Не спрашивая нашего желания, меня и троих солдат отправили по железной дороге в Ленинабад за военными товарами. Дорога туда не запомнилась, если бы не разговоры об урановых рудниках, мимо которых мы проезжали, и разговоры о бешеных деньгах, которые там платят, но и последующей расплатой за это – всю оставшуюся жизнь нужно лечиться от радиации.
Кто-то рассказывает, что здесь раскрыли подпольную фабрику шелковых тканей. Люди, не зная того, работали на хозяина, регулярно получали зарплату, платили комсомольские и партийные взносы, обсуждали фабричные дела на партийных собраниях.
Не знал, верить ли в подобное? Людям без разницы, на кого работать, лишь бы платили. А фабриканту каково? Нужно товар сбыть, и не один раз. Не может быть, чтобы всё время обходилось без проколов. Кто-то бы обязательно да заложил фабриканта.
Я люблю смотреть в окно из вагона, но здесь смотреть не на что – однообразный равнинный пейзаж. По соседству, напротив, таджик средних лет, в цивильном костюме. Словоохотлив.
Рассказал, что едет из заключения, отсидел два года за взятки, работал доцентом в институте. Расспрашивал меня, предлагал приехать к нему в институт поступать после армии. Вероятно, у него нет никакого сомнения, что его снова примут на работу. Возможно, за ту же взятку.
Вышли в тамбур покурить. Он обратил внимание на мой плоский портсигар с красивым пейзажем на крышке, почти не ощущаемый в кармане брюк. Купил два месяца назад. Подарил ему на память. Он мне свой, обычный, алюминиевый, который скоро где-то оставил, и не жалел - неудобен.
От Ленинабада, небольшого и невысокого городка, повезли в секретный город, перед которым стоял плакат, извещающий, что это город коммунистического быта. Местные говорили, что в магазинах есть всё, что душе угодно, а в кинотеатре каждый день шел новый фильм. Я прикинул и поразился: Где же они берут столько фильмов? Наши студии столько не выпускают.
Привезли нас в большую часть, разместили в огромной казарме, где все приезжие, как мы, и с такой же целью, за товаром. Видимо, там центральные склады.
В этот же вечер на улице показали новый фильм «Председатель», который всем очень понравился из-за жизненной правдивости. В фильме новая нотка, какой не было в пропагандистском фильме «Коммунист», где играл Урбанский. На следующий вечер показали вторую серию. Большое впечатление произвела игра Михаила Ульянова.
Большинство из нас из таких же нищих деревень, всё это нам знакомо, и мы поражены, что наконец-то у нас об этом сняли фильм, привыкли к лакировочным, типа «Кубанские казаки», «Кавалер золотой звезды».
Целыми днями мы загружали вагоны ящиками различных калибров, и всё же не успевали. Грузили даже вечером перед самым отъездом. Спешили. Машины подходили к станции к вагонам, которые уже стояли готовыми к отправке. Наконец нам, сопровождающим, выделили теплушку, сухой паек, и оставили одних. Состав всё не трогался, хотя был поздний вечер.
Мы втроем ходили по грузовой станции, мимо бочек, которые охранял мужичок с топором. Подошел к нам: Выпить хотите? Мы не отказались. Он подошел к одной бочке, засунул в неё шланг и нацедил кружку вина. Каждому досталось по половине кружки. Необычайно вкусное вино, поставляемое колхозом на разлив в бутылки, где его непременно разбавят, то есть испортят до неузнаваемости. Трудно представить, что такое вино где-то продается, именно подобного вкуса. Я не знал таких вин.
Вспомнился Горячий ключ, выпитое там, в столовой молдавское вино, но даже то, не было столь вкусным. Мы постеснялись попросить ещё. Были благодарны и за это. Да и боялись с ним связываться, он производил впечатление помешанного. Мы так и не поняли, он, то ли охранял эти бочки, время от времени, прикладываясь к кружке, то ли случайно забрел, кого-то подкарауливая.
Поздно ночью мы уехали.
В полдень наш состав надолго остановился на какой-то станции на одном из параллельных путей. Никто не знал, когда тронемся, поэтому далеко не отходили. Я сидел в теплушке, когда наш часовой привел молодую женщину, которая многословно начала объяснять:
- У меня друг служит в воинской части Мары. Я с ним поругалась, но вот хочу передать с вами сетку с апельсинами. Но, коли вы, лишь проезжаете Мары, то не могли бы подвезти меня? Я живу недалеко. Пойдем, покажу.
