ЯНВАРЬ. ГОСПОДИН КОЛПАЧИНСКИЙ. КОНЬЯК.
Институт Старшого Баечника был введен в Бивне по разгрому Второго Шутовского нашествия, после которого пост Императора был упразднен. Старшой Баечник избирается на пять лет от той партии, которая на выборах получает наибольшее количество голосов. Кандидат на пост Старшого Баечника выдвигается на собрании партии не позднее, чем за месяц до выборов. Традиционно за эту должность соперничают Партия Баечника и Партия Энциклопии. Другие политические силы – Партия Трагиков и Партия Шутов – имеют незначительное влияние в обществе. Однако в последнее время стало заметным усиление политической роли Сабантуйных бригад, которые выдвинулись на третье место по популярности...
«Популярная политика, для трагиков в комиксах изложенная»
Предпоследний день января начался для купца малоприятственно. Всю ночь он плохо спал, ворочался, а когда, наконец, под утро задремал, то увидел кошмарный сон. Приснился купцу песьеголовый древнебайканский бог войны Фуаймоу, одетый в парашливый мундир сабантуйщика. Он размахивал золотым буарафмечжем – боевым половником, бывшим в древности грозным оружием и, завывая, кричал: "Combien de royauments moi ignorent! Je suis le grand heros sans gene, sans pere et sans reproche! Tout le mond connait moi!" И с каждым словом глаза его становились все более рыбьими, и вдруг купец увидел перед собой Стакашку. Тут морок взвыл совсем уж бешено, с клыков его потекла кровавая пена, и он кинулся на купца, вцепившись тому в пятку.
Свистоплюшкин вскочил на постели, обливаясь холодным потом. Рядом спала жена. За окном ревел буран. Муссон, в общем-то обычный для января в этих местах, нынче отличался особой свирепостью. Клочья снега драными кошками неслись вдоль улицы. Ветер ухарски свистел в щелях окон, залихватски хлопал незапертой калиткой, домовым выл в печных трубах. В тон ему у господина Жирополного в конуре завывал Борька и где-то в отдалении гадостно кричал "Куку-уй! Куку-уй!" бесхвостый кукуевский петух. Именно эта порода диких сорных кур, в изобилии водившаяся в тростниках и плавнях по берегам речки Кукуевки, и дала название как самой реке, так и городу, заложенному впоследствии у ее впадения в океан. С тех пор изображение петуха закрепилось на городском гербе. Отличительной её особенностью была как редкая неопрятность, так и омерзительный голос, вдохновивший даже самого отца байканского стихоплётства г-на Доскаэскова на знаменитые строки:
Я ничего не слышал гаже
Кукуевского петуха.
В сравненье с ним по крику даже
Бдечо – и та не так плоха.
Орёт с заката до рассвета.
Ни есть, ни спать уже невмочь…
Устрою я ему за это
Фарфорломаевскую ночь!
Ух, кукуевский петух,
Мерзостная птица!
Выпущу тебе я дух –
Чтоб мне застрелиться!
Упоминаемая в стихотворении Фарфорломаевская ночь отсылает нас к ещё одному из эпизодов средневековой истории Бивня. Император Фозэ III, славившийся пристрастием к достижениям западной цивилизации, как-то раз привёз из Корридонии новейшее изобретение – керамический унитаз со сливным бачком – и повелел устанавливать такие «равно в боярских покоях и в бедняцких фанзах». Байкане, привыкшие к деревянным будкам, невзлюбили нововведение, так как в холодные островные зимы постоянно отмораживали на фаянсе причинные места. Стихийно возникло народное восстание, возглавил которое бузуй Фарфор Ломаев. Повстанцы ночами громили туалеты, снабженные новыми унитазами, а сами сантехизделия разбивали на мелкие дребезги. Разумеется, Фозэ III вскоре подавил бунт бузуев-луддитов, а сам зачинщик был казнён «путём окунания буйной головы в унитаз и смывания водой до полного захлебания», как записал в скрижалях летописец.
Но это было в прошлом, а в настоящем у купца ужасно чесалась левая пятка. Недоуменно он сбросил с себя одеяло и обнаружил на этой отдаленной части тела постельного клопа, с хозяйским видом расположившегося там и пренахально посасывавшего купеческую кровушку. Свистоплюшкин с омерзением скинул гада на пол и раздавил тапочком, от чего по комнате поплыл запах дорогого коньяка.
