Рецензия на «Fur Elise» (Линдо Рандир)
Если бы мир превратился в мою дрожь, он бы звенел еще 30 миллиардов лет до самого конца Земли. Или там, где мы будем потом. Мир бы звенел, тоньше сирен, которые ты так ненавидишь, но только непрерывно, почти безмолвно и вечно. Моя верность — печальный непрерывный звон, не знающий смерти. Кажется, я умру, а она разорвёт купол души, потому что она сильнее всего, что есть во мне. Вырвется и ляжет к твоим ногам, даже если тело моё будет на другой планете. Мой Вагнер, если бы ты знал, сколько раз я писала тебе стихи так же как и ты, - своё письмо на бумажных листах «в никуда», так же и я - «в никуда», - о жизни и смерти, чувствах к тебе и заковывала себя в ледяной камере, примерзая к ней всем телом. Мои стихи не были рубашками из крапивы, они никого не могли спасти. Тот, кого я называла своим Братом, единственным в мире, вылил дёготь в мёд и отравил меня. Если бы я была равнодушна, как легко мне бы удалось не выпить его, а ему — не отравить меня. Просто бросить, захоронить, оставить и отвернуться. Но я выпила весь. Потому что от тебя я принимала любую кару. Я создавала мир, где есть место живой воде, но сама в ней тонула и мёрзла. Мой Океан так глубок и страшен, подвержен бурям и штилю, но в нём есть подводные течения, где есть она, - неприкосновенная, которую не может задеть ничто. Пусть иногда она делает шаг в сторону ненависти, он - ничтожно мал, этот шаг. Моя любовь к тебе, которая отчего-то решила сделать из себя самой мою основу. Это очень странно, потому что такие как мы, кого бы ни любили, всё таки могут вернуться к самим себе — не прежними, но цельными. А, полюбив тебя, я не смогла перекроить свои основы обратно. Так чудовищно бессильна это сделать, что мне даже показалось, - это повод презреть саму себя и убедиться в своём бессилии. Я столько всего могу пустить в оборот, швырнуть в могилу, вернуть на круги своя. Забыть. Но эту воду — нет, в которой вечно ты. Твой город гибнет и всё напоминает тебе о ненависти, борьбе, иногда, - обо мне. Такой же развеянной в прах как и руины, которые хоронят сами себя. Я не могу сесть как никогда близко к тебе и обнять, сидя у тебя на коленях, наконец-то успокоившись и даже подумав на миг, - «я где-то дома»... мы идём с тобой в свой Рим, где зрелищам нет числа и где слова, как ты и сказал, заполнили бы, наверное, всю Вселенную, если было бы возможно. Нет, мы не думаем друг о друге беспрерывно и ужасно много. Даже я, - женщина, эмоциональная, чувственная, не могу думать о тебе слишком много, иначе я уже не писала бы тебе своё «вникуда». Думать о тебе беспрерывно для меня смертельно опасно. В моей комнате несколько суток летала огромная бабочка с красными крыльями. Все прежние, что залетали сюда, - обычная моль, которую я давила безжалостно. Но когда увидела её, - подумала о тебе... Нет, Вагнер, ты — не бабочка, конечно же. Но это прекрасное создание напомнило мне о тебе. Бабочка уснула у меня на стене, а я не трогала её. Прошло часа четыре и она сдвинулась с места, летала рядом, она боялась меня, хотя я почти не двигалась, она замирала почти на каждой стене моей комнаты. И зависала на много часов. Я хотела взять её в руки, отпустить у большого окна. Мне показалось, - со мной она зачахнет. И я не могу сделать из неё домашнее насекомое. Ты когда-то писал, что бабочки слишком прекрасны, чтобы гнить. И эта была так же прекрасна. Но её