В дачном автобусе

Часть 2
Сибирские очерки         

Людмила - жена, мать, бабушка и мой верный соратник.

      Со  слов разбитной  тётушки получалось,  что нашу тайгу жгут «чеченцы с канистрами», и эта новость не на
  шутку взбудоражила пассажиров.   Народ как – то  разом пробудился, ожил и зароптал.                                                                                                                              

- Так не смогли нас победить… Дак огнём решили! Сжечь нас решили! – возмущалась женщина где – то сзади.                                                                                                                  
- Не   так, так  эдак! – подхватила другая.                                                                                          
– Не мытьём так катаньем!                                                                                                                
- Дымом решили удавить нас всех!                                                                                                   
                                                                                                             
  Война на Кавказе к этому времени уже закончилась,  но  всё ещё продолжала бередить людское сознание. И,  в общем – то,  весьма  сомнительное  заявление тётки о поджигателях – чеченцах, легко было принято  на веру, больше того, принято с энтузиазмом.   Видно было, что народ обрадовался тому, что  злоумышленниками – поджигателями оказались чужие, злые чеченцы.  Я  ждал, что хоть  кто – то из пассажиров  выскажет сомнения на этот счёт,  спросит, наконец: а  раньше – то кто  поджигал тайгу? Ведь пылает она, родимая, испокон веков.  С тех  времён, когда ещё ни о каких чеченцах знать не знали, и слыхом не слыхивали.

   А  канистры в руках поджигателей?! Это уже, просто цирк какой – то.   Какие канистры? Зачем? Брось не потушенный окурок - и полыхнёт тайга на десятки, а то и на сотни километров.  Лето в Восточной Сибири жаркое и сухое.   Пересохшая хвоя,  хрустящим ковром  укрывающая бескрайние просторы  Приангарской тайги,  загорается моментально от одной спички и полыхает, как порох: в самом  прямом, буквальном смысле - как порох: с похожим звуком, с похожим  пламенем.   Но никто  из пассажиров никаких сомнений не высказал, и канистры в руках поджигателей никого не смутили.   Вопросов не возникало. И народ всё перемывал и перемывал кости злым чеченцам, всё больше и больше распаляясь.    Признаюсь,  я был огорчён, но сказать, что  сильно удивлён, было бы неправдой.                                                                                                                                 
 
  На улице, как раз напротив моей дачи  стояла скамейка, на которой постоянно собирались  соседи  посудачить.   Я же целыми днями - то копошился    в  огороде, то  мастерил что-то по хозяйству и  становился невольным свидетелем этих самых  разговоров.  И чего я только не наслушался! Так - что, удивить меня после многолетнего соседства с нашей уличной  "избой - читальней",  было трудно.   Само собой, чаще всего  обсуждались  дачные  проблемы, но и не только… И политика, и городские новости,  и всевозможные истории  из прошлой  жизни - всё это находило своё место на нашей скамеечке.  Мужики же любили поговорить о тайге, о  рыбалке.   

  Так, благодаря скамеечке, я узнал, что компасу верить никак нельзя, что он часто врёт, из - за каких - то там аномалий, и брать его с собой в тайгу – бесполезно.   Что озёра  таёжные зарыбляются  с вертолёта.  В общем, летает над тайгой вертолёт, над лесным озером он  снижается - и  летят в воду с этого самого вертолёта: щуки, окуня, сороги и всякие другие  хвостатые особи, которым  надлежит в будущем плодиться и размножаться в назначенном  для них водоёме.  Всё дело в том,  что   в тайге  - этих самых озёр - и больших, и маленьких  несметное количество. И, практически, в каждом водится рыба. Но провести их зарыбление подобным образом совершенно не мыслимо. Никаких вертолётов, ни денег, ни малька - не напасёшься.  Конечно,   возникает вопрос: откуда  тогда  в таёжных озёрах берётся рыба?  Я как – то попытался рассказать  о том,  что дикие  утки на крыльях и лапках в эти самые озёра заносят икру, из которой и появляется затем малёк.  Время нереста рыбы и время перелёта водоплавающих птиц совпадает.  Судя по затянувшемуся молчанию и потому,  как хитровато переглядывались  мои приятели - таёжники, объяснение моё им показалось весьма сомнительным - не вписывалось в их понимание мира.  Сбросить рыбу с вертолёта в озеро - это просто и  понятно.  А какая - то икра  на лапках  уток из которой потом появляется рыба - это уже шибко сложно и заумно, чтоб можно было принять  всерьёз.

