В дачном автобусе
Сибирские очерки
Людмила - жена, мать, бабушка и мой верный соратник.
Со слов разбитной тётушки получалось, что нашу тайгу жгут «чеченцы с канистрами», и эта новость не на
шутку взбудоражила пассажиров. Народ как – то разом пробудился, ожил и зароптал.
- Так не смогли нас победить… Дак огнём решили! Сжечь нас решили! – возмущалась женщина где – то сзади.
- Не так, так эдак! – подхватила другая.
– Не мытьём так катаньем!
- Дымом решили удавить нас всех!
Война на Кавказе к этому времени уже закончилась, но всё ещё продолжала бередить людское сознание. И, в общем – то, весьма сомнительное заявление тётки о поджигателях – чеченцах, легко было принято на веру, больше того, принято с энтузиазмом. Видно было, что народ обрадовался тому, что злоумышленниками – поджигателями оказались чужие, злые чеченцы. Я ждал, что хоть кто – то из пассажиров выскажет сомнения на этот счёт, спросит, наконец: а раньше – то кто поджигал тайгу? Ведь пылает она, родимая, испокон веков. С тех времён, когда ещё ни о каких чеченцах знать не знали, и слыхом не слыхивали.
А канистры в руках поджигателей?! Это уже, просто цирк какой – то. Какие канистры? Зачем? Брось не потушенный окурок - и полыхнёт тайга на десятки, а то и на сотни километров. Лето в Восточной Сибири жаркое и сухое. Пересохшая хвоя, хрустящим ковром укрывающая бескрайние просторы Приангарской тайги, загорается моментально от одной спички и полыхает, как порох: в самом прямом, буквальном смысле - как порох: с похожим звуком, с похожим пламенем. Но никто из пассажиров никаких сомнений не высказал, и канистры в руках поджигателей никого не смутили. Вопросов не возникало. И народ всё перемывал и перемывал кости злым чеченцам, всё больше и больше распаляясь. Признаюсь, я был огорчён, но сказать, что сильно удивлён, было бы неправдой.
На улице, как раз напротив моей дачи стояла скамейка, на которой постоянно собирались соседи посудачить. Я же целыми днями - то копошился в огороде, то мастерил что-то по хозяйству и становился невольным свидетелем этих самых разговоров. И чего я только не наслушался! Так - что, удивить меня после многолетнего соседства с нашей уличной "избой - читальней", было трудно. Само собой, чаще всего обсуждались дачные проблемы, но и не только… И политика, и городские новости, и всевозможные истории из прошлой жизни - всё это находило своё место на нашей скамеечке. Мужики же любили поговорить о тайге, о рыбалке.
Так, благодаря скамеечке, я узнал, что компасу верить никак нельзя, что он часто врёт, из - за каких - то там аномалий, и брать его с собой в тайгу – бесполезно. Что озёра таёжные зарыбляются с вертолёта. В общем, летает над тайгой вертолёт, над лесным озером он снижается - и летят в воду с этого самого вертолёта: щуки, окуня, сороги и всякие другие хвостатые особи, которым надлежит в будущем плодиться и размножаться в назначенном для них водоёме. Всё дело в том, что в тайге - этих самых озёр - и больших, и маленьких несметное количество. И, практически, в каждом водится рыба. Но провести их зарыбление подобным образом совершенно не мыслимо. Никаких вертолётов, ни денег, ни малька - не напасёшься. Конечно, возникает вопрос: откуда тогда в таёжных озёрах берётся рыба? Я как – то попытался рассказать о том, что дикие утки на крыльях и лапках в эти самые озёра заносят икру, из которой и появляется затем малёк. Время нереста рыбы и время перелёта водоплавающих птиц совпадает. Судя по затянувшемуся молчанию и потому, как хитровато переглядывались мои приятели - таёжники, объяснение моё им показалось весьма сомнительным - не вписывалось в их понимание мира. Сбросить рыбу с вертолёта в озеро - это просто и понятно. А какая - то икра на лапках уток из которой потом появляется рыба - это уже шибко сложно и заумно, чтоб можно было принять всерьёз.