жизнь так коротка... хотя в моих глазах это смертное создание — вечный символ мятежной плавности. Когда ты не хотел возвращаться домой и скитался по улице, я протягивала руку в темноту и брала твою невидимую ладонь в свою, засыпала. Но я почти не видела ясных снов о тебе. Мой последний был в начале июне. Ты был так спокоен, будто ничего на свете не может изменить твои черты лица. Ты сообщал мне о гибели, которую приготовил... ты говорил метафорами, понятными только мне. И не поверил тому, что я тебе ответила. Надо же, - я увидела тебя тогда так близко, прямо перед тем как проснуться. Не говори, что у тебя мало времени наблюдать за приближением осени. Ты не должен умирать раньше меня. Я бы умерла, только бы ты жил. Если бы я могла тебя вылечить от того, что убивает твой город, я бы постаралась это сделать. Когда-то ты написал мне в конце письма на бумажном листе: «да осветят звёзды твой путь». Ты дал мне звёзды. Болезненные, но и исцеляющие и всегда яркие. А мне не хочется никуда идти, только упасть рядом с тобой и снять с твоей руки чёрную перчатку, прижать к ней пальцы, те, что должны касаться лестничных перил твоей лестницы, но тянутся не к ним. Я не знаю, как любишь меня ты. Это тёмная материя, тёмная магия, что свет несёт совсем тусклый, может, даже злой иногда (я так не люблю рассуждать о любви потому что почти всё, что я слышала о ней прежде — лишь слова над болотными топями), я не могу в это поверить, ведь ты всегда говорил, что это — не твоё. Твоя любовь может греть? Смогу ли я вообще привыкнуть к тому, что она существует...? Я не знаю. Или же она просто есть и ты носишь её в себе, как я ношу свою, ощущая себя самой тяжёлой глыбой песка в мире или ледяным озером в окружении языков пламени, но всё же чем-то трансцендентным. Я так мало знаю о ней, но живу, зависнув на волоске, не дыша. Вагнер, ты любишь коньяк, но не пей всё. Тебе ещё танцевать под ночным фонарём с отнюдь не легкомысленной дамой в длинном платье. Мои медовые волосы отросли почти до конца спины и я стала почти так же тонка как берёза. У меня на улице есть подходящие фонари. Я даже могу постучать шоколадом по спинке кресла, правда, не имею такой привычки, но чего только не сделаешь, чтобы ты снова начал мне настойчиво советовать не разбавлять коньяк чаем и лимонами? Ты злишься на всё на свете, но часть твоей злости уйдёт под землю как потоп, стремящийся заполнить все расщелины и плотные глыбы земли, с приходом осени. Может быть, ты не погибнешь раньше меня, Вагнер. Ты знаешь всё о сумерках и ненавистном дожде, как гибнут города и как рождаются Вселенные. Ты знаешь меня и вовсе неважно, люблю ли яблоки. Конечно я хочу услышать о лесном царе и его дочерях. Из твоих уст я бы слушала даже песню "Боже, царя храни", не говоря уже о сумрачных стихах. "Боли моей впору дать имя, Вымощенное тенями и светом, отнятое. Имя твое я любила и повторяла бы, даже если бы оно было проклятым". Так начиналось моё письмо "в никуда". Ты спрашивал, чем были заняты мои ночи. По ночам я писала стихи от своего имени и от твоего имени, читала книги и пыталась дышать. Иногда ходила под звёздами и фонарями. Апполинария Мортерра 19.08.2017 03:59 • Заявить о нарушении
Я не хочу, чтобы ты умирала. Пусть твоя верность не знает смерти, но мне не нужна она одним лишь печальным звоном, наполняющим вечность, она нужна мне вместе с тобой, с твоей душой, живой и не разорванной.