Я спрыгнул вниз, не очень понимая, для чего она хочет показать свой дом? Но живо представил последствия, если она с нами поедет в теплушке среди четверых солдат. Неужели не понимает, на что идет? Или же сама этого хочет? Может быть, ей это так просто, как нам воды напиться? Проверяя её, обнял за талию. Она не отстранила руку, хотя говорила, что у неё муж и дом поблизости. Значит, понимала, что соседи могут увидеть, как солдат обнимает.
Довольно привлекательна, хотя и старше нас, лет 25-ти. Мы уже зашли далеко, и я начал опасаться, что если состав тронется, то, наверняка, отстану. Она всё вела и говорила:
— Когда узнаешь, что состав поедет, прибеги и постучи в окно, я выйду, и мы поедем.
Я не представлял, как это можно проделать? Во-первых, нам никто не сообщает и не предупреждает, что состав тронется. При всем желании, за минуту я не успею добежать до её дома, который отстоял от станции на значительном расстоянии, что-то около километра. Сказал ей, что если хочет уехать с нами, пусть придет заранее. Бегать я не стану, потому что не успею.
Мы дошли до её дома и остановились. Она не стала показывать свои окна, пообещала прийти сама. Я вернулся к составу, размышляя о странной женщине. Её слова не вязались с логикой. Мары расположены не так и далеко, билет не должен быть дороже килограмма апельсинов, чтобы предпочесть сомнительную экономию в обществе четырех изголодавшихся солдат. Не мог понять, в чем здесь истинная закавыка?
Ребята уже вернулись со станции, и я рассказал о странной женщине. Они оживились, но сказали, что она не придет.
Мы долго стояли у створа ворот теплушки, высматривая, не покажется ли она, чтобы устроить нам сладкую ночь? Но вот, уже состав медленно тронулся, а она так и не показалась. Ребята начали вспоминать различные истории, случившиеся несколько лет назад почти вот так же: женщина завела к себе солдата перед отходом поезда, и убила, забрав документы.
Я прикинул к своей истории — всё сходилось. Именно за этим она меня и звала. Потому что состав уедет, на поиски не сразу хватятся, можно успеть замести следы. Поэтому она и звала к себе, вовсе не желая ехать с нами. Может быть, какой-нибудь недотепа и загорелся бы таким желанием, но на этот раз у неё сорвалось. Не мог поверить, что такое необыкновенное приключение ожидало и меня. Я стоял на пороге, и не переступил. Поразительно!
Это было самое яркое событие в этой поездке, благодаря своей эмоциональной окраске, пожалуй, и за три года. Все последующие дни стерлись в памяти, как ничего собой не представляющие, скучные и однообразные.
Мы вернулись в часть, и снова потекла размеренная служба. Демобилизовались старшие. Вместо Конышкина писарем назначили Осипова, невысокого паренька, который любил выпить, и однажды упился до такой степени, что потерял печать от секретной комнаты. Хорошо, туркмены оказались сознательными, догадались принести в часть вместе с фуражкой. Он всё боялся, что писарем назначат меня, так как велся такой разговор, мол, как я на это смотрю? Прощупывали почву.
Но я слукавил: сказал, что мне такая работа не нравится. Спрашивающий был солдатом, и, по моему мнению, не мог решать, кем мне быть. Но он донес мои слова, и меня оставили в покое, назначили Атаджанова, жителя Мары. Метис, полукровка, мать русская.
Назначение его окрылило. До этого он был, чуть ли не самым забитым, незаметным, а сейчас почувствовал незаменимость. Несколько раз за службу ездил домой, привозил ватманы, канцелярские принадлежности.
На втором году службы мне, как и другим солдатам второго срока службы, присвоили звание ефрейтора. Я, в отличии от других солдат, не спешил пришивать красную лычку на зеленый погон, помнил о презрительности этого звания: Гитлер был ефрейтором.
Коваленко в этот же день приступил к пришиванию лычки, и некоторые ребята посмеивались, говоря: хохол без лычки не хохол. И точно, скоро он стал младшим сержантом. Пришел на замену демобилизовавшегося однофамильца Коваленко, который, как-то, в подробностях рассказал о своих детских воспоминаниях: о взрыве авиационной бомбы во дворе.
Это надолго отложилось в моей памяти, и через 15 лет я написал рассказ «Кашевар», который напечатала местная газета «За коммунизм». Ради ложно понятого интернационализма я сделал своим героем латыша, который подсыпал отраву в армейский котёл немцев.
