Глава 7
Подрядчик Джо Коллтон внимательно выслушал предложение миссис Батлер. Этот низкорослый худой сорокалетний мужчина выглядел старше своих лет из-за абсолютно седой шевелюры на голове и множества морщин на задубелом от ветра и солнца лице. Когда Скарлетт закончила, он хмуро ответил:
- Мне нужна работа, миссис Батлер, но не в такой степени, чтобы я принял ее от вас.
Скарлетт вспыхнула, ей хотелось ответить этому выскочке какой-нибудь грубостью, развернуться и тут же уйти. Но ей нужен был именно Коллтон. Он был единственным честным строителем во всей Атланте, она узнала это во времена послевоенного строительного бума, когда продавала ему лес. С любого другого глаз нельзя будет спускать, иначе ее оберут до нитки, а она не может показывать, что строительство затеяно ею. Ах, зачем Мелли взяла с нее обещание, чтобы Эшли ничего не знал о помощи, которую оказывает ему Скарлетт? Насколько проще было бы все устроить! Она наняла бы любого подрядчика и следила за ним, как ястреб за цыпленком, чтобы он не обворовал ее. И плевать бы ей было на пресловутую гордость Эшли! Какая гордость может быть у мужчины, который не способен обеспечить свою семью? Значит, Скарлетт должна постараться заполучить именно Коллтона, иначе у нее ничего не выйдет. Она не собирается бросать свои деньги на ветер! Истратить их на Бо и Эшли – куда ни шло, но позволять себя обворовывать она не хочет.
Скарлетт состроила жалобную мину и прикоснулась своей крошечной, затянутой в перчатку ручкой к узловатой мозолистой руке подрядчика:
- Мистер Коллтон, если вы откажетесь, это разобьет мне сердце! Мне для этой работы нужен особенный человек.
Она беспомощно смотрела на него и пожалела, что ее собеседник такого роста. Трудно быть маленькой хрупкой леди с мужчиной, который не выше тебя. Она опустила глаза, как будто готова заплакать, и еще раз попросила:
- Если вы не согласитесь, я просто не знаю, что мне делать!
Рука Джо Коллтона напряглась.
- Миссис Батлер, когда-то вы продали мне сырой лес, уверяя, что это отличная сухая древесина. Я не связываюсь дважды с теми, кто меня обманывал.
- Это была моя ошибка, мистер Коллтон, а ошибиться может каждый. Я ведь тогда только начинала заниматься лесопильным делом и совсем ничего в нем не смыслила. Вспомните, какое время было тогда. Янки сидели на нашей шее, и я все время боялась до смерти.
Ее губы задрожали, а глаза наполнились слезами.
- Мой муж, мистер Кеннеди, был убит в то время, - это был последний аргумент.
Но Коллтон, не мигая, смотрел ей прямо в глаза, казалось, сейчас он скажет: «Коли бы вы не раскатывали по Декейтерской дороге в одиночку, на приманку всякому черному сброду, он был бы до сих пор жив».
Неужели она проиграла? Теперь искренние слезы полились из глаз Скарлетт.
- Я пообещала у постели умирающей, моей лучшей подруги… Миссис Уилкс просила меня, а теперь я прошу вас. Мне не к кому больше обратиться…
И она рассказала ему все. Про старую дружбу с Уилксами, про неумение Эшли прибыльно вести бизнес, про смерть Мелани и ее просьбу, про то, как Эшли чуть не упал в могилу жены, про его подавленное настроение, про штабеля непроданного леса…
Она говорила и говорила, раскрывая этому незнакомому человеку то, чего никто не знал. Коллтон остановил поток ее речи жестом.
- Ладно, миссис Батлер. Ради миссис Уилкс я возьмусь за эту работу. Говорят, это была святая женщина. Вы получите отличные дома из лучшего материала, и никто не узнает, что стройку затеяли вы.
Скарлетт с чувством пожала ему руку.
Уже на следующий день Коллтон принес эскизы домиков, которые будут построены на ее земле. Лучше бы он принес предварительную смету расходов. Какая ей разница, как будут выглядеть эти дома, сколько в них окон и где расположена лестница! Но Скарлет и сама имела представление о том, какое количество древесины требуется для постройки небольшого дома. А ведь нужны еще гвозди, кирпич, стекло, цемент…. Она схватила листок и набросала ряд цифр, потом помножила это на количество домов и ужаснулась. Даже по приблизительным расчетам - а ведь наверняка она учла не все - эта стройка обойдется ей в целое состояние! Конечно, когда дома будут проданы, она деньги вернет, и даже получит кое-какую прибыль, но когда еще это будет! Ей было жаль расставаться со своими деньгами, и в голове мелькнула подленькая мысль подсунуть часть счетов со стройки адвокатам Ретта, но она тут же отбросила ее. Давно, сразу после свадьбы, Ретт предупредил, что не потерпит, чтобы хоть цент его денег пошел на содержание благородного мистера Уилкса, и грозился проверять все ее расходы. Конечно, сейчас Ретт далеко, но вдруг он все еще делает это? Нет, она не может рисковать тем щедрым содержанием, которое он предоставляет ей. Она давно уже не бедная женщина, но ее личные доходы и капитал не позволят ей вести тот образ жизни, к которому она привыкла за годы, проведенные с Реттом. Опять жить, считая каждый доллар? Нет уж, ни за что! Она даже представления не имеет, во сколько обходится содержание ее дворца на Персиковой улице, но подозревает, что ей такой дом был бы не по карману. К тому же сейчас она должна тратить свои деньги на поддержание бизнеса Эшли и на этом она не заработает даже хорошего отношения к себе, все так и будут отворачиваться, и захлопывать двери перед ее носом.
Впрочем, не все. У Скарлетт полно других друзей и знакомых, людей веселых, удачливых, богатых. С ними ей не будет скучно, не то, что с этими гусынями, столпами «старой гвардии» Атланты. Сейчас, когда глубокий траур по Бонни позади, она может устроить небольшой прием – с горой изысканных угощений, шампанским… В последнее время в ее жизни было так много горя и тоски, что ей просто необходимо развлечься…. Прилично ли будет пригласить музыкантов? Немного поколебавшись, она решила, что ей наплевать, что будут болтать в городе. О ней столько болтали, что еще одна злая сплетня ничего не изменит, от ее репутации давно не осталось и следа. Ей вспомнились слова Ретта на благотворительном балу в Атланте во время войны: «Разве вам не безразлично, что о вас будут судачить?», и он убедил ее в том, что это не должно сильно ее волновать. И он убеждал ее в этом многие годы, постепенно меняя ее представление о значении репутации и том, что некоторые люди смотрят на нее косо. И она и Ретт давали столько поводов для сплетен в этом городе, что в конце концов, Скарлетт уверилась - репутация действительно чепуха. И если часть общества отвергает тебя, то есть другая его часть, в которой тебя примут с распростертыми объятиями.
