Синее солнце жёлтая луна. часть 2

(Часть I http://proza.ru/2021/05/08/1833)

Часть II
 
«Искусство не сливной
желоб для страстей,
не ночной горшок»
Густав Флобер

«И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл».
Анна Ахматова «Поэма без героя»


Краткое содержание 1-й части:

герой терпит жизненное фиаско*. Во всей череде злоключений, преследующих героя, мы склонны заметить некоторую особую закономерность. Что позволяет сравнить нашего героя с древнегреческим царем Сизифом**, с его не шуточными страстями как в этом, так и в другом мире. И мы решили, что в праве заменить его прежнюю фамилию Сизов на более благозвучную: Сизифов.
__________________________________________________
** фиаско  fiasco (итал) – оплетенная бутыль для вина. Флорентийский актёр Бианконелли выходил на сцену с единственной целью — смешить публику, в его руках неизменно была фиаска – бутыль вина. Он обыгрывал её своим шутками и тем самым очень потешал зрителей.
Но однажды он забыл свою фиаску и попытался искрометно шутить. Но без бутыли шутки не шли, публика молчала вмертвую. Наконец раздались свист и крики:
- Где твоя фиаска, Бианконелли? – вопили острословы из толпы, - Asciugare il fiasco! – осуши ка свою бутылочку!
** известный миф о Сизифе, о тяжелом, лишенным смысла труде, ибо цель – вкатить камень на вершину горы – была обречена олимпийскими богами на провал.


Интерьер. Ночь. Комната Киры.

- Объясни милая, что всё это значит? – такие рвущие душу слова струйкой голубоватого дыма оторвались от тени не разложенного кресла, где скорее угадывался, чем являлся на самом деле Павел Иванович Сизифов, и устремились в сторону дивана, где черно-рыжая, а в условиях лунного света голубовато-сиреневатая, возлежала на диване в авантажной позе поэтессы с парижского рисунка Амадео Модильяни. 

Оба были не слишком одеты, колеблясь в полночных сумерках сущностями, сотканными из сигаретного дыма и спиритуалистического тумана. Сущностями в подлунном мире, в котором вопрос наготы необычайно остро стоит с той самой поры, как врата рая сработали разок на выход.

Но есть тот исключительно краткий миг, когда грех уже сбылся, а головокружительный полёт прямиком из Врат на Землю ещё не закончен.
В этом миге нет наготы, нет телесности и нет словесности, а один только
Теофраст Бомбаст. Сколько длится это миг в переводе на часы, минуты, рубли, доллары и юани – нам того знать не положено.

* имеется в виду настоящее имя Парацельса - Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. Парацельс считается одним из основателей современной науки. Изобретённый им сами псевдоним Парацельс означает «близкий к Цельсу».

Для стороннего наблюдателя (откуда бы ему тут взяться?) черно-рыжая пребывала в большей наготе телесной, а её друг в гостевом кресле, остро переживая наготу душевную, с брезгливостью заворачивался в вязаную попонку, источающую коктейль ароматов, среди которых преобладал честнейший дихлофос разведённый на керосине.

- Что всё? – девушка-кошка раздвинула пальчиками чёлку и в получившуюся щёлку выглянул ее вполне человечий глаз.
- Всё, - выдохнул ПИС, будто заново переживая человечье - кошачьи пертурбации в пределах шестнадцати квадратных метров Кириной меблированной шкафом, столом, диваном и креслом жилплощади.

- Это значит, что мне хорошо, - и Кира потянулась за яблоком.
- И чего хорошего? - не вооруженный прибором ночного видения глаз ПИС вонзился в нагие очертания Прекрасной Елены, которая блеснув зубами и белком глаза в сторону ПИС, отхватила изрядный кусок добра и зла, размером примерно, с Африку.
- Всё зависит от точки зрения того, кто смотрит! - примирительно чавкала Прекрасная Елена, целясь на Австралию. Гласные и согласные в этой фразе перемешались со сладкой клетчаткой, что вынудило ПИС вспомнить о недопитой фиаске кальвадоса.

- Вот только не надо мне этой квантовой механики для бедных! - простуженный тенор воззвал из тени, глубокой как Марианская впадина.
- Хочешь, и тебе станет хорошо, и ты сразу обо всём плохом забудешь, милый? - сиреневато-голубоватая паннычка приподнялась с ложа и протянула надкушенный плод.

- Дудки! Второй раз на этот фрукт не поведусь! - возопило всё существо потомка Адама, но вслух ПИС только выпустил ноздрями продукты сгорания табака и меланхолии, облизываясь на приоткрывшийся сосок Елены Прекрасной.

- Как ты хочешь, – Кира села. Она не казалась голой.
Такова была двойственная природа её египетской породы.
И девушка прошла к окну. Лунный свет рисовал на полу тень от ее фигуры.
- и тень та была на плетень! - затрясся бурсак Хама Брут, - истинно, истинно не человечья была тень!

- Ты так хочешь угодить этому своему немцу, – промолвила она. И повернула к философу своё лицо рабочим профилем.
- Твоя жена очень красива.
- Причём здесь моя жена! – простонал муж в изгнании.
- Всё так же её любишь? - голос оборотня был тише шепота, но при этом я различал каждый звук так, будто она говорила мне в оба уха, и слышен был ток её дыхания.
- Нет у меня никакой жены! – тут отставной муж запнулся от догадки: Кира никогда не видела Настю!
- У тебя теперь есть я, - серьёзно и торжественно, будто клянясь на луне, произнесла женщина-кошка, снова глядя поверх крыш. – Я лучше жены.
– Кира, детка, ты же её знать не знаешь, и видеть не видела!
- Ты о ком, милый?
- Анастасия, супруга моя, в некотором смысле, бывшая. Красивая  - не красивая – откуда у тебя данные?

Стрелка внутреннего барометра,
измеряющего Сизифово терпение,
вплотную подползла к красной черте
и затряслась.

- Я читала сценарий. Ты хорошо её описал, сравнил,
кстати,  с Настасьей Кински, - кротко молвило обалденное ню, позирующее у окна под беззастенчивым оком чуть подтаявшей луны и липкими взорами обывателей в шелковых пижамах, не спящих в подлунном мире в его минуты роковые, - меня не сравнивали с голливудскими красотками, - еще тише продолжила К., - только с тьмой египетской.

- Ты читала сценарий? читала мой сценарий? – я выпростался из кресла и подкрался к силуэту девушки, с репутацией, изрядно подмоченной небрежением к авторскому праву и факту хвоста.
- Не только.
- Что не только? - я стоял в дециметре от таинственной и, прямо скажем, ладной девичьей фигуры с профилем акмеистки, и во мне боролись два способа развития фабулы: криминальный и залман кингский.**
1. задушить эту девку, как питон душит суриката, завернуть во вчерашние газеты, оттащить к Фонтанке и торжественно утопить тёплый трупик в воде;
2. прижаться к ней всем телом, и стоять так всю ночь, воя на желтую луну.

Я выбрал вариант № 3.


___________________________________________________
** Залман Кинг - кинорежиссер, известен по фильмам
"Слияние двух лун", "Дикая орхидея", "9 1/2 недель".


- И … что, как он тебе?
- Ты сукин сын.
- Спасибо, Кира. Спасибо тебе, детка! Ты красотка!
- Я тебе правда нравлюсь как женщина?
- Ты бесподобна! Особенно ..., особенно, - я медленно вел пальцем вдоль спины К. по выступам позвонков и притормозил у самого хвоста. Не похоже, чтобы хвост был куплен отдельно в магазине готовых хвостов и пришит потайным швом. Корень его держался крепко. Потом мои руки сами медленно взлетели, будто лишенные веса, притянулись к горлу девушки и приготовились сомкнуться.
- ... особенно шейка, глазки, хвостик ..., - чуть не задохнувшись
исходящим от её волос l'eau de toilette
П И С едва нашел в себе силы продолжить:
- скажи, Кира Прекрасная, скажи на милость,
зачем тебе чужой незаконченный сценарий, зачем он тебе, испорченная ты женщина?

   К. шевельнула лопатками и высвободила шею из рук Спарафучиле.
- Сам ты порочный мужик. Попроси девушку, попроси её хорошенечко,
и не подлизывайся как эндокринолог, - пух кириного хвоста оказался
между нами и легонько отпихнул сценариста от его нового увлечения.
Не факт, что мнимого.

- Я прошу тебя хорошенько, отдай пожалуйста! – я перехватил возле своего носа кончик её хвоста, борясь с соблазном дёрнуть за него как следует, для проверки подлинности.

- Я подумаю, котик.
- Что!?  Сценарий сейчас у тебя? Где он?
- Он в одной базе.
- Базе? какой базе? – при слове «база» я забыл про хвост и другие вторичные признаки и живо вообразил ангар за колючей проволокой в окрестностях Колорадо-Спрингс.
- Мой персональный, понимаешь, пер-со-наль-ный компьютер! Мой персональный сценарий! Им распоряжаться могу только я! Один я! - поспешно натягивая штаны, будто уже готовился к схватке с «базой».

- Кира, где мой сценарий! – натянув штаны, я более уверенно ухватил женские плечи обеими руками и пятибально их тряхнул. И мне показалось в эту минуту, что именно этого Кира и хотела. Хвост фам фаталь описал в воздухе дугу и легонько пощекотал ПИС под подбородком.

- Он и есть, и его нет, - женский голос сделался тягучим как сгущенка, стек с ушей по грудино-сосцевидной мышце и закапал на паркет,
- он и твой, и не твой. Ты ведь и сам это знаешь, милый. А еще …
- Что, что еще? Ну, подумай, о нимфа ты сладкоголосая, барыня ты сударыня, ведь меня запросто могут убить свои же! Неужели тебе меня не жаль?

Нимфа прибрала в сторонку хвост и выговорила тоном строгой училки:
 - Жаль. Но тебе нужно переписать сценарий. В нашем фильме не должна играть твоя жена.
- Настя? в нашем фильме, – я отпустил плечи девушки.
- Именно.
- Вот как! Ты хочешь сказать … . А кто, по-твоему, в НАШЕМ фильме должен играть?
- Ну хоть бы я.

   Я молчал, а мимо неслись легионы огненных слов. Смысл их был жалок, но форма безупречна, ибо гнев отливал их из жара страстей и золота победы над ними.
Мне не верилось, что вся эта замороченная до крайности, апокрифическая история исчезающих рукописей, шехерезадовых ночей, рабства идеи, так запросто может низринуться в биде женской ревности, и эта гора и этот сизифов труд - и всё это глупейшее, элементарнейшее Cherchez la femme!

- Неужели! – хотел молвить сценарист, но издал лишь мычание, который могла бы испустить священная корова, когда б её гнали прямиком на мясокомбинат,  -  ревность!? ты ревнуешь к Насте, которую ты знать не знаешь, ни разу в жизни не видела! Не тебе решать, кого Хайн будет снимать.
- Ошибаешься.

Кира на секунду приложила горячие сухие губы к щеке П И С.
Этот благопристойный братский поцелуй сообщил П И С предерзкую мысль о благополучном финале.
- Перепишу, даю слово, перепишу. Слово поэта и гражданина. Только верни для начала мой  сценарий.
Кира смотрела в окно. Жёлтая луна со стёртым боком нырнула под иссиня-чёрное одеяло и там уснула.
- Волки-оборотни - это отстой. Это для глупых детей, которые книжек не читают.
- В кого же, по твоему мнению, они превращаются? В такс?
- Не выношу собак!
- Обратно в обезьян?
- Должны быть оборотни-кошки! – без всякого стеснения Кира повернула ко мне мерцающие во тьме прелести, её сигаретка ярко пыхнула и разожгла в зрачках две оранжевые точки и разрез её глаз моментально сменился с широкоугольного на самый узкий.

- У нас? у нас? – стальной волей я подавил шквал обсценной лексики,  сумев переключиться на основной инстинкт: луна выглянула из-под одеяла, и в её свете девушка-кошка отливала всеми гранями таланта Тутмоса-младшего.**
– Кира, кошечка, пойми же, это не Бродвей, даже не мюзик холл.
Да будет тебе известно, что снимается тупое  подростковое
би-муви под попкорн! С минимумом бюджета, с тремя кондовыми спецэффектами. Пойми, милая,
у моего друга Хайнца такой фортель не проскочит!
- Проскочит.
- Хайнц спит с Настей. И будет снимать её.
- А ты спишь со мной.

__________________________________________
** Скульптор при дворе фараона Эхнатона.
Автор скульптур Нефертити, в том числе и обнаженной,
в полный рост, найденных при раскопках его мастерской.

- О кей, – в голове сценариста Сизифова министерство по чрезвычайным обстоятельствам молниеносно выработало хитрый, коварный и компромиссный план, как и все военные планы. Пакт о перемирии в пятитысячелетней войне между мужским и женским, между ян и инь,
между поднятым и опущенным стульчаком.
- Я согласен. Бери меня в плен. Однако, киса, есть одно маленькое условие - я обязан перечитать сценарий, прежде чем, ты понимаешь …  мне необходимо
освежить его в памяти.  И тогда, голубушка моя хвостатая, прелесть чёрно-рыжая, Солоха ты великолепная,
я скажу тебе наверняка, чего я смогу, а чего нет.
Но, выдумщица ты этакая, дались тебе эти кошки!!!
- Я и сама, знаешь ли, до известной степени кошка.
- Ну, так что с того?
- А ты не заметил, случаем, что ты и сам – уже не ты?
- В смысле - не я? Ты прости меня, до сегодняшнего дня …
- Во-первых, ты еще не вполне сформировавшийся кот, - загнула пальчик Кира, - это почётное звание ещё надо заслужить. Но, - Кира загнула второй пальчик, - ты уже
и не совсем человек.
- Не человек? - Сизифов перестал владеть челюстью, и она потекла, как паленая тушь с ресниц, - и кто я?
- Так, пубертант, - и Кира вставила в приоткрывшееся Сизифово ротовое отверстие сигарету и подожгла её. Кстати, никотин, способный ввергнуть в летальный исход лошадь, милостив к другим млекопитающим.
А иной раз так просто как лекарство от столбняка!
- Ну, послушай, послушай меня, Кира, детка.
Мы взрослые, более-менее цивилизованные люди!

   В ответ на эту максиму Кира поежилась. Она подошла к дивану, где сбились в кучку её кофточка и штаны, и стала спокойно одеваться. Хвоста как не бывало.
- Кто взрослый, а кто ещё нет.
- Что ты имеешь в виду? – растерянно бормотал сценарист, оглядывая паркет в поисках потерянного хвоста или хотя бы отвалившегося от него ценника.
- Я имею в виду, что кому-то следует ещё немножко повзрослеть.
- Не верю ни в дедов морозов, ни в Баба Яг, ни в прочих чуда-юд. Тем более … тем на менее ... - наш лирический герой со страхом и сомнением в своих органах чувств, наблюдал, как дамочка натягивает на филейную часть узенькие штаны.

