Шкрабы

- Нет, я такого плевка не ожидала! Ольга Дмитриевна клялась и божилась, уходя на пенсию, что свою должность завуча оставляет мне. Ведь два последних года ее работу фактически выполняла я, пока она болела.
- Уж нам-то, что рассказывать... Я с Пашкой, да и отец все это испытали на своей шкуре: никогда дома не видели тебя – допоздна в школе! И о чем тут убиваться? Черт с ним, с этим «завучеством»! И слава Богу, что прислали эту «красотку»! Оно тебе надо, такое ярмо набрасывать на шею? Бесконечные заботы с расписанием уроков, бесчисленные отчеты, да и сражения с нашими учителями в борьбе за успеваемость. Вечные увещевания и уговоры - три пишем, два в уме… Вот возьмешь себе, если, конечно, эта фря даст, полторы ставки - и дело с концом.
- Ты что, Лидуша! Я от ежедневных проверок тетрадей хожу, как обалдевшая, так устала их проверять.
- Ха-ха, мамочка, это ты мне говоришь? Будто я сама от сочинений не пухну! Тебе-то проще в пятых-седьмых, там - изложение, а вот мне, как достается!
- Ну, не скажи, нашла, что сравнивать! Ведь главное - язык, а с ним у ребят беда. Поэтому я все мечтала: стану завучем, возьму шесть часов в неделю, и буду кум королю себя чувствовать! Но РОНО решило по-своему и прислало нам эту Елизавету… Господи, она же совсем неопытная, за спиной всего три года педпрактики! Ее и по отчеству-то не с руки называть, так и хочется Лизкой обозвать. Да и вид у нее – размалеванной девки… На глаза, ты же видела, сколько туши наложила! И это - педагог? Какой пример подает нашим сопливым девчонкам?!
- Не иначе, у нее огромный блат, если сразу в завучи отрядили…
- Черт ее знает… Ну, давай, готовь к столу ужинать, отец скоро придет.
- А где он так поздно задержался?
- Да с какими-то бездельниками проводит дополнительное занятие, не иначе. Раньше наша Ольга Дмитриевна все взывала к сознательности отца, а он все увиливал, лишь бы не задерживаться в школе. Конечно, приятнее валяться на диване с газетой или книгой, потихоньку отключаясь, он же у нас любитель поспать…
- А, вот и отец, легок на помине!
- Как всякий дурак, ты забыла, доченька, добавить... – улыбнулся вошедший отец.
- Нет, папуля, в этом ранге ты у нас не значишься!
- Чего, Петруша, в школе задержался? Что-то в последнее время ты, как я погляжу, стал добросовестным. Мы только что вспоминали, как наш бывший завуч все не могла достучаться до твоей совести. Видать, новая, эта Лизка, нашла путь…
- А причем тут Лизавета? Скоро конец четверти, районная контрольная на носу, а мои тугодумы - ни пыр, ни мыр… Никак в толк не возьмут, как корень надо извлекать…
- Тут уж не их беда, а твоя, муженек, вина, что не сумел на уроках втолковать. Ранее за тобой этого не замечалось… Тугодумов-то бывает всего несколько, а тут, как я поняла, чуть ли не все. Что, целый класс и оставил?
- Ну, не всех, Клава, не всех, но многих.
- Хватит, дорогие родители, говорить на производственные темы, пора и за стол садиться! Время не ждет - у меня еще уйма непроверенных сочинений. Кстати, в моем классе новенький, этот Костя Лагода, толковый мальчишка оказался. Сочинения пишет – одно удовольствие читать, хотя изобилуют массой ошибок по пунктуации. Я ему на это указала, а умник в ответ: «Автор может сам расставлять пунктуацию, по своему усмотрению… Мне, Лидия Петровна, как автору сочинения, виднее!»
- Языкастый, твой Лагода, так, кажется, ты его назвала. Редкая фамилия… А как его отчество?
- Не помню, а что?
- Да ничего… - Клавдия вздохнула. – Просто когда-то, давно, знавала я одного его однофамильца.
- Ой, посмотрю, вдруг отец его тебе знаком. Что, дружили? Интересно теперь будет повстречаться.
- Ну, уж нет! Просто издали знала. А, может, и не он. Хотя… Времени сколько прошло, фамилию могла и попутать. Ну, Бог с ним!
…Учительская была полна народу и жужжала, как растревоженный улей.
- Елизавета Сергеевна, где будет педсовет? – теребили учителя завуча.
- В десятом «а», где обычно проводим.
- Но там родители покрасили парты и сиденья еще клеятся.
- Ну, тогда в третий «б», там большой класс.
- Но, милая Лизавета, ты позабыла, что мы выросли и слишком большие для тамошних парт…
Эта «милая» и панибратское обращение, которого раньше муж не позволял себе ни с кем из коллег, весьма удивило и покоробило Клавдию. Но она быстро отогнала от себя это новое, ранее неведомое ей чувство, похожее на ревность и недоверие к мужу… Глупости все это! Просто виной всему возраст Лизки, она же Петру в дочери годится. Да и не это сейчас в голове у Клавдии, а услышанное от Лидуши напоминание о Стахе… Неужели может быть такое совпадение и фамилии и имени? Ведь в журнале, в который заглянула, черным по белому написано: «Отец – Станислав Викторович». Бесспорно – он, тот, которого она надеялась больше никогда не встретить… «Этого мне еще не хватало!» - подумала Клавдия.
Ее размышления прервала появившаяся в учительской химичка Галина Викторовна (или, как ее прозвали ребята, Молекула), любившая распространять всяческие новости, неизвестно откуда почерпнутые ею.
- Народ, тише! Вы слыхали - в одиннадцатой школе ЧП! Какой-то дурак запустил в открытое окно бутылку и она во время урока попала в голову ученика, не то первого, не то второго класса. Теперь над директором нависла туча...
- М-да…
- Неужели снимут?
- Везет же людям! – заметила Лида. - Жаль, что не у нас…
Клавдия толкнула дочь в бок и наклонилась к ее уху:
- Попридержи язык! Подслушают, и донесут. А его, нашего, мстительность давно известна…
- Ой, Лидочка, какой у тебя миленький костюмчик! Обновочка? – прервала наставления матери подошедшая Зоя Сидоровна, биолог.
- Да он у меня еще с весны куплен. Просто редко надевала, жаркий.
Тут присоединилась к разговору Ия Валентиновна, преподавательница немецкого, называемая за глаза учениками Фрау-Мадам:
- Такой «моссельпромовский» костюмчик как раз по сезону. Школу еще не отапливают,  хоть и стоит бабье лето, но в помещениях сыровато... 
Эта шпилька - «моссельпромовский костюмчик» - Лиду так задела, что в первую минуту она даже не нашлась, что ответить. Но стоявшая рядом мама пришла на помощь:
- У вас, Ия Валентиновна, что с глазами? Стали плохо видеть?
- Нет, а с чего вы, Клавдия Николаевна, это взяли?
- Ну, сравнить импортный элегантный костюм с «моссельпромовским» стилем может только страдающий слепотой!
- Ой, он что, импортный? Сразу не подумаешь… Этот мышиный цвет характерен лишь для нашего ширпотреба…
- Вы неправы, Ия Валентиновна! – поддержала Клавдию «англичанка» Екатерина Аркадьевна, отличающаяся изяществом и всеми признанным вкусом, и имеющая у школьников странное прозвище Кислоокая грация (по-видимому, из-за всегда грустных глаз, причиной чему была ее болезненность). – Костюм бесспорно элегантен, благодаря покрою и этой, еле заметной, белой полоске на сером фоне.
- Вы об обновке нашей Лидочки говорите? – присоединилась историк Нина Вячеславовна. – Права Екатерина Аркадьевна, костюмчик великолепен и очень подходит тебе, Лидочка! Хорошо лежит. Правда немного бледнит... Тебе бы, дружочек, что-нибудь поярче. Ну, хотя бы оживи его газовым, цветастым шарфиком. Бери пример с Биссектрисы!
- С кого?
-  А ты не знаешь? Так обозвали Лизавету наши языкастые ученички. Она, в отличие от   тебя, хотя вы, по-моему, почти ровесницы, предпочитает все яркое, я бы даже сказала, вызывающее.
- Товарищи, кончайте болтовню! Переходим в третий «б», время не ждет! – объявила вышедшая из своего кабинетика Лизавета.
- Но, по-моему, наш Петухов еще не пришел… Неужели она начнет педсовет без директора? – удивилась биолог.
Все направились в коридор, в котором курили мужчины – Петр Иванович и физрук Олежек, Олег Алексеевич, которого все прочили в женихи Лидочке, хотя между ними не было ничего похожего даже на взаимную симпатию.
Увидав Петра Ивановича, химичка, по-видимому, вспомнив где-то добытую новость, тут же, подождав подошедшую Клавдию Николаевну, каким-то елейным голоском ей доложила, что вчера видели Петра Ивановича, дежурившего в парке, вместе с завучем…
- Не пойму, с каких это пор наше начальство стало ходить на дежурства...
- Откуда вы взяли, Галина Викторовна, что Петр Иванович был там? Вчера Петр Иванович не дежурил, у него был его кружок.
- Да, кружок? Наверно ошиблись. Но уверяли, что видели, как они под ручку прочесывали темные аллеи. Наверно, выискивали наших рано созревших питомцев, обожающих такие местечки… Но вы, Клавочка, все же не забывайте призыв Юлиуса Фучика: «Люди, будьте бдительны!»
Прозвучавший школьный звонок возвестил о начале педсовета и разговоры умолкли.
- Пока нет нашего уважаемого Герарда Ивановича, он явно задерживается, я хочу с вами, мои шкрабы, поговорить по душам! – начала Елизавета Сергеевна.
В ответ раздались смешки.
В эту минуту влетел, вытирая платком пот с лысины, директор.
- Уф! Еле вырвался! Везде нужен, повсюду только и слышно: «Пусть туда назначат Петухова, поручите Петухову!» Везде необходим Петухов – во всех комиссиях, на всех совещаниях. Как будто я способен разорваться! Ну, так что, начинаем совещание… тьфу, педсовет? Елизавета Сергеевна, ведите, а я пока отдышусь.
- Герард Иванович, а почему наша юная завуч обзывается? – подняв руку, как первоклассник, заявил поднимаясь из-за парты под общий смех, физрук Олег Алексеевич.
- Что значит обзывается? Кого и чем она обозвала? Доложите!
- А она нас шкрабами обозвала, всех скопом!
- И что тут такого? – начала оправдываться завуч. – Шкрабы означает – школьные работники. Так в тридцатые годы, когда была мода на сокращения и аббревиатуры, называли учителей.
- Ишь ты, даже знает такие слова, как аббревиатура и шкрабы! - тихо сказала Клавдия Николаевна сидевшему рядом мужу.
- А что тут удивительного? Культурный человек! – вступился он за Лизку, что снова кольнуло Клавдию Николаевну, вспомнившую намеки Молекулы…
- Вот, что значит профсолидарность! Ты, я вижу, Петя, готов стать горой за эту Биссектрису.
- Разговорчики! – сделала им замечание завуч, начавшая взывать к совести учителей, щедро ставящих двойки. – Выведенный нами процент успеваемости заставляет задуматься – а все ли делается для повышения качества знаний? Я не вижу дополнительных занятий. Только прозвучит звонок, как мы тут же хватаем свои сумки, портфели – и след простыл…
- Вы конкретно укажите, кто так делает! – подала голос историк.
- Я не вас имела ввиду, Нина Вячеславовна.
- А кого же? Назовите имена! – подхватила химичка. 
- Да хотя бы вы, Галина Викторовна. Вы-то, аж три двойки по химии вывели в четверти! А что сделали, чтобы их не было? Доложите.
Лизка, по-видимому, еще не знала, с кем связалась. Молекула была не из тех, кто смолчит. Она даже встала со своего места:
- А вы бы, милая Елизавета Сергеевна, меньше вечерами по паркам в темных аллеях прогуливались, а в школе по классам походили, и напраслину на нас тогда бы не возводили! И увидели бы, как мы, ваши шкрабы, с двоечниками сидим допоздна, занимаемся. И как я, в отличие от некоторых, вместо прогулок с…
Тут вмешался Герард Иванович:
- Галина Викторовна, прекратите пререкания! Вам сделали замечание по делу. Три двойки – это какой процент вы нам дали! А дежурства учителей в вечернее время на улицах и в общественных местах с целью вылавливая учеников, гуляющих после положенного времени, - такое указание было спущено сверху! Это не прихоть Елизаветы Сергеевны проверять вас, педколлектив!
- Позвольте, Герард Иванович! Ее должность зовется «заведующий учебной частью». Завуч должна контролировать учебный процесс, а не гулять кое с кем… в парке! – не унималась Галина Викторовна, как видно, переполненная потрясшей ее новостью, которой не терпелось поделиться.
- Мы отвлеклись от темы педсовета! – проявил директор свою волю. – А завуч наша – молодая и вольна гулять где угодно и с кем угодно, конечно, в рамках приличий. Продолжайте, Елизавета Сергеевна!
- Вот именно – в рамках приличий!.. – побурчала химичка, садясь.
В течение всего педсовета Лида поневоле наблюдала за отцом, не спускавшим глаз с Лизаветы. Это было так непохоже на него… Раньше во время совещаний, он обычно бывал занят своими мыслями, вырисовывая что-то на бумаге и всем своим видом выказывал скуку, навеянную происходящим. Но теперь… Это удивляло и настораживало. Неужели вульгарно размалеванная, прыщеватая и непомерно напудренная девица смогла очаровать отца? Его взгляды и брошенные намеки Молекулы... Хотя, глядя на мать, не видно, чтобы она придавала этому какое-то значение…
Когда после окончания педсовета, Лида спросила ее:
- Как тебе накат Галины на нашего отца?