Достав свою памятную книжку в бархатном переплете, по которой она обычно составляла список гостей, Скарлетт стала листать ее. Она пробежала глазами фамилии старинных семейств Атланты. Кое-кто из них посещал этот дом после рождения Бонни, когда Ретту пришла мысль вновь завоевать их расположение ради светского будущего дочери. Ах, Ретт потратил на это столько усилий! Но если он хотел, то мог быть милым и приятным, и старые матроны сменили гнев на милость, когда увидели, какой он замечательный отец, лучший из всех, которых они когда-либо знали. Даже не будь той сцены на кладбище, к Скарлетт они не придут, они и тогда-то еле терпели ее, обвиняя в смерти Фрэнка и слишком скоропалительном новом замужестве. Они бывали здесь лишь из уважения к капитану Батлеру. А потом была еще та история на лесопилке и прием у Мелли, когда она стояла рядом с подругой под их любопытными осуждающими взглядами, будто под сотнями стрел, впивающихся в ее тело.
Мелани… Она умерла чуть больше месяца назад и Скарлетт вдруг подумала, что, наверное, должна соблюдать глубокий траур по ней. Или не должна? Мелли не была ее сестрой, только свояченицей, к тому же по первому браку с Чарльзом Гамильтоном, а после этого Скарлетт еще дважды выходила замуж. Только что проснувшаяся в душе радость по поводу предстоящего приема сменилась тихой грустью. Скарлетт не знала, должна ли она носить траур, но она действительно горевала по Мелли. Она вернулась из Тары всего несколько дней назад, но уже познала одиночество. В этом городе не осталось ни одного любящего ее человека, а раньше она всегда знала, что совсем недалеко, на Плющевой улице, есть Мелани, которая всегда рада ей, всегда поддержит ее, встанет против всех на ее защиту. Если бы Мелли была жива, Скарлетт пожаловалась бы ей, что Ретт бросил ее, только ей она могла в этом признаться. И Мелли успокоила бы ее, погладила по плечу и сказала то, что Скарлетт хотелось услышать: «Успокойся, дорогая, конечно, он вернется. Ведь он так любит тебя». Перед смертью Мелли попросила: «Будь добрее к капитану Батлеру». Она была уверенна, что Ретт любит Скарлетт.
Воспоминание о последних словах Мелани придали Скарлетт уверенности. Если Мелли считала, что Ретт любит ее, то значит, так оно и есть. И Мелли не обидится, если Скарлетт не будет носить по ней траур, она всегда говорила: «Поступай, как считаешь нужным, дорогая. Я не имею права тебя осуждать, ты столько сделала для нас!» Да, Мелли была единственным человеком на земле, который никогда не осуждал ее. Как жаль, что слишком поздно к Скарлетт пришло осознание этого.
Вздохнув и мысленно попросив у Мелли прощения, что не будет соблюдать глубокий траур после ее смерти, Скарлетт стряхнула с себя тоску и опять взялась за записную книжку. Перевернув страницу с фамилиями ветеранов, живших в Атланте еще с довоенных времен, Скарлетт злорадно подумала: «Плевать мне на Мерриуэзеров, Мидов, Элсингов, Уайтингов, Боннелов, которые смотрят на меня, как сквозь стекло, им же хуже! У меня полно друзей и без них».
Когда она дошла до буквы «л», список уже занимал две страницы.
Люди, которых Скарлетт приглашала в гости, были в основном «саквояжниками» и «подлипалами», слетевшимися в Джорджию в начале Реконструкции, будто стая канюков на падаль. В 1871 году, после того, как к власти в штате пришли демократы и проштрафившийся губернатор Баллок тайно сбежал, многие из них разлетелись в разные стороны. Однако самые удачливые остались, ведя весьма приятную жизнь в своих роскошных домах, и тратя направо и налево состояния, нажитые ими в смутные времена. Нельзя сказать, чтобы Скарлетт уважала этих людей, напротив, она презирала их, но с ними было весело. Ретт, который сам же и познакомил ее с ними, видел этих проходимцев насквозь и вел себя безо всякого стеснения. Он мог прилюдно упомянуть об их темных махинациях или похвалить, что они ловко наживаются на бюджете Джорджии. Сам себя называя «подлипалой», он неизменно высмеивал этих людей, причем делал это так ловко, что трудно было обвинить его в оскорблении. Скарлетт тоже вела себя с ними дерзко, но все же не хотела лишаться общества людей, которые, как и она, столь высоко ценили удовольствия безбедной жизни. Приемы, которые она устраивала во дворце на Персиковой улице, были самыми блестящими и шикарными в городе. Правда, последний такой прием состоялся около четырех лет назад. Решив отвоевать для дочери место в обществе, которое она заслуживает по рождению, Ретт Батлер порвал с этими людьми и запретил жене принимать их у себя в доме. Скарлетт своих отношений с ними не прекратила, с удовольствием ходила к ним в гости, правда, шумные вечеринки без мужа посещать не могла. Сейчас, когда Ретта нет, она снова пригласит в дом самых богатых людей в Атланте.
Покончив со списком гостей, Скарлетт начала составлять меню ужина. Завтра же она завезет приглашения переписчику и поедет к портнихе, заказать новое платье.
«Какое счастье, что можно кончить затворничество и начать нормальную жизнь», - подумала она, улыбаясь.
С удовольствием охорашиваясь перед зеркалом, Скарлетт подумала, что все-таки обычный траур совсем не то, что глубокий. Ее новое черное шелковое платье украшали струйки бисера, переходящие в кисточки, которые трепетали при каждом ее движении. Вырез декольте оттеняла полоска белых кружев, турнюр состоял из воланов и буфов, там тоже были беленькие кружева. Оказывается, и в траурном наряде она выглядит привлекательно, черный цвет выгодно оттеняет ее ослепительную кожу.
