10:0
А вот эта история про то, как мы вместе с моим ювелирным лаборантом разработали суперский метод анализа, и как недостойно начальство вело себя каждый раз…
Здесь я не только директору доказывала. Институтом заправляли зам по науке, главный инженер и сам профессор. Всем утёрла нос, но, признаться, с них всегда, как с гуся вода!
И всё же этот эпизод достоин описания!
Когда я объявила (в очередной раз), что метод анализа для ТехУсловий продукта не годится, на меня, как обычно, обрушился гнев Главного по науке, который не считал меня своей креатурой и постоянно пытался нашкодить. Я отбивалась, никогда не ленясь этого делать – иначе съедят чужую креатуру (к слову сказать, ничью, ничью…). А завотделом разработки Технических условий была его давней соратницей по заводу, все ТУ на заводе при нём тогда лепились по принципу – показать больше массовой доли! А при титровании присутствие низкомолекулярной примеси завышает результат. Да и инструментальными методами тогда мало кто владел.
И вот проверяю я баллоны со спецификатом (мне нравится зашифровывать продукт под этим таинственным и секретным словом). Хотя, сама себя перебив, расскажу такую быль про «шифровку».
Делали мы разработку некоего оборонного заказа, под кодовым названием «Осман». Из Москвы. Почему «осман» – не очень понятно, но придумали не армяне.
С ним имели право работать только сотрудники с допуском. И совещания – только в спецотделе, начальница отдела строго блюла, документы в лабораторию не давала.
Как-то в гостях у друзей, химиков из абсолютно академического НИИ, мне говорят: этот ваш «осман» с такими примитивными структурами! Вам не стыдно такие примитивные соединения клепать? (они-то лекарственные структуры клепали).
– Но откуда вы знаете про «осман»?
– Так весь город знает!
Это к спецификату тоже относилось, все всё знали… все учились на одном факультете, но работают в разных НИИ. Химики всё знают друг про друга: кто что синтезирует, какими классами занимается.
Идёт спешная наработка. Приносят технологи – 22,5%… 22%, 22%… А они стараются делать всё так, как надо, как умеют и как могут. То есть, в любом случае, сваливают на контроль, «который страхуется от рекламаций» – чисто заводская уловка, настолько для меня оскорбительная, что я чуть не плачу, узнав о таком поклёпе. Выходит, я неважный и нечестный руководитель отдела.
Продукт – смесь двух изомеров. Один изомер – кристаллический, чистый-пречистый, с высокой массовой долей, почти стопроцентный продукт. Вообще, любой чистый продукт, особенно кристаллический, очень красив, просто прекрасен, даже если дурно пахнет! Другой изомер – жидкий, его трудно полностью отделить от кристаллического изомера, часть (в пределах растворимости) остаётся в растворе. Поэтому тот изомер, который кристаллический – всегда чище, то есть не содержит второго изомера.
Директор весь в пене, в кабинете они шипят на пару с главным инженером, очень опытным, умным и догадливым дядькой, а технолог несёт и несёт им мои цифры. Динамику, значит определяем.
Ужасные, на их взгляд, значения, так как продукт «под контролем Устинова», а там – другие цифры нужны...
Несколько баллонов они силой, без моей подписи, не слушая моих увещеваний, запихали в машину и отправили, там успешно испытали, а сейчас решалась судьба ежемесячных поставок. Глядишь, Ленинскую премию дадут. Наш директор, как и все учёные директора, был к тому же честолюбив. Ещё он очень хотел стать академиком. Ну, или получить Ленинскую премию. Держи карман пошире! Делиться тут не принято! Оборонщикам их давали легче, чем простым смертным в мирном секторе.
И вот там, в директорском кабинете, у них созрел коварный план. Кто его придумал, я не знаю, но справедливости ради скажу, это любому могло прийти в голову для проверки правильности анализа, когда непонятно, как ещё доказать несговорчивой мадам, что её лаборантки неряхи, а она – упрямая коза. Надо составлять смеси с заранее известным количественным составом и сверять аналитические данные.
И это вместо того, чтобы признать, что старые методы не были грамотно обоснованы, не доработаны, не доисследованы.
Коварные заговорщики бездумно решили обогатить жидкую смесь изомеров тем самым сверхчистым выделенным кристаллическим изомером, который так красив, потому что кристаллический и чистый, и стали приносить мне на анализ образцы под номерами 1, 2, 3, 4… Пустив этот довольно ценный продукт с резким запахом на ветер. Узнать бы, чего не сделаешь ради доказательств…
Коварства было вдоволь, а вот элементарной школьной грамотности…
Вбухали эти чистейшие красивейшие сверкающие хлопья в «своё контрольное исследование» и несут, очень довольные своей придумкой. Рассчитали – 2% добавили, 4%, 6%... и так до десяти процентов и ответ требуют: с увеличением на 2%, 4%, 6%, да ещё с параллелями, чтоб над разбросом поржать. Была у меня одна лаборантка, почти золото: всё умела делать, всё знала, как и что. Но на мениск в бюретке смотрела снизу, чуть пригибаясь. А надо вровень с глазами. Из-за этого её параллели скакали, и, вместо того, чтоб стесняться такого разброса, она по первому требованию ликующих технологов раскрывала рабочую тетрадь, хотя при таком лаборанте эти цифры первой должна увидеть я и, соответственно, скорректировать дополнительным контрольным титрованием. Так и не смогла убедить её, обижалась. Потом возненавидела меня. Вот всегда так…
Поэтому, чтоб не давать повода самой усомниться в показаниях, так как наступил «критический момент», как говорил отец, я в таких спорных случаях становилась за лабораторный стол сама. И сама проводила своё потенциометрическое титрование, у меня параллели хорошо сходятся ещё с университета, даже неудобно. Потому что так почти не бывает. Правда, зато при титровании у меня был крупный недостаток: я недопустимо часто забывала записать показания! И тоже ещё с университета. Поставила сотрудницу рядом, она аккуратно их записывала.
А чётко сходящиеся параллели ещё больше распалили великолепную четвёрку, если вконец не разозлили. По результатам анализа получалось, что добавленное повышало массовую долю не на 2, 3, 4, (как они ожидали логически), а всего лишь на 0,2, 0,3, 0,4 процента… то есть, как метко выразился главный инженер, «на величину одноразового куриного помёта».
К концу дня профессор, которому всё это надоело, злой и свирепый, со своей свитой торжественно поднялся ко мне на третий этаж, артистично распахнул двери ногой, весь такой яростный красавец, подошёл к столу, на котором стояли наши аналитические весы, и в сердцах изо всей силы пнул стол ногой. Увидев такое неслыханное действо – глумление над моими и вообще, аналитическими весами, я на миг онемела. Весы – самый главный атрибут аналитической профессии! Мы так трепетно к ним относимся! И нельзя даже грубо потрогать их, весы могут сбиться. Это нежный, важный и очень чувствительный атрибут аналитической профессии. Может, поэтому я в уме всё взвешиваю. У меня весовой механизм постоянно включён.
А тут такой ногой, наверное, 47-го размера, рост ведь у него под два метра был…
Я обезумела от такого отношения к весам и зашипела, может, даже запищала – голос у меня чуть не отнялся:
– Вы почему мне весы портите? Вот выы! Почему мои весы портите? Не хватит, отдельную комнату не даёте для весовой, тут я еле уголок без колебательных влияний нашлаааа, – и самым мерзким образом подвывая, зарыдала.
У меня без воя рыдать не получается.
– Да я весь твой отдел бардачный отсюда к такой-то… матери…. Расх*рачу!
И унёсся с теми же действующими лицами, которые молча наблюдали, как я полою белого халата вытираю чёрные глаза, размазывая подводку…
Когда он умер, совсем ещё молодой, в 59 лет, я так плакала, так плакала… А один из завлабов, Арарат, застенный мой сосед, подошёл ко мне и тихо, почти ехидно сказал:
– Плачь, плачь, сестрица, забыла, сколько слёз ты из-за него пролила? Вёдрами!
Несмотря на невозможное расстройство, я резво погналась за обидчиком и за всей его коварной кодлой. Влетела за ними в кабинет, директор попытался остановить меня своим свирепым взглядом, а с него не станется – и выгнать мог, но я предупредила:
– Выброшусь!
Месяц назад с крыши упал и разбился наш институтский слесарь, и угроза подействовала.
– Вот все результаты анализов, а я посмотрю, что вы добавляли и сколько. Честные люди вместе ищут ошибку!
– Слушай, ты уволенная!
– Ещё чего захотели! – подумала я, а вслух согласилась:
– Бесплатно закончу этот продукт и уволюсь. Другие просят! (никто меня особо не просил, думаю, в городе все знали о моей упёртости и неуправляемости, ведь химики все сплетники!).
Главный инженер как-то очень внимательно поглядел на меня и сказал:
– Пусть у доски защищается.
– Хоть по телевизору, вы тут три доктора, а я всего лишь кандидат! – недовольно проворчала я, – только по порядку, и честно скажите, что и как смешивали.
Боже мой, чтоб вы знали, если не слышали об этом: вся числовая часть анализа, да и всей науки-химии, – это простейшие манипуляции с пропорциями! Достаточно хорошо усвоить одно лишь правило – правило пропорции и все задачки по химии – ваши!
Главный технолог записал на доске состав первой смеси, второй, формулу подсчёта… я схватилась за голову и довольно артистично простонала:
– Аааа!
Мы быстро переглянулись с главным инженером, он отвечал за технологический отдел и в таких делах он был самый грамотный, опытный и ушлый. По-видимому, он уже понял, в чём была их ошибка, но сам не хотел тревожить это осиное гнездо с Главным по науке, они были, мягко говоря, вечными оппонентами, и на амбразуру бросил меня. А может, специально и подставил его, зная, что я выкручусь? Поэтому так невинно предложил, мол, пусть на доске защищается. Неверный расчёт процентов массовой доли – непростителен для лаборанта, или даже кандидата, но доктора наук – разве каждый день составляют пропорции или считают проценты? Поэтому внутри меня разбирал смех, а снаружи почему-то заплакала. От обиды, от своего неумения всех раз и навсегда поставить на место… Каждый раз, каждый раз оказывалось, что наши результаты верные! И они опять наступали…
Я взяла мел, записала другую формулу, и в столбик – то, что и должно было получиться и мои результаты. Всё сходилось до второй запятой. До сих пор не могу себе простить, что голос у меня немного дрожал, правда, от злости. Но все почему-то посмеивались, что меня выводило из себя. Директор стараясь скрыть радость, почти победно хлопнул по столу:
– Я же говорил, что она опять окажется права! Я же вас предупреждал!
Главный инженер, улыбаясь, примирительно сказал:
– Ладно, опять твоя взяла. Но берегись следующего раза – сегодняшнего позора не простим!
Все противно расхохотались, а я пошла отмываться от слёз.
Невероятно, но все трое мужчин добавляли 2 грамма, 4 грамма и ждали повышения на 2%, 4%... А в расчётах числитель мы относим не к постоянной массе, а к сумме с вводимым количеством… Потому и был прирост величиной «с куриный помёт» – знаменатель-то рос! Зря прекрасный кристаллический изомер перевели!
Через неделю я справляла новоселье – мне дали комнату для весовой и приборов, а главный технолог пришёл со своими новыми образцами на анализ, поздравил с моей контрибуционной территорией после блистательной победы и ехидно посоветовал:
– Если ты так быстро пускаешься в рёв, косметику не употребляй! Разве умным женщинам пристало краситься?
Только тут я с ужасом представила, в каком виде я у доски доказывала им свою правоту – у меня от слёз растеклась подводка…
А я никак не могла понять: я их так разгромила, а они еле сдерживают смех!
Мужчины – известные циники! Они даже после своего позора с таким удовольствием смеются над нами!
Было мне тогда… Как давно это было… Было мне и много, и мало – всего 40 лет…
Выглядела намного моложе, лет на десять. Сотрудница привела семилетнего сына на работу, некому было оставить, немного походил по лаборатории и стал колбы трогать, а там – кругом яды. В общем, разошёлся. Мама позвала меня, я грозно посмотрела на мальчика, не помню что сказала. Тот сразу почувствовал начальство и упавшим голосом сказал: "Бабушку надо слушаться!" Этот мем гулял долго, приводя меня в бешенство: на Учёном совете серьёзно что-то говоришь, и тут кто-то сзади тихо: "Бабушку слушаться надо!" А все старше меня!
При всей серьёзности и ответственности моей работы я любила и посмеяться, и похохмить, и приколы. Однажды прошлась по длинному коридору нашего НИИ, вижу, все ключи в дверях торчат, столько раз говорили: ключ вынимайте и вешайте в лаборатории! Прошлась до конца и все ключи повернула на один оборот. И пошла в свой кабинет. Минут через десять раздались вопли и барабанная дробь по дверям.
Сначала чуть не обиделись, потом, увидев, как я хохочу, стали сами смеяться.
Но не все. Можно сказать, что понимали меня очень немногие. Я не стану перечислять все возможные причины такого непонимания, с основной массой мои интересы не сходились.
