ЛИЦОМ К ЛИЦУ
(В основе диспута книга В.Г. Бондаренко «Лермонтов - мистический гений»)
Бондаренко В.Г. — публицист и литературный критик, журналист. Заместитель главного редактора газеты «Завтра». Шеф-редактор газеты «День литературы».
Вахидова М.А. – публицист, литературовед, журналист. Исследователь жизни и творчества М. Лермонтова.
«И КРУГОМ РОДНЫЕ ВСЁ МЕСТА…»
В.Б.: Родился Мишель Лермонтов в Москве в ночь со 2 на 3 октября 1814 года. Но уже в начале весны вместе с обозом Юрий Петрович, Мария Михайловна с грудным младенцем и дворовыми людьми отправились в имение Елизаветы Алексеевны Арсеньевой в Тарханах, что в Чембарском уезде Пензенской губернии. Там и прожил почти безвылазно Мишель Лермонтов первые 12 лет, там, на пензенских просторах, и обрел окончательно свою русскость.
М.В.: Мы вроде бы уже цитировали: «… в метрических упоминаемой Трех-Святительской, что у Красных ворот, церкви… написано так: «Октября 2-го в доме господина… у живущего капитана Юрия Петровича … родился сын Михаил». Если он родился до полуночи, то 2-го, если после – то 3-го. К моменту записи это уже давно должно было быть конкретизировано. Кому нужны эти неопределенности на пустом месте: «с… на…»?
«… На пензенских просторах окончательно обрел свою русскость». Это «чеченскость» из него так вытравляли? Тогда еще более усиливается смысл его строк: «На Севере, в стране тебе чужой /Я сердцем твой - всегда и всюду твой!.. /И ныне здесь, в полуночном краю, /Всё о тебе мечтаю и пою»! – Узнаете «русскость», направленную в сторону Кавказа? Как это, мягко говоря, грустно находиться в чужой стране, когда сердце твое и твое перо принадлежит стране родной - Кавказу!..
В.Б.: Село Тарханы первоначально называлось Никольское-Яковлевское и принадлежало Нарышкиным. Крепостные крестьяне кроме хлебопашества занимались скорняжным промыслом, скупали мед, сало, шерсть, шкуры и торговали этим на ярмарках далеко за пределами села. Таких скупщиков, разъезжавших по селам, называли тарханами. Отсюда новое название села — Тарханы.
М.В.: Тут одна профессор из Ярославля, скажем Дадианова, тоже задавалась вопросом: почему село с русским названием переименовали в Тарханы? Русского, мол, слова не нашлось? Я ей ответила, не хочу здесь повторяться. Прочтите статью «Я ль виновен в том?..»: http://proza.ru/2020/11/22/1767
В.Б.: Вот как описывает усадьбу и окрестности историк XIX века Н. Рыбкин: «Это было большое здание с антресолями: кругом его был сад, спускавшийся к оврагу и пруду. По оврагу бежал ключ, в некоторых местах не замерзавший и зимою. За оврагом виднелась огромная гора, и к ней тянулся лес, и лес казался без конца, утопая где-то вдали…»
Нарышкины купили это имение в 1762 году, заселено оно было выходцами с Русского Севера. До сих пор местные жители Тархан по северному окают и придерживаются северно-русских традиций. Там и впитал в себя юный Мишель язык своего будущего героя купца Калашникова. Там и увидел впервые на большом Барском пруду кулачные бои, позже даже сам организовывал их. Позже он и описал свои впечатления в поэме «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (1837):
Как сходилися, собиралися
Удалые бойцы московские
На Москву-реку, на кулачный бой,
Разгуляться для праздника, потешиться.
‹…›
Вдруг толпа раздалась в обе стороны —
И выходит Степан Парамонович,
Молодой купец, удалой боец
По прозванию Калашников.
Поклонился прежде царю грозному,
После белому Кремлю да святым церквам,
А потом всему народу русскому.
Горят очи его соколиные,
На опричника смотрит пристально.
Супротив него он становится,
Боевые рукавицы натягивает,
Могутные плечи распрямливает
Да кудряву бороду поглаживает.
Да и фамилию для главного героя поэт взял, насколько известно, также тарханскую: здесь во времена Лермонтова жили Калашниковы. Возможно, кто-либо из Калашниковых участвовал в кулачном бое в Тарханах в 1836 году, устроителем которого был сам приехавший из Петербурга молодой офицер Михаил Лермонтов. О том в 1881 году П.А. Висковатый узнал от 80-летней тарханской крестьянки Аграфены Петровны Ускоковой. «…; билися на первом снеге, — рассказывала она. — Место-то оцепили веревкой — и много нашло народу; а супротивник сына моего прямо по груди-то и треснул, так значит, кровь пошла. Мой-то осерчал, да и его как хватит — с ног сшиб. Михаил Юрьевич кричит: „Будет! Будет, еще убьет!“…».
М.В.: Все познается в сравнении. Эту Песню писать бы Михаилу языком Аграфены Петровны, которая во времена Лермонтова, наверное, звалась Глашкой. Но, как Вы верно подчеркнули, чтобы так писать, нужно припасть к народным истокам:
Тебе, Кавказ, суровый царь земли,
Я снова посвящаю стих небрежный.
Как сына, ты его благослови
И осени вершиной белоснежной.
Еще ребенком, чуждый и любви
И дум честолюбивых, я беспечно
Бродил в твоих ущельях, — грозный, вечный,
Угрюмый великан, меня носил
Ты бережно, как пестун, юных сил
Хранитель верный, [и мечтою
Я страстно обнимал тебя порою.]
И мысль моя, свободна и легка,
Бродила по утесам, где, блистая
Лучом зари, сбирались облака,
Туманные вершины омрачая,
Косматые, как перья шишака.
А вдалеке, как вечные ступени
С земли на небо, в край моих видений,
Зубчатою тянулись полосой,
Таинственней, синей одна другой,
Всё горы, чуть приметные для глаза,
Сыны и братья грозного Кавказа.
Вы себе представить не можете, насколько точен в своем описании этих картин Лермонтов! А какой или чей дух нашептал ему следующие строки:
Синие горы Кавказа, приветствую вас!
вы взлелеяли детство мое;
вы носили меня на своих одичалых хребтах,
облаками меня одевали,
вы к небу меня приучили,
и я с той поры все мечтаю об вас да о небе.
Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи,
кто раз лишь на ваших вершинах Творцу помолился,
тот жизнь презирает,
хотя в то мгновенье гордился он ею!..
---
Часто во время зари я глядел на снега и далекие льдины утесов;
они так сияли в лучах восходящего солнца,
и в розовый блеск одеваясь, они,
между тем как внизу все темно,
возвещали прохожему утро.
И розовый цвет их подобился цвету стыда:
как будто девицы,
когда вдруг увидят мужчину купаясь,
в таком уж смущеньи,
что белой одежды накинуть на грудь не успеют.
Как я любил твои бури, Кавказ!
те пустынные громкие бури,
которым пещеры как стражи ночейотвечают!...
На гладком холме одинокое дерево,
ветром, дождями нагнутое,
иль виноградник, шумящий в ущелье,
и путь неизвестный над пропастью,
где, покрываяся пеной,
бежит безымянная речка,
и выстрел нежданный,
и страх после выстрела:
враг ли коварный иль просто охотник...
все, все в этом крае прекрасно.
---
Воздух там чист, как молитва ребенка;
И люди как вольные птицы живут беззаботно;
Война их стихия; и в смуглых чертах их душа говорит.
В дымной сакле, землей иль сухим тростником
Покровенной, таятся их жены и девы и чистят оружье,
И шьют серебром - в тишине увядая
Душою - желающей, южной, с цепями судьбы незнакомой.
Назвали это романтическим увлечением и не вчитываются. Мол, переболел… А здесь каждое слово напрашивается на полотно! В каждом слове – реальный образ! Но, чтобы «враг коварный» был «прекрасен» в этом крае, кем нужно быть самому? Не сыном ли такого же «врага»?
В.Б.: На восточной стороне имения находились дубовые рощи, где начиналась небольшая речушка Милорайка. По ее руслу Арсеньевыми были устроены пруды, окружавшие усадьбу с трех сторон — Большой, Средний и Верхний, или Барский. На восточном берегу Милорайки два сада — Средний и Дальний с декоративными участками; на западном берегу — Круглый сад, соединенный липовой аллеей с дубовой рощей.
На бой друг против друга сходились две стороны Тархан, расположенные на противоположных берегах Большого пруда. Бугор и Овсянка спускались к плотине от «казенного амбара», находившегося неподалеку от сельской церкви. Противоположная сторона — Яшинка и Ильинка — готовилась к бою на возвышении, откуда дорога спускается к пруду. Сойдясь на плотине и на льду, вызывали друг друга. Так начинался бой.
На просторе опричник похаживает,
Над плохими бойцами подсмеивает:
«Присмирели, небойсь, призадумались!
Так и быть, обещаюсь, для праздника,
Отпущу живого с покаянием…»
М.В.: А в это время в ауле Джемат собираются свои удальцы. Кто же их потревожил?
По небу знойный день катится,
От скал горячих пар струится;
Орел, недвижим на крылах,
Едва чернеет в облаках;
Ущелья в сон погружены —
В ауле нет лишь тишины.
Аул встревоженный пустеет,
И под горой, где ветер веет,
Где из утеса бьет поток,
Стоит внимательный кружок.
Об чем ведет переговоры
Совет джематских удальцов?
Хотят ли вновь пуститься в горы
На ловлю чуждых табунов?
Не ждут ли русского отряда,
До крови лакомых гостей?
Нет — только жалость и досада
Видна во взорах узденей.
А что это за аул такой – Джемат? Явно не рядом с Тарханами находится:
Велик, богат аул Джемат,
Он никому не платит дани.
Его стена — ручной булат,
Его мечеть — на поле брани.
Его свободные сыны
В огнях войны закалены,
Дела их громки по Кавказу,
В народах дальних и чужих,
И сердца русского ни разу
Не миновала пуля их.
Опять Кавказ. Но, что ни слово – то предмет гордости поэта. С чего бы это? Как это уживается в одном человеке, наполняющегося на пензенских просторах «русскостью»?
В.Б.: Разве что вместо Москвы-реки был для кулачных боев приспособлен самый большой Барский пруд. «Все ходили кругом да около Миши. Все должны были угождать ему, забавлять его. Зимой устраивалась гора, на ней катали Мишеля. Святками каждый вечер приходили в барские покои ряженые из дворовых, плясали, пели, играли, кто во что горазд. Все, которые рядились и потешали Михаила Юрьевича, на время святок освобождались от урочной работы», — пишет П.А. Висковатый.