Спрыснув одеколоном свой платочек, она провела им по гладко зачесанным вверх волосам, которые локонами спускались из пучка на шею и, поколебавшись немного, слегка нарумянила щеки. Поставив помаду на туалетный столик, она взглянула на целый ворох карточек с приглашениями. Их стали присылать друзья, едва узнали, что она сбросила глубокий траур. Так что плевать ей на так называемое «приличное общество» Атланты, она и без них не будет скучать! На ближайшие полтора месяца у нее все расписано, а там и Рождество близко. Еще раз мельком оглядев себя, Скарлетт поспешила вниз, принимать гостей.
Вскоре громадный дом наполнился шумом голосов. В ожидании ужина приглашенные прохаживались по гостиной, празднично украшенной многочисленными вазами с цветами. Это была блестящая публика и Скарлетт с удовольствием смотрела на безупречные фраки мужчин и нарядные платья женщин. Лавируя среди гостей, она то и дело слышала комплименты в свой адрес. Все были счастливы вновь видеть ее. Мужчины были рады опять очутиться в гостеприимном доме миссис Батлер, чьи приемы всегда проходили весело. Дамы хвалили ее элегантное платье, изысканную прическу и стройную фигуру.
Она знала цену похвалам этих жен нуворишей. Большинство из них завидовали Скарлетт, которая единственная из всей этой компании могла похвастаться благородным происхождением, да к тому же была еще и богата. Конечно, мужья этих женщин тоже имели достаточное состояние, но почему-то их серьги, броши, колье и браслеты смотрелись вульгарными побрякушками по сравнению с драгоценностями, которые украшают шею и руки миссис Батлер. Никому из этих дам не было известно, что дай Скарлетт волю, она накупила бы столь же безвкусных громадных камней, но Ретт раз и навсегда запретил ей самой выбирать себе драгоценности. То, что дарил ей он, всегда выглядело изысканно и в то же время дорого, и он же следил за нарядами, которые она заказывала себе. Если ему что-то не нравилось, обновка могла оказаться в печке. Постепенно Скарлетт научилась одеваться не слишком вызывающе, но неизменно модно, она полностью полагалась на вкус своего мужа.
Сейчас она была почти счастлива среди этой шумной толпы, окруженная всеобщим вниманием.
Ужин прошел великолепно. И мужчины и женщины отдали должное кулинарным изыскам повара дома Батлеров. Шампанского, вина, виски было вдоволь, и Скарлетт ревностно следила за слугами, чтобы они вовремя убирали пустые бутылки и ставили взамен полные. Перемены блюд следовали одна за другой, некоторые женщины уже перестали есть, думая о том, чтоб не отяжелеть перед предстоящими танцами, и только Мэйми Барт глотала кусок за куском. Заметив, что жирная подливка капнула из уголка ее рта прямо на лиф атласного платья, Скарлетт брезгливо отвернулась. «Если Мэйми не прекратит так жадно пожирать любую еду, она превратится в слониху, у нее уже второй подбородок вырос», - злорадно подумала она и встала из-за стола. Это было сигналом к тому, что ужин окончен, и вскоре, после небольшой передышки, начнутся танцы. Гости постепенно переместились в бальный зал, прохаживаясь по нему, собираясь группами и болтая между собой. Музыканты пока негромко играли популярные песенки.
Скарлетт переходила от одной группы гостей к другой, слегка кокетничала с мужчинами, перебрасывалась парой фраз с женщинами. Ее внимание привлекла троица: Ральф Найгерт, Эймос Барт и Билл Уэллер. Билл что-то рассказывал, а два его собеседника одобрительно посмеивались. Скарлетт направилась к веселящейся компании, приготовившись услышать что-нибудь забавное, даже если это одна из тех шуток, которые не предназначены для ушей леди.
- … и я сказал себе: «Билл, у тебя всегда варил котелок, и даже если кое-кто потеряет на этой панике все свое состояние, ты можешь неплохо нажиться».
Скарлетт разочарованно отвернулась. Опять они об этой панике! Похоже, ни у кого она из головы не идет. Эти люди собираются веселиться или так и будут обсуждать кризис? Хотя, Уэллер говорил о наживе… Скарлетт была невысокого мнения о его умственных способностях, но если он знает, как нажиться на панике, она бы тоже хотела узнать, как это сделать. Она бесшумно вернулась, чтобы послушать.
- … что эти южане сущие простофили. В свое время у меня здесь не выгорел номер с дутыми акциями, хотя на Севере я такую штуку проделывал пару раз в разных штатах. И я подумал: понятно – эти ребята перестали верить в бумагу, у каждого из них остался целый сундук облигаций Конфедерации, фантиков, которые годятся разве что неграм на самокрутки. Теперь все, что они зарабатывают, вкалывая без устали, они предпочитают хранить дома, в звонкой монете.
«Ну и правильно, - подумала Скарлетт. – Я тоже доверяю только золоту. У Па была целая коробка конфедератских денег - и какой прок был от них?»
- Вы знаете, парни, что я неплохо нажился на денежках, которые правительство штата выделило на строительство железных дорог, и мог бы жить безбедно, даже если бы сдуру решил действительно что-то построить. Но уж больно кровь в жилах застоялась от такой спокойной жизни, и когда началась - слава тебе, господи! – паника, я решил, что настал мой час!
Уэллер улыбнулся, показывая три золотых зуба. Это выглядело, как оскал шакала.
- Билл, кончай с предисловиями, переходи к главному, - поторопил его Эймос Барт, выразив свое нетерпение плевком, который не долетел до плевательницы.
- Перехожу. Итак, началась паника и все демократы, которые теперь уже держали свои деньги в банках, забрали оттуда свои сбережения.
- И не только демократы, - вставил Ральф Найгерт.
- Они положили свои денежки под матрасы, и каждый дом и даже лачуга стали тем шансом, который я не мог упустить, - Билл расхохотался, его приятели понимающе закивали. – Осталось придумать, как мне подобраться к этим матрасам. Прикинуться проповедником? Мелко. Я занимался этим лет пятнадцать назад в местах, где население сплошь состояло из протестантов, а здесь: и католики, и пресвитерианцы и баптисты – сам черт ногу сломит! К тому же давно прошли те времена, когда я ходил по домам, облапошивая простаков. Теперь я предпочитаю сидеть в мягком кресле за дубовым столом и отдавать распоряжения ребятам, которые у меня на подхвате. И вот однажды, сидя в этом самом кресле и глядя в окно, я увидел похоронную процессию, и на меня будто снизошло озарение: в Джорджии нет ни одного дома, где не оплакивали бы погибших воинов. Вы догадались, что пришло мне в голову?
Скарлетт в ужасе смотрела на Билла Уэллера. Неужели этот подлец наживается на самом святом?
