Говорит Москва

Ю.Гельман
ГОВОРИТ МОСКВА

«…Советское командование в лице представителя Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии генерал-полковника артиллерии Воронова H. H. и командующего войсками Донского фронта генерал-лейтенанта Рокоссовского К. К., во избежание напрасного кровопролития, предъявило 8 января 1943 года следующий ультиматум командованию и всему офицерскому и рядовому составу окружённых под Сталинградом, германских войск:
«Командующему шестой германской армией генерал-полковнику Паулюсу или его заместителю и всему офицерскому и рядовому составу окружённых германских войск под Сталинградом.
6 германская армия, соединения 4 танковой армии и приданные им части усиления находятся в полном окружении с 23 ноября 1942 года.
Части Красной Армии окружили эту группу германских войск плотным кольцом. Все надежды на спасение ваших войск путём наступления германских войск с юга и юго-запада не оправдались: спешившие вам на помощь германские войска разбиты частями Красной Армии, и остатки этих войск отступают на Ростов.
Германская транспортная авиация, перевозящая вам голодную норму продовольствия, боеприпасов и горючего, в связи с успешным стремительным продвижением Красной Армии вынуждена часто менять аэродромы и летать в расположение окружённых войск издалека. К тому же германская транспортная авиация несёт огромные потери в самолётах и экипажах от русской авиации. Её помощь, окружённым войскам становится нереальной.
Положение ваших окружённых войск тяжёлое, они испытывают голод, болезни и холод.
Суровая русская зима только начинается. Сильные морозы, холодные ветры и метели ещё впереди, а ваши солдаты не обеспечены зимним обмундированием и находятся в тяжёлых антисанитарных условиях.
Вы, как командующий, и все офицеры окружённых войск отлично понимаете, что у вас нет никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадёжное, и дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла.
В условиях сложившейся для вас безвыходной обстановки, во избежание напрасного кровопролития, предлагаем вам принять следующие условия капитуляции: 1) всем германским окружённым войскам во главе с Вами и Вашим штабом прекратить сопротивление; 2) Вам организованно передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и военное имущество в исправном состоянии.
Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или в любую страну, куда изъявят желание военнопленные.
Всему личному составу сдавшихся войск сохраняем военную форму, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу и холодное оружие.
Всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно будет установлено нормальное питание.
Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь.
Ваш ответ ожидается к 10 часам 00 минут по московскому времени 9 января 1943 г. в письменном виде через лично Вами назначенного представителя, которому надлежит следовать в легковой машине с белым флагом по дороге на разъезд Конный - станция Котлубань. Ваш представитель будет встречен русскими доверенными командирами в районе "Б" 0,5 км. юго-восточнее раз. 564 в 10 часов 00 минут 9 января 1943 года.
При отклонении Вами нашего предложения о капитуляции предупреждаем, что войска Красной Армии и Красного Воздушного флота будут вынуждены вести дело на уничтожение окруженных германских войск, а за их уничтожение Вы будете нести ответственность.
Представитель Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии генерал-полковник артиллерии - ВОРОНОВ.
Командующий войсками Донского фронта генерал-лейтенант - РОКОССОВСКИЙ.»
Командование немецко-фашистских войск, окружённых под Сталинградом, отклонило ультиматум Советского командования.
Ввиду этого 10 января наши войска начали генеральную атаку окружённых в районе Сталинграда немецко-фашистских войск. За 7 дней напряжённых боёв наши войска, сжимая кольцо окружения немецко-фашистских войск, продвинулись на отдельных направлениях на 20-35 километров и заняли важные укреплённые узлы обороны –МАРИНОВКА, АТАМАНСКИЙ, ЛАГЕРЬ ИМЕНИ ВОРОШИЛОВА, КАРПОВКА, ЖИРНОКЛЕЕВКА, ГОСПИТОМНИК, СИНЕОКОВСКИЙ, НОВЫЙ РОГАЧИК, СТАРЫЙ РОГАЧИК, ПЕСЧАНЫЙ КАРЬЕР, БЕРЕСЛАВСКИЙ, СКЛЯРОВ, РАКОТИНО, КРАВЦОВ, ДЫБЕНКО, ЕЛХИ, АЛЕКСЕЕВКА, ПИТОМНИК, ДУБИНИН, МАЛАЯ РОССОШКА, ЗАПАДНОВКА, БОРОДИН, СОВХОЗ № 1, БАБУРКИН, НОВОАЛЕКСЕЕВСКИЙ, ДМИТРИЕВКА, ПОЛТАВСКИЙ, ОТОРВАНОВКА, СОЛОВЬЕВ и железнодорожные станции БАСАРГИНО, КАРПОВСКАЯ, ПРУДБОЙ.»
