Горько-сладкий белый свет

-  На рейс зарегистрировались?
-  Угу, тринадцатый ряд.
-  Тринадцатый?
- Не в хвосте же рядом с туалетом лететь.
- А других мест не было?
- Других не было.
Что-то в тот раз с самого начала пошло не так. Такси опоздало на двадцать минут. В самолёте возникла путаница с кабинным экипажем. И совсем обескуражило объявление старшей бортпроводницы через полчаса после взлёта:
- Уважаемые пассажиры! Если среди вас есть врач, подойдите, пожалуйста, к кабине пилотов.
Ну, что, что можно подумать после таких слов? Память сразу угодливо подсовывает испорченному воображению сюжеты виденных когда-то фильмов, в которых пилотам подсыпают снотворное, отраву, выводят их из строя, и всё это ради одного: не дать самолёту долететь до конечной цели. Всё же до конца полёт прошёл без новых «вызовов». Постепенно напряжение отпускало, даже подремали. Кормёжка сейчас всё равно в самолётах отвратительная, так что можно, ради такой, сном не жертвовать.
Выйдя из самолёта, ещё на трапе, и он, и она ощутили знакомый сладкий вкус возвращения, они не просто дышали воздухом, а пили лёгкий солнечный коктейль, уже не такой густой и обжигающий, как летом. С осенней грустинкой.
- А дома у нас бутылочка «Шабли», - заговорщицки подмигнул он.
- Ты разожжёшь камин? – принимая игру, спросила она.
Оба успокаивали себя, пытаясь поверить, что всё уже позади.
Однако свет не включился.
- Ты же придумаешь что-нибудь? – устало спросила она и, закутавшись в тёплый плед, устроилась на диване.
С приближением сумерек становилось заметно холоднее.
Вскоре выяснилось, что электричество отключили за долги в сумме полторы тысячи рублей (всего-то?), хотя он оставлял на подобный случай депозит бухгалтеру управляющей компании. Но сегодня выходной, никого не найти.
Наконец, удалось связаться с энергетиками, решить вопрос с долгами и получить обещание скорого подключения к сети.
Стало совсем темно. В темноте у него ничего не получалось с камином, тот чихал и дымил, ни в какую не желая греть помещение. Конечно, до утра можно было уехать в гостиницу. Если позаботиться об этом раньше. Теперь в кромешной темноте рыться в чемоданах в поисках сменной одежды, зубных щёток и прочих необходимых в быту предметов было поздно. Как объявляют на вокзалах: поезд ушёл. Или как говорят в некоторых районах нашей в прошлом необъятной: поздняк метаться. Они и не метались.
Разговаривали в темноте. Она вздыхала: - Мы так редко стали сюда приезжать. А ведь любили этот дом больше всего. Вот и без электричества сидим, и машина не заводится…
И тут вспыхнул свет! От неожиданности они замерли, не веря в то, что это, действительно, свершилось. Прошла минута, свет не гас. Он принялся щёлкать выключателями: зажёг торшер, свет над кухней, на заднем дворе, включил обогреватели, кондиционеры на тепло. То есть взял от энергокомпании всё, что смог. Разом. Разобрался с камином: открыл нужные заслонки, задвижки, шиберы или как это – поддувало в зольной дверце. Затрещали в топке дрова. Через полчаса в доме воцарились тепло и уют. А спустя ещё минут двадцать был сервирован стол, в бокалах золотилось «Шабли», а по польскому телеканалу StarsTV гоняли хиты 90-х.
Показалось, что все недавние сомнения ушли прочь, нахлынула сладкая истома предвкушения того радостного существования в любимом доме, к которому они привыкли…
Дверной звонок заставил вздрогнуть. На крыльце стояла группа детей. Вся компания была раскрашена в страшные серые и чёрные цвета. И одежда тоже.
- О, Господи! – закатил он глаза, - сегодня ещё и Хэллоуин!
Вперёд вытолкали самого маленького. Тот тихо произнёс: «Сладости или гадости» и попятился, чтобы спрятаться за спинами старших подельников.
Они отдали компании попрошаек коробку конфет и закрыли входную дверь. Но вернуть нарушенное дверным звонком ощущение запрыгнувшего на колени счастья в тот вечер им так и не удалось.
Дни полетели и в целом были похожи один на другой. Не мудрено: большую часть дня они проводили за своими ноутбуками.
На участке появились садовник и рабочие. Всё какое-то разнообразие.  Пришли обрезать инжир и очистить задний двор от листьев, которыми тот был усыпан. Обрезать инжир он договаривался ещё прошлым летом. Два маленьких прутика, когда-то воткнутых в землю, вымахали в огромное дерево.