К Новому году всем в лаборатории я вносила настенный табель-календарь, а к 8-марта маленькие подарки почти для всех, с кем работала. Однажды отнесла в микроэлементную ситечки-мешалки для чая. Мы на работе пили много чая. И первая реакция – какие-то застывшие глаза, неестественные движения… Микроэлементники были обеспокоены долей функционального аналитического контроля для реактивов, боялись, что им работы не достанется. А ведь рулили бывшие аспиранты ИОХ, тогда только эта лаборатория могла их обслужить, задачи и объекты совершенно другие! Синтетикам, если они варят совершенно новое соединение, нужны только микроэлементники. А для наработки известного вещества этот метод не годится. Зам по науке их результатами проверял мои результаты! Абсурд!
И почему-то чаще вспоминаются именно эти застывшие взгляды, чем обычная, человеческая благодарная улыбка. Их почти не было.
Как сейчас вижу, институт был поделён на два неравных лагеря: те, кто синтезировал или разрабатывал технологию и нуждался в постоянном контроле. И маленький лагерь моего отдела... Как я противостояла постоянным нападкам остального состава, даже сейчас не представляю. И садились за один стол, произносили тосты... Такой раздрай можно снести только в молодости, не копя обиды...
Тамбовские волки
Не знаю, способна ли я сейчас одновременно разгадывать головоломки химического анализа сложнейших продуктов самых различных классов по всем этажам, отражать атаки технологов, стремящихся любым способом доказать кондицию своего продукта и получить добро – заветный паспорт на склад, чтобы получить премии, разумеется, как же без них.
Даже спустя двадцать лет я помнила результаты всех партий, всех продуктов, в том числе, и пробных… А их было по несколько сотен в год, а то и больше… Наверное, при склерозе профессиональная память умирает последней.
Нервотрёпки были с продуктами, где присутствовали изомеры или представители оборонки. Главный по науке по своей заводской привычке пытался продвигать в Техусловия методы химического анализа – как суммарный по изомерам, он давал высокий процент массовой доли. Очень подготовленный, эрудированный, прекрасно знающий оргсинтез реактивов, он довольно презрительно относился к моей идеологии – обязательного контроля качества на всех стадиях производства, разработка и выбор самого информативного метода определения массовой доли выходного продукта, хотя на словах соглашался. Да, на словах лицемерно соглашался, и даже часто повторял, что надо, нужно!
Несмотря на очень напряженные отношения с другим, более значимым и авторитетным заместителем директора, мы оба признавали профессиональный уровень друг друга. Я – больше признавала, он – меньше, так как был очень противный. Упёртый и самоуверенный, не понимал, что есть вещи, о которых он не совсем знает. И всё хотел по-своему, а я не давалась – честь профессии превыше всего. Но оба радели за дело, спустя рукава никто из нас не работал…
Вообще, такое отношение повсеместное и не европейское, на всей территории бывшего Союза я наблюдала для всех продуктов, даже оборонных. Даже для фармакопейных!
А идеология качества – это идеология совершенствования!
После развала Союза в Армении могли бы развиваться и достичь мирового уровня всего несколько наукоёмких производств, в том числе на базе разработок и специалистов института, основанного академиком Мнджояном, института, основанного академиком Мергеляном…
Можно было огромный потенциал химиков Армении положить в основу хорошего фармацевтического производства. Насколько мне известно, некоторые из людей, пытавшихся это доказать или сделать, взяли и уехали. А вот племянник нашего директора остался и основал довольно приличное предприятие, где я была в самом начале и двадцать лет спустя. Слов нет!
Произошло то же, что и в России. Коррупция в эшелонах фармкомитетов, разрешающих продажу тех или иных лекарств нередко во вред производству собственных (вспомним ту же историю с инсулином), полностью дезорганизовала выпуск приличных по качеству собственных препаратов. Перепродать всегда легче и дешевле. А ведь надо было только найти финансы для организации условий производств по Фармакопее. Но я считаю, что одним из главных факторов условий производства является строгий контроль качества. Культура любого производства – это культура качества.
Вот не смогла я всё это им вдолбить. Построила конструкцию, через Минхимпром утвердили, назначили меня заместителем директора по качеству, формально в подчинении непосредственно Минхимпрому, но культуру вырастить не успели. Развалился Союз, развалилось всё, и химики кинулись нарабатывать платноёмкие вещества. Каждый раз – в отдельно взятом случае – я одерживала победу, а в сумме – наживала побеждённых врагов, норовящих в следующем случае лишь использовать меня, хотя бы в рутинных случаях. Мешали продвижению более прогрессивных методов контроля, чтобы гнать количество.
Но часто заказчик ставил довольно глупые, на мой взгляд, требования, и я отстаивала мой метод анализа и наш продукт. Например, было одно нашумевшее вещество, на вид простое, но со сложной судьбой. Готовили техрегламент по одному военному заказу, приехал завотделом из Тамбова, там было много «почтовых ящиков» Минобороны. Их расстраивало непонятное для них расхождение в результатах химического и инструментального анализов. Наш ответственный за продукт зам по науке риторически повторял: «Как это могут результаты анализа быть разными?». По-моему, делал вид, что не понимает, он был прекрасный химик. Но отвечал за разработку и продукта, и ТУ, поэтом приказал – вносить в ТУ только химический метод. Чтоб я не возникала, значит. Так что или прекрасно понимал, или, наоборот, не понимал, что тоже не делало ему чести.
А в Тамбове – парк лучших приборов, Хюлетт-Паккард стоит, это вам не «Эталон» московский. Говорю же, Устинов не жалел на оборону денег. Денег государства.
В моём кабинете мы посидели с сотрудницами за чаем, переглянулись с выражением лица «Элементарно, Ватсон», сразу поняли, в чём дело, но на совещание меня даже не позвали, тем не менее, тамбовчанин, поразительно похожий на Самуила Маршака, каким-то образом со мной встретился, – в Главке ему посоветовали со мной поговорить. Я выслушала его и поняла, что если объясню, в чём дело – а я давно знала, в чём дело, на то и в Москве этому делу училась, меня тут же выгонят и вообще, получится типа корпоративное предательство... Пошли мы с ним в столовку, о том, о сём поболтали, много чего ему посоветовала по инструментальным методам, какой и когда стоит применять, но о продукте – ни слова. Пришли в мой кабинет, я и говорю:
– Я вам объясню причину, с условием, что поможете внести в ТУ информативный метод, а то с Главным по ТУ мы убьём друг друга, я даже уверена, кто кого: что он – меня. Я ему уже сто раз объясняла, эту причину. Сто раз убивал, пусть в сто первый. Жалко мне вас, вы не химик, но дайте слово!
И объяснила, причина простая, но он же не химик-аналитик, который в МГУ аспирантуру проходил, учеником у одного из самых-самых аналитиков мира…
У меня были классные руководители! Не было дня, чтоб я их не помянула добрым словом или мыслью!
Тамбовчанин-Самуил-Маршак, завотделом спецразработок, заговорщически поглядел на меня и прошептал:
– Так вот почему они сказали, что вы на бюллетене! Но вас в коридоре окликнули, и я пошёл за вами… Я вас не выдам, но напишите, а то подробности забуду. И вообще, у нас зарплаты повыше, квартиру дадим, переезжайте к нам! Один наш ЦЗЛ больше вашего здания, но таких специалистов, как вы, страшно не хватает!
Я посмотрела на него, как на ненормального. Он-то, русский, весь Союз ему родина. Честно, тогда я совершенно не представляла, что смогу больше месяца где-то жить без Еревана… Даже в Париже с Ленинградом, не то, что в каком-то Тамбове! По-моему, в Тамбове никто даже не родился, из великих. Чехов из Таганрога…
Я всё написала, обосновала, но в ТУ мою инструментальную методику пока не внесли, так как при очистке теряли четверть продукта, и меня послали в Москву отвоёвывать не мои позиции. И в головном ящике, с моей привычкой совать нос во все дырки, (пытливость, пытливость!), я неожиданно узнала, что продукт используют после разведения… водой. Проболтались, думали – знаю. И при этом в технических условиях они почему-то требовали ограничить содержание влаги до одного процента! И чем только не изгоняли эту влагу бедные наши технологи! И не только теряли продукт при очистке! От «жарки» он становился желтоватым и не проходил уже по цвету и внесённой в ТУ органолептике, то есть страшно вонял, что было недопустимо, если знать, где его применяли (еле вытянула область применения, кстати).
Попробуй от такой влаги избавиться! А эти доводят потом водой до 15% раствора, чтобы употребить. Мамочки!
Странными были установки в целях секретности. Одним поручать наработку. Другим – разработку. Третьим – обосновать ТУ. Четвёртым – употребление, разработка и ордена. А надо всех вместе на один продукт собрать и чтоб все знали, что для чего. Но «установочки» и не такое гробят.
– Знаете, что? Давайте эту влагу из ТУ выбросим, органолептику тоже. Если не жарить продукт и хранить герметично, он не будет вонять, а то 25% прекрасного продукта теряем, – стала я их убеждать.
И инструментальный метод убедила внести. Дело в том, что низкомолекулярная примесь завышает результат, а технологам выгодно такой метод в ТУ держать, в ущерб качеству. Добавляешь немного низкомолекулярной примеси, титруешь, а массовая доля уже 99%... А на приборе они, голубушки, рядышком, чёткие выходят пики, только сосчитать успевай! Ах, какой прекрасный прибор этот хроматограф!
Согласились, обещали сами утрясать по инстанциям.
А месяца через два, к 8 марта, получаю я посылочку на адрес спецотдела. Чрезмерно любопытная заведующая спецотделом заставила открыть при ней. В бандерольке из Тамбова оказались две длинненькие коробочки, в ней лежали дорогущие шприцы – «Гамильтоны»! Мечта любого хроматографиста! О них я только читала в иностранных журналах… Ну, как Айфон сегодня вам подарить, с самым последним нумером, но чтоб использовать только на работе! Я хорошие премии получала, ругали, шкодили, и всё же ценили. Всё, что возжелаю, тут же выписывали. Но чтоб контрагенты посылочки «со струментом» слали…
А эти «Гамильтоны» до сих пор лежат у меня дома. Думала, аналитиком работать буду, с собой взяла. Сейчас приборы пошли со своей встроенной инжекцией, не нужны никому такие шприцы…
Да и некому дарить.
Ещё один продукт изрядно откусил от моего здоровья…
Назывался он – Изофорон. Правда, технологи упрямо говорили: Изофурон, хотя фураном там и не пахло.
Запомнился он не только сложностью наших наработочных вариантов, но и забавным случаем в головном предприятии заказчика. Много применений каждому продукту, вдруг окунаешься в совершенно новую жизнь химического соединения… Сейчас, каждый раз, глядя на компактный диск (СD), я вспоминаю, чем достигается это качество зеркальной поверхности диска…
Одну тонну, а, как известно, в тонне 1000 кг, то есть более тысячи бутылок, уже отослали с завода, это был заказ заводчанам. Мы обретались тогда на одной территории, и все начальники ОТК завода часто обращались ко мне в сложных аналитических случаях, а по изофорону им даже пришло указание из главка: посылать продукцию только за моей подписью, хотя мы с заводом имели только общую остановку автобуса по тупиковому маршруту №32… Вот такое было безоговорочное доверие ко мне, и я этим горжусь до сих пор!
И вдруг, как снег на голову, почтовый ящик (оборонное предприятие) – присылает заводчанам рекламацию. Сегодня я предполагаю, что, узнав о рекламациях, наша дирекция решил перехватить оборонный заказ, может, беру грех на душу, но это вероятный ход.
И столько же наши технологи послали. Я сначала не обратила внимания, почему всего 100 кг и больше не завод посылает. Оказывается, увидев, что в ТУ методика хроматографическая (это растворитель), решили обойтись своим, лабораторным хроматографом. А ни один производитель сам не в состоянии правильно и точно оценить качество своего продукта, даже если сравнивает с импортным образцом. Нужна независимая экспертиза. Ну, а там, в ящике, даже не 99% на входном контроле получили, а 97,8%. Директор вызвал меня и, опустив глаза, стал говорить о патриотизме, командной поддержке. Тогда я не очень протестовала против этих командировок, и в силу необходимости, и своего зависимого положения (потерять работу считалось трагедией), но сейчас жалею об этом. Эти нелюди обманывали, подделывали значения массовой доли в паспортах, бланки и печати воровали из моего сейфа, чтобы получить премии, зарплату, оставаться на должностях, а меня выставляли на амбразуру – отвоёвывать рекламации. А 8 марта, все женщины, как женщины, а я 7 марта ночью, завернув дочку в тёплый комбинезончик (муж не согласился водить её в садик), вылетела в Москву.
Завод счётно-вычислительных машин находился где-то за станцией метро Красносельская, начснаба оказался армянин из Сочи, вернее, почти русский, но с армянской фамилией. Так я впервые увидела амшенца. Матвей показал два очень больших диска, для больших ЭВМ и объяснил:
– Вот ваш изофорон, а вот – импортный.
Никакой разницы я не увидела. Гладкая, зеркальная поверхность и пожала плечами:
– Ну?
