За сто метров до дома из зева подворотни на Тверской высунулась прямо под нос презентабельная, но рыхловатая мадам с сигаретой.
- Девочку не желаете, молодой человек? Девочки на любой вкус! Беленькие, шатеночки, рыженькие, молоденькие и постарше. Или несколько. На ваш выбор!
Она сделала попытку засеменить по моим следам.
Развернувшись вполоборота, я неучтиво буркнул:
- Меня дома ждёт девочка. Молоденькая и тотально чёрненькая!
Обескураженная сутенёрша пыхнула порцией дыма и, словно улитка, втянувшаяся в склизкий мрак раковины, ретировалась обратно под сумеречный полукруг.
Дома моя чёрная девочка возлежала на вышитой восточными птицами подушке. Ленивая томная одалиска с опахалом из собственного хвоста.
- Скучаешь?
- М-я-я-у-у-у...
- Развлечёмся?
- Му-у-р-р-р...
Я быстро привёл её в дикую злобу, изобразив собаку. Для успеха предприятия необходимо высунуть язык и шумно задышать. Кошки так не дышат, поэтому взбеленившаяся Ума кинулась меня кусать. Тогда я налил в её миску простокваши, но она не хотела пить, норовя отведать хозяйского мяса. Я поднёс кошачью посуду к губам и принялся приговаривать: "Ах, здорово! Ах, вкуснятина!" Уловка работала безотказно. Ума всегда отнимала плошку и с удовольствием поглощала содержимое.
Отец пропадал на вечере Назыма Хикмета, человека и поэта. Сестра - на ученическом концерте. Покормив рыб и почесав напоследок Уму в знак примирения, я пустился в путь на второй этаж к очередной (не)любимой женщине.
Чрезвычайно удобно, когда очередная (не)любимая живёт в твоём же подъезде. Хочешь прокатись на лифте, хочешь скачи пешком. Вот и все трудности на пути к удовольствию. Новая пассия была, возможно, личностью незаурядной, умной и образованной, но руководствовалась девизом "любить надо многих". И не в последовательности, а как попало. Как карты лягут. Она никогда не работала и не думала о деньгах: её спонсировал бывший муж. В сущности бессмысленное существо, но она имела дочь, а, значит смысла в её существовании было всё же, увы, больше, чем в моём.
Когда я нарисовался в дверях, она в свободной длинной юбке, липнувшей к ногам, с волосами, собранными в густой хвост, накрывала ужин. Десятилетняя белобрысая, как и мамаша, девочка возилась с ворохом фотографий, на которых с разной степенью качества отпечатались верблюды у подножья Пирамид, равнодушно-мудрый Сфинкс, набережная Луксора с белоснежными треугольниками фелюк, безграничные пески Долины Царей, резко возникающие сразу вслед за буйством изумрудной ленты на берегах Нила. Крокодилов я не заметил, зато на большинстве фотографий мелькала сама (не)любимая в купальнике. То такие, то сякие соблазнительные позы принимались ею на фоне пляжных грибов, покрытых высохшими пальмовыми листьями.
- Чего так мало загорела? - спросил я, придирчиво изучив её лицо и красивые, породистые руки, не скрытые безрукавой майкой.
- Я же в воде сидела. Да ещё дайверский костюм.
- Ну и что?
- Видела много-много рыб, мурену большую как канализационная труба. Потом так деловито проплыла туда-сюда белая акула. Большая белая акула. Просто кайф! Красота!
- Ну проплыла, а что дальше?
- А дальше захотелось в туалет... Слушай, хочешь, подарю свою фотку?
Внутри меня вышла заминка.
- Я не очень люблю женщин в купальниках. Голые и одетые - это нормально и естественно, а женщины в купальниках меня смущают.
- ???
- Женщина одетая готова для множества видов деятельности, это понятно. Раздетая - то же самое. Это ясно. Женщина в купальнике означает либо купание либо загорание. Плавать я не умею, загорать ненавижу, отсюда и смущение. Логично?
- Скажи просто, что тебе не нужна фотка, - ответила (не)любимая, совершенно, впрочем, не обидевшись.
Я потягивал вино, а (не)любимая принялась ругать дочь из-за какого-то школьного задания, иногда приговаривая:
- Мать твою!
- Моя мама - это ты! - отвечал ребёнок с ангельским личиком.
