Продолжение рассказа "Старшая сестра" http://proza.ru/2020/09/23/706
К моменту возвращения старшей сестры Апполинарий вымахал в полнокровного детинушку с юношеским румянцем на щеках. Пока Галина прокладывала «железку» в Забайкалье да жила среди раскольников, он успел отслужить два года в воздушно-десантных войсках, чем очень гордился, всячески подчеркивая свою принадлежность к крылатой пехоте. Ходил по микрорайону в берете и растянутой тельняшке, ругался неприличными армейскими словами вызывая на бой вчерашних недругов. Те, не зная чего ожидать от сумасшедшего дембеля, прятались по подъездам, удивляясь, насколько военная служба изменила прежде безответного школьника.
Маменька и бабушка с тревожным недоумением встречали подвыпившего Аполлончика, возвращавшегося домой после встречи с одноклассниками. В юности являясь объектом насмешек из-за рыхлого телосложения и более чем странного имени, он рос пугливым и весьма застенчивым. Местные удальцы не могли просто так пропустить идущего в музыкальную школу подростка. Выбив из рук папку с нотными тетрадями, с удовольствием давали ему «лещей», всякий раз пытаясь отобрать футляр с фамильной скрипкой. Заметно помятым приходил он в класс сольфеджио. Упражнялся там до самого вечера, репетируя скрипичные миниатюры и, в конце концов, возненавидел классическую музыку. Обладая ничем не выдающимися способностями, он все же освоил инструмент, отработав на отлично несколько фантазий Штрауса. Что-то другое, как ни бились опытные педагоги, у него не получалось. Тем не менее, после окончания школы, по протекции друзей отца его направили служить в Ансамбль песни и пляски Советской армии. Там ему выдали форму десантника, а вместо скрипки огромный барабан. И теперь на смотрах и парадах он изо всей силы бил колотушкой по натянутой козьей коже, задавая ритм чеканящим шаг колоннам военнослужащих.
В остальное время на концертах в Доме Офицеров первогодка подключали к хоровому пению, где неожиданно выяснилось, что у него отличный голос, что-то среднее между насыщенным баритоном и раскатистым профундо. Дирижер-капельместер вцепился в бойца мертвой хваткой, сделав одним из основных солистов. Аполлинарию нравилось исполнять марши Победы, проникновенно петь солдатские песни, видя, как у зрителей на глазах наворачиваются слезы. Он очень старался и вскоре стал похожим на профессионального певца.
Лишь одно не нравилось руководителю хора. Обладая хотя и полноватой, но вполне внушительной фигурой, бравый десантник часто приходил на репетиции, а бывало и на концерты с подбитым глазом. На расспросы отвечал односложно, обвиняя во всем собственную неловкость. Создавалось впечатление, что он чуть ли не каждый день бьется лбом о спинку двухъярусной кровати. Дедовщина в армии была в самом расцвете и плясуны-старослужащие не давали спуска нескладному черпаку. От души матеря подчиненных, капельмейстер заставлял помощников скрывать гримом кровоподтек на лице ценного исполнителя или надевать ему на нос круглые дымчатые очки, придающие воину умный интеллигентный вид. Вскоре начальнику это надоело, и он отдал приказание старшине музыкальной роты прапорщику Шлапаку в кратчайшие сроки разобраться и устранить недочеты.
Двухметрового роста прапорщик завел Аполлинария в каптерку и без излишних разговоров отработал на нем «троечку», пробив по пузу и сразу в челюсть, слева и справа. Хоть бил и менее чем вполсилы, однако парень свалился как мешок набитый древесной трухой. После того, как он пришел в себя и отдышался, Шлапак сказал ему пару суровых мужских фраз:
– Понял, как нужно отвечать? Чтобы к утру овладел приемом!
– Есть! – прошептал молодой боец, с трудом поднимаясь.
До полуночи прапорщик обучал и ставил ему удар, отрабатывая технику на висящей боксерской груше. Потом, обмотав салажонку разбитые кулаки ушел спать, пообещав на рассвете проверить выполнение боевой задачи. Всю ночь Апполинарий месил эту грушу, не чувствуя рук и вызывая в себе жгучие злые чувства к распоясавшимся старослужащим. Рано утром старшина взбодрил его легким хуком и отправил поднимать личный состав.
