Несколько лет назад я опубликовал миниатюру, в которой рассказал о необычных, вернее, случайных встречах с женщинами на долгом жизненном пути. Какие отношения были у меня с ними, уточнять не буду, однако, в конце миниатюры заметил: «Возможно, когда-нибудь я напишу о женщинах, которых любил я, но которые… не любили меня, или – наоборот!» И там же заверил читателя, что обязательно будут написаны воспоминания о любви к женщине, которая любила меня необыкновенной, божественной любовью.
И теперь я выполняю своё обещание.
...С тех пор прошло более пятидесяти лет, но я и сегодня прекрасно помню тот день, когда впервые встретился с женщиной, в которую влюбился с первого взгляда.
Я служил начальником неврологического отделения гарнизонного военного госпиталя в Алма-Ате. На второй день после моего возвращения из очередного отпуска мне позвонил начальник кожного отделения Александр Владимирович Норов. Многие сотрудники госпиталя ласково звали его «шкурник». Врачи шутили: «Ему хорошо: не надо думать над больным. У его пациентов диагноз на шкуре написан». Норов попросил меня срочно посмотреть больного, у которого, как он сказал, «что-то с головой не так». Иду в кожное отделение. Открываю дверь в кабинет начальника — надо соблюсти ритуал и после отпуска обязательно поздороваться, несколько минут «потрепаться» со «шкурником», рассказать ему о санаторных впечатлениях, и.. замираю на пороге.
Норов не один. В кресле с папками историй болезни в руках сидит незнакомая мне женщина необыкновенной красоты, как будто только-что сошедшая с полотна талантливого портретиста. Меня поразили её большие красивые голубые глаза, пушистые ресницы, пухлые, слегка тронутые помадой губы, приятная улыбка и ямочки на щеках.
— Приветствую вас, дорогие коллеги! – говорю я, обнимаясь с Норовым и тайком посматривая на незнакомку.
— Знакомься, Ефимыч, — улыбаясь говорит «шкурник». — Пока ты загорал на Черном море, у нас появился новый доктор Ирина Антоновна. Прошу любить и жаловать.
Женщина смущённо улыбнулась. Я протягиваю даме свою, вдруг непонятно почему слегка задрожавшую руку. Она подает мне свою. И я, никогда не целовавший руку женщинам, не имеющий ни малейшего понятия, как правильно это надо делать, вдруг, наклоняю голову, прикасаюсь губами к её теплой, нежной руке и произношу дежурную в таких случаях фразу:
— Очень приятно! Рад знакомству! Мою любимую бабушку тоже звали Ирина Антоновна. Анатолий Ефимович, невропатолог.
Вижу, что женщина несколько удивлена, от проявленной мной галантности, слегка краснеет, а «шкурник» смеётся:
— Та-а-к, Ефимыч. И где это ты такому этикету научился? В санатории? Романы там с чужими женами крутил? Ручки им целовал? Надо будет твою жену проинформировать. Ей это будет очень интересно, — и после паузы добавляет: — Шутка. Ничего, никому не скажу.
Я понимаю, что выгляжу со стороны, как провинившийся школьник, и пытаюсь быстро перевести разговор на «деловые рельсы».
— Ладно. Шутки - в сторону. Так, что тут у вас с пациентом случилось? Давайте разбираться.
— Разбирайся с Ириной Антоновной, — говорит Норов. — Этого больного ведёт она. Я пошёл в хирургию. А вы идите к больному. Потом расскажете мне, что у него случилось с головой и, что с ним делать дальше.
Мы идем по длинному коридору в палату. Ирина Антоновна что-то рассказывает мне о больном. Я делаю вид, что внимательно слушаю её, хотя в действительности ничего не слышу, потому что не могу отвести от неё глаз. В палате я умышлено пытаюсь тянуть время. Долго расспрашиваю больного, несколько раз, неизвестно зачем, перелистываю историю болезни. Не спеша, провожу неврологический осмотр. Никогда ранее я не осматривал больного так долго. Что произошло с пациентом, мне уже давно ясно, но я очень хочу, чтобы осмотр длился бесконечно, и я бы мог видеть эту женщину, слышать её голос. Хочу, чтобы Ирина Антоновна ещё долго сидела рядом со мной, внимательно слушала меня, смотрела в мои глаза, помутневшие от внезапно вспыхнувшей любви к ней. Но осмотр пациента не может продолжаться вечно.
Заходим в кабинет начальника, чтобы ему всё доложить. Норова на месте нет.
— Пойдёмте в ординаторскую. Пока вы будете заполнять историю болезни я приготовлю кофе. Не возражаете? — приглашает меня Ирина Антоновна. Я соглашаюсь потому, что мне не хочется уходить от неё.
Напряженно думаю, как и о чём начать разговор с этой, так внезапно очаровавшей меня женщиной. «Интересно, сколько ей лет?» — размышляю я. Но помню заповедь, что спрашивать женщину о возрасте, да ещё ту, которую впервые увидел полчаса назад по меньшей мере нетактично. Прихожу к выводу, что, скорее всего, мы с ней ровесники. А, может быть, я на год или два старше. Выглядит она молодо.
В ординаторской мы одни. Я записываю в историю болезни результаты осмотра пациента, рекомендации и неожиданно для самого себя прошу:
— Ирина Антоновна, если можно, расскажите мне о себе.
Она улыбается:
— А что вас интересует?
— Всё. Я хочу познакомиться с вами поближе. Потом, если вы
захотите, я расскажу всё о себе.
— Ну, хорошо, — соглашается она. — Вроде бы вы не начальник
отдела кадров, но раз просите, я могу рассказать вам свою биографию.
Мы пьём ароматный кофе с печеньем. Я внимательно слушаю её рассказ.
—Родилась и выросла я в Хабаровске. Все в роду: дедушка, бабушка, отец и мама были врачами и поэтому после окончания школы, не задумываясь, решила продолжить семейные традиции и поступила в Хабаровский мединститут. После окончания учёбы получила назначение в небольшой таёжный посёлок в низовьях Амура, куда катер заходил два или три раза в неделю. За время работы в посёлке получила прекрасную практику. На сотни километров вокруг врачей или фельдшеров не было. Советоваться с кем-то или надеяться на чью-то помощь не могла. Всё решала сама. Да и устойчивой телефонной и радиосвязи с Хабаровском тоже не было. Отработав положенные по закону три года, вернулась в Хабаровск. Прошла первичную специализацию, а затем и усовершенствование по кожным и венерическим болезням. Сначала работала в поликлинике, затем пригласили на должность ординатора кожного отделения краевой больницы. На какой-то вечеринке подруга познакомила с красивым молодым офицером. Влюбилась в него. Встречались недолго. Вскоре вышла замуж. Родила дочь. Объехала с мужем многие гарнизоны Дальнего Востока. Недавно мужа перевели в этот округ. Последние годы всё время работала в медсанбатах и госпиталях. Когда переехали сюда, случайно узнала, что в кожном отделении госпиталя вакантна должность ординатора. Пришла на приём к начальнику, побеседовали, написала заявление, приняли на работу. Работаю. Вот, кажется, и всё. Если у вас есть какие-то вопросы с удовольствием отвечу на них.
— Вопросов нет, —- отвечаю я, — но, как говорят: «Пути Господни неисповедимы». Хотите верьте, хотите нет, уважаемая Ирина Антоновна, но я служил на Дальнем Востоке десять лет, в том числе и в вашем родном Хабаровске. Не был только на Чукотке и в Магадане... Так что мы с вами, как бы, «земляки». Я всегда радуюсь, когда встречаюсь с теми, кто родом из тех краёв или долго служил там. О Дальнем Востоке у нас с женой остались только добрые воспоминания.
— Что вы говорите?! — удивленно восклицает она. — Боже мой! Надо же! Вы служили на Дальнем Востоке? Расскажите мне о себе. Это так интересно!
Я рассказываю ей о своей жизни: где родился, крестился, учился, служил, а также о жене, детях. Она внимательно слушает меня, иногда с какой-то детской наивностью удивляется услышанному. Некоторое время мы молчим, а затем она тихо произносит:
— Да-а-а, какая интересная и сложная была у вас жизнь.
— Вся жизнь еще впереди, — улыбаюсь я.— Мне всего-то только тридцать восемь лет.
Потом мы долго вспоминаем с ней в какие годы и в каких местах Дальнего Востока довелось нам служить и жить. Оказалось, что дважды — в Амурской области и Приморском крае мы жили совсем рядом, в соседних гарнизонах.
Музыкального слуха у меня не было и нет, петь я не умею, но сейчас пытаюсь красиво, как артист, декламировать слова песни из кинофильма «Разные судьбы»:
Почему ж ты мне не встретилась,
Юная, нежная,
В те года мои далекие,
В те года вешние?
Ирина Антоновна смеётся, слушая меня, и я вижу, что она тоже искренне радуется нашему знакомству, непринужденному и откровенному общению.
Вскоре в отделение возвращается Норов. Прекрасный «час воспоминаний» заканчивается и плавно переходит в небольшой консилиум. Мы обсуждаем вопрос, что делать с пациентом, которого я смотрел.
Вернувшись в свой кабинет, я сажусь в кресло, закрываю глаза и.… вижу улыбающееся лицо Ирины Антоновны, слышу ее голос и весёлый смех.
«Господи! Всё... Сошел с ума... Влюбился в чужую жену. И что будет дальше? Ирина, Иришка, Ирочка...».
Вспоминаю, что у меня на сегодня запланирован обход отделения, и меня давно ждут больные и ординатор Римма Николаевна. Тряхнув головой, стараюсь избавиться от увиденного образа и выхожу из кабинета. Мои любовные переживания больных не интересуют — они ждут обход начальника отделения. Надо идти работать.
Все последующие дни я хожу «сам не свой», мне хочется увидеть Ирину Антоновну, поговорить с ней, посмотреть в её глубокие голубые глаза, услышать «ангельский» голос. Но «шкурник» меня не вызывает, начальник госпиталя совещание врачей не проводит. Наши кратковременные встречи в коридорах госпиталя, других отделениях или на пятиминутке меня да, наверное, и её тоже не устраивают. Я чувствую, что она неравнодушна ко мне и, что я чем-то или почему-то понравился ей. И всё-таки я нахожу возможность хотя бы издали посмотреть на эту женщину.