- Разрешите представиться, - картинно поклонился Билл, - председатель фонда по возведению мемориалов на полях сражений в честь погибших конфедератов…которые никогда не будут возведены.
- Старый хитрый лис! – восхищенно воскликнул Барт.
- Легче всего работать в домах, где остались одни женщины, – самодовольно объяснял Уэллер. - Вдовы и матери сразу достают свои денежки из чулка, как только узнают, что имя их мальчика будет высечено на гранитном монументе в месте, где он погиб.
Скарлетт почувствовала удар в самое сердце. Ей было плевать, на чем раньше наживались эти мошенники, плевать на несуществующие железные дороги и золотые прииски, на деньги, присвоенные в ходе выборов и за счет Бюро вольных людей. Но это! Матери и вдовы, которых надувал этот мошенник – ее соотечественники, люди, близкие ей по крови и происхождению. Что, если он посылал своих парней к Тарлтонам, Фонтейнам, Манро или в любой другой дом в графстве Клейтон? Ведь не осталось ни одного, где не потеряли бы сыновей и мужей… Вдруг он выманил скудные сбережения Мидов или Боннелов?
В бешенстве кинулась она в кружок смеющихся мужчин, который в течение рассказа Билла увеличился, ведь всем хотелось послушать, как он облапошил местных простаков.
- Извольте покинуть этот дом, - громко сказала она, с презрением глядя на Билла Уэллера.
- В чем дело, мэм? – улыбка еще не сползла с его лица.
- Я никогда не слышала ничего более гнусного и мерзкого. Вы подлец, наживающийся на чужом горе. Что вы знаете о южанах, о лишениях, которые они перенесли, об их потерях и страданиях, об их благородстве? Вы ничего не можете об этом знать! Вы – мерзкий тип!
Все в зале услышали ее крики и вокруг начала собираться толпа. Но Скарлетт было все равно. Гнев застилал ей глаза и, начав обвинения, она уже не могла остановиться.
- Что вы можете знать, вы, люди без роду и племени, паршивые овцы, отбросы, мошенники!
- А муж-то ваш - чем добыл свое состояние? – раздался из толпы чей-то сиплый голос.
- Я замужем за человеком, который не участвует в подобных махинациях. Мистер Батлер живет на доходы с акций и сейчас является владельцем банка, - отрезала Скарлетт, гордо подняв голову. – Он не продавал акции несуществующих рудников, не крал бюджетные деньги, обещая построить школы или железные дороги, не содержал притоны и бордели! И уж конечно, он никогда не стал бы обворовывать вдов и сирот!
- Как раз на железных дорогах он неплохо погрел руки!
- Как будто мы не знаем, что Батлер наживался всю войну на спекуляции, - раздавалось из толпы.
- Капитан Батлер прорывал блокаду, чтобы помочь нашему Правому Делу, а потом воевал против янки и сложил оружие вместе с генералом Джонстоном, - никогда Скарлетт не думала, что будет гордиться этим. – Ни один из вас, мелких саквояжников, у которых за душой и пяти долларов не было, пока вы словно стая стервятников не слетелись на разграбление Джорджии, не стоит и мизинца моего мужа! Не смейте даже имени его произносить!
Дерзость и какая-то безумная храбрость охватили ее, как бывало всегда, когда ей надо было защищать себя и свое достояние. Сейчас она защищала честь своего мужа, своего дома и всего народа многострадальной Джорджии, который, пережив ужасы и лишения войны, страхи Реконструкции и грабительское правление губернатора Баллока, только-только начал с большей уверенностью смотреть в завтрашний день. И теперь, во время этого кошмарного кризиса, на них наживаются всякие отщепенцы?
- Успокойся, дорогая, - Мэйми Барт, считавшая Скарлетт своей подругой, протиснулась к ней и взяла ее за руку.
Скарлетт отшатнулась и брезгливо вытерла ладонь о юбку.
- Не смей меня трогать, ты, жирная свинья из борделя! – в бешенстве выкрикнула она. – Все вы свиньи! Убирайтесь из моего дома! Я вас презираю! Меня тошнит от вас!
На несколько секунд наступила тишина, а потом толпа пришла в движение. Гости спешили покинуть этот дом, и почти каждый бросал Скарлетт в лицо что-нибудь обидное:
- У самой муженек украл золото конфедератов…
- Спекулировал продуктами…
- Вначале-то Батлер с Баллоком очень даже дружил…
Дамы, с которых слетела вся шелуха светскости, тоже не оставались в долгу. Мэйми Барт, брызгая слюной, захлебывалась от обиды:
- Всем известно, кому принадлежит дом Красотки Уотлинг, а тоже мне, рот разевает!
- А твой муж торговал тобой в своем борделе, - прошипела в ответ Скарлетт. – К тому же этот дом принадлежит самой Красотке, - Скарлетт не знала этого наверняка, но ей думалось, что четыре года назад, заделавшись примерным демократом и благородным отцом, Ретт что-нибудь, да сделал, скорее всего, подарил дом Уотлинг.
- Считает себя благородной дамой, а сама салун содержит, - бросила, протискиваясь к выходу, миссис Карахан.
- От владелицы игорного дома и слышу, - огрызнулась Скарлетт.
Почти каждая, спеша к выходу, старалась больно уколоть ее:
- Женщина лесопилками занималась – где это видано!
- Раскатывала беременная на потеху всему городу!
- Сама каторжников нанимала, голодом их морила – а туда же!
- Любовница Уилкса, весь город об этом болтает! Благородная она, как же!
Скарлетт хотелось выцарапать глаза Люси Дил, которая это сказала, но она с трудом взяла себя в руки. Чем тогда она будет отличаться от этих невежественных женщин, в прошлом проституток, подавальщиц в баре или, в лучшем случае, горничных. Говорят, на Севере полно белых горничных.
Вспомнив, как мама учила ее гордо держать спину, положив ей на голову толстый том и заставляя подниматься по лестнице, не уронив книгу, Скарлетт выпрямилась и подняла подбородок. Она больше рта не раскроет, пока вся эта шваль не выметется отсюда.
Не прошло и десяти минут, как комнаты были пусты. Скарлетт оглядела зал: в спешке гости даже опрокинули плевательницы. Ковры прожжены окурками брошенных сигар, одна большая ваза разбита, и гора хризантем валяется в луже.
- Свиньи, - прошептала она и стала спускаться по лестнице с четвертого этажа, где находился бальный зал. Она непроизвольно старалась держаться прямо, хотя ноги у нее подкашивались. Она леди, а не какая-то там бывшая проститутка, и пока ее кто-то видит, она постарается держать голову высоко.
