Глава 9. Гестапо

Анна Куликова-Адонкина
Возле гестапо собралась толпа народа. Отовсюду, с каждого уголка площадки, неслись плач и причитания. Кто кричал: «Папочка!», кто - «Мама!», кто - «Сынок или доченька!». Полицейские с особой жестокостью, не щадя никого, разгоняли людей плетками и дубинками. Среди   них  был молодой парень.

В отличие от других, он расталкивал людей руками. Грубо схватил за локоть и толкнул Аню, прошептав на ухо: «Уходи, дура. Немедленно уходи отсюда!» Толпа, волнуясь, как море при шторме, схлынула, спряталась за забором, увлекая за собой девушку. А потом вновь, под слезы и крики, люди поодиночке или целыми группами подходили к воротам гестапо. Наконец, из здания стали выводить людей и уводить куда-то вдоль забора. Вывели где-то  человек  сто. Анна все глаза просмотрела, пока заключенные по ступенькам спускались, но мать не увидела. Толпа хлынула за забор. Но во дворе и на улице было пусто. Куда все делись? Куда их увели? Где они? Множество вопросов без ответа. Потерявшие родных, бросались  к прохожим, но те только пожимали плечами и говорили, что ничего и никого не видели.
Аня подошла к одному полицаю, стоявшему неподалеку, чтобы спросить, где мама. Он сразу откликнулся:

- Идем, покажу. Мама тебя ждет.

Спустились в длинный сырой коридор. Тускло горела лампочка, бледным светом освещая только пространство вокруг себя. Конец коридора таял в темноте. Нюся уже испугалась и подумала: «Куда он меня ведет?». Но было поздно - вернуться назад ей бы уже не дали. Полицай подвел Анну к одной двери ,  открыл её и  втолкнул в камеру.

Несчастная не успела охнуть, как очутилась одна. Темно – хоть глаз выколи, под ногами хлюпает вода, ужасно холодно. Стала искать, куда присесть. Подняла руки, осторожно, мелкими шажками продвигаясь по комнате, ощупала пространство - и онемела: смертная камера. Аня вдруг, внезапно, почувствовала смрад покойников, жуткий запах полуразложившихся тел, ощутила ужас и лишилась чувств.
Пришла в себя, когда услышала звон ключей: в коридоре проходила смена караула. Подошли к её двери. Чей-то голос сказал:

- Здесь живых нет.
- Есть, - усмехнулся другой. - Я тут одну птичку закрыл.

Когда открыли дверь, она увидела того, что прогонял людей от гестапо и шепнул ей предупреждение. Подождав, когда его напарник отойдет, он прошептал:
- Ну, ты и дура! Я ж тебе говорил « уходи!» Эхх! Ладно, посиди немного, я тебя переведу в общую камеру.

Анюта не помнила, сколько просидела среди множества мертвых : все время то отключалась, то приходила в себя. В кромешной темноте напрочь исчезало понятие времени, и ей казалось, что прошла вечность. Вдруг послышался тихий стон. Девушка замерла на месте, боясь двигаться, казалось, что волосы зашевелились на голове, ее всю трясло. В полубессознательном состоянии она подумала, что звук ей почудился. Возможно, так и было: стон больше не повторился. Но ощущение леденящего душу страха не прошло. Сколько продолжались мучения - неизвестно. Но вот снова лязгнули засовы, открылась дверь, и её окликнули:

- Вставай, пойдем!

Анна еле встала – все части тела словно одеревенели. Охранник схватил её за руку и втолкнул в соседнюю дверь. Там были люди, и девушка обрадовалась, что будет не одна.

Женщина средних лет бросилась к ней со словами:

- Батюшки! Это же Аня Козина! Мария три ночи не спала, по камере металась, молила Бога, чтобы ты сюда не пришла. И вот – на тебе! Господи! Зачем в пекло сама явилась, зачем!?

Девушка не могла ничего ответить, только плакала и прижималась к женщине. Ощущение живых людей рядом, горькое счастье оттого, что она не одна в жуткой камере и есть к кому прижаться и с кем поговорить, отняли последние силы и Анюта, все еще продолжая цепляться за руки подруги по несчастью, сползла на пол.
В камере теснилось около семидесяти пяти человек. Голые нары, в углу параша, жуткая теснота. Женщины подвинулись, и, хоть боком, новая пленница умостилась на нарах, облокотившись на стену. В потолке камеры было маленькое окошко с решеткой, из которого постоянно сыпались вши и клопы.

У женщин руки чаще всего были под платьем, откуда они горстями вытаскивали насекомых, бросали на пол и давили ногами. Треск стоял такой, будто из ружей стреляли.  Полицаи заметили это, закрыли отверстие камнями, но маленькую щелочку для  кровососов все же оставили: не упускали возможности лишний раз поиздеваться над людьми.