– Это у нас 13-ый класс чистоты поверхности, то есть шлифовки. А вот с вашим шероховатости, микропузыри получаются. Индусы отказались брать, целую партию дисков забраковали!
В ЦЗЛ сделали вкол обоих образцов: ФРГ и наш…
Я похолодела. Тонну «без-через ОТК», то есть в обход моего отдела, отправили и сидят там 8 марта справляют! А я мою полусонную малышку сдала девочкам из отдела кадровпочтового ящика. Ей пять лет, спокойная, кудрявенькая куколка. Сидит там, рисует и жуёт конфетки. А в голове уже сценарий обозначился – каждую бутылку ОТДЕЛЬНО проанализировать, чтоб спасти им хоть какую-то из плановой поставки.
Вот и весь мой Женский праздник!
Вызвала я одну мою сотрудницу верную, была ещё одна, но та с двумя детьми, да по-русски только слово «баллон» писать умела. И то через одно «л». Но такое золото! А эта девушка недавно стала работать, незамужняя, очень исполнительная, тоже оказалась золотом. Прилетела она, и стали мы по одной бутылке, раз-раз, быстро-быстро, как в песне, от утра до утра… С восьми утра до восьми вечера…
После этого нарабатывать этот растворитель стал завод, получив из Минобороны указивку: «Принимать паспорт на продукт только с дополнительной подписью Гарибян, заведующей отделом качеством АрмИРЕА.
Вернувшись, я устроила «дознание», и выяснила, что под тем паспортом 100 кг они отправили остальную тонну, по личному приказу заместителя директора и под его личную ответственность.
– Тогда почему меня послали? Пусть бы Алексанян ехал!
– Мы не умеем отстаивать чистоту, это только ты умеешь! – вот такой был наглый ответ под смешки сидящих на диспетчерской.
Говорила же многострадальная Люся Доброва, лаборантка из МГУ: «От этих мужиков одни неприятности!».
Если б можно было отмотать жизнь, я бы сразу ушла с работы и стала рожать детей. Пусть меня закидают камнями, а женщине лучше не работать, и лучше заниматься домом и детьми. Но богу было неугодно, чтоб я имела много детей…
Этот «почтовый ящик» поразил меня некоей особенностью, о которой я не могу не рассказать. Завод был действительно огромный, я такого ещё не видела. Тянулся на километры. Битый час мне оформляли вход. Поставили несколько печатей, после каждой проходной спецпровожатый ждал очередного штампика, наконец, я вынырнула из третьей проходной, меня встретил завлаб и повёл в технологическое здание. За всеми проходными тянулись крепкие заборы с проволокой поверху.
День был забит работой, пролетел очень быстро. И вдруг Матвей, который уже час сидел и наблюдал за расфасовкой обработанных бутылей, подпрыгнул.
– Уже шестой час, пропустили! – простонал он, – спецотдел до пяти, это мы ненормированные...
И стремглав кинулся к первой же охране.
Понуро возвратясь, Матвей стал свирепо накручивать диск телефона. Гудки гулко отзывались в ушах. Катастрофа! Три пропускных пункта, три проходных, и все закрыты для меня с этим несчастным временным пропуском, с допуском... Не получу обратно справку, больше сюда не войду, а ещё столько дней работать надо... Да и ночевать негде, ни одного дивана не заметила.
Матвей Дмитриевич продолжал нервно звонить, наконец, кто-то ответил, и он сказал:
– Пошли, слава Богу, Ленчик ещё не ушла! Завтра скажете, что пропуск уронили.
В конце длиннющего коридора та самая «Ленчик», заведующая ЦЗЛ, встретила нас уже в куртке, и мы прошли ещё два длинных коридора, вышли во двор, заваленный новыми и старыми ящиками с надписью «Не кантовать!». Потом почему-то вошли в новый недостроенный корпус, осторожно поднялись по ступенькам без перил на высокий первый этаж, в строящемся корпусе уже никого не было. Я покорно и без лишних слов следовала за ними по длиннющему коридору. Шли минут пять, очень уж длинное здание начали строить. Матвей помог нам спрыгнуть на землю, мы вышли в просторный, на этот раз без забора заасфальтированный двор, похожий на улицу. «Наверное, очередной забор далеко», – подумала я, – и охрана тоже...
Мельком взглянув на здание напротив, не веря своим глазам, я прочитала: «Московский метрополитен имени такого-то. Станция метро Бауманская»
– Матвей, у вас на территории даже своя станция метро есть? – глупо спросила я.
Матвей расхохотался.
– Только никому не рассказывайте! – и, подумав, добавил, – у нас голова есть! И Ленчик!
Однако, вернувшись домой, я не смогла удержаться и на работе всем удивлённо рассказывала, как я без выходной печати на допуске очутилась в метро. Спецотделом неодобрительно слушала, слушала, потом отвела в сторонку и важно сообщила:
– Я хорошо к тебе отношусь, но ты очень неосторожно себя ведёшь, язык распускаешь, это же оборонное предприятие! – И многозначительно добавила.
– Я тебя предупредила!
Слов нет. Везде у самих дыры, колючая проволока и открытый выход к метро…
А предупреждают – нас!
Спецотделы
Спецотделы в советских учреждениях играли важную, беспрекословную роль. Но порой (даже часто) работали глупо и неумно.
На моих глазах подрезали крылья работающему профессионалу своего дела. Научному руководителю нашего НИИ не разрешали выехать, чтобы увидеть свою мать, так и умерла за границей, так и не увидев сына за 20 лет… А тогда скайпа не было. Моему мужу вообще не разрешили занять место заведующего лабораторией в Институте физики, так как родился в Тегеране (в школу пошёл в Ереване).
Главный технолог у нас был в опале и доверял мне свои душевные травмы. Он был женат на женщине, которую часто цитировал. Откуда мы сделали вывод, что он её очень любит и уважает. Но бедная женщина пострадала из-за своего ахпарства. Почему бедная? История выдалась очень уж драматическая и несправедливая!
На прежней работе взрывом реактора наш технолог был ранен в ногу, очень заметно прихрамывал и страдал от этого. Еле устроился на эту работу, и был доволен. И вдруг во Франции отыскивается дядя его жены (тогда такое ещё было возможно, когда вот так вдруг отыскивались родственники, например, через АОКС).
Мало того, что дядя объявляется, он оказывается ещё и миллиардером, то есть, что ни на есть буржуин и враг советской власти. Но и это ещё не всё! Дядя во Франции собрал огромную коллекцию редких и старинных ковров, и решил привезти нехилую её часть в дар своей родине, конкретно – Сардарабатскому музею. Обратился к премьер-министру Фаддею и первому секретарю ЦК Демирчяну. Те страшно обрадовались (ещё бы!), тот приехал, привёз, вручил в торжественной обстановке, пообещал в следующий раз подарить родине ещё одну коллекцию. Фаддей Тачатович дал обед в честь высокого гостя-миллиардера. Но неосторожный француз пригласил на церемонию вручения племянницу с мужем.
Родина отблагодарила коллекционера. На следующий день нашего главного технолога Карагезяна вызвала дама из спецотдела и объявила ему, что отныне он лишается допуска, так как общался с иностранцем, причём с отягощением – при получении не сообщал. Карагёзян божился, что понятия не имел о родственнике жены, и жена про них ничего не знала…
Тучи нависли над третьим этажом. Было ясно, что технолога выгонят и с работы. Директор трусливо выслушал доклад спецотдельши, развёл руками и уволил. Я ходила как в воду опущенная. На меня несправедливость всегда оставляла гнетущее впечатление. Через некоторое время жена написала дяде, дядя позвонил в лицемерный Совмин, оттуда ещё кто-то куда-то, однажды пришли на работу, видим, Карагёзян в спецовке, у реактора стоит, шланги перебрасывает. То есть взяли обратно, правда, уже рядовым технологом.
Дома рассказала, муж в ужасе заходил взад-вперёд и сообщил:
– А ты знаешь, Айк, брат Коли Калустова, приедет из Тегерана. Я скроюсь, а ты его встречай и куда-нибудь своди, пусть посмотрит город.
Коля Калустов, племянник свёкра, ростовский предприниматель-цеховик, был у нас несколько раз в гостях со своими внуками. Замечательный и душевный человек. Он почему-то пудрился, а волосы у него были не седые, а рыжие, от хны. Коля мне казался чуть ли не древним, но сейчас прикинула, что было ему от силы лет 50. Коля больше 40 лет брата не видел. Это была их первая встреча после разлуки, а брат – ираноармянский поэт Айк Калустян приехал как паломник, Хомейни впервые выпустил группу христиан- армян в Армению. Паломники расположились в гостинице «Ани», я ходила туда каждое утро с годовалой дочкой наперевес, ему показывала город, а он всё время жалел, что муж мой уехал в командировку. Айк был известным человеком в Тегеране, его пригласил Союз писателей, и тоже носились с ним – всё же поэт Спюрка… И с ним, как привязанный, всё время находился, ни на секунду не отходя, один шнырь, якобы, тоже поэт. Даже, когда Айк выходил в другую комнату, шнырик бежал за ним. Мне потом объяснили, что юркий очкарик был сексотом, приставленным к Айку. А тот упивался таким вниманием Союза писателей, которого в Иране сроду не было…
Дефицитные времена
В отделах любого НИИ происходят разные истории. Начиная от тайных любовных и кончая самыми серьёзными свершениями оборонно-государственной важности. Свершения и отчёты к ним мы лихорадочно заканчивали к концу года, когда на носу тоже неотложные новогодние хлопоты в кругу семьи.
Перед Новым годом сверху прислали распределение. У замдиректора на столе лежали новенькие «дефицитки»: 10 пар финских стёганых сапог из плащевой ткани, один немецкий ковёр фабричного производства 2 на 3 (он до сих пор украшает мой холл) и 140 польских бюстгальтеров необычайной красоты. Было такое вот странное распределение дефицита, из райкома спускали… Во все учреждения.
Зам по хозчасти распорядился прийти со списком номеров – как известно, размеры бюстгальтеров почему-то нумеруют. Сапоги и немецкий ковёр разыгрывались дедовским способом – в коробку из-под сапог бросили бумажки с обозначением товара и с кучей пустых, и по одному вызывали вытаскивать свой «бахт». Джангюлум своего рода. А в кабинете профком составил список всех женщин и девушек по отделам и с застывшей на лице плутовской улыбкой с каким-то неуловимым удовольствием записывал:
– Лаборатория номер 12. Три вторых номера, четыре третьих, один первый.
Рука профкома дрогнула:
– Липарит, кто это у тебя, первый номер?
– Новенькая, дипломница.
– А, так у неё вообще нулевой, великоват будет! – и пошёл дальше.
– Василь, у тебя обе с шестым? Только пятые есть.
Василь замахал: пятый будет маловат, Георгий Агванович. Ну ладно, давай, может, переделают.
– Так, третий сектор. Митя, у тебя что?
– Два вторых, четыре третьих, один шестой и один… – Митя запнулся. Все знали необъятные размеры Митиной любовницы, которая по совместительству работала у него в секторе.
Мужчины тактично опустили головы. Митя как-то безнадёжно заморгал и жалобно попросил:
– Может четвёртый жене возьму, а она всё равно заказывает! – сообщил он под понимающие улыбки коллег.
– Так, дальше, Енок Петросович! Что у тебя? Где твой листок?
– У меня много девочек, целых шестнадцать, не знаю, у кого какой у них номер… – уныло сообщил Енок, начальник самого чистого сектора – упаковочного.
Тут профком поднял глаза на Енока, словно впервые его видел:
– Ада, ты как это себе представляешь? Ну, какой ты начальник сектора, если не знаешь размера грудей своих сотрудниц?
Енок развёл руками:
– Под халатом разве разглядишь! Не буду же я их щупать! – недоумённо возразил он под гром хохота.
А ковёр достался мне. Я последняя вытащила…
И ещё про дефицит. Мама за счёт своего непререкаемого авторитета среди продавщиц ближнего арабкирского окружения доставала «ТАЙД» и туалетную бумагу, в больших картонных коробках. Потом она их раздаривала. Мне – по две штуки, младшей сестре – по пятьдесят. Да, непонятное разграничение.
Зять забирал связки в багажник (машину тоже мама ему устроила, через папу, как ветеран он получил эти «Жигули 06» и передал ему, тогда как брат рассекал на инвалидном «Запорожце». Мы считали, что зятю Жигули нужнее.
Так вот, он забирал свои связки в багажник и благодарил:
– Зонкач джан (тёщенька), превосходный подарок вы мне сделали! Каждый раз, заходя в туалет, я буду о вас вспоминать!
Травли
Выше я рассказывала про травлю. Почти во всех учреждениях это происходило. Кто уходил, кто сдавался… Вот через лет десять такой бойкот объявили одному из моих коллег. Это была целая эпопея! Наш директор умер, институт захватил и объединил со своей лабораторией заведующий какой-то соседней самостоятельной лабораторией, но с короткими связями в Москве, он привёл на все начальственные должности своих, меня тоже пытался назначить под начало неспециалиста, я взбрыкнулась, и, естественно, тут же оказалась в опале… Ещё один оказался в опале, тоже завлаб и тоже принципиальный. Новому директору сказал:
– Да кто вы такой? Из Москвы вас сюда посадили!