Та ответила:
- Доченька, выбрось эту чушь из головы! Мало, что Галина приплетет. Да и пора уже привыкнуть к нашей банке с пауками, где стараются побольнее ужалить. Будь выше этого и бери с меня пример.
- Но, мама, я вижу, ты чем-то озабочена…
- А ты что, думаешь, у меня мало забот? Вон, от Пашеньки долго нет писем. Как он там, в училище, не учудил ли чего? Ты ведь знаешь своего братца, наш шустрик не очень дружит с дисциплиной… Да к тому же не за горами холода, а у тебя и отца зимняя обувь пришла в негодность. В магазинах по-прежнему ничего путного нет, придется покупать у спекулянтов, втридорога. А вот как выкроить деньги на все это – не идет из головы…
- Ой, что за беда! В следующую получку моя очередь получать нашу «дружескую кассу», как раз хватит на сапоги для отца. А мои вполне еще приличные – замок починим и еще сезон проносятся. А Пашка - просто не любит писать, для тебя, по-моему, это не новость. В этом он, как впрочем и в остальном, хороший лентяй. Через пару дней, я уверена, придет от него поздравление с наступающими октябрьскими праздниками. Этим отметится и – набирайся терпения до следующего торжества…
- Ты что, Лидушка, пророчишь слишком длинный интервал? Я такой не выдержу.
- Ничего не долго! Почти два месяца – и Новый год!
Лида успокаивала мать, но видела, что все, на что та сослалась, не то, что-то другое беспокоит ее… «Без сомнения – ревность!» – к такому выводу пришла дочь и, хотя это не входило в ее принципы, все же решила поговорить с отцом. Пусть развеет глупое, скорее всего, напрасное подозрение, возникшее у них… Но разговор все время откладывала…
Время шло. Каникулы кончились, началась вторая четверть и как будто все забылось. Каждый в их семье был занят своими предметами и классами.
Однажды, решив не тащить домой толстую пачку тетрадей с сочинениями, Лида уселась в подсобке кабинета биологии, любезно предоставленной его хозяйкой, Зоей Сидоровной. В вечерние часы это было, пожалуй, единственным свободным местом в школе, где в половине помещений располагалась школа рабочей молодежи, а в другой шла кружковая работа. Лида углубилась в проверку сочинений. Вокруг стояла полнейшая тишина и ничто ее не отвлекало.
Вдруг раздался топот ног, несколько девчонок, гомоня, словно вихрь ворвались в кабинет биологии:
- Я же говорила, я его оставила не здесь, а скорее всего после математики, когда Циркуль нас быстро выгонял.
- У него сейчас кружок, чего ты там не проверила?
- Проверишь! Класс-то заперт... Он опять с этой Биссектрисой заперся… Жди теперь, пока они свои планы… - тут собеседница расхохоталась - окончат составлять! Ты же слышала, как Биссектриса сказала: «Ребятки, выходите поскорее, нам с Петром Ивановичем надо поработать над планами!» Теперь это планами называется…
Лида слушала и не верила ушам. Она сидела словно на углях, покраснев, как будто речь шла не об отце, а о ней самой. А девчонки продолжали:
- Если составляют план, зачем же запираться?
- Инка, что ты мелешь, класс ведь не запирается! Пойдем, извинишься и возьмешь свой шарф.
- Глупая! Думаешь, они план составляют? А класс заперт - я дергала дверь, не поддается. Они, как видно, ножкой стула воспользовались, вот тебе и запор. Ты что, не знаешь, Томка, о чем уже вся школа знает? Циркуль в нее втюрился!
- Ой, а как же наша Клавочка? Вот, бедная… Но, он же старый…
- То-то и оно, что старый, и Клавочка уже старая. А Биссектриса – молодая…
- Но ей-то он зачем? Не пойму…
Лида сидела ни жива, ни мертва, с ужасом думая не только об услышанном, но и о том, что будет, если девчонки заглянут в подсобку и увидят ее подслушивающей?..
В эту минуту послышалось:
- Девочки, выметайтесь отседова! Дайте убраться! – это пришла тетя Тося, уборщица.
- А вы не встречали шарфик, я оставила в девятом классе?
- Я там еще не убирала, там сейчас заседает начальство.
Как только кабинет опустел, Лида тоже собралась уходить, так и не завершив работы. В голову не лезло ничего, кроме мыслей об услышанном… Что делать, что предпринять? Маму такой «сюрприз» может подкосить, ведь никогда отец ничего подобного себе не разрешал. И если прожили столько лет вместе, значит, любили друг друга. Хотя внешне мама никогда не проявляла своих чувств, она в этом вопросе сдержанна и даже строга… А вот отец, он всегда с почтением и даже поклонением относился к маме, отпускал ей комплименты и называл: «моя владычица», «наш командарм», или «подруга дней моих суровых»… Надо с ним поговорить. Неужели у него что-то серьезное с этой, как ее назвают девчонки, Биссектрисой? Быть может, это фантазии или наветы, или просто легкий флирт, небольшое увлечение, которое следует пресечь на корню...
Лида решила, не откладывая и не дожидаясь нового удобного случая, поговорить с отцом по дороге домой. Чтобы его не пропустить, она собралась было подождать в коридоре у класса, но затем передумала -  ведь выйдет и Лизка, а встретить ее рядом с отцом не хотелось бы... «Растерявшись, я могу наговорить черт знает чего... Следовательно, надо перехватить папу у выхода», – решила Лида.
Погода была ненастная, ветреная. В воздухе летали не то снежные мухи, не то застывшие дождинки в виде мельчайшего града, поблескивавшие в свете, льющемся из окон школы, двери которой бесконечно хлопали, выпуская стайки ребят. Выходили и учителя, приглашавшие Лиду в попутчицы, но она упорно отказывалась, ссылаясь на то, что поджидает родителей. В ответ слышалось:
- Что, и Клавдия Николаевна в школе?
- Да, она там, с отцом, - не моргнув отвечала Лида, стараясь хоть как-то отвести от него подозрения. Пусть думают, что и мама вместе с ним помогает неопытной Лизке…
Лида изрядно продрогла, стоя на ветру, и готова была вернуться в вестибюль, чтобы немного согреться, как вдруг на пороге появился отец. Судя по мотивчику, который он мурлыкал под нос, отец был в приподнятом настроении. Благо, он вышел один. «Ума хватило хоть на это…» - подумала Лида.
- О, доченька! – приветствовал отец. – Кого-то ждешь? Не Олежку ли? – спросил он каким-то наигранным тоном.
- Нет, Олег Алексеевич меня не интересует. Я вообще против интрижек на работе, особенно в учебном заведении. Не то место.
- Ух, моя скромница! А физрук – неплохой парень. Я бы тебе посоветовал к нему присмотреться… - отец явно старался повернуть тему разговора в ему удобное русло, инстинктивно чувствуя совсем невеселое, судя по насупленному лицу дочери, объяснение. – Тебе уже пора о будущем подумать… – продолжал он.
- Папа, сейчас не обо мне речь, а о тебе.
- Не вник! Причем тут старые галоши, то есть я?
- Вот именно, старый, а ведешь себя…
Он резко перебил дочь:
- Лида, попрошу тебя не вмешиваться в мои отношения с твоей матерью.
Этот сразу изменившийся тон и это «с твоей матерью», поразили.
- Я не пойму – причем тут мама, и почему я не могу поговорить с тобой, моим отцом, по душам? Чего ты вдруг так взъерепенился? Ведь я еще и слова не сказала, ни в чем тебя не упрекнула…
- Вот именно! Этого еще не хватало! Прошу тебя – не лезь не в свое дело! Мы сами разберемся.
- Пап, я не пойму… О чем речь? В чем вы должны разобраться? Неужели то, о чем говорят в школе – правда? Ты что, в Биссектрису эту влюблен? – вырвалось против воли у Лиды.
- Прекрати! Что это за кличка, и неподобающе оскорбительный тон при упоминании об уважаемом человеке?!
- Она – уважаемая? С каких пор?
- Чтоб я больше не слышал от тебя ничего подобного о Лизавете! Ты ее подметки не стоишь!
Лида могла всего ожидать от отца - оправданий, уверений в ошибочности подозрений, - но не этого. Она «в подметки не годится» этой… чумичке!.. Это что-то новое. Ведь совсем не забылось, как в начале сентября, когда появилась новая завуч, отец ее приход воспринял отрицательно, прокомментировав словами:
- И эта размалеванная девка будет нами командовать? Интересно, кому пришла в голову «светлая» мысль отрядить ее к нам?
- Наверно, Герард расстарался, не иначе… - предположила тогда мама.
- Ну, что ты, Клава, нашего Герарда Ивановича не знаешь? Он ведь и шага не сделает без благословления высшего начальства. Нет, явно кто-то повыше стоит за ее спиной, и под девизом, что надо смело выдвигать молодые кадры, подсовывает своих протеже. Ну, что ж, проверим, что за кадр нам впихнули…
И, похоже, судя по слухам, гуляющим в школе, и неотрывному взгляду во время педсовета, обращенному к Лизке и перехваченному ею, Лидой, отец стал исполнять обещанную проверку...   
Оскорбленная, Лида даже не нашлась, что ответить, так отец ее ошарашил своей реакцией. Ясно, на воре шапка горит, и все ею услышанное – не досужие домыслы, а правда. Отец очарован этой красоткой и потерял голову! Недаром говорится: седина в бороду – бес в ребро, ведь ему скоро пятьдесят пять. Мама совсем недавно заводила разговор, что подарить отцу и как отметить дату… а он, по-видимому, сам приготовил подарочек нам…
…А в это время Клавдия Николаевна все никак не могла сосредоточиться, составляя планы уроков на завтрашний день. Из головы не шла услышанная от дочери, до боли знакомая фамилия – Лагода. Без сомнения - это он, ее первая и единственная любовь, отец Лиды…
Вспомнилось начало войны. Отец Клавы, кадровый военный, и брат-студент тут же попали на передовую. Фронт с неимоверной скоростью стал приближаться к столице, а следовательно и к их гарнизонному городку, отстоящему от Москвы всего в нескольких десятках километров… Из-за болезни бабушки, прикованной к постели, ни о какой эвакуации не могло быть и речи. Война внесла свои коррективы, и без малого шестнадцатилетняя Клава вместо девятого класса стала с мамой и другими женщинами из военного городка трудиться, помогая армии. В закамуфлированном от налетов ангаре, превращенном в цех, они готовили боеприпасы, в основном артиллерийские снаряды и мины. Бабушка оставалась на попечении очень старой соседки, которая сама еле ходила.
Одна за другой вскоре пришли похоронки на брата и отца… Фронт проходил практически рядом, и они сами почти каждую минуту подвергались смертельной опасности из-за бесконечных налетов фашистской авиации и артобстрелов. Быть может, поэтому, а скорее из-за того, что горе коснулось не только их самих, а не пропустило практически ни одной знакомой семьи, они эти утраты перенесли стойко.
Постоянное ощущение тревоги и нервное напряжение, двенадцатичасовой рабочий день, недоедание и неимоверная усталость запомнились Клаве навсегда. Захватчики были отброшены от Москвы и гарнизонный городок ненадолго стал местом пребывания резервных полков.
Так в начале сорок четвертого в их доме появился Станислав Лагода, или, как его обычно называли, Стасик - молоденький лейтенант, сразу полюбившийся маме и бабушке своим веселым нравом, приятной наружностью и обходительностью. А Клава вообще была от него без ума и потеряла голову настолько, что, без всякого сомнения, отдалась любимому, всецело поверив в его чувства. Они даже сыграли что-то наподобие свадьбы – устроили застолье с друзьями Стасика, где было немало нацеловано и выпито под крики: «Горько, горько!»
А через неделю пришло расставание, клятвы в любви и обещание вернуться с победой, которая уже, без сомнения, светит издалека.
Когда Клава, вернувшись к учебе, поняла, что беременна, это ее не смутило, а скорее обрадовало – она была в полной уверенности, что такое известие принесет радость и любимому.
Маме о том, что в положении, Клава сообщила без боязни – знала, что это сделает ее счастливой. Ведь после гибели старшего брата Клавы, мать не раз повторяла:
- Вот, если бы у Митеньки были дети, от него частица хотя бы осталась… Теперь вся надежда на тебя, Клавдия, что подаришь мне внучат!
А Станислава, несмотря на то, что дочь не успела с ним оформить свои отношения, мать считала зятем.
- Ты уж, доченька, сообщи Стасику, что ждешь ребеночка, обрадуй его! Ведь знаешь, семья без детей – не семья, а там ему, на фронте, отрадно будет сознавать, что ждешь его, да не одна, а под сердцем вынашиваешь его плод. Вот скоро кончится война, Стасик вернется, а тут и ребеночек с женой поджидают!
И Клава тут же поспешила написать Стасу о превеликой радости – у него будет сын или дочь!
Вскоре пришло ответное письмо. Когда Клава увидала треугольник в почтовом ящике, сердце счастливо забилось от знакомого почерка и она быстро развернула послание, полная ожидания восторженной реакции любимого на весть о будущем отцовстве.
Но с первой же строки короткой писульки Клаве стало ясно, что человек, которого она считала самым близким и родным оказался совершенно иным… Без обращения, его письмо гласило: «Твое извещение, что ждешь ребенка, признаться, меня удивило. Причем тут я? Так что учти – этот ребенок ко мне не имеет ни малейшего отношения! Поищи себе другого дурака, которому сможешь навешать отцовство, а обо мне забудь!» И как издевка, в конце: «Маме и бабушке – привет!»
Клава несколько раз перечла письмо. Такого удара она представить себе не могла. Вдруг стало душно, отчего-то заныл живот. Ноги отяжелели и она еле добралась до крыльца, где с трудом опустилась на ступеньку. Перед глазами пошли круги. «Еще немного и потеряю сознание…» – пронеслось в голове. Нет, из-за этого нечестного человека она не имеет права лишать маму единственной дочери и будущего внука! Надо собрать силы и наперекор всему твердо встать на ноги. Пусть он там живет и забудет о ней, а она, в свою очередь больше о себе не напомнит. Ребенка же сохранит, чего бы это ей ни стоило! Дитя не виновно в том, что от него отказался родной отец.
