Отрывок из неоконченного романа
Вообще-то Аполлинарий Львович как таковым бомжем не являлся. Он имел полноценную долю в просторной квартире, в доме расположенном на центральной улице левобережья Новосибирска. Дом был каменным, основательным, сталинской еще постройки, с фасадной лепниной в виде советских гербов. Когда-то там проживала городская и богемная элита, военные конструкторы, профессура из академии наук. Трехкомнатную служебную квартиру в послевоенные годы дали его отцу, известному инженеру, одному из изобретателей скорострельного самолетного вооружения. После героической гибели на авиационном полигоне, когда экспериментальный образец автоматической пушки разорвало в клочья, и никто из экипажа не сумел катапультироваться, всех испытателей посмертно наградили высшими орденами. Помимо государственной пенсии, семье навечно оставили и эту квартиру, в которой он родился и вырос, стал взрослым. Мама и родная бабушка, как законные собственники в равных долях завещали ее им со старшей сестрой. Дальнейшая судьба Апполинария складывалась по-разному, чередуя взлеты и падения. Со временем у него появилась умная красивая жена, дорогой автомобиль, новый благоустроенный коттедж. Тогда казалось, что во многом жизнь удалась и до глубокой старости беспокоиться не о чем…
Но вот сейчас он опять был прописан в родительском доме со своей полоумной сестрой Галей. Будучи на восемь лет старше, она испортила детство своему маленькому брату, притесняя его во всем, глупо ревнуя и безжалостно насмехаясь над доверчивым Аполлончиком. Отбирала игрушки, портила поделки из спичек и пластилина, ломала все то, что аккуратный ребенок так долго придумывал и строил. Он хорошо знал силу ее тяжелых ладоней, принимая незаслуженные подзатыльники и желая скорее отомстить, когда вырастет. Сдерживая бегущие слезы, мальчик никому не рассказывал о бесчинствах старшей сестры, переживая обиду внутри себя. Однако время шло, она становилась взрослее и вскоре перестала обращать на него внимание.
Худощавая и некрасивая Галя возомнила себя сторонницей движения поэтов-футуристов, проповедующих разрушение форм искусства ради слияния с жизненным процессом. Преклоняясь перед культом силы, апологеты утверждали приоритет агрессии, упивались войной и тиранией. Тайный кружок в Художественном институте, где она изучала новейшую литературу, состоял из таких же чокнутых студентов, которые считали друг друга радикалами, нацеленными на размывание общепринятых ценностей, уничтожение смысла и логической связи. Для упругости интуиции сестра с утра до вечера упражнялась в стихосложении, мучая младшего брата очередным шедевром. Десятилетний Аполлинарий за недостатком интеллекта не мог проникнуть в глубины столь прогрессивной поэтики и лишь согласно кивал головой, делая вид, что восхищен ее бесподобным талантом.
Активность литературных анархистов не осталась незамеченной. Комитет госбезопасности долго терпел чудаковатых сочинителей, пока они не начали пускать корни в других учебных заведениях. Создавали там подобные ячейки, сбивали учащихся с утвержденных министерством образования закономерных форм изящной словесности. Их руководителя, знаменитого модерниста Николая Корнеплодова обвинили в создании тайного общества с целью дискредитации и умаления социалистического строя. Обвинения более чем серьезные, заставили его раскаяться, отойти от мутных заблуждений, то есть полностью разоружиться перед партией и советским народом. На суде обливаясь слезами, Галя с отвращением смотрела на своего возлюбленного героя. Видя, как кается и рыдает любовь всей ее жизни, она не могла простить ему тех устремлений, тех светлых идеалов, которыми он пленил ее юную трепетную душу. И не только ее. Все студенты проходили по делу свидетелями, с ужасом наблюдая, что сотворили органы с их твердохарактерным кумиром. Впрочем, большинство одобряли тактику подсудимого, справедливо замечая, что времена сейчас не те, чтобы ложиться на плаху. В итоге получив полтора года колонии и год ссыльного поселения, Корнеплодов крайне обрадовался. Кивнув на прощанье своим ученикам, он поспешно скрылся за спинами конвойных. Ему что-то кричали вслед, шептались между собой, называя мучеником системы, чуть ли не святым диссидентом, столпом и опорой предстоящего сопротивления.
