Жилины. В Лапино. Сентябрь 1748 года

Отрывок из романа

   Иван проснулся, когда на улице совсем ещё темно было. Он приподнял голову и осмотрелся вокруг. В избе все спали. Хотя, возможно и не все. Может это ему, конечно, показалось, но в дверях мелькнула чья-то тень. Мама, догадался он, наверное, уже доить коров пошла. Не хочет она беспокоить своих дочерей, ни старшую – Софью, ни следующую – Александру. ;Пусть хоть в девичестве поспят вдоволь. Замуж выйдут, не до сна им будет;. Вот так она всегда говорила, когда её укоряли, что балует она непомерно своих дочек, сама надрывается, а они белоручками растут, хотя всему, что положено, они обучены: и готовить, и за скотиной ходить, и в поле работать, и бельё стирать, и шить, и вышивать, и вязать. В общем всё умеют. ;Вот замужем их руки всё и вспомнят;, так она отвечала тем, кто с укоризной ей выговаривал.  Может права, действительно, когда ещё можно будет погулять до зари без устали, попеть, да поплясать – только вот в такие годы, когда тело девичье женской силой наливается и они из подростков длинноногих, да нескладных в прекрасные создания превращаются, при взгляде на которых одни только желания возникают любоваться да любить.

     Он встал, что толку валяться, ежели проснулся и тихонько, чтоб никого не побеспокоить, выбрался вначале в сени, а уж затем и на улицу. Небо было ясным, луны не видно, поэтому крупные звёзды, как маленькие сверкающие хрусталики, усеяли весь небосвод, слегка подсвечивая землю. В хлеву действительно горел огонёк. Иван подошёл к двери и заглянул туда. Машка, старая корова, которую Иван помнил с самого детства, стояла и лениво жевала, за ней виднелась сгорбленная фигурка его матери, сидящей на крошечной скамейке, специально изготовленной для такого случая. Мать показалась сыну такой маленькой и беззащитной, что у него вначале сердце захолонуло, а затем накатила какая-то нереальная нежность к этой согбенной фигурке, даже в горле перехватило и слезы на глазах появились. Было совсем тихо, слышалось только дыхание коров, да мерное позвякивание струек молока о стенки подойника. Но вот всё закончилось. Корова также продолжала своё бесконечное жевание, а мать встала, выпрямилась и лишь тогда заметила сына.

     - Ой, Ванюша, что так рано вскочил? – голос у неё был ласковый, да и смотрела она на него с такой любовью, что даже слёзы, вроде почти высохшие, вновь на глаза сами по себе навернулись.

     - Так я всегда так встаю, - начал он было, но что-то мешало ему продолжать говорить, в горле настоящий ком возник. Ему пришлось сделать усилие и дальше он продолжил обычным голосом. Очарование, нахлынувшее на него, когда он зашёл в хлев, вызванное скорее всего призрачностью теней - всё вокруг скрывалось в полумраке, лишь освещенный коровий бок, методично вздымающийся и опадающий при дыхании, да блеснувший отсвет горящей лучины в крупном темном, как слива, глазу Машки, когда она на него взглянула, а затем опять уставилась в пол и отсвет пропал – вот и всё, что было ясно видно, всё остальное было размыто и казалось возникшим из какой-то сказки. Он не помнил, как она называется, но то, что ему, эта сказка знакома, что она была в его давнем теперь уже детстве, было совершенно точно. Но вот в ту самую минуту, как мать выпрямилась, сказка пропала, растаяла в воздухе и всё кончилось.

     - Я всю ночь не спала, - заговорила мать, - лежала вспоминала. Какая я была счастливая, когда с Иваном познакомилась. И дальше, каждый раз, как ребёнок начинал шевелиться, и я понимала, что он скоро родится, я ощущала такое счастье, что… – она передохнула и продолжила, - родился – счастье, начал ползать – счастье. Сколько детей – столько раз я счастливой была. И вот всё кончилось, - она опустила голову и смахнула слезу.

     - Ивана нет – и счастья больше не будет, - глухо донеслось до сына. Она вновь выпрямилась и вновь заговорила, - но ты знаешь, я подумала, может у них, моих лапушек оно на новом месте будет, и поняла, что надо ехать. Здесь жизнь, не в жизнь будет, одни мучения. Софьюшка вот-вот замуж выйдет, хороший парень к ней сватается. Да ты его должен знать. Петром его зовут, он сын Симона с Прасковьей, что на том конце живут. Мы уж её трогать не будем, пусть при муже остаётся, а сами поедем. Давай, как дом готов будет, приезжай, забирай нас всех, - и она вновь опустила голову.

     Иван подошёл к ней, обнял, она прижалась к нему и заплакала.

     - Ну, будет, будет, - заговорил он, как отец, отчего она заплакала ещё горче.

     - Мам, у нас дел много, нам сегодня хочется в Жилицы вернуться. Давай мы поедим, да поедем, но прежде к Прокопию Ниловичу забежать надо, да бумагу у него подписать, а затем к Марфе заглянуть. Вон и Митяй на крыльцо вышел, так что я тоже пойду.

     Но она его не отпускала, как прижалась ещё в хлеву, так и до избы они дошли, лишь у крыльца разделились.