Спорить, правда, со мной никто не стал. Может потому, что я снабжал рыбой соседей по улице – ближних, а бывало - и дальних. Мужиков брал с собой на море на рыбалку, откуда они всегда возвращались с богатым уловом. Брал с собой и
и в тайгу. Они это ценили. Походы в лес за грибами, за ягодами, за кедровой шишкой были любимым занятием моих земляков, а уж обитателям нашего дачного посёлка и сам Бог велел предаться этому доступному и, что немаловажно, полезному удовольствию. Дело в том, что посёлок наш располагался в сорока километрах от города по Тулунскому тракту в самой, что ни на есть, тайге.
"Места там красивые», - говорил мне тесть, обращаясь с просьбой: взять ему дачный участок на 37-ом километре - у меня была такая возможность. И в самом деле - места были прекрасные! Вокруг тайга в её первозданном состоянии. Рябчик, тетерев, глухарь – всё было. Регулярно встречались выводки молодых глухарей, а это вам не рябчики, которые чуть ли не с курами вместе, по околицам посёлка бродят. Оно и понятно: в десяти минутах ходу от посёлка пролегал Тулунский тракт, а сразу за трактом шли сплошным массивом спелые сосновые боры – излюбленные места обитания глухаря. Вдоль же Тулунского тракта на расстоянии менее километра тянулась знаменитая ЛЭП -500, на которой постоянно держались тетерева, сюда же любили наведываться и рябчики - поклевать ягоду на кустах, а молодым подростом под линией электропередач любила полакомиться коза.
Наведывался и соболь. Это случалось уже осенью, когда начинало подмораживать. Зверёк в это время из - под мёрзлой земли уже ничего не может добыть и приходиться ему основательно приниматься за мышей, которых в наших местах: и на ЛЭП, и на вырубках в буйных зарослях вейника водилось великое множество. Держался в округе и зверь. Сохатый и изюбрь в летнюю жару, спасаясь от гнуса, отстаивались на лысых склонах сопок – на обдуве. Коза же – больше таилась в березняках за первой речкой, возле озёр и болотин.
Сопки: Шадрины гривки, Тысячник и хребет Старуха – располагались справа от Тулунки, в нескольких километрах от дачного посёлка. Шадрины гривки напоминают собой двугорбого верблюда с выраженной седловиной посредине, между двух холмов. И тянется это верблюжье подобие несколько километров на запад, вправо от трассы, почти, до Тысячника. Почти, потому что сразу же за Гривками вольготно раскинулась сухая болотИна, поросшая багульником болотным с его дурманящим ароматом, кустами голубицы, хилыми редкими сосенками да берёзками. На кочках - красная мелкая клюква: каждая ягодка на ниточке, словно, козочка на припоне.
За болотиной же, едва заметно задираясь к верху, шла старая вырубка. Почерневшие от времени, а может, от печали, пни напоминали собой закопчённые, видавшие виды , перевёрнутые сковородки. На этих самых сковородках иногда любили « жариться» на солнце, свернувшись колечками, змеи. Картина могла бы показаться совсем унылой, но среди старых пней, уже успели подняться тоненькие, стройные берёзки, которые так весело отсвечивали своей яркой природной белизной! – и радовали глаз всего живого. А ещё, на вырубке, рядом с болотиной наросла целая плантация черной смородины, ветки, которой сплошь облеплены некрупной, но очень сладкой, тёмно - коричневой ягодой с неповторимым ароматом. И уже за вырубкой начинались склоны Тысячника – местами пологие, местами - весьма крутые.