Настроение с утра было испорчено окончательно. Купец сел в постели, собираясь испросить себе кохвию с жареными плюшками, но дворецкий мамоном из коробочки внезапно сам возник в опочивальне.
– Господин Свистоплюшкин! К вам посланник от господина Колпачинского-с. Велели передать сие письмо и справляются об ответе, желательно немедля. Что ответствовать-с?
Купец был полностью обескуражен. "Ну одно к одному, мамон его перетак! Хорошо утрецо, ничего себе! Какого ляда этому еще от меня надо?"
Впрочем, здесь наш герой, может быть, даже и не отдавая себе в том отчет, кривил душой, ибо не далее, как вчера прошли выборы Старшого Баечника. Хотя их результаты еще и не были официально оглашены, но очень многие считали, что они принесли успех сабантуйным бригадам. Очень уж многие. Возможно, и этот утренний визит сабантуйного молодца с посланием шута-генерала был как-то связан с выборами. Хотя, d`autre part , купец никогда не вмешивался в политические дрязги, считая себя выше таких разборок и прекрасно уживаясь с каждым новым лидером.
Господин Свистоплюшкин вскрыл конверт. Там:
"Многоуважаемый господин Свистоплюшкин!
Нам хорошо известно, сколь уважаемы Вы среди наиболее знатного сословия Байковой Империи, Великой Очень. Нам также хорошо знакомы Ваши заслуги перед Великой Империей. В связи со всем вышеизложенным нам бы весьма желательно было встретиться с Вами в нашей резиденции непосредственно по получении сего послания. Надеемся, что встреча эта будет обоюдно полезна как нам, так и Вам. В случае Вашего согласия – экипаж ожидает Вас у ворот.
С надеждой на скорую встречу,
Господин Колпачинский,
Генерал-шут сабантуйных бригад Байковой Империи, Великой Очень."
Первым желанием господина Свистоплюшкина было скомкать послание и послать посла подальше. Но плохой был бы он коммерсант, коли шел бы на поводу у таких порывов.
И купец погрузился в раздумье.
Дворецкий, попереминавшись с ноги на ногу несколько минут, все же решился робко спросить:
– Господин Свистоплюшкин, ответ просили-с. Что сказать-с?
– Сейчас иду. Пусть обождут пару минуточек.
Свистоплюшкин, приняв решение, решительно выскочил из кровати и ожесточенно принялся облачаться. Слуга стыдливо ретировался.
Десятком минут позже, наскоро проглотив пару жареных плюшек, купец уже выходил во двор. Процесс исхода сопровождали три пары глаз: испуганные жены ("Что же это такое, милый, вернешься ль, и когда?"), любопытные сына ("Интересно, где это папка нахулиганил?"), и осуждающие дворецкого ("У нас-так за невинными не приезжают с энтакого ранья!"). "Уволить бы тебя, хию-оэкэя", – про себя выругался на саэкэ купец в его адрес, но исполнение приговора решил отложить на вечер.
Парашливый бузуйчик, ожидавший у входа, вежливо усадил приглашенного в карету черного колеру, хлестнул коняку и повез купца вдоль по Адлявасовской.
Путешествие было недолгим. Через четверть часа экипаж остановился на Толстопятой улице, что проходила неподалеку от рынка сразу за портом. Бузуй подобострастно открыл Свистоплюшкину двери экипажа. Купец очутился перед двухэтажным зданием серого мрамора, чем-то напоминавшим одновременно склеп и скотомогильник. В Гордевропии такие строения обычно именовались "Porcherie " (видимо, от "cherie" ), а в Нюсиса-Угау – "хике-это" либо же "мяю-кюкиу". Однако массивная таблица у дверей не оставляла никаких возможностей разночтениям.
На ней были изображены четыре половника чашечками по часовой стрелке, радиально стыкующиеся ручками, под ним – вывеска: "Генеральный штаб сабантуйных бригад Байковой Империи, Великой Очень", и ниже от руки приписка на клочке бумажки: "Вход без пропусков не разрешаеця". Около дверей громко хлопали в порывах ветра два флага. Один традиционно имперский – красно-бело-зеленый, другой же был, очевидно, флагом бригад. Он представлял собой красное полотнище с белым кругом, внутри которого располагались те же четыре буарафмечжа в той же позиции.
