Борис Бельский, «Рассказ без сюжета»
{http://www.proza.ru/2000/12/01-17}
{http://www.stihi.ru/2008/03/12/2356}
«Так бывает, в середине осени особенно», ставишь самоуверенную точку А, чтобы из неё попасть в пункт B, и идёшь по прямой линии, как по разделительной полосе, прокладываешь лужные отпечатки – первые серые – только что язык не показываешь злорадному ветру: а я смогу-смогу ровненько по линии дойду! Ан нет – она обрывается, и ты оказываешься в старом парке, с шуршащими ёжиками листьев под ногами, и неожиданно радуешься – тихо, в себе, без языка – и хочется упасть, и быть сразу и яблоком на колючках, и расстоянием между ними; и шу-шу, и топ-топ-ом; и всем, и ничем; и каждой точкой – и вот тогда точно веришь {а не где-то знаешь}, что листья это перевёрнутые вверх брюхом ёжики, и нельзя с ними так – грязными ботинками, нельзя по ним топтаться. Нехорошо это.
Так и с «Рассказом без сюжета». Нельзя «искривить» его в прямую. Да-да, именно искривить выпрямлением как беззащитную нагую ветку. Как и нельзя сломать причудливую ветку постмодерна – именуемую Ризомой. Почему ветку? Да потому что ризома противопоставляется любым видам корневой организации и рассматривается не как линейный «стержень» / «корень», а как скрытый стебель, который может развиваться куда угодно и принимать любые конфигурации, ибо Р. – абсолютно нелинейна».
И определяется как «потенциальная бесконечность»
[http://www.infoliolib.info/philos/postmod/risoma.html].
В рассказе ризома есть во всём. Она заявлена в 1) названии, где Автор честно предупреждает: под линейку не рисую: рассказ – без сюжета; 2) самой манере повествования, при которой сюжет (да, он всё же есть, не линейкой единой) не просто не собирается выравниваться по струнке смирно, а изгибается причудливой нитью, и, кажется, создаётся рукой автора одновременно с тем, как ты читаешь – что характерно для ризомы, которая находится в состоянии постоянного формирования [Энциклопедия Постмодернизма]; 3) входах - выходах {отличительная черта Р.}, присутствующих в рассказе, – прерываниях так называемого сюжета, из которых читатель попадает прямёхонько в диалоги.
А в диалогах и начинается самое интересное, а именно, столь любимая Бахтиным Карнавальность. Смеховая культура особо важна тем, что она создаёт новый формат листа – без красных полей «не положено». Смех становится мостиком от скованности к свободе, ступив на него, человек сбрасывает постылые социальные маски [Бахтин, Аверницев]. Благодаря карнавальности появляется возможность сказать что угодно и кому угодно. Она привносит в литературу концепцию фамильярности: речь становится более простой и, в то же время, эксцентричной. Самым ярким примером карнавальности в рассказе является, безусловно, эпизод в метро.
Происходит развенчание (в первой части диалога кота с «прахвессором») и увенчание
// «Милиция-милиция. На фига тебе милиция? В кармане три диплома, а сам все по метро с зонтиком шалается! – бурчал Лео, деловито обнюхивая угол, где еще секунду назад стоял мужчина» //, которые представляют собой основное действо карнавала.
С самого пробуждения Леонид Семёновича Автор создаёт гиперреальность – реальность «плюс» – такой себе набор каналов в пакете «Постмодерн». Происходит сдвиг в реальности, а фантастическое проходит обратный путь – от повседневного к cебе самому [Бодрийяр]. Это даёт возможность увидеть новый смысл за ширмой реальности, вступить в огонь за нарисованным камином в каморке Папы Карло.