Тайга, практически, подступала к самому посёлку, и бывало, по нашей улице возле крайних домов прогуливались рябчики. Были на улице охотники, но стоило сказать: видел возле Петиного дома рябчиков - трогать не стал - и можно было быть уверенным, что никто стрелять их не станет. Мужики марку держали, позориться никто не хотел. Случалось, захаживали медведи – ломали заборы, забирались на участки и обламывали сибирские яблоньки - ранетки, которыми любят полакомиться. Пугали собак, оставляли на улице «визитные карточки», в виде внушительных куч вполовину не переваренной пищи. Почему – то у них всегда так, что бы ни ели. Хоть ягода, хоть кедровые орехи, хоть ранетки - всё один результат, как говориться: не в коня корм. И пугали лесные непрошеные гости не только собак…
Как – то поздней осенью, часов в одиннадцать вечера звонит мне взволнованная баба Маша и сообщает, что во дворе у Петиной Маши хозяйничает медведь, «а сама она, бедная, залезла на чердак - боится, что он, окаянный, в дом полезет».
Через несколько минут после тревожного звонка Тихоновны, я уже с ружьём в руках и фонарём на лбу (поздней осенью в это время у нас уже темно) спешил к Маше. Дача её находилась через четыре дома от нашего участка, в конце улицы, возле самого леса. За мной старалась поспевать жена, Людмила, с лайкой на поводке и с запасным заряженным ружьём на плече. С медведем шутки плохи, и одной двустволки может оказаться недостаточно. Карабин же я принципиально себе не брал. После разрешения Ельцина на свободное приобретение нарезного оружия - в несколько лет тайга опустела. Куда смогли добраться - выбили всё, что бегает и что летает. Дело в том, что в сибирской тайге никакие законы не работают, а надеяться на сознательность - не приходиться. Я не хотел, я не мог принимать участие в этом безобразии.
У дома Маши в глаза бросился поваленный, прямо на улицу, забор – мишкина работа. Правда, кое – что непонятно. Обычно ему хватает 3-4-ёх обломанных верхушек штакетин, чтоб перемахнуть через ограду. При том, обламывает их он вперёд, так сказать, по ходу. Здесь же, зачем – то весь забор свалил, и валил, видать, на себя, поскольку тот лежал плашмя на дороге. «Надо бы завтра привести забор в порядок, надо помочь Маше», - сказала Людмила. Понятно, что надо. Дело в том, что Петина Маша теперь жила одна, без своего Пети. Тот скоропостижно скончался прошлой весной прямо на рабочем месте, в сторожке у шлагбаума при въезде в посёлок, где он дежурил. Нашёл его утром сменщик уже холодным. Петина смерть была для всех полной неожиданностью, но с другой стороны, к этому шло. Все видели, что с Петей что – то происходит, что – то назревает.
Началось всё с его поездки за брусникой в заказник Бойские болота, где он заблудился. Ездил он с компанией и малолетним внуком. С внуком он и заплутал. Потерялись они с утра, и только часам к 5 вечера Петя услышал звук проезжающей машины и вышел на лесовозную дорогу, по которой как раз в это время ягодники возвращались домой - спешили на паромную переправу. Места не жилые, безлюдные и машины ходят редко. Так что Пете с внуком ещё повезло. Одна из машин их и подобрала.
Петя ежедневно приходил ко мне и спрашивал: «Нет, ты мне скажи, ты скажи, как я мог заблудиться?!» Он при этом чертил на земле чурочкой план: «Вот так дорога, вот так ручей, вот так я перешёл мостик, и стал брать бруснику».
Я знал эти места, я любил Бойские болота. Сосновые боры - светлые, очень чистые и просторные, и какие – то праздничные, как дворцы!.. И бесконечные, радующие сердце и глаз изумрудные ковры мягкого мха, и наброшенные по зелёному полю белые скатерти, всевозможных фасонов - это уже лишайники - сухие, звонко хрустящие под ногами. А на белых скатертях чьей – то щедрой рукой часто и ровно рассыпана красная спелая брусника, и там же, среди этой рубиновой россыпи, стоят в карауле в своих нарядных мундирах: их благородие - белые грибы. Нигде больше нет таких стройных, таких нарядных, таких красивых белых грибов, как на Бойских болотах!
