Зимой изматывающая привычная скука, которая не осознается, потому что ничего не знаешь об этом мире и не понимаешь, что есть и другая жизнь, запоминается лишь томительное ожидание матери, которой почему-то рядом нет.
Изо дня в день ограниченное пространство двух сумрачных комнатушек без детских игрушек. Можно посмотреть на толстого борова в крепком и тесном загоне. Иногда его выпускали на улицу. Он бегал по двору, радуясь свободе и, мешая всем, скоро его загоняли в хлев. Там же стояла корова. Вокруг неё много навоза, который весной выбрасывали на улицу и складывали в кучу для дальнейшей переработки: изготавливали топливные брикеты, перемешивая с соломой.
В хлеву столь сильная вонь, что долго не выдерживаю, хотя нравится запах складированного сена. Здесь же топтались с десяток овец. Каждый вечер это небольшое стадо с блеянием врывалось во двор к корыту с водой, потом уже загонялось в хлев. В вечерней тишине звонко струилось молоко о стенки оцинкованного ведра.
Частым занятием женщин, особенно, когда приезжала мать, было вычесывание вшей густым костяным гребнем из длинных волос на черную ткань, расстеленную на коленях. Пойманную вошь, давили ногтями. Слышался легкий треск, словно электрического разряда. Вши так малы, что я их не видел, и не знал, какие они? Они меня не донимали, то ли потому что волосы коротки. Стригли наголо ножницами, отчего на голове оставались ступеньки, которые, впрочем, быстро зарастали.
По мере взросления расширялось обозримое пространство. Летом старшим ребятам не до меня, не брали с собой, слишком мал, мешаю. Приходится самому искать занятие. Возле сирени, растущей между просёлочной дорогой и домом, колодец с непитьевой водой, и большая бочка, наполненная доверху, чтобы вода за день прогрелась, и тогда можно полить овощи на огороде.
Сирень уже отцвела. Рву зеленые листья, прокусываю зубами, создавая примитивный рисунок, и представляю, что это куски материи, а я торговец в магазине, как это я видел в Саратове. На этом фантазия исчерпывается и игра надоедает.
Иду в сад, срываю гроздья розовеющих китаек, которые созревали к осени, а пока ими можно только играть: кислые, сильно вяжут, больше одной не съешь. Потом они станут очень вкусными, но, почти все червивыми.
В деревне мало кто знает, как защищать фруктовые деревья от гусениц. Кто знал, тот погиб в войну, или выслан по обвинению в кулачестве. В редком доме живет мужчина, и чаще всего, с каким-нибудь увечьем.
Ощущение застывшего мира, где часами ничего не происходит. Ты никому не нужен, ничего не знаешь и не можешь, полная беспомощность. Даже о матери не вспоминается, словно её и нет. Ты один. Тетя Паша занята своими делами, готовит еду для свиней. Маюсь от скуки и неумения занять себя.
Приходит бредовая мысль: что из меня выливается напрасно? У завалинки пустая бутылка. Отлил в неё и попробовал на вкус. От отвращения передернуло, выплюнул. Мерзость. Вылил в траву остатки, а бутылку отбросил на прежнее место. Оглянулся, не видит ли кто мои глупости?
А то, что это глупость и стыдное, я уже понял, приобрел какое-то знание, которое может дать только личный опыт. Вступающий в жизнь, экспериментирует. Пусть это глупо, никто так не делает, но я же не знал, почему это делать нельзя?
Привычно играюсь в горнице, старшим кузенам я не нужен, как неожиданно вбежали Дина с Геной, радостно крича:
— Славка, мама приехала!
Выскочил на улицу. Мать со свертками, подарками сходит с подводы. Скоро я в новом костюмчике бегаю по дороге перед домом в окружении соседской пацанвы, в руке пистолет, стреляющий палочкой, которая быстро теряется в густой придорожной траве. Я не успел сделать и трех выстрелов. Все показно, усердно ищут. Безрезультатно.
Я огорчен: без палочки пистолет неинтересен. Скоро и он куда-то пропадает.
Сейчас можно понять: мальчикам тоже не терпелось поиграть пистолетом, а привезти некому. Вот они и восстановили справедливость. Без меня вволю настрелялись, потом разобрали, чтобы посмотреть, как он устроен. Пружинка выталкивает палочку. Это Гена рассказал, когда стал дедушкой.
Годом раньше мать привезла картонную лошадку на колесиках, на ней можно сидеть и кататься, если кто-то тянул за уздечку. Кузина Катя, старше меня на два года, засунула её в бочку с водой, возле колодца. Потом, взрослой, оправдывалась, мол, хотела посмотреть, что у неё внутри?