М.В. Теперь понятно, почему мыслями своими маленький Михаил был далеко от этих ряженых… Ему нужны были сильные, настоящие мужские чувства, которые он находил в горах - подальше от этих мест, где все сюсюкали с ним и водили вокруг него хороводы:
Твоих вершин зубчатые хребты
Меня носили в царстве урагана,
И принимал меня лелея ты
В объятия из синего тумана.
И я глядел в восторге с высоты,
И подо мной как остов великана,
В степи обросший мохом и травой,
Лежали горы грудой вековой.
Над детской головой моей венцом
Свивались облака твои седые; -
Когда по ним катался гром,
И пробудясь от сна, как часовые,
Пещеры откликалися кругом,
Я понимал их звуки роковые,
Я в край надзвездный пылкою душой
Летал на колеснице громовой!...
И перед таким мальчиком выплясывали ряженые, пытаясь его развлечь? Как он прав тогда в своих признаниях:
Моей души не понял мир - ему
Души не надо. В мрак ее глубокой
Как вечности таинственную тьму
Ничье живое не проникнет око.
И в ней-то недоступные уму
Живут воспоминанья о далекой
Святой земле... ни свет, ни шум земной
Их не убьет...я твой! я всюду твой!...
Это нужно комментировать?
В.Б.: О самом раннем детстве рассказывает лишь Святослав (Святополк) Афанасьевич Раевский, живущий неподалеку и хорошо помнящий их общее детство. Пожалуй, Раевский был самым первым и самым надежным другом Лермонтова с первых лет жизни и до самой его гибели. Жаль, его не оказалось на Кавказе в дни дуэли, может, что-то и сумел бы предотвратить. Раевский помнит и детскую комнатку, оббитую сукном, на котором Миша любил чертить мелом свои первые рисунки. Помнит и любовь маленького Мишеля к рифмам: «Кошка — окошко», «пол — стол». Были и снежные горы, хождение в лес в Семик и на Троицу, были ряженые.
М.В.: «Снежные горы»? В Тарханах? Или Вы так боитесь упомянуть о Кавказе, который заслонял собой все в жизни мальчика?
В.Б.: Устраивались самые разные игры. Бабушка специально поселила в своем имении несколько сверстников Миши, чтобы мальчику было с кем играть… Одно время в Тарханах жило десять мальчиков. Елизавета Алексеевна не щадила средств для воспитания внука… На это-то она и указывала отцу, когда тот заводил речь относительно желания своего воспитывать сына при себе… Вместе с деревенскими ребятами летом они строили крепость и брали ее штурмом. Рыли окопы и траншеи, устраивали потешные бои. Траншеи эти до сих пор сохранились в Тарханах... Но теперь это место облюбовали художники, с возвышения открывается прекрасный вид на барскую усадьбу и храм Марии Египетской. Зимой строили уже снежные крепости, устраивали сражения на льду пруда…
М.В.: Вы как-то бегло упомянули Овсянку, а она, между прочим, недешево досталась Арсеньевой. Кому же принадлежала эта земля Арсеньевой еще при ее жизни? Прогуляемся: «… Чтобы проехать на усадьбу, надо было свернуть с тракта направо на Большой проулок, который… заканчивался у первых изб, упираясь в сельскую церковь Михаила Архангела. Он разрезал село на две половины. Налево от него, т.е. на восток, вела улица Бугор. По ней так же, как и сейчас, пролегал путь к барской усадьбе... Направо от Большого проулка, на запад, тянулась улица Овсянка. На Овсянке жила кормилица Лермонтова Лукерья Шубенина. Господа щедро вознаградили кормилицу: они построили ей новый дом, выделили в собственность надел земли в поле и отдали в вечное пользование ее семье большой участок в селе, кроме того, освободили семью от барщины. Усадьба Кормилицыных стала одной из самых богатых. На склоне оврага Кормилицыны разбили сад, что было по тем временам большой редкостью, построили маслобойню, выкопали колодец, с помощью сельчан поперек оврага устроили плотину, которая образовала пруд. Этот пруд сохранился до нашего времени и называется Кормилицыным».
Надо объяснять – за какие такие заслуги? Как дорого, однако, ценилось молчание кормилицы Лукерьи в глазах Елизаветы Алексеевны! Кормилицы даже будущих императоров обходились крохами с царского стола. (http://proza.ru/2020/11/22/1777)
В.Б.: Но вернемся к истории Тархан. В конце XVIII столетия село Никольское-Яковлевское было почти за бесценок по тогдашним временам куплено у Нарышкиных Арсеньевыми. Сохранился документ о продаже: «Лета тысяща семь сот девяносто четвертого, ноября, в трети на десять день (13 ноября. — В. Б.) действительный камергер… Иван Александров сын Нарышкин, в роде своем не последний, продал лейб-гвардии Преображенского полку прапорщика Михаилы Васильева сына Арсеньева жене Елизавете Алексеевой дочери недвижимое свое имение… село Никольское, Яковлевское тож».
М.В.: Другими словами – имение, уже будучи замужем за Михаилом Арсеньевым, купила Елизавета Алексеевна на деньги своего отца Столыпина, который выделил эту сумму в качестве приданого за дочкой. Поэтому совесть супруга Елизаветы могла быть спокойной – они поселились не на территории Столыпиных и не у Арсеньевых, - обнулились и начали совместную жизнь на новом месте. Чего не случилось с Юрием Петровичем…
В.Б.: Елизавета Алексеевна Арсеньева (1773–1845) принадлежала к богатому и влиятельному роду Столыпиных, известному с XVI века. Ее отец Алексей Емельянович Столыпин, обладавший огромным состоянием, приобретенным во времена Екатерины II, был губернским предводителем дворянства в Пензе. Как и все Столыпины, Елизавета Алексеевна была весьма властной, независимой в суждениях и горделивой женщиной. Муж ей попался иного характера, более мягкого и романтического. Вышла замуж Елизавета Алексеевна по любви в 22 года и втайне продолжала его любить до конца дней своих. Не случайно и во внуке своем старалась обнаружить сходство с его дедом. «Нрав его и свойства совершенно Михаила Васильевича, дай Боже, чтобы добродетель и ум его был». Но хозяйством в имении занималась сама и быстро прибрала к рукам все финансы. Так было всегда, деньги из рук Елизавета Алексеевна не любила выпускать.
М.В.: Разве это не естественно, когда финансы находятся в руках того, кто ведет хозяйство?
В.Б.: И все наследство своей единственной горячо любимой доченьки Машеньки она, на всякий случай, тоже записала на себя, еще до всяких замужеств. Делай, что хочешь, но контролировать буду я.
М.В.: Не «на всякий случай», а в качестве единственной опекунши дочери!
В.Б.: Вообще-то, лермонтовская бабушка заслуживает отдельной книги, будь она мужчиной, заседать бы ей в Сенате или губернаторствовать. Нрав-то был крутой, но и любимцев умела баловать. К примеру, одним из капризов бабушки была ее якобы боязнь лошадей. И потому по своему имению Елизавета Алексеевна разъезжала в двуколке, запряженной… крепостными людьми. Этакие китайские рикши.
М.В.: Написал «китайские рикши» и можно, как говорится, проникнуться, успокоить совесть. В крепостной России это называлось самодурством помещиков. Арсеньева была типичной помещицей и тоже любила употребить власть.
В.Б.: Кстати, и богатство ее отца, Алексея Емельяновича Столыпина, не от древности рода, а от винных откупов. Не брезговал знатный дворянин торговать вином по всей России. Из винных откупщиков и род Мартыновых. Отец убийцы, Соломон Мартынов, обогатился на продаже вина. Увы, но во все времена за большими деньгами стоят не самые чистые помыслы.
М.В.: В пьющей стране торговать вином – самое доходное дело. Почему этим нужно было брезговать? В России всегда было два самых доходных дела – водка (вино) и война. Суворова, Потемкина и прочих генералов поместья и целые губернии тому ярчайшие примеры! Да, еще тысячами крепостных душ и землями одаривались многочисленные фавориты императриц. Но это – кому как повезет…
В.Б.: Михаил Васильевич Арсеньев (1768–1810), дед Лермонтова, елецкий помещик, отставной поручик лейб-гвардии Преображенского полка, предводитель дворянства в Чембарском уезде, «был среднего роста, красавец, статный собой, крепкого телосложения; он происходил из хорошей старинной дворянской фамилии». Любил развлечения и отличался некоторой экзальтированностью: выписал себе в имение из Москвы карлика, часто спал на окне, любил устраивать развлечения. Душа у этого отставного поручика была творческая. Он занимался садоводством, учился у знаменитого ботаника Болотова, отсюда и такие причудливые конфигурации в аллеях тарханского имения, видно, что садом занимались всерьез. Увлекался домашним театром… Вот и доувлекался… Постепенно обязанности разделились. Михаил Васильевич занимался кулачными боями, домашним театром, оркестром. Елизавета Алексеевна вела всё хозяйство. В 1795 году 17 марта Елизавета Алексеевна родила дочку Машеньку. И ей стало не до мужа, надо выходить слабенькую девочку. И у самой здоровье ухудшилось… Машенька пристрастилась к чтению английских и французских романов. Жила в красивом, воображаемом, романтическом мире и ждала своего принца.
Михаил Васильевич стал отвлекаться «на стороне»…Вот и увлекся всерьез княгиней ;.М. Мансыревой… Михаил Васильевич послал своей княгине приглашение на бал в Тарханах, а Елизавета Алексеевна с ее боевым характером отправила другую весточку, чтобы та не вздумала и носа своего у них показывать. Пораздумала княгиня, прикинула… да и отказалась продолжать свой роман… Вот и решился потерявший голову Михаил Васильевич поздравить всех пришедших с праздником… и выпить на виду у всех бокал яда. Такая случилась шекспировская трагедия на новогоднем балу в Тарханах 2 января 1810 года…Так ли это было? Работники музея в Тарханах уверяли меня, что это довольно сомнительная история... По другому предположению, Михаил Васильевич умер совершенно неожиданно от удара, в самую веселую минуту на Святках, будучи в актерском костюме могильщика… Есть и другие версии.Увы, в биографиях Лермонтова нет почти ничего конкретного.