И сразу оказался без территории – психологически не мог сидеть у себя в лаборатории. У меня был кабинет, где я ему предложила сидеть, пока он решит, как быть (намеревался уйти), а сама больше бывала на третьем этаже. В коридоре с ним даже близкие друзья боялись оказываться вдвоём, вдруг новое начальство засечёт – а ведь взрослые люди… А я даже назло стояла и разговаривала и, разумеется, ещё больше впадая в опалу.
Они-то мужики, потом помирились за хашем, что не помешало мне возглавить теневой кабинет по выборам нового директора, этого опальника мы и выбрали. На несколько месяцев Горбачёв дал такую установку: руководителей надо выбирать. Но оказалось – выбрать-то выбрали (он из моего кабинета переехал в директорский), но жизнь устроена так, что стул, кресло, должность часто отбирают свойство памяти и благодарности… И даже дружбы.
Через год, прознав о наших напряжённых отношениях с новым директором, возникших из-за моей излишней самостоятельности, многие стали отстраняться от меня, стараясь выслужиться. Флюгера. Это очень распространённое явление, даже в масштабе государства. Разумеется, нашего. Но, слава богу, судьба случайно, на несколько минут подарила мне шанс вырваться из плена аналитической обслуги, шанс на разумное решение, и я его не упустила… Учредила собственный Центр бтоскрининга, обрела независимость. Постепенно вышла на контакты и крупные контракты с научными центрами западных фармкомпаний, переехав для этого в Москву (научный менеджмент).
После Независимости в республике бурно расцвёл коммерческий сегмент. Стали нарабатывать какие-то лекарства, некоторые, даже опасный промедол (остановились на прекурсорах). Он получался с изомером (кстати, более активным), но от него не могли избавиться без серьёзного аналитического исследования на всех стадиях получения. На заводе «Наирит», который уже не работал, стояли бочки с огромным количеством карбинола Фаворского, прекурсор тогда получали из него. Но это было очень опасно и муторно, предстоял «закрытый режим», вывоз продукции только в сопровождении МВД, они требовали за «крышу» неимоверные деньги, в результате такое ценное сырьё пропало. Правда, ребята из Питера смогли разработать метод получения из другого сырья, которое в России производилось навалом, и очень большой заказ (по тем временам огромный) ушёл к конкурентам из Италии.
Но жить-то надо! Начали делать поставки по каталогам: искать по всему миру¬¬, кому нужны те или иные вещества из каталогов мировых химических брендов (в основном заказывали очень токсичные производства), заказывали через факс, так и стали называть эти заказы «факс». Над чем работаешь? Над «факсом». Разовые поставки, особо в анализах не нуждались, а конечный продукт часто отправляли по температуре плавления.
Мне там уже не было места: если Минобороны жёстко контролировало многие проекты и заказы в части качества, то сейчас началась война, а Союз давно развалился. И, если все семнадцать лет в Институте думали (я тоже), что меня оттуда вынесут, я ушла сама. И меня ушли, не без этого. Мы все стали лихорадочно искать свои пути в условиях войны. То решили отливать пули, мне поручили изучать состав растворной жидкости для закаливания, потом пули стали покупать готовые, перешли на ракетки типа «Града», которым соседи поливали Степанакерт, сверху наше Минобороны финансировало разработку своих «Градов». Военпреды уселись у нас в институте, начспецотдела сияла от осознания своей необходимости, несколько раз я побывала на этих заседаниях. У них в этом военсовете тоже была женщина, бакинка, полная, в военной форме, с хорошо поставленной дикцией, очень требовательная, но не такая уж умная. Глупых вопросов больше задавала. Я не спускала с неё глаз, а военпред всё время на меня исподлобья поглядывала. Шестым чувством я поняла, что на моём лице слишком отчётливо отражалось моё недовольство, пришлось время от времени улыбаться. Но я рада, что ушла и больше это ненужное мне подразделение не видела. А ракеты и без них кто надо делал. Ничего конструктивного на этих военпредских совещаниях не предлагалось, какие-то оформления документации были важнее. Дальше – не знаю, кажется, стали что-то нужное делать.
Скрининг
Тот проект я и без МНТЦ сделала, без инвестиций от сторонних организаций, вместо «10-15 химиков с откатом» у меня было охвачено не менее 150 учёных с разными научными степенями и разных национальностей из разных городов и республик. Мои проекты были на год, на не очень большую сумму, поэтому никаких больше сбоев и «откатов» не было. Много позже, лет десять спустя, у меня дома собрались за столом ереванские (сколько поместилось), и один из моих очень уважаемых коллег и партнёров, доктор наук произнёс тост:
– Хочу выпить за нас с Гоар. Все эти трудные годы она сумела обеспечить нас работой и более-менее достойной оплатой, помогла выбраться с достоинством, благодаря ей и нашей профессии. Мы благодарны её вкладу!
– Ну что вы, я сама тоже без вас не выбралась бы! Без вас совсем загнулась бы!
Это уж точно! Я была совсем одна, с двумя детьми, крутилась как белка в колесе, четыре поездки в год, 150 авторов, все подозрительные, недоверчивые, как выжила – сама не верю…
Я часто его вспоминаю. Удивительно позитивный и красивый человек был… Так нелепо умер, на посту… Про таких отец говорил: "Искакан исан эр…" Непереводимо, но суть такова – ЧЕЛОВЕКОМ был!
Здесь я должна сказать, что с учеными, с которыми я имела дело, была знакома и с их работами тоже, условиями работы – (большинство ЯМР-спектров в 90-ых делали за свой счёт) в Москве, Питере, Киеве, в Ереване, Тбилиси – это очень высококлассные специалисты, ничуть не уступающие западным. Но приборные парки уступают, условия работы и оплата – уступает… Поэтому многие стремятся туда и становятся уже светилами.
Рука об руку мы выжили! И самым ценным тут были не только деньги, которые шли из контрактов и грантов. Особенно ценным было то, что мы продолжали зарабатывать наши кровные своим образованием, интеллектом, благодаря нашей любимой профессии! Многие мои ровесники продолжают работать под тягой, но разве они каждый день ходят на работу за те гроши зарплаты? В химических лабораториях со своими веществами, классами и подклассами они – как рыба в своей воде. Вытащишь – задохнётся. Вот недавно наш московский отдел в Онкоцентре справлял "корпоративную" встречу Нового года. Как всегда, в кабинете начальника отдела, теперь это Дима, 67 лет. Люсеньке исполнилось 77 и она ушла на пенсию... Остальные, которым тоже исполнилось 77, тоже ушли на пенсию. Так что за столом вместо 30 чел сидело 12... Да и тех перевели на полставки. Всех! Но ходят все дни, кроме пятницы. Я тоже так ходила года два, потом стала прогуливать, а в Историчку и Ленинку – как на работу ходить и книжки писать. «Полставки» я считала так: два с половиной дня хожу, остальные дни – в библиотеках, чтобы часов 10 там провести. Но в отделе кадров дамы, противные во всех отношениях, предложили мне: КАЖДЫЙ ДЕНЬ, ДО ОБЕДА! По их мнению, только так полставки считают!
Пришлось разорвать отношения.
А после этого они выдвинули остальным полставочникам другое: на полставки – это каждый день, кроме пятницы!
Очень интересные разработки ведут наши девочки, которым за 70… разрабатывают новые противоопухолевые препараты, нового. очень перспективного пептидного ряда. Им нужен аналитик, кандидат наук минимум... Но за пять (тысяч и рублей).
А Диме нужен ещё и писатель. Статьи отдела писать – с оформлением, маркетингом и «пиаром». Но в сумме – за девять тысяч. Это ставки кандидатов наук...
Предлагал подумать, но я замахала руками: «Дима джан, кто сгорел, того не подожжёшь!». 40 лет оттрубила аналитиком, износилась нервная система в войнах и поисках… Хотя было бы интересно, но в таком режиме мои поездки на два-три месяца в Ереван не помещались, и день недели – среда – не помещалась…
Про среду потом, и не здесь.
А тот большой отдел стволовых клеток, который так любовно создали на нашем этаже, схлопнулся. За пять тысяч даже уборщица на работу не выйдет.
Но Барышников с Давыдовым были прекрасными директорами, исключительное современное оборудование стоит у аналитиков. Один умер, второго заменили.
Ночью помечтала... Я эти приборы только в каталогах видела, картинки анализаторов поглаживала... На их прототипах в аспирантках работала... Если б не поездки в Ереван, попросилась бы бесплатно, лишь бы с отделом кадров дела не иметь! Но в связи с последними криминалами пропуск просто так не дадут...
На днях пошла туда, девочек повидать, чайку с ними попить. Оказалось, «варех поймали». Вернее, не поймали, но обнаружили в одном из заброшенных помещений… труп. Тут же наняли ВОХРу из Росгвардии (я так думаю, потому что меня долго не впускали, пока заведующий лично не спустился и заверил мой фейс и личность. С росписью). Наверное, больше не пойду, неудобно Диму таскать вниз с пятого этажа, хоть и на лифте…
Между прочим, тот ереванский коллега, который произносил за меня тост, разработал семь (семь) прекрасных лекарственных препаратов! Все авторские свидетельства новые московские деятели в девяностых украли и продали заграничным компаниям . Мы подозревали, что японцам, так как они стали крутиться вокруг этих структур.
А его отделу не хватало реактивов… И остальным не хватало – снабжение реактивами резко сократилось. Я привозила из Москвы маленькие пузырьки, заказывала из разных заграничных компаний (Сигма, Ланкастер, Олдридж) по 100-200 грамм, образцы ставили на синтез микроколичеств, для статей хватало.
Однажды очень забавно везла. После этого уже не получалось, грянула борьба с «мировой терроризьмой»… Вместе с башнями-близнецами обрушились схемы наших скрининговых проектов.
В Домодедово после регистрации заходили через пограничных служащих – справа и слева сканеры. Они смотрели на экран и требовали открыть вещи, показать подозрительное. Все провожающие столпились у входа, а я одну сумку оставила у дочки – тот погранец, что справа, засветил, высмотрел и потребовал изъять эти непонятные пузырёчки.
Я передислоцировалась к тому, что слева, попросила «пойти поцеловать дочку», мол, не успела. А она неуловимым движением засунула в мой карман дублёнки по два пузырька с реактивами.
Теперь я побежала на своё место, по ТУ СТОРОНУ. Улучив, когда таможенник отвернулся, я быстро перебежала назад, Анушик ещё 4 пузырька дала, засунув их в карман дублёнки, отбежала на место. И так за несколько пробежек-перебежек все пузырёчки для моих химиков благополучно перенесла в рюкзачок. Сама не верила, что получилось.
Народ стоял и ошалело наблюдал за моими действиями. Потом дочь рассказала, что её спрашивали:
– Что это ты ей давала? Лекарства?
Дочка серьёзно, стараясь не рассмеяться, отвечала строго заученно:
– Мама уринотерапевт. Возит урину на исследования.
Она говорила почти правду. Все реактивы из-за дурного запаха я называла уриной. А все заводские этикетки были особым образом заклеены наклейками с текстом: УРИНА С КИНЗОЙ, УРИНА С БРУСНИКОЙ. Брат любовно разработал технологию наклеек…
Мы с ним два часа по этой технологии наклеивали бутылочкам этикетки, чтоб оригинал сохранился: урина, насыщенная мятой, укропом, чабрецом… А под ней – метилизопропил1, 2, 3, 4-амино… для моих химиков.
Всё шло, казалось, неплохо и надолго.
Но только плохое может длиться вечно, а всё хорошее один раз кончается…
Однажды я сидела в спальне и готовила занудливый бухгалтерский отчёт, а подруга сидела в зале и смотрела телевизор, она без телевизора жить не могла. Приходила мне помогать со списками, с бухгалтерией. Она умела очень аккуратно работать, кстати, кандидат наук по биологии.
Стояла золотая осень, но мы были так заняты, что даже в окно не выглядывали.
Вышла я в залу, что-то спросить, взгляд упал на экран – а там бомбёжка какая-то, здания рушатся. И вдруг каким-то шестым чувством я поняла, что это не кино.
– Да нет, кино это! – уверенно сказала подруга.
Вслушались – башни-близнецы рушатся, клубы пыли… Кошмарная картина…
К сожалению, в те дни услышала не раз «Этим американцам так и надо!»
Мир с того дня стал другим! Америка лопалась от денег, столько научных программ финансировала! Но мир перевернулся в тот день…
И всё постепенно прекратилось, стали террористов ловить, тратить на войну, из-за проклятых террористов уже невозможно было не то, что бутылочки, даже образцы по нескольку миллиграмм возить из ереванских институтов в Москву… Наш научный бизнес стал понемногу хиреть.
И заработал нехороший закон термодинамики – про энтропию…
Просидев столько времени дома, или философом заделаешься или крыша съедет. Разбомбленная сводками о смертях от короны, я незаметно для себя вспомнила про энтропию – из третьего начала термодинамики. Ибо смерть, разложение, ржавчина и гниение связаны с энтропией.
