ИЗ ПИСАТЕЛЬСКОГО ДНЕВНИКА
http://proza.ru/2023/07/04/785
С Женькой Глушаниным всегда было интересно поговорить. В отличие от своих коллег-историков, которые засунали свои задницы в специальные предметы и не отклонялись на посторонние темы ни вправо ни влево, Женька много читал, увлекался историей не только по специальности -- он читал курс общей истории, а был специалистом-византистом, -- но и из самых разных областей. А еще он не чужд был литературных интересов.
В очередной раз мы с ним встретились на "Ползунове" Юдалевича.
-- Ну и наколбасил, Марк Иосифович, сплошной вымысел, -- мы уже сидели у него кафедре темным декабрьским вечером и попивали я наливку, а он водочку.
-- А что не так?
-- А что так?
-- Ну я же первым спросил.
-- Вот тебе первым и отвечать.
-- Не знаю, может, Марк что и сочинил, но в сути он верно отразил судьбу творческого человека в России: никому его изобретение не нужно. А едва такое же появится за рубежом, и может даже хуже, так наши тут же начинают ахать и охать и заваливать залетных спецов немыслимыми деньгами. Там было при царизме, так было при Советской власти, и так остается в новой, якобы демократической России.
-- Против твоего посыла ничего не могу возразить.
-- Но?..
-- Но к случаю Ползунова он никак не подходит. Во-первых, Ползунов не был одиноким мечтателем, который в каморке после трудового дня корпел над своей огненной машиной. Более того, он проектировал ее по прямому указанию начальства, которое не только не смеялось над ним и не посылало на три буквы, как в пьесе, а всячески помогало ему и даже выделило людей и помещение, что было не так-то просто.
-- А что же здесь сложного?
-- Ну это уже во-вторых. А во-вторых, Ползунов был не недоноском-мечтателем, мальчиком-одуванчиком, каковым уродом его представил ленинградский скульптор, а мастеровым человеком, практическим инженером. И его руки и мозги очень ценились, и не так-то легко Порошину (начальних горных заводов в Барнауле во времена Ползунова) было отвлечь его от насущных работ.
-- Каких это? Закручивания гаек?
-- Как раз нет. От инженерных работ. Ползунов придумал систему шлюзов, накопителей, благодаря чему суда могли зимовать на Алее?
-- А зачем им там было зимовать?
-- Сереброплавильные заводы были в Барнауле, а месторождения в Змеиногорске. Их доставляли по Алею на судах. Полгода Алей скован льдом, а несколько месяцев непроходим из-за обмеления. По сути судоходство возможно там не более месяца в году. Благодаря системе шлюзов суда могли зимовать, да и просто пропускать встречные, ибо более чем на одно грузовое судно ширины реки не хватало. Благодаря четко продуманной и хорошо устроенной системе заводы стали снабжаться рудой бесперебойно. Да и массу других изобретений и усовершенствований не только придумал, но и внедрил в дело Ползунов.
-- Но ты ведь не будешь спорить, что в царской России при бесплатном рабском труде крепостных паровая машина, которая бы облегчала труд рабочих, нужна была как корове седло?
-- Не буду. Но в данном случае опять получается нестыковка. Крепостные, они ведь были в России, а нас раскольники да прочий беглый люд. Жили они неплохо, и на завод их калачом не заманишь. Так что рабочей силы была вечная нехватка. Приходилось посылать команды и буквально в цепях доставлять формально свободных людей для принудительных работ на рудники да заводы. Так что всякая там машинерия нужно была позарез.
Взять ту же огненную машину. Ведь Ползунов придумал ее не с бухты-барахты. Типа, а вот если сделать так или этак, то вот будет прикольного. Совсем нет. Была такая операция как наддув воздуха в доменные печи. Эта когда несколько десятков человек по команде должны разом поднимать и опускать мехи. Очень тяжелый и, учитывая неквалифицированный контингент, малопродуктивный труд. Вот Порошин и взмолился: "Иван Иваныч, выручай. Придумай ради бога хоть что-нибудь с этими мехами. Ты ведь у нас на все руки дока". А уж что решить проблему здесь не получится иначе, как используя силу пара, это уже собственная идея Ползунова.
-- Так почему же машина не заработала?
-- Да потому что в России был дешевый рабский труд крепостных крестьян и о его рациональном использовании никто не думал.
-- Что называется приехали. Ты ведь сам только что говорил...
-- Говорил-то говорил, да вот ты до конца не дослушал. Есть конкретная ситуация, а есть общая тенденция, человеческий материал в его историческом исполнении. А это уже объективные законы истории и против них не попрешь. Какими бы благими желаниями не руководствовались отдельные люди, даже большие начальники.
-- Все это общие слова.