Музыканты оркестра, которые неоднократно играли на приемах у Скарлетт и во многих других богатых домах, провожали ее взглядами.
- Вовремя она это сделала, - заметил кларнетист.
- А я бы сказал – поздновато, - ответил ему один из скрипачей, укладывая в футляр свой инструмент. – Поспав с собаками, обязательно наберешься блох.
А Скарлетт, добравшись до своей спальни, без сил рухнула на постель. Боль и злоба раздирали ее сердце. Слова, которые, уходя, бросали ей эти разряженные пошлые женщины, глубоко ранили ее. Ведь почти все это было правдой, кроме того, что салун не принадлежит ей, она только сдает в аренду дом, и что Эшли ей не любовник. Но не могла же она унизиться до того, чтобы объяснять это всяким мерзавкам. Она, женщина, которую воспитывали в лучших традициях! Воспитывали… Что осталось в ней от воспитания, данного Эллин О’Хара? Что осталось от нее, Скарлетт, веселой, беззаботной и незлой девушки? Когда-то она сказала Ретту, что, разбогатев, станет такой примерной леди, что все удивятся, а он ответил со своей обычной саркастической усмешкой, что с интересом будет наблюдать за ее чудесным превращением. Скарлетт думала, что богатство сделает ее счастливой – а в результате? Ее не примут ни в одном приличном доме этого города, а теперь еще и эти бессовестные богачи отвернутся от нее. Но вот об этом она ни чуточки не жалеет.
О, как Ретт был прав, называя их отребьем и отбросами! И эти мерзавцы смели сравнивать себя с ним!
Ретт часто сам называл себя мерзавцем, да и она привыкла считать его таковым. Сейчас она пыталась припомнить, что же такого мерзкого он сделал? Она не очень хорошо знала, чем он занимался до женитьбы, но все же кое-что ей было известно из сплетен и его рассказов.
Первое, что она услышала о нем: Ретт скомпрометировал девушку и не женился на ней. Кой черт, скомпрометировал! Он же не виноват, что коляска опрокинулась, и им пришлось возвращаться пешком затемно. Ретт заявлял Скарлетт совершенно серьезно, что скорее готов был получить пулю в лоб от братца девушки, чем жениться на дуре. И он прав, черт побери! Сколько раз она сама ездила с Реттом по Декейтерской дороге, но между ними же ничего не было. Они, конечно, не афишировали эти поездки, но весь город знал, и что же, Фрэнк должен был вызывать Ретта на дуэль? Все эти соблюдения приличий - чепуха! В этом Скарлетт давно была на стороне Ретта.
Она знала, что в молодости он играл в карты, катаясь на пароходах в заливе Чарльстона и по Миссисипи. А что ему оставалось делать? Отец выгнал его из дома без гроша в кармане. И если удача улыбалась ему, а не его партнерам, то никто в этом не виноват.
В том, что он добывал золото на калифорнийских приисках, тоже не было ничего постыдного. Она сама в своей жизни немало и тяжело трудилась
Кажется, незадолго до войны он занимался скупкой хлопка и переправкой его в Англию. И во время войны он прорывал блокаду, доставляя на своих кораблях товары и оружие для Конфедерации. А то, что доверенный ему Конфедерацией хлопок он не продал задешево, а подождал пика цен, только делает ему честь. И то, что не отдал принадлежащие Конфедерации деньги федеральному правительству – тоже. Скарлетт бы, например, ни за что не отдала! И даже не вернула бы их демократам, как, в конце концов, сделал Ретт.
Его обвиняют в спекуляции продуктами, и она тоже когда-то обвиняла, но теперь-то, разбираясь в торговле, она понимает, что цены диктует рынок. Если чего-то в недостатке – это сразу начинает дорожать. И надо быть круглым идиотом, чтобы задаром отдавать то, на чем можно нажиться. Он же не воровал эти продукты? Он покупал их и, рискуя, доставлял на Юг, используя все средства – от подмазывания янки до прорыва с оружием. Этот риск вполне стоит денег, которые он нажил.
Да, он водился с янки и стал «подлипалой» во времена Реконструкции, дружил с губернатором и получал выгодные контракты, но, насколько ей известно, всегда выполнял свои обязательства.
Со времени женитьбы он вообще перестал ввязываться во всякие темные делишки. Она, конечно, не знала всего, но была почти уверена в этом.
Так почему же он называл себя мерзавцем? Почему его считали мерзавцем другие? Она прекрасно помнила, что в начале войны многие восторгались его храбростью, с радостью носили кринолины, которые он привозил, принимали в подарок иголки и нитки, бывшие тогда на вес золота, кушали конфеты, которыми он их угощал. Взять хотя бы роскошное свадебное платье Мэйбл Мерриуэзер – он не взял за него ни доллара! А потом вдруг все отвернулись от него, стали называть спекулянтом и хамом. А он всего лишь говорил в обществе то, что думает.
Вот, пожалуй, единственное, в чем его можно обвинить: он всегда предпочитал горькую правду красивой лжи, предпочитал видеть вещи в их истинном, а не приукрашенном виде.
Ретт, открыто, не стесняясь, посещал заведение Красотки Уотлинг, тогда как другие, лицемерно вещая о добродетели, делали то же самое тайком. Конечно, мысль о его связи с этой мерзкой тварью была неприятна Скарлетт, но она сознавала, что виновата в этом только сама – ведь она запретила мужу входить в свою спальню. Но он честно предупредил ее, что будет посещать бордель. Пообщавшись с Мэйми Барт, и не только с нею, Скарлетт сделала вывод, что в дома терпимости ходят не только холостые мужчины. Правда, Мэйми не говорила об этом прямо, но как-то в разговоре упомянула, что видела одного из знакомых выходящим из заведения Красотки. Скарлетт была поражена: этот человек был женат и выглядел счастливым в браке. Мэйми опустила глазки, пролепетав: «Неужели ты не знаешь, что туда ходят не только холостяки?» Естественно, она намекала на Ретта.
Выходит, все считали его мерзавцем только из-за того, что он не лицемерил, не выполнял дурацких правил и не стеснялся говорить правду?
Впрочем, не все. Мелани никогда не забывала о том, что капитан Батлер выкупил обручальное кольцо, отданное ею в фонд помощи конфедератам, и всегда называла Ретта порядочным и благородным человеком. Выходит, Мелли лучше Скарлетт разбиралась в людях?