Здесь, пожалуй, стоит остановиться на этой символике поподробнее. Боевые половники, или, по-древнебайкански, буарафмечжи, в средние века были грозным оружием имперских рыцарей. Не случайно они перекочевали на эполеты и нашивки тех, кто объявлял себя современными наследниками того благородного рыцарства (полярно отличаясь, впрочем, от них отсутствием благородства). Эмблема же из четырех половников – "лифулдечжоу" – была известна еще с доисторических времен. Вначале она означала союз четырех стихий – огня, ветра, воды и земли – и, соответственно, их небесных покровителей – богов Аохамэя, Фуактюго и богинь Балабы и Киинрэнь. После же объединения страны Великим Баечником и повсеместным распространением его культа лифулдечжоу стала символизировать союз четырех племен, а впоследствии – провинций страны. С течением времени символ становился все более архаичным, а после II Шутовского нашествия Фозэ IV и вовсе его упразднил. И вот ныне, похоже, геншут-новатор вытащил лифулдечжоу из пыли веков и водрузил ее на свой стяг.
Провожатый купца тем временем уверенно миновал "не разрешаеця". Его спутник, не отставая, вошел в просторный зал, где на него тут же осклабились два бородатых молодчика с оружием наперевес. Не успев оробеть, купец услышал "Со мной, к геншуту" из уст бузуйчика, и охрана растворилась в недрах штаба. В них было сумрачно, витал неуловимый флер портянок и гуляли сквозняки. Сабантуйщик, сопровождаемый семенящим купцом, поднялся на второй этаж, свернул направо и обронив: "Подождите тут", исчез за массивной дубовой дверью, осененной таблицей червонной бронзы. "Главнокомандующий сабантуйными бригадами Байковой Империи, Великой Очень, генерал-шут Колпачинский. Время приема по предварительной записи" – провозглашала она. Около таблицы мялся молоденький сабантуйненочек. Видно было, что ему очень хотелось в туалет, но поскольку у объекта, вверенного его охране, находился посторонний, то никакое отлучение с поста невозможно было. Это очень угнетало малыша. Купец его отечески пожалел.
Но к вящему удовольствию как нашего героя, так и (особенно) сабантуйненочка, сопроводитель быстро вынырнул из-за дубьих мощей двери, пригласив того: "Господин Колпачинский ждет вас". Проходя, купец краем глаза заметил, что охранник тут же рванулся по коридору навстречу облегчению.
Кабинет Колпачинского отличался значительной просторностью. Со стены за спиной хозяина глядели на вновь прибывшего портреты Великого Баечника, Ояврика, Святой Кукуни, десятка разнономерных Глебов, геншутов Плоского и Бузуйникова. Сам же обитатель кабинета был весьма дружелюбен и не выказывал к посетителю никакой враждебности.
– Добрый вам день, многоуважаемый господин Свистоплюшкин! Рад видеть вас в моих апартаментах.
Тон генерал-шута несколько сбил с толку купца – однако же и насторожил его ("Нет уж, с сабантуйными бригадами, понимаете ли, нужно держать ухо востро"). Посему тот ответил:
– Добрый и вам он такой же, многоуважаемый господин Колпачинский. Чем обязан столь неожиданным приглашением?
Хозяин рассмеялся:
– Так уж и неожиданным? Право же, господин Свистоплюшкин, от вас не ожидал этакого. Неужели же вы не следите за политической ситуацией в нашем обществе?
Господин Свистоплюшкин смешался, но тут же воспрянул духом.
– Отчего же, господин Колпачинский? Я, знаете ли, слежу, однако же мне не слишком понятны все вот эти ваши политические поползновения, все эти декларации ваши...
– Ну, будет вам обижаться, уважаемый – все так же приветливо, и, как показалось купцу, слегка насмешливо проговорил геншут. – Садитесь-ка лучше в кресло. В ногах правды нет. Сейчас по рюмочке коньячку выпьем. Погода-то вон какая , а вы, наверное, замерзли...
Хозяин кабинета достал из бара пузатую бутылку с бурой жидкостью. Точно такую же привозил купцу его троюродный брат в свой последний приезд из Своясии. Коньяк, как и джин, в Империи не производили, но, в отличие от последнего, он тут не особенно привился, оставаясь напитком узкого круга любителей.