  Спорить, правда, со мной никто не стал.  Может потому, что я снабжал рыбой  соседей по улице – ближних, а бывало - и дальних.  Мужиков  брал с собой на  море на рыбалку, откуда они всегда возвращались с богатым  уловом.   Брал  с собой и
   и в тайгу.  Они это ценили. Походы в  лес за  грибами, за ягодами,  за  кедровой шишкой   были любимым занятием моих земляков,  а уж обитателям нашего  дачного посёлка и сам Бог велел предаться этому   доступному и, что немаловажно, полезному  удовольствию. Дело в том,  что  посёлок   наш располагался в сорока километрах от города по Тулунскому тракту  в самой, что ни на есть, тайге. 

   "Места там красивые», - говорил мне тесть, обращаясь с просьбой: взять ему дачный участок на 37-ом километре - у меня была такая возможность.  И в самом деле - места были прекрасные! Вокруг тайга в её первозданном состоянии.   Рябчик, тетерев, глухарь – всё было.  Регулярно встречались выводки молодых глухарей, а это вам не рябчики,  которые чуть ли не с курами вместе, по околицам посёлка бродят. Оно и понятно:  в десяти минутах  ходу от посёлка  пролегал  Тулунский тракт, а сразу за трактом  шли  сплошным массивом спелые сосновые боры – излюбленные места обитания глухаря.  Вдоль  же Тулунского тракта на  расстоянии менее километра  тянулась  знаменитая ЛЭП -500, на которой постоянно держались тетерева, сюда же любили наведываться и рябчики - поклевать ягоду на кустах, а молодым  подростом под линией электропередач любила полакомиться коза.   

   Наведывался  и соболь. Это случалось уже осенью, когда начинало подмораживать.   Зверёк  в это время из - под мёрзлой земли уже ничего не может добыть и приходиться ему основательно приниматься за мышей,  которых в наших местах: и на ЛЭП, и на вырубках в  буйных  зарослях вейника  водилось  великое множество.  Держался  в округе и зверь.  Сохатый и изюбрь   в летнюю жару, спасаясь от гнуса,  отстаивались на лысых склонах сопок – на обдуве. Коза  же – больше таилась в березняках за первой речкой, возле озёр и болотин.

   Сопки: Шадрины гривки, Тысячник и  хребет Старуха – располагались  справа от Тулунки, в нескольких километрах от дачного посёлка.    Шадрины гривки  напоминают собой двугорбого верблюда с  выраженной седловиной посредине, между двух холмов.  И тянется это верблюжье подобие   несколько километров на запад, вправо от трассы,   почти, до Тысячника. Почти, потому что  сразу же  за Гривками  вольготно  раскинулась сухая болотИна, поросшая   багульником болотным с его дурманящим ароматом, кустами голубицы,  хилыми  редкими сосенками да берёзками. На  кочках  - красная  мелкая клюква: каждая ягодка на ниточке, словно, козочка на припоне.

   За болотиной же,  едва заметно задираясь к верху, шла старая  вырубка.   Почерневшие от времени, а может,  от печали, пни  напоминали собой закопчённые, видавшие виды , перевёрнутые  сковородки. На этих самых сковородках  иногда любили « жариться»  на солнце, свернувшись колечками, змеи.   Картина могла бы показаться совсем унылой, но среди старых пней,  уже успели подняться  тоненькие, стройные берёзки, которые так  весело отсвечивали своей яркой природной белизной! – и  радовали  глаз всего  живого.  А ещё, на вырубке, рядом с болотиной наросла  целая плантация  черной смородины,  ветки, которой  сплошь облеплены  некрупной, но очень сладкой, тёмно - коричневой ягодой с неповторимым ароматом.     И уже за вырубкой начинались склоны Тысячника – местами пологие,  местами - весьма крутые.