Скарлетт глубоко вздохнула. Сегодняшний день показывает, что это именно так. Она не умеет отличить настоящее от дешевки, Ретт неоднократно говорил ей об этом и он был прав.
О, сейчас Скарлетт готова была согласиться со всем, что бы ни говорил Ретт, лишь бы он был рядом! Лишь бы увидеть его темные смеющиеся глаза, на дне которых порой таились какое-то скрытое внимание и вопрос. Правда, после смерти Бонни глаза его потухли, он разучился смеяться и радоваться жизни.
Скарлетт поднялась с постели и взяла в руки дагерротипный портрет Бонни в золоченой рамке, стоящий на ее туалетном столе рядом с портретами Уэйда и Эллы. Сердце ее сжалось, когда она смотрела на своего кудрявого ангелочка.
Около года назад Ретт заказал портреты всех членов семьи. Свое изображение Скарлетт не понравилось, ей казалось, что она выглядит глупо с этими локонами по бокам.
- А я давно говорил вам, что пора кончать строить из себя пансионерку. Вы мать троих детей – вот и причесывались бы соответственно! – заявил тогда Ретт. – На этом портрете вы выглядите, как молодящаяся старуха в буклях.
- Вы хотите сказать, что я постарела? – вначале Скарлетт кинулась к зеркалу, а потом гневно обернулась к мужу. – Вы нарочно это говорите, чтобы позлить меня.
- Кошечка, вы выглядите замечательно для своих лет. Я сказал лишь, что эти кудельки над ушами неуместны в таком возрасте. А впрочем, давайте поставим этот портрет на камин в гостиной, пусть все полюбуются!
- Нет уж, я его уберу, а портреты детей вместе с вашим - поставлю у себя в спальне.
- Оставьте в покое мой портрет! Ведь вам хотелось бы все время иметь перед собой изображение другого мужчины – худощавого романтического блондина с серыми глазами. Может, если вы попросите мисс Мелли свести Эшли к портретисту, она уступит вам один дагерротип?
Скарлетт тогда решила прекратить перепалку, чтобы не доводить до серьезной ссоры, впрочем, после ее выкидыша они уже серьезно не ссорились, да и разговаривали не так уж много. Ретт унес портрет к себе в комнату, а свой она убрала поглубже в ящик, под бумаги.
Сейчас она достала его и сравнила с отражением в зеркале. Как же изменилась она за этот год! Не осталось и следа от веселья и беззаботности, которые усматривались на портрете. Из зеркала на нее смотрела усталая, подавленная, несчастная женщина, даже румяна на щеках не делали ее краше.
«Наверное, так выглядят все брошенные жены», - в отчаянии решила Скарлетт.
Вдруг ей подумалось, что, быть может, Ретт не увез с собой свой портрет. Взяв лампу, она вышла в коридор и открыла дверь в его комнату. Последний раз она была здесь еще при жизни Бонни и сейчас даже вздрогнула, не увидев ее кроватки. Кроватку вынесли, а она и не заметила этого в своем горе. Наверное, Ретт, три года спавший в одной комнате с дочкой, тоже каждый раз вздрагивал, вспоминая, что Бонни больше нет на свете.
Она поставила лампу на стол и огляделась. В комнате было убрано и чувствовалось отсутствие хозяина. Не ощущалось запаха виски, сигар и одеколона, которые всегда витали в воздухе. Скарлетт погладила шелковое покрывало на кровати Ретта и подошла к его рабочему столу. В ящиках осталось совсем мало бумаг. Какие-то предвыборные листовки демократов, несколько счетов и писем. Под пачкой старых газет в нижнем ящике она нашла то, что искала, и вернулась в свою комнату.
С портрета на нее смотрел Ретт. Его темные глаза были серьезны, он будто знал что-то такое, чего не знают другие, губы слегка кривила столь характерная для него легкая усмешка над всем на свете, тонкие усики идеальной линией оттеняли чувственный рот. Он был как живой, разве что непокорная прядь волос не свешивалась на лоб, как это часто бывало, здесь волосы его были гладко зачесаны наверх. Это был очень удачный портрет, Ретт выглядел на нем зрелым и мужественным. Кажется, как раз в это время он почти не пил, озабоченный завоеванием успеха среди «старой гвардии» и демократов. Он проводил много времени на свежем воздухе, прогуливаясь с Бонни, и не засиживался допоздна в злачных местах, потому что спешил домой, чтобы собственноручно уложить спать свою любимицу.
Когда-то Скарлетт считала самым красивым молодым человеком на свете Эшли, но теперь, глядя на портрет мужа, не могла понять, как, живя под одной крышей с таким мужчиной, она могла мечтать о ком-то другом. Перебрав в памяти всех знакомых ей мужчин, живых и погибших, она не могла припомнить ни одного, кто на самом деле мог бы сравниться с Реттом. Она водила пальчиком по портрету и вспоминала его смуглую кожу теплого оттенка, густые черные брови…Правая всегда ползла вверх, когда он чему-то удивлялся, да именно правая… . Его глаза, самые лучшие на свете: они могли быть и добрыми, и злыми, налитыми кровью, и веселыми и внимательными… . Его орлиный нос, делающий профиль таким четким. Его губы…
А какой он сильный! Какой высокий и широкоплечий, и между тем двигается с непередаваемой кошачьей грацией! У Эшли раньше была чудесная военная выправка, но разве можно это сравнить с гордой осанкой Ретта, по которой сразу видно, что это мужчина, который никому не даст спуску. А Эшли что – дохлая устрица! Это словечко, брошенное Реттом, приклеилось в ее сознании к образу Эшли и теперь тот, которого она столько лет любила, или думала, что любит, ассоциировался с чем-то неприятным, негодным к употреблению.
Скарлетт чмокнула портрет, прижала его к груди на секунду и положила на постель, пусть лежит на соседней подушке. Она хотела дернуть за кисть звонка, но передумала. Вся прислуга знает о той ужасной сцене, что произошла в бальном зале, и сегодня она не в силах видеть кого-нибудь из них, даже Панси. Она и сама в состоянии раздеться и расчесать волосы на ночь.
Скарлетт не стала тушить лампу, а лежала, глядя на портрет мужа и представляя, как бы он отреагировал на сегодняшний скандал. И ничего не могла представить! Ретт такой непредсказуемый! Никогда она не знала, чего от него ожидать. Может, он сказал бы, издеваясь: «Вот что бывает, когда водишься со всякой швалью, нечего было их и на порог пускать!», а может, рассмеялся бы, усадил ее к себе на колени и похвалил: «Молодец, кошечка, так их! Ату!»