Внутренний голос лирического героя в эту минуту тараторил без умолку:
- помилуйте, он же только что был на этом самом месте! неужто померещилось? не может того быть! что мы пили? чем это пахнет? нет, это просто духи, настоящие крепкие французские духи … хи-хи … а хвост? хвоста-то и нет! так ведь его и недолжно быть! Он же всем только мешал! Хвостенко.
- А где хвост? - кричал внутренний лирический герой, но его никто не слышал.

- Ты как ребёнок. Верю – не верю. Ты что, ребёнок?
Есть очевидные факты!
- Факты? Да, милая Ка, я видел кошку той же расцветки,
что твоя шикарная прическа.  И это, увы, всё!
Покраситься можно в любой цвет. В цвет любимой кошечки, или такого панка на голове нахимичить,
что мать родная не узнает!
- Я не крашусь. И матери у меня давно нет.
- Прости. Прости! Но мне на это наплевать!
Верни сценарий. Еще лучше верни ВСЕ мои сценарии.
Я писал ровно по одному сценарию в день. Их было ...
- В ночь.
- Что в ночь? Ах, ну да, я же пишу по ночам.
- Хорошо.
- Чего ж хорошего?
- Отдам.
Интерьер. Ночь. Комната Киры. Те же и флэшка Толяна.

   И тут на лунный свет явилась флэшка Толяна.
Она покачивалась на шнурке. Она была без крышечки.
Черно-рыжая вытянула её за шнурок из заднего кармашка своих оранжевых, а при свете луны бледно-палевых, брючек. Я протянул к флэшке дрожащие длани.
   Казалось, это изделие, такое не сложное, но в то же время такое нанотехнологичное, уму-разуму не постижное, сейчас раствориться в воздухе, как иллюзия, сотрется как голограмма, фокусай-покусай.
И вот она, согретая кровотоком женской ягодицы,
легла в мою ладонь. Шнурок в ту же секунду обвил выю сценариста и флэшка прильнула к груди молодого кинематографиста.

Комната героя. Ночь.

Комп завелся с полтыка.
Флэшка раскрылась в дереве файлов как архидея,
мелодичнейшим, легчайшим фа-диезом.
Двойным щелчком файл под заголовком
«Охота на оборотня» предстал полноценным,
крепким, в 40 DEN, чулком текста.
Всего же его было 40 страниц, честного кириллического письма, не порченного потусторонней электромагией.

   Я не верил. Я читал. Читал и не узнавал.
Похоже, я никогда не писал, того что сейчас читал,
только обороты речи, положение строчек на странице, будили чувства, будто попал во двор детства, который покинул сразу после прививки от кори.

   Удивляло то, что текст написан на удивление
ловко, словно с камерой на плечах, с приличным объективом, уверенно рисующим планы дальние,
планы средние, крупные. Локации разнообразны
и логичны. Реплики персонажий живые, диалоги,
не смотря на диковатость ситуаций, естественные.
Порой герои сыпали острыми словечками,
а порой звенела струна чеховской драмы.

Всё было как по голливудскому учебнику для начинающего сценариста и непредсказуемо. Шедевр налицо. Или это всё-таки морок?

Я отчетливо видел отснятый и озвученный полный метр. Сценарий был написан, но не мной. Или все же мной?
Память подсказала слова девушки-кошки:
«он и твой, и не твой».
Однако, шанс это был явно мой.
И им следовало незамедлительно воспользоваться, невзирая на абсурд едва занимавшегося утра.
Аккуратно, чтобы не навредить миру больших и малых чисел, я вынул флэшку Толяна из слота.

   За моей спиной сидела Черно-рыжая и рассеяно наблюдала мои компьютерные эволюции. В её пальцах дымилась удлиненная сигарета marlboro king sise.
- Уходишь?
- Да, мне пора.
- Ты обещал переписать.
- Серьезно? – мне осталось преодолеть пространство
в один шаг, и я был бы за дверью.
Сизиф застыл со своим камнем ровно в шаге от вершины горы. По его спине заструились змейки холодного пота.
- Сколько тебе должны заплатить? – собственно вот вопрос, который поставил жизнь сценариста Сизифова
на паузу.
- Послушай, я не хочу быть у тебя на содержании.
При условии даже, что такие деньги у тебя есть.
- десять тысяч.
- ???
- Баксов. Тысячу я плачу сейчас. Остальное, когда режиссер скажет: всем спасибо, съемки окончены. Договор? – черно-рыжая вытянула ногу и достала из кармашка брюк всю тысячу сотенными бумажками,
все 10 зеленых спинок, сложенных пополам и от того еще более порочных и убедительных, небрежно бросила
их на шкуру и подтолкнула ногой в сторону
черной клавиатуры.

   Я сел рядом с Кирой. Я чувствовал нечеловеческую усталость и безразличие. А камень уже покатился
с вершины, он набирал скорость.
«Па-абереги-ись!» - весело закричали олимпийцы
подпрыгивая и размахивая туниками; а ведь казалось,
на сей раз я покончу с камнем раз и навсегда, и он ляжет гранитным боком в укромную впадинку там, на горной вершине и, качнувшись, раз другой, останется в ней навсегда. И чары будут сняты.

 - Угостишь?
Оборотень, в обличие простой русской бабы, протянула мне красную американскую пачку. При этом затянулась своей сигаретой и сощурила глаз как Клинт Иствуд.
Я сгреб купюры и затолкал в свой карман. Так из кармана в карман, из века в век кочует Das Kapital и Закон о прибавочной стоимости Карла Генриха Маркса.

- Ты молодец, - похвалила черно-рыжая своим самым задушевным ба;ссо конти;нуо basso continuo (итал), и она нажала кнопку «пуск» на железе, то бишь на корпусе системного блока со скрытой в его утробе матрицей pentium-2.

Монитор вновь засветился не земным разумом. Я переполз ближе к Черно-рыжей и шепнул ей на ухо слова, которые чёрт (Георгий Милляр) шепнул Солохе (Людмила Хитяева) в фильме Александра Роу «Ночь перед Рождеством», когда обаятельная ведьма, украв с неба Диканьки сотню-другую звезд, накрыла в своей хате пир на весь христианский мир с галушками, расстегаем и горилкой.

Я спросил:
- Из какой ты разведки, дамочка?
И она ответила:
- Не твоё кошачье дело.
И я пошутил, горько так, с бархатной ноткой в голосе:
"дай срок, и мы переловим всех мышей, моя госпожа!"
И она засмеялась, запрокинув голову, точь в точь
Солоха-Хитяева, вся в предвкушении злачного пира.

Экстерьер. Темное время суток. Съемочная площадка на берегу лесного озера.

Горят софиты. Моросит мелкий дождик.
Микроскопические капельки в виде мокрой пыли серебрятся в лучах приборов. Обслуга деловито снует по площадке, готовя к съемке очередную локацию.
Палатка освещенная изнутри. Палатка больше напоминает навес, так как имеет только три стенки. Внутри мерцает монитор – playback -и рядом еще два, поменьше. Перед мониторами сидит красавец Хайнц.
Он не расстается со своим хэнди – мобильной трубкой.
Рядом его помощница Маша Медведева. Она держит
на коленях хлопушку, на которой прекрасно читается название фильма:
«ОХОТА НА ОБОРОТНЯ».
Поодаль кутается в шаль Настя, пряча бездонный, прозрачный  взгляд в черных водах лесного озера.

Интерьер. Раннее утро. Комната Киры.

- Всё не так.
- Да что не так?
- Всё! всё не так!
- Послушай, давай определимся. Кто из нас Ильф,
кто Петров.
- Мне больше нравятся, если на то пошло, братья Коэны.
- Ну, пусть Коэны. Они же братья, как и мы с тобой, братья по несчастью.
- Хоть бы и по счастью. Каин и Авель, кстати,
тоже были братьями.
- Это ты к чему? – я насторожился и отодвинулся
от монитора.
- К тому, что если бы Авель был сестрой Каину,
то Каин ещё раньше совершил бы тяжкий грех,
похуже, чем первое убийство.
- Ты о чём, брат мой, госпожа моя?
- Тёток в округе раз - и обчёлся.

   Мы сидели в комнате девушки-кошки за круглым столом. Так он назывался, хотя на самом деле был овальным, и в его древесный овал был вписан пластиковый квадрат монитора. Кира сидела против меня, подперев кулаками острые скулы и завесив косой чёлкой египетский взгляд.
- Скажи, вот как ты это делаешь?
- Что?
- Залезаешь ко мне в голову.
- Давно хотел спросить и стеснялся? Вопрос интимный.
- И ещё, брат мой бледнолицый, зачем тебе это нужно
  сила ты нечистая?
- Уж почище некоторых! Думаешь, побрызгался палёным польским парфюмом и стал чист как божья роса?
- Давай прервемся, шер ами. Рассвет уже полощется,
не ловят ветра паруса, и пролетают мимо семена
божественного слова*.
______________________________________________
* парафраз японского хокку:
Почему пролетает
Мимо наших сердец
Семя Божьего слова

   Я торжественно проделал ритуал по сохранению текста нового сценария под именем «Время Желтой Луны»
и выпрямился.
- Самый главный вопрос, - я нагнулся к Кире, и спросил выглянувший из-под челки сонный глаз, - зачем я тебе понадобился? Мало на свете котов?
Она молча зевнула.
- Пошли спать, - молвил брат Чичиков. - Пойдем по койкам. Мы заслужили час – другой сладких кинематографических грёз.

И долго, долго ещё я ловил цветных амеб в кромешной тьме сознания в комнате, похожей на аквариум с одной-единственной рыбкой.

                ***
Тот сценарий мы сдали ещё месяц тому назад.
Сценарий был принят компанией. Не сказать, чтобы на ура. Но после десятка не слишком существенных правок, сделанных по убедительной просьбе продюсера компании Львовича, которые глобально, по его коммерческому рассуждению, облегчили бюджетные издержки на продакшн и постпродакшн, сценарий запустили в производство. Практически в срок. По пути выяснилось, что главным заказчиком фильма стала уважаемая компания «Юниверсал лайт пикчерс» и что им
сценарий понравился.

Моя чёрно-рыжая госпожа, по совместительству сестра по перу, большую часть дня мирно почивала на своем плюшевом диване и уже нисколько не претендовала на роль главной героини НАШЕЙ фильмы. Никаких котов в сценарий не прокралось (чему я был особенно рад) разве в качестве кошечки главной героини, которую благополучно исполняла похорошевшая на дорогой еде и косметике Настя Князева.

А «Юниверсал лайт» заказал новый сценарий. Нам. Мне.
Верите? Я не поверил. А Кира взглянула на меня с хорошо скрытой иронией.
И забрала свою тысячу аванса.

   
Контур нового сценария зыбко просвечивал сквозь прозрачные покровы ночных бдений и утренний скепсис недосыпа. Кира ассистировала. То есть, когда сценарист номер один думал, что летит на всех парах самым вернейшим курсом в направлении пальмовой ветви, сценарист номер два не сморгнув египетским профилем, одной стенобитной фразой рушил стройный антаблемент драматургического построения и плавное течение сюжета. И сценарий резко менял галс в угоду боцману Врунгелю. История становилась не ровной. Но и не сказать, чтобы совсем превратилась в подобие американских горок. В ней были  признаки хоррора, мелодрамы, детектива и рождественской сказки для семейного просмотра. А дело было так.

Интерьер. День. Дождь. Кафе «Феллини».

   Хайнц смотрел на нас – на меня и на Киру.
С простодушием фашиста-коммуниста (да будет он благ, здрав и благополучен), который ещё не определился с газовой камерой или рыцарским крестом за самый идейный сценарий. И снова обращал взор к лэптопу толщиной в «Знание-сила».
Сценарий он, вполне вероятно, уже прочёл, и теперь, насколько хватало видимости сквозь кабацкий чад и полумрак, смаковал детали.
Кира молчала. Она выделялась на фоне заведения вызывающим профилем акмеистки.
Такой вид Киры-кошки можно трактовать двояко:
1) как мою новую девушку. Девушки - понятие метафизическое: значение имеют не цифры, а затуманенность во взоре и поиск в бровях - как сказал бы Л.Ш.,* если бы его вдруг спросили.
2) ну или просто родственница из города Казань
с медальным профилем и чемоданом намерений
в номинации покорительницы столицы.
- ничего, что «Северная»?
– да нормально!

Я угощал даму коктейлем из молчаливого обхождения
и ликера «лимонный бриз» - северостоличной кузины жизнерадостной итальянской лимончелы.
Саунд.
Ребята, саунд восхитительный. Саунд в этом кафе идеально совпадал с каждым посетителями и с цветом его настроения. Мы были настроены на «Лимонное дерево»** и «Снова напиваюсь» ***
_______________________________________________________
* Л.Ш. – заглавные буквы имени всемирно известного грузчика-философа, эмигранта 2-й волны, создателя художественно-философского учения «Метафизический синкретизм». Синкретизм в философии — сочетание разнородных философских систем в одной, без их объединения;
в искусстве — сочетание или слияние несопоставимых образов мышления и взглядов.
Метафизический – это вообще за пределами, парни!
(Л.Ш. - персонаж целиком вымышленный автором).
** "Lemon Tree" песня немецкого коллектива Fools Garden. Существует мнение, что песня была написана после того,
как невеста Петера Фройденталера, фронтмена группы, француженка по имени Бенедикт Ле Галь, разбилась в автомобильной аварии, врезавшись в лимонное дерево.
(вполне реальный музыкальный коллектив)
*** «Снова я напиваюсь» SLAVA MARLOW
(лично я его не знаю)

Короче, через час я угощал девушку уже мартини,
а себя похабнейшим напитком всех времен
прибалтика-777.

Хайнц пересел за наш столик.
- Вот. А ты говорил, - были первые слова немецкого двойника Курта Рассела.
- Хайнц, познакомься это Кира. Кира, знакомься, Хайнц.
- Кира, - сказала Кира.
На этом разговор по душам был окончен. Я с дрожью, вызванной холодом трех семерок, приготовился услышать от Киры главную кадровую заявку. Но, похоже, она или передумала, или не спешила пока занять место актрисы Насти Князевой на съёмочной площадке.
Провожая равнодушным взглядом удаляющегося
в пятничный вечер Хайнца, она молвила:
- Вот сука.
- Да брось. Женщинам он очень нравится.
- Я не женщина, - зрачок К. сузился, - как ты, верно,
уже  заметил.
Я сказал «ха-ха-ха» скорее для того, чтобы скрыть пивную отрыжку, но трюк не вполне удался. Кира раскрыла уловку и нравоучительно расхохоталась.
И молодой киносценарист тоже заржал искренне и простодушно, так как стало окончательно ясно, что сценарий принят. И флешка Толяна, похожая на черную змейку с перламутровой головкой, свернулась колечками на горке земных сокровищ  – пухлой пачке дензнаков, каждая достоинством в договор Фауста с вечностью - так воображалось при виде гравированного портрета почтеннейшего Бенжамина Франклина, поджавшего губы от сознания собственной значимости.