Ты молчала, как и положено молчать Элизе, выплетающей крапивное кружево, а Вагнер не видел ничего из окна своего дома среди бесконечно гибнущего города. Я никогда не мог заглянуть в твой Океан слишком глубоко, не ощущая себя своим среди такого количества воды, так далеко от городов и пустыней. И, наверняка, так и не смогу достигнуть подводных течений, но мне достаточно глотка воды, поднесенного тобой в пахнущей солью ракушке, воды, заключающей то неприкосновенное и неразделимое, такое нужное среди горячих песков и пыльных руин. Я не знаю, будет ли вода морской и соленой, не утоляющей жажду, а лишь разъедающей губы, или полной прохлады и свежести, но я готов довериться твоим рукам, предоставив им судить, что поднести жемчужиной в зазубренных створках. Я не знаю, каково это – думать о ком-то постоянно. Так можно сойти с ума, наверное. Но о тебе напоминали леса по обе стороны дороги, первые желтые листья и запах первых костров. Впрочем, не только это, я не смогу сказать точно, что напоминало. Кого-то иного я бы вычеркнул из своих мыслей и ощущений легко и изящно, обрезав все связующее лезвием, чище и тоньше арктического льда, но мое лезвие плавилось и истончалось от прикосновения к нитям, тобою сотканным, обжигающим сильнее любой крапивы. Я бы разделил с тобой чашу, куда собственноручно налил деготь, только бы ты не решалась пить ее до самого дна, но я знаю, что пригуби ты меда лишь глоток и выплесни в пыль, остывающую под угасающим солнцем – ты не была бы собой. Моя Элиза, рано или поздно я сомкну пальцы на твоих запястьях, и наша дорога в Рим закончится, оборвавшись под потоками слов, заполнивших наконец вселенную и ставшими уже ненужными. Ни к чему слова, когда мы сможем разделить прикосновения. Я не бабочка, со мной не стоит быть бережной, мои крылья не сомнутся, если до них дотрагиваться. Ты помнишь о моих бабочках. Я помню твою чернильницу, перо и пергаменты в доме среди леса, где ты гуляла в длинном платье среди деревьев, тронутых первым снегом, и звала своего ворона, должного принести мне письмо-приглашение. Как же много ты помнишь, даже то бумажное письмо. Я писал тебе в этот раз от руки, на бумаге, впервые за несколько лет, черной ручкой на белом, почти как чернилами, и в то время забывал, что не отправлю его тебе, будто все по-настоящему, и ты прочтешь письмо, держа в руках и разбирая мой отвратительный почерк. Я бы хотел говорить тебе вслух все то, что пишу, еще одна вещь, которую я не делал, наверняка, никогда, и никогда бы не подумал, что меня не удовлетворит эпистолярность. Моя любовь жестока, нет в ней чистого света и свежего воздуха, она – ночь и пламя костров, пытающих на перекрестках улиц, хруст стекла и темнота в оконных проемах. Но костры, пусть и сжигая клочки жертвенности, выплеснутой в огонь из сосуда тончайшего стекла, способны согревать. Мой город твой, meine Liebe, с огнями, фонарями и руинами, с уцелевшими домами и моим домом, и тебе не нужен ключ, чтобы в него войти. Я хочу пить коньяк с тобой и танцевать под фонарями, которые ты сочтешь подходящими, касаться твоих медовых волос, совсем темно-янтарных в фонарном свете. Я не собираюсь погибать, не дождавшись осени, и уж точно не хочу, чтобы ты умерла за меня, но я хочу, чтобы ты дышала, держа меня за руку в темноте. Линдо Рандир 19.08.2017 05:26 Заявить о нарушении
Думаю, вода будет разной. Солёной, разъедающей губы и питьевой. Какой будет больше, - неизвестно, Элиза безмолвно протянет тебе ракушку, а ты прочитаешь по глазам, - что будет: боль или мягкость. Но даже питьевая вода не будет проста. Я не хочу, чтобы мы мучали друг друга до страшной невыносимой боли. Мы просто невыносимые сами по себе, а если еще будем коварными и жестокими, - просто изведём друг друга, взрывая оставшиеся руины в твоем городе и бросая на дно моего океана всю гальку мира с побережья. Твои фонари, окна твоего города будут избиты, а мой океан будет хранить ужасные дни бури, куски разбитых кораблей. Твоя любовь жестока, моя — почти не способна защищаться от твоей жестокости, разве что способна в моменты особого вдохновения на самозащиту. Мне кажется, ты сильнее меня и моих огненных нитей, я не могу поверить, что они могут быть так сильны, что бы ты, самый сильный, вечный мой Вагнер, железно-холодный, беспрецедентно гордый не смог их выплавить, истребить рассеять будто этого никогда не было. Не смог вырвать меня из своей души. Неужели твоя тонкость сплелась с моей до мефрилового хруста двух обычных серебряных нитей?
