Жерар

Глава 6

Мерное покачивание, сопровождаемое тихим постукиванием копыт неожиданно прекратилось. Смена обстановки моментально пробудила дремавшего в седле путника. Он ещё окончательно не пришёл в себя, но полный почтения хриплый голос уже бубнил, казалось, у самого уха:
— Приехали! Приехали, монсеньор.
Услыхав в очередной раз от деревенщины такое обращение, инквизитор Жерар с радостью бы врезал подобострастному идиоту по зубам. Но накопившаяся за долгий путь усталость не дала разгореться пожару эмоций. А потому инквизитор лишь скосил глаза в сторону кланяющегося и зло огрызнулся:
— Ты бы ещё меня Вашим Святейшеством обозвал, тупица!
Жерар сплюнул, медленно спешился и зашагал в сторону дома.

Ночью прошли дожди, и чавкающая под ногами грязь вкупе со звенящей в воздухе сыростью, лишь добавили яду и в без того мерзкое настроение. Но как только распахнулась дверь, и на пороге показался старый плешивый Гастон, то на душе инквизитора резко потеплело. Жерар жадно поводил носом.
— Благодать Господня не оставила нас! Такой стряпни ещё поискать!
— Здравствуйте, ваша милость! Как же не быть стряпне? Мы ж господина с вечера ждём. Бланш у печи всю ночь глаз не сомкнула. Как узнали, что ваша милость едет, так сразу за готовку и принялись. В кои-то веки в отчий дом заезжаете, так хоть откушаете подобающим образом. Это вам не монастырские харчи, прости Господи!
— Великолепно! Подавай на стол!

Хромоногий Гастон не заставил господина ждать, и через несколько секунд перед инквизитором уже стояло громадное блюдо бараньего жаркого. Инквизитор набросился на кусок мяса с жадностью умирающего с голоду льва. Гастон стоял рядом и с наслаждением смотрел на обильно сочащуюся по подбородку и рукам подливу. Для старого слуги, знавшего Жерара сызмальства, хороший аппетит господина был высшей благодарностью. Ведь будучи слабым и болезненным ребёнком, Жерар почти ничего не брал в рот, что в тринадцатом веке сулило весьма дурные перспективы. Как бы то ни было, мальчишка вырос, возмужал и, вопреки всему,  в тридцать семь был высок, костист и черноволос. А взгляд яростных черных очей инквизитора наводил ужас далеко за пределами их родной провинции. Но верный Гастон, как никто знал, что его господин — истинный поборник справедливости, а значит, и всё содеянное им есть благо. Что бы кто ни говорил.

Проглотив последний кусок, Жерар старательно вытер скуластое лицо, аккуратно промакнул тонкие усы и окладистую бородку. Не торопясь, встал, молча похлопал Гастона по плечу и направился к лестнице на второй этаж. Внимательный глаз инквизитора машинально отметил, что за прошедшие с прошлого визита месяцы в доме ничего не изменилось. Жерар тут же усмехнулся собственным мыслям, понимая, что в доме ничего не меняется уже многие годы. Вокруг царят всё те же чистота и уют, что и в дни беззаботного детства. Жерар ступал по скрипучей лестнице и не мог отделаться от ощущения, что из двери сейчас выглянет мать или донесётся грозный возглас отца.

В комнате уже пылал камин, что было весьма кстати в холоде осенней промозглости. Жерар с удовольствием пододвинул к огню старое отцовское кресло. Вырубленное из целого ствола дерева, оно казалось ребёнку неподъёмной громадиной, теперь же виделось лёгким и изящным. Отполированные за годы использования подлокотники помнили ещё его прадеда. Впрочем, тоже самое можно было сказать и обо всей обстановке.

Жерар устало прикрыл глаза. Редкие визиты в родительский дом частенько превращались в долгие часы воспоминаний. Не стал исключением и этот раз.
Вот только сейчас мысли преподобного не полнились теплом памяти детства или давно почивших родителей.

Жерар смотрел на огонь и перед его мысленным взором представали лица тех, кого он допрашивал, предавал пыткам и отправлял на костёр. Грязная старуха в гнилом тряпье, чья вина заключалась в наведении порчи на чахлые посевы. Была ли она виновна? Несомненно. А вот одутловатое лицо аптекаря. Несчастного сначала обвинили в отравлении священника, и его делом занялся гражданский суд, но потом кто-то донёс о его симпатии к ереси катаров. А это уже было делом карающих дланей Господа. Вспомнил Жерар и юную черноволосую девицу, почти ребёнка, вся вина которой зижделась на природном косоглазии. Молодой инквизитор тогда впервые возмутился чудовищностью и бессмысленностью обвинения. Но местный епископ клятвенно заверил, что самолично наблюдал за колдовским ритуалом, результатом которого стал пожар, уничтоживший почему-то лишь его собственное зернохранилище…

Текли лица, перелистывались тома дел и обвинительных приговоров, слышался треск угля, раскалявшего щипцы палачей, вопли допрашиваемых оглашали сырые стены казематов… Нет, Жерара не мучили угрызения совести. Никакого чувства вины у истово выполняющего наказы Папы не было и в помине. Инквизитора угнетало понимание ничтожности преступлений, на расследование которых он тратит драгоценное время, отведённое ему Всевышним на грешной земле. Это неумолимо вернуло его в раннее детство, когда он упивался рассказами отца о защитниках божиих заповедей. Каждое слово тогда колоколом отзывалось в душе ребёнка, готового под сенью крыл самих архангелов встать плечом к плечу со святыми воинами Господа. Каждая, незамеченная взрослыми, мелочь вызывала в душе мальчишки готовность идти сквозь ярость адового пламени на бой с самим сатаной.