А в этот год и туи порыжели. Он спросил можно ли их отлить водой, на что садовник покачал головой, расковырял ножом ствол: дерево умирало. К чему-то приплёл изменение климата, глобальное потепление и что-то ещё. Приговор неутешительный: надо выкорчёвывать.
И всё-таки каждый день, несмотря на обязательства перед издательствами, они старались раньше разобраться с делами и куда-нибудь успеть съездить, пока не село солнце. Удавалось отвоевать, таким образом, час-полтора.
Они спешили. Гнали к опустевшим пляжам где бродили вдоль моря, наблюдая за немногочисленными рыбаками, или поднимались в гору и оттуда смотрели на море и красно-рыжие крыши. Низкое солнце напоследок разливало свой удивительный свет. Все фотографии в тот раз у них получились в перламутрово-розовой дымке.
Проезжая озеро, снова вспоминали, что хорошо бы приобрести бинокль, так как с берега нет никакой возможности рассмотреть птиц, которые стоят в воде и издалека, как считала она, так похожи на розовых фламинго.
- Фламинго сюда не долетают, - всякий раз возражал он, - Может, быть это пеликаны?
Предзакатное светило окрашивало розовым белые перья стоящих в солёной воде птиц, и те, действительно, издалека были похожи на фламинго. Хотя бы полчаса в день.
Солнце стремительно убегало. В чёрном плаще появлялся вечер.
Должно быть, им не хватало солнечного дня и поэтому не покидало чувство горькой потери, ускользающего равновесия.
Однажды температура подскочила аж до тридцати градусов! Никто такого не ожидал. Потом синоптики объяснят это тем, что тепло прилетело из Сахары. Вот так, взяло само по себе и прилетело. Чего только синоптики нам не объяснят!
Они отправились гулять по старому городу, стянули с себя куртки и ловили последнее в уходящем году тепло. Да, тридцать градусов по Цельсию – это летом прямо очень жаркие объятия. А поздней осенью – это больше похоже на ласковый поцелуй в щёчку. При расставании. Но такой нежный, такой добрый, что прерывать не хочется. Только солнце начнёт садиться, сразу холодом потянет, как от совершенно незнакомого человека. Оно надо, до такого доводить? Нет. Уж лучше так: чмок-чмок – и разбежались. С надеждой на будущую встречу.
А похоже, кроме надежды скоро и не останется ничего. Всё так изменилось и даже детали быта, ставшие за несколько лет до того привычными, что при любом отступлении от этих деталей опускаются руки.
Молл, в котором из года в год они привыкли делать покупки, стоял полупустой. Закрылся даже Макдональдс.
Вот и любимый музыкальный магазинчик доживает последние дни. Но пока ещё можно рыться на его полках, на время отогнав прочь мрачные мысли.
В тот раз он откопал альбом Шер «Горько-сладкий белый свет».
- Смотри, - показал надпись на конверте, - Сонни Боно для Шер Боно. Последний его альбом в качестве продюсера жены.
- А кто это, Сонни Боно? –
- Муж Шер, - растерянно пояснил он.
- Кто? Мушер? Что это? – не унималась она.
- Вот ты задачи задаёшь! Как это членораздельно сказать…? 
- Не злись, я пошутила…
Вечер самого тёплого дня поздней осени ничем не отличался от других вечеров: такой же прохладный и тёмный. А всё, что случилось днём, стало похоже на фокус. Будто взявшийся ниоткуда ярмарочный шарлатан предложил доверчивой публике отправить всех в лето. И показалось ведь, что действительно отправил, и что можно вот так: взять и вернуться. А на самом деле – обман. Лучше забыть.   
Несколько дней с моря наползал густой туман. Не видно было ничего, какая-то беспросветная жуть.
В один из таких дней все туи выкорчевали и увезли сжигать.
Они сидели на балконе и смотрели, как уносят деревья. В прутьях кованой решётки, будто вставленный в раму шедевр, красовался узор паутины. Красиво!   Он не стал её трогать, сказал, что паукам тоже должно быть место на белом свете.
Сад стал похож на беззубый рот.
- Может быть, продать всё? Столько нервов! Дадут визу - не дадут визу, откроют авиасообщение - не откроют … Да и русский понимать - тут уже не популярно…
- Жалко. Такой лучик света в нашей жизни... - возражала она.
Они всё чаще грустили. Вечерами включали проигрыватель, ставили пластинку Шер и усаживались в широкое кресло у камина.
- Я ничего не понимаю, - признавалась она, вслушиваясь в текст песни. Он обнимал её и, пытаясь попасть в такт музыке переводил:
«Ночь горька, звёзды потеряли свой блеск, ветры всё холоднее…»
- Вот доцветут последние розы, и будем собираться, - тихо говорила она.
Он кивал, соглашаясь, думая при этом: «А потом что?»
- Хорошо бы в следующий раз купить бинокль, - продолжала она.
- Лучше подзорную трубу.