Но Галина понимала, что он сломлен и это вызывало чувство презрительного отторжения. Почему-то особенно противным казалось то, что он являлся мужчиной, и даже один раз на ночной вечеринке между ними возникла быстротечная близость, о которой тот сразу же позабыл.
Сестра недолго убивалась по раскаявшемуся лидеру. Закончив институт, она добровольно укатила на строительство Байкало-Амурской магистрали. Там, живя в строительных вагончиках, ворочая шпалы и забивая железнодорожные костыли, молодой филолог за короткий срок избавилась от футуристического наваждения. Наряду с передовиками комсомольцами рубила тоннели в горах, пробивала зимники к таежным поселкам, чем обратила на себя внимание начальника строительства. Заметив боевую энергичную девчонку, он тут же забрал ударницу в свой штаб. Узнав о ее образованности, немедленно сделал личной секретаршей, влюбившись по уши на старости лет. Что он увидел в этой угловатой фигуре и вовсе уж непривлекательном лице, так и осталось загадкой. Но жаркие ночи и сардонический хохот избранницы в мучительно-сладостные моменты их бурных ласк сводили его с ума, прибавляя пикантной остроты в жизнь стареющего ловеласа.
Быстрыми темпами шло возведение железной дороги, и все это время сестрица оставалась под опекой начальствующего покровителя, совершенно не задумываясь о ближайшем будущем. И оно, это будущее само нашло ее, никого не спросив.
Ее пожилой, но пылкий любовник, жуир и неисправимый кутила, отмечал все значимые события шумными выездами на природу. Охота, рыбалка, а то и просто развеселая пьянка со свитой отчаянных гуляк затягивались на неопределенный срок. Без женщин было скучно, и команда ко всему готовых девиц обычно сопровождала мужскую компанию. Надо отдать должное, шеф даже в хмельном бреду никуда не отходил от своей ненаглядной Галины, чем вводил в шоковое состояние остальных, куда более раскованных и аппетитных соперниц, не раз покушавшихся на его преданное однолюбие.
Палаточный лагерь охотников расположился на живописном уступе. Внизу журчала речушка, переполненная хариусом. Места стояли дикие, труднодоступные, зверь доверчивый, непуганый. Утром намечался поход к кабаньим тропам, а пока зверобои-любители с удовольствием вкушали спиртное, закусывая мясными консервами. Дамы, не испытывая в себе охотничьих инстинктов варили грибной суп, сдабривая похлебку неведомыми, собранными по пути травами.
Изумленная красотами природы и пьянящими лесными запахами Галина углубилась в ближайший бурелом. Там-то ее и накрыли длинным мешком. Накрепко зажав рукой рот, торопливо опутали веревками. Кто-то большой взвалил ношу на плечи и понесся, побежал извилистыми тропами. Позади не отставал второй разбойник, тяжело дыша и сморкаясь на ходу. Так они спешили без устали несколько долгих часов. Наконец остановились передохнуть, опустили ее на траву, сдернули пыльную холстину, и девушка увидела своих похитителей. Один был низкорослый, в годах уже мужичок. В подпоясанном армяке, войлочной шапке простолюдина он напоминал высохший гороховый стручок. Оглядел добычу со всех сторон и удовлетворенно крякнул:
– Смотри-ка жилистая, выносливая!
– Сильная, дядя Тихомир! Детишек нарожает…
– Позвольте, вы о чем, товарищи? Я никаких детишек рожать не собираюсь. Сейчас же отпустите меня!
Второй лиходей, огромного роста, бородатый и звероподобный улыбнулся вдруг располагающей улыбкой. Ярко-голубые глаза озарились сиянием. Он стушевался, услышав ее гневную отповедь, и тут же замолчал. Зато хитрый, подлого сословия дядя ответил вкрадчивым голосом:
– А никто тебя, красавица, не держит. Иди куда хочешь, если дорогу знаешь.