Дедам не понравилось как он диким голосом орал подъем. Закидав недотепу тапками они хотели еще поспать. Но обнаглевший черпак все не унимался, затылком чувствуя, как прапорщик наблюдает за ним из-за приоткрытой двери. Наконец сержант Ковбасюк, один из самых злостных, не выдержал и подскочил к обезумевшему сопляку. У того в глазах мелькнуло испуганное отчаяние, ему никогда не приходилось поднимать руку на человека. Он обернулся, ища спасения, и наткнулся на безжалостный взгляд Шлапака. Поняв, что пощады не будет, на последнем издыхании пробил «троечку». Все произошло будто само по себе, мозг настолько запомнил движение, что не пришлось ни о чем задумываться. Не ожидавший ничего подобного сержант в обморочном состоянии рухнул на пол.
Удивленные бойцы с недоумением смотрели на лежащего товарища, до конца не веря случившемуся. Появился довольный старшина, зарычал на всех грозным голосом, приказывая немедленно убрать распластавшееся тело. Засуетившиеся старослужащие поволокли Ковбасюка в умывальник, стараясь не задеть стоявшего со сжатыми кулаками вчера еще тишайшего Аполлинария. Прапорщик ободряюще хлопнул его по спине и громогласно рявкнул:
– Благодарю за службу!
– Служу Советскому Союзу! – отозвался едва держащийся на ногах рядовой.
Больше его никто не трогал и ни разу не унижал.
После службы по настоянию родственников Аполлинария приняли в легендарный Сибирский хор, взяв с него клятвенное обещание поступить на будущий год в консерваторию. К этому времени он окончательно образумился, разобравшись с прошлыми врагами. Купил фетровую шляпу, пошил в ателье модное длиннополое пальто. Лакированные полуботинки и щегольские очки с затемненными стеклами, без которых он не мог обходиться, привыкнув к тем дымчатым, армейским, дополняли пижонистый образ. На него, молодого и сильного обратили внимание незамужние женщины капеллы, видя в нем вполне достойную партию. Но пленила чувства незадачливого повесы тридцатипятилетняя прима-сопрано Вероника Буянова, очаровав Аполлона волшебным голосом и безупречной фигурой. Чарующе улыбаясь, заманила в гримерную комнату, где с пылом и жаром одарила его необузданной страстью. Уже много позже, разомлевший от первой любви он узнал, что у нее двое малолетних детей и все от разных мужей.
Но это не сломило решительного настроя, хотя после знакомства с будущей невестой родных пришлось откачивать валерьянкой, что несколько отрезвило благородный порыв Аполлинария. Ему, взрослому двадцатилетнему мужчине казалось тогда, что родные не разделяют его искренний выбор из-за обычной ревности, не желая ни с кем делить свое драгоценное чадо. Это возвышало в собственных глазах, пробуждало эгоистические эмоции, проявляло ощущение востребованности. И в то же время хотелось доказать, что он имеет право на личные предпочтения. А потому, не обращая внимания на причитания близких, он всей душой устремился к восторженному созерцанию очаровательной примадонны. Среди знающих ее хористов это вызывало нескрываемые ухмылки, ибо романтические похождения бесподобной Ники происходили у них на глазах. Раскованная певичка ни от кого не скрывала сердечных увлечений, безо всякого стеснения выставляя напоказ собственную неотразимость. Ее поклонники поначалу сходили с ума от щедро оказанных милостей. Но едва узнавали о наследниках блестящей пассии, и ее грандиозных планах на совместный брак, где им отводилась роль послушных меценатов, незаметно исчезали в круговороте жизни.
Аполлинарий попал в эти сети совершенно случайно, когда у светской львицы начался период депрессии после потери очередного кавалера, которого сгубила распространенная в богемных кругах тяга к кокаину и марихуане. Ценитель минорного вокализа, которым в высшей степени владела восхитительная сопранистка, оказался подпольным наркобароном. Для начала восьмидесятых в Советском Союзе это выглядело чем-то немыслимым и теперь им вплотную занимались правоохранительные органы, попутно допрашивая всех его любовниц, что совсем не нравилось устремленной к головокружительному успеху Нике.