Миром правят хаос и законы термодинамики. Особенно в студенческие годы меня раздражала энтропия и третье начало термодинамики. Курс вёл великолепный Чалтыкян, а проработку – доцент Мамьян. У неё был резкий визгливый голос, вечная усмешка после фациалиса и особый нюх на нерадивых и тупых студентов. Она задавала решать задачки по термодинамике, а я не понимала, откуда Эмма с Элизой знают, как их решать. Оказывается, они эти законы знали, потому что учили в течение семестра. Вот такие сознательные. Что я делала вместо усвоения начал термодинамики, даже не представляю, но им она, не спрашивая, поставила зачёт, а вот меня, даже не спросив и презрительно искривив лицо, отправила в нокаут: «Незачёт. Сдадите экзамен осенью!». И испортила мне всё лето!
Проштудировав курс, осенью я экзамен сдала, Чалтыкян даже четвёрку поставил. Но понятие энтропии осталось расплывчатым, про неё я не смогла бы рассказать филологу или историку – что означает, что я плохо примеряла её к обычной жизни. На самом деле, и сейчас у меня не вызывает умиления это предложение: «Например, в рамках теории информации она рассматривается как характеристика системы, связанная с искажениями при передаче информации. Именно энтропия ответственна за «шум» на линии связи. Тогда как вся наша жизнь описывается этим началом термодинамики…».
Особый драматизм этому закону придает статистическая интерпретация, согласно которой энтропия выступает как мера беспорядка в системе. Таким образом, конечным результатом действия второго начала термодинамики становится гомогенная система, лишенная формы, иерархии и какой-либо дифференциации. Быдло! – промелькнуло у меня в голове…
Энтропия выступает как мера беспорядка в системе. Энтропия связана со всеми процессами. Смерть, разложение, ржавчина и гниение связаны с энтропией.
Хаос связан с законами природы, а порядок с желанием человека (Генри Адамс).
И вот тут-то и заковыка… Каждый желает установить свой порядок, обещая устранить хаос. И каждый раз хаос побеждает.
Почему я не стала органиком
Несколько причин не позволили мне стать органиком. Во-первых, увидев, как много реакций знает Шурик, недавно защитивший у Кнунянца в Москве, я растерялась. Это было невозможно. Во-вторых, я давно полюбила немного детективную аналитическую химию. К тому времени уже «умирающую дисциплину», но прекрасную в своей чёткости и логике… А, в-третьих, неожиданно обнаружилось, что я очень аллергичная, от многих органических веществ начинала распухать. Отёки сопровождались диким зудом, от расцарапывания открылись раны, я мучилась невероятно, а тут появились ухажёры, забинтованные пальцы зудели и ныли, не могла даже причёску соорудить…
Всё же в аналитике я надеялась обойтись без аллергии.
Люди в маленьком городе сталкиваются так часто и так близко, что знают многое даже о незнакомых людях. Ни разу не встреченных. Познакомившись с человеком, первым делом я старалась выяснить для себя, насколько он владеет своим ремеслом. Часто любое чужое дело – китайская грамота. Но степень соответствия почему-то угадывается. Например, когда читаешь интервью, по задаваемым вопросам можно безошибочно оценить уровень журналиста, а по содержанию ответов – собеседника, какие кружева бы они не плели.
Думаю, тогда друг друга оценивали по отношению к труду, умелости, профессиональности. Сейчас тоже есть такое, но на первый план выходит статусность – положение в обществе, условия проживания, быт… Тачка, недвижимость, связи…
Допрос с пристрастием
Брату позвонил один из профессоров ИТОХ, которому несколько лет назад, когда РЖХ перестал поступать в наши библиотеки, я придумала без его ведома один блестящий и простой способ поехать в Москву, и тем самым помогла вырваться ему в те трудные годы в московские библиотеки, на 10 дней, встретиться с коллегами-учёными. Сговорилась с его другом, директором НИИ АН РФ, что тот пришлёт ему ложный вызов на конференцию с оплатой дороги и проживания. А деньги я дам директору, пусть покупает билет и бронирует гостиницу якобы от имени оргкомитета придуманной конференции. Саша поглядел на меня, поглядел и говорит: «У меня от недавней загранпоездки доллары остались. Я сам расплачусь, мы друзья ещё с общежития!»
Не раскрывая источника, мой коллега попросил моего брата передать мне, чтобы я повременила с поездкой в Ереван. Брат, ничего не объясняя, предупредил меня, и я, ничего не понимая, но ничего хорошего и не предполагая, зависла в Москве на несколько месяцев. А мне надо обойти химиков, собрать отчёты, спектры, ответы тестов на биоактивность отвезти. А финансы перечисляли на моё имя (ни один химик не захотел с банковскими счетами связываться, чтобы не засветиться, мало ли), но, даже не понимая, в чём дело, мне пришлось подчиниться и не ехать.
Наконец, я нашла выход, передав ВСЕ вещи и с огромным риском для себя – передала мои доллары на время прохождения через таможню случайному студенту, летевшему налегке, и благополучно оказалась в своём доме, где мои братья доканчивали масштабную переделку квартиры. Вернее, доканчивали они переделку перегородок, подгнившие полы были разобраны, в доме остались одни стены с новыми евроокнами.
Тройка из 6-го отдела нагрянула совершенно неожиданно, меня, как всегда после перетаскивания тяжестей, прикрутил радикулит, я еле передвигалась с палкой.
Вошли, важные и строгие ребята из этого страшного шестого отдела, отъевшиеся и с пузами. Есть в МВД такой отдел, шестой называется – особых преступников ловит. В голове у меня вертелся только один дурацкий вопрос: через кого узнали?
И с ними муж одной моей довольно близкой родственницы – наводчик, подлец. Я им постоянно помогала материально, родственница умела вымогать, знала про долларовые гранты.
Но вот, привёл, как говорится, наводчик из дома. В те годы оперативники рыскали по городу и искали любого, кто хоть немного зарабатывает, чтобы поставить на счётчик. Государство исправно выполняло функцию мафии.
Задают вопросы про всех химиков, имён десять назвали, выясняли, кто делает наркотики. Я искренне удивилась:
– Какие ещё наркотики? Это кто-то делает в Ереване? Жавель знала, а про наркотики не слышала.
– А кто доллары и за что тогда привозит?
Тут я и поняла, кто наводчик. Он постоянно спрашивал про наркотики «как их можно получить «из уксузного ангидрита», я отмахивалась, так как действительно не имела понятия.
А доллары из грантов, которые я день и ночь зарабатывала, я и на его детей тратила… старшей оплатила четыре года учёбы в вузе… Вот почему он часто повторял: «Мне это не надо! Мне это не надо!».
– Сорос нам гранты даёт, учёным, которые статьи печатают.
Про Сороса они не слышали, расспросили, зачем даёт. Меня понесло. У Сороса уши горели на той половинке шара.
– А кто эта Гюльнара? Она доллары привозит, это она за наркотики получает?
– Да вы что, она такая дура, она разве сможет наркотик какой-нибудь синтезировать? Это же очень сложный синтез! Правда, я формулы не знаю, но слышала, что трудный и многостадийный. Я ведь не синтетик, я аналитик. А эта Гюльнара даже ноги свои не моет, что она может синтезировать! – решила выставить себя сплетницей, уведя разговор в сторону.
Лаборатория Гюльнары тоже сидела на московских грантах, Карцев взял её в соавторы, они делали блестящие структуры. Так что мне была она немного конкурентом, и даже очень воинственным. Но наркотиков все боялись, какие ещё наркотики! Карцев – в первую очередь, лет пять назад до этого его идеолог забавлялся, попался, отсидел пять лет, Карцев чуть не убил его. А вот сейчас я думаю – как это он сумел увильнуть? Сдал, видимо.
Ребята недовольно переглядывались. Всё время подводили меня под их ответы, я мастерски уходила от них. Они не знали, что в девятом и десятом классах я ставила спектакли и играла в пьесах Горького и Гоголя. И я специально не покрасила в тот раз волосы, сидела седая, согнувшаяся, с палкой, они ничего не выудили, даже сами рассказали, что двоих с поличным поймали. Эту историю я знала, они подложили… да и вообще, и методы, и сами они были грязные. Мной трудно было манипулировать всегда. Чуть ниже я расскажу одну историю о том, как дипломированный гипнотизёр это заметил.
У старшего, пузатого, вдруг зазвонил мобильный, у него побелело лицо: в Зейтуне зарезали целую семью. Вскочили, обещали вернуться, докончить допрос, но так и не пришли. Наверное, обсудили и решили, что старуха ничего не смыслит. И что наводчик врёт – Сорос оказался легальным источником долларов. Правда, одноразовым, но каждые несколько месяцев кто-нибудь получал, все скидывались на дорогу и просили меня привезти по доверенности эти гранты. Я озвучила официальную версию: мне надо часто в Москву ездить, так как я там докторскую делаю. Я и поехала потом в докторантуру, но эти дознаватели так неграмотно вели допрос и так мало знали о предмете своих интересов… Вот такой профессиональный уровень в этих структурах, их интересовали имущественные вопросы, что можно отобрать или пригрозить, что отберут. Но – спасибо за это!
Уровень и сейчас, думаю, тот же...
Как я не подвергалась гипнозу
Я замечала, что люди довольно легко и даже надолго поддаются манипуляциям. Замечала, что манипулянтов вокруг тьма тьмущая, и, вообще, человечество делится на манипулянтов и на их жертвы. В школе я пребывала в числе последних, по Ахматовой, «там, где мой народ, к несчастью, был…».
Но вот поближе к совершеннолетию, которое совпало с развенчанием культа личности, а затем, и прелестей большевистского строя, я стала твёрдой, как кремень! Я не примыкала ни к какой группе в коллективах, где работала, какие бы дрязги ни были. Помню довольно ключевые моменты, не поддавалась и всё! особенно когда начиналась очень распространённая тогда, да и сейчас травля. Тут я невзирая ни на что, всегда вставала на сторону жертвы. Мама объясняла это наследственным бунтарством и чувством справедливости, отец был склонен связывать с разумностью и развитой логикой (папа очень любил мою логику).
Гипноз всегда всех интересовал, много лет спустя, во время моей учёбы в Москве, к нам в институт приехал один психолог, доктор Райков, который обучал английскому языку молодых людей, пребывающих в гипнотическом состоянии. Объявили лекцию, весь состав учёных заполнил огромный актовый зал, я пришла пораньше от любопытства, удивления и плохо скрываемого желания выучить английский вот так запросто без труда (говорили, он вгоняет в гипноз и ты во сне учишься). Села в первом ряду, даже шеф зашёл, сел рядом.
Началось действо, которое никогда не забуду.
Доктор Райков приказал всем поднять руки, сцепив над головой, начал рассказывать, что в этом положении гипноз лучше доходит. Повторял: расслабьтесь, расслабьтесь, вы думаете о вечном, вы думаете ни о чём…
И так минуты три колдовал. Потом резко подошёл к краю сцены и, глядя на меня, нервно попросил меня выйти из зала!
Я не поверила своим ушам, переспросила: «Я?!».
– Да-да, вы. Вы мне мешаете работать!
– Но я молчу и закинула руки за голову, как сказали!
– Ваши глаза мне мешают! Они чёрные (!) и посылают какие-то таинственные сигналы, вы зря теряете время, вас невозможно загипнотизировать! И вы, в третьем ряду, девушка, тоже встаньте! Выйдите, мне мешаете!
Девушка, к слову, синеглазая, тут же обиженно прошуршала одеждами и вышла, вздернув голову.
А мой шеф мягко попросил на весь зал:
– Доктор, меня пожалейте, я её руководитель, она начнёт донимать меня своими вопросами, я буду рассказывать от начала до конца!
Неожиданно доктор Райков сдался – видимо, у меня была слишком жалостливая физиономия.
Я весь вечер следила за его движениями и словами, сначала он определил перспективных гипнозантов и вывел человек двадцать на сцену (из 300!), потом, после уговоров типа «Вы маленькая девочка, вы на море, вы то да сё, играете с мячом и прыгаете», отсеял ещё, и на сцене остались прыгать человек пять: девушка из бухгалтерии, две из администрации и два молодых человека, не знаю, из какого отдела, кажется, металлографы. Химиков среди них, слава богу, не было.
На сцене остались люди, которые с закрытыми глазами выполняли его команды, а та, из бухгалтерии, даже стала раздеваться: «Жарко, вы снимаете платье и…». На это «И…» подскочил к сцене её парень и потребовал вывести девушку из грозящего стриптизом состояния – она была в таком глубоком гипнозе, что не реагировала на его «Ир, ты чего!». Доктор, испугавшись скандала, поменял команду на «Ветер, ветер, холодно!», кинул ей полотенчико, и та стала кутаться в него.
Да, Ирина, кажется, так её звали, она потом после двадцати сеансов выучила у Райкова английский, сотрудники вместо «здравствуйте, Ирочка!» говорили: «Ну как дела, выучили английский?».
– Гаар Хачатурьевна, – обратился ко мне мой шеф, – я совершенно не представляю, как он увидел, что вы из себя представляете! По мне, вы очень спокойный и послушный человек! Я же видел, что вы его первые указания выполняли!