А я недоумевал: логичней было бы разрезать ножом, нежели опускать в бочку с водой, до этого еще нужно додуматься. Ребёнок не мог знать, что картон от воды размокает. Скорей всего, сыграла роль обыкновенная зависть, так как больше никому из моих двоюродных братьев и сестер подарки не привозились, они и подсказали глупышке, что сделать?
Лошадку я не помнил, поэтому и не жалел о ней. Лишь что-то смутное, вроде бы, где-то далеко в памяти и сидело воспоминание о ней, иногда казалось, что вспоминаю свою радость при её виде и обладании ею. Слишком уж быстро она исчезла.
Изредка в село привозили кинопередвижку, и тогда почти всё население набивалось в ветхий сарайчик в 30 м2, во многих местах глиняная обмазка обвалилась, видны прутья. Возле земли дыры, в них может пролезть собака. Взрослые сидят на лавках, детвора – на земляном полу у побеленной стены, служащей экраном. Смотрим, задрав головы.
Запомнился лишь единственный фильм «Гроза», из-за страшных ликов святых, грозно смотрящих на Катерину. Камера медленно переходила с одного изображения святого на другое, еще более страшное, грозным взглядом, устремленным прямо на меня, да ещё под соответствующую музыку. Непереносимо жутко.
Я не выдержал и закрыл глаза. Потом снова открыл, но они всё ещё таращились, и, казалось, этому не будет конца. Время невыносимо замедлилось.
Сам фильм не запомнился, не понимал долгие и статичные скучные разговоры актеров. Интересен сам процесс фильма на фоне скучнейшей жизни, как и для многих взрослых. Лучше запомнился финал, когда Катерина стояла на берегу обрыва и зачем-то бросалась в воду. После фильма, в полнейшей темноте идем домой, благо, не далеко, метров триста.
Хуже всего зимой, когда мир заключен в убогой хатенке, потому что нет одежды, да и некому выводить. В толсто запушенном, заиндевевшем окошке, с трудом протаиваю глазок на улицу и вижу бегающую дворовую собачонку Стрелу, радостно кричу:
- Тилиля! Тилиля!
Ребята постарше бегают на улице, я пытаюсь их рассмотреть, процарапывая ногтями снег на окне. Если что увижу, радостно кричу.
Земляной пол раз в неделю промазывают коровьим навозом, который приятно пахнет, в комнатах становится чисто и уютно. Когда пол подсыхает, для тепла подсыпают соломой. На это время детвору прогоняют на печь, на которой становится всё жарче, потом нестерпимо жарко, и мы всё подкладываем под себя пыльные дерюжки.
Скучно. Игрушек никаких нет, даже самодельных. Взрослые, за своими делами, не обращают на нас внимание. Что за нелепые фантазии приходят в голову! Откуда-то идет какое-то знание жизни и понимание, что о таком, взрослым не стоит говорить, это наше, личное, которое и будет формировать характер, судьбу.
Воспоминаний детства в селе до обидного, мало. Самое продолжительное: летний день, когда Гена всё же взял меня с собой на берег Чепурки. Рядом Шурик Кириченко, первый друг Гены, и другие мальчишки. Чтобы привлечь их внимание, заявляю, что у меня удивительная макушка, стоит кому до неё дотронуться, как я начну плакать и не остановлюсь до тех пор, пока не коснусь рукой подпирающего столба в нашей хате – жердина в двадцать сантиметров в диаметре, держала просевший потолок.
Гена решил проверить, так ли это? И мне ничего не оставалось делать, как зареветь, вначале без слёз, но громко. Скоро я понял, что так долго продолжаться не может, нужно выключаться, бежать домой, дотрагиваться до жердины.
Гена бежал рядом, успокаивал. Но мне из-за рева его не слышно. Плачь уже перешел в настоящий, со слезами. В избу я прибежал зареванный. Дотронулся до столба. Но сразу успокоиться не мог, довсхлипывал.
Бабушка, месившая тесто, подумала, что Гена обидел меня, напустилась на него. Я попытался заступиться, понимая, что он оказывается безвинно виноватым, но бабушка не слушала, дала кусок хлеба и отправила в горницу. Я понял, что не каждая моя выдумка может оканчиваться благом, приводит к неприятным последствиям, нужно быть осторожным в своих выдумках. Странно, как вообще, это пришло в голову? Но больше никто не проверял мою макушку.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/06/575