Клава встала и вошла в дом. Бабушка ужаснулась, увидав разительную перемену в облике внучки.
- Что, девочка, с тобой? Клавочка, на тебе лица нет! Неужели, что-то со Стасиком? Я видела в окне, ты письмо вынимала из ящика.
- Да, бабушка, я получила письмо.
- Ну и… Он, что… - спросила бабушка, боясь самого страшного.
- С ним все в порядке, – ответила, помолчав, Клава, – но для меня он погиб, и больше его для меня нет. Прошу тебя и маму о нем больше не напоминать! Это не тот человек…
Клава родила дочь, как ей казалось, на редкость красивую, славную девчушку, в которой души не чаяли все – мама, бабушка и, естественно, сама Клава. О Станиславе Лагоде она научилась не вспоминать, начисто вычеркнув его из своей жизни.
Вскоре окончилась война и Клава, получив аттестат зрелости в вечерней школе, осуществила свою мечту – стать педагогом, и поступила в пединститут. Там она познакомилась с однокурсником, студентом математического факультета, Петром Ковалевым.
Через некоторое время, как метко подметила ее подружка Нина, молодой человек стал «приударять» за Клавой. Поначалу Петр вообще не вызывал у нее никакого интереса – обычный фронтовик, каких пол-института и которые, конечно, резко отличались от только что окончивших школу беспечных безусых мальчишек не только своими линялыми гимнастерками, увешанными орденами, медалями, гвардейскими знаками и колодками ранений, но и мужественными закаленными лицами и серьезным, упорным отношением к учебе. Петру Ковалеву, как показалось Клаве, была свойственна природная скромность, поскольку он, без сомнения бывший фронтовик, не навешивал на грудь бесспорно имеющиеся награды. Сокурсник был немногословен и старателен в учебе.
Главное, что подкупило Клаву и даже польстило ее самолюбию, была просьба Петра – по возможности, если не затруднит, помочь ему наверстать упущенное и ликвидировать пробелы в грамматике. Как он выразился: «А то я в родном языке хромаю на обе ноги! Становится стыдно, когда обнаруживаются ляпы да казусы…» И Клава с удовольствием, несмотря на отсутствие лишнего времени, отрывая его от общения с маленькой дочкой, стала подтягивать Петра по русскому языку.
С этого времени он стал частым гостем и своим человеком в семье Клавы, и, в благодарность, по-видимому, за помощь в учебе, старался хоть чем-то помочь: то наколет дрова, то принесет из колонки воду...
Кстати, сразу же по окончании войны, им пришлось покинуть свой гарнизонный городок и переехать в Тулу, как бабушка, смеясь, сказала:
- Куда мы, наперекор всему, перетащили и свой самовар!
Особенно приятно было Клаве то, как Петр относился к ее маленькой Лидочке, баловался с ней, таская на плечах. А особенно смешно было наблюдать, как этот взрослый дядя, уподобляясь озорному мальчишке, опускался на пол и, изображая лошадь, катал на спине малышку, заливавшуюся хохотом.
Скорее всего, это сыграло решающую роль в ее ответе, когда Петр, так ничего не открыв Клаве о своих чувствах, совершенно неожиданно сделал ей предложение:
- Клава… - начал он, когда они возвращались после вечера, посвященного их выпуску из института, – а не кажется ли тебе, что нам следует соединить наши судьбы?
Удивленная таким поворотом, Клава спросила:
- Ты что, делаешь мне предложение?
- Да, Клавочка! – он, далекий от сантиментов, впервые назвал ее так. – Давай, поехали со мной. Меня ведь в Туле не оставили, но это совсем недалеко, здесь рядом, в Московской области. Хотя и не в город, а в поселок, но школа – средняя. Я интересовался – там филологи позарез нужны.
Клава молчала, растерявшись не только от самого предложения, но и от деловой его формы.
- Молчишь… Значит я понапрасну надеялся, что у меня будет семья, дочь… Я мечтал удочерить Лидочку, ведь, как мне известно, у нее нет отца…
- Ну, почему, у нее был отец, но…
- Клава, у нее в метрике прочерк в графе отец, так, кажется, ты когда-то сказала…
Упоминание, что у дочери прочерк в документе и его слова об удочерении заставили Клаву призадуматься. Петр - неплохой парень, серьезный, много переживший, непьющий и, что главное, – любящий ее дочь, - то, о чем можно было мечтать. А что в ее душе к нему нет ничего, кроме уважения, неважно. Главное – он, по-видимому, влюблен, о чем свидетельствует предложение. Не было бы чувств, разве решился бы на такое….
И Клава ответила согласием, да не прогадала. Все годы, проведенные вместе, она ощущала рядом преданного, уважающего ее и семью, человека, который был хорошим отцом, ничем не отличая фактически чужую ему Лидочку от родного, появившегося вскоре, Пашеньки.
Правда, было отличительное качество в характере Петра, которое напрягало Клаву – это скрытность мужа. Ей, чистосердечно открывшей ему всю душу, и рассказавшей об отце Лиды и его подлом поступке, было странно молчаливое утаивание Петром подробностей его жизни до встречи с нею…
Единственное, что Клаве было известно, это то, что родители мужа умерли в голодное время начала тридцатых. Воспитавшая Петра бабушка ушла в мир иной перед самой войной, когда он проходил действительную военную службу. Перед этим окончив десятилетку, Петр поработал в колхозе, так и не решившись ехать поступать в институт, считая, что знания, полученные в сельской школе, недостаточны.
О годах войны старался не говорить, отделываясь фразой, что «это не то  время, о котором хотелось бы вспоминать». И Клава тактично вела себя, не задавая мужу вопросов, хотя одна вещь смущала: у Петра не было ни единой награды. Такое было удивительным: все знакомые, да и незнакомые вокруг фронтовики, если не навешивали на себя награды, то носили  колодки, заменявшие их. И лишь совершенно случайно ей многое стало ясно…
Как-то летом они оба получили в профкоме путевки в один подмосковный дом отдыха. Там Петра неожиданно окликнул кто-то, по-видимому, один из служащих:
- Хмурый, ты, что ли?
Сказать, что мужа встреча обрадовала, было нельзя. Его лицо при этих словах сразу потускнело, но,  поняв, что избежать общения не удастся, Петр буркнул в ответ:
- Не люблю эти клички… Привет. Что, здесь отдыхаешь?
- Нет, работаю завхозом. Рад тебя видеть в добром здравии!
- И я тебя. Ну, бывай! – наскоро свернул Петр беседу. – Нам прописали моционы.
И он тут же обратился к стоявшей рядом Клаве:
- Пошли выполнять терренкур!
Эта встреча озадачила Клаву. Почему он так быстро распрощался со своим знакомым, так и не представив его? И эта кличка, чем-то похожая на тюремную… Быть может, это отголосок его чуть ли не беспризорного детства, или что иное?
Проявлять любопытства Клава не стала, надеясь, что муж сам захочет объяснить ей все. Но он явно не спешил с разъяснениями, а шел рядом, по своему обыкновению молча, погруженный в свои думы.
Клава, вспоминая ту встречу, удивлялась точности данной мужу клички – именно, Хмурый! Петра редко можно было видеть с улыбкой на лице, он всегда, со студенческих лет отличался каким-то угрюмым, отстраненным, углубленным в себя, взглядом. Клава считала, что тому виной было его пристрастие к математике, увлечение сложнейшими задачами, которые он бесконечно решал.
Но теперь, на отдыхе, он как будто оттаял, и порой походил даже на того Петрушу, который катал Лидушку на своей спине (кстати, чего не делал с родным сыном, которого держал в большой строгости, стараясь укротить резвый характер мальчика). И вот опять, после этой встречи, муж снова погрузился в свои раздумья…
Два дня Клава молчала, выжидая, переполненная вопросами – что бы это значило. Наконец, завидев издали старого знакомца мужа, она спросила:
- Этот завхоз тебе, Петруша, давно знаком, наверно с детства. Неужели ты совсем не изменился с тех пор? Я вот, например, судя по фотографиям, совсем не похожа на себя в раннем возрасте.
- Нет, в детстве я его не знал… - и опять молчание.
- А где тогда вы?..
Муж перебил ее:
- Мы вместе были в фильтрационном лагере.
- Где? – не поняла Клава. – В каком лагере?
- В нашем. Нас, бывших военнопленных, проверяли.
- Так ты был в плену? Почему никогда не говорил?
- А это не курорт, о котором приятно вспоминать. Это совсем другое место, о котором хотелось бы забыть.
- А где ты был?
- Но я ведь тебе сказал! – почему-то, как показалось Клаве, зло ответил Петр. – В немецком концлагере, в Польше. В Люблинской фабрике смерти по имени Майданек. Там круглые сутки, как домна, дымил крематорий, который мне приходилось обслуживать, причем стараясь самому не загреметь туда…
- Петенька, родной, но почему до сих пор не рассказывал?! – с жалостью и недоумением спросила Клава. А сама подумала: «Как все это пережить и в себе носить?..»
- А зачем тебя этим нагружать? Рассказ бы вышел невеселым…
- Так ты с этим завхозом там вместе был?
- Да нет же, мы с ним в другом повстречались, в нашем.
- Нашем? А здесь ты что, отбывал за что-то?
- Нет, Клава, не отбывал, а отмывал, вернее нас тут проверяли. Так называемо, фильтровали: кого на волю, кого на отсидку, а кого и в расход, за делишки... Каждый получал по заслугам.
- А ты?..
- Что, я? Испил горькую чашу военнопленного до дна, по полной. Проверяли почти два, пропавших попусту, года.
- А почему так долго?
- По лагерю я был чист, там все было на виду. Но их все смущало, не сдался ли я сам в плен? Вот, долго и мурыжили.
- А как ты попал? – не унималась Клава.
- Был связистом. Случился обрыв провода, остались без связи со штабом, и нас двоих послали восстановить линию. Нашли обрыв, а скорее он был немцами специально сделан. Я начал работать и в этот момент на нас набросились. Мой напарник открыл огонь и его тут же прихлопнули. А меня оглушили сзади, я ведь был занят работой, и взяли с собой. Ну, удовлетворил твое любопытство? – спросил Петр, отчего-то этим вопросом задев Клаву.
«Я ведь его жена, почему он до сих пор не поделился со мной всем этим? И отчего считает мое желание о нем больше знать досужим любопытством?»  - недоумевала Клава. Так и не найдя ответов, она к расспросам о пленении и пребывании мужа в лагерях не возвращалась…
Но после этого разговора, Клаве стали понятны и отсутствие у Петра наград и частая задумчивость. А эта случайная встреча с лагерником, по-видимому, неприятно затронула его душу, что побудило даже, наперекор характеру, раскрыть ее перед женой…
Клаве стало больно за мужа – бедный, сколько перенес! Шутка ли, в течение долгого времени, изо дня в день сталкиваться со смертью, а потом получить оскорбление недоверием Родины, подвергшей Петра отсидке за колючей проволокой. И это при его гордом, независимом характере…
После небольшого перерыва между утренней и дневной сменами, учительская наполнялась. Тут уже были историк, внимательно штудировавшая журнал своего восьмого «б», и обе иностранки – немка и англичанка, когда влетела химичка, похоже опять озабоченная поступившими к ней новостями. Первым делом Молекула, указав на дверь смежного с учительской кабинетика завуча, спросила:
- На месте?
- Нет, - ответила историк, - там никого. Лизавета наша, как будто, в районо укатила.
- Ишь, ты! С нашего Петухова берет пример - его никогда в школе не видать. Все по верхам околачивается… – заметила немка. – Галина, а она тебе нужна?
- Наоборот, хорошо, что отсутствует! А Ковалевы тут?
- Их не видать. Клавдия Николаевна, наверно, уже ушла, а у Петра Ивановича и Лидочки, по-моему, уроки сегодня, начиная с четвертого.
- Вот уж где форменное идиотство! -  высказалась англичанка. – Поставить в расписание физкультуру первым уроком, а математику – последним, когда у детей в голове уже ничего нет!
- Да, расписание наша красотка составила еще то! – согласилась химичка. – Сейчас, как будто, трудится над новым, на второе полугодие. И кстати, в этом ей помогает наш Петенька…
- Ты опять, Галина наводишь тень на плетень! – остановила ее историк.
- Ха! Навожу! Как будто дым без огня бывает! Вы бы видели записочку наших детишек, которую я перехватила вчера! Смотрю, две, кстати, твои красавицы, - Котова и Мельникова, явно не слушают и переписываются. Они были так увлечены, что не заметили, как я подошла и без слов выхватила записку. Хотела тут же порвать, но они так молили отдать, что я поняла – есть смысл заглянуть!
- Ну и?.. – не утерпела англичанка.
- Вот, сейчас, вам зачитаю. Это нечто! – Молекула вынула свою добычу. – Слушайте! «Томка, представляешь, вчера наш Циркуль с Биссектрисой опять заперлись на пару в классе!»
- Не пойму, ху из ху? – спросила англичанка.
В эту минуту к учительской подошла Клавдия, желавшая после урока поставить журнал на место. У дверей она услыхала:
- Вы что, Екатерина Аркадьевна, не знаете, как окрестили наши детишечки Петра Ивановича? Он ведь действительно, словно настоящий циркуль, на своих длинных ходулях. А Лизка у них – Биссектриса. Шутники, да и только! 
Клавдия застыла у порога, так и не переступив его.
- Читаю далее. – продолжала химичка. - «А что они там делали, взаперти?» «Томка, ты - дурища! Додумайся сама! Трудились, или что другое, на ту же букву…» «А как?» Ну, далее писаки не успели из-за меня развить интересную тему…
- Так значит, это не пустые бредни, у нашего Петеньки роман… – резюмировала историчка.