  Тайга, практически,  подступала   к  самому  посёлку,  и  бывало, по нашей улице возле крайних домов прогуливались рябчики.  Были на улице охотники,  но стоило сказать: видел возле Петиного дома рябчиков - трогать не стал  - и можно было быть уверенным, что никто стрелять их не станет. Мужики марку держали, позориться никто не хотел.   Случалось,  захаживали медведи – ломали заборы, забирались на участки и обламывали сибирские яблоньки -  ранетки, которыми любят  полакомиться.  Пугали собак, оставляли на улице «визитные карточки», в виде внушительных куч  вполовину не переваренной пищи.  Почему – то у них  всегда так, что бы ни ели. Хоть ягода,  хоть кедровые орехи, хоть ранетки - всё один результат, как говориться: не в коня корм. И пугали  лесные непрошеные гости не только собак…

  Как – то поздней осенью, часов в одиннадцать вечера звонит мне взволнованная  баба Маша и сообщает, что во дворе у Петиной Маши хозяйничает медведь, «а сама она, бедная,  залезла на чердак - боится, что он, окаянный,  в дом полезет».                                                                                                             
 
  Через несколько минут после тревожного звонка Тихоновны, я уже  с ружьём в руках и фонарём на лбу (поздней осенью в это  время у нас  уже темно) спешил к  Маше.  Дача её находилась через четыре дома от нашего участка, в конце улицы, возле самого леса.  За мной старалась поспевать жена, Людмила, с лайкой на поводке и с запасным  заряженным ружьём на плече. С медведем шутки плохи, и  одной двустволки может оказаться недостаточно.  Карабин же я принципиально  себе не брал.  После разрешения Ельцина на свободное  приобретение нарезного оружия - в несколько лет тайга опустела. Куда смогли добраться - выбили всё, что бегает и что летает.   Дело в том, что в сибирской тайге никакие законы не работают, а надеяться на сознательность - не приходиться.  Я не хотел, я не мог  принимать участие в этом безобразии.   

  У дома Маши в глаза бросился поваленный, прямо на улицу, забор – мишкина   работа. Правда, кое – что непонятно.  Обычно ему хватает 3-4-ёх  обломанных верхушек штакетин, чтоб  перемахнуть через ограду. При том, обламывает их он вперёд, так сказать, по ходу.   Здесь же, зачем – то  весь забор свалил,  и валил, видать, на себя, поскольку тот лежал плашмя на дороге.    «Надо бы завтра привести забор в порядок, надо помочь  Маше», - сказала Людмила. Понятно, что надо.  Дело в том, что  Петина  Маша теперь  жила одна, без своего  Пети.  Тот   скоропостижно  скончался  прошлой весной прямо на рабочем месте, в сторожке у шлагбаума при въезде в посёлок, где он дежурил.   Нашёл его утром сменщик уже холодным. Петина смерть была для всех полной неожиданностью, но с другой стороны, к этому шло. Все видели, что с Петей что – то происходит, что – то назревает.

  Началось всё с его поездки за брусникой в заказник Бойские болота, где он заблудился. Ездил он  с компанией и малолетним внуком. С внуком он и заплутал.  Потерялись они с утра, и  только часам к 5 вечера   Петя  услышал звук проезжающей машины и вышел на лесовозную дорогу, по которой как раз в это время ягодники возвращались домой - спешили на  паромную переправу.  Места не жилые, безлюдные и машины ходят редко. Так что Пете с внуком ещё повезло. Одна из машин  их и подобрала.

   Петя ежедневно приходил ко мне и спрашивал:  «Нет, ты мне скажи, ты скажи, как я мог заблудиться?!» Он при этом чертил на земле чурочкой план:  «Вот так дорога, вот так ручей, вот так я перешёл мостик, и стал брать бруснику».    

  Я знал эти места, я любил Бойские болота.  Сосновые боры -  светлые, очень чистые и просторные, и  какие – то праздничные, как  дворцы!..    И бесконечные, радующие сердце и глаз  изумрудные  ковры мягкого  мха,  и наброшенные  по зелёному полю   белые  скатерти, всевозможных фасонов - это уже  лишайники - сухие,  звонко хрустящие под ногами. А  на  белых  скатертях  чьей – то щедрой  рукой  часто и ровно рассыпана  красная спелая брусника,  и  там же, среди этой рубиновой россыпи, стоят  в карауле в своих нарядных  мундирах: их благородие - белые грибы. Нигде больше нет таких  стройных, таких  нарядных, таких красивых  белых грибов, как  на  Бойских болотах!   

