О том, как у нас в селе появился Пашка-Медведь, долго ещё будут вспоминать местные. Это точно. Но вот те полгода, что он жил здесь у нас, не забудутся в памяти народной если не во веки веков, то лет тридцать, я вам гарантирую. Такая уж душа у этого человека широкая. Во всю грудь. Даже шире – аж подмышками щекочет. Может, от того и руки у Медведя такие беспокойные? Но если уж по порядку, так по порядку. А то и неинтересно будет.
После того, как расстались мы с нашим Петровичем, проворонившим своё счастье и бредущим к ветхой избушке, не различая дороги в горести своей, история о Медведе ещё только начиналась. А вы как думали? Вернулся человек в деревню, где он когда-то без штанов бегал, так и всё? «Ну, здравствуй, Родина!»? То-то… Собственно, и оставили мы наших героев в этот самый момент. А вот что было дальше, я и пытаюсь вам рассказать.
Помотала судьба Медведя. Где только ни побывал мужик. Аж жалко. Нет, в тюрьме не был. Дальше бывал: куда-то аж за Колыму занесло бедолагу. Хотя мы и думали, что севернее только полюс, но оказалось, что между полюсом и Колымой ещё и Медведь наш как-то поместился. Деньжищи заработал там огромные. И уже на третий день после его неожиданного появления в Семёнихином доме меж народом пошёл спор об этих деньгах. Одни говорили, что он их два чемодана привёз. Другие настаивали на одном. Но как-то вяло. Вяло потому, что Зойка-магазинщица, по совместительству жена директора сельсовета, грудью стояла за два чемодана, и своим идейным противникам водку и прочие товары в долг не отпускала.
- Говоришь много, – констатировала она суть, захлопывая перед носом неудачника долговую книгу.
Но, несмотря на административный ресурс, а, может, больше вопреки ему, в селе вдруг победил один чемодан. Зойка расстроилась. У неё по старой памяти были свои виды на второй, которого, увы, как оказалось, не оказалось. А пойти и спросить – неприлично. Да и коммерческий интерес проявлять к деньгам раньше предложения товара не стоит. Бизнес!
Но это о Зойке с её председателем. А народ, определившись с количеством, перешёл к качеству:
- Ну, всё совсем по Марксу, ребята! – выдал бывший трудовик бывшей школы, пристраиваясь за Зойкиным магазином с приятелями в первые лопухи, чтобы отведать только что приобретенной у Зойки же пол-литровой новинки.
Так вот о качестве: определившись с количеством, разговор в народе пошёл о размерах Медведевого чемодана.
Зойка, быстро поймавшая новую струю настроений в селе, стала поддерживать большой чемодан:
-На колёсиках. Иначе даже Медведю не унести! Только катить!
Впрочем, остальные смотрели на жизнь более трезво. Говорили о чемодане. Даже о чемоданчике. Некоторые, особенно те, кто мог позволить себе оплачивать все покупки в Зойкином магазине, говорили о чемоданчике так пренебрежительно, что словно это был и не чемодан вовсе, а так, большой кошелёк. В спорах на эту тему участвовало вовсе не всё население села, а только наиболее продвинутые активисты, но то, что деньги у Медведя водились по сельским меркам невиданные, видели все. Особенно Зойка. В магазине.
Медведь же тем временем пил, не отвлекаясь на мелочи жизни, занявшие мысли бывших и нынешних земляков. Пил со всеми, кто заходил к нему просто поздороваться по старой памяти, простив по доброте и ветхости лет старые синяки. Пил с теми, кто, чуя деньги, садился Медведю «на хвост», пил со встречными и поперечными, обмывая жизнь свою: то ли замаливая что, то ли радуясь чему-то своему, остальным непонятному. А, может, и сам не понимал теперь, как жить дальше. Но застольные разговоры его становились всё нуднее и нуднее, и даже прихлебатели уже торопились поскорее выпить и смыться от щедрого, но навязчивого хозяина. Вслед за ними на улицу вышел и Медведь…
Лёгкая паника метнулась по селу от околицы до околицы, детей малых по хатам попрятав, вернулась обратно, покатилась вспять, да так и замерла напротив опухшей туши, голова которой была покрыта густой шерстью повсюду, где только и можно человеку. Вот оно как случилось. Так Медведь искал себя, свою душу широкую, во всю грудь, что совсем облик человечий и потерял в поисках. А подмышками-то чешется, вот и врезал попу местному, случайно подвернувшемуся так, что осел тот, но не упал, потому как молод ещё был.