– И я не поняла. Но так прыгать, ничего не соображая, да ещё с закрытыми глазами, никогда бы не смогла, вы что! Я же не пью никогда, чтобы могла соображать!
Надо сказать, что, совершая глупости, мы их делаем точно под каким-то неведомым гипнозом. Правильные шаги – при здравом рассудке. Ну, Провидение я не исключаю…
А гипноз как явление, существует, не поддавайтесь ему! И манипуляторов гоните прочь! Если это в ваших силах…
За годы работы в НИИ я приобрела бесценный опыт работы. За годы работы в области скрининга я приобрела свободу. Помощь моей дочери здесь была безмерна – она показала себя блестящим организатором, а оцифровка ею результатов будничной работы подняла и меня, и мою работу на достойный уровень.
Но моей девочке надо было расти, и я отпустила её в свободное плавание. Научная работа, к сожалению, её не привлекла, а аспирантуру, которую ей выбил директор ЭДиТО в Плешке, которую она тоже закончила с отличием, дочка тихо слила. Выбрала свой путь сама, она видела меня 16 часов в сутки за работой и думает, что это норма… Но мы же с ней работали на себя…
Я перебираю свои неудачи… тесно переплетённые с успешными делами, пытаюсь проанализировать значение встреч и знакомств, случившихся на моём самостоятельном «предпринимательском» пути. Ещё в начале девяностых один из моих коллег, который очень давно начал левую деятельность, заключил свои рассуждения словами: «Надо ехать в Москву. Там дела делают». Я тоже пришла к этому выводу, но из-за некоторых обстоятельств не могла перебраться туда надолго. При этом, нужно было арендовать офис, квартиру, дочь ещё училась… Однажды я чуть не нашла удобный вариант, но не зря эти годы называли лихими… Я тоже близко познакомилась с ними. Кидалы росли как грибы после дождя…
Например, вот как обернулась для меня красивая американская сказка встречи с интересным партнёром, сулившая масштабные сделки в моём направлении.
Эта история для меня не только поучительная. Многие подробности я опущу, но их-то я помню! Помню все мои ошибки, и совершила их в этой истории тоже я, попав в водоворот того, что сейчас называют лихими 90-ыми…
Коллега из ИНЭОС, серьёзная и давно знакомая, порекомендовала мне встретиться с молодыми людьми, которые обратились к ней с письмом из Брансвика (США), где старый сослуживец, давно туда эмигрировавший, просил помочь прислать «с подателями сего» несколько образцов, над которыми они когда-то делали диссертацию. Сын этого сослуживца, тоже химик, хотел продолжить эти исследования.
Ребята пригласили меня в офис на Садовнической набережной – они чем-то занимались, по их рассказам, из Швейцарии то ли углем, то ли сливочным маслом. Офис представлял собой двухкомнатную квартиру, без компьютера, что меня удивило, но не насторожило, они сказали, что компьютер доставят из США. Врали на ходу, эти русские с американской улыбкой.
Спросили, что за бизнес такой – всего несколько мг, а то их знакомый – еврей, глупостями вряд ли будет заниматься. Забегая вперёд, скажу, что этот их знакомый, защитивший кандидатскую по витаминам, ни черта в химии не смыслил, и я даже поняла, почему. Их я сравнивала с моими знакомыми химиками из ИОХ, ИТОХ, ИНЭОС, а затем с молодыми ребятами из МГУ и МХТИ. Боюсь признаться, не обобщая, этот химик из Брансвика приехал в своё время из Баку, в начале 80-ых, то есть нефтехимики никакие не гетероциклисты…
Не распространяясь, в обтекаемых предложениях обрисовав суть, я рассказала, что это очень перспективное направление, парни загорелись, стали переглядываться, а через час, уже за чаем, который принесла помощница-секретарь Наташа, предложили мне ехать в США на месяц-два и организовать прямо там сотрудничество с ведущими научно-исследовательскими центрами в США, офис там предоставят. Это было настолько заманчиво, и я просто мечтала об этом – расширить круг научных центров фармацевтических компаний и центров, работающих в фармакохимии и агропротекторам (по защите растений).
Как оказалось, они очень даже знали обо всём и договорились с тем витаминщиком снять такого лоха…
Я до сих пор помню цветочки на обоях в этом так называемом их офисе на Садовнической. Как символ моей полнейшей неосведомленности, доверчивости – вперемешку с храбростью и откровенной глупостью.
А вверху у одного из ребят была трёхкомнатная квартира, одна из комнат заставлена офисной мебелью.
Гера (так звали американского русского, родом из-под Кемерова) «принял» мою дочь на работу – на английском отвечать на звонки, в основном, из США и Европы. Назначил зарплату, 500 долларов. Компьютер он попросил временно привезти свой (я его купила совсем недавно, в офисе одной компании в ГЕОХИ на Ордынке, в 97 году он стоил ровно 1200 долларов (три окорочка – доллар), повезла в Ереван и вот снова привезла обратно. Через несколько месяцев в ГЕОХИ (недалеко от Третьяковки) начались регулярные пожары, канистры с бензином валялись по периметру, но милиция никого не могла найти, четвёртый и пятый этаж в следующие разы полностью сгорели. Удручающе выглядят пепелища… С покореженными принтерами, компьютерами… Стены обуглены, толстый слой сажи на всём, что осталось поверхностью… Интересно, что там сейчас стоит?
Тогда, в начале девяностых, прозванных лихими, большинство лакомых территорий очищали пожарами и убийствами владельцев. Помню пожар «Серебряного века». Владельцу, Аркадию Варданяну, удалось скрыться на родине, а дальнейшие события там свидетельствуют о том, что в этом деле местные власти и подсуетились... В Ереване у стены одного дома на нашей остановке, притулилась будка с сигаретами и жвачкой. Горела она три (!) раза. Наконец, поджигатели прислали к будочнице – пожилой женщине парламентёров и ей предложили за компенсацию убраться оттуда. Она перестала восстанавливать чёрную, обугленную будочку с проводами и пачками уничтоженных огнём сигарет. Сейчас там ресторан «Кактус», будка, действительно, очень портила фасад.
Мне с Наташей купили билет в Нью-Йорк, оказалось, она заканчивала МГИМО. Это был вуз, куда после школы я мечтала попасть, но надо было иметь рекомендацию из ЦК, одно место из всех союзных республик. А попадали туда дети послов, генштабистов, работников внешторгучреждений… Наташин отец работал в какой-то стране, в посольстве, она важно называла себя: я из семьи дипломатических работников. Случайно выяснилось, что он был всего лишь водителем одного из военных атташе в посольстве во Франции.
Дочка осталась дома, пока вернусь, я ни в какую не соглашалась оставлять её одну в офисе, особенно взаперти, и «никому не открывать, и, выходя, внимательно посмотреть в глазок», из тамбура – тоже! Даже за 5000 долларов! Меня это не то что встревожило, а просто не понравилось объяснение: а всегда так надо, смотреть в глазок! А ведь мы по неведению в этот раз играли с огнём, вернее, я… Оказалось, их преследовали кинутые партнёры…
В США Наташа жила в отеле, я сняла комнату у знакомых Геры, в Брансвике можно было передвигаться только на колёсах, но меня отвозил по компаниям водитель Олег Фридман, молоденький бухгалтер Геры. Переводили с английского или Наташа, или Олег. Наташа как-то шепотом пожаловалась на Геру, мол, зарплату зажимает, а у неё денег не осталось. Просила взаймы, он обещал на днях расплатиться, ждёт транша. Я тут же открыла свой маленький саквояж и отсчитала ей три сотни из плотного конверта, в котором держала деньги, выделенные на Америку. Этот конверт они слямзили…
Еще Довлатов заметил, что Америка – страна, где себя никогда не чувствуешь чужим. Это ощущение осталось у меня до сих пор. Я побывала во многих научных центрах, со многими заключила контракты на совместные гранты, и даже, по настоянию Геры, оформила соучредительство совместной компании «BioS LTD», в Банке мне выдали вафельную печать. И пачку роскошных акций, которые они выкрали вместе с 7 000 долларами, которые я повезла с собой, так как получила их в Росбанке в последние часы перед вылетом, некому было оставить. Выкрали из офиса в «бейсмонде» дома Геры, мне сказали, что я оставила дверь незапертой… Интересно, кто залез к ним во двор частного дома, вошёл и спустился в бесмонд, взял оттуда только из моей сумки только мой конверт и, незамеченный, удалился… Но в полицию не заявили, Гера «не хотел» с ними связываться, а я на английском еле разговаривала... Эти 7 000 были зарплатой для химиков, я потом зарабатывала и выплачивала её частями почти год, только в самом конце лишь один из них, узнав мою грустную историю, поверил и отказался от своей очередной части долга (около 200 долл), остальные или были вынуждены взять – сами сидели без денег, или… не поверили.
В Москве дочка уже два дня ждала меня у своего дяди, я сняла квартиру в Филях, Гера ходил со своим помощником и с сотовыми телефонами, которые я видела впервые. Их тогда регистрировали в отделениях милиции, могли на улице подойти и проверить, твой сотовый или чужой. Помощник, Толя, тоже из их иркутского села, при Гере был то ли другом, то ли телохранителем, он устраивал сделки со знакомым депутатом из Кемерова. Они снабжали продуктами ФСИН. Толя старался покупать партии просроченных и размороженно-замороженных продуктов (рыбы, в основном) по сниженной цене, всё это я узнавала из его длинных часовых переговоров по телефону с каким-то депутатом Государственной Думы в коридоре.
Однажды я его угостила армянским коньяком, Толя, по его словам, много слышал про армянский коньяк, но пил в первый раз. А меня уже стал интересовать Гера. Оказалось, они с Толей в Кемерове перепродавали карточки на очередь автомашин. Потом к нему пригляделся известный владелец угольной шахты, некий Александрофф, который пристроил дочь на учёбу в США, а сам хотел там открыть счёт, чтобы выводить свой навар. Валера обслуживал этот счёт и получал за это какие-то проценты. Благодаря этому счёту Александрофф не только прятал доходы от Кемеровских шахт, но и не платил налогов. Это уже я сама потом поняла, многие в те лихие девяностые так делали.
А проверять глазок ему приходилось совсем из-за другой истории. Как рассказал мне мужчина, который поймал меня у дверей его квартиры-офиса, припёр к стенке и потребовал открыть дверь. К моему счастью, ключи я забыла дома, он проверил сумку, я стала звонить, а этот тип стоял в тамбуре и ждал. Второе счастье в ту минуту состояло в том, что дочки в «офисе» не было – она ушла на занятия… Хмурый тип спустился со мной по набережной, так как «служил с армянином и побратался». Я с дрожью слушала его рассказ о моём партнёре…
Он перегнал фур со сливочным маслом, тоже сибирякам, на две трети загруженный не маслом, а маргарином, с этикетками сливочного масла. И его искали: в Кемерово, в Питере, Киеве. То есть, это было не в первый раз, а он менял офисы в этих городах. Квартиры с обоями в цветочек можно снять где угодно. В последний раз его искали из Северного Кавказа. Теперь, узнав, что он в Москве, следили за его квартирой, чтобы прихлопнуть. А мы с дочкой – там…
Наташа оказалась его любовницей, и, чтоб жена не догадалась, он устроил её якобы секретаршей. Но жена всё равно догадалась, связалась с мужем Наташи в Москве – у того была большая туристическая компания в центре, и всё завертелось.
Я стала подумывать о независимости, видимо, вслух тоже. Но ждала аванс от двух фармкомпаний, через тот самый LTD. Поэтому атмосферу пока не взрывала, хотя заметила, что Гера с Наташей как-то очень взвинченно разговаривают со мной, те три сотни она мне так и не отдала, и я в Америке почти ничего не смогла купить, зарплату дочке за всё время Гера так и не заплатил, сотруднице из Купавны обещал заплатить, 600 долл. за работу, та почему-то каждый раз натыкалась на меня в офисе и стала требовать у меня… Гера бегал от неё и попросил меня отдать ей эти несчастные 600 долл, чтоб отвязаться, завтра перечислят, с дочкиной зарплатой закроет долг. Я закрыла, но он, конечно, обманул…
И как-то утром, придя на работу и открыв шкаф с бумагами, я отпрянула: на самом видном месте лежал… револьвер!
Два дня я строила тысячи догадок, причём тут пистолет?
Для угрозы? И я решилась на «решительные шаги», то есть делать ноги. Мы с дочкой вечером поехали в офис забрать вещи, а ключи никак не открывают. Соседка вышла на шум и сказала, что вчера вечером Гера поменял замки.
Клетка захлопнулась. Мой компьютер, дочкины словари, другие вещи – всё стало недосягаемым, как и его телефоны. Толя тоже не отвечал.
Знакомый мент, участковый, муж моей коллеги, объяснил мне, что пистолет был выставлен для устрашения, а по моим рассказам ему стало ясно – да уже и мне! – что это отъявленный мошенник и бандюган. И всё сложилось, как пазл, даже кража моих денег в бейсмонде. Меня кинули. Самым классическим образом! Участковый послал меня к другу, завотделом МВД этого района. Друг обещал за два дня вызволить хотя бы мой компьютер – у меня на руках была накладная на моё имя. Но потом друг рассказал, что Гера посмеялся: «Да эти деньги я ей сам дал!»