-- А конкретно, машина, окупив себя всего за месяц работы, через два встала. Потому что дала течь. Тогда ведь не умели пригонять поршень к цилиндру. Точно так же без конца по этой причине вставала машина Уатта. Но за спиной Уатта стоял крупный предприниматель Болтон, у которого было целое конструкторское бюро с опытными инженерами и специалистами, которые тут же выезжали на место и ликвидировали течь. А ползуновские ученики, хотя и боготворили своего мастера, но что делается в машинных кишках так и не смогли разобраться, да и специалистов-машиностроителей не было не то что в далекой Сибири, но и просвещенных столицах. Потому что в царской России с неразвитой промышленностью в таковых не нуждались. Вот и заглохла ползуновская "огненная машина".
* * *
Разговор о Ползунове нашел свое неожиданное продолжение. В издательство поступила монография, или как мы выражаемся на своем издательском жаргоне парнография, когда авторов двое, наших физиков о Ползунове.
-- Не понимаю я славы нашего изобретателя. Ну, допустим, изобрел он паровую машину. Но ведь выхлопа-то от нее никакого не было. Это, конечно, его драма, но достижение только тогда достижение, когда оно было использовано. А так... Исторический курьез, интересный, поучительный, но не более того.
-- Так оно так, да не совсем все же так. Каким-то образом чертежи "огненной машины" попали к немцам и до сих пор хранятся там в библиотеке Йенского университета. Именно по этим чертежам наши в XIX веке восстанавливали макет изобретения Уатта.
-- Уатта?
-- Тьфу черт, оговорился. Конечно же Ползунова.
-- Но Уатт-то использовал ползуновские чертежи?
-- Возможно. Этот англичанин был пальца в рот не клади. Он в свою машину нашпиговал таким количеством технических идей, что до сих пор спорят, что его, а что не его. По крайней мере главная идея: цилиндр и поршень уж точно не его...
-- А Ползунова.
-- Ну, слова не даешь сказать. Эта идея Папена, и ко времени Уатта и Ползунова уже применялась сотни раз. А вот конденсатор, цикл Карно...
-- Наполеоновского генерала?
-- Не генерала, а его сына, ученого теплотехника.
-- Но ведь это уже XIX век?
-- Да и ни Уатт, ни Ползунов, ни даже Папен не могли знать о цикле Карно. Но инстинктивно, все они в той или иной степени пытались реализовать его в своих машинах. В частности, отделив нагревание и конденсацию. Кроме того, многие детали уаттовской машины, говорят, что он, если не напрямую, то хотя бы через третьи руки был знаком с элементами ползуновской машины.
-- Выходит Уатт ничего не изобрел?
-- А кто его знает? Регулятор Уатта, механизм преобразования вращательного движения в поступательное, а главное золотник пока что нигде, кроме Уатта не обнаружены. Даже если бы Уатт придумал только золотник, он и тогда был бы великим изобретателем.
-- Мал золотник, да дорог.
-- В данном случае поговорка в самую тютельку. Пар ведь медленно нагревается и медленно охлаждается. Паровые машины до Уатта делали не более 4-5 циклов за смену: сначала пар в цилиндре нагревали, он медленно расширялся и двигал поршень, потом охлаждали и поршень так же медленно полз назад. Уатт же придумал так, что пар попеременно попадал то в подштоковую, то в надштоковую полость, отчего поршень стал бегать как живчик туда-сюда. То есть он изобрел паровую машину непрерывного действия.
-- А Ползунов? Ведь это про него пишут, что он первым изобрел паровой двигатель непрерывного действия?
-- У Ползунова это достигалось тем, что он использовал несколько цилиндров. Пока одни работали, другие нагревались, а третьи охлаждались. Очень громоздкая система и неудивительно, что когда машина вышла из строя, наладить ее никто толком не мог.
-- Так кто же на самом деле изобрел паровую машину?
-- Вопрос неправильно поставлен. Это публике нужно, чтобы обязательно у каждого великого изобретения был один автор. На самом деле каждое такое изобретение состоит из множества элементов, придуманных множеством людей. Великие изобретатели -- это чаще всего те, кто различные технические идеи сумел собрать воедино и скомпоновать работоспособную конструкцию. На мой взгляд, талантливее Папена в области парового двигателя не было никого. Но он свою машину так и не сумел довести до работающей модели.
* * *
Передал Юдалевичу свой разговор с Женькой Глушаниным об огненной машине. Тот только хитро улыбнулся.
-- Ты думаешь, я всего этого не знаю? Я что не знакомился с документами? А консультантом у меня выступал не кто-нибудь, а Павлов, главный инженер котельного завода. Так что ничего нового и интересного Глушанин мне не открыл.
-- Так почему вы в своей пьесе написали не так?
-- Я даже написал еще больше не так. У меня, например, если ты помнишь содержание, был вертлявый немец, который ходил вокруг Порошина кругами и выманил-таки у него чертежи этой самой огневой машины, а потом передал их Уатту.
-- То есть Уатт просто слямзил, по вашему, изобретение у русского самородка?
