Про обиду

Никогда не забуду: однажды, в детстве, я переживала страшную обиду. Уже не помню, за что обиделась на родителей, но было очень больно. Возраст мой был уже довольно сознательный, адекватный, я с любовью воспринимала окружающий мир, и ждала от него той же большой любви.
В этот период мы ещё жили в маленькой деревушке, далёкой от цивилизации. Дом состоял из одной большой комнаты. Большая печь делила пространство на кухню и «залу». А «зала» делилась перегородками для спален - ситцевыми шторками в цветочек.

Я часто вспоминаю тот свой дом. Временное пристанище, как любил философствовать отец. Потому что до постоянного было ещё далеко!  Кто жил в деревнях должен помнить эту незамысловатую планировку в небольших домах. Было уютно, ярко, чисто. Ни диванов, ни телевизора, ни шкафов. Сундук, в который складывалось всё нажитое добро, да стол с лавками посреди комнаты. Для праздников. Он всегда накрыт белой вышитой скатертью. Когда мы делали уроки - скатерть аккуратно поднимали и сворачивали к центру стола.

Над столом – лампочка на длинном скрученном проводе. Желтый, тусклый, скучный свет от мутной лампы больше склонял ко сну, чем к работе. Поэтому, делая уроки, мы часто получали подзатыльники, чтобы не спали над учебником.
Летом, мы, дети, были предоставлены сами себе. С утра до позднего вечера находились дела и развлечения в лесу, на речке, во дворе. Никакой унылости и тоски. Всё всегда было хорошо и привычно.
Я помню резные ставни на окнах, на крыше – вертящийся от ветра петушок, забор из прутьев ивы вокруг огорода, палисадник с георгинами.
 Да, всё так и было! Как под копирку жили наши предки в деревнях. Свои жизни, а оформление одинаковое.

Но однажды мир мой перевернулся. Он стал чёрным, чужим, неприветливым. Меня обидели. Как казалось мне - ни за что. До сих пор помню это состояние: оцепенение, ком в горле, руки и ноги не слушаются, слёзы льются градом и бессилие. Такое бессилие, что уже невозможно стоять. Я бегу за свою шторку, бросаюсь на кровать. Кровать узкая, железная, сетка растянута так, что я проваливаюсь в ней почти до пола и лежу как в гамаке. Я мокрая не только от слёз. От обиды. Мне жарко. Рыдания мои бесконечны и горьки. Никто меня не успокаивает, никто не прижимает к себе, чтобы забрать мои печали.

От этого становится еще хуже и обиднее. И моё тело ноет, болит, ломит. В голове гул, подушка мокрая, а мысли роем крутятся в голове. Я вижу картину: вот, я лежу на этой кровати, как в гамаке, отец давно обещал положить доски, но так и не положил, потому, что за ними надо ехать в другую деревню, брату поставили широкую лавку, а мне эту дурацкую старую кровать. Никому я не нужна. Никто обо мне не заботится и не печалится. Утром брату дали целую конфету, а мне половинку, потому что я старше и мне столько хватит, подружкам купили одинаковые сарафаны, а мне не купили, потому что денег нет.

Все эти мелочи, одна за другой, всплывают в моей голове, давят своими подробностями. Младший брат частенько меня предавал, ябедничал. В детстве это кажется незначительным явлением. Но, оказывается, во взрослой жизни, приобретает иные, более сложные, некрасивые формы. В минуты обиды сердце стучит громче, выразительнее, меня трясёт. И я начинаю засыпать. Засыпая, представляю, что я умерла и обо мне горько плачут мои родители, брат. Мои подружки готовы отдать свои новые сарафаны, но мне они уже не нужны. Брат достаёт из кармана конфеты и протягивает их мне. Но я умерла. Мне уже ничего не надо. Родители почернели от горя, они склонились надо мной и бесконечно гладят меня по голове. Вся деревня горюет и плачет - такая потеря! И так жалко становится мне маму, папу, и слёзы мои льются ручьём наполняя влагой, набитую куриными перьями, подушку.

Это была самая страшная обида, которую я так трудно пережила. В жизни обид было много. Но чаще всего я прощала. Я умею прощать. Умею это делать и по сей день. Не от того, что я такая покладистая и не ценю себя. Не от того, что я чёрствая и душа моя не болит от обиды. Просто тогда, ещё ребёнком, я поняла, что обидевшись - можно потерять всё и всех.

Проснувшись, тогда, в детстве, я ощутила себя одинокой, несчастной, никому не нужной. Ком, который стоял в горле и давил, мешая дышать, я с большим трудом проглотила и помчалась к маме. Мама прижимала меня к себе, я чувствовала её тепло, любовь, запах, и поняла, что моя обида могла бы отнять её от меня. Отец потрепал меня по голове и был рад, что я и его обнимаю, потому что соскучилась по ним, пока переживала свою трагедию, о которой уже забыла. Эти минуты отлично помню по сей день.

Я научилась проглатывать свою обиду. Иногда этот ком бывает до такой степени огромным, что одним глотком не отделаться. Надо потрудиться. Зато я вовремя освобождаю себя от этих адских мук, сковывающих всё моё тело, убивающих слух и зрение, делающих моё лицо маской от досады, которая растёт до неимоверных размеров и досаждает, напоминает об оскорблении, которое мне нанесли, конечно же, незаслуженно. От мыслей, вьющихся роем в моей голове, от дурных пожеланий обидчику, посланных сгоряча, и не дай Боже, они сбудутся.

Я с трудом проглатываю этот тяжкий ком и стараюсь рассмотреть ситуацию с другой стороны. И вижу человека, причинившего мне боль, иным: он беспомощен, он несчастлив, поэтому захотел и меня притянуть к своему состоянию. Может быть и он, тот человек, пережил обиду в детстве и его никто не пожалел и он до сих пор мстит за это? Может быть, он весь в своих детских обидах и ранах и не хочет этой болезнью болеть один, ему нужны люди, которые переживут такую же боль, которую он носит в своём сердце. И он не обязан делать меня счастливой. Счастливой себя могу сделать только я. Это отлично поняла ещё тогда, когда мама и отец прижимали меня к себе, и я понимала, что этих минут могло бы не быть, если бы я продолжала лелеять свою обиду и лежать в кровати-гамаке одинокая и несчастная.