Вокруг скрипели сосны, папоротники стояли по колено, неба не видать из-за густых крон. Скоро наступит вечер, а там и ночь. Куда, идти одной?
– Зачем вы меня похитили? Что вам нужно?
– Невестой будешь Климушке! Давно ему пора, уже тридцатый годок идет.
Племянник Климушка застеснялся, опустил голову. Руки заметно дрогнули, и она подумала, что у него еще никогда не было женщины.
– Да кто вы такие? Вы моего согласия спросили хотя бы? – Галина не верила своим ушам и оттого не очень-то испугалась. – А если я не захочу?
– Захочешь, голубушка. В городе или на стройке разве найдешь такого парня? Я их там хорошо изучил, одни табачники да выпивохи. Одним словом дальше сама ногами пойдешь. Тогда к закату дома будем. А нет, так в мешок полезай!
Пленница поняла, что про возвращение обратно можно забыть. Но почему-то смирилась. Жажда приключений и ожидание чего-то необычного захватили ее. Ведь по большому счету сожалеть не о чем. Начальника она не любила, ехать домой не осталось желания, все заработанные деньги переводила на сберкнижку, мечтая о семье и собственной кооперативной квартире. А тут надо же, и жених обозначился, и с жильем теперь проблем не будет. Рисковые черты характера проявлялись все сильнее. Дух перемен и желание новизны забурлили с неодолимой силой, заглушая развитый на допросах в КГБ инстинкт самосохранения. Она чувствовала, что ничего страшного не случится и как перелетная птица устремилась навстречу неизвестности. Да и незваный суженый совсем не походил на картинного злодея. Несмотря на схожесть с лешим, выглядел покладистым и добрым. Смотрел на нее с умилением, сразу отводил глаза, когда встречался взглядом. Имел высокий рост и широченные плечи, а ей всегда нравились крупные мужчины. Вздохнув неслышно, зашагала вслед за дядей Тихомиром, спиной ощущая, как с жарким нетерпением смотрит на нее ступающий позади жених.
Скит отшельников открылся неожиданно. Окруженные забором, стоящие в кедровнике избушки утопали в зелени кустарников. Дымки костров курились под навесами. Пара десятков одетых во все черное женщин занимались хозяйственными работами. Стирали в дубовых колодах, готовили ужин. Малыши гонялись друг за другом и звонко кричали. Седоголовые старцы восседали на завалинке у главной избы, отрешенно взирая на житейскую суету. На пришедших едва посмотрели, задержав взгляд лишь на Галине. Кивнули без особого интереса и вновь погрузились в себя. Зато бабы и детишки обступили ее со всех сторон. Трогали обесцвеченные волосы, щупали ткань спортивного костюма, охали и ахали, приветливо качая головой.
В общем, приняли достаточно дружелюбно. Вечером с грибного промысла вернулась мужская часть населения, и стало понятным, что община насчитывает около пятидесяти человек. Как стемнело, развели огонь на кострище и при свете факелов окрестили вновь прибывшую невесту, трижды окуная ее в бочку с водой. Затем на шею повесили кованый крест, повязали вышитый парчовый платок. Пение торжественных молитв чередовалось криками радости, ибо еще одну новообращенную с теплом принимали в свою семью. Укутав в покрывало ошалевшую Галину водили хороводы, брызгали метелками, нарекая именем Лебедяна, то есть стройная. Рядом, держа невесту за руку, стоял счастливый жених. Здесь не теряли времени даром и на месте повенчали молодых. Женщины поздравляли, сыпали им на головы пшеницу, символизируя будущее деторождение и всяческое изобилие. Ребятня бросала новобрачным пригоршни ячменя и разноцветных ленточек. Затем все уселись за накрытый к праздничной трапезе стол. Она никак не могла понять, что с ней происходит. Кто эти люди, чего им от нее надобно, и не сон ли это? Но вскоре все разъяснилось.
