Так как решение, забрать меня с собой, было импульсивным, то у матери отсутствовали документы на разрешение провоза меня в пограничную зону. Их нужно оформлять через директора школы, который ставил в известность пограничников, и мне бы выдали справку с обязательной фотографией, а это — новые расходы, которые мать сейчас не могла себе позволить. Авантюристка по натуре, мать решила провезти меня без разрешения.
Под вечер, в семнадцать часов, мы сели в переполненный автобус, то есть все места были заняты. Трое или четверо мужчин стояли в проходе, они вошли в салон перед самым отъездом, билет не брали в кассе, плата за проезд шла в карман водителя, и выехали за город по единственной дороге между морем и горами. Вдоль улицы с тополями и кипарисами частные дома с небольшим приусадебным участком в пять соток, и непременными цитрусовыми деревьями. Море в полутора километрах от шоссейной дороги.
Зимой темнеет рано. В наступивших сумерках проехали по длинному, в пятьсот метров, деревянному мосту через реку Чорохи, не очень полноводную в основном русле, с быстрым течением, и остановились у пограничного поста.
Мать сказала мне, чтобы я опустился вниз, положил голову на её колени и притворился спящим, может быть, меня примут за дошкольника. Водитель включил тусклый свет в салоне.
Пограничник с автоматом поднялся по ступенькам и начал проверять документы. То ли меня не заметил, или же, не захотел проявлять излишнее рвение, которое никому не нужно, да и мы сидели на предпоследнем сидении. Через пять минут свет в салоне автобуса погас, и мы снова поехали. Так я, незаконно, пробрался в приграничную зону.
Со временем мать выправила справку с ученической фотографией, что я проживаю в селе Сарпи, которое отстояло от Батуми на 13 километров, если измерять по карте по прямой линии, но ехать приходилось утомительно долго, мне казалось, около двух часов.
Автобус медленно карабкался по узкому серпантину горной дороги, по которой встречной машине и не проехать. Автобус был единственной машиной на всем пути. Возможно, пограничники учитывали график движения автобуса и не задействовали свой транспорт.
В посёлке Гонио половина пассажиров вышла, если не больше, появились свободные места. С левой стороны вздымалась крутая скала, а с другой — отвесный, почти вертикальный обрыв в пропасть. Каждый раз невольно представлял, что будет, если откажут тормоза и автобус сорвётся вниз. Но все пассажиры сидели спокойно, не проявляли нервозности, и мать не ахала, никогда не говорила, что ей страшно.
Село располагалось по обе стороны горного распадка с едва заметной узкой долиной, по которой и проходила государственная граница, деля Сарпи ровно посередине, как и сам народ лазов. Нейтральная полоса занимала самые хорошие земли для покоса травы, там росла крупная земляника, которую могли рвать только пограничники, если только у них было на это время.
У лазов язык отличался от аджарского, вероятно, был ближе к турецкому. Да и аджарцы исповедовали ислам, в отличие от грузин, принявших христианскую веру, чему я подсознательно поражался: не походили они на христиан по всем статьям, может быть, потому что не видел их в церкви, не зафиксировались в моём сознании, правда, и мы с матерью очень редко посещали церковь, точнее, мать редко меня брала с собой, лишь по большим церковным праздникам, типа пасхи. Раньше жители Сарпи часто и беспрепятственно ходили к родственникам в обе стороны, но сейчас я не видел, чтобы границу кто-то пересекал по земле.
Летом солдаты обновили границу, поставили высоченные ошкуренные столбы в два ряда с колючей проволокой, которую скрепляли отожженной медной проволокой, до этого бывшей очень жёсткой. Бухты этой проволоки я видел на морском берегу, где и разводили костёр для отжига.
Наши власти панически боялись шпионов. Турки ничего не боялись, ни шпионов, ни гостей. Казалось, нашу границу невозможно перейти, но, изредка, проносился слух, о задержании нарушителя, то на пропускном пункте, то благодаря бдительности местных жителей, то вдруг нашелся акробат, который с помощью шеста перепрыгнул проволочное заграждение, но запутался во втором ряду. Мне же за всё время жизни там, так и не удалось увидеть ни одного шпиона или хотя бы нарушителя.