-- Именно так. По пьесе.
-- А по жизни?
-- А по жизни действительно чертежи огненной машины каким-то образом оказались в Германии, но бог знает, как они туда попали. Так что вертлявый немец -- это полностью мое изобретение.
-- То есть вы попросту...
-- Придумал всю историю о Ползунове, хочешь сказать?
-- Ну как бы вроде того, если брать в рассуждение, -- замялся я, только Марк Иосифович не растерялся:
-- Не очень-то много я и напридумал. Только ни Ползунова, ни вертлявого немца, ни самодура Порошина я в глаза не видел. А писать можно, хоть из современной жизни, хоть исторический роман, а пьесу тем более, только на основе собственных опыта и наблюдений. И таких Ползуновых, немцев, Порошиных я насмотрелся в своей жизни достаточно.
-- То есть герои вашей пьесы -- это просто переодетые в костюмы XVIII века наши современники?
-- Именно так.
-- Так почему бы вам был не написать пьесу из современной жизни?
-- Ну это не так-то легко, как ты себе представляешь.
-- А понимаю. Цензура.
-- Да уж, если бы прототипы узнали себя, то по головке бы не погладили. Но не это главное.
-- А что же тогда?
-- Понимаешь ли старик, жизнь она ведь такая. Тут в человеке и обстоятельствах всего столько намешано. Попробуй-ка отдели главное для тебя от второстепенного. Вот и заносит молодого да неопытного писателя постоянно в сторону. Поэтому нужно обязательно вообразить ситуацию, где бы ты мог мострячить по своему разумению. И только тогда пишется легко и свободно. При этом свой жизненный опыт ты и не особенно пытаешься вложить в пьесу, он как бы сам из тебя лезет. Совершенно непроизвольно. Просто диву иной раз даешься: откуда что берется. Даже вспомнить не легко. Но когда ты владеешь материалом, ты знаешь, что писать нужно так и только так.
-- Значит вся история в исторических произведениях это фикция?
-- И так и не совсем так. Если бы ты знал, сколько я просидел в архивах, сколько я консультировался с Павловым, главным нашим спецом по котлам и Ползунову, сколько перечитал даже специальной литературы...
-- Чтобы все выглядело правдоподобно...
-- И кто это вас молодых только учит лезть поперек батьки в пекло? Именно чтобы выглядело правдоподобно. Но не только. Самый замечательный замысел, самый богатый жизненный опыт повисают в воздухе, если нет опоры на реальные детали, на конкретику. Вот эту конкретику я и искал в архивах и консультациях. И такие находил детали: пальчики оближешь.
-- Ну это понятно.
-- Только искать приходилось порядком. А к найденному еще и голову прикладывать. Был у Ползунова на Сузунском заводе подручный...
-- Так Сузун же это в Новосибирской области.
-- Тогда все они входили в Алтайский горный округ, и Ползунову, как и всем инженерам, постоянно приходилось мотаться между Барнаулом, Павловском, Сузуном, Змеиногорском... Вот этот подручный возьми, да и сбеги. А через 2 года...
-- Его поймали.
-- В том то и дело, что нет. Сам вернулся. Сохранилось ходатайство Ползунова, чтобы его не наказывали. Так что с него только удержали стоимость колодок, которые он разбил при побеге: этим наказание и ограничилось.
-- А это, наверное, тот, кто в вашей пьесе говорил, что не может жить без завода, без металла ему и воля не воля.
-- Именно.
-- Хоть и с трудом верится, что на каторжный труд на заводе можно променять в уме и здравой вольные хлеба.
-- Но я знал такого человека. Он работал на АЗА в литейном цехе. В 50 лет его силком вытолкали на пенсию вместо положенных. Так он и на пенсии все время ходил в цех и смотрел, как там плавят металл. Сначала его встречали с радостью, просили советов, потом он поднадоел, да и старые литейщики, его друзья и знакомые ушли. Директор даже приказал его не пускать на завод, правда наказал, чтобы охранники делали это без грубостей, в вежливой форме. А он все равно проникал. Там со стороны Барнаулки был обрыв, и заводской забор оставлял небольшой проход: прогульщики постоянно его использовали. Вот и он повадился через него лазить на завод. "Жить не могу без завода, -- говорил он мне. -- Закрою глаза и прямо вижу, как идет раскаленный металл. Ради этого забываешь и труды свои и нажитую астму: лишь бы снова и снова это видеть". Вот так то. Архивные данные и личный опыт у хорошего писателя (я усмехнулся такому самохвальству, но виду не показал) всегда идут рука под руку. Одно без другого невозможно.
В этом и разница между историком и писателем. И тот и другой оба погружены в архивы, но историк из деталей выстраивает концепцию, а писатель наоборот, под концепцию подбирает детали. Но и тот и другой, каждый на свой лад, ищут истину. Только писатель должен ее еще и донести до читателя ли, зрителя.