Ее умыкнули кержаки-старообрядцы из толка дырников. Отколовшиеся беспоповцы отличались от других раскольников тем, что начисто отрицали иконы как оскверненные образа и молились строго на восток, для чего в стенах проделывали дыры, чтобы молиться зимой. Летние богослужения шли под открытым небом на восходе солнца, ибо воздавать хвалу Богу сквозь стены, или застекленные окна почиталось за грех. По их мнению, землей давно правит антихрист и на ней не осталось ничего святого, так как вся благодать вознеслась на небеса. Сектанты, язычники, колдуны – как только не называли последователей этого направления, живущих обособленно и скрытно, свято чтущих религиозные устои ранней Православной Руси.
Проблемой каждой закрытой секты являлось ускоренное вырождение. В малочисленных скитах, где со временем все стали родственны в той или иной степени, искали женихов и невест на стороне, у тех же староверов, с радостью принимая молодых из обителей другого толка. Однако дырники пользовались недоброй славой и чересчур строгими уставами, поэтому никто не хотел выдавать детей за этих странных богомольцев. Тогда втайне посовещавшись между собой старцы, управляющие общиной, во многом смягчили внутренний устав обители. Разрешили не настолько строгие посты, отменили всенощные молитвенные бдения, смягчили жестокие наказания. И все-таки численность продолжала сокращаться, дети рождались слабые, девки и парни часто оказывались бесплодными. Впервые за сотни лет оседлой жизни в Сибири, возникла угроза исчезновения рода. Прозорливые старики пошли на исключительные отступления, пытаясь спасти народ и истинную веру: разрешили брать мирских жен из геологических экспедиций, дабы влить свежую кровь в постепенно вымирающий толк дыромоляев. А потому как общение с мирянами категорически запрещалось, оставалось лишь похищать приглянувшихся девушек и, не спрашивая, тащить их к себе.
Скит притаился в таежных чащобах, дороги туда никто не ведал и о конкретном месте проживания дырников власти не догадывались. Вертолетная разведка результата не приносила, и начальство махнуло рукой на неизвестно где обитающих сектантов. Староверческих скитов по всему краю числилось не менее десятка. Основная часть отшельников давно зарегистрирована, они получили советские паспорта. Но добраться до скрытых поселений не представлялось возможным, люди там веками жили без каких-либо документов. Кругом на тысячи верст расстилались дремучие леса, нехоженые, неизведанные. Поначалу исчезновение людей никого не удивляло, тайга есть тайга. Через несколько лет, когда пропало уже пять молодых женщин, начали задумываться о странной закономерности, но версия о похищении никому в голову не приходила. По-прежнему списывали на дикое зверье и собственную неосторожность.
А дырники выслеживали пригожих молодок, следили за ними из леса по нескольку дней, стараясь определить характер будущей супруги. Замужество и возможное наличие детей для них роли не играло. Главное, чтобы избранница не пила спиртного и не курила. Да не блудила со всеми подряд, на это обращали особенное внимание.
Брачное сожительство в скиту разрешалось по церковным праздникам, да в перерывах между постами, в течение которых вкушали только овощи, черствые лепешки и квас. Зато в остальное время столы раскольников ломились от мясных и молочных яств. Этих дней ждали с завидной выдержкой, терпя лишения и во всем себя ограничивая. Именно в эти дни, а точнее ночи зачиналось потомство молитвенников. Нравы сохранялись предельно строгие, никто не помнил, чтобы когда-либо в скиту происходили распутные непотребства или иные проявления мужской, либо женской вольности. Старцы крепко держали общину в руках, не допуская ни малейшей смуты. Народ крепкий и молчаливый, с суровым осуждением относился к нарушителям священных устоев. После глубокого раскаяния провинившегося до вечера привязывали к позорному столбу, стоящему посередине обширного двора, после чего с ним на какой-то срок воспрещалось всякое общение. При этом он не освобождался от молитвенных служб и хозяйственных работ. В особо тяжелых случаях полагалось телесное наказание, когда одному из скитников выпадал жребий отхлестать грешника вымоченным в уксусе пучком кленовых прутьев. Но эти взыскания даже на памяти старцев были наперечет. Тут в лесу все жили в мире и согласии.
