Часть четвёртая:http://proza.ru/2020/07/09/911
Но всё-таки довелось мне чайку в этой комнате у Полины Львовны попить! Правда в отсутствии Марии, соседки её!
Дня через два, мыла я у них и, подскользнувшись на мокром полу, о кровать коленку ушибла. Пришлось присесть на стул. Полина Львовна быстро мне компресс холодный приложила и чая горячего налила.
Разговорились и она вдруг заговорила о сыне. Видно, всё время только об этом и думала, а сказать некому. Я и затихла, как испуганный зайчик, боюсь пошевелиться, даже чай пить перестала.
- Ты, Юленька, не думай! Сын у меня хороший и добрый! Меня любит! Я знаю! Да и жена у него неплохая.
Только чужие мы. И жить вместе оказалось нам трудно. Когда они привезли меня к себе, вроде всё было сначала неплохо. Только я по своему дому сильно тосковала! Вот и не заметила, как у Насти накипело на душе зло на меня.
Да что и говорить, неуклюжая я стала: иду вроде ровно по полу, ан нет, меня как качнёт в сторону! Стараюсь есть аккуратно, но крошки возьми и просыпься! Ночью пока до туалета дойду, несколько раз что-нибудь, да задену. Одно беспокойство им от меня! Вот так и жили: внешне всё вроде спокойно, а внутри…Чужое, оно чужое и есть!
Часто стала я слышать, как она его вечерами из-за меня жучила! Тихо так, но понятно, что пилит! А он, мой бедный сынок, старательно её успокаивал. Слов не разобрать, а чувствую разговор про меня. Со мной – то она разговаривать совсем перестала, молчком тарелку супа нальёт, а на меня за весь обед даже не глянет.
А тут вечером за ужином, дрогнули у меня пальцы, и сама не знаю как, выскользнула чашка с горячим чаем из рук. Да прямо мне на колени, кипятком так и ошпарило ноженьку-то! А вскрикнуть боюсь! Лишь бы чашку поймать! А она, как живая, скользнула меж пальцев, да на пол бряк! И на две половинки раскололась!
Чашки-то к столу подавала Настя из дорогого сервиза. Я аж похолодела! Говорила же я Жене, чтоб мои бокалы простые с собой взять, но где же! Заворчал на меня:
- Куда мы их повезём? Мама, у нас всё есть!
А лучше бы привезли! Разбивала б я потихоньку свою посуду!
Как вскинулась тут Настя! Всё мне помянула: и тарелку, у которой краешек отпал, и рулон туалетной бумаги, что я нечаянно в унитаз уронила, и полотенце столовое, которым внучка варенье со стола вытерла! Хотя я здесь и была ни при чём.
И ночью я спать не даю, и днём от меня покоя нет! Всё разбиваю и порчу!
А у меня ножка, обожжённая, огнём горит. Я встала и захромала в ванную, чтоб там охладить. Тут уж она на крик перешла и на Женю накинулась. Он ей слово, она ему два.
Они скандалили, а я в ванной слёзы лила. Ногу, конечно, больно было: на коже пузыри вылезли, но больше сына жалко! Ему-то за что такие скандалы?
И себя жалко! Дома моего больше нет, возвращаться некуда. Да и не к кому мне больше податься! По всему получается у них жить придётся! А как теперь-то?
Визгливый крик рвал душу. Бедный, бедный мой сынок! Она вымотает ему все нервы! Я живу у них всего два месяца, а он уже постарел лет на десять: трудно каждый день быть между двух огней!
Как же я сама это знаю! После смерти Сени, мужа моего первого, удалось выйти замуж, а точнее взять в дом мужчину. Одной с сыном подростком трудно стало с хозяйством управляться, да и хорош был Виктор! Красивый и горячий! Я ведь, грешная, увела его из семьи. А там трое детей было.
За два года вдовства успела соскучиться по мужской ласке, рукам горячим, поцелуям жарким. А было мне в ту пору всего сорок один годочек! Как же млело рядом с ним моё, наскучавшееся по любовным утехам, налитое тело! Безоглядно кинулась я в счастливый морок, что застил глаза мои!
Не знаю, что это было: любовь или наваждение, только целый год жила как под гипнозом, ничего кроме этого наваждения не разумея. Мы с Витей, будто с ума сошли, каждую минуточку друг к другу тянулись. На работу шла, плакать хотелось, что от него отрывалась.