Неврологическое отделение расположено на втором этаже. Окно моего кабинета смотрит во двор госпиталя. Мне хорошо видна проходная, через которую сотрудники госпиталя приходят на работу и уходят домой. Каждый день я обязательно настежь открываю окно и проветриваю кабинет. Вот и сегодня я стою у открытого окна, облокотившись на подоконник, и смотрю, как через проходную идут сотрудники. «Шкурник» появляется на работе раньше других врачей, в восемь часов или даже раньше. Объясняет он это очень просто: «Мои пациенты ожидают меня с полными мочевыми пузырями. Мне их жалко».
Наконец, в дверях проходной я вижу Ирину Антоновну со старшей медицинской сестрой кожного отделения. Они оживленно беседуют. Мне хочется, чтобы она посмотрела вверх, на окно моего кабинета и.… о, боже, — она почувствовала мой взгляд, подняла голову и смотрит на меня. Мне хочется крикнуть ей: «Привет!», но я только поднимаю руку вверх, посылаю ей воздушный поцелуй и закрываю окно.
Прошёл теплый сентябрь. Окно в моем кабинете закрывают на зиму — открывается только небольшая форточка для проветривания. Теперь по утрам я смотрю на Ирину Антоновну через стёкла двух оконных рам. Она знает это и каждое утро отвечает на моё приветствие лёгким взмахом руки.
А потом случилось то, что и должно было когда-то случиться. Обычно дежурными врачами назначали офицеров, но во время отпускного периода или в случае форс-мажорных обстоятельств, довольно часто дежурили и врачи-служащие. Вот и на этот раз кто-то из врачей-офицеров не смог заступить на дежурство по госпиталю, и дежурным врачом назначили Ирину Антоновну.
Вечером того же дня, примерно часов в десять или позже, мне позвонила дежурная медсестра приёмного отделения и сообщила, что состояние одного из моих больных ухудшилось и Ирина Антоновна, которая сейчас занимается с ним, просит меня срочно приехать в госпиталь. Санитарную машину за мной отправили. Минут через пятнадцать или двадцать я уже в госпитале.
Слава богу, с больным мы быстро разобрались и после капельницы он вскоре уснул. Я не тороплюсь уезжать домой, хотя уже далеко за полночь. Надо побыть с больным ещё хотя бы час. Я предлагаю Ирине Антоновне пойти в мой кабинет и выпить кофе. А в голове почему-то опять звучат красивые слова, но теперь уже другой песни:
Мы вдвоем. Поздний час.
Входит в комнату молчание.
Сколько лет всё у нас
Длится первое свидание.
Я невольно улыбаюсь. Ирина Антоновна смотрит на меня с удивлением: — Почему вы улыбаетесь?
— Красивую песню вспомнил.
И я повторяю ей слова, только что прозвучавшей в моей голове песни.
— Вот и хорошо, что вдвоём и без свидетелей, — говорит она. — Я
давно хотела серьезно поговорить с вами.
— О чём, Ирина Антоновна?
— Сейчас скажу.
Она пьёт маленькими глотками горячий кофе, внимательно смотрит на меня, сосредоточенно думает и неторопливо начинает разговор с вопроса.
— Вы хорошо помните тот день, когда мы впервые увидели друг друга и познакомились?
— Конечно, помню! Такие дни не забываются, — отвечаю я.
— Так вот, Анатолий Ефимович, я сразу поняла, что вы, простите за
жаргонное выражение, «втюрились» в меня, как пылкий юноша. Вы так дрожали. Правильно?
— Да. Я чуть не грохнулся в обморок, увидев вас. У меня дрожали не только руки.
— Должна вам честно признаться, это было и со мной. Просто вы не заметили моего волнения. А теперь я скажу самое главное. Нам с вами уже далеко не восемнадцать лет, и мы можем открыто сказать, что влюбились друг в друга. Я прекрасно видела и чувствовала, как вы любыми путями постоянно искали встреч со мной. Или я не права?
— Да, Вы правы. Я постоянно хотел встретиться с вами, хотел быть
рядом, любоваться вами, общаться.
— А вы, Анатолий Ефимович, не просто понравились мне… да, я влюбилась в вас. Но я должна сказать всю правду. Я не хочу разрушать свою и вашу семью и заставлять близких страдать. Семья для меня — святое, — продолжила Ирина Антоновна.
— То же самое могу сказать и я, дорогая Ирина Антоновна. Я люблю жену, детей и не могу, и не хочу причинять им страдания.
— Верю вам. Я прекрасно понимаю, что вы не оставите жену с двумя детьми. А быть любовниками и встречаться где-то тайком, мы просто не сможем. Знаете, я посмотрела на наши отношения со стороны и пришла к необычному выводу.
— Какому?
— У нас с вами любовь не обыкновенная земная, а любовь… божественная. Обыкновенная любовь — это любовь, когда мужчина и женщина наслаждаются сексом, счастливы и не заморачиваются над вопросом: «А что? Разве есть еще какая-то другая любовь?» Оказывается, есть. Другая любовь существует. И эта любовь более возвышенная, именно божественная, которую назвали платонической. По имени древнегреческого философа Платона.
— Вы читали труды Платона?
— Нет. Я читала много специальной литературы, когда решила стать дерматологом. Узнала, что платоническая любовь — это единение душ, а не интимные отношения, которые таким людям не нужны. Некоторые авторы, изучавшие эту проблему, называют платоническую любовь: Любовью Высшей Красоты. Лично мне такое определение нравится.
— Красиво сказано, — согласился я.
Ирина Антоновна продолжила:
— Всё дело в том, что платоническая любовь больше, чем просто дружба двух человек. История знает примеры платонической любви великих людей. Например, что вы знаете о страстной любви Франческо Петрарки, великого поэта европейского Средневековья, и Лауры де Новес, о которой сложены легенды? Для поэта замужняя Лаура была настоящим ангелом, воплощением душевной чистоты и неземной красоты. Вы, не сомневаюсь, хорошо помните и другую историю великой любви: писателя Тургенева и французской певицы Полины Виардо. Согласно легенде, эта любовь была чистой, платонической. Я читала о том, что поэт Александр Блок такой любовью любил свою жену Любовь Менделееву. Он так боготворил её, что не мог притронуться к ней, поскольку боялся разрушить то волшебство, которым были окутаны их отношения. Физическая красота человека, будь то женщина или мужчина, с возрастом, к сожалению, увядает. Поэтому высшей и постоянной формой истинной красоты является именно красота души и помыслов. Поэтому высшая форма любви — стремление к союзу с высшим добром…
— Ирина Антоновна, простите, я перебью вас. Когда-то давно я читал переписку Антона Павловича Чехова с Ликой Мизиновой. Помню, что долго был под впечатлением прочитанного, и уже тогда мне показалось, что между ними тоже была та самая платоническая возвышенная любовь.
— Не могу ничего сказать. Я не читала их письма.
Она посмотрела на часы:
— Анатолий Ефимович! Мы засиделись с вами. Уже слишком поздно. Пойдёмте посмотрим, как себя чувствует больной и, если там нет проблем, вы поедете домой отдыхать. И пусть вам приснится приятный сон о нашей возвышенной, божественной любви. Помните — я люблю вас Любовью Высшей Красоты, — и она поцеловала меня, а если точнее, коснулась губами моей щеки.
Прошло время. В 1969 году отношения между СССР и Китаем обострились. Произошли вооруженные столкновения на острове Даманском на реке Уссури и у озера Жаланашколь. В связи с этими событиями Туркестанский военный округ разделили на два округа. Началась передислокация воинских соединений и частей. Меня из госпиталя перевели в другое военно-медицинское учреждение, а мужа Ирины Антоновны — в Ташкент. Вскоре они уехали к новому месту службы.
Перед отъездом Ирина Антоновна позвонила мне по телефону. Разговор был предельно коротким. Она очень спешила. Мы тепло попрощались. В моей памяти остались её слова, которые она произнесла сквозь слезы — я слышал, что она плачет.
— Анатолий Ефимович! Дорогой! Прощайте. Вряд ли когда-нибудь мы снова увидимся с вами, но запомните, что на свете есть женщина, которая любила и любит вас самой возвышенной и божественной любовью — Любовью Высшей Красоты.
* * *
...Прошло почти три года. В начале августа 1972 года я ушёл в очередной отпуск. В военно-медицинском отделе округа мне предложили «горящую» путёвку в санаторий. «Парные» путёвки (для офицера и члена семьи), особенно в «бархатный» сезон, уже давным-давно были распределены между генералами штаба округа. Так что, я поехал один и нежданно-негаданно оказался в Крыму в военном санатории «Фрунзенское».
Санаторий располагался у подножия горы Аю-Даг рядом с Центральным санаторием Министерства обороны «Крым». Одно из лечебных отделений возглавлял мой тёзка - подполковник медицинской службы Анатолий Сокольский, с которым в далеком 1960 году мы учились на Высших академических курсах по неврологии при Военно- медицинской академии имени Кирова в Ленинграде. Понятное дело, что он поселил меня в самый лучший корпус, буквально в двадцати метрах от пляжа, в двухкомнатный люкс с большим балконом и видом на море. Пару дней я жил в номере с пожилым генералом в отставке, а когда он уехал, я остался в шикарном люксе один.
Но, как говорят: «случайности случаются»! — Примерно через неделю после моего приезда, во время обеда в столовой за одним из столиков я увидел... Ирину Антоновну! Почему я не видел её раньше на территории санатория, на пляже или в столовой — понятия не имею. Возможно, мы приходили в разное время, а на пляже оказывались далеко друг от друга. Да и жили мы в разных корпусах.
Можете себе представить, как я обрадовался! Честно признаюсь, я даже почему-то немного испугался. Случайностей в моей жизни бывало довольно много, как хороших, так и не очень. И вот опять случайность: неожиданная встреча с любимой женщиной. И где?! В Крыму, у самого Черного моря. Я задумался: к чему бы это? Неужели будет «курортный роман»? Господи! Ну, зачем Ты устроил нам эту встречу? К счастью или… может быть, совсем наоборот? Что сулит нам эта встреча, и чем она может завершиться, я не мог даже предположить.
Могу сказать, что за время, прошедшее со дня нашего расставания с Ириной Антоновной, я часто вспоминал о ней, но сейчас чувство любви к этой женщине, дремавшее где-то в глубинах души, вдруг вспыхнуло ярким пламенем, словно затухающий костёр, в который внезапно плеснули бензин.