Наша сторона селения вся в электрических огнях, а на турецкой стороне темно, нет электричества. Я с гордостью думал о столь наглядном преимуществе советского строя. Днем это преимущество стиралось. Такие же дома на сваях, как и там, лишь на нашей стороне новая двухэтажная школа с кинозалом наверху.
На той стороне тоже школа, но мусульманская, с мечетью. Ребятишки так же, как и мы, выбегали на перемену. Рано утром мулла поднимался на мечеть и кричал что-то заунывное, расхаживая на верху мечети, вокруг башни. Потом к его крикам привыкли настолько, что перестали замечать и слышать.
У турок нет автобусного сообщения. Изредка приезжал странный грузовик с очень длинным кузовом. В ближайший город Хопа турки добирались на баркасах, множество которых стояли на берегу, и в некоторые дни они, чуть ли не все, выходили в море на рыбную ловлю, изредка заходя в нейтральные воды, где нашим рыбакам не разрешали ловить, и рыба, словно чувствовала, где она будет в безопасности. Да я и не видел наших рыбаков, их просто не было — меньше головной боли пограничникам, отучили лакомиться рыбкой.
Море охранялось с берега из наблюдательного пункта, который находился почти рядом с нашим домом. Стоило кому-то заплыть на нашу сторону, как со стороны Гонио вылетал катер, и останавливался возле нарушителя, потом забирал его в Гонио. После выяснения, доставлял назад. Катера появлялись очень редко, и каждый раз я с восторгом наблюдал, как они стремительно мчатся по морю, не хуже спортивного автомобиля по асфальту. У турок я такой техники не видел.
О будущем селении Сарпи не думалось. Подразумевалось — не блестящее. Все ходы, выходы перекрыты заставами, никто сюда не приезжает, не пустят. Так и будут местные крестьяне тянуть лямку в колхозах, неспешно работая мотыгой на цитрусовых плантациях и на своих огородах.
Кто мог представить, что через 35 лет обнищавшее население Союза тысячами устремятся сюда, чтобы в Турции по-дешевке купить нужную вещь? Автотуристы будут стоять у пограничного поста по четверо суток, пешие — 12-24 часа в ожидании прохода. Будут добираться на паромах, катерах, автобусах, везя с собой товары, которые продавались в Турции, и на вырученные деньги покупали дубленку. Турки, под видом таможенников, отнимали у наших всё, но желающих прибарахлиться очень много.
В магазинах Батуми и Грузии почти весь товар из Турции по бешеным ценам, но покупают — другого товара нет. В Батуми начнутся перестрелки, не поделят власть. В конце января 92 года взорвут телестанцию, потому что те передали материал, критикующий Звиада Гамсахурдиа. Мир перевернется. Авантюристы поспешат к оставленной без надзора власти. Президентом Аджарии станет Аслан Абашидзе, бывший скромный директор ПТУ.
Правы китайцы, которые придумали поговорку — я её несколько переиначу — Живи долго, и ты увидишь, плывущую тебе навстречу удачу.
Но пока до этого времени ещё целая вечность, сейчас тишина и спокойствие.
Мелкие бытовые неурядицы. Но мы к ним привыкли, и не представляем, как можно жить иначе? Вернее, представляем, и очень хорошо. Прежде всего, у нас должна быть квартира, которую со временем можно будет обставить мебелью. Но это будет потом. А пока мы живем здесь.
Никто нас по ночам не пугает, как это было в Горячем ключе. Может быть, мать права, когда говорит, что вдвойне обидно, когда обижают свои же, русские? Я вижу, она чувствует здесь себя уверенно. Мне тоже здесь нравится, только если бы не эта выматывающая скука. Ни одного русского парня, не с кем поговорить, дружить.