М.В.: На Святках в костюме шекспировского героя – это весьма любопытно… Не говоря уж о «биографиях Лермонтова»…
В.Б.: Много неточностей и в замечательной книге Висковатого, есть они и у Андроникова, и у Мануйлова, наверняка найдутся и в этой книге. В любом случае, я рассказываю в своей книге то одну, то другую понравившуюся мне версию жизни поэта и его семьи. И ничего не скрываю.
М.В.: Это хорошо, когда есть такой богатый выбор. Главное, чтобы с единственной поэтической биографией Лермонтова монтировалось.
В.Б.: Начиная с рождения поэта, и даже с рождения его родителей, заканчивая его гибелью, почти нет абсолютно точных документов. Я очень ценю текстологов, биографов, годами уточняющих ту или иную дату его жизни, время написания стихов, авторство сомнительных произведений. Честь им и хвала. Но при всем этом в Лермонтова надо просто верить. Не разгадывать его, а верить и видеть. Он поэтому и есть самый русский поэт на земле. Это о нем Тютчев писал: «Умом Россию не понять… / В Россию можно только верить». Так и в гений Лермонтова — только верить. Какие бы спекулятивные биографические сюжеты ни выдвигали ныне литературоведы.
М.В.: Хвала Всевышнему – какое просветление в голове у человека! А я о чем кричу все это время, пока Вы меня водите по шотландским замкам и пензенским закоулкам?! Но с Тютчевым, право, не стоит заблуждаться… Лермонтов не равен России, не тождественен, при всей моей любви к нему!..
В.Б.: Так или иначе, но дед Михаила Лермонтова скончался внезапно 2 января на новогоднем балу. Иные исследователи пишут о возникшей ненависти Елизаветы Алексеевны к своему супругу, мол, даже в Пензу уехала, чтобы не присутствовать на похоронах. Якобы сказала: «Собаке — собачья смерть».
М.В.: Якобы и сам император повторил ее слова в отношении ее внука. Но не стоит каждое лыко – в строку. Тем более что это очередные сплетни.
В.Б.: Но зачем же она уговорила в честь покойного супруга назвать внука Мишенькой? Хотя у Лермонтовых была давняя традиция называть старших сыновей Петрами или Юриями. Во имя памяти своего мужа сумела бабушка убедить зятя пойти на уступку. Да и целый храм сумела воздвигнуть — Михаила Архангела, в его же честь. И отъезд во время похорон в Пензу, скорее, предпринят для того, чтобы раздать после гибели мужа все, связанные с ним, вещи. Не могла она перенести самого вида похорон…
М.В.: Петром Михаил не стал, потому что к Лермонтовым не имел отношения. И Юрий Петрович особо не настаивал: Ваш, мол, внук, поступайте, как знаете. Но «раздать вещи» в городе, за сотни верст, в день похорон мужа, это так умиляет… Да и «вид похорон» - не лучшее зрелище…
В.Б.: С лермонтовских времен в Тарханах сохранился храм Архистратига Михаила. Строить его начали еще в 1826 году… Михаил Лермонтов успел увидеть этот храм в последний тарханский приезд…Михаил Васильевич похоронен в семейном склепе в Тарханах. На его памятнике написано: «М. В. Арсеньев скончался 2-го января 1810 года, родился 1768 года, 8 ноября»…После смерти мужа года два знать не хотела Елизавета Алексеевна никаких Тархан, ездила вместе с взрослеющей дочкой то в Петербург, то в Москву, благо состоятельных и гостеприимных родственников хватало.
М.В.: «Взрослеющей» даже сегодня нельзя назвать 15-летнюю девушку. А в то время в 14 лет уже выходили замуж, а к 15 годам становились мамами. И тому примеров тьма, взять хотя бы императрицу Елизавету, на семью которой в 1790 году обратила внимание императрица Екатерина II, подыскивая жену своему 13-летнему (!) внуку. Когда граф Н.П. Румянцев был с этой целью направлен в Карлсруэ, Луизе-Августе было 11 лет, а ее сестре Фредерике-Доротее - 9 лет! Два года граф Румянцев наблюдал, затем их привезли в Россию, и уже 31 октября 1792 года Александр сделал свой выбор из двух предложенных ему сестер. 9 мая 1793 года лютеранку Луизу заставили принять православие, поменяли ей имя, и уже Елизаветой Алексеевной 10 мая она пошла под венец с Александром Павловичем, которому к этому времени было уже 16, а его жене наконец исполнилось 14 лет! Вот где было насилие над личностью! Над самой, без пяти минут, императрицей!..
Так что выдавать 15-летнюю Марию за девочку, к моменту встречи ее с Бейбулатом Таймиевым, никак не получится. Ни один из «гостеприимных родственников» не оставил ни одного намека на то, что за эти два года, хотя бы один час, Арсеньева с дочерью гостили у них. Выезжая в Москву, якобы родить сына, Мария с мужем не забыли купить билеты на балы в Благородном собрании, чего не скажешь об этих двух годах, когда и нужно было бы вывозить на балы девушку на выданье. Кроме того, въезжая и выезжая из Москвы и Петербурга, каждый гость обеих столиц знал, что будет обязательно на границе внесен в книгу «прибывших-выбывших» с перечислением слуг, обозов, лошадей и т.д. Но таких записей - о посещении Арсеньевой с дочерью этих столиц в 1810-1811 годах, - нет.
Зато Мария Хастатова могла, обрадовавшись приезду своей двоюродной сестры в Парабоч, подарить ей свою записную книгу (альбом), в которой ее тезка из Тархан и сделает в 1811 году первую запись!
«Внешность альбома М.М. Лермонтовой довольно изящна. Он переплетен в красный сафьян, по краям его золотой бордюр, застегивается он серебряною застежкою и застежка эта не простая, а имеет форму бабочки, на головку которой падает застежка. Все содержание альбома состоит более из нежных стихотворений частью на французском, а большею частью на русском языке. Стихи эти писались с 1811 года подругами и знакомцами Марии Михайловны и в Москве, и на Кавказе, и в Петербурге, и в деревне. Конечно, в них господствуют любовь, благожелания и т. д.
На обороте 1-й страницы рукой Марьи Михайловны Лермонтовой написано:
«Вы пишете потому, что хотите писать. Для вас это забава, развлечение. Но я, искренно любящая вас, пишу только для того, чтобы сказать вам о своей любви. Я люблю вас. Эти слова сто;ят поэмы, когда сердце диктует их». (Заметим – задолго до встречи с Ю.П.! – М.В.)
На 13-й странице помещена элегия на русском языке, писанная рукою М.М. Лермонтовой :«О злодей, злодей — чужая сторона, /Разлучила с другом милым ты меня…»…» и т.д. (Щеголев П.Е.: Книга о Лермонтове (выпуск первый). Часть первая. Детство, отрочество и юность (1814-1832);
В.Б.: Павел Висковатый писал: «…Мария Михайловна была одарена душою музыкальною. Посадив ребенка своего себе на колени, она заигрывалась на фортепиано, а он, прильнув к ней головкой, сидел неподвижно, звуки как бы потрясали его младенческую душу, и слезы катились по его личику».
М.В.: Каково же было потрясение отрока Михаила, который в 1825 году только в Чечне впервые наконец услышал и сразу узнал песню своей матери! Позже он напишет об этом:
В младенческих летах я мать потерял.
Но мнилось, что в розовый вечера час
Та степь повторяла мне памятный глас.
За это люблю я вершины тех скал,
Люблю я Кавказ.
На русскую ли мелодию была песня матери Михаила? Татьяна Толстая так пишет об этом: «Как-то, гуляя с Христиной Осиповной, они отошли далеко от дома, и Миша остановился прислушиваясь. Из дома Хастатовых доносились звуки музыки — женский голос пел пленительно медленную мелодию. Широко раскрытыми глазами мальчик смотрел перед собой. Цепь снежных гор отливала солнечным розовато-матовым светом… Мелодия, едва слышная, лилась и замирала, и мальчику показалось, что он узнал звуки той песни, которую так долго вспоминал и не мог припомнить. Сердце его остановилось на мгновение от счастья. Торжествующий, раскрасневшийся, взволнованный, он побежал навстречу желанным звукам, за ним бросилась, едва поспевая, немка. Но, когда дошли до дому и он стал расспрашивать, какая это была песня, оказалось, что пела приезжая гостья. Вечером она повторила все, что пела утром, но это было не то. Ночью у Миши открылся жар, и он стал бредить…
Выходит, пели не в доме Хастатовых, а со стороны дома доносилась песня… Отсюда и эта нетипичная для 10-летнего мальчика реакция, но вполне оправданная для 13-летнего отрока: мелодия была не русская.
В.Б.: К образу матери неоднократно обращался и Михаил Лермонтов. В своей юношеской пьесе он писал: «На ее коленях протекали первые годы моего младенчества, ее имя… было первою моею речью, ее ласки облегчали мои первые болезни…». В 1830 году он вспоминал: «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать». Он смутно помнил ее ласки, ее грустные и печальные песни. Образ матери, воспоминания о ней прошли через многие ранние произведения Лермонтова (драмы «MenschenundLeideschaften», «Странный человек», поэму «Сашка», стихотворения «Ангел», «Пусть я кого-нибудь люблю…», «Кавказ» и др.).
Семнадцатилетняя нежная красавица, но обладающая пылким и строптивым характером, недаром говорили — «вся в отца», Маша Арсеньева, влюбившись в обаятельного капитана Юрия Петровича Лермонтова и получив от него официальное предложение, пожелала принять его, что бы мама ни насоветовала. Она готова была напугать маменьку самыми решительными действиями в случае ее отказа. Вплоть до самоубийства. Конечно, жених был не столь богат и не столь знатен, но Машенька никогда не думала о финансах, всем распоряжалась мать.
М.В.: Только большой романтик мог представить себе такую историю, в которой все было проще. «Нежной красавицей» Мария не была никогда, «пылкой» и «строптивой» тоже, но твердость проявить могла. Как и почему они встретились с Юрием Петровичем мы уже рассказали ранее, а вот «самоубийства» избежать не удалось, что говорит о том, что любила она все же другого человека, о чем и писал ее сын в пьесе «Азраил»:
«Дева. Полно, ты меня хочешь только испугать.
Азраил бледнеет. Я пришла сюда, чтобы с тобой проститься, мой милый. Моя мать говорит, что покамест это должно, я иду замуж. Мой жених славный воин, его шлем блестит как жар, и меч его опаснее молнии.
Азраил. Вот женщина! Она обнимает одного и отдает свое сердце другому!»
Слова и Девы и Азраила более чем красноречивы, чтобы их комментировать.
