Бегство

 Этот город был выбран почти случайно. Он или какой-то другой – не все ли равно, когда бежишь от себя? Январь, несколько дней до рождества… И бесконечный, ноющий холод в душе.
     Над ночной вокзальной площадью (казалось, что звук шёл сразу со всех сторон) летала песня «Умы Турман»: «Проститься, за потерей потеря, и года полетели. За дождями метели, перелетные птицы…» А я и без того чувствовала себя перелетной птицей, с той только разницей, что конечная цель путешествия была выбрана наобум. Но было особое чувство… оно возникает иногда, в переломные моменты жизни, когда всё летит в тар-тарары, когда совершаешь безумные, не поддающиеся логике поступки, но понимаешь: так надо.  И вот куплен билет, а дальше по сценарию поезд и незнакомый город... Несколько часов тяжелого забытья-полусна под стук колёс, телефон отключен, мосты сожжены… Серое зимнее утро в вагонном окне. Приехали.
    Ростов встречал меня холодно и равнодушно. А чего я собственно ждала от чужого города? Садись в автобус или маршрутку, ищи своё «место силы», своё спасение – ты же за этим сюда приехала?
   Дорога в автобусе показалась бесконечно длинной, как будто я ехала не сорок минут, а сорок дней. Чужие, неприветливые улицы и дома за окном.
И вот – холм. И храм на холме. И долгий, прокатившийся волнами над зёмлей колокольный звон. Замирающий звук колокола, улетевший куда-то далеко, в бездонное, распахнувшееся над заснеженным холмом небо. И душа, встрепенувшаяся следом.
   …Храм, как и сам монастырь, как будто парил над городом. И стоя на этой высоте легче всего было почувствовать свою близость к небу и к Богу.
Рядом с храмом росла статная, как на картинке ёлка. Две говорливые молоденькие монашки с весёлым девчоночьим щебетом доставали из большой коробки ёлочные украшения. Яркие солнечные зайчики прыгали с одного сверкающего шара на другой, путались в пушистой мишуре, с озорным бесстрашием целились в меня. Весь мир неожиданно стал светлым и радостным. И пришёл покой.  Боль не исчезла, нет. Но она боязливо спряталась куда-то в затаённый уголок души, как будто стыдясь своего присутствия здесь. Я не строила планов, не знала, сколько пробуду в монастыре… Это место выбрало меня, ему и решать.
   …Дни были одинаковыми, как близнецы, но эта одинаковость не тяготила и не раздражала, а наоборот – какими-то невидимыми золотыми бинтами залечивала все душевные раны. Подъем засветло, ранняя молитва в пять утра в тихом, заспанном храме, нежный запах ладана, плывущий в дрожащем пламени свечей…
Потом отлаженная до мелочей будничная жизнь монастыря, монотонная, утомительная работа, которая всегда в изобилии ждала послушников. И за бесконечными горами посуды, нечищеной картошки, луковой шелухи шелуха внешнего мира постепенно осыпалась и больше не тревожила меня. Это место всё больше затягивало, время остановилось, и я застыла в нём, как доисторическая мошка, позабывшая всё, что было с ней прежде. Так могло бы длится месяц, год, всю жизнь…
     Но однажды утром я поняла, что должна уехать. Там, в другой жизни остались близкие люди. Кто-то из них делал мне больно, но разве это что-то меняло? Если я не уеду немедленно, я останусь здесь навсегда, я забуду своё имя и перестану быть собой. Я стану лучше и чище, но это буду уже не я. Моё время не пришло.
   … Нежные голоса монашек и послушниц взлетали в купол храма,  и мой голос взлетал вместе с ними…  В утренней полутьме никто не видел моих слёз.
    Ростов не хотел меня отпускать. Он цеплялся за мои руки ветками деревьев, по-цыгански назойливо окружал меня вокзальными киосками, шумными пассажирами, грохотом поездов. Возвращаться было страшно и больно, душу, как податливого моллюска вынули из привычной раковины, мир, от которого я успела отвыкнуть, казался грязным и суетным.
   Но я вернулась. Я почти забыла и город, и храм, только иногда он снится мне таким, каким я увидела его в тот день: высокий холм в лучах солнца, парящие в небе золотые купола и долгий колокольный звон… Моё «место силы». Место, которое всё еще ждёт меня.