***
Димка вышел из сарая мокрый от пота. Июльский день был в разгаре, немилосердно жгло солнце, в раскаленном небе давно растаяли все облака. Но в прохладном, спрятавшемся под огромным орехом и продуваемом через все щели сарае парень вспотел вовсе не от жары, а от волнения. Точнее, наверное, от внезапного ощущения собственной гениальности. Или – еще точнее – от результата этой гениальности, что ли…
А случилось всего ничего: пять минут назад он починил, нет – реставрировал, опять нет – реанимировал, снова нет – воскресил старый бабушкин радиоприемник с незатейливым названием БИ-234. И заполнили знойную тишину летнего дня шорохи и треск эфира, и голос Левитана, читавшего сводку СовИнформБюро за шестнадцатое января далекого сорок третьего года…
«Может, передача какая-то про войну, – подумал сначала подросток. – Сейчас много этому посвящают – круглая годовщина Победы, всё-таки». Но после сводки Информбюро, которую Димка прослушал, затаив дыхание, не появился в эфире никакой голос современного ведущего, не понеслась вдогонку ему ритмичная музыка, не вклинилась в плотный эфирный поток назойливая реклама.
– Что же это тогда? – спросил Димка, ни к кому, в общем-то, не обращаясь и надеясь, что ответ придет сам собой.
И он стал медленно, по миллиметру сдвигать ручку настройки в поисках других радиоволн.
***
– Ба, а где письма деда хранятся?
– А тебе зачем? Они-то мне адресованы…
Евдокия Андреевна с давно затаенной грустью посмотрела на правнука. Вырос не по дням, а по часам. Вихрастый, задиристый – весь в прадеда, не дожившего до конца той страшной войны каких-то семнадцать дней… А еще любознательный, во всё хочет влезть и до самой сути докопаться. За что ни возьмется. Да разве ж плохо это?
– А мне только воинскую часть посмотреть, в которой он служил.
– Вот те на! Это еще зачем? В школе что-то про войну проходите? Задание на каникулы дали?
– Нет, ба, тут другое. Мне кое-что проверить надо…
– Секрет?
– Не секрет. Просто не хочу раньше времени говорить.
– Задумал уже что-то! По глазам твоим вижу. Ишь, как сверкают!
Димка помялся: говорить – не говорить.
– Понимаешь, ба, я сам еще не разобрался, вот только пытаюсь. А если тебе скажу – так ты либо на смех поднимешь, либо ничего не поймешь, либо вовсе расстроишься.
– Ну, ты и пересчитал: все чувства сразу!
– Я сам сейчас и про себя не пойму: радоваться мне или как…
– Ох, ей-Богу задумал что-то!
– Ба, ну, не могу я сейчас сказать. Проверить мне надо… Дай на письма взглянуть, а?
Евдокия Андреевна с укоризной посмотрела на правнука. И с любовью, конечно же – без этого как? Отдушина ее, собеседник. Может, как и все сверстники его, шалопайничать целыми днями, а может и задумками поделиться своими, даже от матери с отцом в тайне. Ба для него авторитет, с самого рождения и до этих вот, шестнадцати, что недавно отмечали.
***
– И ты говоришь, что прямо оттуда, из сорок третьего?.. – Голос женщины дрогнул. – Не пойму я. Или ты меня разыграть вздумал – так это грешно, внучек. Или чертовщина какая – так это и вовсе страшно из-за непонятности своей.
– Как ты могла подумать, ба? Я сам в шоке! Я ведь говорил тебе: проверить хочу, потому что слишком необычно это… Я в Интернете смотрел, где деда воевал, его танковый корпус, то есть. Потом названия деревень, что услышал по радио, в поиск забил. Это несложно сейчас, поверь. И по всему совпало…
Они вошли в сарай, приютившийся на краю подворья, где на покосившемся от ветхости кухонном столике, давно убранном с глаз долой, стоял теперь небольшой, размером с коробку от обуви, радиоприемник. Поцарапанный, потертый временем деревянный ящик, оклеенный дерматином, внушал уважение, шкала настройки с красным ползунком – притягивала взгляд магическим своим видом.