Любовь эта, мне глаза пеленой закрыла! Не разглядела, как мой сынок Женя и Виктор, любимый мой, друг друга ненавидеть стали. Жене-то и было тогда всего пятнадцать лет, а Виктору сорок пять минуло.
Жизнь теперь была, как в аду. Каждый день скандал между ними, а я мечусь, то того, то другого уговариваю, да успокаиваю. Ночью мы с Витенькой милуемся, а днём боюсь их наедине оставить. Нехорошее предчувствие, что ли?
Так и вышло, однажды Виктор Женю так ремнём избил, когда тот ему огрызнулся, что пришлось сына в больницу увезти.
Вот тогда-то я и выставила своего Витеньку за дверь, пригрозив ему судом. Он плакал и винился, что больше не будет так себя вести, Женю обвинял. Говорил, что тот первым на него кинулся и пришлось защищаться.
А я стояла, как каменная. Знала, что горяч Виктор во всём: и в любви, и в работе, и в драке! И всегда такой будет! Никогда не переменится!
Так, он и ушёл. Потом услышала, что уехал. Потом, говорили, он к семье вернулся. Только я, с тех пор, холодная стала, мне кроме Виктора никто не нужен был. И вместо ласк ночных, только плач мне остался ночной, да слёзы в подушку! Долго ещё снился мне мой Витенька! Но, что прошло, то прошло!
Потом вырос мой сынок, учиться уехал, женился, но меня любил и жалел. Помогал всегда. Одна я осталась, болезни, как и ко всем, пришли. Вот и решил он меня забрать, чтобы жили мы одной семьёй. Пришлось мне согласиться, хоть и знала, что не всегда люди сжиться могут. Вот и у нас с Настей не получилось!
Тут, не вовремя, в дверь палаты боком втиснулась Виолетта. Пришлось ей показывать синяк на колене, из-за которого я в рабочее время торчу на стуле и пью чай.
Вылечил меня, конечно, мой любимый доктор, которого зычным голосом, завопив на весь коридор, позвала Виолетта, обеспокоенная происшедшим в рабочее время несчастным случаем на производстве. Ёршик тут же явился, так как у них с Веней было дневное дежурство.
Я, прихрамывая, было двинулась
в коридор, но услужливый врач подхватил меня на руки и отволок на глазах у всех в комнату для персонала и уложил на кровать. Осмотрел мою коленку и поставил диагноз! Главное, что доктор жить дозволил!
Потом лечил нетрадиционным, для медицины, методом: целовал мой синяк так нежно, что я своей коленке позавидовала! Правда, потом и меня тоже целовал! Я бы каждый день согласна ударяться, если меня так лечит будут! И, глядя в его смеющиеся, вспыхивающие искрами глаза, наконец, спросила:
- Ёршик, а скажи-ка мне, как зовут тебя?
На минутку замер, глаза расширились.
Грустно и тихо сказал:
- Ванькой меня назвали. Объясняют родаки, что в честь деда! Не люблю я это имя! Может даже поменяю! Вот, на кликуху и отзываюсь.
Я чуть коснулась губами кончика его носа и прошептала:
- Ванька, ты дурачок! У тебя самое лучшее имя! Я так и знала, что ты из сказки!
Как же он меня после этого к себе прижал! Чуть не задохнулась! Хорошо, что Саша ворвался в дверь.
До дома меня довезли на машине Вени. С Ванечкой мы долго целовались на скамеечке у дома.
В день, когда сын Полины Львовны приехал к матери, я как раз в коридоре пол мыла. Сопровождала его заведующая корпусом:
- В восьмой палате она, Евгений Семёнович.
Высокий, стильно одетый мужчина, лет под сорок, быстро и целеустремлённо прошёл по коридору. Лицо решительное и какое-то каменное. Может, злой он из-за меня? Ведь это я его жене звонила! Или нервничает, как же он встретится с матерью, им же преданной? Подошёл к восьмой комнате, постучал в дверь. В лице переменился, услышав чужой женский голос:
- Войдите.
Я продвинулась ближе к «восьмёрке», а мужчина остановился у порога и тревожно спросил:
- Где Полина Львовна?
Я услышала через приоткрытую дверь, что Мария Викторовна, сухонькая бабушка – божий одуванчик, которая жила с Полиной Львовной, ответила вопросом:
- Вы сынок её?
Сделала скорбное лицо:
- Нет её теперь здесь.
