Доверительность. Прoдолжение 3. Предыдущее: http://proza.ru/2017/02/07/364
С этого дня я больше не видела его не только весёлым , но и вообще улыбающимся. Из дому он выходил два раза в день, чтобы проверить, на месте ли оставленная им записка. В доме стояла необычная для нашей весёлой семьи мёртвая тишина.
Вдруг занервничала наша дочка, не понимавшая, что случилось с её братом. Особенно потому, что на её вопрос ему «Что сучилось?» он ответил «Мне плохо, но ты меня больше не спрашивай». Уже через секунду она вытащила папу на лестницу и доложила об этом ответе. Вечно прямой и непосредственный её папочка сказал правду:
- Он поссорился с Люсей, очень переживает, но мы ни в коем случае не должны вмешиваться – ни словом, ни вопросами и никакими действиями.
Она расценила это по-своему и целый день тихо плакала у себя в комнате за закрытой дверью, так что мы этого не слышали. Только вечером её воспалённые глаза заставили нас выяснить причину. Она посчитала себя виноватой в этом – из-за её выходки, в результате которой Люся неделю не приходила заниматься с Димой (см. http://proza.ru/2017/02/06/6).
Только страшные клятвы сына, что она здесь совершенно ни при чём, остановили её плач. Но не успокоили.
Дима попросил нас не брать телефон – он будет это делать сам, если позвонит Люся и не захочет говорить с кем-то, кроме него. Только через 3 дня он влетел на кухню и сказал, что Люсина мама просит меня к телефону, и добавил:
- Значит, Люся не хочет разговаривать со мной, ну и не надо.
Клава попросила срочно встретиться где-то. Я согласилась и сказала, что позвоню мужу на работу и попрошу освободиться пораньше. Она попросила о личной встрече – без мужа. Как я её понимала! Но настороженный взгляд сына держал меня в узде, и я коротко ответила «Нет». После короткого молчания она сказала, что они не берут дома телефон, и она перезвонит мне через 10 минут. Когда я рассказала об этом сыну, он вспыхнул и попросил вообще не звонить папе, а отказаться от встречи. Я согласилась и стала ждать второго звонка. Уже через несколько минут он спросил:
- Мама, ты сможешь поверить, если будет сказано что-то не то, что я сказал?
С чистой совестью я ответила отрицательно и заверила его, что он будет знать о всём нашем разговоре. И если он хочет, я скажу Клаве об этом прямо сейчас. Он бросился мне на шею, поцеловал и сказал, чтобы я скорее звонила папе. Муж решил, что перед встречей надо ещё раз поговорить с сыном, поэтому встреча возможна не ранее 8 часов. Димуля был доволен, и Клава приняла это без лишних слов.
Разговор с сыном был очень коротким. Когда я сказала, что намерена предупредить их, что весь разговор будет передан сыну, муж был недоволен. Он спросил Диму, понимает ли он, что если мы предупредим их о том, что ничего от него не скроем, то разговор будет совсем не таким, как если бы мы этого не сделали. Он попросил объяснить, что папа имеет в виду. Тот объяснил, что может выявиться что-то совершенно неожиданое, что может потребовать долгого обдумывания и дополнительного обсуждения, да и мало ли о чём могут говорить взрослые, что детей не касается. Но он должен быть уверен, что если хоть что-то нехорошее прозвучит о нём, то не только этот разговор, но и будущие встречи будут прекращены. Сын с таким удовольствием принял объяснение, что даже повеселел и произнёс:
- Слушай, сколько тебе было лет, когда ты стал таким умным?
Поцеловал папу и заключил:
-Конечно, глупо ограничивать людей в их желании поговорить, особенно женщин, - и впервые за эти дни засмеялся, а я с удовольствием отодрала его за уши.
По дороге я впервые задала мужу долго мучивший меня ворос:
- Может ли быть, что он скрыл что-то от нас?
Вместо прямого ответа он начал рассуждать:
- Он наверняка знает, что в нашей семье не бывает наказаний ни за что, так что это не может быть причиной какого-либо сокрытия. Может ли он стесняться что-то сказать нам? Да, может. Он мне рассказал кое-что и просил не рассказывать тебе. Он мне сначала рассказал, а потом попросил не рассказывать тебе. Для меня очень важна эта последовательность. Значит, он чувствовал, что я не могу сделать что-то неприятное ему. Просто обычная предусмотрительность, чтобы исключить случайность. Я это расцениваю, как высокий уровень доверия. Я не спрашивал тебя, легко ли он рассказывал тебе об изучении анатомии друг на друге. Уверен, что нет. Я не смог бы рассказать о таком своей маме, если бы это было со мной.
От мысли, что я что-то не знаю, меня бросило в жар. Терпение слушать дальше его рассуждение у меня лопнуло, и я прервала его:
- Оставь свои умные разглагольствования. Давай начнём обсуждать самое важное. Что, если Люся сказала им, что она беременна?
- Успокойся, этого не может быть.