Я ездил туда за белым грибом. Иногда, попутно набирались рыжики или грузди, а то и оленьи рожки. Ездить далеко, ещё и паромная переправа - всегда перегружена, всегда очередь. Паром, в основном работал для жителей посёлков Тангуй и Добчур, которые располагались на противоположных берегах, то ли реки, с чудным названием Ия, то ли уже Братского моря (братчане не говорят водохранилище, только – море). После переправы, ещё пилить больше тридцати километров по лесной песчаной дороге. Но оно того стоило.
Так что места в районе Заказника я знал, мог предположить от чего Петя заблудился, но объяснить ему что - то было совершенно невозможно, да и не нужны ему были мои объяснения. Ему что - то надо было, а чего?, он и сам, наверно, не знал. Петя заводился, нервничал, кричал, ничего не слушал. Он твердил одно: «Как я мог заблудиться?!» Судя по всему, Петя не смог оправиться после пережитого потрясения. Был он с большим гонором и, в общем, имел на это право. Был Петя очень толковый хозяин. Всё у него было в образцовом порядке. Больше того, в хозяйстве своем постоянно придумывал всякие хитрые и полезные штуки и всё это у него работало.
Худой и язвительный, прохаживался он по улице с видом человека, знающего себе цену. Но, видимо, история с Заказником его просто подкосила, выбила из колеи. Каждому, кто ходит в тайгу, доводилось в ней плутать. Но потеряться с внуком - дошкольником на целый день, да в тайге, где нет никаких шансов выйти к жилью и надежда только на случай - такого и врагу не пожелаешь. А Петя был мнительный и нервный. Я это знал. И он слетел с катушек. Со всеми разругался, в том числе и с Машей, которую всегда очень ценил, всегда величал Марьей, готов был пылинки с неё сдувать. Когда мы с Людмилой появились в посёлке и ещё мало кого знали, то Петя нам притаранил больше полведра клубники - у нас тогда ещё ничего не было. Это мы потом всё разведём, вплоть до дынь и арбузов - мало что на Севере.
А набрал и притащил Петя ягоду, потому что Маша так распорядилась. Днём она познакомилась с Людмилой, а под вечер - заявился Петя с угощением. А как - то ночью, стук в окошко - Петя прибежал спросить ношпу для Маши. Редко приходилось видеть такое бережное и трогательное отношение мужа к жене в наших суровых краях. А тут, как будь - то его подменили, будь - то с цепи сорвался. Носился пьяный по посёлку на своём жигулёнке, чего за ним никогда раньше не водилось. Всё газовал да газовал, словно пытался что - то доказать кому - то... Кончилось тем, что он уже по снегу загнал машину в сугроб и бросил на чужой улице, где она и зимовала. Вообще, Петя мог вытащить из любого сугроба что угодно, не говоря уже о жигулёнке. А тут – бросил. Что – то, видать, в нём сломалось. А весной - трагическая развязка. Врачи сказали: сердце не выдержало.
Маша, услышав наш разговор на улице, успела спуститься с чердака и встречала нас на веранде. Она нам рассказала, что оставила на ночь на столике во дворе не помытую посуду. Вечером сидела, смотрела телевизор и в какой – то момент услышала, как кто – то гремит этой самой посудой. Выглянула в окошко и обомлела. Совсем рядом, буквально в нескольких метрах, падающий из окна, свет выхватил из окружающей тьмы здоровущего медведя, пытающегося облизать на столе сковородку. Маша ринулась на чердак, в сенях задела ногой старое железное ведро, почти пустое, с несколькими картошинами, которое опрокинулось, покатилось по полу и загремело в ночной тишине, артиллерийской канонадой - и тут же услышала на улице треск и звук рухнувшего забора. Видимо, мишка, услышав грохот в избе, тоже порядком струхнул и, убегая, повалил забор. Потому – то он и свалился плашмя на улицу. Заходил же медведь во двор аккуратненько, через компостный короб – это я увидел на второй день, когда возился с оградой. И верхушки штакетин, обломанные в нужную сторону нашлись и здоровущий босой след в компостном ящике.