В.Б.: В ту пору Столыпины и не догадывались о древности рода шотландских Лермонтов. Тем лучше, если в Кропотове негде жить, будут жить в Тарханах. И Елизавета Алексеевна почти вынужденно благословила брак Марии с Лермонтовым, хотя и питала к зятю очевидную неприязнь из-за нежелания делить с кем-то еще привязанность дочери.
М.В.: Обедневшие древние роды, и не только ЛермОнтов, современников не впечатляли. Все решало количество живых душ, табель о рангах, чины, деньги… Князь Петр Вяземский иронизировал: «Вдовый чадолюбивый отец говорил о заботах, которые прилагает к воспитанию дочери своей. «Ничего не жалею, держу при ней двух гувернанток, француженку и англичанку; плачу дорогие деньги всем возможным учителям: арифметики, географии, рисования, истории, танцев, — да, бишь, Закона Божия. Кажется, воспитание полное. Потом повезу дочь в Париж, чтобы она канальскисхватила парижский прононс, так чтобы не могли распознать ее от парижанки. Потом привезу в Петербург,начну давать балы и выдам ее замуж за генерала». (Все это исторически достоверно из московской старины.)
Другой отец, тоже москвич, жаловался на необходимость ехать на год за границу. «Да зачем же едете вы?» — спрашивали его. «Нельзя, для дочери», - «Разве она нездорова?» — «Нет, благодаря Бога здорова; но, видите ли, теперь ввелись на балах долгие танцы, например котильон, который продолжается час и два. Надобно, чтобы молодая девица запаслась предметами для разговора с кавалером своим. Вот и хочу показать дочери Европу. Не все же болтать ей о Тверском бульваре и Кузнецком Мосте». (И это исторически верно.)
Так что Арсеньева не очень потратилась на воспитание своей дочери, чтобы брезговать Юрием Петровичем, который был не одинок в своем безденежье. Тот же Вяземский приводит стихи старинного поэта Политковского, услышанные им от Василия Львовича Пушкина:
Не прав ты, новый год, в раздаче благостыни;
Ты своенравнее и счастия богини.
Иным ты дал чины,
Другим места богаты,
А мне — лишь новые заплаты
На старые мои штаны.
Скажем, Марии повезло с Юрием, который был молод и хорош собой, в отличие от богатых, но старых генералов.
В.Б.: Для начала Елизавета Алексеевна сделала зятя управляющим всем имением. Так молодым жить бы и поживать. Но вскоре начались семейные ссоры с Машей, не избегал Юрий Петрович и традиционных для помещиков увлечений «на стороне». Тем более и светской жизни с Машей не получалось.
М.В.: Сначала были ссоры, из-за сильного «недоразумения», которое его ожидало в Тарханах в лице Михаила, затем притязание на имение, и закончилось все это отъездом в Москву на деньги тещи. Ни один лермонтовед не пишет и не может написать, что Юрий Петрович жил в Тарханах с 1812 года. Таких данных нет!
В.Б.: Но тут началась война с Францией. Наполеон пошел походом на Россию. Как и многие другие дворяне, отставной офицер Юрий Петрович вступил в ополчение и отправился бить Наполеона.
М.В.: Зачем так громко – «бить Наполеона»? Вступил в ополчение, но тут же «заболел», еще до встречи с Наполеоном, отлежался в Витебске и вернулся домой, так и не вступив ни в одно сражение. На языке военного времени это называется дезертирством. Подробности можно прочитать в статье М.И. Зуева «Лермонтов. Рецензия с претензией» (https://stihi.ru/2017/02/08/5100)
В.Б.: Машеньке осталось сочинять в свой альбом песни и стихи:
О, злодей, злодей — чужая сторона,
Разлучила с другом милым ты меня,
Разлучила с сердцем радость и покой,
Помрачила ясный взор моих очей…
М.В.: Все выше придуманное подгонялось под написанное Марией в альбоме, но Наполеон был уже на русской территории, которую «чужой стороной» не могла быть ни для Марии, ни для Юрия Петровича. А вот Чечня была для нее «чужая» и «злодеем» уже потому, что «разлучила с другом милым» - Бейбулатом Таймиевым. Каждая строка этого немаленького стихотворения говорит о том, как развивались эти сильные чувства.
В.Б.: Уже после изгнания Наполеона из Москвы Юрий Петрович заболел и в ноябре 1813 года попал в военный госпиталь в Витебске. Туда к нему и поехала любящая жена.
М.В.: Предоставлю сначала слово М.И. Зуеву, который на этот «факт» с «больным» Юрием Петровичем уже ответил Д.А. Алексееву, современному столпу лермонтоведения:
«Читателя не может не заинтересовать воинская служба Ю.П. Лермонтова в ополчении в период нашествия Наполеона на Россию в 1812 году:
«29 мая 1813г. командующий Тульским военным ополчениемгенерал-майорМиллер рапортовал Главнокомандующему генерал-фельдмаршалу князю М.И. Голенищеву-Кутузову: «Состоящий в Тульском ополчении Егерский полк, по скорости набора имеет в себе большое число таких войнов, кои за старостию и болезнями, едва могут сносить казачью пешую службу; …следственно полк сей совершенно не может выполнить той цели и быть полезным.…От похода в зимнее время и отсвирепствовавших в Витебске болезней, где он долгое время квартировал, знатно умалился, не столько смертными случаями, сколько оставлением людей по лазаретам. …По сим уважениям честь имею представить на благоусмотрение Вашей Светлости следующее: …неблагоугодно ли будет повелеть расформировать Егерский полк, прикомандировав по одному из оного баталиону к каждому пешему полку <…> (РГВИА, ф. 103, оп. 208а, св. 138, № 21, лл.36-37об.).
Итак, Егерский полк вместе с Тульским ополчением был обращен из-под Бобруйска к Витебску, куда и прибыл не ранее середины января и простоял в городе до конца апреля. После выступления полка в Ковно 620 больных войнов вместе с батальонным начальником Ю.П.оставили 22 апреля 1813 г. в тамошнем госпитале. Со времени сформирования Егерского полка осенью 1812 г. и до 4 июля 1813 г. из 2701 войнов-ополченцев выбыло из строя 1610 человек.
29 октября 1813 г. генерал от кавалерии герцог Александр Виртембергский представил главнокомандующему генералу от инфантерии Барклаю-де-Толли список чиновников Тульского военного ополчения «…кои по неспособности к службе и по неприбытию к полкам исключаются из списков», где под № 160 значится Корпуса капитан Лермонтов с пометкой: «С 22 апреля за болезнию в Витебске».
29 января 1814 г. командующий Тульским гарнизонным батальоном майор Крапивин доложил в Инспекторский департамент Военного министерства, что получил упомянутый вышеименной список «о исключенных за болезнями и по другим случаям… штаб и обер-офицерах».
Можно полагать, что в это время Ю.П. уже находился в Кропотове. Автор считает недостойным Читателя, комментировать для него фактологический смысл представленных материалов. Обращает внимание только на факт служения в действительной воинской службе в течении 9 (девяти) месяцев, сразу после выпуска из Кадетского корпуса. И больше – ничего».
Про поездку «любящей жены» к, даже не раненому, а «заболевшему» на войне, мужу, — это достойно пера идеологов соцреализма: ну как не навестить и жене, и теще героя, спасавшего Отечество? Нелюбовь их друг к другу оставим для мирного времени. Потому что достаточно представить себе эту поездку слабой, от рождения, Машеньки по выжженной до самого Витебска дороге - с незахороненными трупами людей и лошадей по обеим сторонам; с мародерами, грабящими всё и всех; с голодными, оборванными дезертирами, скрывающимися не только по лесам… - и мать с дочкой – «нежной красавицей» в экипаже, с добром про запас пустившимися за сотни километров от дома, постылого зятя ради! – Над вымыслом слезами обольюсь…
В.Б.: После излечения отправились в Санкт-Петербург. Юрий Петрович впервые оказался в великосветской атмосфере, посещая балы и приемы многочисленных родственников Арсеньевых и Столыпиных.
М.В.: Вы забыли написать, что все мужчины из Арсеньевых и Столыпиных находятся еще в заграничных походах… Это для Юрия Петровича война закончилась, не начавшись, а русская армия продолжает бить врага на ее территории. Но каким богатырским здоровьем нужно было обладать Марии Михайловне, до сих пор представлявшейся «субтильным» существом и в семье, и в селе!..
В.Б.: Из Петербурга, естественно, путь лежал в Москву, где и присмотрели заранее квартиру у Красных Ворот, хоть и была Москва после похода Наполеона сожжена и полуразрушена, но и Елизавета Алексеевна, и ее зять в этом были единодушны: слабенькой Маше рожать надо под присмотром в Москве. Лишь к лету 1814 года они добрались до Тархан. Отобрали заранее и кормилиц младенцу, и нянек. Отправили их с вещами в Москву, а уж затем, ближе к октябрю, отправились и сами.
М.В.: Приятно видеть Арсеньеву с зятем в хоть в чем-то единодушными: «рожать нужно в Москве», жаль только, что дочь и жена беременна, они даже не разглядели, иначе не таскали бы ее по этим российским дорогам, по которым и в мирное время, спустя не один десяток лет, не мог проехать без ущерба для своего здоровья новый молодой и крепкий имеператор – Николай I.
«Потом заезжали гостить к родственникам и знакомым, так что в Тарханы приехали только к лету». Посмотрим у Т. Толстой, как это выглядело: «Елизавета Алексеевна, постоянно препираясь с зятем, выгадывала деньги из всех хозяйственных статей и копила их на зиму. Ее одолевали тревожные мысли: здоровье Марии Михайловны ей казалось ненадежным — хилая и субтильная, она еще похудела. Эх, крови в ней мало и сил немного!..
За утренним кофе она наблюдала дочь. Машенька вялая, слабая, много лежит. Лицо у нее стало жалобное — тощее, с коричневыми пятнами; скулы выдались, губы припухли… Арсеньева каждый день приглашала медика и давала дочери медицинские советы. Но исполняла ли их Машенька — бог весть. Она много волновалась: то огорчалась, что Юрий Петрович ссорится с тещей, что он часто стал выезжать по делам имения или в Кропотово,.. Маша просилась с ним, но он возражал, говоря, что ее растрясет в дороге, и оставлял дома. …Он стал тяготиться пребыванием в Тарханах и мечтал поскорее забыть о делах и ехать в Москву. В августе, пока стояла погода, начали готовиться в дорогу. Сначала послали в Москву двух крепостных с грудными младенцами и нянек; они поехали с вещами. Потом выехали молодые и Арсеньева в зимних возках, хотя еще было не холодно, в сопровождении слуг. Стояли теплые дни, но Арсеньева волновалась за здоровье дочери...»