Если бы меня спросили один раз однажды, случайно, чему, самому невероятному я стала виной, я бы указала на тебя и твоё сердце, сущность и сказала бы, что я не знаю, как это получилось. Ты — моя буря и, поднося ладонь к твоему лицу, я не представляю, дашь ли ты мне её опустить, рядом с волосами, прикоснувшись к щеке или заведёшь резко за спину. Это будет похоже на тиранию, может быть, иногда. И это может быть страшно. Я помню твоих бабочек, край мира, твои тропы, стынущие поля подо льдом, твою Энн, Мадонну и Беатриче, десятый круг ада и глубокие сны, где плывут кувшинки. Твой город, от которого ты отдаешь ключи тем, кто предпочитает плен. Как же символично. Твою готическую колыбельную со скрипящими ступенями низкого крыльца. Ведьму, кот которой опускает лапы в золу. Инквизитора, который поджидает ведьму с отчаяньем заждавшегося охотника. И слишком твёрдую постель Фриды, которой безразлично где спать, ведь она изранена мелкими лезвиями. Я могла бы называть бесконечно всё твоё, но я вижу тебя и в других явлениях, как и ты меня. Когда я вижу тень от трёх каштанов у моего дома, вижу их листья и просветы между ними в темноте сумерек, я чувствуя себя как свеча, опаляемая одним воспоминанием о тебе. Слушаю редкой красоты музыкальные сочинения и застреваю в их увертюрах, отступлениях, кульминациях и прелюдиях, словно посреди поля, похожего на минное, но осыпающееся звёздной крошкой под кожей. Мой бездонный Вагнер, ты сомкнёшь свои ладони на моих запястьях. Я не помню как можно спокойно дышать, но иногда во мне просыпается твой холод и мне кажется, что я вижу твоими глазами, только это и способно меня успокаивать в этом огромном мире. Твоя бесчувственность у меня внутри, одною своей медалью... Ты знаешь, что всегда можешь взять меня за руку в любой, даже самой кромешной темноте. Эпистолярность не удовлетворяет, но твоя душа — везде, и она меня удовлетворяет, но что-то ты сможешь сказать и лично. Только мне очень страшно, я, сама не зная чего, дрожу. Апполинария Мортерра 19.08.2017 07:31 Заявить о нарушении
Я и не ждал от тебя простой, безвкусной питьевой воды. Мы причиним друг другу ровно столько боли, сколько необходимо для жестокости и беззащитности. Мы создавали наши нити вместе, совместно сплавляли железо, огонь, серебро и сталь, обжигали их в пламени гордости и переплетали жгутом, неразрывным, как сплетенные стебли вересковой пустоши, обласканной ветром и лунным светом.