Я чуть в обморок не упала!
А муж коллеги удручённо поделился:
– Ваш Валера обещал ему "Лексус" за полцены перегнать через Эстонию, он этим сейчас занимается…
Потом я подумала, как ловко тот мент за мой счёт устроил свои дела! И Валере знакомый мент не помешает, какая разница, кому перегонит машину! Так что обоим услужила…
И вспомнила «Союз рыжих» Конан Дойля.
Но с этими бандитами я отделалась наилучшим образом. Очень большую сумму им был должен сын одного известного биолога профессора Б. из той же Купавны, они поставили его на счётчик, через три месяца сын Б. умер самым загадочным образом: в кафе он так и остался сидеть. Валера с Толей исчезли, их стали искать, даже тот сосед-витаминщик в США месяца три его пытался отловить для выяснения отношений ему тоже был должен крупную сумму. В Москве его тоже искали. Но не для того, чтобы наказать, а чтобы заставить поделиться. Так объяснил мне тот знакомый участковый. Больше я о нём ничего не слышала.
Карцев тоже меня пытался кинуть, еле отговорила. И сын моей приятельницы, тоже прятался, от матери скрывал, что взял у меня в долг 1500 долларов из кассы и не возвращает… Матери было стыдно за него, наконец, совесть открылась, вернул деньги. Каким-то образом, из-за моих частых поездок в Москву и обратно, вычисляли, что, значит, у меня есть деньги, приходили и плакались. А я очень быстро соглашалась и даже сама предлагала «помочь», то есть на несколько дней отдать в долг. Очень близкий сосед по даче ночью приехал к нам домой, жену задержали в Китае, не может выкупить свой товар и приехать домой, не помню подробности, так как он очень долго и кучеряво рассказывал, в конце, естественно, попросил в долг, чтобы спасти жену... И на два-три дня просил, даже какое-то золото хотел «в гарантию». оставить, я даже посмеялась. Эти две тысячи он так и не вернул, уехал в Москву и тоже исчез.
Жена врала, что сведений никаких от него не имеет. Брат ходил со мной к нему домой, и почти сразу сделал вывод: «Не отдадут. Плюнь!». Но я верила, что отдаст… И даже здесь, в Москве, он позвонил мне, что лежит с температурой 40 градусов, денег на лекарства нет, я послала с дочкой 200 долларов. Потом узнала, что он лежал с переломами – избили за долги, которые он исправно отдавал несколько лет, и на три месяца перестал…
Если сложить все эти не возвращённые долги, получалась огромная сумма, такая огромная, что я не хотела складывать…
Не знаю, стала ли я от этого умней и менее доверчивой…
После этого брат категорически запретил мне отдавать в долг. Это было ужасно. Все плакались, хотелось помочь, но они… Как говорится, сосчитали зубы – я никогда не грозила, не стыдила, терпеливо ждала… Никто не возвращал, словно сговорившись. И никто за моей спиной не стоял, кого бы они боялись. Время шло, например, проходило два года, потом один из них хлопал по плечу: да забудь ты, стыдно даже, ездишь в Москву в год 4 раза, а мне нечем за квартиру платить…
Да, и мне становилось стыдно…
Поэтому я стала отдавать просто так, но меньше. Это было удобней. А с выходом на пенсию мои возможности значительно ограничились. И некоторые совершенно потеряли ко мне интерес. Это тоже я почувствовала…
В том же 97-ом, ближе к декабрю, в Москве на научной конференции ко мне подошёл мужчина, моложе меня, но очень сведущий в нашем скрининге, как оказалось, учёный секретарь одного из НИИ РАМН. Сам занимался этим, но по растительной химии. Он стал спрашивать про мнджояновских своих друзей, и спросил, чем может мне помочь. Я замялась и кратко рассказала, что сейчас, с месяц, ошиваемся с дочкой в отделении милиции, как на работу хожу, где начальник обещал вызволить мой компьютер, и мне так и сказал: «Я вам верю, с вами имеет дело бандит, но на него у нас нет оперативок, проверяли. А компьютер я вам вызволю».
Юрий усмехнулся:
– Врёт, лучше завтра приходите к нам в институт, к директору сходим. Я буду рад помочь армянам, был несколько раз в Армении, а после ваших всех событий, начиная с землетрясения, очень переживаю за вас…
Сводил меня к директору, директор только спросил, могу ли я принести из Ереванского НИИ заявку на докторантуру. На рабочее место была проблема со штатами. Поехав в Ереван, бумагу я чудом получила, замечательный и добрый человек сделал, дай бог ему здоровья, я его даже не успела попросить, просто он спросил, как дела, и сам вынес из своего кабинета эту заявку, грустно добавив:
– С твоими проблемами невозможно справиться, но хоть это…
Я ему тоже всю жизнь благодарна.
Так я попала в НИИ ЭДиТО Онкоцентра. И спокойно стала там работать, постаравшись забыть все мои злоключения. Работала я 16-18 часов в сутки. Завотделом, потрясающая Люся Ивановна, разработчик нескольких современных противоопухолевых препаратов, откуда-то притащила в мой кабинет угловой диван, днём я там дремала минут 30, как Леонардо, и могла до полуночи работать.
Даже не оглядываясь назад, я постоянно помню о моей благодарности огромному количеству людей, которые старались и умели помочь людям, в том числе, и мне. Бескорыстно, считая, что нужно протянуть руку.
По возможности, я передаю дальше.
Заключая эту главу, хочу отметить, что это, конечно, не всё. Жизнь, тем более такую насыщенную в эпоху перемен, всю не вывалишь на страницы.
Та, когда-то могучая страна, казалось, никогда не дрогнет. Развалилась. Не совру, если скажу, что больней всего ударило по моей маленькой «безвыходной» стране. Мы оказались чуть ли не анклавом. Сначала нас загипнотизировало завербованное полуинтеллигентное сборище, с которым мы смели ставшую ненавистной компартию, затем лидеры сборища предательски передали власть совершенно неинтеллигентному сборищу, которое оседлало Армению и Ереван, заняли там самые лакомые должности, приватизировали самые подходящие предприятия, и, чтобы удержаться, в угоду Кремлю за хорошие откаты и преференции уступили жизненно важные узлы экономики северному брату.
И 20-30 лет обогащались в безмерно льготных условиях, превосходя в методах и масштабах ограбления ту серую компартию… Их можно сравнить разве с византийцами, которые, будучи из армянских семей, порабощали фему Арменика с той же алчностью. Как чужих.
Из ОнкоЦентра я ушла на пенсию, но продолжаю встречаться с девочками, всем сильно за 70, они тоже ушли, перезваниваемся. Академия дышит на ладан. Люся Ивановна пептидный цикл начала разрабатывать, разработала противоопухолевый препарат, уже клинику прошёл! Но никто даже не думает делать дальше, а срок патента заканчивается… Недавно звонила ей, пожалели прошедшие времена, всё отдавали работе… Она развела шикарный сад за Коломной, я тоже хотела там купить дачу, но мои обстоятельства были другие.
Я пошла на двухмесячные курсы риелтеров, с юридическим курсом, получила сертификат, сначала неплохо пошли дела, но наш офис на Нагатинской закрылся, риелтеры обманывали и клиентов, и друг друга, поняла, что не моё это дело.
Немного прошлялась по музеям и дворцам, лихорадочно придумывая себе приличное занятие.
И так случайно получилось, что я засела за книгописание.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Писательство
Читать я научилась с пяти лет, в школу пошла с шести, а во втором классе, едва оторвавшись от букваря, решила, что самое милое дело на свете, кроме врачевания – это писать книжки.
Моё первое стихотворение было посвящено (догадайтесь с двух нот) отцу народов Сталину.
Великий вождь
Выходит на парад,
И даже в дождь
Полки его стоят!
Чуть постарше я послала в «Пионерскую правду» такие стихи
Посадили врага народа,
И убрали от нас Берию,
И нету к нему доверия,
Добрался бы к Пионерии!
и даже наизусть помню ответ:
Ответ был такой: «Девочка, ты, наверное, хорошо учишься и любишь историю. Будь бдительной!». Представляю, как давился от смеха сотрудник редакционной почты.
Все, кто приходил к нам домой, кроме папиных больных, тут же спрашивали:
– Больше ничего ещё не написала? – и постоянно улыбались, глядя на меня. После этого я возненавидела людей, которые постоянно улыбаются.
Не без оснований мне казалось, что они смеются надо мной, я прятала свои тетрадки от всех, изредка посылая «датские стихи» в «Пионерскую правду». Но там меня напечатали всего всего два-три раза, регулярно желая мне «учиться хорошо и иметь примерное поведение». К восьмому классу накопилось три тетради, и я замахнулась на поэмы. Одна из них была посвящена жизни верблюдов в пустыне, будто бы они переговаривались между собой про погонщиков и сидящих на них людей, вторая рассказывала о старом ереванском рынке «Кантари так» (Под весами). бабушку заставила подробно описать этот рынок.
Однажды одна из родственниц матери спросила меня, неужели я думаю стать писателем? Ведь они все немного свихнувшиеся!
Я опешила, пожаловалась маме на отсталую родственницу. Мать, готовясь к завтрашнему уроку в школе, всегда декламировала стихи поэтов, мы считали их чуть ли не святыми. И все эти стихи и поэмы мы давно выучили наизусть, но, если они сумасшедшие, как могли написать? Я стеснялась сама спорить с пожилой родственницей.
Мама не захотела её обидеть и сказала:
– Слегка, может быть…
Тогда Севак ещё не написал своё стихотворение про сумасшедших.
Короче говоря, я и так была разочарована в моих талантах, подумав, вытащила свои драгоценные тетрадки из тайника и в 14 лет бросила их в топку нашей стенной печки. Честно признаться, они мне особо и не нравились, ведь я заучивала прекрасные поэмы величайших поэтов, да и нечего было сказать миру…
Поиски занятий
Выше я немного рассказала о моих отношениях с коллегами, продукцию которых мне приходилось сертифицировать. Время всё расставило по местам, издали виднее. 35 лет отдано любимой профессии, 16 лет – президент собственного Научного центра, организационный опыт в бытность завотделом ВНИИ пригодился для учреждения и эффективной работы Центра. Я наладила работу с химиками в Ереване, Тбилиси, Москве, Питере, Уфе и других городах, равно как и с исследовательскими центрами ведущих западных фармацевтических компаний и центров защиты растений.
Работу свою я любила, отдавая ей большую часть времени. Но стала физически уставать от моих нескончаемых дорог и перелётов – поднималось давление. Пенсия надвигалась, прикрывая собою старость.
Но всё равно, казалось далеко ещё до того времени, которое давно уже сейчас.
И уже 10-15 лет – неожиданный поворот. Арменоведение, мои любимые история, литература.
Как я уже сказала, сначала я решила заняться риелтерством. Записалась на курсы, два месяца по пять раз в неделю аккуратно ходила, записывала, учила юридические казусы…
Даже устроилась в агентство. На Нагатинской, недалеко от метро. Держала офис милая женщина, кстати, замужем за армянина, почему и назвала своё турагентство «Двин». Двое детей, с ними занималась этим делом лет пять, очень неплохо зарабатывала. Армянин был из Раздана, жил у неё в Москве, на месяц-два уезжал в Армению. Детей отвозил с собой, съездила и она. И вдруг узнала, что у того действующая семья – жена и трое детей в Раздане, соседи постарались. Сначала решила выгнать, потом решила сделать вид, что не знает. И только после того, как дети выросли, поступили в вузы, она выставила мужа-двоеженца за дверь.
Наталья рассказала мне про все подводные камни риелтерской деятельности, а сотрудницы у неё были одна другой нечистоплотнее. Старались заключать сделку в её отсутствие, чтоб не платить проценты. Тогда как за аренду офиса (что для риелторской компании необходимо) надо было платить полторы тысячи долларов в месяц. Клиенту важно приходить и видеть офис. Расклейщики объявлений на самом деле обманывали её, я по своей инициативе решила проверить свои объявления и пришла в ужас – из 40 точек обнаружила всего 10 расклеенных. Хотя уважающий себя покупатель не станет клевать на расклеенные объявления, но она уверяла, что надо и это.
В общем, пришёл момент, когда ей это надоело, однажды она грянула в выходной день и обнаружила, что пять риелторов суетливо оформляют сделки со своими клиентами, а ей говорили, что сделок нет…
Наталья тут же расторгла договор аренды, а она сама перешла в статус частного и тоже перестала платить налоги.