Зелёная пачка, свалившаяся с талии Денежной Феи на видавшую виды скатерть цвета мулеты, придала вечеру пятницы дух оперно-балетной сказки с запутанным либретто и криками браво в финале.

И мы перебрались ближе к небесам, на два этажа выше – и я заказал по Хэмингуэевски Courvoisier "Baron Otard" 1982 г.

Рваный край пьяного финского облака коснулся крыш Ленфильма и тут через скрытые динамики лестницей небеса взмыл оловянный цеппелин***.
________________________________________
*** Led Zeppelin, «Stairway To Heaven» («Лестница в небо»)
               
                ***
Месяц спустя после предыдущей сцены.

Экстерьер. День. Угол  Фонарного переулка
и переулка Пирогова.

Улицу, не слишком запруженную автомашинами,
как раз напротив консульства Гватемалы, переходила дама
в малиновом пальто. Шляпа почти мужской модели, имела соответствие представлению о хрущевской оттепели. Несмотря на припекающее солнце, несмотря
на близость Гватемалы и мотивов оттепели, дама явно
не потела. На вид ей было что-то около 300 полных лет.
А Кира сказала:
- Она нереально красивая женщина. Напиши про неё роман.
- Уже написан. Он называется «Приключения Буратино», а фамилия этой красотки, кажется, Тортилла.
- Ты зря паясничаешь.  И вообще … – Пуси Кира остановилась у сверкающей латунью вывески консульства Гватемалы.
- Я хочу есть. Знаешь, как называется, когда у дамы бурчит в животе?
- ?
- Колливубл.
- Как? -  я стал похож на Тома Круза, главная фишка которого всегда чуть приоткрытый рот.

В этот момент дверь консульства отворилась ровно настолько, чтобы вынести мне Оскара.
- Раз! – и открылась, как будто Кира произнесла «сим-сим» на чистом испанском. Из двери выглянул смуглый дядька с параллельными складками на импортном лице.
Кивнув так, будто только нас и ждал, он отступил на шаг, сделав неопределенный жест, который был усилен тремя или четырьмя перстнями и серебристой цепочкой на мохнатом запястье.

Приглашение было бы не столь очевидным, когда б из двери консульства не потянуло таким ароматом авантюры и свеженалитого рома, что я не долго колеблясь, поспешил за кошкой К. внутрь здания, втайне радуясь тому обстоятельству, что на мне были вполне приличные черные брюки без дырок и пятен от чебуречного сока,
и рубашка с бесчисленными пуговками. Короче, я был не шикарнее своей дамы, которая всегда имела вид леди в изгнании, но и не сильно бледнее её.

Интерьер. Консульство Гватемалы.

- Зачем мы здесь? – я разглядывал своды и стены, нуждающиеся, как минимум, в грегорианском хорале, что было столь удивительно, что даже не вызывало изумления. Ведь вся эта нео-готическая затея консульских работников никак не отзывалась на относительно скромных фасадах особнячка на Фонарном.
- Послушай, знаешь, кто я?
- Ты? – вдруг опешил я, следуя на шаг позади неразгаданной загадки: корону или смерть дарует мне  она*** и, понятное дело, не ведал до конца кто же она,
моя спутница. Стоп! спутницей как раз был я,
так как работник дипломатического корпуса явно отводил мне роль эскорта при даме, предлагая следовать за нею тенью Эвридики.
- Зови меня Дианой.
- Сорри, Кира?
- Диана. Моя фамилия де Пуатье,  - и Кира-Диана влажно покосилась на меня. Мы прошли дальше, вслед за смуглым джентльменом с перстнями и вскоре оказались
в не ярко освещенной зале.
_________________________________________________
*** Третья загадка Турандот, загаданная принцу Калафу.
(Разгадка – сама Турандот).

Мои нейронные связи заплелись в клубок.
Диана де Пуатье была на 20 лет старше своего венценосного любовника Генриха II.
При этом она славилась своею красотою и была главной страстью короля Франции. Вот такие дела.
- Тогда я – Генрих?
Диана де Пуатье важно кивнула, и я уловил в её кивке близость ко двору, а в зрачках сверкнули звезды от свеч замка Шенонсо. Вспомнив злосчастный глаз Генриха, пронзенный турнирным копием, я срочно отозвал
с афиши свои имя и титул.
- Нет! Генрихом не хочу, - я сожмурил глаз для иллюстрации мотивов своего решения и, тут же, потеряв пространственную ориентацию, мистер Бином полетел в гущу закусок и напитков.

И Пуси-Кира, она же Диана де Пуатье, вмиг пресекла вульгарное падение молодого мужского тела на круглые тарталетки с икрой, с кошачьей ловкостью подставив под него стул, на который оно, повинуясь ньютововым силам, и рухнуло, в самых изысканных выражениях комментируя сложную международную обстановку. Что вполне соответствовало образу gros bonnet *,  которому положен был если не трон, то, без всякого сомнения, стул.
__________________
* важная особа (fr)
   
Собственно, это и была конечная точка авантюры.
Открыв оба глаза, я огляделся. Стол был заставлен посольскими закусками, квалифицируемыми не иначе, как яства. Никто, однако, за столом не сидел. Публика, благоухая парфюмами, фланировала и дефилировала по зале, пригубляя бокалы с пузырящимися напитками. И Диана не жеманничая, навалилась на тарталетки, канапешички и бутербродики, похоже предназначенные для скромного аппетита Бибигона и его друзей.

Среди фуршета бродила рослая борзая собака, как потом выяснилось,  песик самого посла. Он фактически  был существом двухмерного мира и имел только боковую проекцию. И пожирал всё, что гости роняли на лощеный посольский паркет.

В разгар пира взошел консул Гватемалы, как восходит солнце над морем. По пути он так же толкнул мой стул. «Con permiso»* - сказал посол-солнце стулу (я-то уже кружил у стола с aperitifs), и прошел к серебряному подносу с шипучими напитками. Музыка. Оказывается, звучала музыка. Она стихла. Все, кто ещё держался на ногах, а их было большинство, обратили взоры на господина консула. Господин генеральный консул взял с подноса вытянутый в стратосферу бокал с янтарной жидкостью. Он обратился с речью к присутствующим. Речь его была полна сочных звуков испанского языка, прекрасно артикулирована, была насыщена глубокими мыслями, отличным южным юмором, поэтическими рифмованными заканцовками и винглетами.
Словом, блестящая была речь.
Все это оценили и бросились аплодировать господину послу как прима-балерине, открутившей столько арабесок** и аттитюдов***, что любо-дорого.
__________________________________________________
* Con permiso - извините (исп).
** Arabesque (арабеск) – позиция в классическом балете, в которой танцовщик балансирует на одной ноге,
в то время как вторая вытянута назад.
*** Attitude (аттитюд), франц. - поза, положение, одна из основных поз классического танца, главная особенность которой согнутое колено поднятой назад ноги

Я рукоплескал с упоением, навеянными бесплатными напитками и дармовым угощением. 
Испанский мне пока не давался.

За послом выступил представитель Грузии.
Разумеется, теперь грузины повсюду разослали своих послов, стали настоящими иностранцами.
Раньше каждый грузин был «генацвале»,***
каждый был послом единственной в мире Грузии.
Но СССР уж семь лет как мертв де-юре.
Но жив де-факто на клеточном уровне,
когда несколько граммов алкоголя пробуждают внутри клеток устойчивое представление, что все люди – братья,
а для брата ничего не жаль.
________________________________________________
*** Лингвисты переводят генацвале как «душа моя».
На самом деле прямого русского аналога не существует.
Близкие по смыслу: уважаемый; сударь; друг; товарищ; брат.

Рожденным в СССР, плох он был ли хорош, 
никогда не забыть 1982 год, трансляцию на унылом  центральном радиоканале в диапазоне ультракоротких волн в стереофоническом звучании «Стены» Пинк Флойд. 
Выпив по глотку невыносимо густого портвейна 777 на квартире у нашей сокурсницы Ляли, у которой была и квартира и стереофонический приемник в ней, мы не ждали. Мы верили. Мы знали, что стереофоническое радио - изобретение для трансляции песни «Арлекино» А.Б.П. и ансамбля «Голубые гитары».
Ближе к восьми часам вечера наша вера истончилась до состояния паутинки – бабьелетовой тенеты.  А в 20.20 советский эфир перемагнитился раз и навсегда гитарной струной Дэвида Гилмора. Pink Floyd. «The Wall».

Грузинский представитель выглядел так, будто внезапно ожил и вырвался на минутку
с церемонии собственных похорон, в смысле ярко-розового румянца на лице и одноразового костюма на плечах, скроенного как бы по шкале Фаренгейта,
при действующем в данной местности Цельсии, то есть на 7-10 размеров больше тела оратора. Но никого это не смутило, в том числе и самого представителя.
Который тоже не знал испанского.
После дипломатичного «buenos deas, buenas tardes, caballeros y damas» грузин обаятельно перешел на акцент. Любое выступление грузина, даже на дипломатическом приёме, окажется в результате цветистым тостом. Так вышло и на этот раз.

Свой тост он посвятил тайнам мироздания.
- Самая главная тайна мироздания, - представить указал жестом в сторону Тортиллы, той самой, в малиновом пальто, которая сейчас была без пальто, вся тонкая, вся в чёрном, исполненная такого княжеского величия, что сделало речь представителя грузинского народа особенно зажигательной. 
Однако пылающий глаз представителя пал на объект помоложе, на несравненную
мадемуазель Киру-Диану де Пуатье, - это красота женщины! – закончил свою речь представитель и, помогая себе кадыком,  церемонно вылил в себя содержимое невесть откуда взявшегося коровьего рога. Ему успели вовремя подставить
стул и забрали пустой рог.

И все так же выпили - за здоровье прекрасных дам.
Распрекрасная чёрно-рыжая дама за своё здоровье заглотила ещё горку канапешечек.
После речи грузинского представителя, взор посла Гватемалы ласково, но твердо устремился на меня. Подошла борзая, ловя на лету выпавший из моей задрожавшей руки бутерброд.

В наступившей тишине стало слышно «двери закрываются» в ста метрах под землей и свист реактивного лайнера, совершающего вынужденную посадку на Неву, короче говоря, я встал.
Взял с подноса еще один бокал пузыристого янтаря
и услышал следующую речь из помертвелых уст кинематографиста: «вечер всем добрый».
И дальше меланхолик сдал карты сангвинику и рассеяно слушал, что тараторит сангвиник, напирая на разрядку напряжённости, сложившуюся в международной обстановке, в основном между Гватемалой и Северной столицей.

- Мир на Земле, и международная станция «Мир» над нами, - обобщил сангвиник, на секунду вновь став меланхоликом, даже с перекосом во флегматика.

Зал разразился молчанием. Молчание обозначало:
вариант 1 - симфония не окончена, осталось ещё минимум 30 тактов до финала, и завсегдатаи филармонии это знают и сдерживают кашель;
вариант 2 - полный и окончательный провал миссии,
и что надо делать отсюда Бендера, пока все не опомнились и не стали концессионеров бить.

Скосив взгляд на невозмутимую и сытую физиономию своего компаньона с черно-рыжей челкой, я решил ударить плагиатом.
- Что же такое женская красота? – возвысил я голос
до 3-й октавы, - не миловидность – именно красота, истинная красота verdadera belleza* - главный ресурс государства! Не нефть, не атомные бомбы, не количество солдат и танков.  А женщины, прекрасные, ослепительные, сводящие с ума женщины.
______________________________________
*** verdadera belleza (исп) – истинная красота

 - В старушке Европе этого главного ресурса ощущается острая нехватка (по залу пробежал шорох, который можно расценить и как молчаливое одобрение и как вынимание из кобуры наганов). Поэтому мужчины европейцы заполнили площади своих городов, а так же музеи и галереи шедеврами архитектуры, скульптуры, живописи так далее, и так далее – только для того, чтобы хоть немного восполнить недостаток женской красоты.
Иное дело Россия. Смею думать то же и про Гватемалу!
Выйдите на улицу, сосчитайте, сколько за одну минуту мимо вас пройдет удивительных, прекрасных, ярких женщин с ослепительно-красивыми лицами, стройными фигурами. И вы сразу поймете, почему в России так поздно стали развиваться изящные искусства.
Всё дело в женской красоте! И в её сравнительном избытке. 
Леди, присутствующие в зале – яркое подтверждение моих слов!
- Так выпьем же за то, – я перешел на коду, - чтобы женская красота вдохновляла его на созидание! На мирное созидание мира для всех - и для каждого из нас!

Я уже был недалеко от выхода. Поискал глазами леди Ди, чтобы вместе с ней моментально исчезнуть из-под сени Гондураса в сторону подворотен и чердаков.
Однако я услышал звук водопада. Обернувшись, увидел, что консул Гондураса дипломатической поступью направляется в мою сторону, по пути сияя качественной стоматологией, а его руки распростерлись мне навстречу как два полюса магнита и ускользнуть из дипломагнетических объятий можно только дематериализовавшись и распавшись на атомы.

Водопад обернулся дружными рукоплесканиями.
- Мой друг! – произнес Гватемал Гватемалович по-русски, - великолепно сказано! Разрешите вас обнять!
Это был нежданный и ничем не обоснованный успех.
Кошка Ди лукаво улыбалась, отхлебывая шампусик из бокала.  Я сам едва успел поставить свой бокал на стол, прежде чем крепкий мужской о де колон не поглотил русский кинематограф в лице г-на Сизифова П.И.

Потом слово взял представитель городской управы.
Что говорил этот бледный человек, питающийся неистребимым ещё советских времен запасом макаронных изделий и натовской тушенки не припомню;
что чувствовал этот, злоупотребляющий «так сказатями»
и канцеляризмами всех времен представитель власти,
так навсегда и останется гостайной, так как запутавшись
в деепричастиях, он был сопровожден своим охранником
с небритым лицом, но полированным затылком прямиком в тёмные коридоры власти с той ловкостью, которая выдавала в нем опытного вышибалу из валютного ресторана «Прибалтийский».

Вскоре я нашел свою подругу в слезах и соплях,
так как у представителя семейства кошачьих на представителей семейства собачьих обнаружилась нестерпимая аллергия. Она тянула меня домой.
Я сопротивлялся.  Тень посла была на мне, и это придавало значительность persona non grata. Я чувствовал себя нужным людям.
Я ошибался!
   