- Какие бредни? Вы что, забыли их прогулочки в парке и многозначительные переглядывания?
- Бедная Клавдия Николаевна, как она такое терпит и даже вида не подает? – посочувствовала англичанка.
Клавдия слушала все это и ощущала себя словно облитой помоями. Внезапно подошедший физик, поздоровавшись, спросил:
- А чего, матушка, стоим, задумавшись?
- Да вот, журнал надо положить. Будьте любезны, сделайте это за меня, а то мне надо…
- Ну, конечно, давайте! А Петру Ивановичу передайте – с него причитается: ЦСКА выиграл!
- Хорошо, уж это я ему передам! – ответила Клавдия Николаевна, устремляя шаги от места полоскания их грязного белья.
Всю дорогу домой она не могла успокоиться от услышанного. Клавдию задело не только известие об интрижке мужа, но эти пересуды, ставшие уже достоянием учеников… Какой стыд, какой позор!
Ее окликнула шедшая навстречу и направлявшаяся в школу Лида:
- Вы, дорогая Клавдия Николаевна, так погружены в думы о своих питомцах, что даже не замечаете ничего вокруг, даже родную дочь! 
- А, Лидуша… В школу уже направилась… А, почему так рано? У тебя ведь уроки с четвертого начинаются. А отец еще дома?
- Хочу поработать с журналом. Нет, отца нет, ушел еще часов в одиннадцать. Сказал, что надо походить по магазинам, поискать, - он ищет какой-то математический сборник занимательных задач.
- Ясно. Ну, пока!
Конечно, дочери Клавдия виду не показала – зачем той лишние переживания, которые, конечно, не минуют Лиду, и скорее всего эта весть о Петре станет не сегодня завтра и ее достоянием… Кто-либо из доброжелателей уж постарается донести. Боже, как это все сразу навалилось: появление Лагоды, словно из небытия, всколыхнувшее все в душе, и другая напасть – муж с его увлечением... И главное – с кем! С прыщеватой девкой Лизкой! Неужели это у него серьезно? Так непохоже на Петра, если ведет себя, не боясь огласки, вызывающе, некрасиво, и где – в стенах школы! Какова нравственность их обоих, какой пример ученикам, - ведь старшеклассники уже не дети и все понимают… Какое позорище!
Войдя в дом, Клава остановилась, как вкопанная, увидав Петра.
- Обалдел! – только и смогла вымолвить она, удивленная преображением супруга.
Перед ней сидел Петр, неузнаваемо изменившийся, благодаря новой стрижке и покрашенным в красновато-каштановый цвет волосам, утратившим давно уже проступившую седину.
- Значит, сделали, Петр Иванович, омоложение? Поздравляю!..
- Пошел постричься, а парикмахер уговорил…
- Ну, зачем юлить? Не люблю ложь и лживых людей!
- Ну и не люби! А мне пора в школу.
- Поспеши, тебя уже там заждались!
- Кто?
- Весь коллектив учителей и учеников, ставший на уши от твоего романа с Биссектрисой.
- Как ты сказала? Какой роман? И с какой Биссектрисой? Какую ересь подхватила и чушь несешь! Рехнулась на старости лет!
Клава молча смотрела на гневное преображение мужа, который, наверно, из-за ее молчания, еще более распалялся:
- Подбирает всякие сплетни, других забот нет! Прислушивается ко всяким кумушкам, и сама уподобилась им! А те и рады – хорошая пища для чесания языков! Еще культурными себя считаете, а подобны бабкам на скамейках, перемывающим косточки всех встречных и поперечных!
Клава слушала мужа и удивлялась - откуда у ее молчаливого Петра появилось такое красноречие? Сколько праведного гнева и возмущения! Неужели, так колет правда? Быть может, она усомнилась бы, как и ранее, в справедливости намеков, но записка десятиклассниц, а теперь причесочка с явным стремлением омолодиться… И эта, чуть ли не обвинительная, речь в ее адрес, с упреками и оскорблениями… Верна римская мудрость: «Юпитер, ты сердишься – значит, ты не прав».
- Хватит возмущений! Иди в школу, опоздаешь, - дети-то ни причем! – прервала Клавдия словоизвержение мужа в ее адрес.
Петр как будто ждал от нее этих слов и, схватив портфель, тут же исчез, хлопнув на прощание дверью. Клава от этого хлопка опомнилась и присела, поймав себя на том, что все это время слушала мужа стоя, держа в руках сумку, полную тетрадей, даже не ощущая ее тяжести. Да чему удивляться, разве эту ношу можно сравнить с той, которая навалилась на нее? Что делать, как жить дальше? Поддерживать видимость благополучия и спустить все на тормозах, как делают многие рогоносцы? Или, устроив скандал, добиться развода? Нет, это не по ней - терпеть двурушничество мужа, ощущая себя отвергнутой и обманутой, натянуть на себя маску ничего не понимающей, не чувствующей дуры, и выглядеть таковой перед Петром и его кралей! Нельзя давать им повод смеяться над ее тупостью и бесхребетностью, а коллегам, которые все видят и для которых это уже не секрет - пищу для насмешек! А ученики, они ведь тоже в курсе этого, так называемого, романа… Каково будет их мнение о ней? Одни будут с жалостью смотреть, другие злословить, не скрывая, дети ведь бывают очень жестоки…
Расстаться с Петром, уступив его этой девке, взамен получив потоки сочувствия, возмущения поступком ее мужа, уверения в своей жалости к ней, неоцененной этим изменником? А затем работать с ним рядом, ежедневно встречаясь, к тому же будучи под началом этой прыщеватой красавицы… Странно, неужели, они, эти припудренные «украшения» на ее лице не вызывают у Петра брезгливого чувства? Фу, как все это омерзительно! А как дети, Лида и Павел, отнесутся к этой истории? К тому же, ежели муж откроет дочери правду – не будет ли обиды на мать с ее стороны, что до сих пор скрывала то, что Петр не ее отец?
Голова пухла от дум. Так и не придя к какому-нибудь позитивному выходу из создавшегося положения, Клава пошла на кухню, по привычке быстро, на скорую руку приготовить что-либо к ужину, чтобы затем спокойно можно было засесть за подготовку к завтрашним урокам и проверку тетрадей.
Все валилось из рук… Так и не приготовив ничего, она вернулась в комнату, стремясь отвлечься делом. Но не только руки, но и голова совершенно не работала. Будоражила одна мысль – как такое могло случиться с нею? Как Петр, в любви которого Клава ни минуты не сомневалась, считая его верхом порядочности и благородства, а главное преданности ей и семье, мог опуститься до того, чтобы в стенах школы вести себя так постыдно? От кого и от чего он потерял голову? Чем Биссектриса его опоила? На что поддался? Неужели его одурманили эти приторно терпкие духи, которые та выливает на себя, и от которых трудно дышать даже после ее ухода? Сколько раз приходилось открывать форточку в учительской, чтобы проветрить помещение от этого удушающего дурмана.
Несомненно от этих треволнений разболелся висок и, приняв таблетку от головной боли, Клава, как казалось, ненадолго прилегла на диван.
…Когда Лида вошла в учительскую, двое преподавательниц вели тихую беседу, по-видимому, пережидая свои «окна». Она мысленно обрадовалась этому: можно будет спокойно поработать с классным журналом (в ее классе сейчас шел урок физкультуры, и Лида знала, что в привычке Олега Алексеевича никогда его не брать в спортзал). Поздоровавшись с коллегами, она уже приготовилась начать работать, как в учительской появилась англичанка:
- Здравствуйте, товарищи коллеги, - как говорит наш уважаемый Петухов! Вы не в курсе, в столовой еще что-то съедобное осталось? Я сегодня опростоволосилась - закрутилась и решила, что у меня второй урок. Не успела поесть и примчалась... – она тут же исчезла.
А историк изрекла, глядя ей вслед:
- Мне не понять нашу Кислоокую грацию в ее бесконечной погоне за модой! Вы обратили внимание на этот китайский вязаный костюмчик, сидящий на ней, как на корове седло? Вот Лидочка у нас всегда скромно и элегантно одета! – сделала «приятный» выпад коллега.   
- Вы мне льстите, спасибо, Нина Вячеславовна! Я готова и вам ответить столь же искренним комплиментом! – поблагодарила Лида, а сама подумала: «Что она скажет обо мне в мое отсутствие?»
Тут  появилась немка, всех очаровавшая новой прической.
- Представляете, девочки (кроме Лиды всем было хорошо за сорок), - эта новая прическа выполняется бритвой! Я как увидела в руках мастера сие «орудие пыток», как утверждает мой муж, не любящий бриться, так вся задрожала. Ой, да!.. Какую новость я вам расскажу! Я в парикмахерской, в дамском зале, знаете, кого повстречала? Не догадаетесь! Нашего Петра Ивановича!
Лида подняла голову, оторвавшись от работы и с удивлением взглянула на говорящую: что еще принесла?
- Ты уже, Лидочка, видела своего отца? Он перекрасился!
- Что значит «перекрасился»?
- Ой, я не так выразилась! Покрасил волосы – стал ярко-каштановым. Но ему идет!
Тут прозвенел звонок, заглушивший удивленные возгласы:
- Что вы говорите, Ия Валентиновна?!
- Неужели в женском зале красился наш Петенька? А вы не ошиблись?
- Ну, что вы! Конечно, нет! Точно - он! Я видела его в зеркале, выходящим из комнаты, где идет покраска. Как говорит мой сынуля, - зуб даю, что правда!
Вскоре учительская наполнилась педагогами, меняющимися журналами. Лида была раздосадована: она почти ничего не успела сделать из намеченного - выписать двойки, полученные ее учениками по разным предметам. Если и следующий урок пройдет в такой же обстановке, она попусту потратит драгоценное время. А эта новость об отце… «Скорее всего, Ия обозналась, - успокаивала себя Лида, - не может быть!» Зачем это ему, солидно выглядящему со своей благородной сединой на висках и так нравящейся маме, серебристой полосой на уже редеющей шевелюре? Да где же он, ведь у него должен быть третий урок?..
Вновь прозвеневший звонок возвестил о конце перемены. Учительская стала быстро пустеть. Все, взяв журналы, поспешили разойтись, когда в дверях появился красный, наверно, от бега, насупившийся, неузнаваемый в новом своем обличье, отец. Он схватил журнал и случайно или специально в своей деловитости не заметив дочь, быстро вышел.
Лида готова была окликнуть его, спросив: «Ты ли это?», но передумала. У отца урок впереди, и стоит ли задерживать и опять нарываться на грубость…
Тут появившаяся биолог спросила:
- Журнал восьмого «а», ты, Лидочка, не видела?  - и с возмущением: - Опять нет журнала! Когда этот Олег научится ставить его на место!?
Занятая своими мыслями, Лида сразу не сообразила, что держит требуемый журнал у себя. И лишь когда рассерженная, без оного, биолог направилась к дверям, Лида бросилась ей вслед:
- Простите, Зоя Сидоровна, заработалась, вот он!
- А, Лидочка, ничего, бывает! Ты видела своего папочку? Не ради ли нашей красотки он так преобразился? Помолодел! Ой, прости… Надо бежать, пока не напоролась на начальство!
И она выпорхнула из учительской, оставив Лиду в смятении от всего происходящего с отцом…
Учительская была пуста, можно было бы спокойно и поработать. Но необходимого журнала не было, а от всего услышанного ничего в голову не лезло. Что с ним? Неужели все так серьезно?..
Тут появилась, направляясь в свой кабинет, Лизка. Увидев сидящую в задумчивости Лиду, она набросилась на нее, не поздоровавшись, в привычном своем начальственном запале:
- Лидия Петровна, почему вы не на уроке?
- У меня – следующий.
- Поэтому сидите, скучаете без дела? Неужели нечем заняться?
- Признаться есть, уважаемая Елизавета Сергеевна. Мне сейчас, как сказал один великий поэт: «И скучно, и грустно, и некому морду набить»… Хотя, есть кому. Но не хочется марать руки.
- Это интересно… А стихи, кажется, Пушкин написал?
- Нет, другой.
- Так с кем же вам хотелось бы подраться?
- Нет, Елизавета Сергеевна, драться не в моем характере. А вот поговорить с вами – хотелось бы!
- Да? Занятно, и о чем же разговор у нас будет? Пройдемте в кабинет, я предчувствую, разговор у нас будет длинный.
- Не думаю. Просто хочется дать вам совет вести себя в стенах школы более осмотрительно, не давая поводов злословить о собственной персоне.
- Да? Любопытно… И как это ты, Лида додумалась мне указывать на мое поведение?
- Меня вы, Елизавета Сергеевна, не волнуете. Ведите себя, как вам заблагорассудится и выбирайте себе в советчики или помощники кого хотите. А вот моего отца оставьте в покое!
- Ха-ха-ха! – деланно расхохоталась Лизавета. – И с каких это пор он стал считаться твоим папашей? Поспрашивай об этом, дорогая Лидочка, у своей матушки, уважаемой Клавдии Николаевны!
Лида опешила. Она, эта Лизка, что, с ума сошла? Что за муру порет? Причем тут мама, когда о ней самой идет речь? 
- Я повторяю, оставьте отца в покое, если не желаете неприятностей! У нас в школе не принято запираться в классах, учтите!
- Ты мне угрожаешь? – в это время раздался звонок с урока. – Иди, у тебя урок! – прервала завуч сама себя.
- Попрошу вас меня называть по имени отчеству - Лидия Петровна. И запомните…
В это время в кабинет заглянул физик:
- Можно?
- Входите, входите, Анатолий Никифорович! Слушаю вас.