Но читатель вступает в новое измерение ещё раньше – взявшись за нить вырванного зуба, он дёргает ручку двери {обратная последовательность действий, привычных с детства} – и вот мы уже в квартире/ подъезде/ на улице/ в метро. Излишне говорить, что хронотоп метро как нельзя лучше подходит для воплощения ризомы: всегда можно выйти где угодно, сменить ветку. Кроме того, он идеально подходит для входа в / выхода из Ситуации. Ведь дело не в том, что Хромой Бес проехался в определённом вагоне, и даже не в том, что с котами в метро можно. А в том – что сквозь смех наш пластилиновый герой приходит к осознанию {себя / чего-то там / важного / неважного ??? – а Вы всегда привыкли получать ответы на поставленные вопросы?} – и выходит. Не на остановке {себя / того что там / важно / не}, ведь от осознания к действию ещё нужно прийти. И только выйдя на поверхность – неуверенно идёт. К…
Началу. А в начале был фикус. И носки на нём.
А в конце – оставленный кот, чудом превратившийся в бумажку объявления {пластилиновый хозяин, бумажная этикетка кота на плече – а так ли они были раздельны? – безответный риторический ? не претендующий на точку} – «как распятие» – молчаливо вопящее –
Пив ааа-а-а-ааа!
И содранные остатки пластилина – cause that’s not the sh ааа-а-а-ааа! рe of his heart
А где-то она. Всё так же сидит на скамейке. И голоса кубарем с крыльца ©…
cрываются.
cюжеты
и рвутся к чертям намеченные в черновиках линии.
А он… А он всё так же играет:
He deals the cards to find the answer
The sacred geometry of chance…
Знать бы только кто – Автор? Герой? Исключённый из списка Постмодерна чёрно-белый канал Бога? Или Читатель? – ищущий в чёрных символах на листе точку опоры. Но Стинг прав: мы ничего не знаем. Мы всего лишь говорим. Отпечатывая ?-ки вопроса без точки ответа и рассказы без сюжета на белом листе без полей.
А потому лучше выставить фикус на подоконник, налить светлого пива и чокнуться с замёрзшей форточкой. А вдруг завтра утром подкинут козырную карту?
___
фото: Wolfram Schubert ©
{Гареева Марина}
_______________________________
cам рассказ (публикуется с разрешения Автора)
Рассказ без сюжета
Борис Бельский
Так бывает, в середине осени особенно, сколько ни изводи себя – ни строчки; слова проскальзывают мимо, перестают складываться в законченные фразы, сюжеты упрямо в голову не приходят, хоть лбом о стену; отстраненно сидишь у окна, смотришь куда-то поверх домов, далеко, где у реки маленький домик с открытыми окнами, и думаешь ни о чем; рука машинально нащупывает карандаш и начинает дрожать на подвернувшемся листе бумаги, заранее раскрошив еще не наступивший сон ослепительными вспышками и черными провалами ничего не означающих символов; очнувшись, пробежишь взглядом по диагонали, и ничего не разобрав, ляжешь спать с давней надеждой, что завтра наконец-то все изменится.
Во сне, мерцающем всю ночь неясными осколками, выпал передний зуб, пожелтевший от кофе и дешевого табака. Легко, без крови. Свалился в утреннюю морось и, медленно покачиваясь, поплыл в сторону ажурного здания Речного Вокзала.
Вот оно! Сюжет! Поймать! Не упустить! Ухватиться за тонкий хвостик, вытащить к свету. Разглядеть со всех сторон, или приближая, почти вплотную, к самым глазам, или относя на расстояние вытянутой руки. Набросить на него густую и прочную сеть, сплетенную из слов и знаков.
Леонид Семенович был мужчиной пластилиновым. Просыпался по утрам на раскладушке, в тесном уголке кухни, рядом с холодильником ЗИЛ, за пластиковым ведерком, в котором, уж и не вспомнить с каких времен, пылился фикус. Не вставая, открывал дверцу морозильной камеры, доставал кубик льда, опускал его в стакан с апельсиновым соком, аккуратно, чтобы мимо ни единой капли. Снимал носки с широких листьев растения, где с вечера аккуратно развешивал их на просушку, и так же, не вставая, с тоскливой зевотой, привычным движением зажигал конфорку под закопченным кофейником.
Кот, почувствовав пробуждение хозяина, оставлял подушку у теплой батареи, выходил к столу посреди кухни и томно потягивался, хотя главным предназначением Леонарда – слегка подпорченного сиамца, и этим все сказано - было поминутно мешаться под ногами.