У Галины после разгульной штабной атмосферы такой патриархальный порядок вызывал заслуженное уважение, хотя надолго оставаться здесь она не собиралась, и на все смотрела с затаенной иронией. Муж Климушка в первую ночь так зажимался и потел, так отворачивался и стеснялся при виде ее обнаженного тела, что она начала сожалеть о своем согласии. Но потом все как-то наладилось. Он оказался способным учеником, сильным и не в пример бывшему начальнику выносливым. Пропадая целыми днями в тайге, где насельники добывали кедровые шишки и дикий мед, заготавливали грибы и ягоды, он по возвращении как дикий зверь набрасывался на нее. И ей это нравилось, она видела в нем настоящего мужчину, а не жалкого поэта-футуриста Корнеплодова, которого почему-то не получалось выкинуть из памяти.
Просыпаясь перед рассветом, шла вместе со всеми на утреннюю молитву. Крестилась двуперстием, клала низкие земные поклоны, вслушиваясь в старославянские тексты, которые из позолоченной книги вычитывал пономарь. Старцы стояли в первых рядах, показывая несгибаемую волю. После службы все расходились по работам. Галя-Лебедяна вместе с сестрами толкла в ступе зерна, лущила от скорлупы кедровые орехи, ходила к ручью за водой, стирала белье, присматривала за детьми и домашней скотиной. Затем собирались за одной общей трапезой. Скитники относились к новообращенной по-доброму, старухи не укоряли за недостатки в работе, молодицы тянулись к ней и во всем помогали. Старец Зосима с полудня до темноты взялся обучать ее церковной грамоте. Нахмурив брови, много рассказывал о древлем благочестии, трактовал слова Святого Писания, обучал молитвенному песнопению. Ей, как недавней студентке учение давалось легко, и она быстро овладела нужными знаниями. Галина даже подумывала на основании новых впечатлений написать диссертацию, когда вернется домой. А то, о чем поведал седобородый старец, казалось обычной легендой, вымыслом. Видимо сказывалось глубокое советское воспитание.
Так незаметно наступила зима, стало скучно и тоскливо. Заботливый супруг пропадал в лесу, заготавливая пушнину, которую в раскольничьих скитах выменивали на сахар, муку, гвозди и прочие необходимые товары. Кроме того начались длительные посты, когда все мужчины ночевали на другой половине дома, чтобы лишний раз не испытывать тайных желаний и терпение жен. Климушка, возвращаясь затемно, сразу же уединялся за стеной. Она слышала, как он беспокойно ворочается, прежде чем заснуть, и знала, что скучает по ней. От этого становилось вовсе невмоготу. Не сказать, будто она любила его, просто утешиться было нечем. Казавшееся раньше забавным и интересным, вдруг опостылело. Что ей здесь делать и ради чего испытывать такие лишения? И вынужденная наложница решила покинуть скит. Но, понимая, что убежать не удастся, она в сочетании со своим, склонным к авантюрам характером, придумала настолько тонкую комбинацию, что удивилась самой себе. Оставалось только дождаться достаточно жаркой погоды.
Все с нетерпением ждали от нее ребеночка. Это являлось главным условием пребывания в обители. Почему-то беременность никак не наступала, хотя прошло полгода полноценного замужества. Конечно, ей бы хотелось родить мальчика, маленького и такого же покладистого как Климушка. Только тогда о возвращении домой не могло быть и речи, а остаться тут навсегда, в ее планы не входило. Она без сомнения догадалась, что детей от мужа у нее не будет, и не важно, по чьей вине. Важно лишь то, что очень хотелось свободы, сверкающих огней, озорных шумных вечеринок вместе с раскрепощенной публикой. Ведь она еще молода, а уже похоронила себя среди молитвенных служений и хмурых старушечьих лиц. Не хотелось бы, как другие женщины превратиться в покорную молчаливую тень, забывшую о том привлекательном, что есть в настоящей жизни. Попросту выпить хорошего вина, услышать веселую музыку, почувствовать вкус безраздельной свободы. И она затаилась, приготовившись ждать майских дней.