Я могу позволить твоей руке дотронуться до моего лица, но могу и завести ее за спину, может быть, то будет похоже на тиранию, но ты не станешь моей безвольной жертвой, ты останешься языком огня бесчисленных свеч, бьющимся и горящим в моих руках сильно и ровно. Моя Элиза, я не могу знать, чего ты боишься, но я буду с тобой даже в минуты всепоглощающего ужаса. Линдо Рандир 19.08.2017 17:56 Заявить о нарушении
Страшно от того, что я жила на другой планете, где мне всё было понятно, привычно, где всё было расписано, миллионы раз осмысленно, увидено, предначертано, где вместила в себя чуть ли не пол мира, но запуталась во всех его ветвях и паутинах и отрывала от себя куски. Где я просыпалась с тоской в глазах и писала о линиях рук, которые похожи на кресты кладбищ, где принимала свою участь, смиряясь с тем, что я никогда не буду звучать в унисон с этим миром, какой бы проявленной и зримой в нём ни была, потому что моя душа зарыта в земле, где всё останется глухим. Где невозможно что-то произнести.Моя душа замерла как тикающая живая бомба, которая всё больше и больше отматывает болезненные секунды и вот-вот дойдёт до состояния невозврата, где она больше никого не узнает, где я буду наедине с собственными ужасами, мелькающими ненужными, доводящими до исступления. Где мир, порой, вовсе не ужасен, но всё равно не является для меня бесконечно значимым.
Но если моя верность нужна тебе, она больше не печальный звон из-под могильного камня.Как и моя душа в целом. И я больше не на другой планете. Я на странной, необъяснимой планете, увиденной впервые. Той, где ты меня любишь и где всё другое. Где ты смело можешь её озвучить, но быть свободным, а я буду её слышать и чувствовать и смотреть, будто это чудо света, а не какая-нибудь продолжительная сильная эмоция, просто драматизирующая твоё бытиё. Ты любопытен, ты мудр, ты — самый умный из всех, порой циничный и жестокий, но ты и искренний, невероятный, не способный испытывать что-либо от скуки. Даже если у всех «свои развлечения» как говорит твой Фогген. Я не знаю как долго ты будешь меня любить, смотреть в мои глаза и сжимать запястья. Я больше не живу там, где есть время, где есть завтра, где есть вчера. Я всё помню, но больше не возвращаюсь к поиску ответов «что было», «что будет». Ты — моё безвременье, Вагнер. Безграничное, способное дотянуться до ближайших галактик. Если я вырву тебя или ты вырвешь меня из этого безвременья, я не знаю, что будет и какая сила способна это сделать. Мне неважно, что будет, я просто хочу чувствовать, что ты есть у меня и что я есть у тебя, каким бы ни был окружающий мир. Буду ли я рядом или далеко, мне нужно знать, что твои вересковые поля цветут, что ты не знаешь великого горя и не стоишь у обрывов, не превращаешься в слепую тоску. Я тоже буду рядом с тобой в любые минуты и мне всё равно кем приходиться и как называться. Всё равно будешь ты жестоким, милосердным или беззаветно нежным. Будет ли мне понятна твоя любовь или нет. Пусть будет какой угодно, пока она будет тем, что есть в тебе и исходить от тебя. Исходить так как ты хочешь её проявить. Я не могу быть покорной, но в твоем присутствии моя воля будет биться из крайности в крайность. Доходя до иступленного желания покориться всему, что сделаешь. И, порой, до желания преломлять твою собственную. И смотреть как горишь ты. Апполинария Мортерра 20.08.2017 07:28 Заявить о нарушении
Мне странно и невероятно осознавать, что я открыл для тебя планету, столь отличную от той, где ты привыкла жить и готова была смириться с тем, что проведешь остаток жизни на ней. Наверное, я никогда не смогу воспринимать как нечто обычное силу твоего чувства. Будто раньше ты жила в огромном мире, замкнутом в круге древних скал, мире, полном синевато-серых туманов, прохлады, сухой паутины на ветвях деревьев, вечно теряющих листья бесконечной поздней осенью, медленных рек, полных холодной северной воды, тонкой сети тропинок сквозь гулкие леса, запутывающих путника, черных птиц, безмолвных, кружащихся вечность в высоком небе и лишь порой разрывающих тяжелую тишину резкими, короткими криками. А потом скалы обрушились, твой мир рухнул в бездну и ты оказалась в месте, полном жизни, и пусть в новом мире мирный огонь костров существует вместе с лесными пожарами, выжигающими зелень в безжизненный пепел, легкая изморозь на летних травах сменяется холодом, создающим пласты льдов и снежные бури, тепло и свежесть оазисов окружены иссушающим зноем песков бескрайних пустыней, благородные орлы кружат вместе с хищными грифами и красоту закатов на мощеных улочках сменяет звон бьющихся фонарей и осколки стекла на мостовой.