И тут я дал волю фантазии. Я размечтался! — Моя Любовь Высшей Красоты здесь. Я буду видеть и слышать её каждый день, лежать рядом с нею на пляже. Мы станем вместе плавать в тёплом море, бродить по окрестностям, подниматься на гору Аю-Даг, ездить на экскурсии. Она будет приходить ко мне в люкс. Мы будем пить прекрасные массандровские вина, ходить на танцплощадку и танцевать танго. Однажды она останется в моем люксе до утра… и забудем мы с нею про Любовь Высшей Красоты, занимаясь земной любовью...
Боже мой! Размечтался дурак. Моя бабушка — тоже Ирина Антоновна, иногда о моих детских мечтах говорила так: «Дурак мыслями богатеет».
Я быстро закончил с обедом и спустился на первый этаж к выходу из столовой. Решил подождать Ирину Антоновну внизу и незаметно смешался с толпой отдыхающих, выходивших из столовой. Когда Ирина Антоновна со своими соседками по столу проходила мимо меня, я негромко сказал:
— Ирина Антоновна! Можно вас на минуточку?
Она обернулась, замерла от неожиданности и буквально вскрикнула:
— Боже мой! Анатолий Ефимович! Какими судьбами? – и шагнула ко мне.
Мы обнялись. Она поцеловала меня, прижалась ко мне и почему-то заплакала. Женщины, с которыми она шла, с удивлением смотрели на нас. Повернувшись к ним, Ирина Антоновна, вытирая рукой слезы, радостно произнесла:
— Девочки, это Анатолий Ефимович, мой сослуживец по Алма-Атинскому госпиталю. Он — врач. Подполковник. Невропатолог. Знакомьтесь, пожалуйста.
Мы познакомились. Я запомнил имя только одной симпатичной женщины, потому что звали её Тамара, как и мою жену. Дамы постояли с нами несколько минут и ушли, сославшись на неотложные дела. Мы остались с Ириной Антоновной вдвоем. После короткого обмена информацией — «когда прибыл, в каком корпусе разместили и прочее», мы как-то вдруг внезапно, не сговариваясь, перешли на «ты», отбросив высокопарность.
— А теперь пойдем сядем на скамью, и ты расскажешь мне все Алма-Атинские новости: о госпитале, моём бывшем начальнике Александре Владимировиче, наших коллегах, своей семье.
Я рассказал ей всё, о чем она просила. Мне она поведала, что вскоре после переезда из Алма-Аты, её мужа из Ташкента перевели в Термез на должность заместителя командира мотострелковой дивизии, что их дочь поступила в Ташкентский мединститут, а сама она опять работает в военном госпитале. В санаторий приехала неделю назад, договорилась с врачом, что никаких процедур, кроме общего массажа и кислородного коктейля, принимать не будет. Планирует просто отдыхать и ездить на экскурсии, поскольку никогда здесь не была, но слышала и читала о Крыме много интересного.
Ну а дальше все пошло по традиционному в таких случаях сценарию. Вечером после ужина и до самого отбоя мы с Ириной гуляли по длинной набережной: почти от подножия Аю-Дага до «малого медведя» и пристани. Те, кому довелось отдыхать в Центральном военном санатории «Крым» или санатории «Фрунзенское», должны прекрасно помнить этот маршрут.
Тёплыми августовскими вечерами набережная шумела, почти как Невский проспект в Ленинграде или улица Горького в Москве. Отдыхающие двух санаториев и местные жители, а они вечерами тоже приходили на танцплощадку и гулять у моря, называли набережную «Фрунзенским Бродвеем». Говорили, что когда-то между двумя санаториями стоял металлический забор, но какой-то из министров обороны (министры, их заместители и многочисленные родственники всегда отдыхали в санатории «Крым») дал команду убрать его, и с тех пор территория двух военных санаториев стала общей.
Устав от ходьбы по «Бродвею», мы с Ириной спустились на пляж. Сели на лежаки, я обнял её за плечи, моя правая рука оказалась на ее пышной груди. Она не убрала мою руку, теснее прижалась ко мне, но тихо и очень чётко, как мне показалось, с некоторой укоризной произнесла:
— Толенька! Ты, наверное, забыл наш разговор ночью в твоём кабинете о том, что существует Любовь Высшей Красоты? Я повторила тебе эти слова по телефону, когда уезжала из Алма-Аты. Я понимаю тебя, как мужчину, но давай останемся такими, какие мы были тогда. Не стоит нам становиться земными любовниками всего на несколько дней и ночей. И потом, я говорила тебе, а ты мне, что семья для нас обоих — это святое. Я никогда не изменяла мужу и не собираюсь этого делать, — и после короткой паузы она добавила: — Даже... даже с тобой. А руку не убирай. Мне приятно твоё прикосновение, но на большее ты не рассчитывай. Надеюсь, что ты, как и я, рад, что у нас с тобой будет почти две недели для встреч и общения. Нам не надо будет таиться, бояться чьих-то осуждающих взглядов. Помнишь, как ты напевал: «мы вдвоем, поздний час», — и она еще теснее прижалась ко мне.
С моря тянуло прохладой, у наших ног ласково плескались волны, на танцплощадке рыдал саксофон и тонкий девичий голосок пел «довоенное старое танго». Мы долго любовались яркой полной луной и звездами. Южное небо особенное, чёрное. Луна, звёзды казались так близко… Изредка звездочки падали, и мы, как в далеком детстве, загадывали желания, а потом спрашивали друг у друга:
— А что ты загадал?
— А ты?
— Думаешь сбудется?
— Не знаю... Может быть... Надеюсь...
Я проводил Ирину в корпус. Договорились утром после завтрака встретиться на пляже, поскольку по прогнозу обещали жаркий день и полный штиль на море. Долго прощались. Она нежно поцеловала меня в щеку, и я пошёл в свой люкс.
Рано утром я сходил на пляж, поставил в самом лучшем, по моему мнению, месте рядом два лежака, положил на них полотенце, майку, старые газеты и журнал, дав понять отдыхающим, что эти места уже заняты. Кстати, не помню случая чтобы кто-то позволил себе занимать такие «меченые» лежаки.
До обеда мы загорали, купались в море, дурачились, как дети. Ирина долго плавала от «министерского» пляжа до «малого медведя» и обратно.
Когда мы стали собираться на обед, она сказала:
— Толя! У меня есть предложение: давай после обеда немного отдохнём, а часа в четыре сходим на «Медведя». Соседка рассказывала, что подниматься на смотровую площадку трудно, но зато впечатления от похода получаешь потрясающие.
— С удовольствием. С тобой, Ирина, готов идти хоть на край света,
— Не увлекайся, дорогой. Женщина — существо коварное. Не успеешь оглянуться, как она уведёт тебя «далеко и надолго», — улыбнулась Ирина.
— Может быть, но только не такая, как ты.
— А ты, Толя, оказывается доверчив, как дитя малое. Ну, ладно, пошли на обед и собирайся в поход. Узнай, пожалуйста, у дежурной медсестры — она ведь местная, по какой тропе нам лучше взобраться на гору. А я узнаю, по какому маршруту ходила моя соседка.
На мой вопрос о тропинке на «Медведя» медсестра удивленно пожала плечами: — Не знаю. Я туда никогда не ходила.
Как мы поднимались на смотровую площадку — отдельная песня.
Чётко обозначенной тропы, ведущей к площадке, не было и в помине. В некоторых местах приходилось карабкаться вверх буквально на четвереньках, цепляясь за тонкие колючие ветви и корни кустов. Но мы всё-таки добрались до цели. Никакой оборудованной площадки на горе мы не нашли. Просто у края отвесного обрыва к морю кто-то соорудил шаткую оградку из тонких веток. А вид с этого уступа на море и далёкие окрестности открывался действительно чудесный. Вокруг была звенящая тишина. Никакой живности и даже птиц на горе мы не увидели и не услышали. Только где-то далеко внизу большие морские волны с шумом разбивались о скалы и беспокойно кричали чайки.
— Толя! У меня такое впечатление, что мы с тобой оказались в каком-то первозданном мире, — глядя вдаль и на скалы, тихо сказала Ирина.
— Ты права. Так и кажется, что сейчас из-за этой скалы выползет какой-нибудь динозавр или ящер.
Мы посидели на чахлой траве на краю обрыва не более тридцати минут, отдышались, пожалели об отсутствии у нас фотоаппарата и стали собираться в обратный путь. Спуск с горы оказался ничуть не легче, чем подъём. Уставшие, мы сразу пошли на пляж и почти до самого ужина нежились в ласковом море.
Дни наших «крымских каникул» с Ириной мелькали один за другим, как пейзажи за окном скорого поезда. Мы принимали участие во всех предлагаемых клубом санатория экскурсиях и сами ходили через перевал в Артек и Гурзуф. Вечерами гуляли по набережной, были на танцплощадке, где играл местный эстрадный оркестр, и две молоденькие девочки неплохо пели модные песни.
В дни, когда погода капризничала, мы уходили с Ириной в клуб санатория «Крым». Там на втором этаже находилось небольшое, но очень уютное кафе где мы спокойно общались, пили полусладкое советское шампанское, лакомились пирожными и мороженым с ароматным вареньем из лепестков роз. Иногда по утрам ходили на маленький рынок недалеко от санатория, покупали необыкновенно вкусные, огромные мясистые помидоры со странным названием «Бычье сердце», а в магазине «Вино» — массандровский белый портвейн.
Ирина каждый день приходила ко мне в номер. Я попросил Сокольского, чтобы он предупредил медсестёр не препятствовать Ирине проходить в корпус и ко мне в люкс. Помню, как она впервые пришла ко мне в номер и поразилась убранству. Тогда люксы, как правило, предназначались для размещения генералов и членов их семей. В одной комнате стоял небольшой диван, стол, два кресла, а также холодильник, телевизор и сервант с набором посуды и красивых бокалов. В санузле был душ, в котором Ирина, кстати, несколько раз мылась потому, что в её корпусе санузел и душ был один на весь этаж в конце коридора. Ирина восторгалась:
— Ну, Толик! Однако, твой тёзка хорошо тебя разместил. Ты ещё подполковник, а живешь, как генерал. Может, сдашь мне в аренду свободную койку?