И уткнулась в книгу. Кровь отлила от лица посетителя! Вмиг оно побелело! Тревога, боль, в глазах застыл невысказанный вопрос.
Мария же, выждав паузу, подняла голову и, насмешливо глянув выцветшими, блёкло - голубыми глазами, проворчала:
- Мама ваша тут в любовь ударилась! Как тепло на улице, то целыми днями торчит
с хахалем, вон там в аллее.
Она поджала сухие тонкие губы.
- Хорошо, что по правилам в наш корпус мужчинам вход заказан, а то он бы здесь так и прижился.
Мужчина облегчённо выдохнул, тихо закрыл дверь и быстро пошёл к выходу.
Надо же, язва какая! Тут меня, как будто кто толкнул! Любопытство, наверное! Я, поставив в уголок свой инвентарь, подалась за ним.
Он быстрым шагом двигался к скамейке, где отдыхала в одиночестве Полина Львовна. Увидев сына, она охнула, встала и прижалась к нему:
- Мама! Я за тобой приехал! Прямо сейчас домой отвезу! Собирай вещи.
Она, потускнев лицом, отпрянула и выговорила через силу:
- Женя, ты же сам меня сюда привёз! К вам назад не поеду. Сам знаешь же, что мне у вас делать нечего.
Зачем себя мучить? Останусь теперь здесь. Только немного привыкла, плакать перестала.
Сын, смущаясь, старался объяснить:
- Мама, я же тебе говорил: мне в командировку за границу ехать нужно было. А вас с Настей мир не брал! Вот и пришлось мне тебя на это время сюда определить.
Обнял, погладил и поцеловал:
- Я и заплатил только за месяц. Сразу решил, что никогда тебя здесь не оставлю. А сейчас домой поедем! Пойдём собираться.
Женщина, сжавшись, мучительно пыталась решить, какое ей из двух зол выбрать:
- Сынок! Скорбно здесь жить! Не родной дом это! То нельзя, и это нельзя! И уюта нет. Я сюда поехала, хоть и обмирая от горя, но только ради тебя! Чтоб семью твою не разрушить. Знаю, как это больно!
Но, глядя правде в глаза, честно скажем: с твоей Анастасией Геннадьевной, я только три дня наживу! А куда потом?
Резко рубанул ладонью по своему колену:
- Смирится Настя! Никуда не денется!
Мать, легко и нежно погладив его напряженную руку, прошептала:
- Не нужно! Не горячись! Я твоей жене всегда чужой буду! Подумай сам: не стоит мне к вам в дом возвращаться!
Безвольно отпустила пальцы сына и грустно продолжила:
- Настя при тебе смирится, а в душе…. Меня ненавидя, притворится сначала. Но сколько притворяться можно? А как одни останемся в квартире…
Нет, не хочу! Когда наперекор, толку всё равно нет! Зло потихоньку накопится и потом обязательно прорвётся!
Да и тебе жизни тоже не будет! А я счастья тебе хочу! Ты же единственный у меня, сынок мой!
Судорожно сжал её ладошки в своих:
- Мама, прости, но я тебя здесь не оставлю!
Она покорно выдохнула:
- Живут же здесь люди! И я жить буду!
Зря ты меня с места моего, из дома стронул!
Он посмотрел на неё ласково:
- Ты же не могла уже одна в доме своём жить!
Она печально покивала:
- Твоя правда, сынок! Мне с больной спиной трудно было в старенькой избёнке жить, ведь она старше тебя была! И в одиночестве тоскливо!
Но не хочу вставать между тобой и Настей! Это, значит, в грех вас вводить: будете смерти моей желать. Мне было бы лучше давно с каким-нибудь старичком сойтись, но не встретила вовремя.
Сейчас своего человека любимого здесь я нашла! Витеньку моего!
Глубокая морщинка прорезала лоб и лицо потемнело:
- Только, теперь поздно! Мы с Виктором Андреевичем оба оказались бездомные: дети его квартиру продали и в свой дом деньги вложили. А потом он сам без денег, им обузой стал.
Обижались они всегда на него, что когда-то их бросил и ко мне ушёл. Хотя, когда от меня обратно домой вернулся, то трёх детей вырастил и на ноги поставил.
Сыновья и столкнули его на руки государства: живёт в третьем корпусе, а там такая нищета!