Геншут разлил содержимое пузатого стекла в два изящных бокальчика на тонких ножках. В атмосфере поплыл вязкий аромат, мгновенно напомнив купцу утренние злоключения. «Однако зачем же он меня позвал? Уж верно, не коньяки распивать?» – подумал тот.
– Итак, уважаемый господин Свистоплюшкин, давайте же выпьем с вами за нашу победу, – по-военному кратко сказал геншут и твердо осушил бокал. Купец механически повторил его действия, проглотил пахнущую клопами жижу и только потом понял смысл тоста. Ноги его подкосились, на глазах выступили слезы, а тело мешком осело в глубокое кресло.
В этот момент на другой стороне земного шара, в гордевропском maison d`age , не допив свою последнюю рюмку джина, скончался господин Дурноплод.
Ветер бешено рванулся в кабинет генерала и толстые стекла завибрировали под его напором. В глубине штаба хлопнуло окно, посыпались стекла, застучали сапоги.
Колпачинский истолковал припадок купца по-своему:
– Вот как заветрило! А коньячок и вправду резковат малость. Но это с непривычки. Я в свое время в Своясии служил. Так там этого добра у каждого селянина бочками. Как у нас на юге кактусовки.
Геншут мотнул плечом в сторону ближайшей стены. На ней имел место быть укреплен дагерротип. Он изображал нескольких господ, облаченных в водолазные костюмы. На головах их красовались того же назначения шлемы. Каждый из водолазов держал в руках по фужеру с коньяком. Подпись под картинкой конкретно указывала хозяина: "Правый слева – это я".
– Привык я к коньячку-то. Теперь на водку и смотреть не хочется. Дороговат, правда. Из-за моря везти приходится, факт. Да уж у каждого свои слабости. Я в Своясии любил еще военные афоризмы собирать.
Он взял в руки увесистый фолиант в рогожной обложке, явно хрючатниковской выделки. Оттуда посыпались клочки и жучки.
– Вот, извольте-ка, я продемонстрирую вам некоторые ches d'oevres . К примеру, – геншут залистал тетрадку, – к примеру из военной жизни. "Что нельзя командовать шепотом, это доказано опытом". Каково? Или вот: "Что рота на взводы разделяется, в этом никто не сомневается". Как замечательно! А как вам понравится этакое: "Пусть умирают дураки, лишь были б целы тюфяки". Совершенно правильно и по уставу. "Телесные наказанья зависят от приказанья". И ведь давно сказано, а как актуально поныне. Это в бытность мою в армии был у нас там унтер один, фамилией Прыткопрутков, так я за ним цельных три тетради таковых исписал. Тут только самое забавное, – и геншут радостно засмеялся.
Купец на протяжении этой тирады беспомощно хватал ртом воздух. Неужели это правда? Да быть того не может! Хоть сабантуйные бригады в последние дни перед выборами особенно распоясались – куда не пойдешь, то митинг, то дебош (хе-хе, как говаривал достопамятный г-н Утютюсюсюевич). И везде по городу портреты Стакашки. И все же купец до самого последнего момента просто физически не мог поверить, что этот рыбьеглазый фициянт сможет быть избран на пост Старшого Баечника ("Именно вот эта дрянь, понимаете ли, хуже клопа, что утром раздавил"). Сможет опередить респектабельного г-на Хихихийного от партии Энциклопии, вальяжного г-на Шароварова, представителя партии Баечника и даже его молодого знакомца г-на Попрыгунича, которому купец искренне симпатизировал. Нет, уму непостижимо!
Наконец, успокоивши расшалившееся сердце (для чего ему пришлось опорожнить еще рюмочку клопьей настойки), Свистоплюшкин спросил:
– Так что же это, Стакашка, что ли, теперь нами править будет, господин Колпачинский?
Тот закурил сигару, сделал глубокую затяжку и снова взглянул на гостя своим слегка ехидным взглядом.
– Сигарой угощайтесь, уважаемый господин Свистоплюшкин. Чудо-сигары! Под коньячок – прямо блаженство. А насчет Стакашки – это вы напрасно так. Лучше забудьте это прозвище. Отныне он для всех господин Самогонич, новый Старшой Баечник Байковой Империи, Великой Очень, от партии Сабантуйные Бригады. Voil; la volonte du peuple .