Живем в пустовавшем до этого доме, который стоит на крутой горе, северным низом дома опираясь на землю, а тремя — над склоном, зависая в воздухе, с южной стороны, аж на полтора метра. Комната продувалась со всех сторон, потому что доски рассохлись, в щели можно наблюдать за происходящим на улице, под полом. Летом отлично — не жарко. Но зимой тепло от керосинки выдувалось за минуту. Пока она горела, было сносно, терпимо.
Больше всего, нравилась веранда под общей крышей с домом. Если поставить еще две стенки, то получится еще одна комната, да и поболее той, которую мы занимали. Но без стен лучше, прекрасный вид на море, село внизу и горы за ним.
Горы нависали с трех сторон, с четвертой – проваливались к морю. Даже небо ограничено горами. На веранде я повесил новый гамак, в котором проводил часы с книгой в руках. Когда потеплело, стал ночевать. Единственное неудобство – переворачиваться на другой бок.
Вторая комната дома закрыта на замок. Сквозь щели видны тюки сена и ненужный скарб. Сами хозяева живут неподалеку. Их дом стоит прочно на земле, не зависает, их даже снизу не продувает.
От автобусной остановки к нам можно подняться по извивающейся серпантином дороге, или по узенькой тропе с каменистыми ступеньками. Круто, но мы только по ней и ходим, сокращая путь и время.
Возле дома пышное дерево с тысячью оранжевыми плодами наринджи, трудно отличить от апельсинов. Несъедобные. Взяв в руку, сразу чувствуешь чужеродность, неприятие. Зачем их выращивают? Не понять.
Наш дом находился на высоте, приблизительно сто метров над уровнем моря. Отсюда живописнейший вид на море и горы, но такое чувство, словно находишься в замкнутом пространстве. Всё ограничено, и пограничной полосой, и горами.
Свет от единственной лампочки под потолком настолько тускл при пониженном напряжении, что долго читать не станешь, ложились спать рано, прислушиваясь к вою шакалов, которых я никогда не видел, знал, что они размером меньше собаки. Правда, и собаки-то разными бывают, но мы привыкли к дворовым, комнатных не было, разве что в кинофильмах.
Скоро я всё облазил. Зашел в просторный магазин, забитый промтоварами и продуктами, кроме хлеба, почему-то его не привозили, но перочинного ножа не увидел. Продавец-грузин, вроде, как знакомый, помогал нам переносить вещи, когда мы приехали, сейчас сделал вид, что меня не знает, и я скоро вышел.
Как-то мать приехала из Батуми вместе с подругой, которую я видел впервые. Вечером к нам пришел грузин-продавец вместе с другом, принесли две бутылки лимонного ликера и продукты, которые я давно не ел. За роскошным ужином из отрытых рыбных консервов мне налили граненый стакан сладкого, до приторности, ликера. Пил впервые. Мне понравилось, выпил всё, наелся. И меня выпроводили на веранду, спать в гамаке.
Я не настолько опьянел, чтобы не понимать происходящего, но старался об этом не думать. Взрослых не осуждают, тем более, когда зависишь от них.
Заснул быстро, но от крепкого ликера, да ещё выпитого натощак, очень скоро меня вырвало на пол веранды. После этого беспробудно заснул. Но с той поры лимонный ликер возненавидел, и, при случае, отказывался пить. Потом он встречался всё реже, пока совсем не исчез.
Продавец больше не приходил, то ли у него была жена, и опасался, что станет известна связь с учительницей. А мать познакомилась с матросом Иваном Ивановичем Ветохиным, который служил на наблюдательном пункте возле нашего дома, и заприметил мою мать, два раза в день проходившую мимо.
Когда он приходил, мне стелили на полу. Жестко, но я быстро засыпал. Но теперь я иногда заходил к матросам на наблюдательный пункт и смотрел в подзорную трубу на море. Турецкое селение не просматривалось из-за растущих кустов слева, главной целью было наблюдение за морем.
