, мне кажется, что ты никогда не будешь по-настоящему счастлива.
   - Это почему же?
   - Ты слишком осторожна. Ты боишься даже саму себя. Боишься любить, убегаешь от любви. Счастье таких обходит.
   - Что ты, Валентин? Без любви человек пуст. Я только начинаю жизнь и не хочу попасть ни от кого в зависимость. Любовь — это ведь зависимость от своих чувств, от другого человека... Вообще-то, возможно, ты и прав насчёт бегства...
   - А что ты делаешь здесь, Тома? Среди людей с низкими интеллектуальными запросами. Зачем тебе всё это?
   - Во-первых, я хочу узнать свою будущую работу. Во-вторых — хочу узнать жизнь без прикрас, узнать здешних людей. Ведь человек, оторванный от цивилизации, более естественен и интересен, потому что не прикрыт условностями. В-третьих, ты сильно ошибаешься в отношении низкого интеллектуального уровня. Заметил ли ты, что у нас даже бичи, почти каждый, имеют свою индивидуальность, свою философию, свою жизненную позицию...
     Мы несколько вечеров общались с Валентином, обсуждали множество разнообразных сторон современной жизни. Вопросы искусства, литературы, образования, науки, политики. У него было весьма критическое отношение к нашей советской действительности. По своим взглядам Валентина можно было отнести к современным нигилистам. Вкратце, его рассуждения сводились к следующим выводам.
     О советской литературе: у нас печатается масса произведений низкого качества, никому не нужной макулатуры. Цензура работает не по принципу отбора шедевров, а с целью внедрения идеологических догм. Про образование: да, у нас доступное образование, но в вузы устремляются не только способные молодые люди, но также и посредственные, бездари. Поэтому технический уровень многих дипломированных специалистов не соответствует требованиям производства, значительное число ИТР составляет балласт. Особенно полно бездельников, получающих деньги ни за что, в различных НИИ. В науку лезут пронырливые и пробивные, а не талантливые и гениальные. Какое общество мы стремимся создать? Нам утверждают, что это будет общество, основанное на равенстве его граждан. А возможно ли существование подобного общества? Можно ли приравнять глупца и умного? Гения и тупицу? А если всеобщее равенство — зачем тогда к чему-то стремиться?
   - Нет, - утверждал мой собеседник, - что-то с нашим социализмом не так. Что-то нереальное кроется в его основе...
     Я внимательно слушала рассуждения Валентина и чувствовала, что в них есть значительная доля правды. У меня был совсем небольшой жизненный опыт, поэтому я не могла ни согласиться с его доводами, ни опровергнуть их. Но мои друзья, имеющие необходимый опыт, в частности, Светлана, Юра, Слава, к которым я относилась с большим уважением и симпатией, утверждали практически то же самое.
     Я размышляла: «Но ведь реальная жизнь, даже здесь, в небольшой экспедиции, демонстрировала немало и других примеров: есть специалисты увлечённые, одержимые работой, как Дмитриев, Машовец, та же Светлана»...
     О себе Валентин практически ничего не рассказывал, а я предпочитала ни о чём не спрашивать. Но на бича он был совсем не похож. Как-то он вскользь упомянул, что учился на архитектурном отделении института, но бросил. Я знала, что он работал тоже в электроразведке, но другим методом, в отряде техника Вити Теплоухова. Когда наконец-то пришёл транспорт и я со своим рабочими начала собирать палатки и приборы для переброски на базу партии, Валентин пришёл проститься. Только тогда я узнала, что он из Москвы. Какая судьба занесла его в далёкое Заполярье, я так и не узнала. Он как будто появился из снежного тумана и ушёл в него обратно, почти ничего о себе не сказав...
     Загадочная, необычная Радуга полдня висела на небосводе у нашего лагеря. Над хмурой, невзрачной землёй, утверждая своё царственное величие, широкой, свободной дугой через всю ширь неба размахнулся яркий свет из разнообразных красок и оттенков. Красочное коромысло разбило небо на две части. С одной стороны на небе — тёмно-серые клубы, сбитые в тяжёлый дым. Местами дым совсем тёмный, зловещий. Этот слиток тёмного и серого обрамляет корона радуги, своей контрастностью подчёркивая силу тьмы. От неё невозможно оторвать глаза. Она — великолепна, младшая сестра Северного Сияния, такая же восхитительная и невозмутимая. По другую её сторону — владение светлого царства прозрачной свежести, голубизны и лёгкости.