Ещё дважды приходили мы к Маше всё в том же составе. Как только темнело на улице, так он и заявлялся - голодный, непрошеный гость. Маша звонила, теперь у неё был мой телефон, и мы шли. Последний раз сидели у неё до двух часов ночи, а в четыре утра - он опять заявился. Сломал ещё один забор: пошёл рыскать по всем прилегающим участкам, забор же из сетки – рабицы оказался у него на пути – стоял между участками Маши и соседа Николая. Дачники сидели по домам, в домах же и прятали собак.
Баба Маша ещё днем настойчиво названивала в город, добивалась начальства, милиции - жаловалась на медведя. Утром, когда Маша рассказала о втором визите ночного гостя, я спросил: почему же не позвонила? «Неудобно было беспокоить второй раз, вам же тоже надо когда – то спать» - был ответ. Опять одна сидела на чердаке, опять тряслась, но звонить не стала. Гордячка, как и Петя. Так дальше продолжаться не могло. Надо было что – то делать. Я спросил: есть ли у неё сало. Маша ответила утвердительно. «Тогда жарь его на той же самой сковородке» - сказал я. Решение было принято, при том, как позже выяснится – решение правильное. Оказалось, что медведь, хоть сам по себе, на вид был вполне справный, совершенно не нагулял за лето подкожного жира, который так необходим ему, для того чтоб залечь в берлогу, перезимовать. Толщина подкожного жирового слоя была у него ничтожной, она еле обозначалась своей худосочной белизной в виде тонкой с частыми прорехами плёнки на его внушительной туше.
Это значит, что на зиму он бы не залёг, стал бы шатуном и представлял реальную угрозу для людей. Скорей всего, медведь был пришлый, из Красноярского края, где в тот год сильно горели леса. Свободного участка в нашей тайге для него, видимо, не нашлось, и он, в поисках пропитания, повадился шастать по посёлку. Надо сказать, что с появлением у охотников дальнобойного нарезного оружия - сохатого, изюбря, косули, глухаря поубавилось, можно сказать, катастрофически, но медведя в тайге меньше не стало. Оно и понятно: мишка в наших краях, на глаза человеку попадается редко, и, в общем - то ему всё равно - с дробовиком тот ходит или с карабином. По – этому, пришлым медведям, нашествие которых наблюдается всегда после сильных пожаров у соседей, в нашей тайге найти свободный участок непросто - своих имеется в достатке. И голодный зверь, в поисках пропитания идёт к людям. Рыскает по свалкам, по мусоркам, заходит в посёлки, ворует собак. И у людей начинаются проблемы.
Интересно только: а кто же там, у них, у соседей, тайгу поджигает? Как - то, в телевизоре объявили: Красноярская прокуратура нашла злоумышленников - жгут тайгу, чтоб скрыть незаконные рубки леса. Так вот оно што! Народ возбудился, осерчал не на шутку, разгневался - и в интернете, и в телевизоре! Вот они, негодяи! Поймали, всё таки. Разоблачили! Разобрались, наконец! А я никак в толк не возьму, опять вопросы... а как же можно скрыть незаконную вырубку пожаром? А пеньки? Пеньки - то, куда ты их денешь? Хоть жги, хоть зажгись - пни - они пнями и останутся. Их - то как сжечь? Паяльной лампой, разве? Чепуха какая - то. И, кажется мне, что вырубку - хоть законную, хоть не законную - никаким пожаром не скрыть, не спрятать. Видать, и в прокуратуре работают ребята из нашего дачного автобуса, или их родственники. Вот такая, понимаешь, "закавыка" получается?!
Свидетельство о публикации №221013001019