Как-то, увидел большой корабль, который виделся как бы в тумане, нечетко. Чаще, море было пустынно и неинтересно. Матросы тоже скучали. Они постоянно сменялись, поэтому я после двух визитов перестал приходить к ним.
Всю зиму мы отапливались керосинкой, на которой готовили еду. Пока она горела, в комнате терпимо, но стоило ее погасить, как ветер из множества щелей выдувал тепло. Спасало, что зима теплая, даже снега нет. Но согреться можно только в постели.
Кровать стояла у стены соседней комнаты, то есть оттуда не дуло. Все вечера мы проводили в постели, спасаясь от холода. Читали книги, которые мать приносила из школьной библиотеки, в которой много русских книг, а русских читателей нет.
Чтобы развить мои навыки чтения, мать просила читать вслух довольно скучно написанные «Собор парижской богоматери». Глазами читал намного быстрее, поэтому пропускал скучные места, где шли описания природы.
Мать определила меня в пятый класс. Но преподавание шло на грузинском языке. Помещение класса маленькое, учеников около двадцати пяти. Сидел истуканом, ничего не понимая. Первые дни мать пробовала подключить старшеклассников, чтобы они переводили мне задачи из учебника математики, но они не умели говорить по-русски. Что-то пытались объяснить, но всё напрасно, и я перестал ходить в школу.
Наступила самая беззаботная пора сознательной жизни. Зимой часто шли дожди. На улицу не выйдешь: по расплывшейся дороге не вскарабкаешься в гору.
Мать принесла из библиотеки толстую книгу «Кулинария лечебного питания» и сказала, чтобы я переписал несколько рецептов. Мол, когда будем жить хорошо, то воспользуемся этими рецептами и сварим вкусное блюдо. Я перелистал книгу, вчитываясь в некоторые рецепты, и, постоянно испытывая голод, готов был переписать все рецепты, чтобы мать потом не затруднялась, в какой последовательности и что делать?
Верилось, что когда приедем в Батуми, будем жить намного лучше. Ведь там всё есть, а здесь даже хлеб приходилось привозить на целую неделю из Батуми. Последние дни сидим без хлеба. Хорошо, если есть мука, но, часто нет жира.
Поэтому я с азартом принялся переписывать рецепты в общую тетрадь. Потом стал пропускать скучные рецепты, но книга была очень толстой, и я понял, что не осилю её. Это был голодный морок.
Ладно, я, 12-летний мальчик, не понимал ненужность этой затеи. Но зачем матери понадобилось занимать меня, отвлекая от учебников, за которые я всё же иногда принимался, когда уж становилось невмоготу от скуки, пытался изучить какой-то отдел. Но когда тебя не заставляют, то трудно проявлять сознательность.
Единственное объяснение: мать по своей глупости не далеко ушла от меня тогдашнего, верила, что рецепты ей пригодятся. Мы жили надеждой, что наша жизнь станет лучше, у нас всё будет, и квартира, и обстановка, и сытое питание. Пусть не сразу, но это будет, через два-три года, через четыре.
Сделанные мной записи не пригодились, не только потому, что мать присвоила эту книгу вместе с толстым томом Гоголя, и не потому, что нам не нужно было лечебное питание, но в основном, из-за того, что у нас не было продуктов, можно и не ломать голову.
Через три года эта тетрадь попадет мне в руки, и я удивлюсь своей тогдашней глупости, без сожаления выброшу её, а книга еще долго будет стоять на полке. Мы, воспитанные на уважении к книгам, не могли просто так выбросить на свалку. Ещё через несколько лет, мать сдерет с нее твердую обложку, положит в них мелкие грузинские лимоны и пошлет своим родственникам, потому что на почте не разрешали пересылать цитрусы, а так – она отправляла толстую книгу.
Здесь у меня впервые стали болеть ноги, крутить. Возможно, это были последствия холодной зимы на Кубани. Но уже в марте солнце начало припекать, в апреле я начал загорать, и за лето так прожарился на солнце, что забыл о ревматизме.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/07/508