35. Разгром http://proza.ru/2021/10/01/308
Весь день солнце припекало по-летнему, но ближе к вечеру северный ветер пригнал тяжелые облака и стал накрапывать дождь. Камосу это обрадовало. Из-за жаркого лета цистерны для сбора дождевой воды оказались наполнены только на треть – плохой знак для осажденного города, население которого из-за беженцев увеличилось чуть ли не в семь раз. Хотя, если дела пойдут так же плохо, как они шли до сих пор, даже это резко возросшее население не успеет исчерпать до конца запасы воды. Все закончится гораздо раньше.
Камоса прислушалась. Через открытое оконце в их закуток доносились звуки, которые обычно порождает улица военного порубежного городка – обрывки разговоров, плач детей, резкие голоса гридней в казарме. Порою их перекрывал грозный шум, доносившийся из-за стен: громкое ржание множества лошадей, крики верблюдов, звон молотов в походных кузнях и стук топоров. Осаждавшие деятельно готовились к штурму, который и должен был положить конец неопределенному положению Серенска. Так говорил Алтун, сын тетушки Узум, служивший в местном гарнизоне. Но Камосе не хотелось ему верить.
Часто она задумывалась, как так могло случиться, что она, кунка по происхождению и дочь одного из кунских вождей в нынешней большой войне против Склавии, могла оказаться в таком трудном, двусмысленном и опасном положении. И тогда мысли ее уносились к событиям двухмесячной давности, перевернувшим не только ее жизнь, но и жизнь множества других людей по обе стороны границы. Конечно же все началось с того страшного вечера, когда она оказалась запертой в тесной избушке, откуда должна была попасть прямиком в склавский рай. Да, никогда до этого смерть не подбиралась к ней так близко. В тот страшный вечер она ощутила на своем затылке ее леденящее дыхание. То, что произошло дальше, было совершенно невероятным. Впрочем, минута осознания пришла к ней гораздо позже. В тот момент ею владело страшное отупение – внезапная смерть супруга (которого она никогда не любила, но к которому испытывала глубокое почтение), страшные обвинения и вид распростершегося на полу, истекающего кровью брата, совершенно выбили почву из-под ее ног. Лишь потом она поняла, на какой риск пошел ради нее Сотан и какое великое доверие оказала старая хаканеса. До конца она осознала это только спустя несколько дней, когда до них с Сотаном дошли известия о ее кончине.
А до этого была страшная ночная скачка через дикий Волковыйский лес к берегам Непры. Будь она в другом состоянии она бы, конечно, сохранила более ясные воспоминания об этой опасной поездке по лесным тропам под ветвями исполинских лесных великанов, едва пропускавших слабый свет луны. Сначала она полагала, что Сотан собирается сопровождать ее к отцу. Об этом он говорил в корчме в Велиже, когда их разговор могла слышать служанка, подававшая еду. Но едва они переправились через Непру, Сотан достал из седельной сумки простое платье, в котором обычно ходили женщины вонгларов, и попросил ее переодеться.
- Будет лучше, если ты оденешься попроще, не будешь говорить по-кунски и вообще позабудешь на время, что ты дочь Кульдюрея и вдова хакана, - сказал он.
- Ты думаешь, меня станут разыскивать, за нами отправят погоню? – с тревогой спросила она.
- Скорее всего так и будет, - ответил Сотан. – Нашей единственной защитницей была госпожа. Теперь ее уже, наверно, нет в живых. Никто не замолвит за нас слово перед новым хаканом. Да и с какой стати Осломыслу становиться на твою сторону? Даже многие из тех, кто был на пиру, искренне уверенны, что в смерти Велемира виноваты ты и твой брат.
— Ужасно! – воскликнула она. – Неужели ты тоже веришь в это? Скажи сразу. Мне не нужны твоя жалость и твоя помощь, если ты думаешь, что это я!
- Я точно знаю, что убийца Хопотопас, - уверенно отвечал Сотан. – Ты не могла совершить такое злодеяние. А кроме тебя, возможность была только у него.
Для Камосы было большим облегчением услышать эти слова. Но, немного помолчав, Сотан добавил:
- Однако теперь, после того как ты бежала из Велигарда, очень многие, особенно недоброжелатели хана, - истолкуют твое исчезновение как свидетельство вины. И никто не сможет их разубедить, если только власти не пожелают провести честный суд.
Она не задумывалась об этом прежде, но теперь должна была признать, что слова Сотана, несмотря на всю их горечь, справедливы.
- Эти люди скажут, - продолжал Сотан, что Ильмера могла заменить тебя в доме смерти, раз уж она пожелала остаться там со своим мужем. Но она не могла освободить тебя от обвинений в убийстве. И поэтому они захотят вернуть тебя в темницу до суда.