     Народное поверье утверждает: хочешь стать счастливым — найди в небе Радугу и иди к ней навстречу. Здесь же, в горах Полярного Урала, мы к ней не шли — она сама была нашей гостьей. Мы почти касались её ярких лучей, одним концом своего коромысла она купалась в нашей синей речке, окрасив её воду в восхитительные цвета...
     Конец августа. Отработав два участка, обучила премудростям метода одного из техников, он на моём приборе закончит работы на Западном участке. Дмитриев улетел в Полярный, начал писать отчёт. Но при всей занятости не забыл своё обещание отпустить меня в отпуск для сдачи вступительных экзаменов в институт. По рации сообщил, что с базы экспедиции уже выехал вездеход и чтобы я обратным рейсом уехала на нём на 106-ой. Но после возвращения в Полярный желательно, чтобы я ещё неделю поработала в камералке и привела в порядок полученные материалы, закончила построение графиков полевых наблюдений.
     Через несколько дней закончился мой третий полевой сезон на Полярном Урале. Вместе со мной в посёлок выехал геолог Гена Чотчаев, которого я знала совсем немного, потому что мы почти весь сезон находились на разных участках. Он работал в экспедиции первый сезон, после окончания Московского геологоразведочного института.
     За сутки езды на вездеходе без сна и отдыха многое передумала. Вспоминала своё детство, любимую бабушку, папу и маму. Вспоминала Тернополь, где сейчас тепло и солнечно. Друзей, с которыми было так уютно и радостно на душе, и Любимого, который слишком редко присылал короткие весточки. Я тоже писала Ему только изредка, боялась показаться навязчивой. Особенно из полевой партии, где была загружена работой, к тому же редко прилетали авиарейсы с почтой. Но, всё же, мысль о том, что он где-то есть, согревала и помогала. Этот человек даже на огромном расстоянии от себя не отпускал. Поэтому, думала я, не стоит стремиться к забвению. Это моё — безоглядное, неповторимое, беспредельное чувство, притяжение души, которое невозможно измерить земными мерками. И что бы ни произошло в моей жизни в будущем, и чем бы ни закончились наши отношения, я всегда буду вспоминать это чувство, как громадное счастье, обогатившее меня и определившее мою жизнь...
     Вспоминала промелькнувшие три полевые сезона на Полярном Урале, Елецкую, тяжёлую зиму на 106-ом и всех, с кем за последние три года столкнула меня Судьба. На меня очень большое впечатление произвело недавнее общение с работягами-бичами. Некоторые из тех, с кем у меня сложились нормальные, искренние отношения, были сродни романтикам, имели весьма обширный кругозор, интересные взгляды и мировоззрения, а по человеческим качествам ничуть не уступали так называемым правильным, добропорядочным людям. Одних бросала в дорогу бесприютная Судьба, иные сами выбирали жизнь изгоев и скитальцев. Все вместе они представляли собой пёструю смесь выпивох, любителей острых ощущений, авантюристов, романтиков и философов...
     В Полярный приехали поздней ночью. Посёлок спал. Гена пожаловался, что, уезжая в поле, не определился с жильём и теперь не знает, где устроиться на ночлег. Я повела его в общежитие, но оно оказалось закрытым. Я знала, что Света уже уехала в поле и наша комната пустует. Вспомнив свои прошлогодние мытарства после поля, я сказала Гене:
   - Что ж, пойдём к нам, - и добавила. - Но, если начнёшь приставать, будешь спать на улице...
     Четыре ночи Гена ночевал в одной комнате со мной, но не нарушил данное мне обещание: не предпринял ни единой попытки завести интимные отношения, хотя взаимная симпатия, несомненно была. Это был чистый и светлый человек, и впоследствии я вспоминала эти дни как чудесный, хороший сон.
     Чеченец по национальности, часть своей жизни проживший в Москве, его отец был преподавателем в столичном вузе. Воспитанный в интеллигентной семье, Гена оказался большим любителем и знатоком русской литературы. Он помнил на память многие отрывки из стихов и произведений русской классики и цитировал интересные места. Я была удивлена многочисленными совпадениями наших литературных вкусов, нам нравились одни и те же произведения и даже отдельные строчки из них.
     Днём мы ходили на работу: я вычерчивала и оформляла графику в камералке Дмитриева, а Гена работал в геологическом отделе. А вечерами, до полуночи мы вновь и вновь находили множество тем для бесед: от геологии и любви до литературы и политики. Накануне моего отъезда в выходной день мы отправились на ближайшую горку недалеко от посёлка, разожгли костёр и сидели возле него, ведя неторопливую беседу.