- Ну, а теперь другую щёку подставляй! – пролаял Медведь.
Смотрит народ, смотрят прихожане самые строгие, идущие в храм к открытию, что же дальше будет? Диву даётся, но вперёд всех не просится: вступиться бы, да что толку, если Медведь совсем образ человеческий потерял? Куда уж тут старухам…
Кхекнул священник, оправляя подрясник, да и отвесил такой тумак обидчику, что тот не то что с копыт упал, а аж через себя перевернулся.
- Мерой, которой меряете, и вам будет отмерено… Так в Писании сказано… - и пошел, перекрестив охальника, двери в храм отворять, а Медведь сидел на пятой своей точке и удивлённо молчал.
Что после того случая стало с Пашкой-Медведем, не знает никто. Может, стряхнулось в бестолковке медвежьей из ненужного что, или в самом деле совесть проснулась, вот только видели его после случившегося снова мало. Редко, то есть. Поправил он уроненный «на смотринах» толпой забор, из-за которого снова в Семёнихином доме стало видно только лампочку в окне, и то если подпрыгнуть, да наладил старую калитку, имевшую такой хитрый запор, что открыть можно было только изнутри. На который и заперся…
А Петрович, в ту пору переживавший потерю своего уже почти что кровного имущества, которое могло кануть в огне пьяного угара, телом спал, лицом стал худ, да и здоровьем не лучше. Хозяйка его, Марья, имевшая в организме своём меньше, чем у Петровича зависти и желчи, сносила лишения мужа своего мужественно. Да и что ей было не мужаться, если дело её женское, хуже сказать – бабье: посуду мыть да бельё стирать. Крышу чинить да печь латать каждый год ей не надо. Дело её только - своё дело делать, да стенать, что печь, мол, дымит, да крыша течёт…. А Петровичу куда деваться: положение обязывает – вынь да положь… Это раньше клал на всё и на всех Петрович, северными ветрам закаленный, когда силы были. А теперь? Ветры северные ли повыветрились, силы ли обессилели, то ли ещё что, но к девятому десятку спидометр ему уже вывернуло, пора и на покой, а тут крыша с печкой... Да хозяйка:
- Печь дымит… крыша течёт… все люди, как люди, одни мы…
Вот и пойди поговори. Женщина же, она слов не понимает, ей дело подавай. А что у Петровича? Ни сил уже нет, ни опыта никогда не было: бухгалтер, он и есть бухгалтер. Одно только слово мудрёное, а как топор в руки взять, так бинт неси, в больницу ехать…
Да не перебивайте вы!
Пенсия, пенсия… Сам знаю. Но велика ли пенсия на селе по сравнению с заботами? Мне ли вам объяснять – оба не в городе родились. Оба на селе живём… Пенсия. Пенсия – это дрова. Пенсия – это навоз и вспахать, пенсия - это то и сё. Это насущное. А под текущую крышу можно и тазик поставить…
Так и жил Петрович, снедаемый с одной стороны женой, с другой судьбой. Да ещё желчь давила. В народе её жабой зовут. Не верьте, люди добрые, что первый враг человека, что в могилу его гонит, вино с табаком. Первый враг человека – это жаба. Вот она-то столько народу передавила и в гроб свела, что даже Зойка от недоступности медведевых чемоданов, или чемоданчика, как народ настаивает, Вовку своего, Головастика, Пашкой назвала. Ой. Вовка, он, конечно, не Медведь, но неделю сельпо местное не работало… да и потом Зойка ещё неделю в чёрных очках торговала. Себе в убыток. Потому как через очки эти новомодные ни костяшек на счётах, ни кнопок на «куркульяторе» толком не видела. Очень уж в неудачный момент она в этом деле напутала.