Лида вышла. Внутри нее все кипело. «Змея подколодная, решила перевести стрелки на маму, надо же такое выдумать! «С каких это пор он тебе отец?» - так, кажется, сказала. Надо же уметь так изощренно выкручиваться! Ну, черт с ней и ее инсинуациями, лишь бы от отца отстала! А то он, кажется, совсем голову потерял из-за этой дряни…» 
Лида решила на сей раз отца после уроков не ждать, опасаясь, что наговорит ему лишнего, так была возбуждена «общением» с Лизкой. Даже на уроках, чего ранее за собой никогда не замечала, несколько раз раздраженно повышала голос на ребят, чем явно удивила их, привыкших к ее обычно ироничной манере - тихо, с улыбкой укрощать особо ретивых, когда требовалось.
Но отец сам нагнал ее.
- Лида, мне хотелось бы предостеречь тебя от глупых, нетактичных поступков, подобных тому, что ты разрешила себе с завучем!
«Неужели успела донести?» – подумала Лида.
- Не поняла, отец, о чем ты?
- Не придуривайся! Зачем пошла оскорблять Елизавету Сергеевну? Ты что, забыла, что она твоя начальница?
- О, Боже! О каком начальстве ты, папа, говоришь? И о каких оскорблениях, не пойму? Я просто попросила ее вести себя приличнее и не запираться в классе с моим отцом. – Лида сделала ударение на последнем слове. - В ответ же она, вероятно, не найдя, что мне ответить, почему-то усомнилась в нашем с тобой родстве… Смех, да и только!
Отец молча выслушал Лиду и лишь у самого дома спросил:
- А что, мама тебе до сих пор ничего не рассказывала?
- А что она должна была мне рассказать? – спросила Лида, а сердце замерло и сжалось в ожидании удара.
Но он ответил:
- Значит, так и надо, ее дело...
Эта фраза еще более усугубила Лидино состояние. Ей захотелось тут же расспросить отца. Что все это значит? Что скрывается за этими намеками? Но она не успела раскрыть рта, как услышала:
- Лида, прошу тебя, не лезь. Мы, скорее всего, с твоей мамой разойдемся. Хотелось бы – без скандала, красиво.
- Красиво? – не выдержала Лида. – Разве это возможно после долгой совместной и, как мне казалось, счастливой жизни? Или я слепая, недалекая и ошибалась? А кривотолки? А общество? Неужели окружающие этого не заметят и все будет выглядеть со стороны красиво и безоблачно? Отец, за кого ты меня принимаешь? Ты с матерью уже об этом говорил? Поставил в известность о своем решении поменять ее на эту мразь?
- Не смей Елизавету оскорблять! Я этого не позволю! А с твоей матерью постараюсь сегодня же поговорить. Мне это все надоело!
- Что значит «все»? Ты еще ставишь себя в позу невинного ягненка, который, бедный, пострадал? Ты подумай…
- Не желаю слушать, довольно! - он открыл дверь в квартиру, и даже не пропустив ее вперед, сам быстро вошел.
В комнате Лида увидела спящую мать, свернувшуюся на диване калачиком, явно  озябшую, с повязанной шарфом головой. Осторожно, чтобы не разбудить ее, Лида укрыла мать одеялом. Ужина, обычно всегда ожидавшего их по возвращении после второй смены, не было, что говорило о необычности случившегося, так как, даже страдая от мигрени, мать никогда не забывала о еде для мужа и дочери…
«Неужели он уже сказал? - подумала Лида. - Хотя уверяет, что этого еще не преподнес… Но, быть может, Лизка успела…»
Отец, как только вошли, тут же исчез в родительской спальне и, по-видимому, улегся спать, так и не зайдя в кухню в поисках съестного. Лида тоже есть не хотела. Она находилась в растерянности. Оставить маму так, спящей в одежде, или же, разбудив, препроводить к себе в комнату? К отцу, раскрывшему карты, не хотелось, да, по всей видимости, и мама бы не пожелала… Решив все же ее не будить, Лида прошла к себе, но всю ночь промаялась, не сомкнув глаз, полная нерадостных дум.
«Как мама воспримет отцовское признание? И вообще, как могло случиться в его годы такое увлечение? Неужели эта девка могла в нем вызвать такую страстную любовь?.. Непостижимо!.. Отец явно потерял из-за Лизки голову. Эта покраска волос, молодежная прическа… Неужели не понимает, что в чужих глазах просто смешон?..» Но, Бог с ним, если способен на такое - ей до отца дела нет. Но, как мама все это переживет? Она ведь очень гордая…
Но, главное, что не давало Лиде покоя, было нечто, связанное с ней самой, какая-то тайна ее рождения… «Быть может, меня взяли из приюта? Но, нет, - фото, хранящиеся в альбоме, говорят о другом, есть даже фотокарточка чуть ли не в пеленках. Да и фотографии мамы в детстве едва отличимы от моих, так мы похожи… Но слова отца: «Мама разве до сих пор тебе не рассказала?», и то, что «это - ее дело», говорят о многом... Значит, это тайна именно мамы? Но, почему она со мной не поделилась?..»
Вопросы не давали Лиде заснуть, но сон сморил как раз в неурочный час, когда нужно было вставать, и она проворонила уход матери в школу. Лида быстро вскочила – надо еще успеть подготовиться к занятиям. В доме – никого. Отец опять куда-то ушел, быть может, в школу, хотя уроки у него во вторую смену.
…Когда Клавдия проснулась, как обычно очень рано, голова была еще чувствительна, ощущалась разбитость во всем теле. Неужели она, всю ночь, как мертвая, проспала на диване в одежде, так и не проснувшись, когда пришли домашние?..
…Войдя в школу, Лида тут же наткнулась на Танечку, старшую пионервожатую, крикнувшую ей на ходу:
- Лидия Петровна, поспешите в учительскую, там собирают всех классных руководителей!
«Интересно, что еще?» - подумала Лида, направляясь туда.
Вещала Лизавета:
- Снимаем завтра первых два урока второй смены и все идем на сбор металлолома. Пусть дети приходят в спецодежде, чтобы не перепачкать школьную форму. Сбор – в двенадцать ноль-ноль.
- Позвольте, Елизавета Сергеевна! – подала голос химичка. – Зачем снимать уроки? У меня намечены опыты! 
- Да, да! – раздались голоса.
- Неужели от двенадцати до двух недостаточно? Теряем драгоценное время! Это пагубная практика, из-за всякой глупости...
- Товарищи, – остановила возмущение Лизавета, - без рассуждений! Стране нужен металл. Пришло распоряжение сверху. Все, обсуждению это не подлежит!
- А что, первая смена участвовать не будет?
- Не волнуйтесь и у них снимаем – последний урок. Участвуют в сборе четвертые-десятые классы.
- А, может, десятый от этого избавить? Каждый час для них дорог! – подал голос физик.
- Вы, Анатолий Никифорович, неудержимы в своем педагогическом рвении! Слыхали – распоряжение сверху! Четвертый-десятый классы отряжаются на сбор металлолома. Все, расходитесь по местам! – объявила завуч начальственным тоном, скрываясь в своем кабинете. 
Переговариваясь и возмущаясь, педагоги направились по своим классам.
- Неужели нельзя было все это объявить на перемене? Дождалась звонка и оторвала от урока почти двадцать минут!
- Слыхали, каким тоном нам это было приказано?
- Нет, вообще, снять два урока ради каких-то железок? Безответственное безобразие!
- И как она быстро переняла у нашего Герарда эти его: «распоряжение сверху», «обсуждению не подлежит!» - все еще не унимались учителя, спешащие группками по своим классам.
Учительская опустела. Лида посмотрела на часы – до конца урока оставалось двадцать минут. «Надо пойти, поискать маму, - решила она, - авось еще в школе. Почему мамы не было на этой летучке? Где она, и куда подевался отец, - его тоже не видать? Но, у него-то нет классного руководства, а у мамы – ее пятый… Может, с классом куда-то пошла? Но, она обычно о намеченном делится… Тут что-то другое…»
Лида не знала, и не догадывалась, что этим ранним утром, когда ее мама вошла в кухню, она застала там мужа, пьющего чай с тщательно намазанным маслом и крупными кусками колбасы бутербродом в руке, преображенного, с шевелюрой, отливающей рыжиной в лучах бьющего из окна солнца.
- Доброе утро и приятного аппетита, Петр Иванович! – поприветствовала она его. – Ранехонько что-то вы встали…   
- Брось ехидничать и давай поговорим! – произнес муж, не прожевав, с полным ртом.
- Во-первых, проглотите, а то можете поперхнуться. А во-вторых, я еще не умывалась и не готова ни к каким разговорам. Хотя, быть может, они не терпят отлагательства? Тогда давай, валяй, я вся во внимании!
- Клава, я не люблю этот твой ироничный тон!
- А что ты любишь? И с каких это пор он показался тебе таким неприятным? Говори, я слушаю, что у тебя?
Петр молчал, упершись взглядом в чашку чая, как будто высматривал там что-то интересное.
- Чего молчишь, начинай! – не удержалась Клавдия, предчувствуя, судя по поведению мужа, беду. Она понимала, что с Петром происходит невероятное, до сих пор ей неведомое, превращение, и что, по всей видимости, рушится ее семья…
- Клава… - произнес Петр, каким-то, скорее всего от волнения, не своим, охрипшим голосом. – Я… - тут он закашлялся. Она ждала. Муж опять повторил: - Клава… Даже не знаю, с чего начать…
- А ты начни с главного, с конца.
- Клава… - он опять запнулся. – Не буду, как ты любишь повторять, юлить. Нам надо расстаться.
- Неужели, все так серьезно? Не думала, и признаться, не ожидала... Ну, что ж, раз решил…
- Я знал, что ты благоразумна и меня поймешь.
- Ты ошибся в одном - я хотя и благоразумна, как ты говоришь, но не понимаю, как можно из-за этой девки потерять голову, стать смешным!
- Ну вот, начинается!
- Почему начинается, кончается! Ты же сам сказал, что решил расстаться. Не буду копаться в твоей душе, хотя… Если признаться, она для меня – потемки… Ну, что ж, вот Бог, вот порог, скатертью дорога!
- Спасибо. У меня к тебе, Клава, будет большая просьба. Попроси дочь и внуши ей, что ее участие в нашей судьбе не требуется.
- Не пойму, вас, Петр Иванович, вы что, забыли, что она – член нашей семьи и мы ей небезразличны?
- Клава, оставь это «Петр Иванович»! Ты пойми, скандала ни тебе, ни мне не нужно, а она стремится к этому.
- Гадости говоришь!
- Нет. Она уже пыталась!
- Хорошо, поговорю. Мне пора, у меня уроки. А ты - поступай, как знаешь. Но, учти – здесь тебе, при всех обстоятельствах, места нет!
Клава даже не заметила, как этими словами подвела черту. Всю дорогу в школу она в уме перебирала разговор с мужем. «Похоже, он считает меня бесчувственным сухарем, если выбрал такую форму объяснения. Как сказал – «надеюсь на твое благоразумие»... И имеет еще наглость требовать тактичного поведения с этой…»
Ее думы прервала окликнувшая Клавдию коллега, Нинель Филипповна, классная руководительница, как и она, пятого, параллельного класса:
- Клавочка, приветствую! Слушай, – начала она, прервав безрадостные размышления Клавдии, – ты уже подобрала название классного часа, который надо провести на тему героизма на этой неделе?
Клавдия, занятая своими думами, - как воспримут разрыв и уход отца ее дети, Лида и Павел, сразу не смогла вразумительно ответить и переспросила:
- О каком классном часе идет речь, и кто это решил? Обычно эту тему мы планируем три раза в году: первого сентября – урок мужества, двадцать третьего февраля - ко дню Советской армии и, естественно, ко дню Победы.
- Ты что, не слышала? В пятницу Татьянка, наша пионервожатая объявляла на большой перемене. К тому же на этот урок надо кого-то из участников войны пригласить. Тебе, Клавочка, легко – попросишь своего Петра Ивановича…
При упоминании имени мужа Клава горько усмехнулась, подумав: «Эх, знала бы ты, как мне сейчас легко…»
- Кстати, - продолжала Нинель Филипповна, - мне ничего на ум не идет с названием классного часа...
- Ой, ну это же проще простого! Найти название гораздо легче, чем путно провести. Спасибо, что напомнила, я уже об этом позабыла, а осталось совсем ничего на подготовку. А назову я урок просто: «Смелого пуля боится, смелого штык не берет!»
- Клавочка, у тебя не голова, а академия! А я ничего подходящего вспомнить не могу…
- Что ж, могу подарить: «Геройству храбрых поем мы славу!»
- Ой, знакомые слова! Маяковского?
- Что ты, это я Горького перефразировала, из «Песни о соколе».
- Вот я и говорю, - не голова у тебя, а академия!
- И с этой академией, беда... Если бы не ты… этот классный час из головы совсем выскочил… Еще надо гостя где-то найти…
- Так ты своего не используешь?
- Его… нет, могу подарить тебе, если уговоришь.
И не откладывая в долгий ящик, Клавдия, сразу после уроков пошла в библиотеку – подбирать материал для предстоящего мероприятия. Она привыкла, что подобные уроки проходили у нее на высоте, а не тяп-ляп, как у некоторых. Вообще, Клавдия во всем любила порядок и тщательное добросовестное отношение к работе, и была очень горда тем, что дочь в этом ей не уступала. Слава Богу, тут дочь не стала брать пример с Петра, старательно отлынивавшего от любой общественной и дополнительной работы…
 Правда, чего не отнять, свои уроки он проводит на высоте. Дисциплина на них такова, что слышно, как пролетает муха… Материалом владеет блестяще и в этом всегда служит примером на открытых уроках, о которых становится известно не только району, но и городу. Любую комиссию обычно ведут на уроки к Петру Ивановичу. Но вот от классного руководства он руками и ногами отбивается, как и от других поручений, которых у учителей всегда пруд пруди. Единственное, что все-таки заставил его делать Петухов, это вечерами вылавливать старшеклассников после положенного времени - на танцульках в клубе, в парке и вообще шатающихся по улицам.