Юный детинушка был хорош в минуты безнадежности и отчаяния, как некая отдушина для пересмотра неудавшихся прожектов. Аполлон ей, в общем-то, был не нужен, и она сильно удивилась, услышав предложение выйти замуж. У роковой дивы от смеха случилась легкая истерика, когда стоящий на коленях увалень лепетал признания в любви. Гомерическое веселье взбалмошной красавицы сменилось горькими слезами. Она выбросила в окно букет белых лилий и, театрально заламывая руки, выскочила из гримерной, однозначно давая понять, что разговаривать с глупым воздыхателем не о чем.
Огорченного неудачей ухажера приютил отзывчивый завхоз, с удовольствием угостив его портвейном в каком-то подвальном помещении. Там он и открыл тайну о моральном облике ведущей солистки, не преминув заметить, что, по существу все женщины одинаковы и открывать им душу никак нельзя. Завхоз был человеком бывалым, рассудительным, чем напоминал прапорщика Шлапака. Его справедливым размышлениям хотелось доверять. Напившегося до бесчувствия Аполлинария он проводил до дома, и лично сдал на руки встревоженным родственникам, которые, узнав о причине алкогольного возлияния, страшно обрадовались. Напоили гостя, принесшего радостную весть, крепким чаем, попросили по-отцовски присматривать за наивным Аполлошей.
Осенью Аполлинарий поступил в консерваторию. Оставив мысли о прекрасной, но недоступной баядерке, он у себя на курсе увлекся юными арфистками, с сожалением вспоминая о своем провале. Как ни странно его, как ему казалось, редкий голос особого впечатления на преподавателей не произвел. Да и в Сибирском хоре были такие зубры, которые выдавали в профундовом диапазоне почти две октавы. Это не считая известного на всю страну Добрыню Веткина, нередко спускающегося до фа контроктавы, когда начинали звенеть хрустальные люстры, а стены оратории гудели от мощных басов. Аполлинарий по хорошему завидовал лидер-вокалу и, слушая как тот зычным раскатистым ревом исполняет «Дубинушку», у него дрожь пробегала по спине. Тем не менее, через пять лет обучения он значительно прибавил в певческом мастерстве, и случалось, заменял Добрыню уезжавшего с основным составом в зарубежные гастроли. Аполлоша заметно остепенился, заматерел, не отказывая себе в удовольствии общения с симпатичными хористками. Ника Буянова, его возлюбленная богиня, давно уехала с состоятельным любовником в Ленинград, где блистала на сцене популярной симфонической капеллы.
Получив телеграмму от пропавшей без вести сестры, мама и бабушка чуть с ума не сошли от радости, а он, сам от себя не ожидая, даже прослезился. После того как руководство железной дороги сообщило им о несчастье, никто не верил в трагический исход. Бабушка тут же отправилась к своему дальнему родственнику визионеру и тайному прорицателю, кумиру суеверных старушек дяде Казимиру. Он долго сжимал в ладонях гребень Галины, закатывал глаза, нашептывая что-то себе под нос. Затем опустил заколку в чашу с водой, возжег перед ней свечу. Все происходило в полнейшей темноте, и утомленная переживаниями бабушка задремала под его бессвязные бормотания. Когда она очнулась, ярко горел свет, а просветленный духовидец раскуривал глиняную трубку, снисходительно поглядывая на нее.
– В царстве мертвых нет вашей внучки. Ангел Смерти далеко.
Бабушка вскочила, обрадованная:
– А где же она?
– Вокруг нее женщины и дети. И множество деревьев. А большего не открылось. Триста рублей с тебя, баба Тася!
У бабы Таси аж глаза вылезли от возмущения:
– Да ты обалдел, что ли? Где я тебе такие деньги возьму?
– Дешевле нельзя. А не хотите платить, так не приходите! – обиделся дядя Казимир.
– Ладно, сейчас принесу, – она дружески потрепала его по выбритой щеке и выскользнула за дверь. То, что магический сеанс оказался таким дорогостоящим, убеждало больше всего. Если результат был фатальным или не удавалось связаться с миром духов, визионер денег не брал.
Бабушка сообщила радостную весть дочери и внуку, и они в смятенных чувствах весь вечер пересматривали фотографии в семейном альбоме. Через несколько месяцев прорицатель провел еще один сеанс и поведал, что вскоре исчезнувшая Галина вернется домой. На этот раз плата в триста рублей не показалась чрезмерной, и родные с нетерпением стали ожидать ее возвращения.