Солнечная весна одарила пением птиц, ароматом распустившихся соцветий и теплыми томными ночами. Галина, заметно пополневшая, выглядела гораздо соблазнительнее, чем раньше. Это было как раз то, что нужно и лукавая молодица взялась исполнять свой коварный замысел, до конца не понимая, к каким разрушительным для общины последствиям он приведет.
После совместной вечерней трапезы, когда жители разошлись по домам укладывать детей и готовиться ко сну, она, не дожидаясь темноты, увлекла мужа в постель, уверив, что наступает подходящее для зачатия время. Оконца в хате остались заранее приоткрытыми, и ветерок ласковым дыханием овевал слившиеся в объятиях тела. Все шло как всегда, ее шепчущие стоны будоражили Климушку, который никак не мог нарадоваться своему счастью. Постепенно чувственные стенания становились сильнее, горячее дыхание обжигало лицо, зовущие губы настойчиво требовали наслаждения. Это становилось странным, потому как непритязательность в брачных отношениях являлось для староверов главной добродетелью. Галина определенно следовала традициям, поначалу сдерживая себя, а потом и вовсе переведя интимную близость в будничную обыденность. Но сегодня все оказалось по-другому. Она никак не могла успокоиться и стонала все громче, выгибаясь и входя в исступление, чем до крайности перепугала Климушку. И он, опасаясь, что их могут услышать в соседних избушках, остановился, тут же получив от нее град звонких пощечин. Как ни странно, это его чрезвычайно раззадорило. С пылом и медвежьим рычаньем продолжая телесные игрища, бедняга не замечал, что сам ревет в голос, а тяжелые затрещины хлещут по лицу. Чем-то бурным и невообразимым закончилось это безумное действо. Показалось, что рык разъяренного буйвола и вой волчицы слившись воедино, взлетели над притихшей обителью и резко оборвались.
Не успевшие заснуть скитники выглядывали в щели ставень, осеняли себя крестным знамением, с осуждением покачивая головой. Утомленные старцы и старухи-ведуньи крепко спали и ничего не слышали.
Эти неистовые забавы в их супружеских отношениях повторялись вновь и вновь. Благоверный боялся, что старики могут уловить сладострастные вопли и наказать обоих, надолго отлучив друг от друга. Но, то ли они были тугоухими, то ли просто не обращали внимания на возмущение ночного спокойствия, оставалось загадкой. Считалось, что ради свежей крови и будущего потомства можно с такими недочетами примириться. Бабки-повитухи с интересом смотрели на ее живот, но пока помалкивали. Мужики отводили глаза, встречаясь с ней взглядом. Большинство женщин выражали прямое неодобрение, при этом как-то по-новому взирая на ее супруга. Девушки стыдливо улыбались, загораясь желанием, но, не смея и мечтать о сладостном, однако до поры запретном для них счастье.
Жены ворочались в кроватях, в который раз слыша беспокоящие звуки. Мужья наглухо закрывали окна и начинали усердно молиться, убрав затычку из дыры, обращенной на восход. Но приглушенные стоны проникали сквозь это отверстие, не давая, как следует сосредоточиться. Понимая, что на самом деле это проделки распутника-беса богомольцы не спали до глухой полуночи, пытаясь отогнать сатанинское наваждение. Как раз кстати наступил очередной пост и в обители воцарилась первозданная тишина. Насельники вздохнули с облегчением, рассчитывая, что бедовые супруги наконец-то образумятся. Дядя Тихомир так и сказал племяннику:
– Ты бы потише там, паря! Больно уж ретивый стал!
Тот потупил взгляд, опустил голову, покраснев до корней волос. Ему было боязно перед старцами и слишком стыдно за то, что не смог совладать с собой, попав под влияние и плотский азарт собственной жены. К тому же она взялась проделывать с ним такое, о чем ни в каких скитах не слыхивали. Этому научил ее бывший любовник-ловелас, о чем она помалкивала и до поры не вспоминала. Но теперь, претворяя свой адский умысел в действие, безжалостно растлевала супруга, приохочивая того ко всяким нетрадиционным способам. Климушка сначала с неохотой покорялся ей, но Галина изучила его податливый характер и настойчиво продолжала постельные опыты. И сейчас терзаемый совестью страдалец готов был провалиться сквозь землю, с ужасом понимая, что стреляный воробей дядя видит его насквозь.