Когда Клавдия вернулась домой, полная уверенности, что ее ждет продолжение пренеприятной беседы с Петром, ее ожидал «сюрприз», приготовленный мужем. Он тайком сбежал. О полнейшем разрыве свидетельствовал раскрытый шкаф с забранной не только зимней, по сезону, одеждой, но и летней..  Петр увез и большое количество книг, не только по своему предмету, но и художественных, не погнушавшись взять у литераторов, коими являлись Клава и Лида, подписные издания классиков. Были прихвачены также лыжи и даже велосипед, купленный для сына, когда тому исполнилось шестнадцать… Исчезли настольные часы, подаренные Петру коллективом к его сорокалетию и серебряный подстаканник, тогда же преподнесенный семьей. Несомненно, для переезда им была нанята машина. Но вот куда он такую кучу добра повез, неужели к своей пассии? И все тайком... Удивляло не только это, но и мелочность – ничего не забыл. Хотя… Почему мебель оставил? Ведь гарнитур покупался в рассрочку на его имя. Но, быть может, все еще впереди…
«Неужели я совершенно его не знала, и лишь теперь он раскрыл свое истинное лицо?» - пронеслось в голове у Клавдии. Вспомнилась открывшаяся совершенно случайно, тщательно скрывавшаяся часть жизни Петра, – плен и лагеря, и это спустя чуть ли не через пятнадцать лет их супружества…
Клавдия сидела, уставившись на пустые полки, а в душе ее была такая же пустота. Сбежал подло, быть может, как и с поля боя… - подумала она, вставая. – Все, он вычеркнут из жизни напрочь, навсегда! Но, как работать рядом, ежедневно видеть и слышать, нет, не Петра, – он для нее не существует, - а победоносный взгляд начальницы, с которой общение неизбежно?.. Неужели придется уйти из школы и искать где-то в другой место?
Раздавшийся телефонный звонок оторвал Клавдию от невеселых мыслей. Звонил физик:
- Клавдия Николаевна, приветствую, душечка! А Петр Иванович дома? Я хотел бы…
Клавдия, не дослушав, чего хотел бы у ее уже бывшего мужа физик, прервала его:
- Анатолий Никифорович, здесь теперь Петр Иванович не живет. Ищите в другом месте. –  она повесила трубку.
По-видимому, опешивший физик, решив, что обознался, позвонил опять. Клавдия снова подняла трубку. «Кто еще трезвонит?» - подумала она.
- Квартира Ковалевых? – раздался тот же голос.
- Да, Анатолий Никифорович. Вы что, не поняли: Петр Иванович больше здесь не живет.
В ответ послышалось:
- Ой…
Клава нажала на рычаг. Совсем не хотелось развивать эту тему.   
Весть о том, что Ковалевы расстались, в тот же день разлетевшись по школе, дошла и до директора. Узнав об открытом романе завуча с математиком, он был потрясен. Возмущению Петухова не было предела. Он тут же потребовал на ковер Петра Ивановича. Ему доложили – сегодня у того нет уроков, а кружок будет только в восемнадцать тридцать.
- Как только объявится – немедленно ко мне! – распорядился директор.
Стоило Петру Ивановичу войти в кабинет директора, тот, хлопнув рукой по столу, начал его отчитывать, как нашкодившего мальчишку:
- Кем надо быть, чтобы в стенах учебного заведения открыто заводить шашни?! Вы, батенька, отдаете себе отчет, какое в городе сложится мнение о нашей школе? Какой пример подаете вашим ученикам? Ходят слухи, что вы даже запирались с этой…
- Я ей помогал… - начал оправдываться Петр Иванович.
- Ну да, до того дошла помощь, что распалась семья! Такое аморальное поведение достойно общественного порицания!
- Но, Герард Иванович, сердцу-то не прикажешь…
Его перебил покрасневший от праведного гнева Петухов:
- Молчать! Не желаю слышать о ваших душевных делах! Я не вмешиваюсь в ваши отношения с уважаемой Клавдией Николаевной! Но за честь и доброе имя вверенной мне школы, моя святая обязанность встать на защиту! Если бы вы, Петр Иванович, были членом партии, с вами, как недостойным, разговаривали бы по-другому... В моей же власти, ограждая коллектив и его доброе имя, остается один выход – расстаться с вами, избавив от позора. Вот, бумага! – и он подал стоящему как провинившийся школьник математику лист бумаги. – Возьмите ручку и пишите заявление по собственному желанию. Это я делаю, учитывая ваш безупречный труд в течение долгого времени. Хотя вы достойны увольнения по статье, сами знаете, по какой…
Так директор распрощался с одним из лучших своих педагогов. Что же касается другой нашкодившей стороны, трогать Елизавету Петухов, крайне осторожный, когда дело касалось высшего начальства, чьи «уши» виднелись за ее назначением, пока воздержался и предоставил решать вопрос районному руководству, которое тут же был вынужден поставить в известность – ведь заменить математика среди учебного года было некем.
А через пару дней Елизавета исчезла – ее перевели, по слухам, в школу, расположенную в другом конце города…
Лиду уход отца не удивил – ведь он сам ей сказал, что с матерью намерен расстаться. Но то, каким образом это было сделано, оскорбляло. Неужели дочь для него ничего не значит, если отец не только по душам не поговорил, но даже нужную ей литературу увез, так и не попрощавшись? Исчез, наплевав своим поведением в душу не только матери, прожившей с ним столько лет, но и ей, собственной дочери. Хотя… Тут направление мыслей Лиды изменилось: вспомнились странные слова отца. Что значат они? И что должна была мать открыть ей? Неужели, об их взаимоотношениях? Нет, кажется, не об этом шла речь. Она касалась ее рождения. Тут явно есть какая-то тайна, да и Лизка намекала… Вспомнилось, что когда-то, давно, кажется, перед получением паспорта, увидав в своей метрике большую разницу в датах дня рождения и выписки документа, она поинтересовалась у матери – в чем причина. Та ей откровенно сказала, что долгое время они с отцом не регистрировали свой брак, после войны это было обычным делом. «Надо поспрашивать маму, - твердо решила Лида, - но позже, сейчас не время, ей не до того… Слава Богу, мама держится стойко, ничем не выдает своего душевного состояния... Интересно, как брат отнесется к произошедшему?» С отцом они не мирили, в отличие от нее, Лиды. Пашка всегда подвергался отцовским придиркам, нареканиям, они явно не понимали друг друга. Особенно отец не терпел иронии Павлика, его любви все обращать в шутку.
Так, однажды, придя в школу, на чей-то вопрос, не заметил ли он, что сегодня в клубе, Павлик ответил – клубная уборщица. Тут же по классам разнеслась весть – в клубе дают новый фильм, наверно заграничный. Был организован сбор средств на культпоход. Даже прежняя завуч по доброте душевной разрешила нескольким активистам уйти с уроков и отправиться в клуб за билетами. Они вскоре вернулись опечаленные: клуб был закрыт, и кроме уборщицы в нем никого не было. На вопрос, почему касса не работает, ребята услышали резонный ответ: «А вы что, забыли, по понедельникам тут выходной, а сегодня понедельник!»
Удивительно, но в школе из-за ажиотажа, подобного тому, который был во время недавней премьеры фильма «Кавказская пленница», никто о выходном дне и не вспомнил… Принялись искать, кто пустил «пушку» и был обнаружен Пашка, который с невозмутимым видом заявил:
- А разве я врал? Как я сказал: «клубная уборщица». Ведь она там была!
Отец был несказанно возмущен тогда сыном и заявил:
- Ты, шельмец, достоин ремня! Но, следуя рекомендации Макаренко, я заменю ремень трудом. Бери швабру и драй полы!   
- Где прикажете, предок, драить? В кухне?
- Нет! Во всей квартире, шут гороховый!
- Обзываться нельзя, непедагогично!
- Поговори мне еще! Иди, вылизывай квартиру! И не забудь туалет!
А помыв полы, Пашка повесил на дверях объявление: «Прошу не ходить, а летать. И в туалете – не ср…» Вот за это «ср…» он был лишен карманных денег на пирожок в школьном буфете, за что отец получил потом выговор от мамы: лишать сына еды из-за веселого нрава не дело!
- Ничего, с голоду не помрет! Была б моя воля, лишил бы его и обеда!
Понимая, что мама воздержится до встречи сообщать сыну о романе отца и его уходе, Лида сама вызвала брата телеграммой на переговорный пункт. Как она и предполагала, Павел, узнав о поводе ее звонка, отреагировал в своем духе: «Баба с возу – кобыле легче! Ушел – и Бог с ним. Значит, не сумел оценить, а, следовательно, недостоин считаться членом нашей семьи. И, кстати, он, по-моему, давно забыл о моем существовании - ни разу мне сюда не написал, полагаясь, я думаю, на мать, а теперь молчит и подавно… Но, я не жалею, чего и вам, мои дорогие, желаю!
Клавдия, узнав в пересказе Лиды о реакции сына, смеясь, сказала:
- То, что он назвал отца бабой, меня не задело. Но то, что считает меня кобылой – для меня открытие!
В школе, вскоре после взбудораживших ее событий, было назначено профсоюзное собрание. После объявления профоргом, химичкой Галиной Викторовной, об открытии собрания, она предоставила слово директору школы, Петухову Герарду Ивановичу. Тот, как обычно, поднялся с важным видом, явно ощущая свою значимость и ответственность момента, и начал:
- Товарищи-коллеги! Я не буду останавливаться на постыдных событиях, имевших место в наших рядах, а сразу перейду к делу. Мы оказались в тяжелейшем положении. Не за горами конец первого полугодия, скоро начнутся районные контрольные, а мы остались без двух математиков, к тому же без завуча, руководящего учебным процессом. Пока, я своей властью, вверенной мне свыше, назначаю временно исполнять обязанности завуча уважаемую Клавдию Николаевну Ковалеву.
Тут же последовал легкий шумок, раздалось несколько хлопков.
- Тише, товарищи! Ваши аплодисменты воспринимаю, как одобрение моих действий. Я думаю, Клавдия Николаевна, вы справитесь с этой работой. Но будете исполнять ее временно, так как последнее слово – за ОНО.
- Нет худа без добра! – сказал физрук после собрания, поздравляя Клавдию с назначением. – Наконец-то избавились от этой выскочки! Хотя жаль, что… Ой, простите, милая Клавдия Николаевна, забылся я…
- Ничего, ничего, я привыкла…
- Так быстро успели? Неужели кроме меня есть и еще олухи?
- О, нет, что вы, Олег Алексеевич! Не казните себя! Наш народ тактичный! – ответила она молодому коллеге, а сама подумала: «О, если бы это было правдой...»
Вспомнилось, как перед собранием англичанка поинтересовалась, не знает ли Клавдия Николаевна по какому вопросу собирают, не из-за Петра ли Ивановича? В ответ Клавдия только пожала плечами, а стоявшая рядом биологичка попеняла:
- Фу, Екатерина Аркадьевна! Вы что, позабыли, что в доме повешенного не принято поминать веревку…
«С тактичностью у нас всегда проблемы…» - про себя горько усмехнулась Клавдия и направилась в кабинет директора, пригласившего ее к себе. 
- Итак, моя правая рука, не откладывая в долгий ящик, берите бразды правления! Занимайте свой кабинет и приступайте к работе, которой невпроворот!
- Спасибо, Герард Иванович! – «И надо же было придумать ему такое имя!» – подумала она, глядя на напыщенного Петухова.
- Быть может, вы поторопились, назначая меня?.. Справлюсь ли, ведь опыта-то нет?
- Справитесь милая, справитесь! Ведь не боги горшки обжигают! А я поговорю в ОНО, чтоб нам дали математика. Да и вы тоже постарайтесь, поищите. Ведь не шутка: двадцать четыре часа у Ковалева и шесть у Холоповой остались неохваченными.
- А если эти шесть часов завуча отдать нашему физику, Анатолию Никифоровичу? Я уверена, справится.
- Но у него полная нагрузка… не многовато ли будет?
- Не сомневайтесь, Герард Иванович, ему под силу. Он опытный педагог.
- Вот видите, я в вас не ошибся – сразу дело предложили! Ну, как говорится, с Богом! И не забудьте, Клавдия Николаевна, - начинайте обдумывать расписание уроков на второе полугодие!
- Ой, Герард Иванович, до него еще далеко. На каникулах, когда и математика найдем, тогда и приступлю. А, быть может, мне и не придется… Свыше завуча другого могут прислать…
- Нет уж! Если будете, на что надеюсь, справляться, я вас, матушка, в обиду не дам!
А вскоре Петухов обрадовал Клавдию.
- Клавдия Николаевна, - сказал директор, пригласив ее в свой кабинет, - поздравляю! Вас утвердило ГорОНО. Правда, мне для этого пришлось приложить немало усилий... Но теперь я, как говорится, могу спокойно почивать на лаврах! Конечно, шучу! Какое может быть у директора спокойствие? Все на мне! Но с вами хоть за учебную часть я буду спокоен. Вот если бы можно было спихнуть и хозяйственные заботы, тогда… Но об этом приходится лишь мечтать… Ну, вы уж, уважаемая моя, не подкачайте! Главное, внушите коллективу, что наша задача – дать хорошие результаты в процентном отношении. Надеюсь, не подкачаете!
И Клавдия принялась «рулить», по двенадцать часов пропадая в школе, всецело уйдя в работу.
Лида была безмерно счастлива за мать, зная ее давнишнюю мечту стать завучем. Назначение произошло как нельзя кстати, в это тяжелое для матери время. Радовало и то, что ей досталось место этой отцовской «красотки». Интересно, как он среагирует, узнав о мамином назначении? Вспомнилось, что иногда проскальзывала мысль, - не льстило ли ему занимаемое Лизкой положение, так как внешне, по мнению Лиды, обаять она могла только совсем непритязательного, далекого от эстетического чувства человека, не говоря уже об ее интеллекте...