Гвоздем вечера в консульстве была певица Амелия – сверхсекретное оружие в области соматики ***.  Она исполнила песенку на испанском, голоском, напомнившим мне фарфоровую чашку с васильковым узором, с легкой трещинкой с краю.
_________________________________________________
*** Соматика – область знаний, которая занимается изучением сомы, а именно – тела с позиции его восприятия изнутри.

Потом она спела по-русски балладу о нежных однополярных отношениях, в конце которых певица предсказывала гибель от неизвестной вирусной инфекции, передающейся не только воздушно-капельным путём.

Уже поздно ночью я оказался один на один со своей тенью в Фонарном переулке, где реликтовые фонари одуванчиками распустились в бледно-палевом небе.


Белая ночь. Экстерьер. Фонтанка.

Киры–Дианы со мной не было.
Я брел в сторону рассвета, откуда брезжила надежда на лучшее будущее и делилась надвое в розовом стекле Фонтанки, пока его не зачеркнул длинными водянистыми усами катерок, украшенный сухопутными автомобильными шинами по бортам.
Крылатые дворничихи небрежно прошлись своими легкими мётлами по гладкой бирюзе Востока, и я всерьез задумался о приобретении аппарата небесной связи - SkyLink.  Двух серебристых аппаратов.

Нетрезво оценивая киногеничность белых ночей, я свернул с Фонтанки на улицу Гороховую, попутно сворачивая дискуссию с внутренним голосом о том, как ловко можно было бы раскрутить интригу сценария и перенести место действия фильма про всякую лохматую нечисть из столицы белых ночей непосредственно в солнечную Гватемалу.  Или Венесуэлу – вспомнил я ту, с кем отжигал в консульской зале полуночную  джигу - с позитивной пышкой Грацелой с Венесуэлы.
   
В конце-концов, она могла просто пойти домой спать, не дожидаясь, когда ее приятель братец Люмьер, дотанцует последний вальс с последней посольской собакой. Кроме того, певица Амелия в продолжении вечера часто задерживала томный взгляд на кинематографисте, а иной раз и на его деловом партнере, объевшейся бутербродиками и обпившейся шипучими напитками. Амелия возвращалась к микрофону ещё не раз, и особым успехом пользовалась песенка на английском, которым она владела безупречно, однако в песенке всего более  нравился припев, который звучал как завывание на полную луну.
Примерно так: «Ауууу-ааа-хаууу»***
_______________________________________
*** Wendy McNeill «In Bocca Al Lupo»

И Кира – Диана ей подтянула. И остаток песенки они допели дуэтом. Диана брала нижнее контральто, а певица Амелия оставалась на верхней позиции, насколько
ей позволяла трещинка на фарфоре.

Версия «бе»: осталась в посольстве ночевать
по приглашению самого посла. В наложницах.
Или версия «в»: никакой Киры,
а паче Дианы никогда не было на свете.
Ни одна из версий не могла ни подтвердиться,
ни опровергнуться. Нужен skylink.

Раннее утро. Интерьер. Коммуналка.

Комната девушки-кошки была пуста.
Испытывая легкую досаду и неестественную усталость,
я отправился на кухню ставить чайник.
Однако по дороге заглянул в свой аквариум.
И уже спал на шкуре ещё до того, как смог разглядеть
ее великодержавные контуры.
Кира – Ди не явилась и утром.
Утро – понятие круглосуточное!

   Мария Антоновна смотрела на меня с сожалением, которое пробивалось сквозь ее тяжелые веки.
Дело было на кухне. Табуреты были расставлены примерно как на картине «Совещание в Филях»***
где позицию фельдмашала прочно занимала Мария Антона, а нам с Вилором Генриховичем достались диспозиции де-Толли и Беннингсена.
_____________________________________________________
*** Картина Алексея Кившенко «Военный совет в Филях» (1880)

- Не ругались? – подала реплику МА.
- Нет, не ругались, Марьантонна, .
- Может он её бил? – предположил Ленин Жив, не глядя на меня, но сопя в мою сторону окислом никотина.
- Попробовал бы! – МарьАнтонна перевела тяжелый взгляд на Вилора Генриховича, - и попробовал бы только, она б ему все морду расцарапала.
И они оба принялись изучать моё лицо, будто утреннюю газету.

- Нет не бил, - сокрушенно резюмировал В Г., - надо искать причину в другом.
- Марьантонна, Вилор Генрихович, может у нее есть сестра, подруга, мужик бывший, наконец?
- Тутанхамон у неё бывший из всего вышеперечисленного, - пробурчал Вилор Генрихович и жестом потребовал сигарету.
- А валерьянкой ты её не поил? (МА)
- Что вы, боже упаси! Только вдовой клико.*** (ПИ)
- Вот за что я не люблю эти все ненашенские,
это за непредсказуемость результата. (ВГ)
- Соглашусь. (МА)
- Мы просто зашли перекусить. (ПА)
- В Консульство Гондураса? А вас туда звали? (МА)

Я задумался. И да и нет.
- Мы шли мимо консульства. Навстречу нам попалась старушка в малиновом пальто.
- Тортилла? (ВГ)
- Откуда вы все знаете? (ПИ)
- Так, дальше. (МА)
- А дальше, нам открыли дверь и мы зашли. (ПИ)
- Вот так всё просто. Шли, шли и зашли. Как дети.
Все сначала, - скомандовала мисс Марпл.
- Вот что, Маша, а не сваришь ли ты нам кофейку для бодрости телесной.

   Тело МарьАнтонны тяжело поднялось с табурета.
Совет в Филях грозил перейти из острой фазы
в хроническую.  На кухне вскоре заскрыпела, заворчала старинная деревянная мельница, и растекся ни с чем не сравнимый аромат колониальных кофейных зерен, пролежавших полвека в жестяной банке.
   Кофе или «каву» МарьАнтонна заваривала по-малороссийски, как она это называла. Обжаривая зерна в сливочном масле и заваривая в кастрюльке до черноты мозамбикской ночи.

- У вас как? Серьезно? (МА)
- Ну, можно сказать, мы … как брат с сестрой. (ПИ)
- Ой ли? (МА)
- Ну, в смысле бизнеса. Партнеры. (ПИ)
- Молодежь совсем от рук отбилась . (Вздох). Стыд
  потеряла. (ВГ)
- Да бросьте, Вилор Генрихович! Неужто у вас все  было только через сельсовет? (ПИ)
- У нас честь знали! И достоинство. (ВГ)
- Ага. Ум честь и совесть. И творили, что хотели. 
  Социализм, вот что натворили. (ПИ)
- Социализм – это будущее планеты,  (ВГ)
- Ну, этот социализм ваш. Пролетарии всех стран,
жизнь по карточкам. (ПИ)
Мария Антонна разлила по чашкам ароматную дымящуюся нефть.
- Да хоть бы и по карточкам! Лишь бы не было – сами знаете чего! – подытожила партсобрание М А. - Давайте сначала и по-порядку. Кто был. Что делал. Что говорил.

   Подозрение М.А. пало на Амелию, певицу из восточной республики.
- Дуэтом, говоришь? Вот и выясни всё про эту певичку. Может она её завербовала.
- В разведку?
- Ну почему сразу в разведку? В рабство.
- МарьАнтонна, помилуйте, какое нынче рабство?
   Двадцатый век заканчивается.
- В ЮАР, – отрезала М А, - там наших девок в рабыни
и вербуют. Сначала говорят, что по контракту, моды показывать. А там раз – и в сексуальные рабыни.

   Версия Марии Антоновны, не смотря на свою экзотичность, делала хоть какие-то пресуппозиции.
И …
- Чего расселся, - прервала М.А. создание в голове сценариста прошан проже***. - Допивай и дуй скоренько
к консулу этой Никарагуа.
- Гондураса.
- Един берлин! – отрезал Вилор Генрихович и решительно отхлебнул кавы.
_______________________________________
*** prochain projet (фр.) - следующий проект

Экстерьер. День. Фонарный переулок.

   Подкрепляя себя железной аффирмацией Вилора Генриховича, уже через час я маячил пред вратами консулата, обмениваясь хмурыми взглядами
с камерой наружного наблюдения.

   Дверь открыл всё тот же парень с цепочкой на запястье.
Он говорил не по-русски, то есть, как я понял ещё вчера, экзамен по-русскому он если и сдал, то условно-досрочно.
Но специально для меня он говорил на плохом испанском с тем, чтобы, по его расчетам, любой идиот смог догадаться, о чем речь.

   И его расчеты по части идиота оправдались.
Я понял, что меня пускать не велено.
Однако парень с цепочкой меня недооценивал!
Вчера я подслушал тайный пароль из уст самого консула.
Вчера он разговаривал по телефону (уж он-то русский знал!) и прямым текстом огласил пароль на вход некоему деловому партнеру, который должен был доставить
ему образцы чего-то, чего я не понял.
Патронов, фитилей для ядер, или там запалов для гранат или партию зубного порошка.
Пароль звучал так:
LIBRE, SOBERANA E INDEPENDIENTE

Как не сложно догадаться, это было воззвание
к человечеству, начертанное непосредственно на гербе республики Гватемала.  Оно означало: 
«свободная, суверенная и независимая».
Герб Гватемалы был прибит к двери консульства
и находился непосредственно над ухом парня
с цепочкой, что существенно упростило мне штирлица.

   Отчетливо и звонко, как перед дедом Морозом,
я продекламировал:         
либере !
соберана !
индепендиенте !
при этом слегка проворачивая голову по часовой стрелке, так как надпись образовывала вокруг герба полукруг.
Путь был открыт.

Интерьер. Консульство Гватемалы.

   Меня провели тайными тропами непосредственно
в кабинет капитана Немо. Чугунная винтовая лесенка штопором уходила в потолок. Добротные шкафы из дерева познания добра и зла пополам с грехом из слоновой кости, присели в полупоклоне на гнутых ножках перед небольшим органом (ударение, естественно, на «а», хотя, если приглядется…), встроенным в стену.
Не фисгармония какая-нибудь там, а именно орган.
Посол был дядька с причудами, а причуды посольские, известно, не без фуг и хоральных прелюдий.

   Сначала влетела борзая. Я вспомнил ее имя: Консита,
по крайне мере вчера она отзывалась на Конситу.
Чуть погодя в кабинет вошел сам посол, вошел он через дверь, а не спустился, гремя ботфортами, по чугунной винтовой лестнице, ведущей из перископной рубки Наутилуса, как можно было ожидать.

   Я изложил Немо причину своего визита в его резиденцию. Кстати, за кого он нас с леди Ди принял,
я так и не понял.
Посол позвал своего слугу – того, смуглого, с перстнями.
И они поговорили по-испански. Или по-кастильски? Потом посол сказал:
- Они ушли вместе с Амалией в четвертом часу.
- Ночи?
- Да, разумеется, ночи.
Я спросил, можно ли как-то связаться с Амалией.
На что посол ответил, что, пожалуй, уже нет, так как Амалия сегодня улетает в Штаты.
Он очень сожалеет. Когда Амалия вернется,
он обязательно попросит её связаться со мной.
Я продиктовал пароль от коммунального  телефона,
и он записал мой номер в свой настольный календарь.
- Что-то около 16.00, - сказал посол, когда я спросил,
когда рейс Амалии. - Через Франкфурт, компания Люфтханза.

   Ретируясь, я раскланивался на ходу, стремясь
кормой попасть дверной проем, украшенный
по порталу диковиной резьбой.
 - Вот ещё что, - приостановил мои retour en arri;re
посол Гватемалы, - когда вы разрешите свой вопрос,
я жду вас у себя в любом составе на вечере, посвященном дню независимости Гватемалы, - и жестом намекнул,
чтобы я брал немного правее. И когда я наконец совпал
с проёмом я толкнулся в дверь, она оказалась заперта.

   «Ловушка!» - затряслось подсознание жертвы дешевых horror movie и сразу высветилась картинка: каменное подземелье, с потолка капают нечистоты, прикованная наручниками к пыточному столбу растерзанная, мокрая, грязная, в кровоподтёках и пиявках черно-рыжая, меня толкают к ней лысые головорезы, дают парабеллум: застрели её, и ты жив и ты на свободе! - нет! – ах, нет?! – так сдохни! бах! - или так: черно-рыжая в блестящей черной коже встречает меня в подземелье хищной улыбкой, восседая на бронзовом троне, в руках её плеть
с железным крюком на конце … хрясь!

    Поправив седеющую волну над виском, посол, похожий на капитана Немо, мягким дипломатическим шагом подходит к двери.
- Позволите … - и, слегка отстранив парализованное страхом тело, открывает дверь внутрь,
и прежним дипломатическим тоном продолжает:
- … выразить надежду, что мы ещё увидимся
и сможем пообщаться на одну, весьма интересную
для нас обоих тему. 
Я сделал гасконский реваранс, и размахивая воображаемыми перьями, выбрался наружу,
на яркий, на свет белый, на свет божий.
Солнце заставило сожмуриться бледную,
самодовольную физиономию закадычного друга
Гватемалы. На физиономии, как на бересте,
было начертано:
«Только я, и только король – честные деловые партнёры! Ни оружия, ни наркотиков;
только экспорт снега, импорт загара и улыбок».

День. Аэропорт Пулково-международный.

На табло 14.14
Остывший чай с лимоном на барной стойке.
Очередь избранных с гербовыми визами
в загранпаспортах, иностранной валютой в потайном кармане, связями за рубежом – скажем, это были люди исключительные в своём роде, ибо были удостоены права пересечь границу Отечества без страха быть побитыми камнями за то, что они не держали в десятом
поколении нож в правой, а вилку в левой.

   И тут я разглядел своего тайного агента.
Певица Амалия стояла уже у самой стойки Люфтганзы
со скромным ультрафиолетовый чемоданчиком
на колесном шасси,  украшенном лейблами всех аэропортов мира, включая Катманду
и грунтовую взлётку Байконура.
   
   Уши ее были покрыты непомерными
для девичьих ушных раковинок наушниками Somy,
глаза скрывали очки чёрные, как ночи без снов;
венчал певицу скромный ультра-синий паричок - цель быть не узнанной никем просвечивала уже в самом чемоданчике, и прочий антураж лишь прибавлял отчаяния к призыву: «ну посмотрите ж на меня,
вы, бандерлоги!»