Я смеялся:
— Оставайся. С тёзкой я договорюсь. Неприкосновенность гарантирую, никаких домогательств не будет. Ты меня, слава богу, хорошо знаешь. Только Любовь Высшей Красоты.
Однажды у входа в столовую появилось объявление: «Уважаемые отдыхающие! Сегодня в клубе санатория состоится встреча с хоккеистами ЦСКА и сборной СССР. Во встрече принимают участие: Валерий Харламов, Владимир Лутченко, Александр Волчков, Владислав Третьяк. Начало в 17 час. Вход свободный».
Ирина тут же сказала мне:
— Мой муж безумно любит хоккей и болеет за ЦСКА. Мы с тобой пойдем на эту встречу?
— Обязательно... Я тоже болею за ЦСКА.
— Как было бы здорово сфотографироваться с хоккеистами и получить автографы. Представляю, как будет рад муж, если я привезу ему своё фото с хоккеистами и их автографы. Надо на всякий случай взять с собой ручку и блокнот или тетрадь. У меня их нет. У тебя есть?
— Ручка есть, а блокнота нет. Попросим их расписаться в санаторных книжках. Там последние страницы чистые.
— По-моему при убытии из санатория книжки надо сдавать...
— Книжки сдадим, а последний листок аккуратно отрежем... На
память...
Клуб санатория был летний, открытый, без крыши. Вместо кресел стояли обычные деревянные лавки. В клубе - аншлаг. Все места заняты. На встречу с хоккеистами пришли не только отдыхающие, но и жители посёлка и сотрудники санатория. После окончания встречи хоккеистов плотным кольцом окружили зрители. Все хотели сфотографироваться с игроками и получить автографы. Начальник клуба, он же фотограф санатория, был нарасхват. Нам с Ириной удалось сфотографироваться с Третьяком и получить автографы всех хоккеистов. Лист из санаторной книжки с автографами и фото с Третьяком я храню до сих пор.
По выходным дням женская и мужская волейбольные команды ракетчиков играли товарищеские матчи с командами из Симферополя, Севастополя и других городов Крыма. Мужскую команду «Искра» тренировал чемпион олимпийских игр по волейболу Чесноков Ю. Б. На играх всегда присутствовали большие любители волейбола: Главком ракетных войск Главный маршал артиллерии Толубко В.Ф. и, отдыхавший в санатории Крым, Маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба ВС СССР Куликов В.Г.
Ирина рассказала мне, что во время учебы в институте она играла в волейбольной команде лечебного факультета. Я играл в волейбол во время учёбы в школе, институте, на военно-медицинском факультете. Понятное дело, что мы с ней не могли пропустить эти игры, и вместе с маршалами и другими отдыхающими, болели за команды ракетных войск. Посмотреть игры и поболеть за игроков приходили: военный корреспондент Тимур Гайдар, тренеры сборной СССР по хоккею и баскетболу Виктор Тихонов и Александр Гомельский. Все они отдыхали в санатории «Крым». На небольшой трибуне собиралась очень солидная компания
А когда срок нашего пребывания с Ириной в Крыму подходил к концу, природа преподнесла отдыхающим ужасный сюрприз. Два дня круглые сутки лил дождь с ураганным ветром, на море бушевал шторм. Отдыхающие прятались в корпусах. Ходили только в столовую. А на третий день с утра в горах громыхала сильная гроза, и опять был ливень.После обеда мы с Ириной еле успели из столовой добежать до моего корпуса, как снова начался сильнейший потоп с грозой. Через некоторое время, уже в номере, мы услышали ужасный грохот, какой-то непонятный шум и крики людей.
Оказалось, что вода в горах разрушила плотину и потоки камней и грязи по руслу небольшого ручья, протекавшего через посёлок к морю, хлынули и на посёлок, и на санаторий. Сель погубил свиноферму, старый уникальный парк санатория, где росли несколько деревьев, которых не было даже в Ботаническом саду, снёс все мосты и мостики, основательно разворотил пляж, в том числе и санатория «Крым». Отдыхавший в это время в санатории Главком РВ СН Толубко В.Ф. сразу вызвал военно-строительный отряд, технику, и последствия селя с помощью отдыхающих довольно быстро устранили. До этого мы ходили в столовую босиком по лежакам — грязи было по колено.
Ирина эту непогоду пережидала у меня. Я уступил ей свою койку. Она спала на моей кровати в спальне, а я, чтобы не смущать её, несколько ночей, согнувшись в три погибели, спал на маленьком диване в другой комнате.
Ирина шутила: — Я просила тебя сдать койку, и видишь, природа помогла мне.
После ужасного селя и сильного шторма пляж закрыли на ремонт. Море долго оставалось грязным, купаться не разрешали, да никто в общем-то и не пытался входить в мутную воду. Ирина приняла решение улететь домой на два дня раньше положенного срока. Я попросил Анатолия разрешить ей до отъезда жить у меня в люксе. Он не возражал, но улыбнувшись сказал мне:
— Только смотри, без фокусов. Не давайте повода персоналу
сплетничать.
Ирина и я понимали, что возможно эта случайная встреча в санатории будет последней в нашей жизни, и вряд ли мы когда-либо встретимся снова, и потому с утра и до позднего вечера мы не отходили друг от друга — говорили, говорили и не могли наговориться.
Отъезжающих в аэропорт и на вокзал Симферополя отвозил санаторный автобус два раза в сутки: утром после завтрака и вечером после ужина. Самолёт рейсом «Симферополь-Ташкент» улетал ночью. Я хотел поехать с Ириной в аэропорт, но она категорически возражала:
— Не делай глупостей. Как ты будешь ночью возвращаться в санаторий? Троллейбусы «Симферополь-Ялта» ночью не ходят, а за такси тебе придётся платить туда и обратно. Скажи, зачем это тебе нужно? Я сама доберусь, не маленькая...
Перед тем как идти на автобус мы выпили по бокалу массандровского белого портвейна, который так нравился ей, посидели обнявшись на маленьком диване, поцеловались на прощанье. Перед посадкой в автобус Ирина сказала:
— Ты помнишь наш последний разговор по телефону, когда я уезжала в Ташкент?
— Конечно помню.
— Я повторю тебе те слова: «запомни, что на свете есть женщина, которая любила и любит тебя самой возвышенной и божественной любовью. Любовью Высшей Красоты».
И она уехала. Я вернулся в свой люкс, сел на диван, на котором несколько минут назад сидела Ирина, допил портвейн и долго размышлял о том, как порой несправедлива судьба по отношению к нам смертным. Через два дня я тоже улетел домой, в Алма-Ату.
* * *
После нашей встречи с Ириной в августе 1972 года в Крыму в моей жизни произошло много разных событий. Но главным из них я считаю перевод меня в 1976 году в Москву на должность начальника отдела Центральной Военно-врачебной комиссии министерства обороны СССР.
В декабре 1979 года советские войска вошли в Афганистан с задачей оказать помощь правительственным войскам в борьбе с вооруженными формированиями афганских моджахедов. Началась затяжная война. На военную медицину в целом и на Центральную ВВК конкретно, особенно на отдел, который я возглавлял, свалилась гора новых и сложных задач. Все офицеры отдела напряженно работали над проектами приказов министра обороны и многочисленных инструкций по медицинскому обеспечению «ограниченного контингента советских войск». Скажу честно — с этим «ограниченным» контингентом военно-медицинская служба получила «неограниченное» количество различных и очень сложных проблем.
Летом 1982 года группа инспекторов во главе с председателем Центральной ВВК генерал-майором медицинской службы Баранником Владимиром Алексеевичем, моим сокурсником по Харьковскому мединституту и Военно-медицинскому факультету, прилетела в Ташкент с задачей проверить состояние лечебно-диагностической и экспертной работы в военных госпиталях Туркестанского военного округа. На медицинскую службу округа легла колоссальная нагрузка по оказанию квалифицированной помощи раненым и больным, эвакуированным из Афганистана.
Я был в составе этой комиссии в ранге «начальника штаба» и «главного советника» председателя. Нам предстояло проверить окружной военный госпиталь в Ташкенте и гарнизонные госпитали в Самарканде, Ашхабаде, Кушке. О результатах проверок указанных госпиталей я ничего писать не буду, а расскажу только о неожиданной встрече.
Можете верить мне, можете не верить, как говорят «это ваши проблемы», но в окружном госпитале я встретил Ирину. Прошло десять лет после нашей встречи в военном санатории в Крыму. Внешне она изменилась — заметно похудела и, как мне показалось, выглядела гораздо старше своего возраста. Правда, большие голубые глаза, пушистые ресницы, нежная еле заметная улыбка, как у Джоконды, и ямочки на щеках остались прежними.
Понятно, что я и она обрадовались этой встрече. Но выразить в тот момент друг другу свои тёплые чувства не могли, поскольку встретились мы в палате во время обхода нашей комиссией кожного отделения госпиталя. Когда члены комиссии уже уходили в другое отделение я успел сказать ей:
— Никуда не уходи, жди меня в ординаторской. Я обязательно приду.
О том, какие эмоции были в ординаторской после того, как я пришёл туда, рассказывать не стоит. Когда страсти неожиданной встречи немного остыли, Ирина сказала мне:
— Толя! Мы столько лет не виделись с тобой. Нам есть, о чем поговорить, но здесь пообщаться нам не дадут. Рабочий день скоро закончится, и я предлагаю тебе поехать ко мне домой. Сегодня я одна. Мы спокойно поговорим обо всем и просто побудем вдвоём. Ты, наверное, уже давно забыл, а я до сих пор помню, как ночью в Алма-Атинском госпитале, когда я вызвала тебя к больному, ты говорил мне или даже напевал красивые слова: «мы вдвоем, поздний час, входит в комнату молчание».
— Поразительно! Какая у тебя память, Ирина! — сказал я.
— Такие слова, Толя, сказанные тогда тобой, забыть невозможно. Если не захочешь остаться у меня ночевать — поедешь в гостиницу. Согласен? Ко мне поедем на моей машине.
Я хотел спросить у неё почему она вдруг одна, почему готова оставить меня на ночь, и где её дочь, муж, но промолчал и сказал:
— Ирина, я с удовольствием поеду к тебе, но что подумает мой генерал, если я не появлюсь в гостинице? Он же наверняка скажет мне свою любимую шуточку: «самолёт не успел приземлиться, а ты сразу по бабам».