Именно с этого момента и могла бы начинаться наша история, но сюжет, едва наметившийся в зыбком предутреннем сне, самым безжалостным образом прервался:
- Лео, осторожнее!
- Пиваао-о-о-о!!!
- Где ж тебе пива взять, спозаранку-то?
- Да где хочешь.
- Магазины еще не открывались.
- Твои заботы.
- Бр-р-рысь!
Если бы Леонид Семенович не был мужчиной пластилиновым, это его наверняка бы растормошило, что поутру не настолько уж и плохо, как может показаться на первый взгляд. Хотя, кому как. Но Леонид Семенович, пластично избежав столкновения с кошачьим дискантом, продолжил утренний моцион в привычном порядке.
Апельсиновый сок. Носок. Зубная щетка.
- Лео, куда носок подевался?
Второй носок. Электробритва «Нева». Бутерброд.
- Лео, колбаски?
- Да пошел ты.
- Лео…
- Сам эту бумагу пережевывай!
- Ну, кофе я тебе даже не предлагаю.
- Совсем сбрендил.
- Маргинал!
Кофе, по обыкновению черный и крепкий. Щелчок дверного замка. Изъеденный хлоркой подъезд хрущевки в спальном районе. Вера Арнольдовна, чугунная женщина.
- О-й! Ёёёё!
- Што раззявился?
- Извините, рассеянность…
- Двиньсь, мямля!
- Простите великодушно…
- Проваливай, дубина стоеросовая!
- Ох-х!
Смятое предплечье. Поперек тротуара лужа – не обойти. Вдоль стены мимо дворового трибунала. Коротенький переулок по выщербленному асфальту. На перекрестке резко тормознувшее авто.
- Смотри, куда прёшь!
- Что за напасть такая?
- Поговори мне еще!
- Ну и денек!
- Кретин! На каждом перекрестке по кретину!
- Чорт бы тебя побрал! – впервые не выдержал Леонид Семенович.
Мятые брюки в брызгах из-под колес. На правой штанине дыра размером в ладонь. Сбитое колено. Поворот. Табачный киоск. Ступеньки вниз по переходу. Коробка с мятыми деньгами среди лохмотьев. Метро.
Метро, как может догадаться любой читатель, живущий в большом городе, просто метро. Метро всегда без эпитетов. Потому что…
Проездную карточку к красному глазку, через миг загорается зеленый. Шаг на ступеньку эскалатора - над головой медленно убывающий овал неба. Еще шаг – все часы в городе постепенно замирают и останавливаются. Их больше нет. Есть совершенно иной, замкнутый мир вне времени и пространства. Время и пространство начинают новый отсчет, измеряемый количеством станций, которые отмечаются лязгом автоматических дверей вагонов. И так до выхода из вестибюля на конечной, в противоположном конце маршрута. Совсем другой город, к которому приходится заново привыкнуть, или смириться.
С этого момента рассказ нужно было бы прервать ненадолго, поскольку все события, происходящие в жизни Леонида Семеновича, завершались перед турникетами и возобновлялись вновь не раньше выхода из подземки.
Мы и без того излишне отвлеклись на необязательные рассуждения о времени, пространстве и метро. К описанию времени и пространства мы вряд ли что-то сможем прибавить, а метро, как уже выяснилось ранее – просто метро. Потому что.
Можно было бы даже завершить рассказ окончательно, но у Лео на этот счет были свои соображения.
- Осторожно! Двери закрываются! – простуженным хрипом обрушилось из динамика над головой.
Двери по-хозяйски клацнули, недолго пошипели и со второй попытки закрылись. Из придавленной сумки, болтавшейся за спиной Леонида Семеновича, донеслось приглушенное фырканье. Вслед через разорванную молнию показалась взлохмаченная голова Леонарда.
- Какого хрена?
- Лео!!!
- Ты меня еще манерам поучи!
Если остальные нелепости, худо-бедно, еще можно было утрясти, то появление Лео в метро…. Да! Сюжет, до сих пор хоть как-то сопротивлявшийся мелким несуразностям, стал расползаться по всем швам.