– Ты сядь, ба. – Правнук придвинул к столику еще один табурет, смахнул с него пыль подвернувшейся тряпкой. – Сейчас включу, и сама услышишь.
И действительно, уже через минуту сквозь непривычный для двадцать первого века шум эфира они услышали…
– Сосна, Сосна, я – Береза. Доложите обстановку!
– Береза, я – Сосна. Ведем бой южнее деревни Щуплово. Немцы отбили уже три атаки. Не могу продвинуться вперед!
– Сосна, Сосна, слово «не могу» не принимаю! Вы уже отстали от правого фланга. Приказываю: вперед!
– Береза, я – Сосна. Людей мало осталось, не с кем идти в атаку! Половину выкосили. Обработайте сорок пятый квадрат минометами, а я следом пойду.
– Понял тебя, Сосна. Сейчас посмотрим, чем тебе помочь. Оставайся на связи.
***
– Беркут, Беркут, я – Орел. Что там у вас?
– Орел, я – Бер…
– Вася! – вскрикнула Евдокия Андреевна. – Васенька мой!
– Беркут – это деда? Ты голос узнала, ба? Не путаешь?
– Как же путать-то! Уж столько лет прошло, а Васенькин голос у меня до сих пор в ушах… Ох, внучек, как же это?! Что творится?!
– Орел, я Беркут. Веду роту левее высоты 123, под прикрытием лесочка. Через пять минут выходим на позицию и ударим там, где нас не ждут.
– Кто приказал? Что за самодеятельность, Беркут! Там же болото! Угробишь танки, под трибунал пойдешь! Нет, расстреляю собственноручно к чертовой матери! Ты меня понял, Беркут?
– Не утонем, Орел! Я ночью разведочку организовал, пройдем по болоту, уверен. Есть там тропинка. А победителей не судят, так, кажется.
– Ну, черт с тобой! Давай, Беркут! Давай, сынок!
***
– Последнее письмо от Васи я в апреле получила. Они уже по Германии шли, все понимали, что войне скоро конец. А когда девятого мая по радио объявили… «Говорит Москва!» Знаешь, у Левитана даже голос был другой! Не как всю войну до этого… И когда он говорил «Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины», я и не думала, что это к Васеньке относится… Похоронку на него только через неделю принесли…
– Покажешь, ба?
– Отчего не показать?
Евдокия Андреевна, отложив в сторону небольшую стопку писем, перетянутых синей ленточкой, достала со дна шкатулки маленький желтоватый листок, исписанный чернильной ручкой с нервным нажимом.
«Ваш муж, капитан… – прочитал Димка, – в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был ранен и умер от ран… похоронен с отданием воинских почестей в городе…»
– И ты никогда не ездила в Германию, чтобы посмотреть, где это находится?
– Знаешь, я не сторонница этих бабских причитаний у обелиска, – с неожиданной твердостью в голосе ответила Евдокия Андреевна. – Земля, она ведь одна у всех – как общая братская могила. Я могу выйти на околицу и с любым деревом поговорить, с любым камнем, с  ручейком, с травинкой – и всё будет как надежная связь с теми, кто в этой земле покоится… Ты понимаешь?
– Понимаю, ба, – задумчиво ответил внук.
– Это просто бумажка, казенное извещение. Здесь он у меня, Вася, прадедушка твой. – Она показала рукой на сердце. – Навсегда…
– Понимаю, ба. А давай, я тебя научу, будешь хоть каждый день радио слушать – когда только захочешь!
– А я больше не захочу. Пусть так, как есть, остается. И голос его – живой, отчаянный – со мной теперь до конца будет… Понимаешь?
Она посмотрела мимо правнука, в окно, куда-то вдаль. С невыразимой тоской. С давно привычной и невысказанной любовью. И с негасимой верой.
– Понимаю, ба… – тихо сказал Димка, и предательский спазм сдавил его молодое горло.


На это произведение написаны 3 рецензии      Написать рецензию