Ирина засмеялась:
— Глупости! И не по «бабам», а по знакомым врачам. Честно скажи ему, что ты встретил женщину, с которой когда-то работал в Алма-Атинском госпитале.
Я согласился с её предложением, пошёл в управление госпиталя, нашёл там генерала и сказал ему, что вечером пойду в гости к своей знакомой, которую встретил в кожном отделении госпиталя, и вернусь в гостиницу поздно вечером, а, может быть, утром. Он удивлённо вскинул брови:
— Интересно, с кем это ты встретился? Ну, ладно. Иди. Потом расскажешь, где и с кем гулял.
Ирина на своей машине повезла меня к себе домой. По дороге мы заехали в универсам, купили что-то из продуктов, торт и вино. Жила Ирина в прекрасной трехкомнатной квартире, недалеко от госпиталя, почти в центре Ташкента. В квартире никого не было, но я не стал задавать её вопросы о муже и дочери. Ирина быстро приготовила ужин, накрыла стол. Мы выпили вина за встречу после долгой разлуки, поужинали, сели на диван, и Ирина, прижавшись ко мне, сказала:
— А теперь, мой дорогой, рассказывай, как ты жил эти десять лет, как оказался в Москве. Короче, рассказывай всё, всё и, пожалуйста, подробно.
Я перебил её: — Нет, сначала расскажи мне, как ты оказалась в Ташкенте? Я хорошо помню, что, когда мы встретились в Крыму, ты говорила о переводе твоего мужа в Термез? Правильно?
Она вдруг как-то тяжело вздохнула и ответила:
— Да, Толя, всё правильно. Ну, хорошо. Тяжело вспоминать, но я расскажу тебе что было со мной за это время, а потом ты расскажешь мне о себе.
— А почему тяжело вспоминать? — спросил я.
— Сейчас поймёшь. Три года мы жили в Термезе. Мужа повысили в должности, получил звание полковника, и его перевели в Ташкент, в штаб округа. Так мы снова оказались в этом городе. Получили квартиру, жили нормально, как все люди. Муж служил, я работала, дочь училась. Когда в декабре семьдесят девятого наши войска вошли в Афганистан, мужа буквально через несколько дней отправили туда, а через три месяца, в конце марта, — она замолчала, заплакала и сказала, — он... погиб. Машина подорвалась на мине. Все, кто был в машине, погибли.
Когда она произнесла это страшное слово: «погиб», я просто оцепенел. Но быстро пришёл в себя, начал успокаивать её, обнял, говорил какие-то слова утешения, выразил соболезнование. Видел, как тяжело даются ей эти воспоминания. Постепенно Ирина успокоилась и продолжила свой рассказ:
— Тела всех погибших доставили в Ташкент в цинковых гробах. Ты, наверное, знаешь, что их называют «груз 200», — на самолете, у которого тоже страшное название: «Черный тюльпан». Вскрывать гроб не разрешили, похоронили с воинскими почестями. Вот так два года назад я стала вдовой. Ты не представляешь, как мне было тяжело тогда, и как я пережила всё это — сама не знаю. Депрессия была ужасная, не хотела жить.Слава Богу, дочь и коллеги помогли выбраться из этого кошмара.
— Представляю, Ирина, очень хорошо представляю.
Мы помолчали несколько минут. Чтобы как-то отвлечь её от тяжелых воспоминаний, я спросил:
— Ты осталась одна с дочерью?
— Да.
— По-моему она училась в мединституте?
— Дочка окончила институт, ординатуру. Сейчас работает терапевтом в Республиканской больнице.
— Замужем?
— Нет. Не успела. Жених тоже оказался в Афганистане. Командует там ротой, а мы здесь с ней переживаем, она — за жениха, а я—за будущего зятя. Я всегда была убежденной атеисткой, а когда схоронила мужа — пошла в церковь. Молю Бога, чтобы он помог зятю остаться в живых. Ты знаешь, когда я прихожу в хирургию осматривать поступивших раненых, у нас ввели такой порядок, и вижу искалеченных молоденьких ребят, мне становится страшно. Всякий раз думаю, прости господи, за каким хреном мы полезли туда? Что мы там забыли? Ты — представитель минобороны, можешь ответить на мой вопрос?
— Нет, Ира, не могу. Помнишь, как в армянском анекдоте: «сами удивляемся»? Члены Политбюро ЦК КПСС сказали, что друзьям афганцам потребовалась «интернациональная помощь». Войти в Афганистан мы вошли, а вот, как и когда выходить будем… один Бог знает. Отечественная война через четыре года закончилась, а здесь воюем уже третий год и конца не видно.
Никто не знал тогда, что война будет продолжаться почти десять лет и, что наши безвозвратные потери составят около пятнадцати тысяч человек.
Ирина продолжила рассказ:
— Мальчишки не хотят воевать неизвестно за кого и за что. Некоторые стреляют себе в руки, ноги, чтобы только вырваться из того кошмара и вернуться в Союз. Следователи в хирургии каждый день работают. Допрашивают раненых. Ищут членовредителей. Страшно, Толя, страшно мне, — и у неё по щекам потекли слёзы. — Ну, ладно, хватить о войне. Всё равно мы с тобой ничего не изменим. Рассказывай лучше, как ты жил все эти годы, когда и как оказался в Москве. Мне интересно буквально всё.
Мы очень долго говорили с Ириной. Вспоминали Алма-Ату, встречу в санатории и даже Дальний Восток. Примерно в десять вечера позвонила дочь Ирины. Как я понял из их разговора, её интересовало состояние здоровья мамы. Очевидно, дочь спросила, чем она занимается, потому что Ирина как-то восторженно сказала ей: «А у меня гость. Врач — член московской комиссии, с которым мы работали когда-то в Алма-Атинском госпитале. Не волнуйся, доченька, пока всё нормально. Спокойного тебе дежурства».
Положив трубку, Ирина сказала мне:
— Она волнуется потому, что у меня иногда давление скачет и сердце стало беспокоить.
Было уже поздно. Я встал с дивана.
— Ира! Прости, дорогая, но мне пора возвращаться в гостиницу.
Она посмотрела на меня умоляющим взглядом и тихо, буквально одними губами, прошептала:
— Толя! Не уходи, пожалуйста. Останься. Мне так хорошо с тобой.
И я остался... Предупреждать генерала о том, что я буду ночевать у знакомой, не стал. Телефона у него в номере не было, а звонить дежурному администратору и просить подняться на этаж, где он жил, посчитал неуместным. Мы допили остатки прекрасного вина, долго рассматривали фотографии в семейном альбоме, а потом... оказались в одной постели.
Утром во время завтрака я спросил у нее:
— Как ты думаешь жить дальше? Планируешь выходить замуж или так и останешься одна?
— Пока не знаю... Дочка, знакомые и коллеги советуют попробовать создать новую семью, а не замыкаться «в скорлупе». Знаю, что есть очень хороший свободный мужчина, мой ровесник, которому я нравлюсь, но соединим мы свои судьбы или нет — не очень уверена. Когда жизнь уже перевалила «за полтинник», принимать такие ответственные решения очень трудно. Буду думать. А, может быть, просто стану бабушкой и буду нянчить внуков. Не знаю...
Она замолчала, посмотрела на меня, улыбнулась и произнесла:
— Эх, Толенька, был бы ты свободным и предложил мне выйти замуж за тебя, я бы, не задумываясь, согласилась.
На следующий день наша комиссия улетела в Самарканд, а затем на военных вертолётах мы полетели в Кушку и Ашхабад. В Ташкент комиссия почему-то не вернулась, и я улетел в Москву, не попрощавшись с Ириной.
Но та прекрасная ночь безумной любви, которую мы с Ириной подарили друг другу, осталась в моей памяти навсегда.
* * *
Прошло пять лет. В декабре 1987 года я уволился из Вооруженных Сил и остался работать в комиссии врачом, служащим СА. Получилось так, что в ЦВВК я оказался самым старшим не только по возрасту, но и по стажу службы и работы в комиссии. Все сотрудники уважительно звали меня «дед», как друзья в далёком детстве, а офицеры, особенно вновь назначенные в комиссию, постоянно обращались ко мне с просьбами разъяснить им сложные вопросы экспертизы военнослужащих.
Однажды ранней весной 1989 года секретарь комиссии Людмила Петровна пригласила меня в канцелярию к городскому телефону. Я поинтересовался, кто меня просит. Она ответила:
— Женщина.
— Жена?
— Нет. Голос вашей жены я знаю.
Я взял трубку, привычно сказал традиционное:
— Алло! Я вас слушаю.
— Анатолий Ефимович? — прозвучало в трубке, и я вздрогнул. Этот ангельский голос я узнал бы из миллионов голосов! Звонила Ирина.
— Да! Да! Ирина, это я, где ты?
— Толенька, дорогой, здравствуй! Она явно торопилась, говорила очень быстро. — Я в аэропорту Внуково. Мы с мужем летим в Сочи. Нам дали «горящую» путёвку. На прямой рейс «Ташкент–Адлер» билетов не достали, поэтому пришлось лететь с пересадкой в Москве.
— Ты вышла замуж?
— Да. Я говорила тебе про этого человека, когда ты приезжал в Ташкент с проверкой. Он тоже полковник, недавно уволился из армии.
— Ты молодец, Ирина. Прими мои поздравления и самые наилучшие пожелания! Счастья вам и любви. Я тоже уволился, но остался работать в комиссии. Как твои дети? Дочь, зять? Всё нормально?
— Да. По последствиям ранений, полученных в Афганистане, зятя признали годным к службе вне строя. Сейчас он служит в Ташкенте. Толя! И ещё новость: я стала бабушкой. Внук у меня растет. Дочь решила назвать сыночка Володей. В честь отца, моего погибшего мужа. Малыш — прелесть! Скоро три годика исполнится.
— Ты счастлива?
— Да, Толя! У меня кончились монеты, разговор может внезапно прерваться, но я хочу успеть сказать тебе те слова, которые говорила уже не один раз. Помни, что на свете есть женщина, которая любила и любит тебя самой возвышенной и божественной любовью. Любовью Высшей...
