Офигительная девочка

   Мама была молодой длинноногой красавицей с пепельными косами. От большинства своих подруг и просто знакомых молодых женщин она отличалась благородством черт  и пропорций, как изящная яхта от деревенских плоскодонок, сработанных неопытным мастером. Папа тоже был молод и хорош собою. Но речь не о них, а об их маленькой дочурке.
   Малышке не исполнилось и трёх лет, а она болтала, как пятилетка. И вообще, она была ужасно хорошенькая, но не той ангельской прелестью, какой обычно наделены маленькие девочки: милые кудряшки, голубые глазки, розовые щёчки... Она привлекала другим: во-первых, ровным цветом лица, без румянца и с намёком на смуглость, тёмными бровками-ниточками и небольшим, словно нарисованным, ротиком. Младенческие светлые волосы покрывали аккуратную головку, как драгоценная шкурка, но более всего поражали серые глаза в пол-лица с длинными чёрными ресницами. И вся из себя она была небольшая, ладненькая, ни худая - ни толстая, с крепенькими ножками в крохотных туфельках.
   Ровно в годик она опрокинула на себя кружку с кипятком - не досмотрела вызванная в качестве няни родная бабушка, - и весь двор переживал за последствия. Последствий, слава богу, не случилось. Бабушка вскоре отправилась домой, к дедушке.
   А потом началось: ясли, детский сад, школа... И повсюду все её любили. Участковая врачиха обожала девчонку за привлекательность и весёлый нрав, и за то, что та почти никогда не болела. Воспитатели в садике - за неприхотливость в еде и  дружелюбие. Ребята во дворе тоже любили её, принимали во все игры и буквально носили на руках. Какое-то время она оставалась самым младшим ребёнком во всём доме, но девочки постарше всегда заходили за нею, собираясь гулять. Прыгали в "вертёж", предвестник "резинки", играли в "классики", в "штандер", в "вышибала", да мало ли во что ещё. Малыши любили "Царь-царь, пусти в город", старшие иной раз заводили "А мы просо сеяли". А ещё любили "Двенадцать палочек", "Колдунчики", "Казаки-разбойники". Приходили дети из соседних домов, и тогда игры принимали глобальные масштабы. Машины в те времена редко нарушали общественное пространство и на улице было довольно безопасно. Детвора всех возрастов и калибров возбуждённо сновала от ближайшего перекрёстка  во двор и обратно, и только тётя Нюра-дворничиха из окна наблюдала за происходящим и жмурилась как кошка.

   Папа и мама недавно переехали в этот город и друзьями обзаводились постепенно. В первую очередь ими стали товарищи по работе и соседи. Больше всего они сблизились с Комаровыми. Тётя Шура, или Ксана, как её звали близкие, была молодой незамужней женщиной. Она слыла модницей и очень подружилась с мамой. Иногда они подолгу засиживались у Ксаны и перед большим зеркалом примеряли новые кофточки, шляпки, пальто. Ухохатывались до колик, а папа их фотографировал. Несколько лет назад он увлёкся этим делом, и его фотохозяйство росло год от года. Альбомы заполнились быстро, пришлось для хранения фотокарточек воспользоваться коробкой из-под новых маминых туфель. Туфельки эти были чудо как хороши: с чёрными лаковыми носами и увесистыми каблуками, обтянутыми кожей цвета кофе с молоком. Первыми и любимыми моделями папы стали жена и дочка. Фотографироваться дочь не любила, но иной раз позволяла себя снимать. Порою задумки художника причудливым образом переплетались с фантазиями  дочери, и свету являлись фотошедевры. В семейном архиве сохранилось такое фото: трёхлетняя девочка в байковом платьице и огромных "гуляльных" шароварах стоит на табуретке, прижимая к груди пупса-голыша. Портрет довершается чёрными резиновыми ботиками, сияющими из-под шаровар, и лежащим на голове бантом из перекрученной атласной ленты. В качестве элемента живой природы выступил внушительный горшок со столетником. Почему так, история умалчивает, но тут сошлось всё: и декор, и антураж, и персонаж. Скромная фотография превратилась в весьма примечательный артефакт своего времени. Вероятнее всего, мама отсутствовала во время этой фотосессии, иначе её сердце не вынесло бы такой "красоты".