Леонид Семенович устало плюхнулся на свободное место. Вздохнул, устраиваясь поудобнее, и с некоторым облегчением откинулся на спинку, намереваясь всесторонне обдумать создавшееся положение. Кот! В метро! Без медицинской справки. Себе на уме. Бывает, матерится, и нередко!
Из-за спины снова раздалось недовольное ворчание. Леонардо по тараканьи вскарабкался на плечо, попутно оставив три длинные царапины на щеке Леонида Семеновича. Внимательно огляделся и, спрыгнув на колени, нагло уставился в переносицу средних лет дамы под фетровой шляпкой, сидящей напротив. Состояние долгих размышлений для Лео, в отличии от хозяина, было не свойственно.
- Пиваа-а-а-а-а!!!!
Леший бы побрал этого Леонарда! Никакого сладу с ним нет. Все время норовит из сюжета сбежать!
- Пиво есть? – деловито осведомился Лео, повернувшись к сидевшей рядом девочке в голубых бантах.
- Мама, смотри какая киса красивая!
- Тихо, а то услышит, - прошептала мама, пересаживая голубые бантики по другую сторону от себя.
- Мама, давай кису к себе заберем!
- Эх, да откуда у тебя пиво, душа конфетная, - вполне миролюбиво проворчал Лео.
Фетровая сгребла из-под ног в охапку многочисленные сумки и стала в них рыться, пытаясь старательно прикрывать содержимое полями низко наклонившейся шляпки.
- Ты чего там ныкаешь?
Фетровая шляпка приподнялась, аккуратно на вытянутых пальцах протягивая Лео куриный пупок из супового набора.
- Чистый ливер!
- Домашних своих потрохами травить будешь!
- Как Вы смеете? Да у меня муж…
- Ты мне зубы не заговаривай!
- Наглец!
- Ты пошто мне курицу краденую подсовываешь! Стибрила на Тишинском рынке, и котов чужих прикармливать?! Тоже мне, антилигенция. А еще ветврач называется! Пиваа-а-а-а-а-а!!! – в спину фетровой шляпке, мелко семенящей в противоположный конец вагона, закончил тираду Лео, поочередно обводя оценивающим взглядом пассажиров.
- Какой невоспитанный кот! – глядя в сторону, и на всякий случай выставив перед собой толстую рукоять темного зонтика, буркнул солидного вида гражданин, устроившийся неподалеку от двери.
- Эт-та х-х-хто у нас тут под зонтиком копошится? – Лео, спрыгнув с коленок, боком пошел на голос. Шерсть на загривке встопорщилась, как новенький, еще не притертый гречишный веник.
- Как Вам не стыдно? Такой знатной породы…
- Прахвессор, ты мне еще стихотворенье про «жи-ши» почитай!
Лео рванул на груди тельняшку и, уверенно наступая на профессора, захрипел: «Па тундрррри, па ширрррокой рррравнини, иххде мчиццца поезд...»
Кстати открывшиеся двери шипением обозначили очередную станцию.
- Я жаловаться буду! Милиция! Где милиция? - Профессор выскочил из вагона и вприпрыжку, помогая себе локтями и зонтом, помчался по платформе к выходу из метро.
- Милиция-милиция. На фига тебе милиция? В кармане три диплома, а сам все по метро с зонтиком шалается! – бурчал Лео, деловито обнюхивая угол, где еще секунду назад стоял мужчина. Со знанием дела пометил захваченную территорию и повернулся к салону. Оглядевшись, Леонардо направился к середине вагона и, заняв место в центре, грозно скомандовал: - Смирно! На второй-третий-четвертый – рррррассчитайсь!
- Я первая! – засмеялась девочка, протягивая коту леденец.
- Первая, первая! Не боись, - обернулся Лео к девочке, срывая стоп-кран.
Пассажиров разнесло по периметру.
Лео подошел к переговорному и прорычал: - Эй, там! В рубке! Стоп машина!
- Прекратите немедленно! Это кто там хулиганит? - женским голосом протрещал громкоговоритель.
- Мы парни с катеров! - незамедлительно отозвался Леонард.
- Безобразие! – приглушенно слышались из дальних углов редкие голоса.
- Цыть, мать вашу!