– Да вы чем там занимаетесь со своей лебедушкой? Уж не содомизмом ли?
У племянника дрогнула нижняя челюсть, он закрыл лицо руками, со всех ног бросившись прочь от догадливого родственника. Дядя в сердцах плюнул ему вслед и пошел восвояси. В нем кипел и возмущался праведный гнев. Но также точила досада на самого себя, ибо невесту этому ротозею присмотрел именно он, выбрав самую скромную из всех девиц на том самом живописном увале. Теперь приходилось спасать незадачливого родственника, строжайшим постом да молитвой отгонять блудного беса. Иначе пропадет парень, погибнет в геенне, канет в преисподнюю, так глупо оступившись. А змеюку эту вообще надобно выгнать из обители. Детей от нее не дождешься, да и каким окажется потомство от распутницы?
Старцы собрали расширенный совет. Поставили перед собой Климушку, устыдили и заставили во всем признаться. Тот, плача, от души каялся, умоляя о милости. Рассказал обо всем, что приходилось вытворять, подчиняясь лукавой супружнице, которая сама того не понимая, угодила во власть зловредных демонов. У мужиков глаза вылезали из орбит, они отказывались верить тому, что услышали, поражаясь как низко пал их доверчивый собрат. Общим решением постановили отправить его в затвор, пока не кончится Успенский пост, а коварную соблазнительницу на три дня привязать к позорному столбу, отпуская лишь на ночь. И чтоб никто из жителей не мог разговаривать с нею целый месяц.
Члены совета не сумели удержать такую жгучую информацию и проболтались женам. Те, внешне порицая, в душе начали сомневаться и задумываться: можно ли считать то, от чего молодые приходили в восхищение, находясь в законном браке развратом? Ведь все делалось по любовному согласию и, судя по всему, приносило восторженную радость. И хотя такие блаженства осуждались древней верой, замученные нудным однообразием женщины внутренне возмутились, во многом сочувствуя Галине и проклиная беспросветную судьбу. Когда она, привязанная веревкой к бревну, выкрикивала слова признательного ободрения своему упавшему духом мужу, сидящему на воде и хлебе в запертом дровяном сарае, у многих наворачивались слезы. Сердобольные скитницы с жалостью в глазах проходили мимо, ободряюще кивая головой. Лишь бабки ядовито бросали в лицо ехидные высказывания и плевались через плечо.
Первыми дрогнули те, кого также как ее насильно похитили из экспедиций. Женщины с высшим образованием и кое-каким амурным опытом прошлой жизни начали негодовать и шептаться между собой: доколе можно жить как птица в клетке, не испытывая наслаждений, а только страдать и страдать, неизвестно для чего. Какое спасение в непонятных райских кущах, когда жить сюда они не напрашивались? Почему их лишили всего человеческого, отобрали чувственность, растоптали женское начало и превратили в рабынь? Тихие пересуды шли по всей обители. Мало того, подогретые волнующими рассказами жены, начали кто намеками, а кто и прямо говорить мужьям о том, что в проявлении ласки и нежности нет ничего постыдного. Те со страхом смотрели на них, истово крестились и шли ночевать на другую половину дома. Правда через несколько дней не выдерживали, возвращались обратно, ощущая протестное отчуждение ранее уступчивых подруг. И некоторые сдавались, уговаривая себя, что это всего лишь разовое событие, и никто ничего не узнает.
По счастливому блеску глаз сестры узнавали друг друга. В полном молчании, едва касаясь земли, порхали по двору обители, радуясь в предвкушении следующей ночи. Отбывший наказание Климушка вернувшись к наполненной жаром супруге не выдержал и сразу позабыл обо всех клятвах, кинувшись в ее объятья с головой. И опять горячие стоны понеслись над засыпающим скитом.