   Сосед дядя Витя Комаров довольно скоро подружился с папой и частенько заходил к ним в комнату (квартирой это помещение назвать было трудно, хотя снаружи на двери висел большой почтовый ящик с жёлтой надписью: кв. 11). Своей семьи у Комарова ещё не было, и он приходил к новым друзьям выпить "Жигулёвского" с папой, поговорить о международном положении или просто посмотреть на их дочь. Порою все три повода совпадали, и никто, собственно, не был против. Мама готовила ужин на электрической плитке, девочка играла возле своей кроватки, а мужчины пили пиво с воблой, поглядывали на ребёнка и тихо переговаривались.
   - Ты только посмотри, Вася, - сверкал глазами Комаров, - она же офигенна!
   - Нет, ВиктОр, - отвечал папа. - Она о-фи-ги-тель-на!
   Офигительная девочка в это время "кормила" резинового слоника, запихивая обрывки журнала "Крокодил" в невесть откуда взявшийся разрез в чреве игрушки.
   - Ты что делаешь? - удивился Комаров
   - Кормлю слОна, - ответил ребёнок.
Она знала, книжки нужно беречь, но ведь журнал, да ещё с такими противными картинками - не книга. Мелкие обрывки "Крокодила" оказались самой подходящей едой для слона. Дядя Витя с удовольствием присоединился к кормлению диких животных. В здешнем зоопарке обитали ещё два зверя: синий тряпичный заяц с зелёными стеклянными глазами и целлулоидный лев. У бедных животных не наблюдалось никаких видимых отверстий, поэтому их не кормили. Папа, конечно, нахмурился, он не терпел подобного отношения к печатной продукции, но Комаров убедил его в необходимости кормить подопечных, а дочка сумела объяснить свою нелюбовь к журналу "Крокодил".

   Девочке нравился дядя Витя, он был красавцем, черноволосым, как папа, и с такими же большими глазами. Он вообще был немного похож на папу, даже носил такой же длинный чёрный плащ с изнанкой в мелкую клеточку и кепку-восьмиклинку. Вовсе не для того, чтобы их не путали, каждый из них имел по одной отличительной особенности: Комаров ходил с вечно приклеенной к нижней губе папиросой, а папа вдруг отрастил усы и носил их целый год. Усы отец завёл, видимо, чтобы выделяться среди студентов-вечерников, тех четверых счастливцев из его группы, что враз стали обладателями красивых вельветовых курток на чёрной кокетке и с молниями на груди и кармашках. Всё это дочь разглядела значительно позже на групповой фотографии в честь окончания отцом второго курса техникума. Курить же папа бросил ещё до  её рождения. Дядя Витя тоже мечтал стать отцом офигительной девочки, но курить пока не бросал.

    Всеобщую любовь и привязанность детей к этой девчонке можно объяснить её незлобивостью, жизнерадостностью, какой-то лучезарностью и, видимо, тем, что она была хорошим другом, несмотря на юный возраст. Божий дар, скорее всего, подкреплялся доброй атмосферой в семье и правильным воспитанием. Но как объяснить её поистине магическое воздействие на взрослых? Право слово, невозможно было спокойно пройти по общему коридору. Каждый сосед или соседка считали своим долгом заманить, вернее, пригласить её к себе, чтобы угостить, одарить, продемонстрировать что-то или просто посоветоваться. Молодые родители не были такими уж легкомысленными, как может показаться, просто в те времена жизнь представлялась вполне безопасной, и они часто доверяли своё дитя соседскому пригляду. Вообще говоря, родители довольно много внимания уделяли дочери. Папа, сам завзятый книгочей, записанный во все приличные библиотеки города, покупал ей детские книги и часто читал вслух. Она рано научилась читать сама, никто её специально не учил. Как это получилось - загадка, только однажды, когда папа нёс дочку на руках по центральной улице, она вдруг громко начала выкрикивать названия встречных заведений: "аптека", "блинная", "пельменная", "ресторан "Утёс", и конечно же "столовАя". И столько было счастья в её голосе, столько восторга от осознания нового навыка, что даже прохожие заулыбались. Через несколько дней она, наткнувшись на свежий номер "Крокодила", прочитала вслух: "Брось папиросу, табак - яд!" Папа нашёл этот образчик санпросвета полезным и попросил дочь продекламировать с выражением сию сентенцию на минутку заскочившему к ним Виктору. Дядя Витя подивился вероломству офигительной девочки, но тут же взял себя в руки и восхитился её способностями. Отлепивши от губы папиросу, он наклонился, подхватил её  и закружил в безумном танце, девочка смеялась, запрокинув голову. Он попросил малышку прочитать агитку специально для него, что она и сделала с удовольствием. Комаров поглядел на картинку, скривился и вырвал страницу из журнала. Оторвав несколько узких бумажных полосок, он передал их ребёнку, якобы на корм слону. На этом успокоились. Папа с мамой промолчали, Виктор ушёл, а девочке и самой картинка не нравилась.