- Меня не интересует твоё мнение, может это быть или нет. Отвечай на мой вопрос.
Он задумался, но ответил как раз перед тем, как я собралась вытрясти из него ответ.
- Мне кажется, это самое простое. Мы заверим их, что, несмотря на то, что он этого ещё не знает, его поведение и наше отношение к этому никогда не огорчит их ни в чём.
- Фу, ну слава богу. Я в этом тоже уверена, но сказать это так коротко и полно я бы не смогла. И, знаешь что, говори там только ты, так будет лучше. А я закажу себе что-нибудь заранее, чтобы меньше разговаривать.
- А что ты ещё хотела бы обсудить со мною до встречи?
- Это единственное, что меня волнует. А вот можно ли настаивать, чтобы она немедленно переехала к нам?
Я уже была готова к обсуждению дальнейшего. Но теперь он набросился на меня:
- Да ты с ума сошла! Ты уже уверена, что она беременна?
- Да, я это чувствую.
Хорошо, что он не спросил, почему, а то у меня на языке уже вертелся ответ: «Я боюсь, что он такой же дьявол, как ты», но он спросил более определённо:
- Знаешь или чувствуешь? – чем и поставил точку под этим обсуждением, ибо сколько уже раз чувство обманывало, а разум был прав.
- Бедный мальчик, - только простонала я в ответ и заплакала, вцепившись в своего «дьявола».
Всеми порами души и тела я впитывала утешения, которыми он меня успокаивал. Хоть мы и пришли в кафе за 20 минут до 8, но Валентина Михайловна и Клава уже ждали нас. Я оставила мужа разговаривать с ними, а сама зашла в туалет привести себя в порядок. И моментально туда заскочила Клава.
- Я должна сказать что-то, что не могу сказать при твоём муже. Люся нас совсем замучила. Она с нами не разговаривает, только плачет или смотрит в потолок. Мама не выдержала и спросила её, уж не забеременела ли она. Она ответила: «от ангела не забеременеешь». То, что он – ангел, мы и без неё знаем, но чтобы эта ведьма молча пролежала три дня должно произойти что-то особенное. А вчера вечером заявила, что хочет уйти из этой школы. Спорить с ней невозможно, она в таких случаях ещё больше упрямится. У нас одна надежда, что Дима опять повлияет на неё.
Уже совершенно спокойно и даже зло я сказала:
- Только с мужем и нужно обсуждать это: он более конфиденциален с сыном, как мужчина с мужчиной, и в этом смысле имеет на него большее влияние, чем я.
Она закрыла глаза и опустила голову и руки. Мне до боли в сердце стало жаль её. Только сейчас я почувствовала жестокость своего ответа. Откуда она во мне взялась? Или это выпрыгнуло и покинуло меня всё напряжение этих дней? А ведь я должна была быть ей благодарной, что она освободила меня от него – без каких-либо наших усилий. И я поняла причину – они всё это время держали меня в таком напряжении вместо того, чтобы обратиться в первый же день. Обругав себя за эгоизм, я сразу настроилась на полное сочувствие и спросила:
- А почему вы без мужей? Мужчинам легче разговаривать друг с другом.
- Оба мужчины такие бесчувственные, что не хотят даже с нами разговаривать об этом, пока она не объяснит, что произошло. О Диме они самого лучшего мнения и уверены, что это она что-то натворила. Если и твой муж такой же бесчувственный, то все наши надежды напрасны. Мы подождём тебя и тогда начнём обсуждение.
Она вышла, а у меня отнялись руки и ноги. Я прислонилась к стене, очень быстро успокоилась, не спеша и с удовольствием привела себя в порядок и поклялась себе - больше не распускаться.
Когда я подошла к ним, за столиком царило траурное молчание. Мой М сказал мне, что Клава предложила без меня не начинать обсуждение. Хоть я и чувствовала, что им будет неприятно повторение мною того, что она не хотела говорить при моём муже, но не проинформировать его немедленно о самом важном я не могла. И правильно сделала. Его уточняющий вопрос немедленно прояснил для меня: если бы Люся вчера поздно вечером не сообщила о намерении уйти из школы, они бы не позвонили сегодня утром, и я продолжала бы мучиться, хотя разговор о беременности у них состоялся три дня назад. Меня сразу потянуло домой – узнать мнение сына о её решении уйти из школы и, как мне казалось следствием, из его жизни. Я чувствовала, что нечаянно вырвавшееся у неё слово «ведьма» сидит во мне какой-то колючкой, не дающей мне комфортабельно быть с ними в одном лагере – убеждать мужа повлиять на сына в нужном для них направлении. Мой М быстро свёл их просьбу к очевидной проблеме: это бесчеловечно даже информировать Диму о её намерении уйти из школы, если не будет гарантирована возможность им встретиться. Мы ещё узнали, что Люся, прочитав его записку, прикрепила её к двери на старом месте на случай, если Дима придёт проверить, взята ли записка. И им со скандалом запретила её снять. Они, оказывается, однажды даже видели через окно, что он заходил в их парадную, но Люся пригрозила, что выбросится в окно, если они откроют ему дверь. Все их вопросы с целью узнать, что мы знаем о происшедшем, вызывали простые ответы мужа (без подробностей) – они на чём-то поссорились, Дима просил её связаться с ним, он пытался сделать это и сам, но безуспешно. Вскоре разговаривать было уже не о чём, и мы разошлись, недовольные друг другом. Про себя я посочувствовала им в отсутствии доверительности от дочери, так что их мучения они заслужили сами.