   Бандерлог П.И.С. посмотрел.
Доел лимон. И с этим лицом направился к певице Амалии, которая как раз вынимала из сумочки паспорт
с золотой гербовой прожилкой.
Помог с чемоданом на чутких и бескомпромиссных авиационных весах.  «Вместе летите?» - обдала холодным блеском импортной металлокерамики местная представительница Lufthansa в кителе цвета ночного берлинского неба, с крылом аиста на воротнике апаш и шелковым галстуком-дофин.
«Да!» - тянуло ответить тётеньке с крылышками, - да нет, - благочестиво отозвался кинематографист П.И.С., - мы не вместе».
Амалия приспустила на него очки. До отправления оставался еще час.
- Хорошо-о-о, что-о прише-о-ол, - сказала Амалия тоном Клеопатры, которая уже давно поджидала Марка Антония и соответствующим образом подготовилась к разговору.***

__________________________________________________
*** Марк Антоний подозревал царицу Клеопатру в смерти Цезаря. Когда же он вызвал её в Рим для разговора «по-душам»,
царица прибыла на золоченом корабле, в образе Афродиты. Марк Антоний был сражен наповал. Он бросил третью жену
и детей от трех браков и уехал на ПМЖ в Александрию,
где они с Клеопатрой с энтузиазмом проводили ночные часы,
а днем безудержно пировали. Вскоре царица родила двойню.
Египет, короче, они профукали.

- Вот ты-ы жо-о-о-па,  -  синеволосая Клеопатра-Амелия достала из рюкзачка лэптоп в синем, выкрашенном, скорее всего, в той же парикмахерской, тонкостенном корпусе.  Из бокового кармашка рюкзачка она вытянула
и добавила к ноутбуку авиабилет в небесной расцветки глянцевом конверте, - это всё ти-и-б-е-е, - Мальвина подтолкнула к Буратине 800 граммов греха и соблазна. История имеет свойство повторяться из раза в раз по одному сценарию: на крышке лэптопа был изображён символ искушения с откушенным боком.

   Буратино сделал вид, что больше взволнован сменой названий аэропортов всего мира на шелестящем табло прилетов-отлетов, но особенней всего голубем, залетевшим в раскрытую фрамугу под самым полотком, очевидно, с целью подчеркнуть особость времени и места  своими рискованными виражами и попытками
расквасить клюв о стекло.
Свободу глупым птицам и синим певицам!

   Слежки за собой я не заметил. Но разведка на то
и разведка, чтобы замаскироваться подо что угодно,
хоть под певицу, хоть под сизокрылую птицу, хоть под буфетчицу с искусственной молодостью на искреннем лице (кофе+коньяк= яйцо фаберже!).

- Э-э-й, му-щ-щ-ина-а-а, пра-а-сни-и-те-сь!
На землю спусти-и-тесь, – и Клеопатра-Амалия шлепнула поверх голубого Айр Франс красной пачкой Gauloises legeres и так энергично двинула всю стопку на мой край, что выбора не оставалось.
- Это всё мне? – осведомился вербуемый, подставляя руки под падающие предметы роскоши и неги.
- Да, это тебе. Бери и быстро уходи. Вся информация, -Мальвина-Клеопатра стукнула бирюзовым лаком маникюра о крышку лэптопа, - здесь! Она передала тебе. И больше ни-и о чё-о-о-м не спрашивай ни-и-че-е-го-о-о, - акцент её странно-пленительной речи не только не передавал оттенков смысла происходящего, но скорее напротив, маскировал под заговор двух дервишей
в аравийской пустыне, отдавал не то Бухарой,
не Самаркандом, не то Абу-Симбелом.
- Что ты удивляешься? Диана тебя лю-ю-бит.
Вот это, - она снова тыкнула маникюром в дары волхвов, -  тебе пригодиться.
- Скажи Амалия, ты знаешь, где Кира?
- Она не Кира.
- Знаю, Диана. Вы вместе уехали из консульства.
- Ты знаешь, ты мне симпатичен ... но сейчас уходи, - тайный узбек подхватил свой рюкзачок и удалился
в сторону неба над Атлантикой через гейт №2.

Коммуналка. Кухня. Вечер.

- Не открывай! – Ленин жив предостерегающе мудро блеснул лысиной под 14-ваттной лампой.
- Включай сию секунду! - скомандовала Мария Антонна голосом Колчака, пускающего миноносец «Сердитый» наперерез японским броненосцам, - это вопрос жизни
и смерти. Монитор ноутбука засветился. Не требуя паролей и явок, он сразу открыл страницу текста.
- Что это? – прорычал Колчак-Мария, - читай! Вслух!
- Антонна, а если тут пахнет развратом?
- Генрихович, уймись! всюду тебе чудятся
женские груди да жидомассонские заговоры.

   «Госпожа кошка, служившая  при  дворе, 
была удостоена  шапки чиновников пятого ранга,
и ее почтительно титуловали госпожой Мебу.
Она была прелестна, и государыня велела особенно
ее беречь.
     Однажды, когда госпожа Мебу разлеглась на веранде,  приставленная к ней мамка по имени Ума-но Мебу прикрикнула на нее:
-  Ах  ты  негодница! Сейчас же домой! - Но кошка продолжала дремать  на солнышке.
Мамка решила ее припугнуть:
- Окинамаро, где ты? Укуси  Мебу-но  омото!
Глупый пес  набросился  на кошку, а она 
в  смертельном страхе кинулась 
в покои императора. Государь в это время находился в зале утренней трапезы. Он был немало удивлен и спрятал кошку у себя за пазухой.
- Побить  Окинамаро! Сослать  его  на Собачий остров сей  же  час! - повелел император»***

- прочитал я выбранную наугад страницу.
___________________________________________________
*** Сэй Сенагон. «Записки у изголовья»
 
    Мы сидели на кухне, запивая грусть-тоску летнего вечера отвратительным, вкуса вареного пня, горячим напитком, который МА именовала Иван-чаем, что был скошен лично Львом Толстым и столетиями напитывался пенициллином на губернских аптечных складах.

- Во всяком случае, у тебя есть билет на Париж, -
Вилор Генрихович отодвинул от лихорадочно
блестящих близоруких глаз лихорадочно блестящий бланк Air France. – Всегда мечтал! Париж – город моих снов, - Вилор Генрихович Коцебу поднес к губам
руку с мечтательно оттопыренными указательным
и средним пальцами, и я поспешил просунуть меж подкопчёных фаланг французскую сигарету Gauloises legeres с фильтром и поднес синее пекинское пламя.
   
   Владимир Ильич Ленин Отец Русской Революции пустил ноздрями дым французского отечества прямиком к лампочке Ильича, что твой буржуа - латинский квартал, бургундское, закат, диатонический аккордеон - испускал бы голуазов дым в сторону заката над Pont Neuf.
- Чем пахнет Париж, мон ами? – новая струя еще длиннее, протянулась к самому Pont Mirabeau (Мост Мирабо), - запоминай: Париж - это запах кофе, духов и бензина.
– А у нас, - парировала. Марья Антона, -  щи, моча и …
- беломор, - докончил Вилор Генрихович, и повторил как скороговорку: - щи моча и беломор. Привези-ка, мой дружочек, из Парижа …  привези просто …
горсть земли  с Монмартра!
- Там одно собачье говно, а не земля, да будет тебе известно! – пробурчала Марья Антоновна, - привезите-ка ему лучше новые ноги, можно даже французские. Шутка!
- Горсть жареных каштанов – всё, о чём я попрошу.
Пусть не жареных, нет. Пожарить я смогу и здесь.
Просто, сладких французских каштанов!

На том Совет и постановил.

   Уже себя в комнате я вновь раскрыл рот дареному коню
и изучил его в трёх проекциях. Это был изящный аппарат известного бренда, лихо примазавшегося к библейскому факту грехопадения,  как к способу познания добра и зла, заключенном в сверх-тонком корпусе синего металлика.

   Меня занимал вопрос:
- как она всё это успела за одно короткое утро?
да ещё после шампанских вин и ночных пируэтов
под сенью Гватемалы.
И как следствие отсутствия ответа, новый вопрос:
- а не было ли это всё заранее подстроено,
а осуществлено только сейчас?
- цель?
Все три вопроса так же подлежали всестороннему обдумыванию, к чему я и приступил, примостившись
на подоконнике, который давно освоил как восточный диван*** с видом на реку людскую.
___________________________________________
*** диван - в восточных литературах собрание лирических произведений, принадлежащих одному поэту.
А так же совет высших сановников при султане.
 «После обеда, когда я кейфую на диване, распространяя вокруг себя запах сигары, свояченица читает вслух мои произведения,
а тёща и жена слушают». А. П. Чехов, «Мой домострой»

   Тут можно бесконечно и безответственно размышлять
о вечных ценностях при настежь раскрытом окне, когда лёгкая рука мистраля теребит тебя за власы, как бы благословляя на новые мысли о тайне бытия и вместе
с тем мягко подталкивая в сторону парикмахерской.

   Чем привлекательна такая высокотехнологичная
и, очевидно, страшно дорогая игрушка. Во-первых,
с её помощью не сложно любую точку мира превратить
в кабинет Дюма-отца или библиотеку им.В.А.Ленина,
а во-вторых, это косвенное доказательство того,
как ты успешен в не простом деле наборщика букв.

   В-третьих, и в-главных, не разгуляешься где и с кем попало в компании этого надкушенного фрукта – как пить дать - сопрут! Дорогая вещь, станешь жалеть

   В поисках новых впечатлений, я бездумно тыкал палец
в незнакомые иконки и освежал в памяти институтский английский. Так я попал в свою почту на poch-ta.rus.
А как только прописал, где просили, логины-пароли,  грешный фрукт сразу намекнул на необходимость присоединения к мировой паутине.

   И, самое-самое! он готов был сделать это даже без похода
к Прометею прикованному в коммунальном коридоре!
Он спросил меня только YES/NO, намекая на мою страсть к неочевидным ответам.
Я нажал YES. Застенчиво пискнув шпионским флажолетом, лэптоп подсоединился к передатчику, забытому астронавтом Шепардом на Луне.
И он напечатал:

«Послезавтра у французского консульства.
В пять. Твоя К.»

   Я выпал на улицу Гороховую, но вовремя превратился
в полосатое хвостатое без крыльев и, схватив себя в воздухе поперёк яростно извивающегося туловища,
закатился обратно в комнату-эркер.

   Что такое счастье, дамен унд херен?
Счастье, это когда у тебе что-нибудь дадут, например жизнь, а потом решат её отобрать.
Но, в последний момент дверца кареты распахивается,
«стой!» - кричит гонец палачу, - «царской милостью …!»
- Ё Т М ! – бормочет палач крестясь, чуть  было не содеявший З Т М.
- Царь, - шепчет петрашевец, - и всё-таки успел!
Паршивец он этакой!
Словом, триединая формула счастья верна как
E = mc2* в переводе на русский:
счастье это:    дать, забрать, и снова отдать**.
_______________________________________________________
* E = mc2 - формула эквивалентности массы и энергии,
где E – полная энергия объекта, m – его масса, c – скорость света в вакууме, равная 299 792 458 метров в секунду.
Знаменитая формула, выведенная А. Эйнштейном.
** Формула счастья, выведенная Львом Давидовичем Ландау, гениальным ученым, известным ловеласом, лауреатом Нобелевской премии по физике:
«для счастья необходимы три вещи:
работа, любовь, общение с людьми».
Уважаю, но не согласен в корне, так как это почти одно и то же.

Экстерьер. День. Набережная Мойки возле французского консульства.

- Жан-Поль, - сказал Жан Поль.
- Павел, - сказал Павел и пожал предоставленную
Жан-Полем руку, и на всякий случай перевёл, - Поль.
- Быстро пройдёмте за мной, Поль.

Интерьер. День. Кафе «Безе» на набережной Мойки.

- Давайте ваш паспорт.
Не присаживаясь к столу, а воспользовавшись «фуршетным» столиком у окна с видом на Мойку,
мы быстро и четко, почерком Жана-Поля с левым уклоном, заполнили бумаги по-французски.
- Ждите меня здесь. Почитайте пока, - Жан-Поль ткнул
в меня журнал с цветной полиграфией.

   Это было парижское иллюстрированное издание
FROU-FROU. Я сменил деловую стоячую дислокацию
на укромную, сидячую. Журнал, разумеется,
был на французском.
- Фру-фру, - без труда перевел я его название на обложке.
И сам журнал читать было легче лёгкого, так как основной его сюжет составляли женские фигуры, не осквернённые чрезмерным количеством одежд и ничуть не уступающие по красоте и стати лошади графа Вронского.

   Основное неудобство для чтения составляло отсутствие на собственной фигуре долгополого черного плаща
и широкополой черной шляпы с густым плюмажем
для защиты репутации Советского гражданина («бывшим» советский гражданин не бывает).

- Что-нибудь ещё? – вот тот самый случай, - ещё кофе?
- Мерсис! – увлеченный переводом с французского, ляпнул ПИС.
- «Merci» ессс, или «merci» ноу?
«Приключения начались» – пробормотал себе под нос
П. И. Казанов(а), рискующий спалиться перед целомудренной постсоветской женщиной, заставшей его за перелистыванием хрустящих страниц с некогда уголовно наказуемым содержанием.
- Спасибо, чаю!
- Черного или зелёного?
- Черного! Нет, зеленого!
- С мятой или чабрецом?
- Всё и сразу! – с вызовом парировал несостоявшейся Казанов(а) поняв, что разоблачен и что скрывать уж больше нечего. А чем таиться по углам, так лучше
сразу тряхнуть всеми мужскими достоинствами.
Вынул пачку Gauloises, с zippo-вским шиком подпалив галльскую сигарету одноразовой китайской зажигалкой,
он так откинулся на спинку якобы венского стула,
раскрывая для официантки весь экземпляр
французского иллюстрированного ежемесячника
FROU-FROU, что даже  Бонд, сам Джеймс Бонд,
мог бы взять у него пару уроков обольщения.
- У нас не курят, гражданин!

  Как гражданин и как патриот, я захлопнул французских девиц на самом ярком развороте и перевернул их прелестями в стол. На обратной стороне frou-frou во всю готическую путаницу шпилей и аркбутанов, над расфокусом белых
и алых роз, левитировал Собор Парижской Богоматери.
В нашей стране за вид бокового фасада Notre Dame de Paris никого уголовно не преследуют. Так было и так будет всегда. Голуаз я аккуратно допользовал на ступенях крыльца под вывеской «Безе», сосредоточенно глядя
в ограниченную перспективу реки Мойки.
Потому что гранит и потому что изгиб.

  Жан-Поль явился только через полтора часа,
когда кинематографист Поль-Сизифов уже пришел
к единозначному выводу, что и Жан и Поль и сама Франция,
и теория Большого Взрыва – всё есть сон. 

- Пардоне муа, - сказал Ж.-П., - У нас немножко а морте централь ординатэр***. Пришлось немножко ждать.
Но нам помогли друзья, вот, держите, - и в мои руки вернулся паспорт гражданина Российской Федерации, желающего ускользнуть из Российской Федерации,
для чего на 7-й странице книжицы переливался голографический герб Французской Республики.
____________________________________________________
*** ordinateur (fr) – в борьбе за чистоту французского языка
ни один уважающий себя француз ни за что и никогда
не скажет  «компьютер».