  Я ездил туда за белым грибом.  Иногда, попутно набирались  рыжики  или  грузди,  а то и  оленьи рожки.  Ездить далеко,  ещё и паромная переправа -  всегда перегружена, всегда очередь. Паром, в основном работал для жителей посёлков Тангуй и  Добчур,  которые располагались на противоположных берегах, то ли реки,  с чудным  названием Ия, то ли уже Братского моря (братчане не говорят водохранилище, только – море).    После переправы, ещё  пилить  больше тридцати километров по  лесной песчаной дороге. Но оно того стоило.

   Так что места в районе Заказника я знал, мог предположить от чего Петя заблудился,  но объяснить ему что - то  было  совершенно невозможно, да и не нужны ему были мои объяснения. Ему что - то надо было, а чего?, он и сам, наверно,  не знал.  Петя заводился, нервничал, кричал, ничего не слушал.  Он твердил одно:  «Как я мог заблудиться?!» Судя по всему,  Петя не смог оправиться после пережитого потрясения. Был он с большим гонором и,  в общем, имел на это право. Был Петя очень толковый хозяин.   Всё у него было в образцовом порядке. Больше того,  в хозяйстве своем постоянно придумывал всякие хитрые и полезные штуки и всё это у него работало.

   Худой и  язвительный, прохаживался он по улице с видом человека, знающего себе цену. Но, видимо, история с Заказником его просто подкосила, выбила из колеи. Каждому, кто ходит в тайгу, доводилось в ней плутать. Но потеряться с внуком - дошкольником на целый день, да в тайге, где нет никаких шансов выйти к жилью и надежда только на случай - такого и врагу не пожелаешь. А Петя был мнительный и нервный. Я это знал. И он слетел с катушек.  Со всеми разругался, в том числе и с Машей, которую всегда очень ценил, всегда величал Марьей, готов был пылинки с неё сдувать. Когда мы с Людмилой появились в посёлке и ещё мало кого знали, то Петя нам притаранил больше полведра клубники - у нас тогда ещё ничего  не было. Это мы потом всё разведём, вплоть до дынь и арбузов - мало что на Севере.
 
   А набрал и притащил Петя ягоду,  потому что  Маша так распорядилась. Днём она познакомилась с Людмилой, а под вечер - заявился Петя с угощением. А как - то ночью, стук в окошко -  Петя  прибежал спросить   ношпу для Маши. Редко приходилось видеть такое  бережное и трогательное отношение мужа к жене в наших суровых краях.  А тут,  как будь - то  его подменили, будь - то с цепи сорвался. Носился пьяный по посёлку на своём жигулёнке, чего за ним никогда раньше не водилось. Всё газовал да газовал, словно пытался  что - то доказать кому - то...  Кончилось тем, что он уже по снегу загнал  машину в сугроб и бросил на чужой улице, где  она  и зимовала.  Вообще, Петя мог вытащить из любого сугроба что угодно, не говоря уже о жигулёнке.   А тут – бросил. Что – то, видать, в нём сломалось.  А весной - трагическая развязка. Врачи сказали:  сердце не выдержало.                                                                                                                                    

   Маша,  услышав наш разговор на улице, успела спуститься с чердака и встречала нас на веранде.   Она нам рассказала, что оставила на ночь на  столике во дворе  не помытую посуду.   Вечером сидела, смотрела телевизор и в какой – то момент услышала, как кто – то гремит этой самой   посудой.   Выглянула в окошко и обомлела. Совсем рядом, буквально в нескольких метрах, падающий  из окна, свет выхватил из окружающей  тьмы    здоровущего медведя, пытающегося облизать на столе сковородку.  Маша ринулась на чердак, в сенях  задела ногой старое железное ведро, почти пустое, с несколькими картошинами,  которое опрокинулось, покатилось по полу  и загремело в  ночной тишине, артиллерийской   канонадой - и тут же услышала на улице  треск и звук  рухнувшего забора.  Видимо, мишка,  услышав  грохот  в избе, тоже порядком  струхнул и, убегая, повалил забор.  Потому – то он и свалился плашмя на улицу. Заходил же медведь во двор аккуратненько, через компостный короб – это я увидел на второй день, когда возился с оградой. И верхушки штакетин, обломанные в нужную   сторону нашлись  и здоровущий  босой след  в компостном ящике.