Она не успела сказать слово «Красоты». Разговор прервался и в трубке зазвучали короткие гудки. Я положил трубку на рычаг, тяжело вздохнул и, обратившись к молодой сотруднице, работавшей в канцелярии (кстати её тоже звали Ирина), зачем-то спросил:
— Ира! Ты знаешь, что такое Любовь Высшей Красоты?
Она удивлённо посмотрела на меня и отрицательно покачала головой.
— Жаль, Ирина. Очень жаль, — сказал я.
* * *
Американский философ, поэт, эссеист Джордж Сантаяна говорил: «Тот, кто не помнит своего прошлого, осуждён на то, чтобы пережить его вновь». Недавно я оглянулся назад, чтобы вспомнить, что произошло в моей жизни за прошедшие почти двадцать лет. Из многих приятных и не очень событий постараюсь выделить главные.
За безупречную службу в Советской армии меня наградили орденом Красная Звезда, присвоили звание заслуженного врача Российской Федерации и высшую квалификационную категорию. Как-то вдруг незаметно напомнили о себе многочисленные болезни. Несколько раз я лежал в госпитале, в том числе, и в реанимации, и в связи с ухудшением здоровья в апреле 2002 года оставил работу. ВТЭК признала меня инвалидом второй группы. Потом тяжело заболела жена и вскоре ушла из жизни. Я остался один. Жил в трехкомнатной квартире в Ясенево. Сын постоянно уговаривал меня продать квартиру и переехать к нему в Зеленоград, а я никак не мог принять такое тяжёлое для меня решение потому, что в этой квартире мы с женой прожили двадцать два года.
Писатель Хемингуэй, когда-то сказал: «Нет человека более одинокого, чем тот, кто пережил любимую». Я пережил свою жену Тамару — она хотела уйти в мир иной первой и ушла, а я остался наедине с тоскливым одиночеством. Долгими вечерами и бессонными ночами я часто вспоминал, что было хорошего в жизни, думал, как одному жить дальше, мечтал.
Мыслей о создании новой семьи, когда тебе уже пошел восьмой десяток, не было, но и одному свой век доживать не хотелось. Иногда из закоулков памяти вдруг появлялся образ Ирины. Вспоминались и первая встреча с ней в Алма-Ате и незабываемые дни в Крыму, и страстная ночь любви в Ташкенте. Несколько раз я видел Ирину во сне и почему-то всегда с чуть заметной улыбкой на лице и ямочками на щеках.
Прошло почти двадцать лет, когда последний раз я слышал её голос. Это было в 1989 году. Она летела с мужем в Сочи через Москву и позвонила мне на работу из аэропорта Внуково. Разговор был очень коротким, но и тогда Ирина успела напомнить мне о своей Любви Высшей Красоты.
Говорят, что чудес на свете не бывает, но оказывается, что иногда они всё же случаются. Вспомнились последние дни сентября 2009 года. Однажды вечером позвонил телефон. Я снял трубку.
— Слушаю вас.
— Толя, это ты?
И... О, Боже, я услышал голос Ирины!
— Да, Ирина, да! Это я!
— Ты узнал меня? Господи! Сколько лет прошло, сколько зим, а ты до сих пор помнишь мой голос.
— Ира! Дорогая, — я узнаю его из тысячи голосов. Рассказывай. Откуда у тебя номер моего телефона? Где ты?
— Я в Ташкенте. Всё очень просто. Позвонила в ЦВВК и попросила пригласить тебя к телефону. Мне сказали, что ты давно уволился. Попросила номер твоего домашнего телефона. Сначала не хотели давать, но, когда сказала, что я врач и работала с тобой в Алма-Атинском госпитале, дали.
— Ты звонишь из Ташкента?
— Да, Толя! Слушай меня внимательно. У меня к тебе большая просьба. Дело вот в чём. Я никогда не была в Москве, хотя мечтала об этом с детства. Точнее, я была только в аэропорту Внуково, когда мы с мужем летели в Сочи, да и то всего несколько часов. Если помнишь, я звонила тогда тебе. Сейчас вот решила на старости лет, помнишь, как говорили о Париже — «Увидеть Париж и умереть», и я тоже решила — «Увидеть Москву и умереть».
— Та-а-а-к! Приехали. С какой такой стати ты решила «увидеть и
умереть»? О какой старости ты говоришь? Перестань. Нам надо жить, красавица. Внуков до пенсии довести. Короче, Ирина, чем я могу вам помочь?
— Не вам, а мне. Я прилечу одна.
— Не понял?
— Я расскажу тебе подробно обо всём потом, когда мы встретимся. Ты можешь встретить меня в аэропорту, помочь устроиться в гостиницу и уделить мне какое-то время и показать Москву? Сама я уже не справлюсь. Москва для меня — дремучая тайга.
— Ирина! Нет проблем, конечно, встречу, на улице не оставлю, всё покажу и расскажу. Только сообщи мне дату вылета и номер рейса. На всякий случай дай мне номер своего телефона.
— Толя, я обязательно позвоню тебе и всё, всё сообщу, а номер телефона записывай.
Она прилетела через несколько дней. Рейс из Ташкента опоздал почти на два часа. Я встретил её поздно вечером в аэропорту Домодедово. Сразу же обратил внимание, что за прошедшие годы Ирина значительно изменилась и, к сожалению, заметно постарела. Но та, какая-то необычайная, дивная красота, которая когда-то много лет назад очаровала меня, осталась. Когда мы получили багаж и пошли на стоянку такси она спросила меня:
— Ну, и куда ты повезёшь меня, на ночь глядя?
— Не волнуйся, дорогая. На улице не оставлю.
Мы сели в машину. Пожилой водитель, включая счётчик, спросил:
— Куда едем?
— В Ясенево, — ответил я.
— Понятно, поехали.
— А где это Ясенево? – спросила Ирина.
— Как в Москву войдете — первая деревня направо, — ответил за меня таксист и засмеялся.
Пока мы ехали Ирина рассказывала мне о своих планах знакомства с музеями, театрами и другими достопримечательностями Москвы. Выслушав её, я сказал:
— Чтобы выполнить всё, что ты наметила надо, как минимум, десять дней, если не больше. Причём с раннего утра и до позднего вечера. Ты готова выдержать такую нагрузку? Машины у меня нет, передвигаться придётся, как говорил Аркадий Райкин, трамвайчиком, автобусом, на метро и такси.
— Не волнуйся, всё выдержу, пешком готова ходить.
— Посмотрим... Как говорят: «Москва слезам не верит», — сказал я.
О себе и семье она ничего не рассказала, а я и не спрашивал. Когда мы подъехали к моему огромному двенадцати подъездному дому на улице Вильнюсской, Ирина с удивлением посмотрела на меня и, как мне показалось, испугано произнесла:
— Так это жилой дом, а не гостиница!
— Не жилой дом, а пятизвездочный отель «Ясенево». Сейчас всё поймешь. Успокойся, дорогая.
— Ты привёз меня к себе домой? – не унималась Ирина. — А жена знает, что ты привезёшь в дом незнакомую ей женщину? Что она скажет?
— К сожалению, теперь уже ничего не скажет, — тяжело вздохнув, ответил я. — Два года назад она умерла. Я живу один.
Ирина буквально онемела, а потом почти шепотом спросила:
— Как умерла?
— Ты — врач, и прекрасно знаешь, как умирает человек.
— Господи! Толя! Ну почему мы с тобой такие несчастливые. Я не говорила тебе, а теперь скажу. Мой муж Алеша три года назад тоже умер. Трансмуральный инфаркт миокарда. Я опять овдовела.
— Прими мои искренние соболезнования...
В лифте мы молчали. Воспоминания о смерти близких нам людей не способствовали общению и заставили нас на какое-то время замолчать.
Поднялись на пятнадцатый этаж, я открыл дверь в квартиру и жестом пригласил Ирину:
— Прошу, мадам! Вот твой отель. Входи, дорогая.
Одну комнату, в которой когда-то жила моя тёща, после её смерти я превратил в мастерскую — рисовал там картины, работал на старом компьютере. Когда мне позвонила Ирина о том, что она прилетает в Москву, я решил предоставить ей эту комнату и все картины, краски, холсты, рамы и этюдник вынес на лоджию.
Ирина с интересом осмотрела всю квартиру. Заглянула в ванную, туалет, на кухню, в спальню и сказала:
— Хорошая у тебя квартира. А картин откуда столько? И все такие красивые. Покупаешь?
— Нет, что ты! Покупать картины — удовольствие дорогое. Хобби у меня такое. Живописью увлекаюсь. Сам рисую. Выполняю заказы детей и внуков.
— Неужели сам нарисовал? – удивилась Ирина и восторженно покачала головой. — Талантливый ты, Толя. Не ожидала. А куда ты поселишь меня?
Я открыл дверь в комнату:
— Вот твой одноместный номер. Будешь здесь жить. Не люкс, конечно, но, думаю, тебя вполне устроит. Располагайся, как дома. Постельное белье я сегодня постелил новое. Два чистых полотенца в ванной, тапочки под кроватью. Всё понятно?
— Понятно, Толя, понятно. Какой ты молодец. Господи! Я так благодарна тебе. Не представляю, что бы я одна сейчас делала ночью в Москве, если бы не ты. Дай я тебя поцелую. Она поцеловала меня, обняла руками за шею, прижалась ко мне своей пышной грудью и тяжело вздохнула.
— А ты тоже молодец, Ира. Отправилась в такой вояж одна. Увидеть Москву и умереть. Надо ж такое придумать! Смелая ты, однако, женщина. Уважаю таких. Ну, ладно, пошли на кухню, я чертовски голоден.
Перед отъездом в аэропорт я сходил в универсам, хорошо отоварился и наполнил холодильник продуктами «под завязку». На кухне я сказал Ирине:
— Засучивай рукава, дорогая подруга, и вперёд с песнями. Думай сама, что мы будем ужинать. Ты не можешь представить, как мне надоела кухня. Я иду сюда, как на эшафот. Говорят, что мужчины самые лучшие повара, но это точно не про меня. И решай, что мы будем пить. Встречу обмыть надо. У меня есть армянский коньяк и кубинский ром.