Он мог сказать что угодно, тот прежний, любящий ее Ретт. А этот, новый, усталый, постаревший и обрюзгший, безразличный ко всему на свете и, прежде всего к ней…
Нет! Не может она этого вынести, она ни за что не заснет сегодня, если немного не выпьет.
Накинув капот и прихватив лампу, Скарлетт потихоньку спустилась в столовую. Дверь скрипнула, когда она открывала ее. Скарлет оглянулась, но тут же подумала: «Кого я боюсь? Это мой дом и я могу делать здесь, что захочу, хоть днем, хоть ночью».
Поставив лампу на каминную полку, она зажгла свечу и достала из буфета графин с коньяком.
Опрокинув в рот первую рюмку, она ощутила знакомое обжигающее тепло, которое постепенно растеклось по всем ее мышцам. Нервное напряжение, в котором она провела несколько часов, начало отступать. Скарлетт налила себе еще и снова выпила. Огонек свечи засветил ярче, он будто пританцовывал под ее взглядом, а тени, притаившиеся в углах просторной столовой, сгустились. Почему-то Скарлетт испугалась их и ощутила дрожь. Она тут же вновь наполнила рюмку, в ее дрожащих руках коньяк из графина пролился на стол, и вдруг в ее памяти всплыло:
«Выпейте, вас всю трясет! … Пейте же, говорю я вам!» и рука Ретта, протягивающая ей мокрую наполненную через край рюмку.
Скарлетт залпом опрокинула в рот коньяк.
Все, как в ту ночь, в ту безумную ночь, которая началась с ее страха и стыда, с его желчных насмешек и откровенной грубости, а закончилась бурной вспышкой его первобытной, звериной страсти. В ту ночь она испытала доселе неведомые ей чувства, такой восторг и экстаз, о существовании которых не подозревала. О, почему в ее жизни была всего одна такая ночь? Почему раньше не испытывала она такого наслаждения? Почему до этого Ретт никогда не давал воли своим чувствам? А ведь она всегда подозревала, что он держит себя в узде, и даже радовалась этому, так как подозревала, что если такой человек, как ее муж, хоть в чем-то даст себе полную волю, это может быть опасным. О, зачем Ретт сдерживал себя, почему она не понимала, какое неизъяснимое счастье может он дать ей? Она должна была почувствовать это. Ведь ни в чьих объятьях она не трепетала так, как в его, только его поцелуи доводили ее почти до обморока. Ни один мужчина не целовал ее, как Ретт, даже Эшли, чьи два поцелуя были для нее самым сладостным воспоминанием в течение многих лет. Ретт целовал ее так, что дух захватывало, а Скарлетт вообще любила целоваться. Но вот то, что следовало за поцелуями, все эти мерзости, с которыми замужней даме приходится мириться, к тому же приводящие к неизбежному появлению на свет очередного ребенка… . До той безумной хмельной ночи Скарлетт считала, что очень даже прекрасно могла бы обойтись без того, что обычно следовало за поцелуями, и думала, что любая леди была бы с ней согласна. Но после того как познала истинное наслаждение…. Ради этого она даже готова рожать детей, хотя никогда не стремилась к материнству. Ну почему Ретт с самого начала не был таким страстным и необузданным?
Скарлетт была бы очень удивлена, если б узнала, что Ретт Батлер и сам себе не мог ответить на этот вопрос.
***
Он вырос в старинном городе, среди порядочных людей, где уважительное отношение к жене, матери семейства, леди, было возведено в культ. Считалось, что женщине из общества не могут быть присущи животные, плотские чувства. Романтические отношения, восхищение, уважение – вот то, чего достойна настоящая леди. Все, что происходило за дверями спален, было покрыто завесой тайны.
Если бы Ретт женился рано и по любви, возможно, все сложилось бы иначе, но первая женщина, которую он познал, была продажной. А потом, отвергнутый людьми, равными ему по рождению, Батлер долго скитался, общаясь с народом низкосортным, даже близко не видя порядочных женщин. Те, с которыми он спал, были проститутки или простолюдинки, порой веселые и добрые, как Энни из Нового Орлеана, он сожительствовал с ней около двух лет. Когда она умерла, Ретт стал опекуном ее пятилетнего сына. Оказавшись в начале войны в Атланте, он сошелся с Красоткой Уотлинг и эта связь оказалась самой длительной из всех. Он мог ценить в этих женщинах их незлобивость, покладистость, веселый нрав, но уважать их он не мог.
Когда в Двенадцати Дубах Ретт увидел Скарлетт, он влюбился в нее с первого взгляда, но долго не осознавал этого. Его восхитили непосредственность и темперамент, который она не могла скрыть, обаяние, которым она умело пользовалась, и поразил взрыв чувств, невольным свидетелем которых он оказался. Встретив Скарлетт через год в Атланте, он уже не мог заставить себя забыть о ней. Ради нее он был готов вновь завоевывать себе положение в «приличном» обществе, о котором вслух отзывался весьма нелестно, не простив, что из-за несоблюдения этих самых приличий он в двадцать лет стал изгоем.
Он, твердивший, что не женится никогда, впервые влюбился без памяти в женщину, которую не мог добиться иначе, как женившись на ней. Даже дразня ее, делая непристойные предложения, он знал, что никогда не решится овладеть Скарлетт вне брака, как знал и то, что она влюблена в Эшли Уилкса. Поэтому Ретт скрывал от Скарлетт свои истинные чувства, боялся показать, сколь дорога она ему. Он мог шутя сказать, что страстно желает обладать ею, а потом огорошить сообщением, что он не из тех, кто женится, и долго хохотать, видя как она кипятится, честя его словами, которые молодой вдове и знать бы не следовало. Он мог подтрунивать над ее любовью к Эшли и наблюдать за ее реакцией, втайне надеясь заметить, что это у нее прошло. Он изучил ее до мозга костей, знал, как играть на ее чувствах и играл, забавляя этим ее и себя.
И он в глубине души был шокирован, когда она явилась к нему в тюрьму предложить себя в обмен на триста долларов, но потом нашел ей оправдание. Несмотря на внешнее легкомыслие, Скарлетт была слишком цельной натурой: если она что-то любила, будь то человек или кусок земли, она была готова ради его защиты на любые жертвы. Эта несгибаемая маленькая женщина могла поступиться гордостью, совестью, честью, если желала чего-то очень сильно. Не всем это нравилось, но Ретт ценил в ней эту самоотверженность, хотя мог, издеваясь, бросить ей в лицо: «Да вы и понятия о чести не имеете, моя прелесть!» Он насмехался над ней, впрочем, над собой тоже.