Получается, - «лишь к лету 1814 года» добравшись до Тархан, Мария даже присесть не успела, как снова нужно было пуститься в эту же дорогу – назад в Москву! В Кропотово – «растрясет», а из Тархан – в Витебск – Петербург – Москву – Тарханы и снова в Москву – это все на пользу?.. Но каким нужно быть неблагодарным мужем, чтобы не оценить такие жертвы супруги!
В.Б.: Квартира была выбрана основательная, в доме Толя, что у Красных Ворот. Верхние комнаты заняла Елизавета Алексеевна, внизу жили молодые. Позже в поэме «Сашка» (1835–1836?) Михаил Лермонтов опишет чуть ли не весь процесс своего появления на свет.
…Желанный сын, любви взаимный плод,
Предмет забот мучительных и нежных,
У них родился. В доме весь народ
Был восхищен, и три дня были пьяны
Все на подбор, от кучера до няни.
А между тем печально у ворот
Всю ночь собаки выли напролет,
И, что страшнее этого, ребенок
Весь в волосах был, точно медвежонок.
Старухи говорили: это знак,
Который много счастья обещает.
И про меня сказали точно так,
А правда ль это вышло? — небо знает!..
М.В.: «Любви взаимный плод» — это неоспоримо. Но кто сказал, что папенькой был Юрий Петрович? У Т. Толстой, цитируемой Вами, иная информация: «Приехали прямо в нанятую квартиру. Арсеньева сняла верхний этаж в несколько комнат в доме генерала Толя, у Красных ворот. Подниматься туда надо было по крутой лестнице, но комнаты были хорошие, светлые, просторные. В средней, не очень большой комнате стены были возведены необычно — полукружием. Эта комната понравилась Марии Михайловне, и она решила здесь жить. Она уже никуда не хотела выходить, так отяжелела».
В.Б.: Хотя и писал Александр Блок, что биография у Лермонтова нищенская, не за что зацепиться, но с другой стороны, более половины его лучших произведений явно автобиографические.
М.В.: Низкий Вам поклон за это признание! Когда это признает русский патриот, православный писатель, — это считается фактом, результатом железной мужской логики! Когда об этом пишет и, главное, доказывает примерами Вахидова, то ей говорят: «Это же художественный вымысел автора!».
В.Б.: О чем бы он ни писал, он писал свои ощущения, свои впечатления от жизни. От «Героя нашего времени» до «Демона», от «Сашки» до «Маскарада». Незачем слепо уравнивать Печорина или Арбенина с самим поэтом, но и не замечать автобиографические черты тоже нелепо.
М.В.: Как это приятно читать – каждое слово – бальзам на душу! Никто ведь и не отождествляет, но «не замечать… нелепо»! Видите, какое и у нас с Вами пошло «единодушие»… - именины сердца!..
В.Б.: Вот так он и родился в ночь со 2 на 3 октября 1814 года. И хорошо, что в Москве, еле выходили Машеньку, случись роды в Тарханах, всё могло бы кончиться хуже.
М.В.: Возрадуемся, что ни вёрсты, ни дали, ни даже балы и танцы не отняли у нас будущего гения, и он «родился» под покровом ночи «со 2 на 3 октября», чтобы 11 октября 1814 года наконец-таки был крещен!.. И, несмотря на то что «еле выходили Машеньку», она не разочарует своего мужа и появится в Благородном собрании на балах, согласно купленным еще в Тарханах билетам:
«5 мая 1814. — Отправлено письмо в Московское дворянское депутатское Российское Благородное собрание от Пензенского предводителя дворянства Д.А. Колокольцева с приложением реестра, «кто именно получил билеты Пензенской губернии по Чембарсксму уезду». В списке значатся:
«Капитан Юрий Петрович Лермантов 1 билет 20 рублей.
Капитанша Марья Михайловна Лермантова 1 билет 10 рублей. [ЦИАМ, ф. 381, он. 1, д. 12, лл. 53, 54]. (В. Захаров)».
В.Б.: Заодно повивальная бабка, самая знаменитая в Москве, предсказала младенцу: быть ему великим человеком. Впрочем, она и жен ему будущих наобещала. Как всегда, все предсказанное надо делить пополам.
М.В.: Остановимся и зададимся вопросами к каждому слову: «Заодно повивальная бабка…» - «Заодно» с кем? С врачами? Врачам понадобилась «повивальная бабка»? Тем более таким, которых, за несколько месяцев вперед, «искали» и «нашли» среди лучших врачей столицы? Повивальная бабка оскорбилась бы, узнав, что будет только наблюдать, как врач принимает роды. Не говорю уже о том, что по репутации столичного врача был бы нанесен сокрушительный удар, и Михаил был бы последним младенцем, которому он помог прийти в этот мир! И чем знаменитей была бы бабка, тем сильнее был бы позор врача, даже если бы Арсеньева тихонечко, в тайне, под покровом ночи, провела бы столичную знаменитость в комнату дочери и показала бы ей «новорожденного», чтобы услышать ее предсказания! Но, если она была «самая знаменитая в Москве», - как можно было не прописать ее имя? Неужели запамятовали? Впрочем, Вы не очень высокого мнения о той, которая потому только и могла быть «самой…», что предсказания ее сбывались в точности! И я даже догадываюсь почему. – Не было никаких родов в Москве и этой «самой знаменитой бабки»!
Но Вы же не сами все это придумали, поэтому процитируем и Т. Толстую: «В ночь со 2 на 3 октября Мария Михайловна родила сына, но общее ликование в доме было нарушено страхом за ее жизнь: она тяжело болела и долго лежала в жару. Арсеньева отчаивалась и рыдала… Лекари не выходили из дому. Арсеньева яростно бранила повивальную бабку. Почему она не постаралась? Разве ей мало заплатили? Ведь ее же позвали потому, что о ней идет слава по всей Москве!».
«Тяжело болела… долго лежала» — это, конечно, преувеличение. Речь, ведь, о днях, а не о месяцах. А что тут делали «лекари»? Или это знахари? При родах должен был быть врач, не ногу же Мария сломала! Если «субтильная» девушка выдержала российские дороги, по которым прокатилась война, что ей роды в столице на руках у лучших врачей?! Но бабку повивальную приглашают только для того, чтобы она помогла родить! И Мария «родила» уже! Отпустите бабку! Что она до сих пор здесь делает? Какие к ней претензии при том что «лекари не выходили из дома»!? Интересно, чем же хуже прошли бы роды в Тарханах без этих столичных светил, если и с ними все - хуже некуда? Признаемся, что ничего этого не было! А что было?
Послушаем самого Михаила: «Еще сходство в жизни моей с лордом Байроном. Его матери в Шотландии предсказала старуха, что он будет великий человек и будет два раза женат; про меня на Кавказе предсказала то же самое старуха моей бабушке. Дай бог, чтоб и надо мной сбылось…».
Переведем: Узнав, что дочь ждет ребенка, Арсеньева решительно взялась все исправить и попросила свою сестру Екатерину срочно найти повивальную бабку, чтобы та помогла избавить и ее, и дочь от этого позора. Екатерина пригласила известную в округе повитуху, к услугам которой прибегали женщины не только в селении Шелковская. Старуха, вызвала преждевременные роды, мальчик появился на свет, хоть и шестимесячным, но живой и здоровый, к вящей радости повитухи. Однако, видя отчаяние Арсеньевой, старуха решила ее успокоить, как могла, и «предсказала», а по сути – по видимым внешним приметам (например, «весь в волосах», два темечка) уверенно сказала, что будет большим (великим) человеком и «два раза женат».
(Лично мне единственный раз в жизни довелось увидеть такого младенца, который родился «Весь в волосах.., точно медвежонок» - густой кучерявый пушок на плечах, груди… Что из него получится, неизвестно, потому что ему пока только 17 лет)
Обычно старухи так и говорят: «это знак, /Который много счастья обещает», или богатства, что, наверное, одно и то же - для Арсеньевой, например!..
Но человек нередко сам меняет свою судьбу, и тому тоже есть примеры. Лермонтов мог жениться и не раз, даже на Сушковой, с ее не менее интересным происхождением, но сам порвал эти отношения, потому что испугался – момент истины открыл бы тайну его рождения.
В.Б.: Две няньки не отходили от колыбели, кормилица, здоровая и крепкая, охотно кормила младенца. Нынешние ненавистники Михаила Лермонтова и эту, обычную, тривиальную для дворянских семей XIX века процедуру поставят в упрек поэту. Дочка кормилицы умерла, не дожив до трех лет. И вот пишут, мол, мать все свое грудное молоко отдавала маленькому Мишелю, а собственную дочку держала голодной. Это полнейшая чушь. Для дородной деревенской женщины, уже имеющей детей, не только двоих, но и троих детей накормить не в тягость. А помирали в те времена дети и у крестьянок, и у цариц почти одинаково. И уж кормилице поэта бабушка щедро выделила и земельный надел, и крепкий дом. До конца дней своих Михаил Лермонтов вспоминал ее добрым словом.
М.В.: Сразу видно, что Вы не были кормящей мамой. Скажу Вам по секрету: чем больше женщина кормит грудью, тем больше молока у нее прибывает. Так что женщины точно не упрекнут поэта в том, что он «объедал» свою молочную сестру. А уж как щедро одарила Арсеньева кормилицу Лукерью, так это ни в сказке сказать, ни пером описать – новой барыней сделала, помещицей, разве что - столбовой дворянкой не могла и владычицей морской, а так – ничего не жаль было для той, которая умела держать язык за зубами. А может, та просто ловко шантажировала свою благодетельницу?
В.Б.: Из Москвы в Тарханы ехали по санной дороге уже ближе к весне 1815 года, взяв с собой и московского доктора, и бонну-немку Христину Осиповну Ремер.
М.В.: Спасибо, что бабку отпустили с миром… А что там у Т. Толстой, не отстает ли? Вроде немножечко: «Едва дождались теплой погоды, и весной 1815 года, еще по санной дороге, молодые Лермантовы с новорожденным сыном и Арсеньева выехали в Тарханы. Отныне и Арсеньева и Мария Михайловна желали жить в деревне. С ними вместе ехал московский доктор и новая пожилая бонна-немка, Христина Осиповна Ремер».