Свистоплюшкин взъярился:
– Да что ж это за воля, понимаете ли?! И какого народа? Бузуев, что ли?! Да вовсе я не хочу этого Стак... тьфу ты, Самогонича этого! Я, может быть, господина Шароварова желаю! У него в кафе завсегда джин имеется, – задохнулся он от возмущения. Коньяк понемногу начинал действовать, и для закрепления этого положительного эффекта купец махнул еще полтинничек.
Колпачинский поморщился.
– Вы, милейший, коли уж пьете, так закусывайте. Вон как возбудились. А у нас впереди еще серьезный разговор. Да и что вы теперь кричите? Сами-то, уважаемый, небось и вовсе не ходили на выборы.
Свистоплюшкин был вынужден признать правоту генерала. Действительно, все эти дни он возился с годовым балансом и выбрать время на такое, как он считал, никчемное занятие, как бросание бумажек в ящики, никак не мог. К тому же погода отнюдь не благоприятствовала походам куда бы то ни было.
– А насчет бузуев, – продолжил хозяин, – зря вы так.
Он встал из-за стола и начал ходить по кабинету, затягиваясь сигарой.
– Зря. Бузуи есть главная движущая сила исторического процесса. Самый активный в политическом отношении класс. И в наше время, когда всемирный заговор осоцинов против Империи почти достиг своей цели, именно самым бесправным слоям общества – бузуям, трагикам, шутам – выпадает историческая возможность противостоять разрушению байканской государственности. Очистить гениальное учение Великого Баечника от осоцинской ереси. И разве не символично, что именно простой официант господин Самогонич стал их избранником? Кто, как не человек из самых низов, знает, что нужно простому бузую? Кто, как не он, сможет создать подлинно народное, национальное правительство? Правительство, в котором не будет купленных осоцинами проворовавшихся миллионеров? В которое не попадет выродившаяся аристократия – князья, бояре? Такое правительство, в котором будут лишь честные и умные байкане. Те, которые пользуются уважением в народе. Те, которым ничем не скомпрометировали себя перед народом. Те, которым доверяет народ.
Все же ораторского таланта геншуту было не занимать. Даже купец, давно и профессионально привыкший не обращать внимания на такого рода агитки, и тот невольно заслушался. Заметив это, Колпачинский выдержал небольшую паузу, вернулся в кресло, наполнив бокалы своим продуктом.
– А теперь, уважаемый господин Свистоплюшкин, я предлагаю закрепить коньяком. За людей, которым доверяет народ Империи. Коэса-яоэ – так, кажется, их называют у вас в Нюсиса-Угау?
Свистоплюшкин вздрогнул. "У вас?". Это был неожиданный выпад, и он не понравился купцу. Поэтому отказываться от предложенного он не стал, а молча выпил. Потянулся за закуской, но пальцы купца, разворачивая обертку конфеты "Красный богатырь", предательски подрагивали.
– Нет, все же коньяк превосходен, – снова ухмыльнулся сабантуйный лидер, – вы не находите? Да, так вот о доверии. Собственно, затем я вас сегодня и пригласил. Как вы сами понимаете, мы могли бы с легкостью создать новое правительство из членов нашей организации. Но!
Он поднял вверх сигару. Она дымила.
– Но нам не нужны легкие победы. Мы хотим привлечь к благородному делу оздоровления страны представителей всех сил, имеющих авторитет в народе. Не скомпрометировавших себя связями с международной осоцинской мафией и ее елеелинскими ставленниками.
Геншут опять встал и начал мерить комнату тренированными шагами. Рогожные эполеты покачивались им в такт.
– Думаю, что не открою военной тайны, если скажу, уважаемый купец, что вы далеко не первый, к кому мы обратились с таким предложением. И, представьте себе, многие уже дали свое согласие. Например, господин Хрючатников.
Колпачинский на мгновение задержал свое маятникохождение, всхрапнул, подобно подавившемуся казуару (что должно, видимо, было означать смех), и снова задвигал как челюстями, так и нижними конечностями.
– Да-с, Хрючатников. Он вообще самый первый пришел. "Чем смогу помочь благородному движению очищения страны от осоцинов?" – спросил. Так вот прямо, parole d`honner , и сказал. Разумеется, мы не могли не отметить такую преданность нашей Родине.