- Я не верю, что их суд будет справедливым! – воскликнула она. – Вспомни, как они поступили с моим братом и его спутниками! Это преступно, так обращаться с послами!
- Поэтому я и говорю, - ответил Сотан, – что тебе и мне опасно показываться на рубеже. Что если Осломысл, сев на столе, первым делом прикажет учинить следствие о смерти старого хакана? Судьи потребуют твоих показаний и пошлют за нами погоню?
- И как же нам поступить? – спросила она. – Мы не сумеем незаметно перебраться через границу?
- В крайнем случае можно было бы попытаться, - сказал Сотан. – Но риск… риск слишком велик. И в обычное время это было затруднительно. А сейчас, когда вот-вот вспыхнет война, дозор усилят. Лучше спрятаться и переждать тревожное время. А когда переполох уляжется или обстоятельства переменятся, я постараюсь отвезти тебя к отцу.
- Где же мне укрыться? – с отчаянием произнесла она. – Все воранги и склавы меня ненавидят. Кто узнает, обязательно донесет.
- Склавы, может, и донесут, а среди вонгларов найдутся надежные люди. За некоторых я, по крайней мере, готов поручиться. Скажи мне только, ты ведь говоришь по-вонгларски?
- Очень хорошо говорю, - отвечала она. – Моя нянька была вонгларкой. В детстве я болтала по-вонгларски даже лучше, чем по-кунски.
- И это большая удача! – воскликнул Сотан. – Потому что в Серенске живет моя тетушка Узум. Двадцать лет назад она вышла замуж за вонглара Шартоя. И она, конечно же, не откажется мне помочь. Шартой выдаст тебя за какую-нибудь из своих внучатых племянниц с берегов Краснухи. Их там у него не меньше дюжины.
- Полагаешь, никто меня не узнает? – спросила она.
- Нельзя этого исключать, - вздохнул юноша. – Хотя в лицо тебя знают немногие. Когда посольство доставляло тебя в столицу, ты все время сидела в повозке и никому не показывалась. И после свадьбы тебя могли видеть на пиру только несколько вонгларских бийев. Лучше тебе держаться подальше от крепости и скрывать при случае лицо под покрывалом. А еще лучше, пореже выходить из юрты.
Камоса согласилась, потому что ничего другого им придумать не удалось. И поначалу действительно казалось, что они поступили правильно. День они провели в лесу на правом берегу Непры. Камоса переоделась в вонгларское платье (ее прежнее закопали на берегу) и расплела все свои косы. Ближе к вечеру они тронулись в путь и добрались до Серенска уже после заката. Узум и Шартой жили в юрте за городскими стенами, поэтому появления их почти никто не заметил. Историю Камосы Сотан рассказал только своей тетушке и ее мужу. Эти добрые люди тотчас согласились им помочь – не только из любви к Сотану, но также из сочувствия к самой девушке. Договорившись обо всем и передав свою избранницу в надежные руки, Сотан, не дожидаясь утра, уехал в Тумаш. Похоже, никто не заметил, что он побывал в Серенске. С тех пор Камоса его больше не видела. Лишь спустя несколько дней она отважилась первый раз выйти из юрты. Соседи, которым ее представили как внучатую племянницу Шартоя по имени Ширин, отнеслись к ней достаточно равнодушно, так как в связи со смертью хакана и событиями, последовавшими за ней, всем было не до нее.
Поначалу Камоса полагала, что ее жизнь в Серенске продлится две-три недели или от силы месяц, однако разразившаяся война спутала все планы. Слухи о возможном нашествии кунов начали распространяться, едва стало известно о смерти Велемира и пленении Бахмета, а потом с границы начали приходить сообщения о кунских набегах. Связь со степью, и без того затрудненная, совершенно прервалась. Затем события приняли по-настоящему грозный оборот. Четыре дня назад примчался в Серенск Алтун, сын Шартоя и Узун, служивший на границе, с вестью о том, что куны прорвались на левый берег Пучая. Всего на несколько часов опередил он самих кунов. Вся семья Шартоя бросилась собирать свои пожитки. Впрочем, несмотря на спешку, не было ни паники, ни растерянности. Приграничная жизнь научила вонгларов, как вести себя в случае военной тревоги. Брали с собой накопленное серебро и оружие, забирали всю еду и фураж, гнали скот, какой успели собрать, из одежды и утвари укладывали только самое необходимое. И часа не прошло после приезда Алтуна, а жители Серенска уже теснились возле городских ворот. Селиться пришлось в больших полуземлянках, специально построенных на случай осады. Просторные, беленые, с земляными крышами, они делились внутри на крошечные, словно соты, закутки, в которых едва могли разместиться три-четыре человека. Скотину загоняли в тесные стойла.