Так что Вовку-Головастика понять можно: ты деньги с мужиками не путай. Вовка, он хоть и председатель, но не так и глуп, как сначала кажется. А как же его за умного считать, если на все вопросы у него один ответ: «Денег нет!». Правда, есть и другой, аль-тер-наивный вариант: «Нет денег!». Народ смеётся, но никто ж всерьёз не думал, есть ли эти деньги у председателя, или действительно нет. Так и то не вопрос. Вопрос в том, что если и есть какие, то как он их для дела использует. Может, не на самые нужные нужды тратит?
Так и тут, с нуждами этими, на людей не угодишь: кому поп, кому попадья, кому попова дочка. Кстати, о попе…
В самом деле, исчез снова Медведь после того случая с дракой на улице. Заперся в Семёнихином доме. Даже «нахвостников» пускать перестал. А ведь до этого две вывернутые челюсти на его счету, и три «ушибленных тяжёлым тупым предметом» ребра. И всё это за один вечер накануне. И это только те рёбра посчитали с челюстями, чьи хозяева в больницу обратились. Районную. А до неё шестнадцать километров. Гравийкой. Когда каждый камешек по больному ребру, как серпом, так ведь потом столько же и обратно надо.
А скольких непривередливых сам Медведь врачевал единственным лекарством на деревне... Что для людей, что для скотины. А вы думали, с чего Зойка так поднялась на шубку, да на халатик в розах, в которых она попеременно перед обществом фигуряла? С неё, родимой, да с настойки боярышника. Ну, это уж когда совсем дальше только кладбище…
Так что в тот вечер, после скул и ребер уже, но ещё накануне встречи перед заутреней, уже в темноте в дверь Семёнихина дома робко постучался участковый. Дверь со скрипом отворилась, и он уже знакомым нам способом канул в темноту сеней... Появился участковый на крыльце под утро. Тем же способом. Только свидетелей этому явлению было ровно два: распахнутая калитка, да забор, рухнувший в прошлое явление Зойки народу…
А потом, на следующее утро, когда Медведь с покрасневшей скулой, которую он унес после «причастия» домой несколько набок, забаррикадировался в своём жилище. Народ было хотел вздохнуть спокойно, но не тут-то было: не прошло и трёх дней, как с первыми лучами солнца вездесущие мальчишки разнесли по селу весть, от которой все болячки Петровича и совершенно исчезли: «Медведь исчез!».
В доме, за поправленным забором, куда теперь можно было попасть только через незапертую старую калитку, сияла относительная чистота. Входная дверь, которая по случаю тёплого времени года была нараспашку и через которую успели пройти экскурсией все желающие жители села. Все, кроме Петровича, который в это время, не веря своему счастью, осаждал председателя-Головастика по вопросу выделения жилья. Ибо сказано было пекущимся: «куй железо, пока горячо»… Но и сам председатель ещё не успел остыть от внутрисемейных геометрических дрязг, так что переговоры прошли в горячей, но не дружественной атмосфере, а потому просителю ничего не выгорело.
Действительно, Петрович, разве можно так торопиться? Надо было бы исподволь, исподтишка, когда скандал поуляжется. У председателя ведь тоже дела не лучше твоих: в тылу и разброд, и шатание, и, главное, не ясно, где противник. Куда он делся. И зачем.
А Медведь действительно исчез. И исчезновением своим взбаламутил село наше не меньше, чем своим неожиданным появлением…
Да и был ли он вообще? И вернётся ли снова?
Продолжение - "Возвращение Медведя":
http://proza.ru/2015/07/28/1763