– Или вот, – геншут затянулся своясским табачком, – господин Байканицын, tel type rigolo . Когда он сюда прибыл, то первыми словами его были – знаете что? On a peine a croire : "А вы не знаете, что такое стос?" Ну, я, грешным делом, возьми да и пошути: "Стос – так это же сабантуйное товарищество особой силы". Как тут бедный господин Байканицын обрадовался! Я уж думал, лиицзатаечко не фуетаицзасуит.
Геншут, расчувствовавшись, перешел на родной хачинский, но тут же одернул себя.
– А также господин Мухобойкин. Очень энергичная личность, несмотря на годы. Предложил нам целый пакет законопроектов, которые долженствуют улучшить жизнь имперско-подданных.
Колпачинский достал с полки ядовито-зеленую папку с надписью на обложке «Папка, мамка и я – счастливая семья», а из той – несколько листов бумаги не первой свежести, плотно измазанных мухобойкинскими каракулями.
– Семьсот сорок два предложения. Например, "Об испечении праздничных караваев в форме острова Баечника со свечами внутри для предотвращения их от задувания", "О выращивании квадратных яблок с целью уменьшения места для их транспортировки", "О переработке кактусовки на нефть и нефтепродукты", "О приведении восточного берега острова Энциклопии в прямолинейное состояние", "О введении ежегодного обязательного празднования Дня Покойника"...
– А это еще зачем?! – совсем оторопел купец.
– Сейчас посмотрим, – роясь в папке, ответил геншут. – Номер сто восемь, номер сто восемь... Нашел. "С целью напоминания жителям Бивня о неизбежности их кончины и бренности сосуществования предлагаю установить ежегодный праздник под названием День Покойника. Он должен будет проходить под девизом: "Давайте веселиться, пока мы живы" и сопровождаться карнавалами, сабантуями и плясками на могилах предков". И далее – детальная разработка на десяти листах.
– И что же вы, теперь все это делать будете – День Покойника вводить, берега спрямлять? Яблоки квадратные... Бред мамонов какой-то.
– Все – не все, а ведь среди такого обилия идей наверняка найдется немало и толкового. И нас не может не радовать, что люди, не нашедшие понимания у прежней, антинародной власти, тянутся к нам. Ведь высшая цель нашей партии – забота о благе всех и каждого, в первую очередь простого труженика.
Геншут, войдя в ораторский раж, взмахнул сигарой. Та обронила последнюю порцию пепла, и умерла, испустив предсмертную струйку дымочка.
Колпачинский выглядел немного уставшим. Свистоплюшкин смотрелся несколько напряженным. Поэтому желание выпить еще чуток коньяку возникло у них одновременно.
На этот раз сладость вскрывалась куда как веселее, и ручонки купца уже не трепетали. Поглотив рюмку, затем конфету, он совершенно расслабился и залихватски спросил бригадного командира:
– А что, господин генерал, неужто так-таки ни один из ваших гостей и не отказал вам?
Колпачинский помрачнел. Видно было, что вопрос ему не понравился. Впрочем, раскурив очередную сигару, он тут же собрал на лице шакалью усмешку:
– Ну, господин купец, да неужто вам это столь уж любопытно? Le boute en train! . Ну были, были и такие, что уж скрывать. Мадам Перепилкина, к примеру... Знакомы вы с ней?
Купец, сглотнув, кивнул.
– Так знаете что она нам ответила? "В этой бедной стране слишком уж много проходимцев и дураков. Первые кричат, а вторые за них ручонками машут. Вы уж мне, глупой женщине, позвольте держаться подальше от одних и от других, да и от вас тоже. Мне все же лучше своим бы делом заниматься". Вот так вот, уважаемый Свистоплюшкин, прямо и сказала. Да уж, непростая мадам.
"Умничка Ада", – нежным хвостиком огладила купца мысль.
Еще один клуб дыма.
– Да и господин Бичеватенький, – геншут немного сморщил левую половину физиогномии. – Уж не хотел бы лично я его звать, однако партийная дисциплина как-никак обязывает. Да и земляки не поймут – мы же хачинцы. Ведь он у нас влияние немалое имеет. Ох, мамон...
Снова пауза.