Его даже в наш второй, платный корпус, не допускают и кормят намного хуже, чем нас. За счёт их еды весь персонал питается! Да за людей не считают: они бесправные опекаемые.
Помолчала и подвела итог:
- Здесь строго отпускают положенные услуги: кому за что оплачено.
Сын сидел, тоже потемнев лицом и глядя в землю. Разрешить ситуацию не мог. Из-за затянувшейся паузы им было неловко.
Потом сын тихо сказал:
- Прости, мама! Это я виноват, что Виктор Андреевич тогда на меня накинулся - я его специально разозлил. Хотел только с тобой жить! Не понимал я тогда, что твою судьбу поломал. Не мог видеть, как любишь ты его, а папу забыла!
Мать обняла его:
- О чём теперь говорить сынок! Ты тогда ребёнком был! С тебя какой спрос? Мы взрослые, своей жизни ума дать не могли! И что теперь разбирать, кто прав, а кто виноват? Всё, что было, теперь быльём поросло!
К счастью, мать увидела знакомого, присевшего недалеко от них, радостно воскликнула:
- А вот и Витя! Иди к нам!
К скамейке робко приблизился аккуратный пожилой человек. который приходил тогда к Полине Львовне. Вероятно, его и обозвала хахалем Мария Викторовна.
Евгений встал ему навстречу и поздоровался:
- Здравствуй дядя Витя! Виктор Андреевич!
Тот ответил:
- Привет, Женя! Евгений Семёнович! Надо же, как ты вырос!
Вскоре они уже весело разговаривали втроём.
Я поскреблась на своё рабочее место опять ленивкой махать.
Жалко Полину Львовну! И её хахаля Виктора Андреевича тоже! Развела их судьба! А на старости лет встретились. И что? Теперь будут в тёплое время года встречаться и дружить на лавочке, пока выходить на улицу смогут!
Что за жизнь поганая пошла! Бабуля рассказывала, когда она девчонкой была, в одной избе сразу четыре поколения жить вместе могли: спали и на печке, и на полатях, на сколоченных топчанах, и на сундуках. Всем тогда в семье места хватало! Ещё и чужих переночевать пускали!
А теперь мать с отцом, сколько бы они детей не вырастили, не вписываются в интерьер ни одного из огромных домов своих чад. Ни на одном этаже дорого и стильно обставленного, как музей особняка, не находится уголка для престарелых родителей. Их, как старую мебель, с глаз долой на помойку!
Чтоб цивилизованно выглядело, отправляют мать и отца в особые дома для дожития престарелых! Пусть живут с себе подобными, не досаждая и не добавляя хлопот молодым и сильным хозяевам жизни! Вроде и совесть спокойна, и старый хлам под ногами не мешается!
А нет у них разуменья, что недолог и их век: пройдёт каких-нибудь тридцать – сорок лет, навалятся болезни и они станут тоже старыми! А их детки любимые, на которых они сейчас радуются и любуются, потом поступят точно также: отправят куда подальше, чтоб от забот избавиться!
А у меня перед глазами моя бабуля любимая! Сколько она мне интересного рассказала, сколько моих обид рассеяла, сколько с ней переговорено было, когда она уже с постели не вставала. Маме я своих детских тайн не доверяла, ей некогда было, а только бабуле! Она у нас была нянькой, оставаясь с нами на целый день дома, судьёй в постоянных спорах с младшим зловредным братишкой. Выступала главным экспертом по любому вопросу, а какие сказки она рассказывала нам, сидя у тёплой печки и поглаживая ласковыми ладонями наши головы! После этого мы, уложенные в кровати, засыпали спокойно. И я всегда видела сказочные сны!
Сколько же теперь обиженных стариков, сломленных несправедливостью своих любимых деток, только в этом учреждении для престарелых, бессонными ночами вздыхает и, пытаясь проглотить скорбный комок в горле, покорно смерти ждёт без любви и ласки в свои последние годы?
И сколько детей засыпают в одиночестве без вечерней сказки, глотая слёзы обиды, слушая, как в соседней комнате родители веселятся с друзьями, а их отправили пораньше спать, чтоб не мешали радоваться жизни!
Как же грустно и муторно от таких мыслей! А ведь я мыслю и говорю также, как моя бабушка! Даже слова у меня те же! И преподы отмечают, что словарный запас у меня шире. Значит, если б мама сдала её в дом престарелых, я оказалась бы тоже другая?
Часть шестая:http://proza.ru/2020/07/15/800