За ужином мы решили, что сопровождать её по Москве и главным экскурсоводом буду я и, что знакомство со столицей Ирина начнет завтра с посещения Храма Христа Спасителя и Красной площади. Потом мы долго говорили о том, кто и как прожил эти двадцать лет, вспоминали прошлое. Ирина рассказала: «Я уже давно на пенсии. Уговаривали поработать ещё, но я так устала от своих пациентов. Внук окончил школу, поступил в политехнический институт, уже на втором курсе учится. Внучка Оленька скоро окончит школу. Учится хорошо, хочет пойти по моим стопам, но сумеет поступить в мединститут или нет — большой вопрос. Последние годы в институт местных принимают даже с тройками, а русских стараются любым путем завалить на экзамене. Вот как-то так...»
Ирина устала, сказывалась разница во времени между Ташкентом и Москвой, и мы отправились спать. Часы показывали около двух часов ночи.
В том году в Москве и Подмосковье стояла прекрасная осень — солнечная, тёплая и сухая. Ирина радовалась, как ребёнок:
— Слава богу! Бабье лето, а я так боялась, что будут дожди, слякоть и я не смогу по непогоде везде побывать и всё посмотреть.
Я не буду перечислять музеи, театры и другие интересные места, где нам удалось побывать. Несмотря на возраст, Ирина каждый день с энтузиазмом и большим интересом ехала в очередной музей, а вечером мы оказывались в каком-нибудь театре или на концерте. Иногда днем мы возвращались в Ясенево, но чаще, пообедав в кафе или ресторане в центре города, сразу шли в театр, цирк или на концерт. Проблему с приобретением билетов решали просто: если не удавалось купить их в кассе, брали с переплатой у спекулянтов, которые всегда толпились у театров и концертных залов. Возвращаясь поздно вечером домой, мы, уставшие от бесконечных походов по городу, вдвоём шли в ванну, вместе принимали душ, наливали ароматную пену для ванн и долго кувыркались в ней, как малые дети. Это было так забавно и так приятно. Причём, идею совместного приема водных процедур подал не я, а Ирина.
Потом мы ужинали, садились или ложились на скрипучий диван перед телевизором, уточняли программу действий на завтра, и только потом, пожелав друг другу доброй ночи, расходились по комнатам. Я несколько раз предлагал Ирине спать в моей спальне на свободной кровати. После смерти Тамары в спальне всё осталось таким, как было при её жизни, но Ирина сказала мне:
— К тебе в постель я приду с удовольствием, а на место Тамары я лечь не могу, совесть не позволяет. Ты не трогай её кровать, пусть все так и останется в спальне, как было. Это будет напоминание тебе о счастливых минутах вашей совместной жизни.
А однажды вечером Ирина вдруг сказала:
— Давай завтра утром купим цветы и поедем на кладбище к Тамаре. Я испытываю к ней какое-то особое чувство. Вы прожили вместе в мире и согласии пятьдесят три года — больше полувека! Ты не можешь и не должен забывать её. Это великое счастье быть столько лет вместе. Я восторгаюсь такими семьями.
Рано утром мы поехали на кладбище, убрали могилу, возложили свежие цветы. Два больших букета белых хризантем и разноцветных астр, которые так любила Тамара, а потом отправились в город на очередную экскурсию.
К
ак-то вечером, обсуждая программу на завтра, я сказал Ирине:
— Мы много уже где побывали с тобой, но мне очень хочется, чтобы ты побывала еще в трёх знаменитых культовых культурных местах Москвы. Угадай, о чём я думаю.
— Откуда мне знать, Толя...
— В Большом театре, дорогая, в Кремлевском Дворце Съездов и в цирке на Цветном бульваре или на Проспекте Вернадского. А вот как нам попасть туда, надо подумать. В кассах билеты вряд ли мы достанем. Если брать билеты у спекулянтов мы с тобой останемся без копейки за душой... или без штанов. Правда, есть у меня одна идея. Надо попробовать. Вдруг получится...
— Пробуй, Толя, пробуй. Вот было бы здорово! Большой театр, Кремлевский Дворец... Представляешь, как бы я рассказывала о своих впечатлениях и хвалилась дома, знакомым и подругам...
— Представляю... а план у меня такой. Тамара, Светлая ей память, работала секретарем отдела культуры в редакции газеты «Известия». Там был корреспондент. Звали его Жора. Мы дружили семьями. Он с женой бывал у нас в гостях несколько раз. Мы бывали у них. Жора был хорошо знаком со многими художественными руководителями и администраторами почти всех театров Москвы. Они часто писали в газету о предстоящих премьерах в театрах. Вернее, статьи писал Жора, а они только визировали текст. Кстати, Жора во время Олимпиады-80 доставал нам билеты в Большой на балет «Щелкунчик». Попробую связаться с ним... После того как ушла Тамара, мы давно не общались... Дай бог, чтобы он отозвался и помог нам.
К нашему счастью Жора отозвался и помог. Мы попали в Большой театр, где смотрели балет «Лебединое озеро», и цирк на проспекте Вернадского. Посетить Кремлевский Дворец съездов нам не удалось.
Но всё хорошее когда-то кончается. Царь Соломон говорил: «Проходит всё — пройдет и это». Закончился и визит Ирины. Когда в её списке были вычеркнуты почти все объекты, которые она планировала посетить, Ирина заговорила об отъезде домой.
После позднего ужина, уставшие, мы сидели с ней на диване перед телевизором. Ирина положила голову на моё плечо и грустно сказала:
— Ну, вот и всё, Толенька. Увидела Москву, и можно… улетать домой. Пора, дорогой, загуляла я в столице.
За всё время пребывания Ирины я даже не намекнул ей о возможности соединения наших судеб, хотя такие мысли были в моей голове. А сейчас вдруг решительно сказал ей:
— Ирина, ты помнишь песню, которую часто пел Вахтанг Кикабидзе?
— Какую?
И я попытался спеть, вернее, красиво продекламировать несколько куплетов:
«Просто встретились два одиночества,
Развели у дороги костёр,
А костру разгораться не хочется —
Вот и весь, вот и весь разговор.
Осень знойное лето остудит,
Бросит под ноги красную медь,
Пусть людская молва нас осудит,
Не согреть, нам сердца, не согреть».
Я замолчал на несколько секунд, а затем сказал:
— Ты хорошо знаешь, что я очень давно люблю тебя Любовью Высшей Красоты и потому хочу, чтобы ты не уезжала, а осталась со мной. Я предлагаю тебе руку и сердце. Выходи за меня замуж. Пойдем в ЗАГС, хочешь, обвенчаемся в церкви. Оставайся, Ира, будем доживать свой век вместе. Мы встретились с тобой почти сорок лет назад, влюбились друг в друга, но тогда судьба распорядилась по-своему, и мы расстались на долгие годы. Сегодня мы оба одиноки. Ты - одна и я один. Ничто и никто не мешает нам быть вместе. Оставайся, Ира. Когда-то давно в Ташкенте, когда я был у тебя дома и собирался уезжать в гостиницу, ты сказала мне: «Останься. Мне так хорошо с тобой». Сегодня я говорю тебе эти же слова...
Ирина резко повернулась ко мне, крепко обняла за шею, заплакала, долго и страстно целовала, потом отстранилась и тихо сказала:
— Поздно, Толенька, поздно. Наш поезд давно уехал, а мы с тобой, два одиночества, так и остались на перроне станции под названием «Жизнь»...
Через два дня она улетела. Я провожал её в аэропорту Домодедово. Рейс «Москва–Ташкент» улетал поздно вечером. В ожидании регистрации мы с Ириной сидели на скамье в огромном и шумном зале. Мимо нас сновали сотни людей с чемоданами, тележками и плачущими детьми. Мы ели горячие пирожки с капустой и говорили, говорили обо всём и ни о чём, прекрасно понимая, что, возможно, это наш последний разговор.
Пассажиров пригласили на посадку. Мы тепло расставались…
— Прощай, Толя. – сказала мне Ирина, —Теперь мы с тобой, наверное, увидимся только там…— и она со слезами на глазах показала рукой куда-то вверх, на небо.
Я ответил:
— Нет, дорогая, Ира... Я хочу встретиться с тобой не там, на небе, а здесь, на земле. Я почему-то твёрдо уверен, что мы обязательно встретимся снова... Иначе не может быть. Мы должны, даже обязаны быть вместе. И, пожалуйста, никогда не говори: «никогда»... Всё возможно. Надеюсь, что ты не будешь возражать, если я вдруг внезапно прилечу к тебе в Ташкент? Просто так... Пойду в кассу Аэрофлота, куплю билет, сяду в самолёт и прилечу... Кстати, напомни-ка мне на всякий случай свой домашний адрес.
Ирина улыбнулась:
— Всё может быть, Толя... Всё... Возражать я не буду. Прилетай в любое время... Я буду ждать тебя. Адрес мой запомнить легко. Улица Советская, 25 и квартира тоже 25. Запомнил? Ну и молодец!
Самолет улетел. Моросил холодный осенний дождь. Почему-то вспомнились слова моей бабушки Ирины Антоновны: «Дождь в дорогу —это хорошая примета». Я пошёл на платформу, где готовилась к отправлению в Москву полупустая электричка. Вошёл в вагон, сел на лавку, прижался головой к окну и с грустью смотрел на медленно стекающие по стеклу капли дождя.
Мне казалось, что это мои слёзы текут по щекам...
...Прошел год. Мы поддерживали с Ириной связь и довольно часто общались по телефону. В разговорах она несколько раз спрашивала меня, когда же я выполню свое обещание и прилечу к ней в Ташкент. А меня, как назло, стали донимать многочисленные болезни, и я несколько раз оказывался на койке в городской больнице. Но огромное желание увидеться с любимой женщиной придало мне сил и в середине октября я, несмотря на не совсем хорошее состояние здоровья, всё-таки решился на полёт. Сообщать Ирине дату своего вылета не стал, поскольку при расставании год назад в аэропорту говорил ей, что могу прилететь внезапно и без предупреждения. Но, как говорят, планы — это одно, а реальная жизнь совсем другое...
Накануне моего похода в кассу Аэрофлота за билетом, поздно вечером из Ташкента позвонила дочь Ирины — Елена Владимировна. Рассказала, что две недели назад мама перенесла инсульт и находится на лечении в неврологическом отделении республиканской больницы. У неё легкий левосторонний гемипарез — слабость в левой руке и ноге. Звонок из Ташкента расстроил меня. Я прекрасно понимал, что такое инсульт для Ирины в её возрасте, даже с незначительными клиническими проявлениями, и каковы шансы на полное восстановление.