- Спасибо, - сказал молодой ещё кинематографист.
- Привет Диане, - ответил Жан
   и щелкнул каблуками Поль.
- Вам еще чаю? – поддержала дружбу между народами официантка, звякнув орденами и медалями под шелковой блузкой.
- Счёт! Счет мадемуазель!

                ***
   А наш читатель скажет: ну и зачем вся эта сцена?
Она не двигает сюжет, она загромождает действие двумя лишними фигурами да ещё каким-то сомнительным журналом для прыщеватых юнцов.
Соглашусь. Соглашусь с вами, друг читатель.
Но представьте,  этот журнал я в тот же день продал
в переходе на Невском за столько серебряников,
что добавив совсем малость, купил себе на том же Невском пусть не свежий, но в превосходном состоянии зеркальный фотоаппарат ZENIT-E.
А вот он уже сыграет немаловажную роль в нашем повествовании. Какую, - спросите вы?
- Как знать, - честно ответит автор.
Во всяком случае, образ собора Нотр Дам на острове
Сите в бело-розовом сиянии возбудил героя нашей повести не меньше, а то и больше жизнеутверждающих пластмассовых девиц с геометрическими пропорциями.
И привет Диане де Пуатье!

                ***
   А потом, по настойчивому ходатайству самого Вильяма нашего Шекспира, на территории жизни появилось новое, до сей поры не действующее лицо: Афэлия.
Офелия Васильевна пришла не сама.
Сама она могла только рыдать. Её внесли. Как залог.
Брала ли она уроки плача у плакальщиц Востока или это был её врождённый дар, но только она рыдала, плакала
и снова рыдала так, что стала мерещиться перспектива подтопления жилого помещения.
   
   Её заселили в комнату, о существовании которой
я и не догадывался. В коридоре стоял «шкап».
Шкаф сдвинул в сторонку мускулистый мужик армянской идентичности. За «шкапом» нарисовалась дверь.
Куда же она вела, эта дверь?
В Нарнию, она вела, никак не иначе.
Значит, своим ключом этот мужик открыл дверь прямиком в страну печальных грёз. Потому как это оказалось его дверь, и всё что за этой дверью – тоже его.
И Нарния его. И Афэлия Васылевна тоже была его.
Но! Всё это уже в прошлом. Теперь Офелия стала, по его же милости, пятой постоянной обитательницей квартиры по ул. Гороховая. Потому как её бросил тот самый мускулистый в кожаной лоснящейся жилетке,
как хитиновые доспехи майского хруща***.
___________________________________________________________
*** Ма;йские жуки;, или ма;йские хрущи; (лат. Melolontha) - род насекомых семейства пластинчатоусых, обитающих в Европе
и Азии.

  Как же безжалостен порой русский язык!
Муж жену может бросить. Как недокуренную сигарету.
А каково ей быть незатушенным окурком?
Только одно: идти в Офелии.
Строго говоря, Васген Офелию Васильевну не бросил.
Он её лично отвез и высадил в березняке Нарнии.
И с нею семь чемоданов носовых платков.

- Васгенчик! – с нескрываемым восхищением приветствовал героя  Вилор Г., который знал его с детства, в смысле они с маленьким Васгенчиком играли по коммунальному коридору в Олимпийские гонки на колесницах,  где роль скакуна брал на себя маленький, арапоподобный  Васгенчик, а за Ликурга выступал сам Вилор Генрихович.

   
   Васгенчик поднял В.Г. на руки, привычным движением
подсек ногой табурет и укрепил на ней бюст В.Г,
отца русской революции и третьего Интернационала.
И всё вместе отставил в сторону, чтобы не было
помех главному делу.
- Васгенчик, ну что ты? Где ты теперь?
- Я, дядя Володя, из сборной савсэм ушел, в футбол больше не играю. Я на тэлевидэние перешел, – отвечал повзрослевший и атлетически возмужавший Васгенчик находу, так как он работал с массой тела женщины, направляя её самоё и потоки её слёз  в сторону комнаты за шкафом, - водытелем я тэперь на телевидении.

   Вилор Генрихович спокойно отозвался на дядю Володю. Он смотрел вослед  Офелии, которую Васгенчик благополучно внедрил в комнату за шкафом и спустя какое-то время вернулся на кухню:
- Вы тут приглядите за Офэлией Васильевной. Она уже раз травилась, тры пачки съела барбитурата. Вот такая она
у меня! – и Васгенчик  с мускулатурой рук объял
нечто необъятное, как облако.
- О! фэлия! - задумчиво произнес Вилор Генрихович тоном Полония, - три пачки?
- Тры. Откачали в Боткине.

   Офелия Васильевна вечером сама дважды пересказала обстоятельства своего незадавшегося ухода из этой жизни в историю. Набухшая от рыданий, она сообщила, что после первой пачки ей сразу захотелось в туалет, и там она уснула. Просто заснула. Проснулась и поняла, что не может встать с толчка. Сползла, поползла, подобно виноградной улитке, в спальню и стала пить вторую упаковку, запивая пивом, которое Васген оставил на её тумбочке не допитым. Потом и третью.
- При такой массе, -  сказала Офелия Васильевана серьёзно, - доктор сказал, и пяти будет недостаточно, - и сызнова зарыдала.

   Масса тела Офелии была недосягаемой постимпрессионистической мечтой француза Пьера
Огюста, и так же её лелеял в своих порочно-барочных снах фламандец Питер Пауль. Но до сей поры она всецело принадлежала только одному сластолюбцу, своему мужу Васгену, который более всего в Офелии ценил склонность её телесности к долго не затухающим колебаниям после кратковременного воздействия тяжёлой мужской дланью.  И словом:
                Тот хотел арбуза,
                А тот соленых огурцов.
                Г.Р. Державин.
Что кому. 

   Наполовину армянка, наполовину еврейка, Офелия вышла за Васгенчика в период зелёной юности по глубокой и опрометчивой любви. Она была предана ему настолько, что первые сто лет вообще не замечала его врожденной страсти ко всему, что отзывается на слово «дэвищка».

   И она не догадывалась, что изменил он ей впервые непосредственно на их же свадьбе, за недостатком у жениха свободных средств, объединённой с днём рождения её лучшей подруги Изабеллы,
которая широко отмечала свою юбилейную
30-летнюю дату в ресторане Баку.
Офелия тогда сама предложила кооперацию.
Только чувство благодарности за матпомощь испытывал жених к Изабелле в пустующем кабинете зама ресторана - ничего платонического.

   Рыдания не позволили Офелии Васильевне докончить рассказ обо всех явных и тайных жертвах васгенчикового темперамента; люто охарактеризовать в красках достоинства и недостатки всех многочисленных приятельниц её ненаглядного.

Порешили на том, что ещё не вечер и оставили Офелию оплакивать и осмысливать свою биографию без лишних свидетелей, убрав из кухни предварительно все колюще-режущее.

День вступил в вечер и раздался вечерний звон,
и звучал он теперь одноактными вечерами, долгими белыми  ночами по всей территории коммуналки, разливаясь потоками звуков особого лирического назначения, вызванный к жизни молоточками и струнами страдающего сердца, извлеченные из под черной крышки-крыла рояля R;nisch***.

Известные с музшкольных времён фортепианные этюды Гёдике,  арии из опер А. Сальери и иные знаки культуры со слезами пополам выгибали плашки паркета, заставляя коробиться видавший Всемирный потоп дуб, и заливая Тоской и Богемой всех да имеющих уши.
_______________________________________________________
*** скольжение по знакам культуры на страницах нашей повести напоминает игру Святослава Рихтера на своём любимом рояле Renisch. Рояль Рихтера Renisch живет теперь в доме В.А. Гергиева. Удалось пристроить в надежные руки.

Рояль Renisch внесли в комнату Офелии и в нашу жизнь в тот же самый день. И отныне он составил главный элемент меблировки в скромной архитектуре Васгенного-Офелиевого жилища, а так же и предмет, который каждый из проживающих в кв № 49 был бы готов с радостью и вдохновением отдать в приют для глухих.
Ибо Офелия не знала мажорных тональностей.
Всё, что исполнялось ею на инструменте, имело только одну тональность и размер: минор, анданте фуриозо.
Вешались даже пауки на собственной паутине.

Этим же рейсом Васгенчик внёс еще один исключительно важный антаблемент в архитектуру нашего повествования: бисиклет «старт-шоссе» марки ХВЗ.

- Слушай, рэжиссёр, - обратился Васген Гайкович непосредственно ко мне. Дверь в мой аквариум была открыта по причине задымления, которое я устроил, сжигая в пепельнице порочащие меня документы – иначе: рукописи моих старых опусов. Рукописи, вне всякого сомнения, горят, но смердят преисподней.
- Я не режиссёр.
- Один пэльмень. Вэлик поставлю пока у тэбя, - в моих скромных интерьерах Васген смотрелся героем древней Эллады. В его мускулистом кулаке был зажат стальной спиценосный конь он же колесница,  который поджав все цепи и втянув рога, чувствовал себя не тяжелее лебяжьего пёрышка.
-  Хороший вэлик, десятискоростной, будь другом, - Васген поставил ХВЗ слева от двери и шлепнул его по узкому кожаному седлу.  - Офэлия Васыльна еще не скоро на него сядет. У вас лифт не работает. А без лифта ей тяжело вэлик туда-сюда на третий этаж. А у неё савсэм мэста мала. Можешь пользоваться, - он снова приласкал седло ударом ладони и скрылся навсегда из нашей жизни и из моего повествования. Я машинально уставился на седло этого хитрого дорожного снаряда и в течении долгих минут мысленно сопоставлял с формами Офелии Васильевны. Чуден, чуден белый свет.

   Кроме вэлика, рояля и Офэлии, Васгенчик оставил два афористичных высказывания, не помню по какому поводу. Впрочем, ясно по какому:
«Ушла дэвушкай, а вернулась фурой (фурией)» Васген. «Жэнчин надо одевать так, чтобы захотэлась всё прямо на ней разорвать». Васген.

Экстерьер. День. Стрелка Васильевского острова.
Согласно очередной инструкции из ставки, переданной не самым тайным из способов, просто по эл-почте, я оказался  в городской толчее машин, гранитных набережных, ростральных колонн верхом на ХВЗ, стремительно несущимся сквозь ставшие уже чем-то законным пробки, петлёй Нестерова облетая светофоры, в чем-то подобный орлу и ужу одновременно.

Шесть пунктов задания я уже выполнил. Остался седьмой.
Предпоследним пунктом было посещение синагоги.
- Вы, конечно, еврей, - спросил меня Раввин с той интонацией, с какой можно сообщить о присуждении  мне мужского пола, ориентируясь исключительно по внешнему виду.
- Точно не знаю, - был ответ, которым Раввин был повергнут в тихую вселенскую скорбь, - пока не знаю, - поспешил я утешить почтенного мудреца, - вот моя бабушка …
-  Берите и уходите, - раввин встал. Я держал в руках сверток, который
в этот момент разом потяжелел минимум вдвое, – но имейте в виду, передадите – и все! Вам открывать и смотреть не следует.
Для вашего же блага.

Раввин открыл мне дверь, я поклонился излишне православно, как мне почудилось, и вышел на залитый солнцем двор синагоги.
Сверток пристроить было некуда. На этом легкорогом симурге*** не было ничего, к чему можно было бы прикрутить сверток. И я, усевшись в седло, опустил семитский сверток за пазуху. Майку пришлось заправить
в штаны. Штанины прищемить прищепкой от попадания в цепь.
___________________________________________________-
***Симург — в иранской мифологии фантастическое существо, вещая птица, царь всех птиц.
               
                ***
«Талантливый человек — это стрелок, попадающий
в цель, которая кажется нам труднодостижимой; гений попадает в цель, которой даже и не видно. Сумасшедший так же поражает незримую цель, однако большей частью попадает впросак».
                Цезарь Ломброзо **
** не точная цитата Чезаре Ломброзо (Cesare Lombroso), итальянского судебный психиатр, антрополога и криминалиста, который в 1863 году издал книгу «Гениальность и помешательство»

И я отправился на последнее задание - киностудия университета на В.О.
В прокуренную монтажеую я явился практически вовремя. Монтажная, она же кают-компания, занимала подвал в одном из зданий 12 коллегий.
Ничуть не мешкая, мы выехали на место съёмки и поехали на буханке вдоль Невы реки. Сейчас говорят «локация».
Мне был выдан бетакам, штатив, сумка с выносными микрофонами
и запасными аккумуляторами и режиссер.
Режиссера посадили вперед.  Она указывала путь и звалась Лялею Серафимовною.  Я должен был  при ней поработать кинооператором. Вопросы задавать было не кому: Ляля что-то быстро записывала в блокнотик, чем давала понять, что отвлекать ее было бы, по меньшей мере, безнравственно.

Не скажу, что б дело было совсем новое, пару лет назад мне уже доводилось подрабатывать на этой же студии в том же качестве.
И той же с режиссёрой Лялей. Или с тем же режиссером Лялем.
Не знаю, как уменьшить тему сексизма в этом предложении.
Ляля – это серьёзная, увлеченная своим делом вполне себе молодая женщина. У неё есть всё, кроме верного спутника жизни.
Возможно, она старомодна в своих идеалах.

Буханка – это машина времени внутреннего сгорания.
Бетакам – это видеокамера профессионального разрешения. 
Сейчас, господа, у вас в заднем кармане находятся минимум два бетакама и, пожалуй, весь остальной набор техники для оперативной съёмки размером и весом максимум с плитку шоколада. Мой набор весил как раскормленный жертвенный агнец, которого следует носить на закорках по долинам, по взгорьям, не ограниченное время без вздохов и стонов
и всегда держать в поле зрения розетку для летучей подзарядки батарей.
По пути мы сняли несколько ничего не значащий планов, мол, Ленинград мой, Петербург мой, город – герой и город - нарцисс, засматривающийся ампиром в текучее зеркало Невы, город отважных молодоженов
и египетских артефактов.

Интерьер. Лаборатория профессора.
   
Профессор встретил съёмочную группу в своей тайной лаборатории, занимающей подвал под горным институтом, без всякой ажитации,
с шваброй в руках, в синем халате и желтом галстуке,
и с порога заявил, что курит тут только он.
Отшвырнув швабру в угол, профессор молча подвел нас к «яйцу».
О! что это было за яйцо! Я специально поставил «О», так как эта литера наиболее близка яйцу по сути и по форме. Только яйцо профессора было абсолютно зеркальным, в смысле - покрыто не проницаемой для света,
и всяких реликтовых излучений,  амальгамой.