Много позже я понял, что латыш не мог так поступить, но уже ничего нельзя было исправить, рассказ-то уже напечатан, принадлежит истории, архивам. А я, лишь, исключил этот рассказ из своих архивов, мол, не писал я такой глупости.
Денежное пособие увеличилось на один рубль. На сигареты хватает. В день получки покупаю пачку лимонного печенья в военторге пограничников, который находится за нашим туалетом в пяти метрах, отвожу душу.
Изредка, когда делалась незапланированная покупка, и денег на сигареты не хватало, приходилось несколько дней попрошайничать в курилке, что очень не нравилось. Но прятал гордость в карман до лучших времен. Поэтому я старался, чтобы у меня всегда были сигареты, дабы не унижаться. Хуже приходилось на сопке, когда перед выплатой довольствия у всех кончались сигареты, даже бычков невозможно найти, потому что ночью дул ветер и заносил песком все окурки.
Пошел на «Десерт», так называлась соседняя РЛС, у нас — «Дренаж». У них дым столбом, все курят «козьи ножки», и довольно улыбаются, мол, ещё один пришел за куревом. У них уже вся сопка перебывала. У всех кончились сигареты, а они курят, да ещё других угощают. Прямо у ступенек, под машиной висит холщовый мешочек наполовину заполненный махоркой. Ребята проявили инициативу: с получки собрали по рублю и на все деньги купили махорки. Теперь забот не знают, хватит на целый месяц.
Я с удовольствием закурил. Хорошо. Не поступить ли и нам так же? На следующий день снова наведался к мешочку. Но с получки всё же купил сигарет, махорка очень крепка, неприятно постоянно курить.
Как-то, на первом году, в наш военторг, находящийся в городе, выбросили дешевые папиросы «Северная Пальмира» по пять копеек, по бросовой цене. Понакупили по несколько коробок, но почти все скоро выбросили. Папиросы отлежали свой век где-то на складе, и потеряли свойства и аромат табака, во рту лишь сухая неприятная горечь от дыма. От длительного хранения табак стал канцерогенным, но мы этого пока не знаем.
Краем сознания доходит понимание, что Северной Пальмирой называют Ленинград, а настоящая Пальмира находится где-то на юге, в Сирии. Но конкретно больше ничего о ней неизвестно.
Военторг располагался в приземистом, глинобитном строении, расположенном во внутреннем дворике. Однажды сюда нас пригнали всем взводом для ремонта крыши. Мы, первогодки, ничего не умеем, нас использовали как подсобных рабочих, что-то подать, принести. Умельцы работал наверху и командовали.
Жара стояла неимоверная. Всем хотелось пить, но терпели, понимая, пока не вернемся в часть, жажду не утолить. Во всем поселке ни одного источника питьевой воды, и в частный дом не зайдешь, чтобы попросить воды.
Вдруг какая-то русская женщина по своей инициативе предложила нам холодной воды из холодильника. Это было чудо. Правда, воды по половине кружки на брата, но воспоминание осталось на всю жизнь. Как мало порой нужно сделать, чтобы надолго остаться в памяти людей! Каждый из нас говорил спасибо, и понимал, что это слишком малая цена за вовремя предложенную воду. После обеда туда не вернулись.
От жары пропадал аппетит, то, что раньше полностью съедалось, отставлялось в сторону. Хотелось только пить и пить. После отбоя, несмотря на то, что все любят поспать в любое время суток, мало кто мог уснуть в душном и непроветриваемом помещении с закрытыми окнами. Кто-то не выдерживал – выходил на плац с ведром воды и обливался, потом мочил простыню и ею накрывался в казарме на кровати. Простыня противно липла к телу, но через полчаса высыхала.
Старики «травили» занятные случаи с товарищами, часто привирали. Какой-то заводила начинал подкалывать самого недалекого, который все время «покупался» на примитивные покупки, вроде:
— Петро, куда ты веревку дел?
— Какую веревку? – недоуменно откликается Петро.
— Да ту самую, на которой тебя Иван срать водил.
Все смеются и ожидают новой подколки, которая вскоре следует. Театр двух актеров. Молодые смеются, довольные, что не они служат объектами таких, обидных шуток. Незаметно шум стихает, казарма погружается в сон.
Ночью, то и дело, кто-нибудь просыпается, идет в туалет или просто на улицу покурить. Дневальный ходит по плацу на свежем воздухе. Старики рассказывали, что еще совсем недавно, года два назад, на ближней точке из Афганистана перешли бандиты и вырезали всю часть, потому что дневальный уснул. Спасся только повар, который успел спрятаться в котел. Этому приходилось верить. Граница совсем рядом.
Продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/25/1356