Я оказалась в воздухе, со своим риелторским образованием и сертификатом. Самая неприятная часть этой риелторской работы – вешать лапшу на уши. Отработанным голосом гипнозитёра надо заключать эксклюзивный договор с покупателем или продавцом, и всё время бояться, что или тот, или другой, или оба вместе тебя объегорят. И врать, врать…
Махнула рукой, я такие отношения не люблю. Дачу не купила, хотя каждый год ездила, смотрела… Хоть цветочки разводила бы… Оставила и это дело, когда мужчина по объявлению попросил взять на осмотр деньги – на всякий случай, если куплю, сразу заплатить. Мы, говорит, с сыном подвезём вас. Пораскинув мозгами, я представила, как меня везут два мужика в чисто поле, зная, что у меня в кармане несколько тысяч долларов. И сразу отказалась от дачных путешествий с осмотрами.
Но случай, хоть ненадёжен, но щедр
На дне рождения близкой подруги я познакомилась с женщиной, которую по дороге домой спросила, откуда она родом. Обычный вопрос армянина. Оказалось, корни из Игдыра. А про этот город я ничего не знала, отец мой там родился. И эта женщина говорит:
– Я читала одну книгу про Игдыр, там всё подробно рассказано про этот город. очень хорошая книга!
А очень хорошую книгу ищут и читают! Я всю неделю искала в развалах эту книгу, вышла она на армянском языке, автор – известный армянский художник Эдуард Исабекян.
Пока однажды – вот тут я повторяю – «Случай ненадёжен, но щедр!», та нечаянная знакомая, через год снова встретившись со мной, подарила мне ксерокс книги. Прочитав со слезами первые десять страниц, я решила перевести и издать эту великую книгу в нашей литературе о нашей судьбе. В университете все пять лет лекции на армянском языке я записывала на русском, синхронным переводом. Правда, здесь был высококачественный художественный текст, но я сумела перевести и перевела неплохо, даже снабдила комментариями. Все 275 страниц я переводила, плача над ними. За два года работы над книгой я пережила всю жизнь художника вместе с ним, и жизнь моего отца, и жизнь нашего переселённого народа...
Аппетит приходит во время еды
Параллельно меня заинтриговала личность одного малоизвестного армянина, подданного Османской Турции, работающего в пользу Российской империи. И настолько увлек исторический контекст с изучением истории Османского государства, что почти год я не вылезала из библиотек и архивов, на работу в Онкоцентр ходила изредка, поэтому из пенсионеров мне первой намекнули завершить химическую деятельность. Через два года намёк я поняла, практически, посвятив себя написанию книг, и теперь не могу остановиться.
За это время я написала около 1200 стихотворений, более 200 рассказов и эссе, перевела Чаренца «Капказ тамашу», 27 книг и одну историческую пьесу в стихах, заканчиваю очередную. И каждый раз меня спрашивают:
– Зачем тебе всё это? Разве тебе платят?
Все персонажи моих книг – армяне
Я могу писать только про армян, другое не получается, хотя почти треть жизни я жила в России. В русской школе историю армянского народа мы не проходили. Вот в университете, общаясь с филфаковцами и историками, мы стали многое узнавать, осмысливая уже потом, задним числом, события столетий и тысячелетий истории нашей многострадального народа. Нас растили атеистами. Свасян расписывал страсти по Лео Таксилю, мы дружно смеялись и так же дружно – обратите внимание! – бегали в Эчмиадзин ставить свечку и увидеть католикоса.
И вот однажды случай свёл меня с летописцем гулаговской истории литературы, издателем и бывшим политзаключённым Семёном Виленским. Семён Самуэлевич редактировал и издал 180 книг о ГУЛАГе, написанных самими репрессированными. Лет пять–шесть я помогала ему продавать книги этих авторов Гулага (в стеклянном киоске в фойе Ленинки). За появление книги о Веапаре Вазгене я благодарна ему. Он пригласил меня к себе домой поблагодарить за волонтёрство и за разговором предложил:
– Вот скажите, кто у вас кумир народа? Если отгадаете, я вам подарю его фотографию и надиктую воспоминания о нём! Вот кто у вас тогда был кумир?
Удивительно, до сих пор не верится, но я угадала! Кумиры все ушли, но я отгадала и даже уверенно заявила:
– Вазген?
На фотографии улыбался молодой католикос, на обороте его рукой написано: Васкен Первый. Из надиктовки Виленского родилась идея бесед с его ближайшими помощниками в католикосате, кто его знал и дружил с ним. За эту книгу, которую я посвятила открытию Большого Кафедрального собора в Москве, я получила серебряную медаль с профилем Вазгена Первого, весом семь с половиной грамм, которой горжусь и про которую шучу, что это самое дорогое серебро в мире за историю человечества, так как издание самой книги, которую я писала два года, мне обошлось около 4000 долларов. Но особо гордиться не дают, ибо сегодняшний католикос в народе особым уважением не обладает…
Так как химики работают чаще всего параллельно на параллельных столах, я почти одновременно закончила другую книгу, про франгов Армении и про Патриарха армяно-католиков, (франко-армян), кардинала Григора Агаджаняна, который «чуть не стал римским папой». Рукопись восхитила академика Самвела Григоряна, он сам попросил – или согласно своему характеру, потребовал! стать редактором рукописи, тогда я угодила сломать пятку и лежала в гипсе, а сам Самвелыч – тоже в больнице оказался, но книга редактировалась. В эти дни академик Григорян получил престижнейшую медаль Вернадского, а мне наградой была надпись невероятно грамотного академика на рукописи; Великолепнейшая книга! Спасибо! А через год, подгадав к 200-летию Лазаревского института, я выпустила изящную книгу про последнего Абамелек-Лазарева. А вот из Посольства, которое сидит в этом здании, даже на празднование юбилея меня ни разу не пригласили, а сотрудники, ссылаясь на посла, долго не пускали на свою территорию сфотографировать знаменитую чугунную лестницу для иллюстрации к книге. Что не помешало мне подарить им эту книгу.
Рассказывая историю создания моих книг, я не могу не отметить одну особенность. Очень часто у меня случались случайные встречи, случайные находки. Для исследователя это счастье – случайная находка. Например, когда я писала про Манук бея, я нашла 4 новых письма, ни разу не опубликованных, проливающих свет на деятельность Манука. Сама нашла, копалась в архивах. Там же я обратила внимание на Семён Семёныча Абамелек-Лазарева, попутно ксерила и про него. Как кяварец говорит, чхангара, не помешаить! И через пять лет пригодилось. В архивах я обнаружила, что Семён Семёныч является правнуком Манук бея, а Манука я уже давно считала своим родственником, поэтому решила, что и про правнука должна написать.
Вот спрашивают, что такое зануда
Мол, это тот, кто на вопрос «Вонц ес» (как дела?), начинает рассказывать. Вот на вопрос: «Над чем работаешь?» я начинаю рассказывать. И тут мне говорят: «А я один документ видел, там или статью…». Делятся, слава богу, многие делятся знаниями от души, бескорыстно. И происходит вот такая случайная находка. Цветок, который украшает историческое повествование. Остаётся его вплести в венок.
Конечно, лучше бы я писала на армянском. А то армяне на русском не читают, русским про армян неинтересно…
Вышли у меня сборники и на армянском языке. Рассказы там написаны туманяновским языком. Один из них на пяти страницах вмещает историю нашей Независимости…
И вот так, постепенно, я вернулась к себе, девочке, которая в девять лет так хотела писать книжки. папа очень любил читать, и, когда я писала, шутил:
– Великим писателем моя девочка станет!
И я, поверив ему, тут же нашлась:
- Я псевдоним себе возьму! Мамина фамилия красиво звучит! Пустишь?
Отец посерьезнел, потом засмеялся:
– Ну, если великим писателем станешь... И поцеловал в лоб.
Как жаль, что не увидел он ни одной моей книги! Он бы гордился мной! Хотя, диссертацией моей он гордился. Тоже книга.
Про стихотворения... Самое первое стихотворение, которое я вдруг всем нутром поняла и на меня оставило огромное впечатление, это четыре строки Некрасова, а затем ещё много лет – весь Некрасов:
И долго, долго я стоял
На берегу родной реки,
И в первый раз её назвал
Рекою рабства и тоски.
То есть, гражданская лирика. Мои стихотворения не та чистая поэзия, которая струится со строк наших корифеев и всех остальных. Но это мой разговор по душам. О себе, своих мыслях, переживаниях. Большей частью рифмованных. После переводов с армянских белых стихов я развратилась и стала писать и малорифмованные стихи тоже. И даже белые и верлибр.
В шестнадцать-семнадцать лет мы выбираем себе профессии. Насколько это верно? Немало молодых людей в двадцать, тридцать лет сворачивают на другую дорогу, и вдруг она оказывается своей.
Я свернула достаточно поздно, поднакопив жизненный опыт для малой прозы, опыт работы над диссертацией, вообще, научный опыт очень пригодился при создании документально-исторических повествований. Правда, те, кто давно начал, смолоду, узнаваемы больше.
Но всё, что лежит в человеке, что засеяно, даёт всходы. И глядя на мой сегодняшний путь, я могу сказать: тоска по своим корням, необходимость выразиться вывела, привела меня на эту дорогу.
Вообще, когда у меня что-то получается, я говорю: Богу было угодно. Когда не получается, виню себя.
В случае с моим творчеством я думаю, когда хорошо получается, то значит, я способный читатель, ведь сколько гениев литературы ходит у меня в учителях!
А когда не то получается, виню себя – плохо училась, значит.
Книги большие уже боюсь начинать, возраст, то да сё… Вдруг не закончу. Но я люблю рисовать тоже. Ещё в садике рисовала. Помню, портрет Сталина в фуражке. Перерисовала. Однажды, через десять лет, я нашла свою воспитательницу в садике и пошла к ней домой – мой старый детский сад передали ей в качестве квартиры. На стене висели детские рисунки: колхозный хлев, длинный такой, и какие-то существа, по-видимому, вместо коров. И портрет Сталина под стеклом в рамке. Татьяна Азарьевна сказала: «Это твои рисунки!» И я опять стала рисовать, но уже маслом.
Сначала родился эпиграф…
Когда я писала своего Манук бея, это был 2009 год, в архивах Лазаревых, наткнулась на письма Семён Семёныча Абамелек-Лазарева разным адресатам, в том числе своей тётке Анне Боратынской, он ей часто писал. Той самой невероятной красавице Петербурга, которую понянчил Пушкин, а потом стихи ей посвятил:
Когда-то (помню с умиленьем)
Я смел вас няньчить
с восхищеньем,
Вы были дивное дитя.
Вы расцвели - с благоговеньем
Вам ныне поклоняюсь я.
За вами сердцем и глазами
С невольным трепетом ношусь
И вашей славою и вами,
Как нянька старая, горжусь.
И стала собирать материалы и про него.
А почему? Потому что, во-первых, он мне оказался коллегой – тоже учёный. А во-вторых, родной правнук моего шедевра – Манук бея. Ещё тогда я набросала план и через 5 лет опубликовала книгу «Сияние рода Лазаревых». Сначала у меня родилась идея эпиграфа, строки Мандельштама:
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам уйдёт.
И написалась книга. Могу сказать, что Мандельштам, как всегда, был прав.
А хотела просто вспомнить, что сначала можешь найти только эпиграф.
Осмотр местности
Конечно, когда пишешь о Ватикане, кардиналах и Ватиканских соборах, посетить Ватикан надо обязательно. И даже Ахалцих, где родился мой персонаж Григор Агаджанян, следует посетить. Я и посетила! А вот Стамбул не получиой Порте… хоть глянуть на всё это. Мне было уже за 65, и я говорю дочери: «Должна поехать, но боюсь!» Дочка: «Чего боишься, мам?». И я на полном серьёзе отвечаю: «А вдруг украдут! Это же турки!» И эта негодяйка хохочет! «Мам, ты даже на органы уже не годишься!». Пришлось десятки путеводителей заказать в Историчке…
За время работы химиком у меня появилось много друзей, и довольно прилично – недругов, скорее всего, от зависти – «вдруг взлетела». И друзья, и враги были разные. Я давно простила все конфликты, хотя всё помню. Как люблю говорить: отправляю в забытие, но всё помню. И даже причины хорошо знаю.
Но что меня радует. Столько крови мне попортили, я пыталась им объяснить, что и как в своём деле, которое я знала, как свои пять пальцев… Ничего не действовало. Ведь и не понимали, и не хотели понимать – не выгодно! Но я им «отомстила». Они читают мои книги и спрашивают о следующей. Считаю, прекрасная месть! В своё время попили моей кровушки!
Вспомнила Асеева, про Лорку:
А жандармы сидели,
лимонад попивая
и слова его песен
про себя напевая
Москва-Ереван
Повесть о жизни. Часть 1 http://proza.ru/2020/03/21/1014
Повесть о жизни. Часть 2 http://proza.ru/2020/03/22/96
Повесть о жизни. Часть 3 http://proza.ru/2020/03/23/1835
Повесть о жизни. Часть 4 http://proza.ru/2020/03/25/144
Повесть о жизни. Часть 5 http://proza.ru/2020/03/26/1625
Повесть о жизни. Часть 6 http://proza.ru/2020/03/27/1933
Повесть о жизни. Часть 7 http://proza.ru/2020/03/28/2006
Повесть о жизни. Ч. 7,5 http://proza.ru/2020/08/22/876
Повесть о жизни. Часть 8 http://proza.ru/2020/03/30/1739