Такое яйцо, к примеру, мог бы снести Boeing 747,
если бы он был Боингом-несушкой.
Сам профессор выглядел не слишком киногенично -
в синем халате, сухой, подвижный, больше похожий на птицу До-До,
чем на ученого, без ярких черт, выгодных с точки зрения видеосъёмки.
К тому же он довольно быстро исчез в тени приборов весьма сомнительного и крайне архаичного вида, вероятнее всего, унесенных
под полою халата из музея научных ошибок.

В яйцо по очереди залезали испытуемые. Внизу была дверка.
И приставная лесенка. Большинство были студенты, но попадались
и профессора-преподаватели. Каждый находился в яйце примерно
минут двадцать, пол-часа.

Пока первая жертва сидела в яйце, я установил штатив, камеру, выставил вайтбаланс,  цветовую температуру. Приготовил выносной микрофон для синхронов. Для пристрелки света и фокуса, я посадил Лялю в кресло. 
Мы всегда так делали. Чтобы проверить микрофон,
я провел экспресс брифинг.

- Ляля Серафимовна, - спросил я режиссёра Лялю, - куда
ж ты меня привела? Это что, подпольная силиконовая долина?
Тайная лаборатория Тони Старка?

Ляля вздрогнула, но ответить не успела или не захотела. Её подозвал профессор. Пару метров плёнки с Лялей Серафимовной я, пожалуй, затирать не стану - пригодится для истории науки. Не пригодится,
не велика  и потеря.

Первой испытуемой стала женщина-профессор.
Она вышла из зеркального яйца пошатываясь.
Мы с Лялей подхватили её под руки и усадили
в пристреленное кресло.  Профессорша помолчала.
Потом помычала. Потом она заговорила. Матом.

Никто из испытуемых не знал который час.
Не знал, какой на дворе день. И даже какой год.
Студенты вели себя скромнее.
Но при этом все они несли такую заоблачную пургу,
что мне, как оператору, который просто крутит ручку,
становилось не по себе. Ляля держалась. Она задавала
по протоколу протокольные вопросы.

Пятого испытуемого мы уже не сажали в кресло,
а положили на кушетку. Испытуемого звали, как и меня, Павел.
Но в интервью он называл себя в третьем лице
и назвал собакой по кличке Саймон.
Внезапно вскочив с кушетки, Саймон сдернул с себя одежду и, оставшись
в том, чем его сука родила, принялся простодушно обтявкивать присутствующих, пописывая туда-сюда, так, что невольно пришлось посторониться.

Камеру со штатива я снял и бегал с бетакамом на плече,  уворачиваясь от щенячьего энтузиазма, сам себе напоминая крупное энтомологическое явление о двух головах, а вместе с тем Ивана Арнольдовича Борменталя. Туфель он мне всё-таки обоссал. Вспомнились швабра
и синий халат профессора.

Профессор вышел из-за своих монометров-анероидов
и некоторое время с несказанным удовольствием наблюдал сцену превращения человека разумного 3-го курса иняза в милого песика
с самыми естественными  наклонностями.
- Саймон! –гаркнул наконец профессор неожиданно зычно, - лежать!
Саймон загремел костями об пол. И положил мохнатую голову студента-зубрилы себе на лапу с давно не стрижеными ногтями.

- Снято, - сказал я, чтобы разрядить обстановку и придать происходящему подобие научного смысла. Но голосом, от которого я сам вздрогнул – тонюсеньким фальцетиком кастрата. Пр. Преображенский пробормотал что-то вроде:
- Чепуха! Сейчас заснет.  А проснется знаменитым. Снимайте дальше!

Я вернул бетакам на штатив. Живо, как в стереокино IMEX, одним монтажным куском передо мной встала картина моей собственной метаморфозы в кота Васю. И начало грезиться нечто бесстыдно-постмодернистское:  сконфуженный Дарвин, торжествующий Булгаков, озабоченный Преображенский и невозмутимый Борменталь.

Минут через десять Павел – Саймон  в самам деле раскрыл глаза,
потряс курчавой головой на худой шее. Обвел нас мутновато взором.
Я снова нажал RECORD.
- Я голый? – спросил он меня утвердительно и скосил глаза на Лялю.
Я молча подал ему разбросанное по лаборатории шмотьё.
При этом мучаясь обскурацией 25-го кадра, параллельно переживая  события той роковой ночи, когда прыгая с крыши на крышу, я  задавался вопросом: «тварь ли я дрожащая, или же паспорт имею?»

И я спросил Саймона-Павла, когда он натянул на себя одежды кожаные и тряпичные:
- Павел, скажите, а вы кобель какой породы?
- Павел! – строго прикрикнула на меня режиссёр Ляля.
Но Павел-Саймон ничуть не смутившись, поднял глаза
к потолочной лампе, как на экзамене по Римскому праву:
- Саймон – собака смешанной породы. Это смесь ризеншнауцера и цвергшнайцера. Вы, это хотели узнать? Хотите спросить что-то еще?
Я взглянул на Лялю.
- Павел, скажите, какие вы ощущали запахи? - рискнул
я продолжить, расценивая строгое движение Лялиных бровей,
как разрешение продолжить интервью.
- О! Запахи, - Павел плотоядно ухмыльнулся и, взглянув на изящную Лялю, потянул носом так, что та невольно сжала колени и отдернула юбку. – Саймон, видете ли,  ощущает чрезвычайно богатую политру запахов. Особенно его привлекают … ммм … запахи самок. Он их прекрасно выделяет среди прочих. Ну, а так же всё, что связано
с пищеварением. Кто что съел, что выпил
в течении последних суток.
- Вот вы, например, – он определенно двинулся в сторону бледной Ляли, вытянув вперёд лохматую голову на тощей шее, - вчера ели рыбу скумбрию, а сегодня  …
- Саймон! - взвизгнула Ляля, и по ее лицу проступил такой алый румянец, что просто любо-дорого, - Саймон, -умоляюще.
-  Я понял, - Саймон-Павел добродушно, вытянул руку, ладонью вперед, как бы и отстраняя Лялю от своих же не скромных кобелиных намерений. – не будем касаться этой темы, если у вас такой период …
- Саймон, - прошипела Ляля и выскочила из лаборатории.
- А что, - добродушно шмыгнул носом Павел-Саймон в объектив,  - дело-то естественное. Но это Саймон чувствует такие богатые запахи. Он так же, благодаря повышеной температуре тела и ускоренному метаболизму, прожил за истекший лабораторный период примерно в семь раз больше времени, чем наблюдатели, то есть вы и временно покинувшая вас коллега. То есть, пес Саймон сделал меня старше примерно на семь суток.
- Ещё вопросы?
Я взглянул на профессора. Тот выглянул из-за английского осциллографа выпуска 1953 года.
- Саймон, подойдите-ка сюда, я смерю ваш пульс и давление.
Я достал сигареты и вышел во двор института.

Интерьер. Вечер. Двор института.

Водитель на своём шоферском месте жевал домашний бутерброд, запивая чаем из крышечки термоса.
Я подошел к сбоку к студийному автобусу и сдвинул дверь . Ляля сидела в буханке и заканчивала плакать.
Высморкавши нос, она спросила,
– этот псих озабоченный ушёл?
- Псих не ушёл, его изучает профессор. - Скажи, Ляля, - спросил я почти успокоившуюся Лялю, которая вышла
из буханки и пристроилась к зеркалу заднего вида, прикрученного к водительской дверце, - скажи, это что - сеансы гипноза?
- Нет. Я не думаю, – Ляля достала из сумочки помаду
и подкрасила верхнюю губу, размазав её о нижнюю,
- это как-то связано … с теорией времени.
Ляля убрала помаду и вынула минищеточку для ресниц и макнула в тушь.
- Время имеет не одно измерение, как у нас с тобой,
от  начала к концу, - закончив с одним глазом, Ляля занялась вторым.
- а может иметь тысячу и еще больше разных измерений. И природа времени тоже не одномерна. И оно, скорее всего, имеет природу, подобную свету, волновую и квантовую. Но тут я не копенгаген, - Ляля выпрямилась и вновь стала похожа на режиссёра-Лялю, точного, уверенного, компетентного.
-  Как минимум оно существует само по себе.
И не только в часах. И не только как очередность событий, и не только в спайке с пространством. Как я поняла. Остальное тебе расскажет сам профессор. Фамилия его Столетов.  Думаю, фильм можно как-то так назвать: «Феномен Столетова» или « Последние сто лет Столетова».
Не пошло? Мы, кстати, берём у него интервью.
Вот, вопросы, взгляни, - и Ляля протянула мне свой блокнотик.

На первой страничке было написано аккуратным, правильным Лялиным почерком: «Вопросы профессору Столетову Н.Н.»
С Лялей мы учились в одной группе на журфаке.
Она в курсе наших с Настей отношений, точнее нынешним отсутствием отношений. Её почерк был мне хорошо знаком, так как она единственная, кто вел конспекты, которые можно было прочесть.
Я в своих конспектах разбирался весьма слабо по причине невразумительности почерка.
- Тебе надо идти в терапевты, - говорила Ляля и совала мне под нос свой правильный конспект.
Чем часто выручала перед сессией.

«1) Сколько времени ………………………. ?»,  - только и успел
прочитать начало первого вопроса, как нас позвал тот самый Саймон.
Он вышел во двор и был похож на самого обыкновенного студента-зубрилу, который плохо питается, плохо одевается, плохо спит,
но хорошо учится, и он крикнул мне:
- Вас профессор зовёт! это срочно! – и он исчез
в подворотне следующего двора.

Интерьер. Лаборатория профессора.

Срочность заключалась в опустевшей сигаретной пачке профессора.
- Вы что курите?
Кресло профессор выкатил своё. Оно напоминало небольшой готический собор и отчасти электрический стул – в целом нечто весьма стимпанковское, и явно избыточное для того, чтобы просто быть подпоркой для зада. Пусть даже и  профессорского.
Пока  склонившись перед учёным,  я устанавливал петличку на лацкан
его халата, он обкуривал мою голову моим же  предпоследним голуазом, лишая шансов мух, клещей и других любителей чесной православной крови. Едва взглянув в Лялин опросник, он тут же отбросил тетрадку
на стол и закинул нога на ногу.

- Вы никогда не поймаете муху рукой, - так начал интервью профессор Столетов. – А всё почему?
Выждав мхатовскую паузу,  профессор молниеносным движением смахнул со своего колена муху.
- Потому, что у мухи другое время. В организме обыкновенной синей мухи за единицу времени протекает примерно в двести раз больше процессов, чем у нас с вами.
Профессор разжал кулак и показал на ладони муху обыкновенную, задушенную или притворившуюся мёртвой.
 -  Мы для этой мухи медленнее, чем улитка. Ты только поднял на неё руку, а она уже знает не только где и как ты намерен её прихлопнуть,
но и что ты ел, сколько у тебя сахара в крови, какая у тебя температура тела и пульс. Вот так. И нам удалось расшифровать ряд формул.
Это, знаете, не просто формулы. Это – зашифровангое послание человечеству.

Синяя муха на ладони профессора пришла в себя, потерла лапками крылышки и неспеша полетела к лампочке, где присоединилась
к пилотажной группе сородичей.

- Послание? От кого? - спросила Ляля, и я успел перевести на неё камеру
и тут же снова поймал объективом Профессора.
- От другого человечества, – профессор докурил мой голуаз и метким щелчком отправил бычок в ведро, - мы с вами здесь не первые.
Вот так. Мы, – повторил он, строго глядя в камеру, как в прицел, - далеко не первые, а даже и не вторые. Нам удалось разгадать формулы, которые чертили эти прелестные твари вокруг лампы под потолком.
- Твари? – я не удержался, переспросил, - какие твари?
- Мухи! Мухи, ребята. Сине-зелёные мухи. Траектория их полета нами была изучена и записана.  Она представляла собой множество причудливо ломаных линий. Мы сложили эти линии, и они превратились в знаки.
Скажем так, не нашего алфавита.
Но они нам что-то напомнили. Мы привлекли египтолога.
Лигвиста-египтолога. И, представьте, постепенно тайные знаки стали поддаваться расшифровке. И это оказались весьма древние письмена. Примерно 18-20 тысяч лет до нашей эры. Любопытные, скажу я вам, записи.В итоге, у нас выкристаллизовалась весьма любопытная теория,
а впоследствии и практика прямого воздействия на время и получение обратного ответа от него. И это послание зашифровано было в полете мухи. Обыкновенной сине-зелёной мухи.
Если угодно взглянуть, вот эти схемы.

Профессор легко вскочил на ноги, подошел к доске на ножках
и отдернул шторку. На чёрной  доске были нарисованы мелом иероглифы, значки, пентаграммы и другие геометрический фигуры,
про которые я и понятия не имел.
- Интересно, - сказала Ляля дипломатично и сделала мне знак.
Я прицелился бетакамом так, чтобы в кадре поместились и профессор
и его доска.
- Интересно? - возмутился профессор, - это мозгодробительно!


Интерьер. Ночь. Салон «буханки».

- Профессор – огонь! Мухи – переносчики не только инфекций,
но и тайных знаний! Впрочем, по мне так это одно и то же. (Павел)
- То есть, ты не веришь Столетову? (Ляля)
- Кстати, почему ты хотела озаглавить материал:
«Сто лет Столетову»?  (Павел)
 - Потому, что Николаю Николаевичу Столетову
в этом году сто лет.
- Да брось ты! Ему на вид не дашь и шестьдесят!
От силы  шестьдесят пять. Ну, семьдесят.
- Он внук физика Столетова, заслуженного профессора  Московского университета. Телевидение, звуковое кино, солнечные батареи – это все благодарим Столетова прадеда. Магнетизм, фотоэлементы. Но он был страшно неуживчив. (Ляля)
- Нда. Вот скажи теперь, что курить не полезно.
Всё равно не стану творить себе кумира. (Павел)
- Ну а что же значат для тебя все эти превращения? Колдовство? (Ляля,
с усмешкой)
- Гипноз. Что-то в этом духе. Поверь, я, если хочешь знать, попадал
в переделки покруче, чем эти ребята в яйце.
- Ты хочешь сказать, охота на ведьм, средневековье и так далее – времена возвращаются? (Ляля)
- Типа того, Ляля. Со мной вот до сих пор твориться то, что профессору
с его стальными яйцами и не снилось!
- Расскажи.
- Не хочу.
- Почему?
- Не знаю. Во-первых, ты не поверишь. Во-вторых, я и сам не верю.
Но … знаешь, как я сегодня до вас добрался?
Это баллада! Это не рассказать, это петь надо. Блюз, спиричуэлс.
- Ну, рассказывай, или спой.
- Один знакомый одолжил велик напрокат. Скоростной. Нажмешь педаль – и летишь. И знаешь, где он сейчас?
- Где?
- Спит вечным сном на стоянке Васильевского острова
в виде комочка стальных нервов, скрученных в жгут!
Еду на студию из, пардон, синагоги. Целый день разъездов, да все в разных концах. Ляля, Самый быстрый вид городского транспорта, после вертолёта Сикорского, это велик «старт шоссе» производства харьковского вагоностроительного завода.
- Павел, что стряслось, не пугай.
- На стрелке, на Ваське, догоняет меня инвалид на, пардон, сраных жигулях, и сбивает со всей инвалидовой дури. Это он так вёз иностранца
в аэропорт. Спроси меня, откуда я всё это знаю?
- Ну, инвалид сказал.
- Инвалид даже не остановился! Он газанул и скрылся. Видишь, рифма попёрла.
А дело так: еду, под майкой сверток от раввина – не спрашивай что там! – килограмм мирового сионизма.
В штанах  билет до Парижа. 16.00 вылет  из Пулково-2 , прилёт в 19.30
в аэропорт Шарль де Голль.
И вот – бац - удар, и я лечу.
Фанера над Парижем – это про меня.
Лечу и вижу, подо мной жигули крошат мой велик,
прямо вижу, медленно, вот колесо, вот второе, вот руль, - всё в кукиш, а я парю над ними и думаю: куда же мне упасть-то? Вперед? Впереди – вон велик превращается в фарш, туда нельзя; ага, упаду справа, на тротуар -  но, там столб! череп, позвоночник, ребра, ключицу – всё ломаю.