А за девочку я очень переживала, находя какие-то параллели с собой. И даже «интерес к анатомии» у меня не вызывал отрицательной эмоции – я считала его ничуть не хуже своего «покажи» - уже через несколько дней после нашего знакомства (см. 23). А негатив к ней её родных и самого Димы вполне компенсировался тем, как я была ею очарована раньше. После того, как дочка возревновала к ней брата, я стала пристально наблюдать за ними. Я просто таяла, когда подсматривала её сияющие взгляды, бросаемые на Димулю, и как она краснела, когда улавливала мои взгляды на неё, и как она ему во всём уступала, и её скромность, и как трепетно принимала его знаки внимания, и даже то, что явно боялась поднять глаза на меня, как бы я там что-то не прочла – конечно, никакого сомнения не было, что она влюблена. Для девочки старше 14 лет, выглядевшей так, как я могла только мечтать в сладких снах в её возрасте, по моему, это уже было естественно. А для мальчика в 14 лет? Да я только недавно перестала его купать, голенького! Такого мягкого и ранимого, вспыхивавшего по всякому пустяку, требовавшего ещё максимальной нежности, доброты и уважения его только начавшего расти «я», ещё беззаботного весельчака и папенькиного сыночка! Я была бы счастлива, чтобы их такие отношения протянулись ещё несколько лет, пока бы он повзрослел.
По дороге домой мы легко согласились всё рассказать сыну. Я согласилась с предложением не говорить о «ведьме», т.к. это могло быть только эмоцией Клавы на её поведение. Сын никак не реагировал, а ушёл к себе в комнату. Перед сном он сказал нам, что больше не будет искать встречи, которую он считал нужной после разговора со мной, а если она захочет с ним встретиться и выскажет желание перейти в другую школу, он не будет её отговаривать, т.к. сам уже подумывал об этом. Папа одобрительно похлопал его по плечу и получил благодарный хлопок о его открытую ладонь, а я хотела выгнать их обоих из дому – за бессердечность. Сыну я не сказала ничего – ему и своих забот хватало, а когда дети уснули, я, возмущённая бесчувственностью мужа, демонстративно выбросила его подушку в гостиную. Наивная! Он сразу привёл меня в чувство, спросив, что было бы, если бы я выразила возмущение сыну, навязывая ему таким образом своё мнение? Сколько времени потребовалось бы на восстановление доверительности? Дав мне хорошенько прочувствовать его правоту, он с тончайшим ехидством (т.е. чувствуешь ехидство, но прямо назвать это ехидством, чтобы упрекнуть за это, никак нельзя) спросил:
- Мне снова расправиться с твоим сопротивлением? – напомнив мне нашу первую брачную ночь, когда я сказала: «Сколько лет я мечтала, чтобы ты так расправился с моим сопротивлением, как ты сделал сейчас» (см. 31). Ну как было возможно сказать «Нет»? Но чтобы не сказать «Да», я молча вышла из спальни и принесла подушку назад.
На следующий день утром Люся позвонила мне на мобильник и попросила встретиться лично, но Дима не должен знать об этой встрече. Без малейшего сомнения я отказалась. Вскоре она снова позвонила и, извинившись за то условие, повторила просьбу, попросив только не сообщать об этом Диме до встречи. Я спросила о причине такого условия. Она ответила, что, узнав от родителей о встрече с нами, и потому, что они настаивают на её согласии встретиться с Димой, она думает, что мы, уступая им, будем подталкивать Диму добиваться этой встречи, она хочет объяснить мне, почему этого не надо делать. Для этого она считает небходимым сообщить мне что-то нехорошее о себе, чего бы она не стала делать, если бы была уверена, что мы не будем подталкивать его на эту встречу. Я спросила, нужна ли эта встреча, если я пообещаю ей, что мы не будем этого делать. Она сказала, что нет, и попросила только не поддаваться на уговоры родителей. Я пообещала это, она попросила извинения за такое беспокойство, и разговор закончился.
После каникул она в школу не пришла, и сразу испарилась наша дружба с её родителями.
Так закончилась первая любовь девочки, которая сначала делала, а потом думала, и к которой у меня ещё долго сохранялось очень тёплое чувство и неосуществлённая мечта. Я долго не могла насовсем выгнать её из своих мыслей. Почему-то я уверена, что она решила оговорить себя.
Продоллжение - см: http://proza.ru/2017/02/10/303