Такое было детство

           Моему   отцу   было   десять,  когда   в   деревню   с   поэтическим  названием  Крутой   берег   вошли   немцы. Сейчас   уже   нельзя   уточнить дату,   но,   возможно,   это   было   в   конце   лета   сорок   первого.
 
           Украина.   Степь.   Почти   ровная  местность,   пересеченная   во   многих   местах   оврагами (балками,  как   говорил   отец).   Когда   смотришь  на   круглый   хлеб, то   его   корочка   как    раз   напоминает   степь   летом,  с   колючей   травой   и   серо-коричневыми   красками   до   самого   горизонта.   Видно   всё  как   на  ладони. Уютные   белёные   хаты,  утопающие   в   зелени   садов;   каменные,   низенькие,  похожие   на   фундаменты   недостроенных   домов,   ограды   -   и   ни   ворот,  ни   запоров.

                Земля   гудела,  в   соседних   сёлах   стонали   сады   от   безжалостных   вырубок…    А   дети,  как   сорочата,   носились   от   хаты   к   хате   с   новостями,  получая   затрещины   от   встревоженных   и   враз   постаревших   матерей.

               Лёнька   бежал   домой   задами,   берегом   речки,  заросшей   рогозом.   Почти    пересохшая,   она   была   любимым   местом   ребятишек   даже   сейчас,  когда жизнь   заставила   десятилетнего   мальчишку   превратиться   в   умного,   смекалистого,   бесстрашного   подростка.   Лёнька   прибежал   затемно,  на   чердак   к   отцу (которого  по   возрасту  даже   в   ополчение   не   взяли) и   сходу   схватился   за  бинокль,   но   ничего,  кроме   всполохов   и   шума…  И   тут   он   понял  -   танки!

             Мать   как   раз   накануне   спрятала   сало.   В   большом   почтовом   ящике его  зарыли   в   глубине   двора,  под   абрикосом.  Дерево   было   старое,  и   такое,  казалось,   надёжное.  Чего   было  ждать   от   немцев?

              Лёнька   опомнился   от   боли  -  это   мать,   разыскивая   его   весь   вечер, схватила-таки   за   ухо.  Больно.   Обидно.   Как   шкодливого   котёнка!  Но   сейчас Лёнька   не   только   не   обиделся,  а   прильнув   к   матери,   горячо   зашептал:  «Мамо,  танки! «   Мать, никогда   доселе   не  плакавшая (ну   ни  разочка   не   видел этого   Лёнька ),   утирала   слёзы   передником: " Батько  с   утра   ушёл.   Вот   где   он? Да   ты   еще…"   А   дальше   всё   было, как  в   кино:   стремительно   и   непредсказуемо. Огни   и   шум   приближались,   мать   с   сыном   мигом   оказались   в   хате,   где
спали    младшие,  ещё   четверо.   Самая    маленькая,  двухлетняя    Любочка,   тихонько,   как   щенок,   поскуливала   во   сне  -  не   то   плакала,   не   то   судорожно смеялась.    Мать   обняла   её,  девочка   затихла.    Что-то  будет…

             Танк,   огромный,   уродливый,   ввалился   во   двор,   превращая   в   месиво   всё,   что   попадало   под   гусеницы:   и   деревянную   лопатку   Любочки ,   и соседскую   кошку,   которая,   спасаясь,   неслась   через   двор,   и   кусты    крыжовника,    росшие   совсем   не   на   дороге.    Этот   «мастодонт»,  ни   на   секунду   не   задерживаясь,   проехал   вглубь   двора,    подмял   под   себя,   как   щепку,  абрикос   и, лихо   развернувшись,   остановился.

                      Мать   стояла,   обняв   детей,   молча,  не    поднимая   глаз.    Лёнька   перемещался    по   двору,   как   тень,   всё   замечал,   всё   видел   и   никого   не   боялся.   Бедное   сало!   Гусеницей   его    выворотило    из   неглубокой   ямки.    Белая   тряпица     предательски   сигналила   всему   свету.   Лёнька   схватил   промасленную    отцовскую   фуфайку,  которая   всегда   висела   на   сучке   дерева, и ,  пользуясь   тем, что   свет   для   всех   был   слишком   ярким,  бросился   на   землю,   коленками   упёрся    ( да   в   сало  же,   родимое !) и   стал   усердно   креститься,   бить   поклоны,   стараясь   стать   ещё    меньше.   А   был   он   совсем   не   богатырского   роста.   И   всё обошлось.    Ребятишек   подогнали   к   нему.    Теперь   они   плотной   стайкой   сидели   возле   Лёньки. Долго.
  Мать   заставили   убирать   дом,   готовить   еду   солдатам,    которые   устали,   были   навеселе,   пренебрежительно-противные.

              Вот   такое   было   детство   у   моего   отца.    И   не   рассказывал   он   о   нём, почти   никогда.   Случайно  всё   вышло.   Мы  с   отцом,  мамой   и   сестрой   жили   в Сибири.   На     Украину   ездили   редко.   В   тот   год   и   мне   тоже   было   десять,  мы приехали   на   юбилей   деда,   глубокого  уже   старика.   Родни   собралось   много. Столы   накрыли   во   дворе.   Сидели   до   глубокой   ночи.   Вот   тогда   я   и   услышала   рассказ   о   сале.

             … Дети   сидели   во   дворе   почти   всю   ночь.   Матери   не   было   продыху – прислуживала   постояльцам.   Лёнька   к   утру,  когда   все   заснули   мёртвым   сном, перенёс   спящих     ребятишек   в   летнюю   кухню ,  крошечную   хатку   с    деревянным   топчаном   и   печкой,   где   мать   готовила   борщи   да    пойло   для   скотины. А   вот   сало   перетащил   в   погреб,  люк   которого   находился   тут   же,   в   летней кухоньке.   Наталку,   шестилетнюю   крепышку,   усадил   на   фуфайку,  которую  положил   на   люк.   Сестра,  как   взрослая,   сразу   сообразила,  и   тотчас   уселась,   а потом   и   улеглась   на   люк ,  когда   Лёнька   спустился   в   погреб   и   остаток   ночи рыл   там   яму   для   сала.  И   прятал,   прятал.   Утаптывал   землю,   а потом   на   это место   подтянул   кадку   с   огурцами.

                      Проснулся   Лёнька   в   кромешной   тьме   от   холода   и   шуршания  над головой.    Это   мать   улучила   момент   -   прибежала   к   детям.   Наталка,   та   ещё партизанка,   не   сразу   сказала   ей,   почему   она   спит   на   полу,   а   не   с   детьми.

                   Сало   кормило   семью    всю   зиму.   Спасибо   Лёньке.  А   отец   нашёлся через   трое   суток.   Сбежал   из   концлагеря,   который   был   огорожен  посреди  степи,   как загон   для   скота,   для   всех,   кто   попадался   в   лапы   наступающих    фашистов.   Пришёл,   попрощался   с   семьёй   и   ушёл   за   победой.

                  Он   вернулся   с   четырьмя   медалями   и   орденом   в   сорок   пятом,   откуда-то   из   Австрии.   Мать   бережно   завязала   награды   в   узелок,   убрала   в   сундук,   а    Лёнька,   втихаря,   всё   же   «примерил»   медаль   «За   отвагу».   Мать   увидела,   но   не   заругалась.    Грустно   улыбнулась   и   сказала: « Это   тебе   за   сало, сынок!»