Не хорошо-с!  Значит, остаётся падать налево – но там автобус прёт, шансов 0, лечу дальше думаю: этак я в Париж не попадаю. И, похоже, вообще уже не жилец.
Следующая мысль – а за что мне это? Что не так?
И тут же осеняет!!! За то, братец, что по синагогам шлялся, да кепу надел, типа свой я, свой; да раввина слушал разинув рот, прямо на всё у раввина есть ответ, - вот за что! Понял я! И в эту секунду, Ляля, чувствую, как кто-то осторожно, но сильно берет меня поперек туловища и тихонечко кладет на тротуар. Встал. Отряхнулся.
Ни царапины! ни синяка, ни порванных коленок!
А сердобольные-то граждане соскребли с асфальта мой старт шоссе, тащат, а он полностью не совместим с этой жизнью.
Оглядываюсь, ищу свой труп – ведь я, поди ж ты, помер!
Но моего свежего трупа нигде нет, Ляля Серафимовна.
И я понимаю, что с одной стороны я скорее всего жив, с другой – что завтра я всё-таки лечу на самолете компании Эрфранс в Париж.
На самолете, а не в черной трубе и прямо на елисейские луга.
Такая, история, Ляля. Бог есть!
Ляля задумчиво смотрела в окно, где медленно точила каменные берега Великая Река. Молчала и точила, и так было до нас, и так будет и после нас, и после-после нас.

Мы уже приехали на студию и стояли у закрытых дверей.
Со студии все ушли, ключа у нас не было.
Ляля ломилась в закрытую дверь, стучала слабым режиссерским кулачком.
Но было ясно, нам никто не откроет дверь в прокуренную монтажную.
А во дворе благоухало липовым мёдом.

- Тебя стерегут, - сказал водитель дядя Лёша, - для чего-то такого, ты сам догадайся. Просто так оно не бывает.
- Чего просто так не бывает, дядя Лёш?
- Чудес. Чудесами не разбрасываются. Значит так надо, чтобы ты крепко подумал.

Мы сидели в брюхе буханки. Ляля, я и водитель дядя Лёша, который деликатно нас не прогонял.
Я извлек из камеры бетакамовскую кассету
с сегодняшними интервью.  Ляля запаковала кассету
в коробку, надписала и вручила мне. Кассета летит
со мной в Париж – понял я. И  ещё сверток из синагоги.
Он тоже. Как бы самолет не рухнул
с таким сомнительным грузом.

Дядь Лёш повез нас на Дворцовый мост через опустевшую стрелку В О,
где и произошло то Чудо, о котором я поведал коллегам.
Меня на улицу Гороховую, потом Лялю на Гражданку.
- Велик заберешь? – спросил д. Лёша.
Я покачал головой. Он не увидел, но и так понял.
И мы плыли по остывающему городскому асфальту,
как по черной реке времени, в ладье-буханке, которая везет троих не спящих в ночи сквозь фонари, сквозь ампир и бидермейер застывших фасадов и тьму погашенных окон, за которыми спали живые,
но казались мертвецами.

Интерьер. День. Салон самолёта компании Эрфранс.

Место 13 с. Окно недоступно, доступен проход.
Однако, протянуть ноги в проход небесная девушка не велит.
Я вынимаю свой лэптоп, и он совпадает с цветом
и составом неба на высоте 10 000 метров, краешек которого виден
в иллюминатор свеженького аэробуса A 320.
Синее уже ничего не бывает, такой абсолютной синевы, сквозь которую сифонит космический ультрафиолет, сквозит Вселенная тёмным веществом, искрят пылинки звезд и крупинки метеоритов, синева, которую бесстрашно вспарывает эшелоном выше  чайнаэйрлайн.
 
Ещё перед вылетом я скачал последние письма,
где должны бы содержаться последние инструкции
и наставления из ЦУПа, а так же пожелания доброго пути,
любви, дружбы от тайной доброжелательницы.
Страница, как всегда, раскрылась сама.

«Да, да, как это было? – думал он, вспоминая сон. – Да, как это было?
Да!  Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте,
а что-то американское. Да, но там Дармштадт был в Америке.
Да,  Алабин давал обед на стеклянных столах, да, – и столы пели:
Il mio tesoro и не Il mio tesoro, а что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины», – вспоминал он».

(Л.Н.Толстой. «Анна Каренина». Сон Стивы Облонского)


Такой пассаж.
Сразу после набора высоты можно было курить.
Свой последний голуаз я оставил специально на этот случай.
Я встал и пошел к туалету. В принципе, курить не запрещено и на своём месте, но пассажир слева посмотрел на мой голуаз взглядом
дяди Стёпы-пожарного.

   Навстречу мне шла небесная девушка.
Она толкала тележку с амброзией и нектаром, с газом и без газа.
Она предлагала напитки головам и шляпкам.
Шляпкы чаще всего отвечали указующим перстом,
иные отвечали «дюван, силь ву пле» или «ло минераль»
и я запомнил, что на «дю ван» красавица с опытным лицом
наливает в пластиковый стаканчик красного вина.

Пятясь назад несколько сот километров над Белоруссией, я присел на пустующее место и произнёс как клятву юного пионера: «дюван сильво пле» - и показал для верности пальцем на бутыль с вином.
За что был награжден игриво-вавилонской улыбкой
и пленительно звучащей французской речью,
однако вина не получил, так как фиаска уже
была, увы, пуста.

  Возле самолётного сортира сосредоточенно курили несколько соотечественников. Я пристроился к ним и тоже заскрипел мозгами так, что слышно было по всей Польше,
над которой в бездонной вышине плыл наш небесный французский летучий корабль: «Il mio tesoro»*.
___________________________________________________
* Моё сокровище (итал) – фраза из текста Толстого.

Небесная девушка со значком компании эйрфранс на лацкане, протиснула мимо меня опустевшую тележку.
Я машинально промямлил, не ведая, что говорю: «Il mio tesoro», единственное, что я запомнил из сна Стивы Облонского.
Стюардесса, не моргнув глазом, затараторила по-итальянски.
Я, кажется, засмеялся.
- Вот, блин, попал впросак! – сказал по-русски
и международно улыбнулся интересный мол чел.
Небесная девушка молча нырнула за занавеску и через минуту вернулась
с бутылочкой вина и пластиковым стаканчиком.
- Часто приходится впросак попадать? - на чистейшем вологодском, произнесла стюардесса по имени эрфранс и подала мне вино в стаканчике. Пол-Германии я соображал ответ и над Берлином выпалил:
- just now. Only, – в ответ она подвинула мне ближе своё лицо,
и я принуждён был внимательнее рассмотреть лик работника неба, иностранной стюардессы, Вавилонки и полиглотки.

Вблизи оно было не так уж и юно, было подсушено разреженным воздухом, и поверх проложены пятна румян, нарисована морковная улыбка на устах и резко прочерчены веки.
- Молодой человек, попасть впросак не так уж и сложно.
Ведь это находится как раз между анальным отверстием
и половым органом, - ласково молвила небесная девушка
и унесла пустую бутылку на небесную кухню.

Экстерьер. Вечер. Аэропорт Шарль де Голль.

Меня встречал второй продюсер Жильбер и с ним переводчица, узбечка Лола. Они узнали меня по фотографии, которую держал в руках Жильбер. Они выставили напоказ мою фотографию, где я точно был
не Делон, тыкали в выходящих из гейта пассажиров из Санкт-Лениграда.
Пассажиры разглядывали снимок и мотали головами.
Я хотел сделать то же самое. Но Жильбер сделал в меня прицельный выстрел из пальца, а Лола закричала: «Папель Ипанович!»
И Штирлиц понял, что провалился.

Минут через сорок–пятьдесят мсье Жильбер на своём антикварном ситроене карт ти эль подрулил к дверке в заборе. За забором рос плющ, рос хвощ, росли деревья и цветы, росло всё, что может произрастать на земле Луи Каторза, Короля-Солнца, и за всем этим скрывался небольшой мезон пти, в два этажа с мансардной крышей.
Это был сквот, занятый разнообразным творческо-артистическим сбродом. По-сути, это был самозахват, на который городские власти смотрели как-то по-французски, легкомысленно и прагматично.
Не трогали.

Особенно забавными мне показались три обстоятельства:
1. сквот находился не где-то там, за 20-м арондисман,
а прямо в центре города, можно сказать, в сотне шагов от воображаемого центра русской эмиграции;
2. в этом сквоте на совершенно незаконных основаниях проживали, и имели все условия для профессиональной и любой другой деятельности неопределённое количество лиц обоего, а так же и третьего пола, причисляющих себя к категории артист и артизан. Но при этом они вели себя как совершенные французы, соблюдали все ритуалы, говорили друг другу бон жур, сова, за столом - бон аппети, аккуратно ели при помощи столовых приборов, не ломали котлету ребром гнутой вилки; вино непременно сопровождало любую трапезу,
оно не использовалось для изменения состояния сознания,
а употреблялось всего лишь для улучшения пищеварения;
3. при сквоте имелся симпатичный огородик, где выращивались витаминные салаты, укроп, петрушка, лук; и среди прочего, мне показали грядку с «травой», сиречь, коноплей. Вот так запросто. Хочешь? Вудре?
Мерси буку, но, мерси.

Лола, узбечка Лола, изучала русский язык в Сорбонне. Свой родной, узбекский она знала от матери. От отца она была француженкой, но ей нравилось рядиться под самаркандскую апушку, носить под цветастым платьем легкие шаровары, заплетать тысячу косичек, что кстати очень ей шло и делало ее чрезвычайно популярною в среде артист эз артизан.
   
После вечерней трапезы с вином на воздухе, после того, как Лола Бриджидовна под скрип француженок-цикад осветила мне фонариком все достопримечательности сквота, Жильбер позвал нас в дом.

  - Здесь мы будем иногда работать и иногда снимать наше кино, - Жильбер продолжил зкскурсию по комнатам и чердакам сквота.
Речь, оказывается, шла о съёмках некоего фильма.
- Здесь можно практически бесплатно иметь кое-какие возможности
для павильонной съемки, изготовить кое-какие декорации, реквизит,
кое-каких артистов и статистов можно набрать из числа обитателей сквота
и их друзей, - с выраженным узбекским акцентом переводила Лола.
- Жильбер, - спросил я Жильбера, глядя при этом на Лолины лоснящиеся косички, - о чем будет фильм и чем, собственно, я могу вам помочь.
Если мне нужно будет кого-то застрелить, или отравить
или утопить или всё вместе и сразу, то вы ошиблись в выборе кандидата.
Всё это я умею делать только на бумаге. И только по-русски.

Лола тщательно и ответственно перевела.  Жильбер распустил морщины на лбу и засмеялся. Жильбер был не самым старшим продюсером,
скорее вторым помощником босса.
И он обещал встречу с боссом в ближайшие дни.
А пока он может дать мне небольшой аванс, поселить в небольшом ателье, оно же и апартаменты, в очень симпатичном месте. Обо всём дальнейшем я не должен беспокоиться. Несколько дней я могу быть предоставлен сам себе, Лола составит мне компанию в прогулках по городу, если я того пожелаю, иногда и он сможет присоединиться, чтобы мало-помалу вводить меня в курс дела.
И Жильбер снова посадил нас с Лолой в Рено катр ти эль и отвез меня
в округ Сан Денни и поселил на улице Ленина.

Интерьер. Поздний вечер. Avenue Lenine.
Комната на 2-м этаже.

Я был ошарашен. Чувства отъединёности от реальности преследовало меня весь день, но дело к ночи и от усталости мне уже было не столь удивительно, что комната на авеню Лен;н была почти точной копией моей комнаты на Гороховой. Над полом приподнималось ортопедическое ложе, и было оно покрыто белым руном из химволокна заморского происхождения. Но, главное, эркер с тремя окнами и широчайший подоконник тёмных благородных сортов древесины.

Я открыл окна на авеню Ленин (ударение, понятно, на последнем слоге), забрался с ногами на подоконник и отдался  течению мыслей, которые были скорее отражением огней иномарок, с легким шелестом скользящих вдоль авеню. Потянуло хорошим бензином.
Ночной воздух Парижа решительным образом
превосходил рамки эрудиции Вилора Генриховича.
О, если б его досточтимый нос имел возможность вытянуться до авеню Ленин – ему было бы что обонять!
Хотя базово, отец революции не ошибся.
Не докурив сигарету, я неловко обронил её за окно - во Францию.
И расправил крылья собственного носа,
чтобы неспешно воспарить в жаркой амброзии парижской ночи …
или ещё вот:  чисто французское словцо trottoir.
По тротуарам Парижа, благоухая всеми мировыми парфюмерными брендами, фланирующие французы, а с ними же их французские женщины перебрасывались своими французскими словечками.
Их картавый говор казался речью нобелевских лауреатов, или страстной серенадой, потому как в русском языке много французских слов, которые чаще используются как научные термины, или ещё чаще для флирта.

- Бон суаре, - услыхал я шепот из глубины задремавшего было подсознания и на всякий случай обернулся,
- коман сова?
Я молча сполз с подоконника и обнял свою тайную доброжелательницу.
- Где бы я ни был, - понял я, -  теперь это будет всегда со мной.
- Старайся, - прошептала черно-рыжая, - реже попадать впросак.



(Часть III  http://proza.ru/2021/05/29/1762 )