Леонид Семенович, отрешившись от глубоких раздумий, обвел вокруг себя недоуменным взглядом и кинулся за котом, бесчинствующим по всему вагону. С третьей попытки ему удалось набросить на Леонардо сумку, застегнуть наглухо молнию и с досады дать пару пинков.
- Осторожно! Двери закрываются.
Леонид Семенович, не обращая внимания на название станции, успел выпрыгнуть из вагона, где ничего хорошего не ожидалось. Когда электричка скрылась в тоннеле, он на кафельной плитке кофейно-молочного цвета прочел: «Таганская»
О разодранном в клочья сюжете дальше нечего было и думать. На этот раз из него сбежал не только Лео, но и его хозяин.
И почему на Таганке? Что за блажь! Ему же надо было сквозняком до Речного. Всего-то два локтя по карте с одной пересадкой на Пушке. Сесть на прогулочный теплоход "Москва-89". Выпить в буфете три фужера Боржоми. Сойти в Горках на берег. По тропинке на Троицкое вдоль берега Клязьмы. И недалеко совсем. Деревянный домик на тихой улице у пристани. Покосившаяся калитка. По веревкам белье сохнет. На скамейке у открытого окна все еще молодая и красивая женщина. В сад с крыльца срываются кубарем детские голоса …
Вот и сочиняй для таких сюжеты с хорошим концом!
А на Таганке? За дверью любой из рюмочных три стакана портвешка. Четвертый в подворотне. Потом пиво на бордюре в чужом дворе … Потом с трудом глаза продерешь на ступеньках в грязном подъезде, или того хуже. Еще и денег клянчить придется у метро на обратную дорогу до дома.
А она все еще сидит на скамейке. Все еще молодая. Все еще красивая. Все еще звонкий смех в глубине сада.
Леонид Семенович миновал турникеты, вышел на улицу и остановился в нерешительности, привыкая совсем к другому городу.
- Пива-а-а-а!!! – донеслось из сумки.
- Уймись!
- Лео! По ухам?
Леонида Семеновича скрутило, как от зубной боли. И именно в этот момент терпение ему изменило во второй раз. Номер троллейбуса, идущего в сторону Калитников, всплыл в памяти сам собой, без усилий и напряжения. Отпечатался еще с того дня, когда на Птичке за полтинник купили Леонарда. Шестьдесят третий троллейбус подошел тут же. Повезло. Даже без кондуктора.
До рынка Леонид Семенович думал только о том, чтобы кот не сбежал по дороге. У крайнего павильона осторожно приоткрыл сумку, на ощупь, придавив за шею, вытащил упирающегося Лео и, сдирая с себя остатки пластилина, стал приклеивать к щиту объявлений в разделе «Отдадим в хорошие руки».
Оглянулся он уже на Нижегородке, добравшись до магазина «Ткани». Лео, как распятие, висел среди бумажных лоскутов, злобно смотрел вслед ссутулившемуся хозяину, и только по его губам можно было догадаться: - Пивааа-а-а-ааа!
Случается - ни строчки, сколько не мучайся, особенно в середине осени, пока неожиданно не произойдет нечто такое, что с треском вылетит за границы привычной жизни, даже такая малость, как выпавший во сне потемневший зуб; проснешься на изломе ночи, сваришь кофе покрепче, с наслаждением зятянешься дымом свежей сигареты; сядешь за стол и станешь наблюдать, как остро отточенный карандаш начинает дрожать на давно ожидавшем листе бумаги: «Жизнь по-настоящему интересна лишь тем, что время от времени становится намного шире сюжета, кем-то намеченного в черновиках…»
---
* "Птичка" - "Птичий рынок" - находился в Москве на Калитниковской улице в районе Калитниковского кладбища, в московском просторечии "Калитники".
* Пушка - станция метро Пушкинская.
---
Этот рассказ Марине Гареевой в подарок - моему самому внимательному и доброжелательному критику, понимающему и чувствующему слова.
http://proza.ru/2010/10/29/902
Со страницы "Городской Бомж" 2000 г.
© Copyright: Борис Бельский, 2007
Свидетельство о публикации №207050300266