   - Хочешь, Гена, я спою тебе красивую украинскую песню?
     Это была лирическая, задушевная, современная тогда песня о чистой, как утренняя роса, девичьей любви.

                                          Впали роси на покоси,
                                          Засвітилися навколо.
                                          Там дівча ходило босе,
                                          Білу ніжку прокололо...

     Гена был поражён звучанием и мелодичностью и сказал, что слышал множество украинских песен и всегда восхищался их своеобразием и прелестью. Потом я услышала от Гены чудесную песню о Большой Медведице. Это была красивая песня о заполярном крае, в которой звучали превосходные эпитеты и метафоры. О северных метелях и вьюгах, которые молоком метут по снегу, обдувая сгорбленные крыши домов, похожих на белых медведей. Слова этой песни Гена записал в мой блокнотик. Долгое время я думала, что песню сочинили студенты-геологи, друзья Гены, о которых он много рассказывал. Только через десятилетия я вновь услышала эту песню в исполнении Аркадия Северного, она называлась «Заплутали мишки»...
     Гена — коммунист, но не ради карьеры: он сторонник коммунистических идеалов. Он искренне считает, что эти идеалы являются основой для достижения человечеством более справедливого и гармоничного мироустройства, духовного и морального совершенства. Я слушала его рассуждения о путях развития человеческого общества с огромным интересом и понимала, что он по настоящему верит в то, о чём говорит. Вспоминала Свету и её убеждённость в обратном: что коммунизм — это ошибочная теория, которая в реальности оказалась несостоятельной. Потому что не может существовать в мире ничего идеального, а тем более — совершенного общества, где часть граждан обладает множеством недостатков и пороков.
     Я размышляла: два человека — Гена и Света, закончившие один и тот же вуз, оба умные, мыслящие, а их взгляды совершенно противоположные. За годы, проведённые на Крайнем Севере, мне открылась неприглядная правда жизни, и я верила Светлане, но я не могла не поверить и Гене, видя его искреннюю убеждённость. Что же, думала я, время покажет, кто прав, а кто заблуждается.
     Гену волновало моё будущее.
   - Ты третий год живёшь в этой глуши. Ты пытлива, любознательна и открываешь для себя какие-то стороны жизни. Тебе интересен процесс мышления, и ты находишь удовлетворение в своих открытиях. Но все эти открытия нужны только тебе. Для того, чтобы найти что-то новое, нужно иметь систему. Она позволит привлечь то, что было открыто до тебя, и, учитывая собственные наблюдения, обобщить знания и опыт. Ты начитана, многое усвоила, но тебе не хватает общего уровня образования, а его может дать только обучение в вузе.
     Наше общение было слишком кратковременным: четыре дня — явно недостаточный период для установления прочных и долговременных дружеских отношений. В дальнейшем было два тёплых письма: одно — в Тернополь, второе — в Ухту. А потом, из-за частой перемены мест, мы потерялись. Дальнейшая судьба Гены Чотчаева мне неизвестна.
     Дмитриев на прощание пожелал мне удачи на экзаменах и написал официальную характеристику, которую я впоследствии приложила к документам, поданным в приёмную комиссию. «Горовая Т.Ф., проработавшая в Полярно-Уральской геологоразведочной экспедиции с июня 1967 года по настоящее время, зарекомендовала себя как исполнительный и трудолюбивый работник. Начав свой трудовой путь с рабочей геофизической партии, в короткий срок за счёт своего настойчивого характера изучила основы техники работ двух геофизических методов и работала в качестве техника-исполнителя...»
     Я ехала в поезде. Смутное, невыразимое чувство охватило душу. Что-то вспомнилось, тихо пронеслось перед глазами. Это было грустное, щемящее ощущение расставания навсегда, — я предвидела, что никогда сюда не возвращусь. В последний раз бросила взгляд на удаляющийся 106-ой, посёлок Полярный, базу Полярно-Уральской экспедиции.
     Здесь я познала трудную науку взрослой жизни. Здесь уловила разнообразные проявления человеческой сущности: чуткость и доброту, несправедливость и лицемерие, величество и убожество. Я узнала слабости и недостатки обитающих на Крайнем Севере людей, среди которых встречаются эгоистичные и равнодушные, завистливые, жестокие и бесчеловечные. Некоторые из них прожигают свой разум спиртом, разрушающим мозги и опустошающим душу.
