http://proza.ru/2020/05/15/2223
Чай мы пили до утра.
Сначала сидели за столом в коридоре, освещаемом тусклым светом стилизованной под тарелку латунной люстры. Под плафоном суетливая мошкара самоотверженно штурмовала раскаленную лампу, принимая смерть за–ради бестолковой неугомонности. Комары лютовали, и в сей раз не сделали исключения, выбрав меня объектом террора. Иван отмалчивался, не смеялся над моей сладостью и не называл комариной мечтой. Забвение ставших для нас с ним знаковыми фраз, шуточек и смешных слов неотступно тревожило сильнее, нежели выбившая из-под ног почву плохая новость.
Иван много курил, просыпая пепел мимо майонезной банки советских времен, найденной мной у рачительной хозяйки. Я поняла свою оплошность, подсунув стеклянную реликвию в качестве пепельницы. Изящная баночка от плохо затушенных сигарет быстро покрылась копотью, измазалась боками пеплом, по «плечи» утрамбовалась сломанными и наполовину выкуренными сигаретами, торчащими вверх окурками «причесалась» под ежик. Банку стало жалко не с чувством, присущим многим женщинам, жмотистой хозяйственности, а ностальгическим порывом души. В детстве аккуратные баночки под сине–белыми крышками с надписью «майонез столовый «Провансаль» и густым содержимым цвета топленого молока, неизменно, невзирая на тотальный дефицит, появлялись в холодильник перед каждым праздником. И это означало, – обожаемому мной оливье на праздничном столе быть! Я почему-то очень ответственно инспектировала запас именно этого продукта, полностью игнорирую другие ингредиенты культового салата. Вплоть до самого праздника ежедневно, а то и по нескольку раз в день, маме приходилось отвечать на непосредственный детский вопрос: а хватит ли нам майонеза на салат. Мама, пряча улыбку, успокаивала: «Леночка, ты не волнуйся, родная, нам всего хватит и майонеза тоже хватит».
Баночку я конфисковала и тщательно вымыла. Вместо пепельницы подсунула первую, попавшуюся на полках, ею оказалась узкая банка из-под кетчупа. Иван пыхтел, выуживая регулярно падавшие в нее сигареты, сердито бубнил, думаю только в ее адрес, – я не прислушивалась, что-то нехорошее, обжигал пальцы, но терпел. Его разговоры с новой пепельницей не мешали нашему общению, и я не вмешивалась. Пока он отвлекался на свою баночку, я с нежностью поглядывая на спасенный раритет из моего детства.
И этот, казалось бы, пустяшный маркер прошлого отвлек от нынешних проблем, успокоил, чудесным образом вселил уверенность и в правильность принятого решения и благополучный исход для всех участников трагедии. Да, да, я почувствовала себя причастной к горю еще недавно чужого для меня человека, ответственной за происходящее. Почувствовала себя членом семьи. Впервые за долгие годы ощутила не песчинкой, отданной на волю случая и предоставленной самой себе, а частью единого, живого целого.
От просматривания картинок детства меня отвлек голос с изрядной долей противности и тягучести в интонации.
–Для анализов решила сохранить?
–Каких анализов?– растерялась я, не сразу сообразив, о чем спрашивает.
–В такой таре анализы в поликлинику сдавали. Очень удобно. Моя мама майонезные баночки с особой бережностью собирала, – удивился моей неосведомленности Иван.
В который раз убедилась, при типовом советском детстве воспоминания у всех разные. Вот и сейчас: у меня перед внутренним взором «оливье», а у него, очевидно, баночка с уриной.
Комары совсем одолели, и мы, прихватив горячий чайник, переместились на половину дома, не сговариваясь называемую своей. Кошка Муська увязалась за нами. Иван ее не заметил, а я не была против, памятуя о мышах. Мы расположились на разложенной на полу постели. Единственный предмет интерьера – скрипучая узкая кровать– не пользовалась уважением и использовалась в качестве полки под наш скарб.
***
Муська безошибочно определила самое комфортное место и уверено направилась к подушке, неизбывным женским чутьем выбрав мужскую. Я заревновала. У меня, в конце-то концов, и своя женская сущность имелась. И тоже вечная, собственническая и ревнивая… И вообще, это мой мужчина и запах его подушки мне самой нравился. Так мы и боролись. Муська, улучив момент, пробиралась к приглянувшемуся месту, я прогоняла. Но отвлекаясь на разговор с Иваном, пропускала очередные хитроумные маневры соперницы. Устали обе. В какой-то момент, в замершей на полуслове тишине, уставились друг на друга. Муська, в позе египетского сфинкса, прижимала уши и щурила желтые глаза, нервно отстукивая хвостом кошачьи оскорбления, вероятно, не стеснялась в выражениях в мой адрес. Я обошлась без прижимания ушей и прищура глаз, но взгляда не отводила, для пущей убедительности невербального послания поигрывая скрученным в жгут полотенцем.
–Девочки, вы чего это?– удивился объект соперничества.
Муська сменила тактику. Мигом превратившись в невинную жертву, мявкнула, жалуясь на мое жестокосердие, вспрыгнула на колени Ивана и коварным образом, ластясь и мурлыкая, переключила на себя внимание. И сразу получила желаемое. Иван почесывал ее подбородок и за ухом, гладил, и даже начал присюсюкивать, чего со мной никогда не делал. Причем глобально никогда–за ухом не чесал и не присюсюкивал… Гладил? Да когда это было?! Уже не считается… Муська щурила глаза, сопела трактором, не забывая злорадно на меня поглядывать: «А слабо тебе также быстро получить желаемое?».
Женщина во мне задохнулась от гнева, закипела от обиды и озверела от несправедливости. Одним словом, трансформировалась в змею, мегеру и кошконенавистницу в одном лице.
–Хочешь я тоже тебе помурлыкаю? Еще громче, чем она,– прошипела я предателю.
–А ты умеешь? – удивился гад.
–А то… Только меня тоже надо будет гладить, – я подсластила голос.
–Да не вопрос…– растерялся изменщик.
–И сюсюкать с придыхание,– уточнила я сиропным голосом.
–Я не умею…сюсюкать, – вконец опешил Иван, от неожиданности перестав гладить Муську.
–Я тебя научу,– пообещала я с клубнично-малиновой хрипотцой и томным придыханием, не отрывая взгляда от его губ.
Муська тут же была отправлена на дощатый пол, где, на мой не предвзятый взгляд, ей было и место. Иван потянулся ко мне.
Я успела с ней встретиться взглядом. И холодное торжество в этот раз поблескивало в моих серых глазах, ее брызнули мне в лицо огнистой злостью.
–Ваня, я не могу при свидетелях учить тебя придыханию,– я скромно потупилась, уткнувшись носом в грудь Ивана, пряча улыбку.
Муську выдворили за дверь в коридор, а через минуту отправили на принудительный ночной променад во двор, ибо она, не сумев смириться и с достоинством принять проигрыш, истошно завывала от злости и в бешенстве скребла закрытую дверь на нашу половину.
Победа была полной. Кстати, придыхание у Ивана и без моего обучения всегда хорошо получалось, а на сюсюкании я не настаивала. Не кошка я же дворовая, беспородная, зачем мне сюсюкание…
http://proza.ru/2020/05/16/28