На этот раз терпение старцев кончилось. Безвольного сластолюбца услали на дальнюю заимку с условием не возвращаться в обитель в течение года. А возмутительницу спокойствия решили вывести обратно в мир, чтобы навсегда вычеркнуть бесстыдницу из памяти. Но когда поздним вечером из соседней избушки раздались любвеобильные воздыхания, а на сеновале всю ночь томно всхлипывали и стонали, старцы наряду с бабками-ведуньями отчетливо осознали, что пришел конец благочестию. К ним в заповедную глушь просочилась мерзкая городская зараза, смутив и ввергнув в искушение истинных молитвенников. Идея с похищением трудно управляемых мирских женщин обернулась против староверов. И теперь нужны какие-то невероятные усилия, чтобы избавиться от распущенности внутри семейных пар.
Изгнанная из обители Галина вместе с проводником дядей Тихомиром долго шла сквозь непроходимые болота. Затем почти неделю спускались на лодке-плоскодонке вниз по течению безымянной реки, встречая по берегам лишь обрывистые кручи да вековые кряжистые ели. Она опасалась, что раздосадованный дядя бросит ее где-нибудь на привале, или утопит под корягой. Уж больно сердитым и неразговорчивым он казался. Но, слава богу, все прошло спокойно. Вскоре причалили к песчаной косе, вытащили лодку на берег. Пройдя по лесу еще немного, увидели открывшийся с холма поселок вахтовиков.
– Все, дальше сама доберешься. А я назад пойду.
Ей вдруг стало жаль неплохого, впрочем, дядю Тихомира. Пока шла, только и думала что об отчем доме, о маме и бабушке, брате Аполлинарии. Всей душой стремилась скорее оставить так надоевшую тайгу, увидеть родные лица, а потом забраться в горячую пенистую ванну и больше оттуда не вылезать.
– Простите меня, дядя Тихомир! – она плача обнимала дальнего, получается, родственника, с горечью вспоминая мужа, отзывчивых сестер и их маленьких ребятишек, к которым успела привязаться, принимая как собственных. – Жаль, что так получилось, но поймите меня…
– Да я все понимаю. Не для тебя жизнь в обители. Далеки вы там, в городах от Господа, ну, да он вам судья! Не поминай лихом…
И дядя, мягко отстранив Галину, канул в березовую рощу. Лишь ветви деревьев еще долго раскачивались вслед.
Из поселка она позвонила в штаб строительства магистрали. И ее тут же соединили с кабинетом начальника, который на удивление оказался на месте. Встревоженный донжуан никак не мог поверить, что его потерянная любовь нашлась спустя год тревожной неизвестности. Он без промедления выслал в поселок вертолет и совсем скоро со слезящимися глазами прижимал нашедшуюся подругу к измученному ощущением утраты сердцу. Впрочем, как она и предполагала, ее место оказалось давно занятым. Смуглая раскосая секретарша встретила появление соперницы холодной неприязнью, справедливо беспокоясь о своем статусе. Но у Галины не возникало никакого желания претендовать на утраченную перспективу оставаться игрушкой в руках похотливого селадона, который имел две семьи и кучу взрослых уже детей.
Приняв горячий душ, и вкусно отобедав, она со многими подробностями рассказала ему о жизни в ските и так неожиданно окончившемся замужестве. Узнав о проделках старообрядцев, начальник рассердился, пригрозив сообщить обо всем в Центральный Комитет партии. Но после смягчил тон, с умилением глядя на нее, радуясь, что она жива, здорова и заметно похорошела. Галина поняла его скабрезные намеки, но твердо заявила, что больше между ними ничего не будет. Когда он узнал о ее желании немедленно уехать домой, то вполне одобрил такое решение, предлагая любую требующуюся помощь. В отделе кадров в срочном порядке вернули документы и личные вещи, отменили до сих пор длящиеся розыскные мероприятия, выписали хорошую премию, выдали проездные билеты. И уже следующим утром она со всеми удобствами катила в купейном вагоне по вновь проложенным рельсам Байкало-Амурской магистрали.
продолжение: http://proza.ru/2020/10/02/1187