– Тяжелый он человек, не скрою. Предложил ему с нами сотрудничать. И – вы думаете? Так он вообще выразился нелицеприятно. "Одни ублюдки других выбирают" – ни более, ни менее. Да что уж там, – геншут рассмеялся несколько деревянно, – в речи его обращений к Мамону было во много раз больше, чем к Великому Баечнику. По чести сказать, к нему он вообще ни разу не обратился. Зато нам угрожать стал: "Если вы думаете, что эта страна состоит сплошь из сволочей вроде вас и недоумков, которых вам удалось одурачить, то скоро вы в этом разочаруетесь". Сказал, и дверью так – хлоп!
Геншут стукнул рукой по столу. Вышло громко.
Свистоплюшкин молча налил еще коньяка. Клопами уже не пахло.
– А Стакашка что? – спросил он после паузы, сам не зная зачем – лишь бы не тянуть дальше это дурацкое молчание.
– А что – Стакашка? – устало присел в свое кресло генерал. – Неужто вы думаете, что ему и впрямь кто даст управлять таким сложным устройством, как наша империя?
Усмехнулся.
– Пусть пока побалует, покомандует, перед бузуями покрасуется. А там, знаете ли – дело молодое – месяца через три-четыре вдруг случится что, да и поминать того Самогонича как звали. Да хоть с ним, хоть без него – теперь в стране наконец-то появилась настоящая власть. Власть сильная, народная, а главное – национальная и патриотическая.
Сигара догорела. Колпачинский, качнув эполетами ("Эполеты – толку нету" – с чего-то вдруг срифмовалось купцу), налил себе коньяка и тоном, не допускающим возражений, сказал:
– Поднимем этот тост за новую власть, за власть национального патриотизма.
Еще чуть помолчал:
– Итак, господин Свистоплюшкин.
Пауза. Пристальный взгляд.
– Так вы с нами или нет? Подумайте, глубокоуважаемый. Мы бы вам солидный пост предложили. Очень солидный, сообразно вашему положению. Скажем, министра торговли или промышленности, на выбор. Итак..?
Миллион мыслей табуном кобылиц пронесся в краткое мгновение сквозь бедную голову купца Свистоплюшкина. Какие это были мысли – умолчим. Для нашей истории важнее всего, что в результате он решился на Поступок, на который (отдадим ему должное) способны были немногие.
– Глубокоуважаемый господин Колпачинский. Большое, я бы даже сказал, огромное вам спасибо за честь, оказанную мне. И за коньяк тоже спасибо. Хороший коньяк, крепкий. А насчет министра... Да уж какой из меня министр? Верно госпожа Перепилкина сказала: "Каждый должен заниматься своим делом". Вот вы политикой занимаетесь, а я уж лучше торговлей для процветания Бивня заниматься буду.
Нет, не такого ответа ждал от него геншут, явно не такого. Впрочем, ни один мускул не дрогнул в чертах его лица. Лишь внезапно потемневший взгляд выдал истинные чувства.
– Что ж, ваше право, поднялся он. – Не смею вас больше задерживать.
Тот же бузуйчик проводил купца через хитросплетения штаба к выходу. Сабантуйненочек у дубдвери взглянул на ушедшего победно – безопасности обожаемого вождя более никто не угрожал.
Погода испортилась окончательно. Порывы обжигающе-холодного ветра срывали с прохожих шляпы, швыряли им в лицо смесь дождя и снега, несли по улицам грязь и мусор. Господин Свистоплюшкин отчего-то припомнил сегодняшнее число. В душе его саднило странное чувство, отчасти подогретое коньяком, отчасти – словами генерала. Купцу казалось, что нынешняя дата является чем-то очень важным. И это – дата смерти Бивня. Империя, которую он знал на протяжении всей жизни, в которой он родился, рос, занимался бизнесом, содержал семью, растил сына – знакомый патриархальный Бивень сегодня скончался. А то, что теперь носит имя Байковой Империи, Великой Очень – другая, новая страна, незаметно пробравшаяся на место прежней. И жить в ней предстоит совсем по-другому.
Ветер бросил за воротник купеческого пальто увесистую порцию мокрого снега. "Мамон его знает, что за наваждение в голову лезет", – передернул плечами Свистоплюшкин, озираясь в поисках экипажа.
С нынешнего дня погоду всей империи определял мощнейший циклон. Прогнозы на его скорое окончание теперь стали совсем неутешительными.
КОНЕЦ ПЕРВОГО РАУНДА
Продолжение: http://proza.ru/2007/10/25/264