Я не могу обещать тебе вечной любви, не принесу клятв любить тебя до смерти и в том, что за ней, не смогу отмерить ей срок годами и любыми мерками, размечающими время. Ты сможешь бродить по моим цветущим вересковым полям, а я встану на берегу твоего океана и брошу в сине-зеленые волны прилива горсть горячего янтаря. Я никогда не потребую от тебя слепой покорности, и не сломаю твою волю грубо и бесцеремонно, я не трону ее без твоего на то желания. Моя Элиза, если тебе суждено взойти на костер, я стану тем инквизитором, что взойдет на него с тобой. Линдо Рандир 20.08.2017 20:24 Заявить о нарушении
Моя планета была неплоха. Можно было существовать, закрывая глаза на свои океанические чувства. Не все реки были медленными и холодными. Я забрала из того мира бездну чувств и знаний. Нет, он был неплох, но я слишком часто чувствовала себя несчастной. Более чем. Я не мнительная, может, раньше немного и была, но не теперь. И всё равно понимала, что такой мир — это несчастье. Не конец, и даже не вполне тюрьма, окруженная скалами. Просто край, где я не знала лёгкости и тёплых, горячих твоих костров, о которых и мечтать не могла. Странный край со слишком большой гравитацией и множеством запретов чувствовать что-то большее. Да, ты прав, на планете, где есть ты — неоспоримо больше жизни и счастья, пусть на этой планете и будут случаться лесные пожары.
Я не признавалась тебе раньше в любви. Я, в принципе, не сильно восхищаюсь этим словом, - оно многое выражает, но не всё. А еще не очень хорошо отношусь к клятвам и слишком громким словам и уж точно не буду просить любить вечность или прыгать в сомнительные бездны после смерти. Я была бы только рада, если бы ты отыскал меня и за пределами жизни. Но уж точно не хотела бы погрязнуть в одних только чувствах, пусть они так сильны. Я бы так и прожила всю жизнь и не сказала тебе, что люблю. Была уверена, что тебе это не надо. Помнишь, как много раз ты говорил мне о своей холодности, о, Вагнер? Я могла жить в мире, где ты просто был рядом как мой брат, и запрещала думать себе о другом, хотя не всегда получалось. Между нами и так было безгранично многое, что я очень ценила. Мне казалось, ты очень расстроишься, узнав о моей любви. Я жила с ней как с тихим, прикрученным радио. Не в силах подняться и танцевать с тобой нечто прекрасное, более громкое, чем всё прежнее и слишком чувственное. Вагнер, ты не любил бы меня, будь я очень покорна. Ты знаешь что-то о моей воле, странной, нелогичной. И тебе не нужно моё поклонение. И ты не просишь его, я знаю. Тебе нужно нечто глубокое, прежде невиданное. Иначе ты не любил бы меня, деву медовую, обожающую тутового шелкопряда. Ох, опять костры. Обещай, что не будем гореть ради самого факта сожжения. Я еще хочу дышать в мире, где есть ты, где я легко могу взять твою ладонь и сказать тебе всё, ничего не оставляя за плотными занавесками далёких домов, не оставляя ничего за далёкой линией горизонта, к которой не смела поднимать глаза. Апполинария Мортерра 20.08.2017 22:51 Заявить о нарушении
Не может быть хорош тот мир, где существование - несчастье, слишком частое. Мне бы не понравилось жить в таком мире, пусть даже с бездной знаний и чувств, мне не по душе жизнь в тени чего-то тяжелого и монолитного, что пока держится где-то рядом, но готово в любой момент оказаться во всесокрушающем падении.