Ну да кто поймет этих мужчин?.. А с этим отрядом, как Лида их называла, «резвокопытных», у нее самой отношения не складывались… Ей шел уже двадцать шестой год, почти все подружки, ее ровесницы, были уже замужем, имели детей, а она, как когда-то выразилась мама, все монашествовала… Правда, было одно увлечение… Любовью, конечно, назвать это нельзя, так как завершение короткого романа глубоко ее не задело.
Они познакомились на майской демонстрации. Их колонны стояли почти рядом в ожидании начала движения. Все развлекались, кто как мог. Кто-то пел, были и плясуны. А Лида с подружками, в последнее время увлекшись рифмоплетством, играли в буриме. Лида как раз продекламировала сочиненную пару строк:
                       В денечки солнечного мая,
                       Хочу сказать вам от души…
Тут один из подошедших и, по-видимому, ищущих забавы студентов из «Бауманки», подхватил:
                       Вас всех, девчонки, обнимаю,
                       Вы все безмерно хороши!
Познакомились, слово за слово, и вскоре Лида была приглашена Вадимом на их студенческую складчину. С этого дня они стали встречаться. Родом Вадим был из Воронежа, жил в общежитии.
Пару раз он приезжал к Лиде в гости, произвел на родителей хорошее впечатление. Она оканчивала третий курс, Вадим - четвертый.
Их отношения не шли дальше поцелуев, на более близкие он не покушался, а Лида, воспитанная в строгих правилах, даже подумать не могла об этом.
Перед поездкой в стройотряд Вадим на пару дней отправился в родной город. Оттуда он прислал Лиде восторженное письмо, пестревшее не только описаниями его времяпрепровождения, но и уймой грамматических ошибок. Будущий педагог, она не смогла мимо этого равнодушно пройти. Взяв красный карандаш, Лида навела в словах и предложениях порядок, а затем, считая, что Вадим воспримет шутку адекватно, отправила письмо обратно, сопроводив стихами:
                          Хотя за содержанье «пять»,
                          С прискорбием могу сказать:
                          Владеешь русским ты едва,
                          За что, увы, я ставлю «два»!
Вскоре пришел ответ, который объяснил Лиде, какую глупость она совершила. Но было поздно. Письмо гласило:
                         «Я нисколько не жалею,
                         Что считаюсь «грамотеем».
                         Мечталось на тебе жениться,
                         Но, к счастью, это не случится!»
На этом был положен конец недолгому роману…
По окончании института Лида пришла работать в родную школу, где училась и где преподавали ее родители. Поглощенная заботами школьного учителя, она совершенно забыла о себе и перестала задумываться о личной жизни.
…Стараниями Петухова, вскоре в школе появился новый математик - молодой очкарик, по виду – типичный представитель науки, как их изображают в кино. Казалось, он никого и ничего не замечал вокруг, влюбленный не только в свой предмет, но и в астрономию, которой с превеликим удовольствием стал «заражать» своих подопечных. С первых же дней математик стал наседать на директора с идеей создания в школе собственной обсерватории.
- Вы, батенька, Максим Юрьевич, - мечтатель! – отвечал Петухов. – Вам звезды подавай, а мне денежки для этого добыть надо. Чем на небо смотреть и там что-то искать, вы бы огляделись тут, поближе… - посоветовал ему директор.
И, будто вняв его совету, Максим, присмотревшись, стал ухаживать за Лидой, причем оригинальным способом: приобщая ее к своему увлечению – наблюдению за космическими телами. А вскоре сделал ей предложение в своем «стиле»:
- Лида, ты обратила внимание, что наша планета имеет верного спутника – Луну, уже миллиарды лет? Мне бы тоже хотелось заиметь на всю жизнь такого…
- У тебя, что, нет друга?
- Да есть друг, есть, я тебе о нем рассказывал, – Валерка. А я бы хотел, чтобы рядом была спутница – жена...
- И что же тебя останавливает? Ищи! – смеясь ответила Лида, все еще не веря тому, куда он клонит.
Что греха таить, Лида с первого дня их встречи в мечтах видела рядом с собой Максима…
- А я уже ее нашел! Ты что, не догадываешься, по ком я сохну, и ночи не сплю в холодной неуютной постели холостяка? Это вы, Лидия Петровна, нарушили мой покой! Побудь, побудь, прошу тебя, супругой стань душа моя!
- Максим Юрьевич, разве так делают предложения? А где ваши уверения в любви, где преклоненные колени?
- Лидочка, все это чушь несусветная! Слова ничего не значат, а значат лишь чувства, переполняющие душу!
- Да?.. Но я их что-то не заметила…
- Нет, Лидка, я серьезно! Поженимся, черт подери! Я просто не знаю, что надо сделать, чтобы ты согласилась!
- Ну, хорошо… Я подумаю и тебе сообщу, что для этого требуется.
Шел конец января, на дворе трещал мороз. И должно было так случиться, что вдруг в доме отключили тепло – где-то рядом полопались трубы. Пришлось на себя натягивать все возможное, чтобы согреться.
Лида, укрывшись двумя одеялами, не могла найти в постели себе места: зуб на зуб не попадал, а в голове и сердце царило какое-то, доселе неведомое состояние… Неужели правда, и ее счастливый час настал? Максим ее явно любит, в себе она не сомневается. Надо маму порадовать, она ведь все волновалась, что дочь в старых девах засиделась…
И Лида, завернувшись в одеяло, отправилась в комнату к матери, которая тоже не могла согреться и уснуть, несмотря на полный парад одежды в которую облачилась; укладываясь в постель.
- Мама, ты как? Может, рядом теплее станет? А от новости, которую я тебе сейчас сообщу, даже жарко!
- Полезай! А что за новость?
- Новость, мамочка, сногсшибательная! Твоей дочери, задержавшейся в красных девицах, сделано предложение!
- Ух, ты! И в чем оно, это предложение заключается? Идти в монастырь?
- Нет уж! Как выразился Максим Юрьевич, «стать его спутницей – как Луна у планеты Земля».
- Так этот блаженный и сказал?
- Ну, не так, но около этого…
- А ты?..
- Что, я?
- Что ответила астроному?
- Сказала, подумаю. Взяла тайм-аут.
- А я бы на твоем месте не раздумывала!
- Но, мама, мы же друг друга так мало знаем, немногим более месяца… А, кстати, ты с отцом моим долго встречалась? - Лида решила схитрить, прощупать почву и наконец-то узнать тайну своего рождения.
- Но ты ведь, Лидушка, знаешь, мы учились вместе… - помолчав ответила Клава, а сама подумала: «Почему, несмотря на все последние события, Лагода все не идет из головы и заставляет чуть ли не каждый день напоминать о себе? А вот теперь и Лида со своим вопросом… Но ей правды знать не надо, зачем девочке эта обуза?»
- Нет, мам, я не о Петре спрашиваю, а о моем родном отце.
- О ком? Каком родном? Ты что?
- Мама, мне отец… то есть, Петр Иванович, намекнул, что тебе следовало бы уже давно всю правду мне рассказать.
Лида сказала и прикусила язык. А вдруг она все это напрасно нафантазировала из-за Лизкиной фразы?.. Ее размышления прервала мать.
- Ну, коль скоро он тебе сказал… Да, у тебя, Лидочка, был другой отец. Но он… - Клавдия чуть запнулась, - погиб. Была война…
- Совсем молодым!.. А как его звали?
Клавдия не была готова к такому повороту беседы и сказала первое, что пришло на ум:
- Как и я, ты Николаевна.
- Значит, Коля… А фамилия, какая была?
- Распопов, – сказала Клавдия, уже с раздражением.
Она была сердита не на дочь, а на себя, страшно не любящую ложь. От сознания, что приходится обманывать и юлить, было горько.
- Ой, значит я – Лидия Николаевна Распопова! Как интересно!
- Что тут интересного? Давай спать, завтра рано вставать, Двапопова!
Лида рассмеялась.
- Мам, а ты моего, настоящего… любила? – не унималась Лида.
- Конечно, любила… - вздохнув, подтвердила Клава. – Ты и есть доказательство тому!
- А вы долго…
- Лида, я рассержусь. Ночь на дворе!
- Ну, еще немного, давай поговорим. Так ты не против?
- Не против чего?
- Ну, что я завтра должна сказать Максиму.
- А ты его любишь?
- Да.
- Ну, вот это и есть ответ!
…Лида вышла замуж и теперь, как выразилась Клавдия, математик разбавил их сборище литераторов.
…Клавдию все разбирало любопытство – как теперь выглядит Стах? И вообще все, касающееся его, ее интересовало… Поэтому Клавдия периодически спрашивала дочь об успехах, а главное ее мнение о сыне Лагоды, фактически единокровном брате Лиды… Мать все время пребывала в сомнениях - а правильно ли поступает, скрывая от дочери правду?
…Был конец третьей четверти и во всех классах шли родительские собрания. Заслышав топот ног и голоса, Клавдия пришла к выводу, что, по-видимому, стали расходиться родители и, взглянув на часы, убедилась в этом. Давно пора! Приведя в порядок бумаги на столе, закрыв кабинет, она направилась к классу, в котором проводила собрание дочь. В душе Клавдия лелеяла надежду взглянуть, если еще не разошлись все родители, на жену Станислава Лагоды. Интересно, какова она? Но, завернув за угол коридора, она увидела Лиду в сопровождении, - в это было невозможно поверить, - Станислава! Постаревший, он остался таким же интересным и вполне узнаваемым. Лида, шедшая рядом с ним и ничего не подозревавшая, имела огромное сходство со своим родным отцом.
Клавдия, боясь столкнуться с идущими лицом к лицу, не нашла ничего лучше, как поскорее скрыться, и юркнула в первую же подвернувшуюся дверь. Это оказался кабинет биологии, где все еще шло собрание и где она наткнулась на вопрошающий взгляд Зои Сидоровны:
- Вы, Клавдия Николавена, что-то хотите нам сказать?
- Да-да… - растерянно ответила Клавдия, перебирая в уме, о чем же можно поговорить… - Да, есть у меня пару слов, кое для кого... Ну, в общем, я попрошу родителей обратить внимание на тетради своих детей – там черт знает что творится! Я уж не говорю о грамотности. Небрежность почерка, грязь почти на каждой странице, возмутительны! Будем за это снижать оценки по предмету! Да, кстати, и учебники тоже размалеваны нашими детишками! Не знаю, успела ли библиотекарь предупредить вас, что те, у кого учебники в ненадлежащем порядке, других в будущем не получат. У школы нет возможности каждый год приобретать новые комплекты. Будем обязывать виновных покупать и заменять учебник взамен испорченного! Дорогие родители, проверяйте, пожалуйста, у ваших детей - сделаны ли домашние задания, сверяясь по дневникам!
Решив, что дочь со своим спутником уже прошла, Клавдия, распрощавшись, вышла, и лишь закрыв за собой дверь, перевела дух. Надо же, какая встреча...
…Началась четвертая четверть. Первого апреля учительская была полна народа. Появившаяся на пороге, химичка огласила:
- Внимание, товарищи! Слыхали? За макулатуру дают «Золотого осла» Апулея, да еще «Стоик» Драйзера!
- Галина Викторовна, это точно, или первоапрельская шутка? - подала голос англичанка.
- Нет, что ты, Катя, вполне серьезно! Вчера мы сдали газеты и взяли Апулея.
- А это кто, английский классик? – спросила Парамонова, учительница второго класса.
- Что вы! – рассмеялась химичка. – Это, Верочка Ивановна, древнеримский писатель.
- Но, он явно англичанин! – не унималась Парамонова. – Хемингуэй, Теккерей, ну и этот…
- Апулей, - подсказала Екатерина Аркадьевна, а сама тихо своей коллеге, немке: - ишь ты, она даже такие имена знает!..
- А Драйзер хорошо издан? – поинтересовалась Зоя Сидоровна.
- Да не все ли равно? Книга стоящая. Издана обыкновенно. Вот Апулей – превосходно! Зеленый коленкоровый переплет с золотым теснением! – разъяснила Галина Викторовна.
- А сколько килограммов макулатуры надо за него сдать? – не унималась биологичка.
Сидящая рядом с Лидой историчка ей шепнула:
- Наша уважаемая Зоя Сидоровна покупает книги только в красивых обложках, чтобы хорошо смотрелись в интерьере. Думаешь, она их читает?
- Ой, а у меня четыре урока! Черт знает что, разберут, боюсь, этого «Ишака»… Ты, Олежек, не поменяешься со мной?
- Я бы с превеликой душой, Зоя Сидоровна, но вам же известно - Клавдия Николаевна против всего такого. Спросите ее. Хотя… За время маленькой перемены ребята все равно не успеют переодеться на физкультуру. Так что, прошу прощения…
Прозвеневший звонок прервал беседу и все, подхватив журналы, разошлись по классам.
Дни стояли поистине весенние. Рано пришедшая, она веселила душу. К тому же радостно было сознавать, что скоро конец учебного года и не за горами отпуск. В один из таких солнечных дней последней декады апреля, Лида проводила в своем классе разбор характерных пунктуационных ошибок, допускаемых многими в сочинениях. Ее внимание привлек Лагода, который был явно увлечен своим занятием – какой-то ржавой железкой, которую старательно ковырял рейсфедером.
- Костя, чем ты занят?
- Ничем, Лидия Петровна!
- То-то и оно, что ничем! Иди к доске!
Она продиктовала ему фразу, которую тот разобрал, и парень снова сел на место. А через пару минут вновь погрузился в прежнее занятие.
- Лагода, ты опять за свое? – сказала Лида, подойдя к нему. – Дай сюда свою игрушку!
- Лидия Петровна, я больше не буду!
- Я уже слышала! Дай сюда! – повторила она, отбирая у него небольшую мятую железяку, которую, рассердившись, бросила на стол. – Нашел, чем заниматься! 