Увы! Жерар сидел у камина отчего дома и с горечью сознавал, что разменял свою жизнь на борьбу с никчёмными нарушителями церковного уклада, а зачастую выступал как бессловесный инструмент в епископских конфликтах. Да, ересь несомненно должна быть наказуема. Вот только многие ли из казнённых хоть что-то понимали в нормах католической веры и церковных догматах? И тут Жерар с ужасом сообразил, что и читать-то большинство несчастных не умело.

Несколько минут инквизитор сидел, поражённый собственными мыслями, а затем скатился с кресла, рухнул на колени и горячо зашептал молитву. Жерар просил всевышнего об очищении собственной души, о защите сердца от поползновений лукавого, об укреплении веры и непоколебимости следования путём Христовых воинов. Слова давным-давно заученной молитвы в этот раз вырывались из груди с какой-то невероятной болью. Они раздирали нутро сильнее чем вино жжёт израненное горло. Жерар до хруста сжал в замок узловатые пальцы. И тут же перед глазами встало лицо Николаса.

Давно, казалось бы, забытый лик, добрые наивные глаза… Всплывшее из самых потаённых глубин памяти видение резануло так, что инквизитор скорчился от пронзившей сердце боли. А безжалостные воспоминания уже несли в прошлое, где вычеркнутый из жизни друг был близок ему как никто. Да, никто ни до, ни после не дарил Жерару такое ощущение тепла и доброты. Никто не казался будущему инквизитору ближе к богу. Ни за кого другого, юный Христов воин так сильно не желал отдать жизнь.

Но судьба имеет странное свойство преподносить сюрпризы. И этот подарок был похож на удар молотом по голове. Узнать, что самый лучший человек стал приверженцем мерзкой ереси, было сродни самоличному низвержению в ад. Жерар слушал речи Николаса и не верил собственным ушам. Хотя по глазам видел: для друга пути назад нет. Но Жерар ещё цеплялся за последнюю возможность спасти Николаса. Ведь рассуждая о нищих во Христе, о греховности сребролюбия, тот говорил довольно разумные вещи. Но всё рухнуло, когда друг заявил, что кроме евангельского, другого христианства нет, а Папа и вся господствующая церковь давно погрязли во грехе…

Жерару было невероятно горько это вспоминать. Сердце жгла не только боль потери близкого человека, но и единственный великий грех, который он утаил даже от исповедника — грех прощения предателя.

Вечерело. Инквизитор уже в полном спокойствии смотрел на тлеющие угли и ждал ужина. В дверь робко постучали и Жерар оторвался от созерцания угасшего очага.
— Входи, Гастон!
— Прошу простить, ваша милость!
— Ужин?
Но на лице слуги было слишком озабоченное для объявления трапезы выражение. Он растерянно потоптался и вместо приглашения в столовую сообщил:
— Ужин скоро будет, но тут к вашей милости прибыл посыльный.
— Вот как? — Жерар не был удивлён. Порой слуги папского легата находили его и в более отдалённых местах. Что уж тут говорить про родовое гнездо? Инквизитор холодно распорядился: — Зови!

Вид прибывшего монаха ничем не удивил инквизитора. Сколько бы их не появлялось перед Жераром, все они смотрели с такой надменностью, будто сами только что спустились с небес.

Движения их всегда были полны подчёркнуто медлительной важностью, а жесты давали понять окружающим, насколько клирики выше любого смертного, и обывателю не стоит даже пытаться понять тяжесть бремени, несомого слугами святого престола. Всё это было глубоко отвратительно инквизитору, потому без лишних предисловий и реверансов он поинтересовался:
— Что угодно Его Высокопреосвященству?
Холодность приёма тут же отразилась на лице вошедшего. Он брезгливо поджал губы и осторожно вынул из складок рясы письмо. При этом его пальцы настолько нежно касались одежды, будто она была пошита как минимум из золотой парчи, а её убогий вид — лишь обманка для невежественной черни.
— Вам надлежит отправиться на юг и принять участие в расследовании массовых выступлений против слуг престола Господня, а также фактов проявления ереси среди тамошнего населения.
Жерар принял письмо и, не распечатывая, бросил на стол.
— Как будет угодно Его Высокопреосвященству. Я завтра же отправлюсь в дорогу.

Клирик состроил столь мерзкую гримасу, что Жерар понял: хорошего ждать не следует. Так оно и оказалось. Слуга папского легата собрал весь отпущенный ему всевышним пафос и не терпящим возражений тоном провозгласил:
— Его Высокопреосвященство неукоснительно требует, чтобы вы отправились немедленно!