Мне тоже не нравится это слово. Оно неспособно вместить все, что призвано выражать. Но разве холодность не может являться частью чего-то большего, и то большее являться ее составляющей, совсем не означающей возможность погрязнуть в чувствах. Ты могла бы сказать мне "люблю" смело, много меньше думая о том, расстроюсь ли я, и не стараться выстроить вокруг себя стену запретов, не позволяющих подняться выше. Мне не нужно ни покорность, ни поклонение. Будь ты безвольной, восторженной девицей, я бы и не сказал тебе и сотой доли того, что было сказано. Но ты - медовая дева, сокровище Рейна, мед и лев, как писали в старых итальянских комедиях. Мы не будем гореть просто так, из мимолетной прихоти. Я люблю разжигать костры, но не люблю в них сгорать. Смотри сколько угодно за горизонт, пока заходящее солнце не погрузит его в темноту, чтобы вернуть алой полосой с рассветом. Линдо Рандир 20.08.2017 23:35 Заявить о нарушении
Признаваться в любви тяжело, и тем тяжелее, чем больше она значит. Это всё равно, что ронять слова на поверхность озера, зная почти наверняка, что они превратятся в нечто чужеродное воде, которую будет ждать лишь отторжение и неприязнь того, кому она окажется не нужна. И что слова станут пеплом или цепочкой, падающей на дно реки, обнимаемых лишь песком и в нём погребенных.
Или что они будут не те. И не будут отражать и долю того, что чувствуешь. Миллионы людей каждый день говорят о любви направо и налево, всё чаще просто от головы, и всё реже от сердца, ещё реже от всего своего существа. Прости, что я видела в тебе слишком много льда, лёд был прекрасным, но я не знала, что ты разжигал костры обо мне. Я не знаю, когда появился первый и как ты жил с ним. Но рада, что могу подойти к последнему из них. И пройти сквозь него, забывая о том, что костёр обжигает сильнее всего на свете. Когда мне хотелось что-то говорить о своих чувствах, я оказывалась под обломками из бесконечных слов, слов из мира смертных, мне чуждых, и лишь малой частью своей подходящих. Не способных перевести чувства в послание, среди слишком не тех слов. Я могла заплести чувства в странные неясные очертания слов, более значимых. Но не хотела и этого, - тумана туманного, непрочного и в любой момент способного раствориться и стать ничем. Вагнер, я люблю тебя. Апполинария Мортерра 21.08.2017 00:54 Заявить о нарушении
Если бы ты произнесла свое признание, я не обошелся бы с ним жестоко, даже оставив безответным. Твои слова не встретили бы отторжение или неприязнь, не стали бы пеплом, они бы хранились бережно и долго на черном бархате дна шкатулки, всегда отпертой, чтобы не дать им почувствовать себя пленниками, не видящими света.
И я бы никогда не подумал, что ты способна обронить нечто о любви просто так, небрежно и неосторожно, не вкладывая в нее ничего, кроме пустого звука, как миллионы и миллионы произносящих их перезвоном, звучащим впустую. Я разжигал для тебя костры на льду, на грани весны и зимы, лета и осени. Мне было легко жить с ними, я понял теперь - намного легче, чем тебе, они горели ровно и безмятежно, отбрасывая отблески на лед и наполняя горьковатым дымом осенний воздух. Он не последний, костер, у которого ты стоишь, мы можем разжечь еще, вместе, и это пламя не станет обжигать. Мы слишком долго говорили метафорам и намеками, мы слишком непросты, чтобы искать легкие пути. Может быть, это плохо, но мы не из тех, кто удовлетворятся простотой. Я люблю тебя, моя Элиза. Линдо Рандир 21.08.2017 03:15 Заявить о нарушении
Перейти на страницу произведения |