   Ещё дважды приходили мы  к Маше  всё в том же составе. Как только темнело на улице, так  он и заявлялся -  голодный, непрошеный гость. Маша звонила, теперь у неё был мой телефон, и мы шли. Последний раз сидели у неё до двух часов ночи, а в четыре утра - он опять  заявился. Сломал ещё один забор:  пошёл рыскать   по всем прилегающим участкам, забор же из сетки – рабицы оказался у него на пути – стоял между участками Маши и соседа  Николая.  Дачники сидели по домам,  в домах же и  прятали собак.

   Баба Маша ещё днем настойчиво названивала в город, добивалась начальства, милиции - жаловалась на медведя. Утром, когда  Маша рассказала о втором визите ночного гостя, я спросил: почему же  не позвонила?  «Неудобно было беспокоить второй раз, вам же тоже надо когда – то спать» - был ответ.   Опять одна сидела на чердаке, опять тряслась, но звонить не стала. Гордячка, как и Петя.  Так дальше продолжаться не могло. Надо было что – то делать.   Я спросил:  есть ли у  неё сало.  Маша ответила утвердительно.  «Тогда жарь его на той же самой сковородке» - сказал я.  Решение было принято, при том, как позже выяснится – решение правильное.  Оказалось, что медведь, хоть сам по себе, на вид  был вполне справный,  совершенно не нагулял за лето подкожного  жира,  который  так необходим ему, для того чтоб залечь  в берлогу, перезимовать.  Толщина подкожного жирового слоя  была у него  ничтожной, она еле обозначалась своей худосочной  белизной в виде тонкой с частыми прорехами плёнки на его внушительной туше.

      Это значит, что на зиму он  бы не залёг, стал бы шатуном и  представлял  реальную угрозу для людей. Скорей всего,  медведь был пришлый,  из Красноярского края, где в тот год сильно горели  леса. Свободного участка в нашей тайге для него, видимо,  не нашлось,  и он, в поисках пропитания, повадился шастать  по посёлку.     Надо сказать, что с появлением  у  охотников дальнобойного нарезного оружия - сохатого, изюбря, косули, глухаря поубавилось, можно сказать, катастрофически, но медведя в тайге меньше не стало.  Оно и понятно:  мишка в наших краях,  на глаза человеку попадается редко, и, в общем - то ему всё равно - с дробовиком тот ходит или с карабином.  По – этому, пришлым медведям,  нашествие  которых наблюдается всегда после  сильных  пожаров у соседей, в нашей  тайге найти свободный участок непросто -  своих имеется в достатке. И голодный зверь, в поисках пропитания идёт к людям. Рыскает по свалкам, по мусоркам, заходит в посёлки, ворует собак. И  у людей начинаются проблемы.                        

    Интересно  только: а кто же там, у них, у соседей,  тайгу поджигает?  Как - то, в телевизоре объявили: Красноярская прокуратура нашла злоумышленников -  жгут  тайгу, чтоб скрыть незаконные рубки леса. Так вот оно што!   Народ возбудился,  осерчал не на шутку, разгневался - и в интернете, и в телевизоре! Вот они, негодяи! Поймали, всё таки.  Разоблачили! Разобрались, наконец!     А я никак в толк не возьму, опять вопросы... а как же можно скрыть незаконную вырубку пожаром? А пеньки? Пеньки - то, куда ты их денешь?  Хоть жги, хоть зажгись - пни - они пнями и останутся. Их - то как сжечь? Паяльной лампой, разве? Чепуха какая - то.  И, кажется мне,  что вырубку - хоть законную, хоть не законную - никаким пожаром не скрыть,  не спрятать.   Видать, и в прокуратуре работают ребята из нашего дачного  автобуса, или их родственники. Вот такая, понимаешь,  "закавыка" получается?!