     Но, несмотря на неброскость, скудность и суровую простоту природы этих мест, Человек замечает красоту и тянется к ней. Люди с тяжёлым прошлым, которых не баловала Судьба, умеют ценить и понимать светлые и чистые чувства. Суровые и грубоватые, они немеют, увидев величественный, залитый раскалённым солнечным светом рассвет в горах или пылающее в ночном небе непостижимым таинством северное сияние.
     Я вспоминала их лица: Надю Абросимову и Сидоровну — женщин волевых и сильных духом. Любу и Тоню, добрых и простых, готовых прийти на помощь каждому попавшему в беду человеку. Лёню, сгубившего свои молодые годы в заключении, но не потерявшего доброту, честность и человечность. Дмитриева, фанатично преданного любимому делу и готового ради него на любые лишения не только в отношении себя, но и подчинённых. Денисовича, умудрённого жизненным опытом, спокойного и всё понимающего Человека, в чём-то похожего на моего отца. Бича Лёшу, который не может усидеть на одном месте и на следующий сезон собирается на Диксон. Иранца Солхата, человека со сложной судьбой, который наверняка не забудет ни меня, ни Свету. В его памяти сохранятся ночи, проведённые в нашей комнатке, где он рассказывал нам о своей далёкой Родине. Ларису, живущую на метеостанции Рай-Из, высоко в горах, человека, ставшего мне близким и понятным, влюблённым в эти края и в свою вершину. Вспоминая о них, я думала о том, что людей в этом мире объединяет всё хорошее — добрые, светлые чувства, а разъединяет всё плохое, прежде всего — зависть и злоба.
     В памяти остались лица каждого, кто стал близким и почти родным. Как грустно оставлять их навсегда! Человек привыкает не так к месту, как к людям, которым отдал частичку души. Родными для меня стали те, с кем я сдружилась за эти годы: Люда из Елецкой, друзья из Полярного — Светлана и Юра, Боря, Роман и Лёша, Гена и Слава. Я вспоминала о них и слышала их голоса.
     Я покидала Полярный, ставший родным. Без меня на 106-ой приедут и уедут сотни новых людей, в поисках романтики или денег, интересной, увлекательной работы или острых ощущений. Мне же пора в дорогу. Я должна приобрести необходимые знания, чтобы что-то значить в этой жизни и чтобы занять в ней достойное место, соответствующее моим запросам и уровню мышления. Которое даст возможность творчески трудиться и получать удовольствие от работы, ведь она составляет треть нашей жизни...
     Давно скрылся за горизонтом Полярный, промелькнула такая знакомая и родная станция Елецкая. Последний закат солнца, которым любуюсь в этих краях. Завтра я увижу его уже в тайге. А послезавтра буду шагать по улицам индустриального центра Республики Коми — Ухты.
     Начало сентября, но мне кажется, что сейчас ранняя весна. Она нежно выпускает свои светло-зелёные побеги, несмело и скромно заливает румянцем первых цветов равнину тундры, ласково шепчет влажным ветром и несёт радость перемен. А когда наступит время Любви, она разольёт многоводную Пайпудыну, образовав громадное озеро, прольётся дождём и прогрохочет громом, она зажжёт Солнце и превратит Ночь в День. И подарит всем людям Любовь...
      Многие годы, десятилетия я возвращалась в Полярный в своих снах. Ехала в поезде, проезжала Елецкую, видела столбик-указатель Европа-Азия, сходила на 106-ом, шла по заснеженному посёлку мимо ветхих одноэтажных деревянных бараков, подходила к нашему дому... В своих снах я всегда испытывала чувства, которые охватили мою душу, когда я впервые приехала в Полярный, и которые никогда за всю мою жизнь больше не повторились — ощущения вдохновения и восторженности, свободы и новизны, радости от предстоящих свершений и открытий...

     Ныне посёлок Полярный, как и многие сотни других заполярных населённых пунктов, являет собой безлюдный и полуразрушенный посёлок-призрак...
* дайка — геологическое тело, ограниченное параллельными плоскостями и секущее вмещающие породы

** изолиния — линия на карте или плане, соединяющая точки одинаковых значений измеряемых величин

*** интерпретатор — специалист геолог (геофизик), занимающийся представлением и описанием геологического строения исследуемой площади (района) на основании анализа геолого-геофизических материалов