Кунские разъезды появились под утро, когда все население Серенска и значительная часть беженцев с округи уже успела укрыться за стенами и запереть ворота. О приближении врагов еще загодя извещали зарева пожаров. Камоса вместе с многими другими серечанами стояла на стене и собственными глазами видела прибытие своих соплеменников. Сначала появились разведчики (их было несколько сотен). Держась на безопасном расстоянии, они объехали вокруг Серенска, внимательно рассмотрели его башни, стены, рвы и ворота. Убедились, что город приготовился к обороне и поехали дальше, ничего не тронув.
За разведчиками последовали легковооруженные всадники, которые гнали перед собой захваченный в полях скот и множество лошадей из табунов хакана (их не успели перегнать на другой берег Непры). Они стремительно растеклись по округе и принялись грабить брошенные юрты. К полудню следующего дня прибыли новые отряды, так что количество осаждающих достигло пяти или семи тысяч. Никаких попыток штурма куны не предпринимали. Только следили за тем, чтобы никто не ускользнул из города. Вскоре на безопасном расстоянии от стен раскинулись сотни шатров и палаток. А ближе к вечеру осажденные увидели несколько больших, покрытых сермягой повозок, в каждую из которых было запряжено по шесть, а то и по восемь волов. Возле них сразу засуетились странные люди, одетые, как показалось Камосе, в трумские платья.
- Что это такое? - спросила она.
- Осадные машины, - объяснил стоявший рядом Алтун, - пороки и тараны. Будут метать камни через стены и ломать ворота. Хорошо, если нефть сырую не подожгут. Тогда от пожара не спастись.
Камоса представила себе огонь, бушующий среди тесно сгрудившихся построек Серенска, до отказа забитого людьми. Ей сделалось страшно.
- Хакан не допустит нашей гибели, - сказала она, - он должен нам помочь.
- Должен, - согласился Алтун, - только на хакана вся надежда. Нам самим с таким множеством не справиться. Если несколько дней продержимся, и то хорошо.
К счастью, никакой нефти и никаких горящих снарядов куны в город метать не стали. И обычных камней рядом с метательными орудиями заметно не было. Да и трудно представить, что их смогут в необходимом количестве разыскать в окрестной степи. Штурм тоже не начинался. Камосе показалось даже, что число осаждающих на другой день уменьшилось на треть.
- Кунам сейчас не до нас, - сказал вечером Шартой. – Они все силы для битвы собирают. Воеводе с голубем почтовым весть пришла: Осломысл и Годамир спешат на юг. Значит скоро будет битва. Тогда все и решится.
- И куны не побоятся? – спросила удивленная Камоса.
- Не побоятся чего?
- Сражаться с войском хакана. Ведь воранги и склавы очень сильные. У них столько гридней и воинов, столько кораблей и лошадей! Куны никогда не рисковали вступать в битву со всем войском хакана.
Высказывая эту точку зрения. Камоса вспомнила, о чем говорили во время пиров друзья и дружинники ее брата. Но с тех пор она достаточно прожила в Велигарде, чтобы узнать и посмотреть на это с противоположной стороны.
- Корабли в этой битве ничего не решают, - сказал Алтун. – А коней, насколько я могу судить, у хакана теперь не так уж и много. Воинов у кунов, по крайней мере, не меньше, чем у Осломысла. Но воины это всего лишь люди. Ими надо правильно распорядиться. Прежний хакан умел это делать, и ханы это знали. Сумеет ли так же хорошо распорядиться Осломысл, еще надо проверить.
- Почему же он не сможет?
- Но, хотя бы потому, что он допустил то, что происходит сейчас. Его сын вместо того, чтобы крепко биться на порубежной черте, позволил кунам прорваться на Сарычанское поле. Такого не бывало уже много лет! А хакан, похоже, не спешит нам на помощь - отсиживается в Велигарде и копит силы. Но не лучше ли было ему с половиной своих воинов биться с Тюпраком на берегу Пучая, чем встретиться с ним теперь в чистом поле. Пусть даже у него наберется вдвое больше сил.
Камоса задумалась. Выходит, что победа Осломысла дело далеко не решенное. Но если ее сородичи победят, что это будет значить для нее? Конечно, когда она окажется в юрте своего отца, все беды для нее вмиг закончатся. Но только добраться до него ей будет непросто. Да и кто станет разбирать в пылу сражения, какая женщина досталась ему в полон? Разве она не знает, что творится в захваченном городе, когда им овладеют куны? И потом, осаду Серенска ведет не Кульдюрей. Судя по знаменам, которые она высмотрела со стены, всем распоряжаются бийи Тюпрака. Как поведет себя этот хан, если Камоса окажется в его руках? Об этом можно было только гадать…
В комнату вбежала живая семилетняя девочка - дочь соседки.
- Ширин, - позвала она, - тетя Дамира зовет тебя помочь ей с обедом.
- Сейчас иду! - отвечала Камоса.