То, что Скарлетт так поспешно женила на себе Фрэнка Кеннеди, было для Ретта тяжелым ударом, ведь он использовал все средства, чтобы быстрее выйти из тюрьмы и успеть помочь ей. Он бы оказал ей помощь и без того «интересного обеспечения», которое она ему предлагала, или женился на ней немедленно. Собственно, на это он и рассчитывал.
Но даже после этого ее поступка он не в силах был ее разлюбить. Он не встречался со Скарлетт на людях, но сопровождал на лесопилку, охраняя от возможного нападения распоясавшихся вольных негров.
Когда Френк Кеннеди погиб, Ретт не стал терпеть ни минуты и в день похорон сделал ей предложение. Он знал, что Скарлетт не любит его, но надеялся, что со временем сумеет заставить ее полюбить себя.
Этого не произошло. А Бог свидетель, он прикладывал к этому немало усилий. Он баловал ее, кормил с ложечки, заваливал подарками, но видел от нее лишь ласковое небрежение. Со стороны все выглядело чудесно, особенно днем. Скарлетт веселилась, как дитя, садилась к нему на колени, терлась щекой о его щеку. Правда, иногда у них, как и раньше, случались словесные дуэли, в которых он, по обыкновению выходил победителем, что очень злило Скарлетт, а его забавляло…. Но приходила ночь…
Ретт, до сорока лет имевший дело лишь с продажными женщинами, не знал, как вести себя с собственной женой. С молоком матери впитал он уважительное отношение к порядочной женщине из общества. А Скарлетт была именно такой, что бы он не говорил ей, как бы не насмехался над ее желанием стать настоящей леди. Он всегда помнил, что она по матери Робийяр, он знал ее тетушек из Чарльстона. Полин как раз незадолго до его бегства вышла замуж, и он присутствовал на свадьбе.
Возможно, поэтому он боялся, что если нечаянно забудется, даст волю своим чувствам, то поведет себя с собственной женой так же, как со шлюхами, общаться с которыми привык. И он постоянно сдерживал и контролировал себя, исподволь наблюдая за Скарлетт, пытаясь поймать в ее глазах огонек ответного чувства. Но его не было. Скарлетт лишь терпела его, а порой, в самые интимные минуты ему казалось, что вот-вот с ее губ сорвется имя Эшли. Это приводило его в бешенство и портило все. Он, так любивший ее, так страстно желавший, не получил в браке того удовлетворения, на которое рассчитывал.
Но даже это не отвратило его, он любил ее не меньше, надеясь, что совместная жизнь, общие дети постепенно вытеснят из ее сердца ненавистного Эшли. Удар по самолюбию Ретта, когда Скарлетт после рождения Бонни отказалась делить с ним супружеское ложе, был неожиданным и почти смертельным. Он считал, что проиграл Эшли Уилксу, это не давало ему покоя. Отвергнутый женой, он вновь стал посещать публичный дом, а всю свою неистраченную любовь перенес на дочь, и в ее любви находил утешение. Он был неистов в этой любви более, чем Скарлетт в своей любви к Эшли. Ради улыбки своей дочурки Ретт готов был вывернуться наизнанку, прилюдно посыпать голову пеплом, и повиниться в прошлых ошибках. Он готов был лгать и лицемерить ради ее счастья, готов был стать примерным гражданином, баллотироваться в губернаторы, и выиграл бы выборы, если бы знал, что это нужно для будущего его Бонни.
А Скарлетт… Он старался не думать о ней до того самого дня, когда ее застали в объятиях Уилкса, и это стало известно всему городу. Ему было больно и горько в тот вечер, он напился так, как не напивался никогда в жизни, совершенно потерял контроль над собой и в бешенстве потащил жену в спальню. То, что произошло между ними той ночью, позже казалось ему безумием. Он набросился на нее, как изголодавшийся зверь, ни с одной шлюхой он не вел себя столь разнузданно. А та женщина, что стонала и извивалась от наслаждения, когда он… неужели это была Скарлетт? Очнувшись утром, еще не до конца протрезвевший, он не мог поверить в это, боялся увидеть в ее глазах презрение, и поэтому сбежал и два дня пил не переставая, а когда явился домой, вел себя развязно и омерзительно, все этим испортил и сам это сознавал.
После этого Ретт надолго уехал, а вернувшись, вел себя со Скарлетт еще более гадко, и это стало косвенной причиной ее выкидыша. Теперь он знал, что ему никогда не будет прощения, что женщина, которую он так сильно любил, потеряна для него навсегда.
А потом погибла Бонни, и сердце Ретта окаменело. В одиночестве нес он свое горе и ни с кем не хотел его делить. Через пять месяцев после смерти дочери он покинул Атланту.
***
Воспоминания о том, что она испытала той темной безумной ночью, вызвали ощущение сладостной боли – не в сердце, а где-то ниже. Скарлетт чувствовала такое неоднократно, стоило ей воскресить в памяти произошедшее тогда в ее спальне. Что это – зов животных желаний, зов плоти? Разве женщины могут испытывать такое? Считается, что лишь из проявления покорности мужу и ради продолжения рода женщина должна терпеть посягательства на ее тело. И Скарлетт терпела. И благодарила бога за то, что ее супружеские отношения с Чарльзом длились лишь две недели, и что некрепкий здоровьем, и уже немолодой Фрэнк лишь изредка настаивал на исполнении супружеских обязанностей.
В последние годы, лежа бессонными ночами в своей одинокой постели и прислушиваясь, не вернулся ли муж, Скарлетт мечтала, что он однажды заглянет в ее дверь. Сейчас, поняв, как сильно любит и желает его, она была бы готова насильно утащить его к себе в спальню, если бы не боялась, что этим поступком уничтожит остатки его уважения.
Сидя пьяная в темной столовой, наедине с полупустым графином коньяка, испытывая сладкую истому при воспоминании о грубых руках Ретта на своем теле, о его жадных поцелуях, Скарлетт осознала значение слова «желание», раньше она понимала его совсем не так.
«О, Ретт! - шептала она, уставившись заплаканными пьяными глазами на графин. - Я люблю тебя, я хочу тебя! Когда же ты приедешь?»
Продолжение на странице автора или по ссылке:
http://proza.ru/2008/11/27/114