Стенописец

Продолжение повести

Через год Егор защитил диплом и был принят на работу в Курчатовский институт. Игорь Сергеевич Слесарев, научный руководитель Егора ещё по преддипломной практике, прочил  ему место в аспирантуре. Казалось, успешное будущее молодого учёного неотвратимо, как утренний восход солнца. И никто не знал о том, что имидж талантливого физика давно стал той потёмкинской деревней, за которой Гоша скрывал новый трепетный интерес к жизни.
Мама снисходительно журила сына за поздние возвращения домой. Она всё более примечала увлечение Егора рисованием, но рассуждала так: «У человека должно быть хобби. Пусть Егорушка порисует, авось, само и пройдёт».
Один раз Гоша попробовал поделиться с матерью сомнениями. «Мам, может мне бросить физику и пойти в художники?» - спросил он за ужином. Мама обмерла, отложила еду и ответила: «Я тогда, наверное, умру». Гоша постарался обратить в шутку свой неловкий вопрос. Мама даже улыбнулась. Очень кстати задымился в духовке пригоревший пирог. Мама бросилась пирог спасать, и неприятный разговор оборвался сам собой. С того дня Гоша подобных разговоров не заводил, а на вопросы мамы отвечал: « Всё хорошо! В Курчатнике им довольны!»
Мама на время успокаивалась, и, опасаясь размолвки, старалась не замечать, как всё более меняется её сын.
Рисуя ночи напролёт, Гоша стал регулярно опаздывать на работу. Засветив присутствие, он под первым благовидным предлогом исчезал в проходной и бежал в изостудию.
Так прошла зима. Всё разрешилось по-весеннему, само собой. Руководитель изостудии, которую исправно посещал Гоша, добряк и первостатейный художник Щелконогов Борис Андреевич без труда разгадал тайные намерения своего усердного ученика. Понимая, что творческую личность во многом делает среда, он предложил Гоше вакансию шлифовщика литографских камней в старейшей в Москве литографской студии на Масловке.
Следует сказать, что этому предложению предшествовали долгие раздумья маститого художника. Имеет ли он право тревожить налаженное благополучие молодого учёного? Что, если увлечение рисованием окажется для Егора лишь временным хобби? Ведь так легко сломать житейский прутик, ещё не превратившийся в крепкий многолетний ствол дерева.
Однако упорство, с которым Егор вгрызался в плоть изобразительного дела, склонило осторожное суждение Бориса Андреевича к решению «Пусть пробует».

За день до объявления Егору о вакансии шлифовщика член Московского Союза художников Щелконогов Б. А. здорово напился. «Может, зря я это задумал? – повторял он, принимая на грудь очередную порцию армянского коньяка. – Да, Егорка сильный, способный, даже очень способный, но он не однолюб. Сейчас он любит художество и решил стать художником. И  станет, этакий самозванец, – «зуб даю»! И в Союз вступит, и уважать себя заставит! Но вот ведь какое дело. В художестве Егорка, этот недовинченный Леонардо, видит лишь способ извлечения прелести для ума и чувств, не более. Такие могут жить и без живописи. Начитаются Ван Гога, и чудятся им первородные смыслы! А Винсент-то, отними у него краски, на второй день или с ума сойдёт, или застрелится. Егор не таков. Потоскует с недельку, да выдумает себе новую творилку. Может, музыкой займётся или стихи писать начнёт – ему же всё по плечу! Это-то и плохо…»
«Вот ведь какое дело!..» - рассудил Андреич и не раздеваясь повалился на велюровый диванчик.
Однако потерять такого ученика Борис Андреевич всё же не решился. На другой день после занятий рассказал Егору про «уникальную» работёнку шлифовщика литографских камней.
«Но помни, Егор, - Андреич нахмурился и отвёл глаза в сторону, - поломать жизнь легко. Я знаю, в тебе достанет упорства одолеть изобразительную грамоту. Через пять-шесть лет ты действительно станешь художником. Но вот в чём парадокс: художество никогда не станет самым главным смыслом твоей жизни, потому что художество глубже, чем ты, а ты шире, чем художество. Хорошенько подумай над моими словами. Ведь я предлагаю тебе, как писано в одной умной книге, «не мир, но меч». А лезвие меча – штука обоюдоострая».

Читатель наверняка усмехнётся: «Ну что хорошего в шлифовке неподъёмных литографских камней? Работа тяжёлая, грязная, однообразная, низкооплачиваемая… О чём речь?
Да, всё так, но есть одно «но». Литографская студия на Масловке – это творческая цитадель московской графической элиты. Лучшего места для того, чтобы отредактировать собственную линию жизни с точки зрения высокого искусства, и не придумать.
 
Упустить такой шанс Гоша не мог. Подобно Ван Гогу он был готов заплатить любую цену из кошелька судьбы за возможность жить и трудиться в среде художников. То, что он, молодой учёный с высшим образованием, перспективой и зарплатой сто пятьдесят рублей, переходит в разряд подсобных рабочих на оклад в девяносто рэ, Гошу не смущало совершенно. Его беспокоило другое. Как объявить об этом маме и как объяснить своё решение шефу, отеческим расположением которого Гоша трогательно дорожил.
Разговор со Слесаревым состоялся на следующий день. Игорь Сергеевич долго, внимательно разглядывал Гошу и потом сказал: «Второй раз начинать жизнь непросто, и не каждый на это может решиться. Ну да, Бог тебе судья, ступай и докажи, что ты прав».
Маме он решил пока ничего не говорить, да и что говорить - физику бросил, а художество сложится ли?.. Одно Гоша знал твёрдо – он поступает правильно.

Порой трудно объяснить другим то, что кажется тебе очевидным. Егору вспомнился каверзный основной закон философии, этот невероятный переход исподволь накопленного количества в новое непредсказуемое качество. Переход всегда мгновенный и внешне никакой житейской логикой необъяснимый. Заговори с ним о смене профессии пару лет назад, Гоша покачал бы головой и, наверняка, не согласился. Но два года ежедневного рисования и раздумий об искусстве не прошли даром. В Гошином самосознании накопилось художество. Оно переполнило полушария ума и, разрушив привычный мир, вырвалось наружу. Предложи ему работу санитара в морге, чтобы иметь возможность по ночам препарировать трупы и изучать анатомию, как это тайно делал великий Микеланджело, он согласился бы и на это.


На это произведение написаны 2 рецензии      Написать рецензию