Она поспешно повязала на голову платок, стараясь закрыть им лоб, а также нижнюю часть лица, и поднялась из полуземлянки на улицу. С тех пор, как семья Шартоя переселилась в город полный народа, таиться от чужих глаз стало гораздо труднее. Но хотя круг общения Камосы заметно расширился, ей по-прежнему удавалось скрывать свое подлинное имя. Лишь семья Шартоя знала о ее прошлом.
Разводить огонь в домах строго запрещалось. Пищу в осажденном городе готовили только в особых землянках, где располагались печи-каменки. Свернув в переулок, Камоса обошла две соседние полуземлянки и спустилась по ступенькам в общую кухню. Она была достаточно просторной, но из-за большого количества людей здесь всегда было тесно. По углам размещались четыре печи, в которых всегда горел огонь. У столов толпились хозяйки, занимавшиеся стряпней и громко обсуждавшие последние новости. Таким образом, разговоры сопровождались неизменным стуком ножей и скрежетом ручных мельниц. Старшая дочь Шартоя Дамира - высокая черноглазая девушка – встретила Камосу у двери.
- Подходит наша очередь молоть зерно, - быстро произнесла она, а я занята у плиты. Ильнез чистит овощи. Будь добра, Ширин, помели немного зерна. Мы испечем лепешки.
- Конечно, - отвечала Камоса, - сейчас все сделаю.
Она дождалась, пока трудившаяся у ручной мельницы женщина ссыплет в кувшин намолотую муку. Потом взяла две горсти зерна, засыпала их в отверстие на жернове и потянула за ручку. Тяжелый верхний жернов стал с трудом вращаться, перетирая зерна в муку. Работа была не из простых и требовала больших усилий. Когда Камоса жила в юрте своего отца, помолкой зерна занимались только рабыни и служанки. Быть может, не совсем привычный труд для ханской дочери и бывшей хаканесы. Но Камоса не чувствовала обиды. Напротив, она рада была помочь семье, которая приютила ее. Особенно, когда выяснилось, что Камоса совсем не умеет готовить, не умеет растапливать печь, да и кухонный нож держит в руках неуверенно. Ильнез, которая не знала тогда, кто такая Камоса и думала, что она простая девушка, искренне недоумевала. «Как же ты управлялась у себя дома, Ширин?» - спросила она однажды. «Меня отдали на воспитание в дом богатого бийя, - отвечала Камоса. – Его жена была молочной сестрой моей матери. Там меня не привлекали к хозяйственным делам. Но я с радостью буду учиться всему, что ты мне покажешь.» С тех пор Ильнез взяла над ней шефство.
Занимаясь своей работой, Камоса низко склонилась над жерновом, чтобы скрыть лицо, и прислушивалась к разговорам женщин. Речи шли об осаде. Но больше толковали о недавно дошедшей до города вести – что войско хакана уже переправилось через Непру.
- Сегодня с утра началась битва, - сказала женщина у левого переднего очага. Размешав в горшке тесто, она пекла блинчики на круглом раскаленном камне, смазанным бараньим жиром. – Скоро узнаем, чем все закончится.
- Чем бы не закончилось, - заметила другая, - к прежнему нам уже не вернуться. Куны угнали наших баранов и наших лошадей. Сожгли наши юрты и дома. Но какое дело до этого хакану? Он явился на юг не прежде, чем узнал о потере своих табунов. Наши беды его не волнуют.
- Ты зря так говоришь, - возразила Дамира. – Хакан, конечно, думает о нас, ведь мы охраняем пределы его страны. К любому походу надо подготовиться. Иначе, он потерпит поражение. А что может быть для нас хуже?
— Это верно, - поддержала пожилая вонгларка. Она явилась на кухню с маленьким ребенком за плечами и помешивая какое-то варево в горшке, одновременно укачивала его и напевала песенку. – Что наши стада и наши юрты? Это дело наживное. Были бы живы наши сыновья и наши дочери. Если одни сложат головы на стенах, а другие окажутся на невольничьих рынках, зачем нам тогда наши собственные жизни, даже если враги оставят их нам из жалости и презрения?
- Да вздохнула, - еще одна женщина, судя по ее лицу, склавка. – Нам сейчас совсем не сладко, но, может статься, сделается еще хуже, если хакана постигнет поражение. Однако боги не допустят, чтобы эти безбожные варвары взяли вверх. Такого не бывало со времен Хрорика Могучего.
Все присутствующие были согласны с ее словами, поэтому никто не стал возражать. Конечно, потери, понесенные в этой войне каждым, были велики. Но они не шли в никакое сравнение с тем, что ожидало их в случае падения Серенска.
37. Кровь и плоть http://proza.ru/2021/10/10/717
«Заповедные рубежи» http://www.proza.ru/2013/07/08/294