Я сказал Елене Владимировне, что планировал на этих днях идти за билетом на самолёт, а сейчас сомневаюсь стоит ли делать это. На что мне она ответила: «Стоит. Несомненно, стоит. Ваше присутствие здесь, рядом с мамой, наверняка поможет ей быстрее восстановиться. Обязательно прилетайте. Я знаю, что мама давно ждет вас. Ваше появление и особенно пребывание здесь будет для неё лучшим лекарством. Она как-то рассказывала мне, что, когда в прошлом году Вы провожали её в аэропорту, якобы обещали прилететь к нам в Ташкент внезапно и без предупреждения».
Я ответил ей, что такой разговор с её мамой действительно был. Короче, я принял решение немедленно лететь в Ташкент. Тут же позвонил сыну и предупредил его, что в ближайшие дни, возможно, даже завтра ночью, если смогу купить билет, полечу в Ташкент. Он с удивлением спросил: «Зачем? Что ты там забыл?» Я ответил: «Надо, сынок, надо. Потом расскажу...». Попросил его присмотреть за квартирой, поскольку пока не знаю, сколько времени я могу пробыть там.
На следующее день в кассе Аэрофлота я купил билет на ночной рейс «Москва-Ташкент». Лететь решил налегке, с небольшим рюкзаком. Рейс задержался почти на два часа, но меня это устраивало: я прилетел в Ташкент в десять утра местного времени. Взял такси. И вот я – на улице Советская, 25.
Елена Владимировна встретила меня очень тепло. За завтраком она рассказала, как заболела мама. Вскоре мы отправились в больницу. По пути заехали на небольшой рынок, где я купил большой букет свежих роз. Договорились с Еленой Владимировной, что в палату она пойдет одна с целью подготовить маму к встрече со мной. Мы опасались, что моё внезапное появление в палате может вызвать у Ирины эмоциональную реакцию, которая ей в таком состоянии совершенно не нужна. Елена Владимировна так и сделала.
Она вышла в коридор, где я стоял в ожидании её команды, и, улыбаясь, сказала: «Клиент готов!». Я смело шагнул в палату.
Увидев меня, Ирина приподняла голову с подушки и заплакала.
— Господи! Толя! Дорогой... Не может быть...
— Может быть! Всё может быть! Ирина, только не надо плакать...Успокойся и улыбнись... Ты знаешь, что я не переношу женских слёз... Ну, здравствуй, дорогая! Помнишь, год назад в аэропорту, когда ты улетала, я говорил тебе, что однажды просто пойду в кассу Аэрофлота, возьму билет, сяду в самолет и прилечу к тебе даже без предупреждения. И…вот, как видишь, прилетел...
— Боже мой! Толенька, как я рада... Как хорошо, что ты прилетел... Наклонись ко мне... Я хочу поцеловать тебя... Помнишь слова, что ты говорил мне, когда я в прошлом году собиралась улетать домой: «Вот и встретились два одиночества». И где встретились? В больничной палате... — И она снова всплакнула.
Я сходил к заведующей неврологическим отделением. Представился ей, сказал, что я врач, невропатолог. Мы быстро нашли с ней «общий язык» и пришли к выводу, что Ирина в дальнейшем пребывании на больничной койке не нуждается. В домашних условиях, под моим наблюдением, она будет восстанавливаться гораздо быстрее. На следующий день Ирину из больницы выписали.
Вечером за ужином я поинтересовался у Елены Владимировны почему я не вижу её супруга. Она ответила, что он в командировке в Самарканде и скоро должен вернуться домой, а она взяла отпуск без содержания, чтобы быть рядом с мамой. Пояснила, что они с мужем живут на этой же улице, совсем недалеко — всего четыре остановки автобусом.
Ирина, обращаясь ко мне, сказала:
— Без помощи Леночки я бы уже погибла, — и после небольшой паузы добавила: — Толя! Боюсь спрашивать... но всё равно спрошу. Ты побудешь у нас... со мной... или... скоро улетишь?
— Дорогая моя подруга! Я ведь не знал, что ты заболела. Планировал просто встретиться с тобой. Но, как писал мой любимый поэт Афанасий Фет: «нам не дано предугадать судьбы крутые повороты». Сейчас свою задачу вижу в том, чтобы помочь тебе, как можно быстрее восстановиться. Надо поставить тебя на ноги. Потом будем думать, что делать дальше... Я не планировал долго быть у вас, но теперь вижу, что придётся... Поэтому оставлять тебя я не собираюсь... Надо только сообщить сыну, что я задержусь здесь... по семейным обстоятельствам...
Осень в Ташкенте стояла тёплая, солнечная, такая, как в прошлом году в Москве. Мы с Ириной почти каждый день ездили на автобусе в небольшой парк, недалеко от улицы Советская, и там, на уже увядающих газонах, потихоньку осваивали ходьбу. Когда мы первый раз оказались в этом парке я сказал Ирине:
— Сейчас, дорогая моя, мы с тобой будем учиться ходить, как в детстве... Хватит лежать и сидеть. Ты должна и будешь ходить... Слава богу, ты легко отделалась. Парез у тебя, как говорят, «копеечный». Просто ты должна перебороть боязнь упасть. Для страховки первое время будешь ходить с палочкой.
Ирина ответила мне:
— Толя, я вспомнила Крым. Помнишь, что ты сказал мне, когда я предложила тебе сходить на «медведя»? Забыл? Ты сказал тогда: «С тобой, Ирина, готов идти хоть на край света». Так и я сейчас... с тобой готова не только ходить, но и бегать...
— Ну, насчёт бегать… я бы, на твоём месте, пока не торопился. Сначала будем осваивать ходьбу, а потом видно будет... может быть, и побежим. Посмотрим. Время покажет. Как говорят японцы: «Тараписа не надо».
Прошёл месяц. Практически ежедневные продолжительные прогулки в парке, лечебная физкультура и массаж дали свой результат. Ирина стала гораздо увереннее ходить, правда, пока еще с палочкой. Заметно возросла сила в левой руке. Был виден явный прогресс в объёме движений и нарастании силы в левой ноге. Всё это радовало Ирину, её дочь и меня, как врача. И я начал подумывать об отъезде домой. Во время пребывания в Ташкенте я не говорил Ирине о том, что планирую снова предложить ей руку и сердце и увезти в Москву.
Однажды вечером, после ужина, когда всё еще сидели за столом, я сказал:
— Послушайте меня, пожалуйста... Мне кажется, что я сделал всё что мог для реабилитации Ирины, и со спокойной совестью могу возвращаться домой. Но, — я обратился к Ирине, — не один, а с тобой, дорогая Ирина. Мы не один десяток лет любим друг друга самой возвышенной и божественной любовью —Любовью Высшей Красоты, но в силу разных обстоятельств так и не смогли до сих пор соединить свои судьбы. И тебе и мне уже много лет, и я очень хотел бы дожить оставшиеся годы своей жизни рядом с тобой. Я снова предлагаю тебе руку и сердце и очень хочу, чтобы на моё предложение ты сказала «да» и согласилась улететь со мной в Москву.
В кухне наступила гнетущая тишина. Все сидели молча, опустив головы. Молчание нарушила Елена Владимировна.
— Анатолий Ефимович! Простите меня, но я очень плохо представляю себе, как вы, два пожилых и больных человека, будете жить, вести домашнее хозяйство. Вы ведь инвалид второй группы с «букетом» серьезных болезней, мама после перенесённого инсульта... Кто вам будет помогать? Ваш сын? Очень сомневаюсь... У него своя семья, да и живёт он, насколько я знаю, не в Москве, а в Зеленограде. Это час езды, а может быть и больше, на машине или на электричке. Будете нанимать домработницу? На оплату её труда уйдёт половина вашей пенсии. У меня есть другое предложение. Не уверена, что его можно реализовать и что вы его примете, но всё равно скажу... Раз уж вы так любите мою маму и не можете без неё жить —оставайтесь у нас. Мы с мужем живем практически рядом и всегда сможем помочь вам... Подумайте, Анатолий Ефимович ... Хотя и при таком варианте опять же появится целый ворох многочисленных проблем. Ну зачем нам надо их создавать, а потом с огромным трудом преодолевать? И ещё. Мы здесь теперь граждане не Советского Союза, а другого государства, где совсем иной менталитет, чем в России, другие обычаи и законы. Мама пенсионерка. Будут в Москве платить ей пенсию или нет? Получит она российское гражданство или нет? Даже, если вы с мамой узаконите свои отношения, многих проблем вам не избежать. Всё не так просто, Анатолий Ефимович... Простите меня, но я точно не буду советовать маме принимать ваше предложением и уезжать в Москву. Пусть всё останется, как говорят, «статус кво». Так будет лучше и вам и маме...
Я посмотрел на Ирину. У неё по щекам текли слёзы. Почти шёпотом она произнесла:
— Толя... Леночка права... Давай оставим всё как есть... Не будем создавать проблемы себе и нашим близким... Спасибо тебе за всё, что ты сделал для меня... Ты — врач от Бога, — и на глазах у неё снова появились слёзы...
На следующий день мы с Еленой Владимировной поехали в авиакассу. Билет я купил, но опять на ночной рейс. Ирина хотела поехать в аэропорт проводить меня, но мы с дочерью отговорили её. Мы трогательно попрощались с ней дома. Она поцеловала меня, заплакала и сказала: «Вот теперь, Толя, мы точно расстаёмся с тобой навсегда, а, если и встретимся, то только там» и, как когда-то в аэропорту Домодедово, показала рукой куда-то вверх, на небо.
Поздно вечером Елена Владимировна с мужем отвезли меня в аэропорт, и я улетел в Москву.
Да, это была наша последняя встреча с Ириной.
*
Все считают, что время придёт, а оно только уходит...
Годы летят, и их не остановишь… Но всё ярче и острее в памяти моей оживает дорогой моему сердцу образ той, которая одарила меня чистой и трепетной Любовью Высшей Красоты! И я снова и снова переживаю те волнительные чувства, что испытывал к этой женщине, к моей Ирине – светлой и мудрой. Я благодарен судьбе и небесам за то, что ниспослали нам обоим счастье Настоящей Божественной Любви.
*
Редактор Москалёва Тамара Петровна
http://proza.ru/avtor/tamarauthor
Фото из интернета