В одиннадцать часов девочка отправилась к себе, и мы уединились в спальне для того самого, зачем я собственно пришёл. На широкой постели с неудобной спинкой я сжимал её грудь, водил рукой по бёдрам, вынужденно вдыхал аромат "J'adore", она тихонько постанывала... Из комнаты дочери донеслись всхлипывания. Прекратив телодвижения, я сам подумал: "Мать твою!" Партнёрша вскочила и, набросив белый в лососёвых полосках халат, выбежала в коридор.
- Дочка, что случилось? - услышал я через распахнутую дверь.
До меня донеслись рыдания.
- Зачем... убили Анастасию Романову?!!! (* Анастасия - младшая дочь Николая Второго)
Я побрёл в туалет, оторвал клочок бумаги и ручкой, которая несколько месяцев бесцельно болталась в кармане штанов и частично высохла, не без труда накарябал на непредназначенном для письма материале: "Я у себя". А затем потихоньку покинул жилище моих впечатлительных дам.
На следующий день, прежде чем отдаться переводу, я подошёл к Татьяне, положил на её стол сборник своих стихов и, якобы непринужденно поигрывая перламутровой запонкой, спросил:
- Вы знаете, как ухаживать за араукарией?
Она подкрашивала губы, глядясь в круглое зеркальце с кувшинками Клода Моне на внешней части.
- Араукарией? Ну и вопросы! Я даже не представляю себе, как она выглядит. Только помню, что это символ мещанства у Гессе в "Степном волке".
"Чёрт, интеллектуалка!" - подумал я, несколько застыдившись того, что позабыл этот факт.
- Иван, не мешайте, мне надо набрать кучу цифр, - прозудела Зина.
В Международном Юридическом управлении мы трудились так, что порой пар валил из ушей, а носящаяся между нами, начальством и телефоном Газиля казалась близкой к сумасшествию.
Железный занавес отправился в утиль, границы отворились, однако иностранных языков никто не знал, поэтому мельчайшая записка с парой строк поступала в Отдел переводов, где, прежде чем передать её нам, Газиля важно проводила регистрацию в пухлом журнале. Мы обрабатывали мешки писем, кирпичи теоретических и практических материалов, разваливающиеся брошюры, парадоксальные постановления Европейского Суда, килограммы обращений западных правозащитников, потерявших покой от плачевного состояния прав человека в России.
Наш самый главный руководитель обитал в суперсекретном кабинете на тайном этаже (кнопка с его номером отсутствовала в кабине лифта). Это логово было особо искусно замаскировано среди других тщательно спрятанных кабинетов. Его звали Юрий. И по несчастному стечению обстоятельств это же имя носили два его основных заместителя, что создало проблему иностранным корреспондентам, решившим, что "Юрий" - есть попросту "юрист" по-русски. Что же касается отчеств (Владимирович, Иванович, Петрович), то они принимались за фамилии по типу западнославянских ИванОвич, ПЕтрович, ну а настоящие фамилии (Колпаков, Орешкин, Зуйков) - за чудно-загадочные русские имена. Как следствие, к нам регулярно поступали письма, в которых к высокому начальству обращались так: "Ваше Превосходительство Колпаков Владимирович!" "Многоуважаемый господин Зуев Иванович!" Правозащитники же любили писать: "Уважаемый сэр Орешкин Петрович, как квалифицированный и опытный юрий, Вы обязаны обратить Ваше драгоценное внимание на содержание и питание заключенных в российских тюрьмах. Будучи честным юрием, Вы не можете допустить столь грубого попрания прав человека в Российской Федерации..."
Наши служащие в долгу не оставались и направляли за границу следующее: "Уважамый господин Набережная д' Орсэ!" Они справедливо полагали, что д' Орсэ - это кто-то вроде д' Артаньяна. Ну, а Quai* - чудно-загадочное французское имя.
(* Quai - набережная, франц.)
ИЗ БЕСЕДЫ СЛЕДОВАТЕЛЯ С ПЕРЕВОДЧИКОМ:
Следователь. Вот переведите! И, пожалуйста, чтоб всё по форме как положено!
Переводчик. В каком смысле?
Следователь. Ну, вот чтоб как здесь внизу было, видите... (тыча пальцем в подпись на странице "senior investigator" *)... синьор следователь...
* senior investigator - старший следователь (англ.)
Продолжение http://proza.ru/2016/10/26/1940