Через несколько дней женщины расчесали тела в местах укусов, появились страшные струпья. Рядом с Анной лежала женщина лет тридцати. От побоев у нее на голове загноились раны, распространился ужасный тошнотворный запах. Боль мучила несчастную,  и она не прекращала стонать ни днем, ни ночью.

Кормили заключенных один раз в сутки разболтанной в пол-литровой баночке соей, абсолютно без соли, только иногда кидали туда тухлые огурцы. Передачи от родственников не принимали. Да и люди знали, что сами в первую очередь «передачей» станут, если сунутся в это страшное место.

И вот наступил новый 1943 год. Над камерой мучениц немцы устроили праздник. Напились, наплясались, стали к себе пленниц по одной таскать. Сверху слышались крики и просьбы о пощаде, стоны и рыдания. Издевались фашисты, как хотели, мучили, насиловали, а потом вталкивали в камеру еле живых женщин.

Подошла Анина очередь. Девчонка вмиг заледенела. Понимала, что ни просьбы, ни мольбы, ни слезы извергов не остановят. Она закрыла глаза и сделала шаг назад. Внезапно раздалась команда: «Ахтунг, герр комендант»! И фашиствующие гуляки, вмиг протрезвев, разбежались, как тараканы, по своим местам. Больше в эту ночь несчастных женщин не тревожили. Но страх крепко сидел в каждой из них. Истерзанные и униженные, поруганные девушки сидели по своим местам и тихонько скулили от ужаса и боли.

На утренней перекличке вызывают:

- Мислер Анна!
Она молчит, а в мыслях птичкой бьется: «Я ведь Козина, а вызывают по фамилии матери. Буду молчать».

Поднялся переполох - сбежала Мислер. Всех построили, и у каждой стали спрашивать имя и фамилию.  Когда  подошли,  к  Ане, она спокойно ответила:
- Козина Анна.

Когда перекличка закончилась и служаки ушли, подошел к окошку дежурный полицай и подозвал упрямицу:
- Я знаю твою настоящую фамилию, но мать-то все равно Мислер. Узнают - расстреляют.
- Ну и пусть. Я не Мислер.

На том и закончился разговор. Проходило время. Женщины - грязные, нечесаные, избитые – покорно и равнодушно ожидали  предстоящей участи. Бороться, доказывать – не было сил. Однообразные часы складывались в бесконечные мрачные  дни, и не было никакого просвета. Никакой надежды.

Однажды полицай, который вытащил ее из камеры смертников, подозвал девушку к окошку и прошептал: «Будьте осторожны: в камере сексотка».

Жалкие, избитые, порой ничего не понимающие женщины, не могли никого разоблачить. Все они, казалось, находились в равных условиях и дружно хлебали боль и унижения из одной чаши. А тут вызвали соседку Ани Марию, а вслед за ней сразу Зорину Александру. Прошло полчаса, и фашисты втолкнули  избитую, окровавленную Марию. Соседка пыталась помочь ей взобраться на нары, начала сочувствовать, а та как закричит:

- Уйди! Одна предала, не верю никому!!! Все вы продажные шкуры!

Как оказалось, Зорина была подослана немцами и все выпытала у Марии. Донесла фашистам, что за воротником у несчастной  зашиты документы, и что женщина партизанка. Больше в камеру Зорина не вернулась, видимо, ее перекинули к другим  заключенным для сбора информации.

Страшные это были дни. Люди были затравлены, загнаны, сломлены. Если в первое время еще надеялись на спасение и прекращение мучений, то потом уже перестали этого ждать. Влачили тяжкую лямку  безрадостного существования и просто ждали конца. Без надежды. Без веры. Без сил.

Худенькую, с грустными больными глазами Аню, видимо, пожалел один полицай. Он стал часто вызывать ее подмести пол или раздать кусок глинистого хлеба, разлить соевую похлебку. Девчонка старалась мужчинам дать пайку побольше, а в дрожащие баночки налить лишнюю ложку похлебки. Делала это, стараясь не смотреть никому в лицо. Не дай Бог, увидеть полные слез глаза людей, как сама начинала плакать, и себе ничего уже не оставалось – все раздавала.

Полицай, который по-человечески отнесся к Козиной – предупредил о сексотке, гнал от гестапо и вывел из камеры смертников, - был русским летчиком. Его  сбили, и он  попал в плен , а за жизнь   подписал договор  о  сотрудничестве  с врагом. Звали его Иван. Он, как мог, помогал Анне.  Однажды спросил:

- Тебя же расстреляют! Чем докажешь, что не еврейка?
- У меня есть паспорт, где указано, кто родители, - обрадовалась Аня.
- Где документы?

- Во дворе нашего дома установлена швейная машинка. На ней работает молоденький  австриец Карл. Он дружит с русской девушкой, а заодно и ко мне отнёсся по-человечески: документы, одежду и даже мою любимую перину перетащил в дом к этой девушке, и они все спрятали в надежном месте. Я напишу записку, Карл отдаст мои документы. Глупая девчонка, так рисковать!!!

Продолжение читайте здесь http://proza.ru/2017/03/24/1057