Допустим, зима была снежная и в «теплую погоду… весной» можно было успеть добраться до Тархан на санях. Если «московский доктор» - это Ансельм Леви, то ему еще рано появляться в Тарханах, надо успеть похоронить Марию для этого. Но почему уже «шестимесячный» Михаил все еще «новорожденный»?
В.Б.: В Тарханах Маша серьезно заболела. Оказалось — чахотка, самая безнадежная в то время болезнь. Не помогали ни врачи, ни деревенские бабки. Радовал сыночек, которому и напевала свои песенки. Супруг часто уезжал то в Москву, то в Кропотово. Он хотел и всю семью перевезти в Москву, уверял бабушку, что в Москве Машеньку и вылечат быстрее, но бабушка была категорически против. Тут хоть она за доченькой смотрит, а в Москве здоровый и красивый мужчина быстро забудет про больную жену.
М.В.: Теперь понятно: столичный врач нужен был для лечения Марии от «чахотки»? Но кто сказал, что чахотку лечил любой врач? Это ведь уже в Тарханах открылось, что у Марии «чахотка»? И зачем нужно было «больную» Машу везти в Тарханы, чтобы опять надеяться на Москву? Но кто сказал, что «чахотка» «самая безнадежная… болезнь» могла длиться более двух лет, к тому же быть щадящей ко всем остальным членам семьи и к прислуге? Даже сыну с ослабленным здоровьем, слушающему «песенки» мамы у нее на коленях, не передалась эта зараза!.. Может, это была не чахотка, а сухотка? – Результат действия уксуса, который малыми дозами пила Мария, не желающая жить с Юрием Петровичем? Тогда понятно, почему у нее горлом шла кровь, но ни один из ее окружения не пострадал!
В.Б.: 25 января 1817 года М.М. Сперанский писал Аркадию Алексеевичу Столыпину: «Племянница ваша Мария Михайловна Лермонтова весьма опасно больна сухоткою или чахоткою. Афанасий и Наталья Алексеевна отправились к ней, т. е. сестрице вашей, в деревню…». Афанасий Алексеевич Столыпин был любимым дядей замкнутой и нелюдимой Марии Михайловны, с ним ей становилось веселее. «…Он друг был твоей матери…» — писала позднее М.Ю. Лермонтову бабушка.
М.В.: Сперанский слышал оба этих диагноза, поэтому прописывает и то, и другое, но сухотка связана с проблемой горла и не заразна, а чахотка – это заболевание легких, требующее срочной изоляции больного от всех и тщательной постоянной дезинфекции во всем доме. Арсеньева не могла позволить себе говорить всем, что у Марии сухотка, потому что нужно было бы объяснять причину этой болезни. А чахотка она и есть чахотка. Поэтому Сперанский, как умный человек, понимая, что это разные вещи, и, зная, что Арсеньева, находясь рядом с дочкой, ни разу даже не кашлянула, склонен был к тому, что это сухотка. Но заблуждаться на сей счет, ставя между ними знак равенства, не стоит: туберкулез и в наше время продолжает оставаться опасной болезнью.
В.Б.: В феврале 1817 года Мария Михайловна от чахотки умерла. Лермонтову после смерти матери было 2 года 4 месяца. В той же полуавтобиографической поэме «Сашка» у него есть такие строки:
Он был дитя, когда в тесовый гроб
Его родную с пеньем уложили.
Он помнил, что над нею черный поп
Читал большую книгу, что кадили,
И прочее… и что, закрыв весь лоб
Большим платком, отец стоял в молчанье.
И что когда последнее лобзанье
Ему велели матери отдать,
То стал он громко плакать и кричать…
М.В.: Судя даже по тому, что помнил мальчик (выделено мной все жирным шрифтом), назвать его двухлетним невозможно, каким бы гением он не был. Ему было шесть лет, поэтому он до конца жизни все помнил, потому что запоминал осознанно.
В.Б.: Смерть дочери глубоко потрясла Елизавету Алексеевну. Она не хотела жить в доме, где произошла трагедия. Дом был снесен, а на его месте Арсеньева построила церковь Марии Египетской. Для себя же с внуком поставила в саду одноэтажный деревянный дом с мезонином, обшитый тесом, с балконами, незамысловатыми наличниками, с крылечком вместо парадного входа. Елизавета Алексеевна как опытный психоаналитик отгораживалась от трагедий, наполнявших ее жизнь. Поэтому и уехала из Тархан на два года после смерти любимого мужа, поэтому и уничтожила обширный барский дом, чтобы ничего не напоминало ей о дочери, поэтому и позже раздала абсолютно всё из дома, что напоминало ей о погибшем внуке. В том числе все его рукописи и альбомы. Хорошо, что другие многое сохранили.
Она искренне любила и мужа, и дочку, и внука. Но хранить память о них не хотела. Это было для нее самоубийственно.
М.В.: Все это сделала Арсеньева - великая грешница, которая уничтожала все, что ей напоминало о ее дурном характере, то, что тяжким грузом оседало на совести, которая иногда просыпалась в этой властной женщине-гренадере. «Опытный психоаналитик» поставил бы нелестный диагноз той, которая сожгла огромный дом с 30 меблированными комнатами, лишив внука «отчего» (от слова отец) дома, в котором все было бы ему дорого, все напоминало бы о матери, привязывало к памяти деда Михаила Арсеньева и т.д. Но, видно, грехи перевесили… Воистину все это было «самоубийственно»!
В.Б.: Незадолго до смерти жены из Москвы вернулся Юрий Петрович. У него на руках она и скончалась. Хоть и бурная у них была жизнь, с частыми ссорами, но факты говорят, они до конца любили друг друга. Вот я и думаю, а если бы Юрий Петрович решился уехать всей семьей в Москву или даже в свое Кропотово, может, всё пошло бы по-другому? Не будь между ними постоянно недовольной Елизаветы Алексеевны, им и спорить бы было не о чем?
М.В.: Трогательно… Но факты говорят об обратном. Выше мы об этом подробно поговорили. Вспомним и чембарский суд на третий день после похорон той, которую держал «на руках» в последнюю минуту ее жизни и стряхнем с себя это наваждение… Все это было бы… если бы…
В.Б.: … Честно скажу, я уважаю характер и решимость Елизаветы Алексеевны. Управлять хозяйством, извлекая из всего прибыль, она умела. Но мягкости бабушке явно не хватало… У богатой и знатной барыни из рода Столыпиных из близких оставался один внук. Она решила любым путем оставить его при себе. А значит, при живом отце сделать мальчика полным сиротой. Думаю, это и определило во многом характер Мишеля.
М.В.: «Из близких» у Арсеньевой были все Арсеньевы и все Столыпины, которые всегда и во всем были неразлучны и горой стояли друг за друга, особенно, когда нужно было забрать чужую собственность. – В этом им не было равных. «Полным сиротой» Михаила сделала бабушка, когда «отторгла» внука от южных гор, где однажды появилась его душа на свет и осталась добровольно привязанной к этим горам Кавказа, как Прометей, несмотря на зевесовый гнев Арсеньевой. В тысячу первый раз процитируем и да услышится:
Моей души не понял мир - ему
Души не надо. В мрак ее глубокой
Как вечности таинственную тьму
Ничье живое не проникнет око.
И в ней-то недоступные уму
Живут воспоминанья о далекой
Святой земле... ни свет, ни шум земной
Их не убьет... я твой! я всюду твой!...
Так что не создавайте лишний раз «шум земной», сказано ведь: никто… ничье… никогда…
В.Б.: Отец собирался забрать сына с собой в Кропотово. Видя эти сборы, Елизавета Алексеевна выставила ультиматум: или внук до шестнадцатилетия остается у нее на воспитании, или же она в своем завещании ему не дает ни-че-го. Да и на воспитание внука, на немцев, французов, англичан-гувернеров тоже не даст ничего. Конечно, никак нельзя отрицать любовь бабушки к единственному внуку, но нельзя не видеть и эгоизма этой любви. Если бы, несмотря на все уговоры Елизаветы Алексеевны, Юрий Петрович забрал сына с собой, все имение Тарханы перешло бы наследникам Столыпиных. Не было бы и никакой любви. В завещании было абсолютно четко указано, при каких условиях имение переходит к внуку. Никаких иллюзий. Кстати, то же повторилось и когда Мишелю исполнилось 16 лет. Если будешь жить с отцом, забудь о роскоши и достатке. Надо отдать должное, Юрий Петрович из любви к сыну пошел на эти условия.
М.В.: Вот тут бы и разрыдаться от бессилия помочь Юрию Петровичу… «Роскошь и достаток» или жизнь с родным отцом в Кропотово – жестокий выбор для 16-летнего юноши! Это с милым и в шалаше рай, а с отцом не прокатывает…
Почему все время стараются видеть Михаила каким-то душевнобольным, мягкотелым, которого перетягивают из большой любви отец и бабушка, причем – в любом возрасте!? А сам Михаил в это время стоит над всеми этими земными тяжбами, устремленный к вершинам гор:
Синие горы Кавказа, приветствую вас!
вы взлелеяли детство мое;
вы носили меня на своих одичалых хребтах,
облаками меня одевали,
вы к небу меня приучили,
и я с той поры все мечтаю об вас да о небе.
И как мелко и ничтожно все остальное перед этой высоко парящей душой!..
В.Б.: Бабушка, энергичная и настойчивая, употребляла все усилия, чтобы дать внуку все, на что только может претендовать знатный продолжатель рода Столыпиных. О чувствах и интересах рода Лермонтовых она не заботилась. Сам Мишель еще в юношеских произведениях своих весьма полно воспроизводил события своей личной жизни. В его стихах выведены и мать, и отец, и ни строчки о бабушке. Разумом он любил ее, ценил ее заботу, но в литературе она осталась лишь злобной старухой из пьесы.
М.В.: Нельзя дать такой высокой душе, парящей наравне с орлами в небе Кавказа, ничего, кроме столь же высокого! Услышьте поэта:
Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи,
кто раз лишь на ваших вершинах Творцу помолился,
тот жизнь презирает,
хотя в то мгновенье гордился он ею!..
В.Б.: Мальчик с самого начала сознавал противоестественность своего положения. Его окружали любовью и заботами — но светлых впечатлений, свойственных возрасту, у него не было.
М.В.: Светлых, самых высоких, самых возвышенных у Михаила было так много, и для него это было так свято, что он ни-ко-го не впускал в свою душу, чтобы они не осквернили то, что ему было дорого! Все остальное он глубоко презирал!..
В.Б.: Лермонтов родился болезненным, и всё детство страдал золотухой; но болезнь эта развила в ребенке необычайную нравственную энергию.