На перемене Костя подошел к своей классной и начал умолять:
- Лидия Петровна, отдайте, пожалуйста!
- Стыдись! Для чего тебе эта железка? Как маленький!
- Ну, Лилия Петровна, отдайте. Я больше не буду на уроке. Это грузило для удочки. В воскресенье пойдем на речку…
Лида отдала ему это «сокровище», заручившись честным словом, что больше на уроке подобного не повторится.
Она только вернулась домой и не успела даже положить сумку, как раздался телефонный звонок.
- Лидия Петровна! – услышала она, сквозь рыдания. – Наш Костик… - и снова всхлипывания, не дававшие говорить старосте класса, Юле Савельевой.
- Юля, что с ним? Говори толком!
- Ой, Лидия Петровна… Кости нет!.. – и опять рыдания.
- Как, нет?..
- Он взорвался…
Выменяв у кого-то за пару значков этот расплющенный, как оказалось, патрон, и стремясь превратить его в грузило, Костя на скамейке у своего дома попытался гвоздем проделать отверстие в железке и ударил по ней камнем. Раздался взрыв, опаливший лицо мальчика, а осколки пронизали шею...
Лида была в шоке. Ведь не прошло и двух часов, как она держала в руках эту зловещую штуку, и если бы тогда выбросила ее, а не отдала Косте, не случилось бы этого горя… Она считала себя чуть ли не виновницей случившегося. Не верилось, что нет этого умного, способного и такого приятного мальчика… Ведь он совсем не жил, не было еще и пятнадцати. А бедные родители… Как им пережить это страшное горе, он ведь у них единственный…
А потом пришла мысль, что, бросив на стол в сердцах это «эхо войны», она чудом избежала трагедии в классе…
Клавдия, услышав о случившемся от прибежавшей в школу Лиды, была в смятении. Ведь это единокровный брат дочери. Сказать ей? Нет, нет и нет! Это только усугубит полученную ею душевную травму. А узнав все обстоятельства случившегося, Клавдия пришла в ужас: ведь дочь держала смерть в руках. Из головы не шло: как там Станислав и его несчастная жена?.. Несмотря на то, что все уроки уже завершились, школа была полна ребят, которые сбежались сюда, узнав страшную весть.
На похороны Кости Лагоды Клавдия не пошла. Она боялась увидеть несчастного отца и встретиться с ним взглядом. Пошли лишь освобожденные от уроков два восьмых класса – Лидин, в котором учился Костя и параллельный, где было много его друзей.
А Петухов, узнав о страшной трагедии, произошедшей с учеником его школы, выразился в своем духе:
- Конечно, жаль этого парня... Но, слава Богу, что это произошло не в стенах школы и не в школьном дворе! А то с ним пострадал бы и я… - Клавдия Николаевна с удивлением взглянула на директора. Причем тут он? А Петухов продолжал: - Лет этак с десяток тому назад, не знаю, помните ли вы, в соседней школе кто-то принес на урок ни много ни мало - лимонку, которая взорвалась, когда эти олухи умудрились выдернуть чеку. В результате один погиб, трое – инвалиды. Один без кисти руки, другой – без глаза. Но, что самое прискорбное, это то, что ни в чем не повинный директор школы расстался со своим местом. Безжалостно сняли! Меня, слава Богу, кажется, минует эта участь, но боюсь, выговора не избежать.
Это неприкрытое безразличие к судьбе ученика и треволнения о своем благополучии так возмутили Клавдию, что она только и нашла, что с иронией сказать ему:
- Мне жаль вас, Герард Иванович! От таких мыслей и волнений можно кондрашку заработать…
- Вы правы, Клавдия Николаевна, это все может довести до инфаркта. Вы знаете, что говорит статистика? Самое большое количество заболеваний сердца – у руководителей предприятий. Да и вообще, что сказать о нашем педагогическом труде, ведь его приравнивают к шахтерскому!
А Клавдия подумала: «Тебе, толстокожему, это не грозит. Хотя из-за боязни за свою шкуру, можешь и пострадать…»
После общешкольного празднования последнего звонка, нагруженные цветами, Клава с дочерью и зятем возвращались домой. Повстречавшаяся соседка сообщила, что приносили какую-то повестку в суд:
- Я хотела взять, чтобы вам передать, но мне отказали: нужно вручить в руки ответчика.
А вскоре состоялся суд, на котором Петр все глядел в сторону, боясь, наверно, встретиться взглядом с Клавой. В своем заявлении с просьбой о разводе он указал на несовместимость характеров с бывшей супругой.
- Итак, спустя двадцать с лишним лет совместной жизни, - заметил судья, - вы, судя по вашему заявлению, лишь теперь разобрались в характере вашей жены? Быть может, имея солидный стаж совместной жизни и вырастив двоих детей, вы, пересмотрев и взвесив все… - судья явно решил склонить их к примирению...
Но тут, не дав ему окончить фразу, Петр выдавил из себя:
- У меня другая семья, родилась дочь…
Судья ударил молотком:
- Прошу не перебивать! Значит, вы настаиваете на разводе?
- Я согласна! И поскорее! – в свою очередь сказала Клавдия.
Вскоре их развели.
Клавдия легко вздохнула, обрадовавшись окончанию пренеприятной процедуры и еще более тяжкой встрече с уже бывшим мужем, к которому она не обнаружила в душе никаких чувств. Ее лишь очень удивило, что, несмотря на крашенную шевелюру, Петр выглядел каким-то помятым, постаревшим в этой клетчатой рубашке (странно, раньше он предпочитал однотонные, преимущественно белые, а в полоску и клетку не терпел). Поразили и брюки, обычно с острыми стрелками, а сейчас с оттопыренными коленками...
Такого преображения от Петра, отличавшегося чуть ли не педантизмом и требовательностью к своему внешнему виду, всегда утверждавшего, что учитель своей опрятностью в одежде должен служить примером ученикам, Клавдия не ожидала. Он, всегда воевавший с сыном из-за отлынивания Пашки от чистки обуви, теперь оказался в каких-то растоптанных сандалиях. Ранее ничего подобного за Петром не наблюдалось...
«Точно, с кем поведешься, от того и наберешься!» – пришла к выводу Клавдия, вспомнив, что ко всему этому порядку внешнего вида приучила Петра она сама…
…В работе, заботах и ожидании внуков, пробежало несколько лет. Думы о Стасе, о его горе, время от времени давали о себе знать. Однажды Лида сообщила, что ей кто-то сказал, будто родители погибшего Кости Лагоды уехали из их города. И Клавдия, вздохнув, поняла – и эта страница перевернута…
…В этот воскресный день Клавдия с самого утра мучилась очередным приступом мигрени, несмотря на принятые таблетки. Она вынуждена была остаться дома, хотя собиралась поехать в Москву на организованный для своих классов дочерью и зятем культпоход в театр на спектакль «Турандот», который давно мечтала посмотреть.
Клавдия только прилегла, стараясь уснуть, чтобы хотя бы во сне утихомирить боль, как, неожиданно, раздался звонок в дверь. «Кого это принесло?» - подумала она, совершенно не расположенная к приему гостей, кто бы это ни был. В проеме открываемой двери показался Петр. В больной голове, перевязанной шарфом, пронеслось: «Ну, этого мне не хватало! Какой черт его приволок?»
- Можно? – спросил тот каким-то несвойственным ему, просительным тоном.
Бывший муж сильно постарел, полысел и вообще вид имел весьма непрезентабельный…
- Ну, раз пришел… Проходи. – совсем недружелюбно ответила она.
- По-прежнему, вижу, мучаешься головой?
- Ты что-то хотел? – спросила Клава, решив сразу узнать причину столь неожиданного визита, и скорее выпроводить незваного гостя.
Тут она поймала себя на том, что даже не предложила ему снять пальто, и он в нем уселся на стул, уставившись взглядом в пол. Петр молчал.
- Ты что, Петр Иванович, пришел в молчанку играть? Я, честно сказать, не расположена!
- Тепло у вас…
- А ты ведь в пальто.
Услыхав эти слова, Петр, приняв их, по-видимому, за приглашение, тут же приободрился. Быстро вскочив, он снял пальто и поспешил в коридор вешать на вешалку. Клава была недовольна собой – зачем сказала?.. «Он явно решил здесь задержаться, судя по прыти. Этого еще мне не хватало!»
- А где Лида? Я слыхал, она вышла замуж…
- Да, вышла.
Голова еще больше стала трещать, даже сделалось муторно, - от мигрени или визитера, было неясно…
- А почему на свадьбу не позвали? – спросил Петр, вынув расческу и причесывая свою с большой плешью шевелюру. – Я же ей не…
- Вот именно – «не»!
- Она, что, знает?
- Конечно. Ты же сам ей об этом намекнул.
- Разве? Не помню. Но, все же… Я ее растил, выросла у меня на глазах…
- Конечно, ты прав. Но она и повзрослела, да и гостей молодожены сами приглашали. Значит, не сочла нужным.
- А кто ее избранник?
- Хороший парень, математик.
- Как и я…
- Ну, выкладывай, ты ради того, чтобы это выяснить явился?
- Клава, зачем ты так?..
- А как? Какой прием ты, мой милый, ожидал? К тому же, у меня голова раскалывается, и я совершенно не расположена вести светские беседы!
Клава уже готова была сказать ему: «Выкладывай и проваливай!», но Петр спросил о сыне. «Слава Богу, вспомнил… - подумала она. – Но почему у него такой унылый вид, как у выжатого лимона? По всей видимости, супруга совсем ему не уделяет внимания…»
- У Павлика все в порядке. Служит в Белоруссии, туда по окончании училища получил назначение. Лейтенант.
- Что, до генерала еще не дослужился?
- Все впереди. Главное, чтобы не было войны.
- Ну, а как тебе служится? Ведь ты в начальниках ходишь?
- Каких начальниках, тоже сказал!
- А как же - завуч! Командуешь учебным процессом!
Клава подумала, что этой двойной пытке не будет конца и, в свою очередь, ради приличия спросила:
- А каковы твои дела?
- Мои дела… Как говорят немцы – швах. С Лизой мы расстались.
-  Что так? Ведь была большая любовь…
- Была большая… ошибка!
- Ну, ничего, в дальнейшем будешь осмотрительнее. Ведь на ошибках учатся.
- Но сначала получают за них двойки…
- Бывает и кол.
- Ты права! Вот и я – уселся на кол… – печально усмехнулся он.
Тут в голове Клавы что-то щелкнуло и боль куда-то исчезла. Даже не верилось, что такое возможно. Неужели образ Петра, сидящего на колу, и вернее весть об его разочаровании и горьком уроке оказались посильнее спасительных таблеток?.. «Неужели я настолько мстительна, что это известие настолько на меня повлияло?» – с удивлением подумала Клава, и тут же отмела это «открытие» в сторону. Нет, дело не в ее характере, а просто боль не вынесла этого перенапряжения от гостя и его проблем и сбежала, оставив ее один на один с этим испытанием по имени Петр.
- У зятя твоего большая нагрузка?
- Приличная.
- А еще математики вам не нужны?
Решив, что, быть может, Ковалев остался не у дел, Клава ответила:
- Нет, у нас лишних часов нет. У тебя что, нет ставки?
- Я, Клавочка, не об этом… Думал – в семье…
- Что? В какой еще семье?
- В нашей.
- Ты, Петр Иванович, ошибся адресом.
- Я думал…
- Меня не волнует, о чем ты думал. Единственное, что ты должен уяснить: здесь у тебя нет семьи!   
…Новый учебный год начался с новшества: во всех классах, с первого по десятый, в течение урока требовалось проводить пятиминутную зарядку. Возмущению педагогов не было предела. Особенно горячился Максим:
- Итак еле укладываешься дать и закрепить материал за сорок пять минут, а там они еще придумали отобрать драгоценное время!
И уже дома, сидя за обедом, он продолжал возмущаться:
- Я понимаю, в начальной школе. Малышам действительно тяжело без движения высиживать. Но здоровые лбы за эти пять минут расслабляются и еще пол урока идет насмарку! – кипятился зять.
- Поэтому ты, дружок, стал непомерно много задавать домой? Мои жалуются! – предъявила мужу претензии Лида. – И слишком расщедрился на двойки, а ведь это -  выпускной класс.
- Вот именно! Классному об этом тоже не следует забывать и подвинчивать гайки! А то…
- Умоляю, милые, хотя бы за столом не устраивайте педсовет! – вмешалась Клавдия. - Как будто нет более никаких интересов и забот кроме двоек, дисциплины, планов… Ужас охватывает, когда нас собирается несколько человек, только и слышно – успеваемость, нагрузка, неблагодарные, нерадивые ученики и их, безразличные к своим чадам, родители. Ой, сколько можно о делах! Ешьте, стынет! – и тут же прервала саму себя: – Кстати, я получила новые методички, обязательно с ними познакомьтесь!
- Мам, а нельзя ли десятые освободить от дежурства? Подумай! Да, кстати, дорогие мои… Хочу вас поставить в известность. Скоро ты, Макс, станешь папой, а ты, мама, – бабушкой!
- Урр-ра-а! – завопил ошалевший от счастья Максим, кидаясь обнимать Лиду.
А прослезившаяся Клавдия спросила дочь:
- Когда, Лидуша, ждать нашего наследника?
- В том-то и дело, - голос Лиды поскучнел, – где-то в конце мая…
- Ой, у тебя же наши выпускные классы! – как-то растерянно сказал Максим. 
- В том-то и дело… Совсем не вовремя придется идти в декрет…
- А мне – искать тебе замену… - добавила Клавдия. – Ну, что поделаешь… Господи, - вдруг встрепенулась она, - тут радоваться надо, а вместо этого у нас какие-то заботы и всякие сомнения… - Клавдия улыбнулась: - Да что с нас возьмешь! Одно слово – шкрабы!