   Ей нравилось ходить в гости. У некоторых соседей дома было красиво и уютно, а у других - не так. Материальная сторона жизни ещё не волновала её, она всё воспринимала как данность, но замечала, что все жили по-разному. Например, она со своими родителями жила в просторной комнате, которая и просторной-то казалась, наверное, от скудности обстановки. Здесь было тепло  и довольно удобно жить, но не так красиво, как у Комаровых или Гордеевых. Мамочка много работала, преподавала и участвовала в художественной самодеятельности. Времени на рукоделие не оставалось, поэтому в доме не было кружевных салфеточек и дорожек, не было даже дивана на котором эти вещицы замечательно смотрятся. Зато было чудесное деревянное кресло, парикмахерское, как все его называли. И это была правда. Она видела подобные в ближайшей парикмахерской и даже неоднократно сидела в таком, когда её подстригали. Для детей на подлокотники обычно клали небольшую доску и усаживали их сверху, а не на дерматиновое сиденье. Так было удобнее и мастерам, и маленьким клиентам.
А у Комаровых, Гордеевых и Шерстнёвых имелись и подзоры на кроватях, и кружевные салфетки с дорожками, и удобные диваны с пузатыми валиками, на которых вся эта красота располагается. У Комаровых коричневый кожаный диван стоял в маленькой комнате. Так приятно было скакать и раскачиваться на его пружинящем тельце. Сердце сладко замирало, когда удавалось подпрыгнуть повыше. Молодые хозяева сквозь пальцы смотрели на это развлечение офигительной девочки, особенно после одного случая. Как-то раз Комариха-старшая, мать известного семейства, затеяла оладьи с яблочным повидлом и, когда несла с кухни миску с горячими пышками, в лабиринтах общего коридора повстречала девчонку. Крошка с упоением разъезжала туда-сюда на малюсеньком трёхколёсном велосипедике и согласилась на угощение. Старушка бесшумно накрывала на стол и попросила ребёнка вести себя тихо, как мышка, так как в спальне отдыхал транзитный родственник дядя Петя. Через минуту она наблюдала такую картину: дядя Петя мирно спит на кожаном диване, а милая девочка, пристроившись с краешку, качается и подскакивает, распевая песенку собственного сочинения: "Петя-Петя-Путушок, Золотой гребешок!" Семь мраморных слоников дружной стайкой покинули миниатюрную диванную полочку. Родственник либо и впрямь устал с дороги, либо оказался человеком деликатным до чрезвычайности, поэтому не просыпался. Комарова-старшая увела ребёнка от греха подальше, прикрыв дверь в смежную комнату. Петя-Путушок не задержался в гостях, уехал следующим утром. А Ксана долго ещё прыскала в ладошку при встрече с маленькой соседкой.

   А вот была ещё такая история. Однажды, когда дочка спала, мама с папой ненадолго ушли из дома, заперев её в квартире. Девочка проснулась и очень удивилась, что её оставили одну. Она немного покуксилась, погрызла печенья, порисовала, поиграла со своим зверинцем и заскучала. Но тут с улицы послышались голоса друзей, они звали её гулять. Малышка бросилась к окну и увидела соседских ребятишек. Они пообщались через форточку, потом она бросала вниз бумажные самолётики, потом бумага кончилась и пришлось обходиться подручными средствами. Таковыми оказались мамины комнатные цветы. Удобнее всего было отщипывать кончики листьев бегонии и обламывать  верхушки у филокактуса. Дети кричали и прыгали от восторга: обломки растений так красиво кружились, падая со второго этажа, и ложились на землю, как осенние листья. Своим неожиданным появлением родители невольно прервали этот праздник жизни. Они были огорчены поведением дочери, но, очевидно, и сами поняли свою ошибку и больше никогда не оставляли её одну. Покалеченные цветы ещё долго приходили в себя. Мама с большим терпением их выхаживала, дочь ей помогала. Бегония оклемалась быстро, а филокактус зацвёл лет через пять, уже на новой квартире. Он долго наращивал зелёную массу, в конце концов простил нерадивых цветоводов и отметился буйным цветением огромными огненно-красными колокольцами.

   Сколько же подобных историй можно было бы рассказать! Девочка росла и расцветала, удивляя и радуя родителей, друзей и соседей. В каждой семье имеется своя офигительная девочка. Или, на худой конец, мальчик. Через несколько лет сбылась мечта дяди Вити Комарова. Сначала он встретил хорошую девушку, молодую, румяную и весёлую Лену, а потом у них появилась прекрасная маленькая девочка.