М.В.: Когда ребенок боится болячки на лице, это простительно, но взрослые дяденьки?!.. Доколе?.. Золотуха – это не болезнь и неподвижность никак с ней не может быть связана! Золотуха – это неприятные на вид болячки на голове, или у носа, или в уголках губ, или у мочек ушей. ВСЕ! Бегать, прыгать, смеяться, радоваться жизни это нисколько не мешает… «Худосочием» категорически не страдает золотушный ребенок, - напротив, как правило, это упитанные карапузы! Очевидно, дорвавшись до сладостей в барском доме, кормилица из крепостных Лукерья поедала все, на что падал ее взгляд, и не знала в этом меры, т. е. ни в чем себе не отказывала. Золотуха – это аллергия на сладкое.
Другое дело, когда младенца, сама того не осознавая, еще в утробе отравила мама каким-нибудь противозачаточным зельем, которое принимали в то время женщины!
Как, например, в стихотворении «Покаяние»:
Я не знала, что такое
Счастье юных, нежных дней;
Я не знала о покое,
О невинности детей: -
Пылкой страсти вожделенью
Я была посвящена,
И геенскому мученью
Предала меня она!...
Но любови тайна сладость
Укрывалася от глаз;
Вслед за ней бежала младость,
Как бежит за часом час. -
Вскоре бедствие узнала
И ничтожество свое:
Я любовью торговала;
И не ведала ее………….
Ребенок не может быть «бедствием», и муки Девы не с этим связаны, а с тем, что она могла неосознанно убить невинного младенца, взять на душу страшный грех.
В.Б.: В неоконченной юношеской «повести» описывается детство Саши Арбенина, двойника самого автора…
М.В.: Если бы это написала Вахидова, ее обвинили бы в непрофессионализме… А писатель, наверное, может себе позволить сказать такую чушь.
В.Б.: Поневоле ставший сиротой при живом отце, к тому же часто болевший, он погрузился в «грезы своей души». В таком детстве и заложена основа его будущего презрения к окружающей жизни, основа его разочарований. Его сделали одиноким и потому несчастным при всем внешнем довольстве, и он уже на всю жизнь погрузился в одиночество и отчужденность, затаился и боялся показать все свои огорчения и даже радости. Как итог: «…в ребячестве моем тоску любови знойной /Уж стал я понимать душою беспокойной».
М.В.: Чем болевший? О золотухе уже слышать невозможно… Но презрение к жизни и разочарования мы уже обсудили выше. Все остальное – попытка смешать воду с маслом.
В.Б.: Спасала природа, родные тарханские места. Тут тебе и ключ на берегу реки Милорайки, и ландыши золотистые, и зреющие на полях хлеба. Такого не придумаешь из головы:
Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка;
Когда, росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;
Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он, —
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, —
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога…
Природа и смиряла его тревогу в душе. Давала ту гармонию, которой недоставало в жизни.
М.В.: С этим не поспоришь – природа одна и спасала Михаила в чуждом ему крае среди чуждых его душе людей. Отсюда эти «морщины на челе», «души тревога»…
Вспомним и стихотворение «1-е января»:
Как часто пестрою толпою окружен…
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски,
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки, -
Наружно погружась в их блеск и суету,
Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки.
………………………………………
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, - памятью к недавней старине
Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком; и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей;
Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится - и встают
Вдали туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и желтые листы
Шумят под робкими шагами.
И странная тоска теснит уж грудь мою:
Я думаю об ней, я плачу и люблю,
Люблю мечты моей созданье
С глазами полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня
За рощей первое сиянье.
Так царства дивного всесильный господин -
Я долгие часы просиживал один,
И память их жива поныне
……………………………………………….
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю,
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
На праздник незванную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их,
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..
Как видим, нет в его памяти ни Юрия Петровича, ни бабушки – только мама! «Долгие часы просиживал один» наедине с мамой и свидетелем были сад, пруд, теплица, поля… - потому - «родные все места»! И никто более!..
В.Б.: Сразу же перед имением и село раскинулось. Рассказывают такой случай из детства Лермонтова: «Вышел однажды Мишенька на балкон, а в селе-то избы по-черному топились. Он и спрашивает: „Почему дым через крыши идет? Я видал, как дым через трубы идет, а тут через крыши“. Рассказали ему. Тут он пристал к бабушке: „У тебя кирпишна (кирпичный завод. — В. Б.) своя, дай мужикам кирпичей на печки“. Ну, бабка его любила. Мужикам кирпичей дали, сложили печки с трубами. До крестьян-то Мишенька добрый был…» Мечтал построить всем каменные избы…
М.В.: Вот-вот, яркий пример, придуманный под идеологию соцреализма: «наш поэт», а значит, был против крепостного права, любил народ и т.д. Но другого отечества у Лермонтова не было и реальную победу советской власти он не предвидел, поэтому владеть живыми душами для него тоже было нормой!.. Так что – забудьте про печи, избы, такую «доброту» и мечты о счастии народном…
В.Б.: Учился он дома. Наняли и француза, и грека, и немку…
М.В.: Наверное, чтобы эти басурманы внушили будущему русскому поэту «русскость»?
В.Б.: Вспоминает его друг Аким Шан-Гирей: «… с осени 1825 года… с этого времени мне живо помнится смуглый, с черными блестящими глазками, Мишель, в зеленой курточке и с клоком белокурых волос, резко отличавшихся от прочих, черных как смоль».
М.В.: Заметим, что даже Аким Шан-Гирей не говорит о том, что смуглостью Михаил был в маму или бабушку… Что глаза были у него черные, как у… мамы, папы, бабушки… Хотя это было бы вполне логично.
В.Б.: Позже, уже в Москве, наняли англичанина. Так что всю европейскую литературу Мишель учил в подлиннике…
М.В.: Не поняла, какая связь?.. Любой конюх из Европы становился в России учителем детей дворян, но это не значит, что они знали «европейскую литературу».
В.Б.: Единственно, не хватало ему русской няньки, рассказывающей русские сказки, напевающей русские песни. Позже сам поэт искренне сожалел об этом: «Наша литература так бедна, что я из нее ничего не могу заимствовать; в 15 лет ум не так быстро принимает впечатления, как в детстве; но тогда я почти ничего не читал. — Однако же, если захочу вдаться в поэзию народную, то, верно, нигде больше не буду ее искать, как в русских песнях. — Как жалко, что у меня была мамушкой немка, а не русская — я не слыхал сказок народных; — в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности».
М.В.: Ну где же Арсеньевой было взять на пензенских просторах русскую няньку? Легче было найти грека, немца, еврея, француза, даже англичанина! Но на русской земле и русскую няньку? Только и остается - тосковать и искренне сожалеть… Вот сыну турчанки Сальхи – Василию Жуковскому повезло больше, чем сыну Бейбулата: Пушкин писал, что автор русских баллад ездил по деревням русским, мыл бабушкам ножки, а те рассказывали ему сказки, которые он потом записывал и выдавал за свои. Вот как кровь-то дает о себе знать: предприимчивость торговца-турка в Жуковском и воинственность чеченца в Михаиле. Есть над чем задуматься…
В.Б.: У поэта с детства было обостренное чутье к родной природе. Видно, что «с детских лет его душа прекрасного искала». «Шести лет уже он заглядывался на закат, усеянный румяными облаками, и непонятно-сладостное чувство уже волновало его душу, когда полный месяц светил в окно на его детскую кроватку»… Отразил юный поэт еще в первых своих стихах и тот лес, который рос по оврагу, где протекала Милорайка. В поэме «Черкесы», написанной в 1828 году в Тарханах, мы читаем:
Свод неба синий тих и чист;
Прохлада с речки повевает,
Прелестный запах юный лист
С весенней свежестью сливает.
Везде, кругом сгустился лес,
Повсюду тихое молчанье.
Струей, сквозь темный свод древес
Прокравшись, дневное сиянье
Верхи и корни золотит.
Лишь ветра тихим дуновеньем
Сорван листок летит, блестит,
Смущая тишину паденьем…
М.В.: Нравится мне, когда Вы, хоть не так часто, как нужно было бы, но цитируете поэта. Не в чужих же воспоминаниях о нем искать мысли и чувства любого гения…
Представляете: лежит русский юноша «в Чембаре за дубом», судя по надписи, сделанной им на обложке рукописи в 1828 году, и пишет:
Одето небо черной мглою,
В тумане месяц чуть блестит;
Лишь на сухих скалах травою
Полночный ветер шевелит.
На холмах маяки блистают;
Там стражи русские стоят;
Их копья острые блестят;
Друг друга громко окликают:
"Не спит казак во тьме ночной;
Чеченцы ходят за рекой!"
Но вот они стрелу пускают,
Взвилась! и падает казак
С окровавленного кургана;
В очах его смертельный мрак:
Ему не зреть родного Дона,
Ни милых сердцу, ни семью:
Он жизнь окончил здесь свою.
III
В густом лесу видна поляна,
Чуть освещенная луной,
Мелькают, будто из тумана,
Огни на крепости большой.
Вдруг слышен шорох за кустами,
Въезжают несколько людей;
Обкинув все кругом очами,
Они слезают с лошадей.
На каждом шашка, за плечами
Ружье заряжено висит,
Два пистолета, борзы кони;
По бурке на седле лежит.
Огонь черкесы зажигают,
И все садятся тут кругом;
Привязанные к деревам
В лесу кони траву щипают,
Клубится дым, огонь трещит,
Кругом поляна вся блестит…
Казалось бы, такие подробности – откуда? Если Михаил писал свою первую поэму, лежа на земле под дубом, значит, это уже лето – земля хорошо прогрета, почему бы и не посидеть-полежать под деревом?.. Но сколько же ему лет в 1828 году – 13? До 14 лет еще дожить нужно! И такие подробности в описании природы и человека на той и другой стороне! Может, ему все же 16 лет? Тогда понятна эта насмешливость поэта, эта ирония: «Не спи, казак, во тьме ночной, Чеченцы ходят за рекой!».
Понятно и желание патриотов таких, как Вы, изменивших эти строки, а значит, и смысл, вложенный поэтом: «Там стражи русские стоят; … Друг друга громко окликают…». Если окликают, значит, обращаются друг к другу: «Не спи!…»
Вывод прост: исправляем здесь патриотическое на поэтическое, т. е. написанное поэтом: http://lermontov-lit.ru/lermontov/text/cherkesy.htm
В.Б.: Для поддержания здоровья возила его бабушка и на Кавказ, к горячим водам. Первая поездка внука с многочисленной дворней состоялась в 1820 году. Бабушка провезла его по всей России, через Тамбовскую, Воронежскую, Ставропольскую губернии, через казачьи станицы. То-то было впечатлений. Там, у подножия Машука, у родственников Арсеньевых — Хастатовых он и провел целое лето. Может быть, первая поездка и позабылась бы поэтом, но через пять лет, в 1825 году они повторили маршрут. И с тех пор Кавказ уже навсегда вошел в сердце Михаила Лермонтова. «Синие горы Кавказа, приветствую вас! Вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к нему меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе…»
М.В.: Не сомневаюсь, - впечатления были незабываемые! Но самые сильные впечатления у мальчика были в Чечне, что же Вы не довезли его ни в 1820, ни через пять лет? Большой двухэтажный дом Екатерины Хастатовой, доставшийся ей от мужа – армянина и русского генерала, не «у подножия Машука» стоял, а в Чечне, да с 1760 года! Именно в этом доме и родился в 1811 году сам Михаил! И именно здесь, в селении Шелковская, он нарисовал в 1825 году рисунок с парусной лодкой, горами и березками по разным берегам Терека, с бабушкой на русской стороне и себя – на чеченской, с приграничным столбом, разделяющим его с горячо любящей его бабушкой!
«У озера» - подписывают лермонтоведы этим пресным названием крик души 13-летнего отрока. «Моей души не понял мир, /Ему души не надо» - с горечью писал поэт о таких случаях полной глухоты к увиденному и прочитанному...
В.Б.: … В 1836 году у Лермонтова была здесь своя творческая «тарханская зима»: написаны драма «Два брата», поэмы «Сашка» и «Тамбовская казначейша»… Вот и написались одни из лучших поэм в течение двух месяцев «Тамбовская казначейша» и «Сашка»…
М.В.: Лучшие и сильнейшие поэмы Лермонтова, так и не понятые исследователями, – это «Демон», «Мцыри», «Измаил-Бей», «Аул Бастунджи», «Хаджи-Абрек», «Джюлио», «Беглец» и др.
В.Б.: В Тарханах поэта окружала прекрасная среднерусская природа. К барскому дому примыкал старый парк с тремя садами — Дальним, Средним и Круглым. У Среднего сада стоял могучий дуб, его когда-то посадил Лермонтов. Можно вспомнить заодно и дерево, возле которого рассказывал свои предания его предок Томас Лермонт. Два дерева через 600 лет соединились в истории литературы.
Высокий дуб, краса холмов,
Перед явлением снегов
Роняет лист, но вновь весной
Покрыт короной листовой.
И, зеленея в жаркий день,
Прохладную он стелет тень,
И буря вкруг него шумит,
Но великана не свалит;
Когда же пламень громовой
Могучий корень опалит,
То листьев свежею толпой
Он не оденется вовек…
Ему подобен человек!..
Сейчас дуб уже свалился, но основание его сохраняется как память о поэте. А у плиты Томаса Лермонта в Шотландии, как мы помним, недавно посадили два молодых дубка.
М.В.: Трогательная история. Что такое 600 лет даже для истории литературы? Но, когда Лермонтов приезжал в Чечню и гулял по чеченским просторам, он не мог обойти эту дубовую рощу, вокруг большого кладбища Хастатовых, их предков Сафаровых и т.д. И, узнав об этой старой традиции семьи – сажать дуб в память об ушедшем, Лермонтов писал:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит…
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
………………………………..
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
Приезжайте в Чечню, войдите в эту рощу, услышьте этот «сладкий голос» песни матери поэта о ее любви (Вы же не станете отрицать, что именно Чечня вернула Михаилу песню матери), прислушайтесь к шуму листьев этих темных дубов и станьте хоть немного ближе к тому, в чьей душе Вы отчаянно пытаетесь обнаружить «русскость».
В.Б.: Не побывав в Тарханах, нельзя понять Лермонтова. О чем бы он ни писал, в какие бы космические, звездные выси ни уплывал, в основе всего — русская земля, русский дом.
М.В.: И ни одного стихотворения, посвященного Тарханам, Чембару, Пензе!.. Да, угадываются «родные все места», но не более того, потому что он клятвенно заверял Кавказ: «Я твой! Всегда и всюду твой!». И остался верен своей любви...
В.Б.: Находясь под арестом за стихи на смерть Пушкина, возникает его «Когда волнуется желтеющая нива». В одном из самых протестных, вызвавших недовольство императорского света стихотворений «Как часто, пестрою толпою окружен…» (1840), он от этих приличием стянутых масок и бестрепетных рук, забываясь и улетая «вольной, вольной птицей», возвращается в родные места:
…И вижу я себя ребенком; и кругом
Родные все места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей;
Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится — и встают
Вдали туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и желтые листы
Шумят под робкими шагами…
А люди родные где? Где отец любимый? Где теплые руки бабушки? Их нет, разве что «она» - мама, которую продолжает любить… А стихотворение называется «1 января». Мы его уже цитировали.
В.Б.: От имени этой русской земли и хочет бросить дерзко всему высшему свету поэт свой «железный стих, облитый горечью и злостью».
М.В.: Вы это серьезно? В сантехники идите, патриот!.. В то время даже для рабов высший свет не был презренным, а для Лермонтова – единственное общество, в котором он и мог существовать. Другое дело, когда каждый член этого общества мог открыто гордиться и даже бравировать своим происхождением, а Лермонтов – сын врага этой империи мог, находясь рядом с ними, стоять над ними, но не сметь заявить открыто этим ряженым богачам, кто он есть на самом деле! Представляете реакцию общества, запуганных именем чеченца, а тут еще и сам – Бейбулат – «гроза Кавказа» – отец потомка Столыпиных!.. Это не только «смутило» бы их «веселость»!..
В.Б.: Спускаешься по дорожке вниз, к дамбе, и тут тебе появляется сразу беседка тайная. И она на самом деле «близ вод», и над ней и сегодня, как при Лермонтове, свод акаций.
На склоне гор, близ вод, прохожий, зрел ли ты
Беседку тайную, где грустные мечты
Сидят задумавшись? Над ними свод акаций:
Там некогда стоял алтарь и муз и граций,
И куст прелестных роз, взлелеянных весной,
Там некогда, кругом черемухи млечной
Струя свой аромат, шумя, с прибрежной ивой
Шутил подчас зефир и резвый и игривый.
Там некогда моя последняя любовь
Питала сердце мне и волновала кровь!..
Удивительное дело, в Тарханах не исчезает чувство постоянного присутствия поэта. Сам дух Лермонтова постоянно витает там. Поднимаешься на холм над домом и видишь еще сохранившиеся два круга от вырытых траншей, где когда-то ребятня воображала себя полководцами. Поэт и возвращаться в конце своей жизни хотел именно сюда, в Тарханы, тем более что бабушкой и храм Архистратига Михаила был уже построен и освящен. С 1842 года рядом с храмом стоит часовня-усыпальница его деда и его мамы, его бабушки и его самого.
…Я родину люблю
И больше многих: средь ее полей
Есть место, где я горесть начал знать;
Есть место, где я буду отдыхать,
Когда мой прах, смешавшися с землей,
Навеки прежний вид оставит свой.
М.В.: Умеете вы, патриоты, вышибить слезу… Помню, как студенткой, приезжая из Семипалатинска в поселок Жангиз-Тобе, в котором родилась и выросла, я вдыхала всей грудью запах кизяка, который жгли казахи, и чувствовала с гордостью – я дома!.. И что? Это не мешало мне оставаться чеченкой.
А Вас, хотя бы как критика, должно было смутить это внезапное и неожиданное по мысли противопоставление, - но вернемся для этого чуть назад:
Печалью вдохновенный, я пою
О ней одной - и все, что чуждо ей,
То чуждо мне; я родину люблю
И больше многих…
«О ней одной» — это о матери, как Вы понимаете. А что было «чуждо ей»? И что поэтому «чуждо» ему, как ее сыну? «Я родину люблю и больше многих» — это ответ на скрытый спор с кем-то, или скрытое противостояние кому-то. А что тогда родина для поэта?
… средь ее полей
Есть место, где я горесть начал знать,
Есть место, где я буду отдыхать,
Когда мой прах, смешавшися с землей,
Навеки прежний вид оставит свой.
Теперь понятно? Это всего лишь место, где он познал горечь жизни, и где его предадут земле, когда наступит его последний час. Не логично ли было бы написать, что, если «средь ее полей есть место», где его похоронят, значит, — это место, где он родился?
Но Лермонтов знал, что родился он в Чечне! И потому не мог погрешить против правды. А далее идет: «О мой отец! где ты? где мне найти /Твой гордый дух, бродящий в небесах?..» и т.д. Напомним, что говорим мы о стихотворении «Я видел тень блаженства…».
В.Б.: В часовне три памятника: самый большой, черного мрамора, с белой траурной урной и бронзовым крестом, поставлен над могилой поэта. На нем позолоченным лавровым венком вырезана надпись: «Михайло Юрьевич Лермонтов» и даты — с двух боковых сторон: «Родился 1814-го года, 3 октября» и «Скончался 1841-го года, 15 июля». За памятником Лермонтову в одном ряду стоят памятники Михаилу Васильевичу Арсеньеву и Марии Михайловне Лермонтовой. Над могилой Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, умершей в 1845 году, установлена белая мраморная плита с ее именем. (За бабушку, при всей сложности ее характера, даже обидно — ее надгробную плиту поместили под подоконником, почти и не видать. Вполне могла бы еще одна маленькая траурная колонна поместиться.) В 1974 году между часовней и церковью Архистратига Михаила появилась еще одна могила — отца поэта, чей прах был перенесен из села Шипова. На гранитной плите выбито: «Юрий Петрович Лермонтов. 1787–1831». Здесь другая беда: захоронение переносили в советское время, и на плите даже никакого креста нет. Надеюсь, это исправимо.
Когда внук стал подрастать, и Елизавете Алексеевне стало ясно, что одними, самыми умными гувернерами и дядьками не обойдешься, решено было ехать в Москву.
М.В.: Летом 2014 года, сразу после Международной Лермонтовской конференции, прошедшей в Грозном, на которой профессором ПГЛУ (Пятигорск) А.В. Очманом было предложено провести экспертизу ДНК по установлению отцовства Михаила, вход в часовню, где покоится прах поэта, был замурован. Это самый красноречивый ответ из Тархан, который коснулся моего слуха… Спасибо всем, кто оказался к этому причастен.
(Не прощаемся)